В Среднем Поднепровье в составе Киевского государства сложились три феодальных ««полугосударства» — княжества: Киевское, Черниговское и Переяславское. Как большинство «полугосударств» древней Руси, Киевское княжество-«область» выросло из племенной земли, из земли полян; но «область» эта, какой мы знаем ее в XI–XII вв., выросла не непосредственно из племенной земли, из земли полян. В то время как археологами обнаружены племенные признаки северян, вятичей, кривичей и некоторых других племен на местах их поселения, признаки Полянского племени XI в. не обнаруживаются. Поляне в качестве племени, экономически и культурно рано развившегося, очень рано утратили особые племенные признаки, и исследователи, не будучи в состоянии выделить по курганным украшениям племя полян, вынуждены были констатировать «полную аналогию Полянских курганов с одновременными волынскими и древлянскими»»[70]. Между древней Полянской землей и Киевской «областью» XI–XII вв. эпохи Киевского государства хронологически стоит южнорусское государство с центром в Киеве, значительно отличавшееся от той и другой. Это южнорусское государство — «Русская земля», следы которого обнаруживаются в Древнейшем летописном своде, а раньше — в договорах Олега и Игоря с греками. Она послужила основой, господствующим ядром всего Киевского государства. В течение X–XI вв. территория древнего южнорусского государства разделилась, и части его, значительно выросшие (за пределы древнего южнорусского государства или «Русской земли»), образовали территорию трех «полугосударств-областей»: Киевской, Черниговской и Переяславской. Но и первое время после этого были попытки в новых условиях сохранить прежнюю роль «Русской земли» как политического ядра всего Киевского государства; а потом в качестве наименования южной Руси «Русская земля» оставалась лишь географическим термином. Тот же термин («Русская земля») принял вместе с тем другое, более широкое значение и иное содержание.
Территориальные пределы древнейшей летописной «Русской земли» (или «Руси», понимаемой в территориальном смысле) восстанавливаются приблизительно. «Русская земля» лежит по обеим сторонам Днепра: «и раздѣлиста но Днѣпръ Русьскую землю: Ярославъ прия сю сторону, а Мьстиславъ ону», причем Мстислав сидел в Чернигове и раньше, как видно из известия под 1024 г., и хотел сделать Чернигов центром «Русской земли». Черниговщина называлась «Русью» и в Киеве в XII в., как видно из рассказа Ипатьевской летописи под 1147 г.: «прибѣгоша из Руси дѣцкы, и повѣдаша ему Володимира в Черниговѣ, а Изяслава у Стародубѣ»; Черниговщина называлась «Русью» и на Северо-востоке (Лавр. л., 1175 г.) и в Новгороде (Новг. 1-я л., 1180 г.). Равным образом, «Русью» называли и Переяславль-Русский как на Юге (Ипат. л., 1178 г.), так и на Северо-востоке (Лавр. л., 1195 г.) и в Новгороде (Новг. 1-я л., 1132 г.). Новгород не называли ни «Русью», ни «Русской землей» на Юге (Ипат. л., 1141 и 1178 гг.), а также, как явствует из Новгородской 1-й летописи, и в самом Новгороде. Ростово-Суздальская земля, а равно и Рязань также противопоставляются «Руси» и в южной летописи и в северо-восточной (Ипат. л., 1154, 1175, 1177 гг., Лавр. л., 1175 г. и др.); Смоленск не считали ни «Русью», как видно из сообщения Ипатьевской летописи под 1155 и 1197 гг., ни «Русской землей» (Ипат. л., 1174 г.). В Лаврентьевской летописи под 1202 г. противопоставляются «Русской земле» Галич и Владимир-Волынский, а в Ипатьевской под 1174 г. — Берлад. Равным образом но считали, что Полоцкая «область» входит в состав «Русской земли», как показывает Ипатьевская летопись под 1140 г. Но всего интереснее, что к «Руси», к «Русской земле» не причисляли землю древлян, Деревскую землю с их г. Овручем, на что имеем прямое указание в летописи под 1193 г., а также и Неринск на верхней Оке, в земле вятичей (Ипат. л., 1147 г.).
Сомнительно также, чтобы в пределах «Руси» была и вся земля радимичей, во всяком случае тех, которые жили по р. Пищане (Пещане); иначе едва ли летописец сказал бы о них: «и платять дань в Руси». В «Русской земле» лежали Киев, Вышгород, Белгород, Торческ, Треполь, Богуславль, Корсунь, Канев (Ипат. л., 1174, 1195 гг.). На западе «Русская земля» доходила до р. Горыни (Лавр. л., 1150 г.), на юго-западе — до верховьев Южного Буга, так как среди «русских» городов числились не только Шумск, Тихомль, Выгошев и Гнойница, но и Бужск, или Бужской, впоследствии принадлежавший к владениям болоховских князей[71]. Таким образом, пределы «Руси», «Русской земли», определяются территорией Переяславской «области», Черниговской, за исключением северных и северо-восточных ее частей, и Киевской «области», за исключением Деревской и Дреговичской земель. Нет данных о верхнем Посемье с Курском. Судя по тому, что Глухов лежал на пути «в Русь» или на рубеже, нельзя быть вполне уверенным, что северянская территория по верхнему Посемью не входила в состав «Русской земли»; во всяком случае вопрос этот приходится оставить открытым[72].
Территория «Русской земли», границы которой мы в общих чертах проследили по летописным известиям, не была старой племенной территорией, так как на ней обитали поляне, северяне или часть северян, часть радимичей и, может быть, часть уличей и вятичей; вхождение последних в состав «Русской земли» остается под сомнением. Перед нами следы неплеменного объединения, пределы которого определялись не этническим признаком. Устойчивость термина, как термина географического, показывает, что «Русская земля» весьма древнего происхождения, и сложилась она, очевидно, не в XI в., когда из состава ее выделяются княжества Киевское, Черниговское и Переяславское, а значительно раньше. Наконец, выделение из состава ее трех поименованных «областей» заставляет предполагать, что Киев, Чернигов и Переяславль были некогда центрами этой «Русской земли». Дошедшие до нас в «Повести временных лет» договоры с греками в древнерусских переводах с греческого в полной мере подтверждают такое предположение.
