Имеем ряд доказательств того, что нарастание Новгородской территории шло как бы окружным путем, не прямо на восток от Ладоги и Новгорода, а в направлении к Заонежью. Во-первых, к востоку от Ладоги и Новгорода подымалась далеко на север территория «Ростовской области», Белоозеро было Ростовским. Во-вторых, по разнообразным признакам Двина и Вага осваивались с севера, а не с запада. Ниже вопрос этот будет предметом нашего специального рассмотрения. В-третьих, древнейшие известия о походах новгородцев говорят о движении к Прионежью, Заонежью или через Заонежье. Об этом свидетельствует поход на емь 1042 г., с которым надо сопоставить поход 1123 г., также запись 1032 г. о том, что некто Улеб «иде» на Железные ворота и «опять мало их прииде». Поход на емь сухопутный достиг своей цели, по был сопряжен, как и второй поход, с большими трудностями: недостаток продовольствия, голод, мор на коней[215]. Под Железными воротами (1032 г.), конечно, разумеется не какое-либо урочище или поселение в далекой Печоре или в Пермском крае, а что-либо более известное новгородцам и ладожанам; Железными воротами именуются проливы в Белом море, у Соловков, близ Двинской земли и др.[216]. В-четвертых, источники XI–XII вв. дают возможность восстановить нарастание новгородской территории от северо-восточного угла Новгородской «области» в северо-восточном направлении, к Онежскому озеру и далее к р. Онеге. Обратимся к данным по этому вопросу.
Выше мы говорили, что сравнение территории «Обонежского ряда» с территорией расположения погостов, указанных в грамоте Святослава 1137 г., обнаруживает следующее: погосты грамоты Святослава не заходят на территорию «Обонежского ряда», а служат как бы ее продолжением. Они начинаются там, где кончается «Обонежский ряд». Из этого мы сделали необходимое заключение, что «Обонежский ряд», как целое в судебно-податном отношении уже существовал, когда производилась разверстка 1137 г. Подтверждение этого вывода находим в самой грамоте. Из грамоты надо заключить, что св. Софии выдавалось, во-первых, «за десятину от вир и продажь» 100 гривен «из Онѣга» и, во-вторых, по отдельным погостам, начиная от Валдутова и Тудорова на Онеге и кончая погостами, лежащими по Двине и Сухоне. Почему в первом случае определялась общая сумма, а во втором — по погостам? Очевидно, в первом случае территория в отношении «вир и продаж» была как бы на откупном положении, с нее за «виры и продажи» из Новгорода брали не по погостам. За вычетом перечисленных в грамоте погостов остается в Прионежье («из Онѣга») как раз территория «Обонежского ряда», т. е. особая в судебном отношении территория, и можно заключить, что 100 гривен в пользу св. Софии выплачивались с «Обонежского ряда». Вывод такой подтверждается еще тем, что 100 (а если не будет сполна, то 80) гривен выдавал Домажирич. В 63 км от Тервиничей, упомянутых среди поселений «Обонежского ряда», на левом берегу нижней Ояти, лежит д. Домажирово, имевшая в прошлом столетии около 300 жителей, причем приблизительно в центре древнего «Обонежского ряда»[217]. Согласно 3-верстной военно-топографической карте, к ней примыкала группа селений, составляющая на карте заселенное пятно[218].
