Десятилетняя история советской книги знает не только девятизначные цифры роста продукции, но и людей, которых цифрами не измерить, людей, которые творили и эти цифры и нечто большее... К таким людям принадлежит Д. А. Фурманов.
Ставя его имя рядом с Госиздатом, я не думаю устанавливать зависимость между развитием последнего и данным писателем. Хотя, если бы таких людей -- бойцов за новую книгу -- не было, то развитие Госиздата могло принять и другое направление. Но в задачи этой заметки не входит подобное исследование. Просто хочется восстановить именно в эти дни праздника образ одного из наших, близких, родных творцов книга хотя бы на маленьком участке его работы, даже не касаясь того более важного, что сделано им в других областях.
Дмитрий Андреевич начал работать в Госиздате в конце 1923 года в качестве политредактора. В то время у Госиздата на всю уже немалую продукцию существовало только два таких работника, которые должны были очищать потоки рукописей от политически вредного, неприемлемого для советского рабоче-крестьянского государства... Условия работы были тяжкие. Махрово-старенький писатель претендовал на печатание... Мы, советские издатели, еще не обладали ни опытом, ни достаточным чутьем, ни твердой установкой,-- для определения,-- что же надо издавать. Еще более мы не обладали классово-верным, компетентным редакционным аппаратом, который бы производил необходимый отсев самотека предложений.
Два политредактора должны были служить тем пролетарским ситом, которое отсортировало бы горы рукописного песку от пыли, мусора и других вредных или ядовитых примесей. Это был трудный, опасный путь! На этом пути легко поскользнуться и шлепнуться в болото попустительства классовым врагам, отдав в их руки книгу -- действенное орудие укрепления пролетарской диктатуры. Возможна была и другая опасность -- удариться в разгул красного карандаша я чернил, превратить идею политического руководства -- в мелкую, придирчивую центру. Можно было пойти по пути поправления "птички божией" на "птичку милую", в то. время, как нужен, был путь вовлечения творческой энергии писателя в созидание новых песен о птицах -- буревестниках творческой революции.
Дмитрий Андреевич сразу пошел по последнему пути. Цензура его не привлекала и не удовлетворяла. Этот скромный, румяный юноша, одетый в военный "фрэнч" и говоривший всегда тихо и поучительно, имел свое напряженное устремление не поправить, а направить автора. Большие мысли, создающие в той или другой работе эпоху, рождаются незаметно. Так, может быть, не у одного Дмитрия Андреевича рождалась и эта мысль. Но он упорнее всех носился с ней: ею оп "долбил" головы наших редакторов, о ней он писал на полях сотен рукописей, с ней он "приставал" к нам -- членам правления.
Направлять автора -- значит отбирать его, направлять -- значит иметь с ним постоянное длительное общение,-- воздействовать на него чрез всю общественную среду, а не концом "зоркого" хотя бы и красного карандаша или пера!...
Дмитрий Андреевич сам рвался к этому общению с автором, а не к правке его. Правда, ему почти год пришлось и "править",-- но он всегла тяготился этой, по его мнению, мало полезной работой, пока не освободился от нее, уйдя в политредакторы литературно-художественного отдела.
В этот момент счастливые обстоятельства чрезвычайно сблизли меня с Д. А., волею судеб я стал заведующим литературно-художественным отделом Госиздата и потом больше года работал в этой роли бок о бок с Д. А. на площади в 13 квадр. аршин, вмещавших весь отдел.
Об этой работе у меня навсегда остались такие же хорошие воспоминания, кале об юности. В значительной степени я приписываю это постоянному общению с милым, добрым, вдумчивым "Митяем".
С первых же дней у вал? без слов создалась договоренность, что всей редакционной работой руководит он. И это дело Дмитрий Андреевич вел хорошо, как настоящий, врожденный редактор. Он должен был чувствовать нужного автора, иногда должен был открыть его в грудах рукописей, должен был привлечь необходимых писателей, иногда подтолкнуть их к определенным темам.
Дмитрий Андреевич с любовью творчески работал над всем этим в течение шести часов ежедневно, пропускал: десятки людей о рукописями, с планами их, иногда без того и другого, и просто приходящих для беседы. В эти часы и минуты обсуждались планы темы повестей и романов, проекты новых литературных журналов, планы собраний сочинений и т. д., и т. д.
Чувствовалось, что Дмитрий Андреевич попал в свою стихию, что ей он отдает все нервы, все силы и способности. И это давало здоровую, свежую продукцию: в это время как раз созданы были планы изданий сочинений ряда пролетарских писателей (Серафимович, Д. Бедный, Безымянский, Жаров, Герасимов и т. д.), в это же врем: положено начало изданию избранных, дешевых классиков для масс, с этого же периода литературно-художественная книга начинает находить в ГИЗ'е свое художественное внешнее оформление.
В издательском деле все это было этапами, почти эпохами, постепенно изменявшими и внутреннее и внешнее качество продукции Госиздата.
Но кроме этого ведь еще оставалось чтение огромного количества рукописей прозаиков и поэтов. Рукописи шли со всех концов страны от писателей искушенных в деле и от писателей только что делающих робкие, первые шаги. Все это оставалось на ночные рабочие часы и все это в подавляющем большинстве прочитывалось Дмитрием Аддреевичем. Даже мне тогда приходилось читать рукописи ежедневно часов по 6--8, как минимум. На долю Дмитрия Андреевича падало значительно больше. Но от этого не уменьшалось его любовное, проникновенно-внимательное отношение к произведению собрата-писателя. Особенно он был внимателен к молодняку-писателю. Если в таком случае он наталкивался, по его мнению, к признаки таланта и общественной значимости труда (а он особенно высоко ставил именно это), он правил, делал замечания на полях, писал длинные глубоко-дружеские письма, он буквально горел в порыве жажды общения с тем молодым, еще неизвестным писателем, который только -- только родится в труде.
Дмитрий Андреевич в этих случаях не спешил с предложением печатать, издавать, он хотел помочь писателю научиться упорно работать над собой и побудить его подарить рабочей стране не поденку, а драгоценный камень. Глубоко, страстно любил это настоящее редакторское дело Дмитрий Андреевич. Бели собрать все его критические отзывы и замечания о рукописях только молодых писателей, все письма его к ним, то составилось бы много сот прекрасных страниц, свидетельствующих о том, как любящий человек незаметно творит огромные общественные ценности.
Всю эту огромную ношу труда и забот Дмитрий Андреевич нес бодро, с румяной улыбкой, с редким сожалением, что нехватает времени на большее.
Любовь, энергия, воля, талант таких людей были крепким цементом, сковавшим из отдельных кирпичей -- усилий прекрасное здание советской книги.
"Литературная Газета", No 6, 1929