Из договоров с греками видно, что «мѣсячное свое» Русь берет: «первое отъ города Киева, паки ис Чернигова и Переяславля». В предшествующем летописном рассказе об «укладах на рускиа грады», как убедительно показал А. А. Шахматов, по домыслу составителя «Повести временных лет» к указанным в тексте договора городам прибавлены Полоцк, Ростов и Любеч. Ни в договоре Олега, ни в договоре Игоря их нет.
В договорах область названа «Руской землей», в договоре Игоря, кроме того, «Руской страной». «Страна», «земля» текста договора — это «χώρα», «χωρίον» греческого подлинника, как мы полагаем, основываясь на сравнении текста договоров с главой 37 «De administrando imperio». Ее население названо «родом руским», т. е. народом (γένος), и в договоре Игоря, кроме «княжия» или «боляр», помянуты «всѣ люди Руския земля», от имени которых заключается договор (ср. выражение «князи русьстии и людие» в проложном сказании о Борисе и Глебе, в тексте, восходящем к летописному известию 1015 г., в древнейшей, не дошедшей до нас редакции)[73]. К «русскому» народу причисляют себя в договоре Игоря с греками посланные от военно-дружинных родов, частью славянского, частью иного происхождения, обитающих, очевидно, в Киеве, Чернигове и Переяславле.
Константинополь посещали и новгородцы, как явствует из сочинения Константина Багрянородного «De administrando imperio», а также из народных преданий, помещенных в «Повести временных лет», где «Руси» противопоставляются «словене». Между тем, в договорах говорится только о «Руси», и «словене» (обитатели Новгорода) нигде не упоминаются. Не упомянут и Новгород среди городов в связи с взиманием «мѣсячного» в обоих договорах, а равно и в сообщении «Повести временных лет» об «укладах». Это тем более интересно, что Святослав, упомянутый в договоре Игоря, одно время сидел в Новгороде, как свидетельствует Константин Багрянородный.
Третьим основанием для утверждения, что в первой половине X в. существовала «Русская земля» как политически господствующее территориальное ядро, служат показания «De administrando imperio». В главе 9 читаем: «ὄτι τὰ ἀπὸ τῆς ἔξω Ῥωσίας μονόξυλα κατερχόμενα ἔν Κωνσταντινουπόλει εἰσὶ μὲν ἀπὸ τοῦ Νεμογαρδάς, ἐν ὧ Σφενδοσθλάβος, ὁ υἱὸς Ἴγγωρ, τοῦ ἄρχοντος Ῥωσίας, ἐκαθέζετο»[74]. Текст противополагает «Руси», князем которой был Игорь, «Русь внешнюю» с г. Новгородом. Ясно, что «Русь» лежала на юге, что это была страна, объединенная одной верховной властью (князем ее был Игорь). Из последующей фразы: «εἰσὶ δὲ καὶ ἀπὸ τό κάστρον τὴν Μιλινίσκαν (Смоленска)»… нельзя сделать каких-либо выводов по интересующему нас вопросу, так как совершенно не обязательно толковать текст в том смысле, что перечисленные ниже города относились к «внешней Руси», и текст не дает материала для суждения, принадлежали ли эти города к «внешней Руси». В главе 37 читаем: «τὸ δὲ θέμα τοῦ Χαραβόη πλησιάζει, τὴ Ῥωσία, τὸ δὲ θέμα Ἰαβδιερτἱμ πλησιάζει τοῖς ὑποφόροις χωρίοις χώρας τῆς Ῥωσίας, τοῖς τε Οὐλτίνος (уличами), καὶ Δερβλενίνοις (древлянами) καὶ Λενζενὶνοις (?) καὶ τοῖς λοιποῖς Σκλᾁβοις»[75]. «Русская земля», «Русь», таким образом, определяется как политически господствующее над некоторыми славянскими племенами территориальное ядро. Так как округ печенегов Харовой, о котором идет речь в приведенном тексте, был расположен, по Константину Багрянородному, на правой стороне Днепра, «Русь» лежала частью, если не полностью на правой стороне Днепра. Из летописи известно, что печенеги прилегали к «Русской земле» именно на правой стороне Днепра и не были непосредственными соседями Руси на левобережной стороне, и Константин Багрянородный имел основание писать, что округа печенегов, расположенные к востоку от Днепра, были обращены к Узии, Козарии, Алании, Херсону и другим «климатам». Однако из приведенного текста главы 14 отнюдь не следует, что область «Русь» лежала только на правой стороне Днепра. С таким пониманием согласуется и текст о «Руси» в главе 42: «ᾑ δὲ Πατζινακία πᾶσαν τὴν γῆν <μέχρι> τῆς τε Ῥωσίας καὶ Βοσπόρου κατακρατεῖ καὶ μέχρι. Χερσῶνος»[76].
Четвертым основанием для утверждения, что до кончины Ярослава существовала «Русская земля» в качестве политического и территориального ядра всего обширного Киевского государственного образования, служат данные русских летописей о политических судьбах нашей страны в X–XI вв. В исторической науке недооценен тот факт, что князья Игоревой династии до второй половины XI в. сажают своих сыновей по разным городам, но не сажают ни в Чернигове, ни в Переяславле. В самом деле, сын Игоря Святослав сидел в Новгороде. Святослав, отправляясь в Болгарию, оставив Ярополка в Киеве, посадил Олега в Древлянской земле; новгородцам же согласился дать Владимира. Владимир, захватив Киев, оставляет в Новгороде дядю своего Добрыню, Изяслава сажает в Полоцке, Святослава в Турове, где раньше имел свою волость Туры. По смерти Вышеслава в Новгороде — Ярослав, Святополк и Изяслав остаются в Турове и Полоцке, у древлян — Святослав, на Волыни во Владимире — Борис, в Тмутаракани — Мстислав; Станислав (по позднейшим данным) сидит в Смоленске, а Судислав — в Пскове[77]. Образование княжения в Чернигове или Переяславле неминуемо грозило бы разделу «Русской земли».
Ту же политическую тенденцию обнаруживает и другой примечательный факт: первые епископии после Киева и Новгорода были устроены не в Чернигове и Переяславле, а в Белгороде и в Юрьеве, поблизости от Киева. Чернигов и Переяславль получили епископские кафедры только в эпоху триумвирата трех Ярославичей, до 1072 г.[78] Чернигов и Переяславль долго не выделяли в церковно-административном отношении, что тем более удивительно потому, что Переяславль в 70-х годах XI в. был некоторое время даже русской митрополией, как бы конкурируя с Киевом.
