«МЫ НЕ СИРОТЫ!»
Через неделю Саньку выписали из больницы.
- Ох, Саня, перемучилась я! - только и нашлась сказать мать. - Ну, как теперь? Подправили, здоров? Пройдись, Саня, я посмотрю.
Санька неловко прошелся от окна до порога, потом пристально посмотрел на мать - так она изменилась за эти дни. Глаза запали, спина ссутулилась, и вся она стала сухая, маленькая, черная, как цыганка.
- Еще неизвестно, кому из нас в больнице надо бы лежать, - хмуро сказал Санька.
- Мне-то с какой стати! - деланно удивилась Катерина. - Солнышко меня припекло, жара-то какая стоит… - И она принялась кормить Саньку завтраком.
Потом достала из сундука мешочек с прошлогодними лесными орехами, насыпала их горкой на стол:
- Щелкайте тут, отдыхайте… - И, что-то шепотом наказав Фене, ушла на работу.
Но, как только за Катериной захлопнулась калитка, Феня запрыгала вокруг брата на одной ножке и все выболтала. Он, Санька, теперь как раненый в госпитале, а она вроде санитарки, и раненый должен ее во всем слушаться, тяжелого ничего не поднимать, из дому не отлучаться и лежать в постели.
- Я вам покажу раненого! - обиделся Санька. - Выходи на одну руку, всех поборю! - И, ухватив Феню с Никиткой, повалил их на кровать.
В избу заглянула Евдокия. Она расспросила Саньку о здоровье, больнице, пожурила за отчаянный характер.
- Мыслимое ли дело - с быком схватился! Он бы тебя насмерть закатать мог. Петька-то мой до чего перепугался - до сих пор во сне бугаем бредит. И зачем вам Петушок спонадобился? Шли бы да шли с Петькой своей дорогой. - И Евдокия заговорщически подмигнула: - А теперь когда по рыбку-то соберетесь?
Санька сделал вид, что не расслышал.
Евдокия заглянула за ситцевый полог, на кухню, где хозяйничала Феня, помогла ей загрести угли в печке, потом, порывшись в карманах, достала розовую паточную конфетку и сунула девочке в руку:
- Все одни, все сами… сироту вы горемычные…
- Мы не сироты! - обиделась Феня. - У нас и тятька есть и мамка!
Евдокия погладила Феню по волосам, покачала головой, потом отозвала Саньку в сени и шепнула:
- Ты поскорей поправляйся. Рыбка, она ждать не будет. Говорила я с мачехой - она тебя не держит, иди теперь хоть на все четыре стороны.
- Говорила? - оторопел Санька.
Так, значит, мать знает о его сборах и не хочет его останавливать.
Но эта новость не принесла Саньке облегчения.
- «Бедные, горемычные»! - передразнила Феня Евдокию, когда та наконец ушла. - Какие мы горемычные! Вон у Тимки родная мать, а спуску не дает. А меня мамка только один раз за уши подергала, когда я в сметану пальцем залезла. И то не больно. А тебя и совсем никогда не дергает.
Феня вдруг разжала ладонь и положила на стол липкую конфету:
- Вот! Не нужно мне. Пусть мухи лижут. - И она печально посмотрела на брата. - И что это с мамкой нашей стало? Как неживая ходит. И по ночам не спит.
- Из-за тятьки, поди, все?
- Из-за тятьки, само собой. И через тебя еще.
- Через меня?
- Знаешь, как она расстроилась, когда мешок твой разбирала! А там и белье, и полотенце, и колодки сапожные… Ты от нас уйти хотел? Да?
- Куда уйти?! Мы с Петькой рыбу ловить собирались. - Санька низко наклонился над скатертью, словно впервые заметил, какие интересные на ней цветы и узоры.
- С колодками-то за рыбой! - вздохнула Феня. - Так не бывает. Мамка сразу догадалась, что ты задумал. «Ни в грош он меня не ставит, - это мамка про тебя так говорила, - только слава, что под одной крышей живем».
«Как это ни в грош?» - хотел было запальчиво вскрикнуть Санька, но Феня смотрела с такой укоризной, что он еще ниже склонился над столом.
- «И жизнь, говорит, ему наша неинтересная, - продолжала Феня. - И не поговорит никогда по-людски. Все швырком да броском». А знаешь, мамке одной как трудно! Вчера пришла с поля, села на порожек разуваться, да так и заснула. Уж мы ее будили с Никиткой, будили… - Феня вдруг прижалась к брату и горячо зашептала: - Ты просто глупый, Санька… совсем глупый… Она же, мамка наша, самая хорошая!
Пожалуй, впервые в жизни Санька не нашелся, что ответить сестренке. Он не фыркнул на нее, как обычно, не засмеялся, а только освободил руку и молча направился к двери. У порога остановился и, не глядя на сестренку, тихо спросил:
- Как там с пшеницей на участке у Векшина… не слыхала?
- Сказывала Маша… Они ее поднимать начали, а потом перестали.
- Почему?
- Дедушка, говорят, запретил.
«Так я и знал - засыплются!» - с досадой подумал Санька и вышел на улицу.