Чрезвычайно характерно, что, даже после того как древняя территория — «Русская земля» — распалась с образованием Черниговского и Переяславского княжеств, мы видим явные признаки стремления сохранить на первых порах целостность «Русской земли» в ряде мероприятий. Известно, что по ряду Ярослава Изяслав сел в Киеве, Святослав в Чернигове, Всеволод в Переяславле, Игорь во Владимире, а Вячеслав в Смоленске. Но верховными хозяевами всего обширного Киевского государства становятся только три князя: Изяслав, Святослав и Всеволод, образуя своего рода триумвират. Разгадку самого триумвирата найдем, если обратим внимание на то, что эти три князя представляли собою совместно «Русскую землю» с ее тремя центрами — Киевом, Черниговом и Переяславлем. Они вместе обороняют «Русскую землю» от степняков, вместе собираются, чтобы установить в обновленном виде законодательные нормы, принимая важнейшее мероприятие (по внутреннему значению своему — «областное») об отмене убиения «за голову» и замене его выкупом «кунами»; составляя единое правительство «Русской земли», они принимают совместные меры, чтобы поддержать известное подчинение отдельных частей Киевского государства, идут на Всеслава Полоцкого, распоряжаются Смоленском и т. п.
В этих фактах, в этих последних попытках сохранить политическую целостность «Русской земли» видим лишнее сильнейшее доказательство существования «Русской земли» как политически господствующего ядра Киевского государства до выделения из ее состава княжеств Киевского, Черниговского и Переяславского[79].
Итак, в X и первой половине XI в. существовала «Русская земля» с главными центрами Киевом, Черниговом и Переяславлем как политическое и территориальное ядро обширного Киевского государства. Почему же в древнейшем киевском летописном своде вопрос о происхождении «Русской земли» сводится к вопросу о происхождении Киева? Почему из этого древнейшего местного, «областного» по существу свода мы получаем в связи с историей Киева сведения о Новгороде, Смоленске, древнейшем Овруче, червенских городах, Василеве, Белгороде, Вышгородеи т. п., но не узнаем даже о существовании Переяславля, а о Чернигове узнаем только тогда, когда этот город делается временно центром «Русской земли»?
Древнейший киевский летописный свод был составлен при Ярославе, о чем свидетельствуют прежде всего следы пользования этим летописным памятником в «Слове о законе и благодати» митрополита Иллариона; он был составлен до 1044 г., что явствует из летописной записи о смерти Олега Древлянского.
Можно сказать, что борьба за политическое единство «Русской земли» и за подчинение ей восточнославянских «волостей» проходит через всю историю Киевщины второй половины X и первой половины XI в. С этой точки зрения получает новое освещение кровавая борьба между братьями Игоревой династии в X–XI вв. Она успешно изучалась историками со стороны развития междукняжеских отношений. Но она представляет особый интерес как борьба, за которой стояла известная социальная среда, охранявшая политическое единство «Русской земли» и связи подчинения между «Русью» и ее «волостями». Забегая вперед, мы заметим здесь, что средой этой была местная дружинно-родовая, преимущественно киевская знать. В борьбе за единовластие в «Русской земле» Ярополк убивает Олега, Владимир Ярополка, Святополк Бориса и Глеба, Ярослав изгоняет Святополка. Ярослав пытается с помощью варягов разбить Мстислава, который сел в Чернигове, не принятый киевлянами. Но он терпит поражение, и ему приходится согласиться на Киев, предоставив Мстиславу Чернигов. Это соглашение прямо рассматривалось в древнейшем киевском летописном своде как временный раздел «Русской земли»: «и раздѣлиста по Дпѣпръ Русьскую землю: Ярославъ прия сю сторону, а Мстислав ону». Только по смерти Мстислава, через десять лет, политическое единство «Русской земли» было восстановлено: «по семь же прия власть его всю Ярославѣ, и бысть единовластець Рускои земли».
Выступление в Поднепровье Мстислава, возвышение Чернигова и рост Переяславля вызывали в Киеве потребность при составлении летописного свода подчеркнуть исторические права и значение Киева в «Русской земле».
Если в древнейшем летописном своде проводилась киево-полянская теория происхождения «Русской земли» и «Руси», а Чернигов и Переяславль выпадали из ее истории, то ясно, что свод этот составлялся в Киеве тогда, когда еще не имелось в виду образовать в составе «Русской земли» Черниговское и Переяславское княжества, хотя, надо думать, что рост Чернигова и Переяславля делал в недалеком будущем такой шаг неизбежным.
Почему же древнейшее государственное объединение нашего народа стало называться «Русской землей»?
Для обозначения территории, объединенной одной верховной властью, в древней Руси употреблялись термины: «земля», «волость», «власть», «область». Землею в XII–XIII вв. называли иногда «область»-полугосударство (Черниговскую, Ростовскую и т. д.), причем термином «земля» в применении к территории полугосударств или будущих полугосударств пользовались преимущественно тогда, когда говорили именно о территории, о земле в тесном смысле слова: в «землю» можно было «въехать», «землю» повоевать, захватить и т. д.; «и перея всю землю Муромьскую и Ростовьскую и посажа посадники по городомъ и дани поча брати» (Ипат. л., 1096 г.); «и ѣха ис Переяславля вборзѣ в землю Черниговьскую и повоева около Десны села ихъ и около Чернигова, и тако повоевав волость ихъ възратися въсвояси» (Ипат. л., 1142 г.); «и почаша воевати Рязаньскую землю» (Лавр. л., 1237 г.). Термин «земля» древне́е термина «волость». «Землю» связывали не только с феодальными центрами, но и с племенем, например «Деревская земля», т. е. земля древлян, «Польская земля», т. е. земля полян.
Почему древнейшее государство нашего народа получило название «Русской» земли? Кто такие были «Русь» или «руссы», именем которых стала прозываться «земля»?
Какие мы имеем данные для суждения по данному вопросу? Какие? показания источников могут служить материалом для такого суждения?
Обратимся к «Повести временных лет». Она озаглавлена «Се повести времяньных лѣтъ, откуду есть пошла Руская земля, кто в Киевѣ нача первѣе княжити, и откуду Руская земля стала есть». Хотя в заголовке читаем только о «Русской земле», но в тексте «Повести», в том виде, в каком, она дошла до нас в составе летописных сводов, дано разъяснение, кого автор считает Русью и что такое Русь, как территория. После выписок из Амартолы и из Хронографа читаем: «в Афетовѣ же части сѣдять Русь, Чюдь и вси языци: Меря, Мурома, Весь, Моръдва, Заволочьская Чюдь, Пермь, Печера, Ямь, Угра, Литва, Зимѣгола, Корсь, Лѣтьгола, Любь. Ляхъве же и Пруси и Чюдь присѣдять к морю Варяжьскому»[80]. По перечислении славянских «племен» и других народов, обитающих на нашей равнине, автор пишет: «се бо токмо Словѣнескъ языкъ въ Руси: Поляне, Деревляне, Ноугородьци, Полочане, Дреговичи, Сѣверъ, Бужане, зане сѣдоша по Бугу, послѣже же Велыняне. А се суть инии языци, иже дань дають Руси: Чюдь, Меря, Весь, Мурома, Черемись, Моръдва, Пермь, Печера, Ямь, Литва, Зимигола, Корсь, Нерома, Либь»[81]. Ниже, после извлечений из «Сказания о преложеиии книг на словенский язык», к фразе «тѣмь же и Словеньску языку учитель есть Павелъ», приписано: « отъ него же языка и мы есмо Русь; тѣмъ же и намъ, Руси, учитель есть Павелъ, понеже училъ есть языкъ Слов(ѣн)ескъ… А Словеньскыи языкъ и Рускыи одно есть»[82].
Из приведенных выписок явствует, что в понятии «Руси» автор объединял восточнославянские «племена», жившие в пределах нашей страны[83]. Автор проводит идею русской народности, родственной другим славянским народам. Идея родства славянских народов помогает ему уяснить единство восточнославянских племен: русь он отличает от не-руси, чюди, мери, веси, литвы и т. д.; это — «инии языци». В соответствии с идеей единства восточнославянских племен, с идеей русской народности он, перечислив славянские племена — «Морава и Чеси и Ляхове и Поляне» к слову «Поляне» делает пояснение «яже нынѣ зовомая Русь»; поляне принадлежат к «Руси».
Под именем «Руси» он разумеет не только народность, но и территорию, на которой обитает эта народность, территорию единой русской народности.
После работ А. А. Шахматова и особенно академика Н. К. Никольского мы можем предполагать, что осознать единство восточнорусских племен в известном смысле помогли автору дошедшего до нас текста «Повести временных лет» литературные памятники кирилло-мефодиевской школы. Автор «Повести временных лет» пользовался «Сказанием о преложении книг на словенский язык». На связь нашей литературы с кирилло-мефодиевской школой, может быть, указывает приписка к паннонскому житию Кирилла, относимая к XI–XII вв., в которой история «русского языка» сближается с судьбой западнославянских племен. Знакомство с западнославянской литературой заставляет предполагать ссылка Нестора на житие Вячеслава в Чтениях о Борисе и Глебе. Но западнославянская литература могла помочь в указанном направлении только тогда, когда в народном сознании представление о единстве восточнославянских племен уже вызрело, когда условия экономического, политического и культурного развития создали в конце XI — начале XII в. почву для появления на свет в Киеве идеи русской народности[84].
Аналогичных по содержанию текстов, отражающих идею русской народности, в смысле широкого единства восточнославянских «племен», восточнославянских обитателей земель, мы не находим в предшествующих слоях киевского летописания. Представление о руси как народности в этом смысле было явлением давно назревшим, связанным с различными условиями жизни. Оно имеет разнообразный интерес для историка. Но как явление, отражающее этап в истории русского самосознания, не может служить материалом для суждения о том, кто такие были «русь» или «руссы», давшие имя древнейшему государству нашего народа.
Вполне понятно, что автора дошедшего до нас текста «Повести временных лет» интересовал и вопрос о происхождении самого термина «Русь». По его догадке, этот термин пришел вместе с варягами, точнее, вместе с правящей варяжской династией, правившей страной и во времена составителя текста «Повести»: «идоша за море къ Варягом, к Руси: сице бо звахуся Варязи Русь, яко се друзии зовутся Свие, друзии же Урмани, Аньгляне, друзии Гъте, тако и си». Автор считает варягов русью (от слова «къ Руси…» мы имеем вставку автора-редактора дошедшего до нас текста «Повести временных лет», что доказано А. А. Шахматовым). Русский «язык», по мнению того же автора, « отъ Варягъ прозвашася Русию ».
Перед нами не вполне самостоятельная догадка составителя текста «Повести временных лет». Предлагая такую теорию происхождения термина «Русь», составитель «Повести временных лет» мог опираться на предшествующую литературу. В. Г. Васильевский, изучая историю варяжской дружины в Константинополе, обнаружил, что в самой Византии в XI в. термины «варяги» и «Русь» употреблялись как синонимы. Составитель текста «Повести временных лет» широко пользовался Хроникой Амартола и его продолжателя, в славянском переводе которого, сделанном в конце первой половины XI в. в Киеве, прямо читается, что русь — «от рода Варяжеска» («иоуня же мѣсяца 18 день 14 индикъ приплоу Роусь на Констянтинь град людиами тысящь 10, иже и скѣди глаголемь, от рода Варяжеска соущимъ»)[85]. Отожествление руси с варягами позволило автору «Повести временных лет» дать объяснение происхождения термина «Русь». Такое объяснение соответствовало общей тенденции его труда. Полагая, что русский народ получил свое имя от варяжской династии, составитель «Повести» укреплял свою точку зрения на значение этой династии. Он упорно проводит мысль, что Игорев род или род Рюрика — единственно законный княжеский род в нашей стране; все другие князья и старейшины — незаконные властители или узурпаторы. На рубеже XI–XII вв., когда Игорева династия стремилась распространиться по «областям» (на Полоцк; укреплялась в Смоленской земле; должна была укрепиться в Ростово-Суздальском крае), проводимая в «Повести» мысль получала значение актуальной политической тенденции, в известном смысле политической программы.
Может ли теория составителя «Повести» послужить материалом при решении вопроса о том, кто такие были «Русь» или древние руссы, давшие имя древнему государству?