Утром прошел дождь, и вода стояла во всех ямках и выбоинах, будто земля продырявилась от старости, и в дырках виднелось голубое небо.
Мальчишки били по лужам длинными жердями, обдавая друг друга брызгами воды.
Стараясь не попасть им на глаза, Санька юркнул в огород и огляделся.
Погреб в дальнем углу огорода завалился, зарос высокими цветами иван-чая, молодыми березками; огородная изгородь покосилась, бурьян и крапива подступали к самым грядкам.
Санька достал косу и принялся за работу.
Крапива была высокая, старая, жилистая и, падая на землю, все старалась задеть Саньку своими злыми зубчатыми листьями. Но мальчику казалось, что в руках у него уже не коса, а дивный меч-кладенец, а крапива - полчище злых врагов и он бьется с ними не на жизнь, а на смерть.
Вскоре в огород заглянула Феня.
- Брось косу, брось! - закричала она, бегая вокруг брата. - Мамка что наказывала? Ты больной, тебе лежать надо!
Но Санька так широко и яростно размахивал косой, что подступиться к нему было невозможно.
- Запустили тут без меня, - ворчал он. - Не огород - лес дремучий.
Феня посуетилась, покричала, потом отыскала грабли и принялась сгребать крапиву в яму около изгороди.
Разделавшись с крапивой, Санька взялся за бурьян.
Неожиданно Феня оглянулась и заметила Федю и Машу. Перегнувшись через изгородь, они с таким видом смотрели в огород, словно видели там что-то необыкновенное.
Позади Маши стояла Долинка и жевала подол ее платья. Но девочка ничего не замечала.
- Косит, косит, - шепнула она Феде и полезла через изгородь.
Трухлявая перекладина не выдержала тяжести, переломилась, и Маша полетела в яму, набитую крапивой.
Феня прыснула в рукав. Маша мигом вскочила и, как ни сильно обожгла ее крапива, тоже рассмеялась. Потом подбежала к Саньке и схватила его за руку:
- Косишь? Да? И не болит ничего? Теперь все можно?
- Можно, - кивнул Санька, - хоть завтра на сенокос.
- Вот хорошо, Саня! А мы-то думали!.. Федя, да иди же сюда!.. Ну что вы, какие… А еще тореадоры! Ну, поздоровайтесь!
Мальчики встретились глазами, потом неловко шагнули навстречу друг другу и крепко, по-мужски, пожали руки.
Маша перевела дыхание:
- Ну вот, давно бы так!
Долинка, точно догадавшись, что между ребятами полный мир и согласие, скакнула в огород и, лихо взбрыкивая ногами, принялась бегать вокруг ребят. Не стояла на месте и Маша. Крапива давала себя знать. Девочка то пританцовывала, то, поджав, как журавль, одну ногу, другой старалась потереть обожженное крапивой колено.
- Голы ноги не казать! - засмеялся Санька. - А ты поплюй, где болит, или землей потри.
Потом все они присели под тополем, и Санька узнал от Маши, что нового произошло в деревне за эту неделю.
А нового было немало.
Андрея Иваныча назначают директором семилетки. Недавно они вместе с Татьяной Родионовной собирали на беседу всех ребят, которые оставили школу, и их матерей. Разговор был долгий. Почти все матери согласились, что детям нужно вновь садиться за парты. Сейчас Тимка Колечкин, Ваня Строкин и другие ребята уже ходят к учителям заниматься. Занимается и Федя.
Санька растерянно заморгал глазами: ребята возвращаются в школу. Вот это новость!
- Ты, Саня, хорошо шел по русскому языку, - шепнула Маша, - помог бы Феде, трудно ему очень.
- Какой я помощник… сам все перезабыл, - смутился Санька и попросил рассказывать дальше.
- Андрея Иваныча в колхозе членом правления избрали, - продолжала Маша. - На днях собрание было. О Старой Пустоши говорили. Твоя мать колхозникам какую-то тетрадочку читала - в ней много чего про Пустошь написано.
- Это тятькина тетрадь, я знаю, - сказал Санька. - И что решили?
- Решили всю Пустошь целиком поднять. Татьяна Родионовна с учителем в район поехали, с планом.
- Это да! Это по-стожаровски! - одобрительно сказал Санька. Ему очень хотелось спросить о пшенице на пятой клетке, но он не решался.
Вдруг Федя сам заговорил об этом:
- На пятую клетку поглядеть хочешь?
Санька нахмурился. Разве это по-дружески - напоминать о том, что хотелось бы забыть навсегда, как дурной сон?
Санька поднялся и взял косу. Нет, никогда ребята не простят ему гибели пшеницы. И взрослые не простят, и Андрей Иваныч…
- Почему ты молчишь? - допытывался Федя. - Я серьезно спрашиваю.
- А о чем говорить! Не удалось ведь поднять пшеницу…
- Да он же не знает ничего! - Маша всплеснула руками. - Как с луны свалился… - И она потянула его за собой: - Пойдем на участок скорее, сам все увидишь.
- А дед Векшин… он же меня…
Но Маша только махнула рукой и рассмеялась.