Почему в Византии смешивали, отожествляли варягов и «Русь»? В своем обстоятельном исследовании о варяго-русской дружине в Константинополе В. Г. Васильевский объясняет, что варяги «приходили в Константинополь через Россию, где они составляли наемную дружину русских князей; как в Киеве, так и в Византии они служили вместе с Русскими, но в Цареграде были еще менее многочисленны, чем в Киеве или Новгороде, составляли только небольшую часть варяго-русского корпуса и дружины». Он думает, что и те варяги, которые ушли в Византию в 980 г. от князя Киевского Владимира, сначала рассеянные по разным местам, после могли поступить в состав корпуса, организованного через восемь лет, наконец, что «самое имя варягов по своему происхождению принадлежит северу, что оно пришло в Византию из Киева». В Киеве наемники называли себя варингами; имя «сделалось обычным и для Русских, так что и русские союзники и наемники в Константинополе стали называть себя варягами, а по-гречески варангами»[86].
Васильевский правильно указывает основную причину, почему в Византии смешивали варягов и русы варяги приходили в Константинополь через Россию. Напомним, что самый путь из Балтийского моря в Черное, игравший важную роль в жизни Киевщины, стал называться путем «из Варяг в Греки», указывая тем самым на основное направление их движения. Варяги попадали в Константинополь иногда после более или менее продолжительной службы у русского князя, как видно из известия 980 г. Понятно, что в Царьграде представление о руссах, приезжавших из Руси, в какой-то мере сливалось с представлением о варягах. Васильевский полагал, что русь стала называть себя варягами. В это объяснение мы можем внести некоторый корректив, или, вернее, дополнение. Смешение происходило не только потому, или, вернее, не столько потому, что русь называла себя варягами, сколько потому, что варяги, приезжавшие на юг России в Киев и там остававшиеся, принимали имя руси, называли себя русью. Во-первых, известие Вертинских летописей показывает, что люди, оказавшиеся по происхождению шведами, приехав из Приднепровья или Причерноморья в 838 г. через Византию, называли себя русью. Во-вторых, древнейший текст Киевской летописи прямо свидетельствует, что варяги, приехавшие в Киев, стали называть себя русью; в «Повести временных лет», после сообщения о приезде Олега в Киев, читаем: «бѣша у него Варязи и Словѣни и прочи прозвашася Русью» (Лавр. л.); в Новгородской 1-й летописи (в Начальном своде): «и бѣша у него Варязи мужи Словенѣ (в Толст. сп.: «мужи Варязѣ, Словени»)[87] и оттолѣ прозвашася Русью» (в Толст, сп.: «и отолѣ прочии назвашася Русью»[88]; в Комиссион. сп. «прочии» — на полях). Перед нами бесспорно древнейшее летописное известие. По Шахматову, оно в Древнейшем киевском летописном своде читалось так: «и сѣде Ольгъ къняжа Кыевѣ; и бѣша у него мужи Варязи, и отътолѣ прозъващася Русию»[89].
Для нас ясно, почему в Византии варягов принимали за руссов, варяжское — за русское, и наоборот. Это смешение составляет характерную черту византийских источников XI в. Не теми же ли причинами объясняется, почему Константин Багрянородный именует древнескандинавские, т. е. варяжские, названия порогов «русскими» (отличая их от «славянских» названий), если они действительно древнескандинавские.
Приведенное показание Древнейшего летописного свода стоит в явном противоречии с теорией составителя текста «Повести временных лет», согласно которой, как мы говорили, русский «язык» «отъ Варягъ прозъвашася Русию». Как видим, она не может служить для нас материалом при решении вопроса, кто такие были «Русь» или древние «руссы», давшие имя древнейшему государству.
Если бы мы даже не имели прямого свидетельства Древнейшего свода о том, что варяги стали называть себя «Русью» лишь в Киевщине, на юге, то и тогда мы должны были бы предположить, что они, называя себя «Русью», принимали местное название, ибо у себя на родине, как оказывается, они себя никогда «Русью» не называли. Еще в прошлом столетии выяснилось, что «Русь» как народное или племенное название не встречается ни в одном норманнском памятнике, ни в одной германо-латинской летописи. Все попытки отыскать этот термин как свой на варяжской родине оказались тщетными; и не так давно специалисту по древним северным памятникам письменности пришлось констатировать отсутствие «всяких следов этого термина, как своего, в др-сев. сагах (где Rusia, как известно, наименование книжного ученого характера) и особенно в рунических надписях… др-сев. языку и письменности термин Русь во всяком случае совершенно чужд»[90].
Мало того, можно с уверенностью сказать, что Древнейший свод не ошибался, когда говорил, что именно на юге варяги, вошедшие в состав дружины киевского князя, стали называть себя «Русью». Это подтверждается древнейшими известиями о руссах византийских и арабских источников. Древнейшие руссы византийских источников — тавро-скифы, обитатели Тавра. В житии Георгия Амастридского, дошедшем до нас в своем первоначальном виде и в греческом подлиннике и написанном, согласно исследованию В. Васильевского, до 842 г., автор, рассказывая о нашестии руси на Малую Азию, подчеркивает, что «древняя таврическая ксеноктония остается юной» у народа «Руси». Арабский автор IX в. Ибн Хордадбех считает руссов славянами, а другой автор в известии, восходящем в IX в., противопоставляет их славянам, но описывает живущими на юге, под властью своего «кагана», т. е., следовательно, в пределах хазарского влияния, хазарского преобладания, т. е. на юге (Ибн Даста).
Некогда Тунман, Шлецер и Гиппинг приводили в оправдание теории составителя «Повести временных лет» следующее наблюдение над языком финнов прошлого столетия: последние называют скандинавов, живших в Швеции или северной Финляндии «руотси», или «руоци». Не говоря уже о том, что мы не знаем, называли ли так финны скандинавов в IX–X вв., остается несомненным, что на юге русские (славяне) не могли называть скандинавов так, как называли их финны, жившие на севере, а предположить, что варяги стали в южной России называть сами себя «Русью» потому, что так их называли финны, едва ли кто-нибудь решится. Кроме того, заметим, что аналогия суоми-сумь не помогает делу, ибо suomi, финны, предположительно называли сами себя, откуда (также предположительно) русское слово «сумь».
На Руси народное сознание долго противопоставляло «Русь», как обитателей юга, «словенам», обитателям севера: так «Русь» и «Словене» выступают как две основные категории Олегова войска, в народном предании включенном в летопись под 907 г., повествующем о неудаче словен с «кропиньними» парусами. В сказании о Борисе и Глебе Ярослав, собираясь походом на Волынь, совокупляет «Русь, Варягы, Словени»[91]. «Русин» наряду со «словенином» упомянут и в первых статьях обоих списков краткой «Русской правды». Но почему же в X в. варяги, жившие в Новгородской «области», также стали называть себя «Русью». Что они называли себя «Русью», мы полагаем на том основании, что Константин Багрянородный называет Новгород «внешней Русью», т. е. как бы производною «Русью». Арабские авторы X в. пишут уже о трех племенах «Руси», из которых одно приурочивается к Причерноморью[92], другое к Киеву, а третье к Новгороду, к словенам (Славия). Почему в Новгородской «области» появляется поселение с названием «Ру́са» (первое упоминание под 1167 г.)? Мы знаем, что в X в. в Новгороде существовал варяжский отряд, служивший киевскому князю, власть которого распространилась на север. Княжеская организация на севере существовала и позже; это — организация гридей и огнищан на севере. Подробнее мы остановимся на этой последней ниже. Ее мы видим и в Новгороде и в Ру́се. В древнейшем известии о Ру́се поселение выступает как центр, лежащий на пути князя с юга в Новгород. Святослав Суздальский, соединившись со смолянами и полочанами, двигаясь на Новгород, пришел «к Ру́сѣ» (Соф. 1-я л., 1167 г.). Пережитки княжеских прав в Ру́се (охота) отражены в договорах великих князей с Новгородом, в которых эти права ограничены. Новгородские варяги, служившие у киевского русского князя, естественно должны были называть себя русскими, «Русью»; они имели основание к тому по своим служебным отношениям к киевскому русскому князю. Само название поселения «Ру́са» пришло, очевидно, с юга, с властью киевского князя. Археология и нумизматика действительно не позволяют видеть в нынешней Старой Ру́се древнейший исконный центр Руси, как предполагал проф. С. Ф. Платонов. Сами варяги-руссы, как и те местные руссы, которые принадлежали к имущим слоям «русского» населения, возможно, противополагали себя в некоторых случаях славянским племенам. Об этом можно догадываться, читая арабское известие об острове руссов (IX в.) и рассказ о руссах Киевщины Константина Багрянородного, получившего сведения о них вернее всего через какого-нибудь киевского или новгородского варяга русской службы.
В сообщении Константина Багрянородного о сборе руссами дани со славянских племен такое противоположение вполне понятно, так как, во-первых, дань собиралась в интересах военно-феодальной знати, сосредоточенной частью в городе и, во-вторых, славянские племена, упоминаемые в этой связи Константином Багрянородным в «De administrando imperio», за исключением северян или части их (кто такие были лензенины — неизвестно) обитали за пределами «Русской земли», т. е. не были тогда «русскими». Во всяком случае, было бы неправильно на основании показаний Константина Багрянородного делать общее заключение, что «руссами» в Византии и на Руси назывались лишь те, кто принадлежал к господствуют ему классу. И договор Олега и договор Игоря говорят не только об «имовитых», но также и об « неимовитых » « русинах »; заключать договор посланы «от Игоря, великого князя русского, и от всякоя княжья и от всѣх людии Русския земля »; послали «великии князь нашь Игорь (и князи) и боляре его и людье вси рустии ». «Все люди от страны Руския» или «люди руские», крещеные и некрещеные, упоминаются, наряду с «болярами», и в конце договора. Надеюсь, нам придется подробно остановиться в печати на термине «люди», «людье», как социальном термине. В данном случае для нас существенно, что «русинами», «людьми рускими» киевляне первой половины X в. называли население, жившее на одной территории (в пределах «Русской земли») и под одной верховной властью[93]. Выражение «людье вси рустии» в договоре Игоря противопоставляется словам «со всѣми людьми гречьскими», т. е. опять-таки слово «рустии» употребляется для определения народа[94].
Все приведенные выше данные заставляют, таким образом, думать, что Русская земля получила свое название от имени местного южного населения, что имя это местного, исконного происхождения, что оно в изучаемую эпоху было уже народным и, может быть, когда-либо в очень далеком прошлом было племенным. Но вывод этот не будет прочным, если мы не выясним, когда возникла «Русская земля» как древпее государство?
Присматриваясь к границам «Русской земли», мы неизбежно приходим к выводу, что границы эти определились еще в условиях хазарского ига, слабевшего в течение второй половины IX в., что население «Русской земли» первоначально состояло из тех славянских племен, которые были подчинены ранее хазарам. В самом деле, все летописные данные говорят о том, что борьба с древлянами и покорение их киевскими князьями восходит к глубокой древности. Но чем же объяснить, что даже в XII в. древляне считались живущими за пределами «Руси», «Русской земли»? Почему считались обитавшими за ее пределами те вятичи, которые жили в районе верхне-средней Оки, и радимичи, населявшие район, пограничный с будущей Смоленской «областью» (по р. Пищане, близ Пропойска)? Чем объяснить такую устойчивость границ «Русской земли»? Очевидно, территориально она отлилась в очень древние времена, в период спада хазарского преобладания на юге и борьбы с хазарами. На территории «Русской земли» обитали как раз славянские племена, преимущественно (или полностью) подвластные хазарам: поляне, северяне или часть их, часть радимичей и, может быть, часть уличей и вятичей, хотя вхождение последних в состав «Русской земли» остается под сомнением. Нет оснований полагать, чтобы когда-либо были подвластны хазарам древляне. Уличи только частично могли быть подвластны хазарам. Между этими племенами, древлянами и уличами, с одной стороны, и Полянским Киевом — с другой, велись, повидимому, старые племенные междоусобия, отголоски которых слышим в летописи. Древляне не входили в состав «Русской земли». Из уличей только те обитали на территории «Русской земли», которые оставались в районе Ю. Буга.
Города по Ю. Бугу (но крайней мере Бужеск), как и города по Горыни (Щумск, Тихомль, Гнойница), считались в XII в. крайними «русскими» городамина западе и юго-западе (Ипат. л., 1148–1152 гг.). Некогда, как видно из слов киевского летописца в тексте Новгородской 1-й летописи, уличи жили «по Днѣпру вънизъ». Но это было в очень древние времена. По Константину Багрянородному, печенежский округ Явдиертим соседил «с платящими дань Русской земле странами, именно с ултинами (уличами), дервленинами (древлянами), лензенинами (?) и прочими славянами». Так как древляне примыкали на юго-востоке к «Руси», а с «Русью» соседило другое колено печенегов, то надо полагать, что уличи или жили южнее древлян, между Погорыньем, верхним Ю. Бугом и Днестром, или были отрезаны от древлян кочевьями печенежского колена Явдиертим. С Поднепровья, таким образом, они ушли не позднее IX в. Летописец также помещает их между Бугом и Днестром: «по сем приидоша межи Бъгъ и Днѣстръ» (Новг. 1-я л.).
Во времена Нестора определяли на основании археологических при. знаков («и суть гради их и до сего дне»), что уличи и тиверцы некогда жили «по Днѣпру оли до моря» и звались греками «Великая Скуфь», т. е. Великая Скифия. Быть может, что подобные представления современников Нестора отчасти вызывались встречающимися и поныне в низовьях Днепра прямоугольными городищами римской эпохи[95]. По свидетельству «Повести временных лет», уличи и тиверцы сидели «по Днѣстру», причем «присѣдяху к Дунаеви». Они жили на территории от Днестра до Дуная, т. е. уже за пределами «Русской земли», за пределами территории, бывшей под властью хазар. Надеждин искал их город Пересечен в Бессарабии, на месте с. Пересечина на большой Кишиневской дороге из Оргеева[96]. Возможно также искать его между Бугом и Днестром[97].
Итак, мы извлекли данные, которые с большой вероятностью заставляют предполагать, что «Русская земля» сложилась в эпоху хазарского ига, слабевшего в течение IX в. Такой вывод не представляется неожиданным. Нам известны показания южнорусских письменных источников XI–XII вв., что даже в это время киевского князя именовали иногда «каганом», из чего правильно заключить, что власть первых киевских князей сложилась в эпоху хазарского владычества: в XI в. титул каган в применении к киевскому князю был, конечно, пережитком древности.
Падение хазарской державы, ослабевавшей под ударами кочевников, а затем и русских, на протяжении IX в. получило отголосок в народных преданиях, отразившихся в своеобразной форме в летописи — в форме переговоров Олега с северянами и радимичами. Но концепция образования «Русской земли» носит в «Повести временных лет» следы знакомой нам литературно-политической тенденции. Так, в «Повести» вставлена фраза, отсутствовавшая в Древнейшем своде: Олег, сев в Киеве, говорит: «се буди мати градом русьским». Хазарское иго над Киевом, по «Повести», пало еще во времена Аскольда и Дира (по Масуди, Дир — славянский князь). Древнейший свод ничего не говорит о хазарах. Но и по Древнейшему своду нелегко угадать подлинные черты образования «Русской земли». Выше мы видели, что составитель Древнейшего свода ставил задачей показать исключительную роль Киева в образовании «Русской земли», ни о Чернигове, ни о Переяславле он не упоминает. Аскольд и Дир владели только «Польскою землею», землею полян, как преемники Кия и его рода.
Мы не видим оснований сомневаться в том, что летопись правильно передает основные факты: князья Олег и Игорь приехали в Киев с севера, сели в Киеве, стали брать дань с северных племен. Очевидно, что в Киеве они получили достаточные материальные средства, чтобы подчинить себе Новгород, кривичей, затем мерю. Но политическая обстановка и круг доступных составителю Древнейшего свода наблюдений (в XI в.) определили и характер рассказа о распространении власти киевского князя на север (т. е. о событиях начала X в., когда жили Олег и Игорь). В XI в., при составлении первого летописного свода, установление дани в Киеве с кривичей, мери и словен, как можно заключить из контекста, ставили в связь с тем, что первоначально словены, меря и кривичи будто бы платали дань варягам. Шахматов доказал, что легенда о подчинении новгородцев варягам — киевского происхождения, и сомневался в том, что в Новгороде даже знали легенду о покорении новгородцев варягами (в Новгороде передавали о старейшине Гостомысле). Осмысливая известные ему факты о давно прошедших временах, летописец находился, конечно, под впечатлением современных ему отношений. Мы знаем, что в бытность Ярослава князем в Новгороде при жизни его отца Владимира и ранее новгородский князь из получаемых с Новгородской «области» дани 2000 гривен отсылал в Киев, а 1000 гривен раздавал на месте «гридям». Кто такое были эти «гриди»? Гриди составляли в дружине князя профессиональных военных, постоянную гвардию; в ее составе были наемные варяги. В Новгородской 1-й летописи по Комиссионному списку упомянута дань «варягам» наряду с данью в 300 гривен в Киев от Новгорода, а «Повесть временных лет» по Лаврентьевской летописи отожествляет дань варягам с данью в 300 гривен. В Новгороде княжеский отряд служил в некоторой мере опорой, военной базой киевского князя, получая с местной «области» дань первоначально в размере 1000 гривен. Традиция эта установилась, видимо, еще в X в. — «и тако даяху въси князи новгородстии» (1014 г.) — и жила веками, мы можем ее проследить даже на материале XII в. (когда варяжский элемент в среде княжеских новгородских отрядов растворился). Можно обнаружить, что гриди вместе с поселенными в Новгороде огнищанами играли там особую роль и находились в особых отношениях к князю-сюзерену (киевскому, потом — владимирскому). В 1166 г. Ростислав совершает поряд с «новгородцами» и вызывает на Луки «огнищане, гридь и купьце вячьшее». Если новгородские огнищане, как заключаем из «Устава о мостех», жили в одном районе, то этот район был на Торговой стороне, в районе княжого двора. Уже это заставляет думать, что в Новгороде огнищане являлись по сути дела, «дворянами», «княжими людьми». Само слово «огнище», как указывает источник славянского права, означал «двор»[98]. Любопытно, что князь совершал поряд в данном случае с княжими людьми Новгорода и купцами, а не с местным боярством и не с черными людьми. Поряд совершал не новгородский князь, а его отец киевский князь Мстислав. Содержание поряда нам неизвестно. Огнищане и гриди, повидимому, составляли «засаду» в городе, судя по известию 1234 г. о г. Ру́се, но более или менее постоянную «засаду», постоянный отряд, всегда готовый к защите, вероятно, даже и тогда, когда князь уезжал из города. Судя по этому, Мстислав договаривался с ними по каким-либо военным вопросам. Это, видимо, военная организация в Новгороде, созданная княжеской властью, княжеским «двором», но ставшая местной: они называются «новогородцами» и занимают довольно самостоятельное положение, судя по известиям 1166 и 1195 гг. В какой мере они зависели от Новгорода, от «господы», неясно. Но в обоих случаях (в 1166 и 1195 гг.) к ним обращается не новгородский князь, а его отец из Киевщины и из Суздальщины: в первом случае Мстислав, во втором — Всеволод; он зовет их («новогородцев») итти на Чернигов и «новгородци… не отпрѣшася ему», а пошли с князем Ярославом Всеволодовичем. Особенно интересна зависимость, или, вернее, связь, с князем-сюзереном. Именно огнищане, гридьба и купцы составляют ту местную среду, на которую опирается в первую очередь иногородний князь-сюзерен. Бояре тоже фигурируют в сношениях князя-сюзерена с Новгородом, но в качестве послов, которых он задерживает, гневаясь на них, или в качестве заложников. Таким образом, обнаруживаем древнюю традицию: «гриди» еще в X–XI вв. составляли в Новгороде опору киевского князя, получая с местной области дань в размере 1000 гривен.
Приведенные данные позволяют заключить, что варяги в X–XI вв. играли роль орудия в руках киевских князей, стремившихся укрепить или сохранить отношения данничества между Киевом и Новгородом.
Итак, есть основания предполагать, что «Русская земля» образовалась в IX в., еще при хазарах, т. е. до Игоря и Олега, в эпоху спада хазарского преобладания[99]. Трудно предположить, чтобы «Русская земля» образовалась в VIII или в самом начале IX в. Во-первых, территория «Русской, земли» не распространялась на Причерноморье, на Таврию. Она граничила со степью, по которой шли орды кочевников: сначала угры, хозяйничавшие в южнорусских степях к середине IX в., и во второй половине столетия, как можно заключить из обстоятельств построения хазарами Саркела и из мораво-паннонского жития Константина Философа, и проходившие «мимо Кыевъ», согласно местному киевскому преданию; в конце IX в., согласно Константину Багрянородному, шли печенеги. Во-вторых, читая нашу летопись, обращаем внимание, что термины «Русская земля», «Русь» упоминаются часто тогда, когда дело идет о борьбе со степняками — печенегами, потом половцами. Даже после распада южнорусской территории на «полугосударства», представление о единстве «Русской земли» (т. е. южнорусской) еще некоторое время сохраняется, вызываемое к жизни потребностями обороны страны от тюркских орд. Чтобы понять, какую опасность несло с собою нашествие гузо-печенежских народов, достаточно вспомнить о судьбе газневидского государства, рухнувшего под напором той же народной волны в XI в., а в последующие века — судьбу восточноримской империи и Балкан. «Русская земля» показала поистине исключительную жизнеспособность, отстояв свою самостоятельность в борьбе с тюрками.
Почему же на юге, в Среднем Поднепровье, так рано образовалось государство, обнаружившее большую жизнеспособность, почему оно послужило ядром обширного Киевского государства, почему это древнее государство на юге охватывало территорию Киевщины, Черниговщины и Переяславщины? Нет сомнения, что именно эта территория — территория Киевщины, Переяславщины и отчасти Черниговщины — служила очагом древнейшей культуры едва ли не со времен скифов-пахарей, обитавших в VI–IV вв. до н. э. по обеим сторонам среднего Днепра. В IV–V вв. н. э. предметы с выемчатой эмалью днепровского типа охватывают не только Поднепровье, но и Подесенье. В VI в. н. э. «наиболее интересным и содержательным является старый район скифов-пахарей — Среднее Приднепровье бассейн Роси, Десны, Сулы, Сейма и Ворсклы. Именно в этом районе распространяются римские монеты, гончарный круг, выемчатая эмаль и ряд других элементов римско-вендской культуры». К такому выводу пришел Б. А. Рыбаков в специальной монографии о древнерусском ремесле[100]. По ряду признаков киевская культура генетически связана с культурой антов Среднего Поднепровья VI–VIII вв. К VIII в. у антских (славянских) дружинников появляются железные кольчуги и железные шлемы той формы, которая со временем становится характерной русской[101].
С развитием производительных сил в Среднем Поднепровье, обнаруживающимся в памятниках ремесленного производства, с развитием феодального способа производства, с накоплением богатств на этой территории очень рано создается класс феодальной знати, класс сильных эксплоататоров, о которых свидетельствуют договоры с греками и следы которых обнаружены археологами; особенно интересны погребения в срубных гробницах IX–X вв., открытые на территории Киева, преимущественно на усадьбе Десятинной церкви. Массовый инвентарь их совершенно аналогичен находкам из киевских погребений в грунтовых могилах. Однако «обилие и особое богатство украшений, изящество ювелирных изделий из золота и серебра, роскошные одежды, наличие большого количества диргемов в составе инвентарей резко подчеркивают принадлежность их владельцев к высшим кругам киевского общества». О том же свидетельствует и «богатое вооружение». Общий характер их инвентаря «носит несомненно местный славянский характер и не допускает никаких сомнений относительно национальной принадлежности их владельца»[102].
Здесь, в Среднем Поднепровье, должны были рано обнаружиться классовые противоречия и необходимость в особой военной организации принуждения и в политическом объединении, основанном уже не на племенном начале. Эти социально экономические и культурные условия объясняют возникновение государства «Русской земли», представлявшего собою, вероятно, одно из звеньев в цепи политических образований на Юге. Внешним толчком, способствовавшим образованию «Русской земли» в том виде, как она сложилась в IX в., послужили внешние события. Внешние события — напор кочевников-угров, борьба с ними и с хазарами — стимулировали образование государства, включавшее три русских города во главе с Киевом, объединение, из недр которого со временем возникли три феодальных полугосударства.
Летописец, видимо, был совершенно прав, когда относил установление данничества между Киевом и Новгородом ко временам Олега и Игоря[103]. Падение владычества хазарской державы, таявшей под ударами кочевников, открывало широкие перспективы новых отношений между Киевом и другими восточнославянскими землями, или, точнее, между «Русской землей» и другими центрами восточнославянского мира.