Территория погостов «Обонежского ряда» составляла, таким образом, первый территориальный пояс с северо-восточном направлении, примыкавший к древнейшей приволховской, ладожской территории. «Заонежская половина» Обонежской пятины охватывала, объединяла разновременно образовавшиеся территориальные слои Новгородской «области». Она простиралась от Новгорода по правую сторону Волхова к Ладожскому озеру, отсюда поворачивала к озеру Онегу и обнимала его со всех сторон, в особенности заонежскую, по отношению к Новгороду, сторону. Уже из этого можно заключить, что она — сравнительно позднее образование. Но есть и другие основания. Во-первых, Заонежская половина никогда не заходила за пределы Волхова, как полагал Б. А. Рыбаков[219]. Но погосты даже в XV–XVI вв. заходили на правую сторону реки, разрезанные по Волхову границею двух пятин. Из этого следует заключить, что «половина» по сравнению с погостами — позднее образование. Во-вторых, само название «Заонежская половина» показывает, что название, а следовательно, весьма вероятно и деление были новыми, ибо Заонежьем не могли называться ни Обонежская, ни Волховская части пятины. Обонежская пятина составилась из части поволховской территории, из «Нагорья» (о нем см. ПСРЛ, 6986 г. VI), Обонежья и Заонежья. В-третьих, некоторые погосты «Обонежского ряда» — Воскресенский Липенский, Михайловский в Тервиничах — вошли в нагорную половину Обонежской пятины, что подтверждает позднейший характер деления Обонежской пятины на Заонежскую и Нагорную «половины». Само собою разумеется, что граница, разрезавшая по Волхову территорию погостов, могла быть проведена и ранее образования Заонежской половины. Она могла быть проведена, например, тогда, когда произошло слияние территории «Обонежского ряда» с поволховской территорией, т. е. в XIII — первая половина XV в. (это слияние имело место не ранее XIII в. когда писался «Устав о мостех», ибо в перечислении сотен, вписанных в текст устава, «обониская» и «волховьская» помечены отдельно), но до составления откупной грамоты XV в., так как в состав обонежского «суда» по грамоте входила земля по Волхову[220].
Территория «Обонежского ряда» составлялась из территорий, на которых распространялась деятельность погостов — центров. В отличие от обонежской откупной грамоты, указывающей только приблизительно районы, входившие в состав территории обонежского «суда» («на Паши», «на Ояти», и т. д.), список «Обонежского ряда» дает указания на места, служившие судебными или судебно-податными центрами (в Юсколе, в Тервиничах, в устье Паши, у Пахитка на Паши, у Вьюнице и т. д.). Совпадения с погостами XVI в. подтверждают такое предположение: Вьюница — Веницкий погост, Тервиничи — Тервинский погост, на Масьеге — погост на Масельге, на Липне — Воскресенский на Липне. Со временем, по мере заселения территории по Сяси и Ояти и их водораздела, территория погостов делилась, расщеплялась, образовывались новые погосты и, таким образом, число их увеличивалось. Если мы взглянем на карту погостов XVI в., то убедимся, что погостов по Сяси и Ояти и в водоразделе этих рек значительно больше, чем в XII в. по данным «ряда». Что это было именно так, подтверждают наши наблюдения над погостами Шелонской пятины. Определяя размеры погостов графически на материале сборной карты Шелонской пятины, составленной Андриашевым, и сравнивая данные писцовых книг о количестве дворов и обеж в погостах, мы пришли к заключению, что размеры погостов нередко обратно пропорциональны плотности населения. Так, например, небольшие по размерам погосты идут вдоль Шелони. Чем дальше отстоят погосты от Шелони, тем они больше по размерам. Погосты по Шелони оказываются густо заселенными. Небольшие погосты видим также западнее верхней Шелони, в районе между Порховским окологороднем и Пожеревицким погостом[221]. По сравнению с погостами Должинским, Славятинским, Михайловским, Вельским, погосты, лежащие к западу от верхней Шелони и к югу от Порхова, представляются довольно заселенными: Болчинский, Облучский, Вышегородский, Жедрицкий, Карачунский, Порховское окологородие и некоторые другие. Такие образом, или с самого начала на более густо заселенной территории погосты были меньших размеров, или, по мере заселения тех или иных мест, образовывались новые погосты, территория старых дробилась, они уменьшались в размерах. Новые погосты как поселения (центры) могли быть совсем иного происхождения, чем погосты — поселения старые[222]. Но первоначально все погосты имели значение «становищ», как можно заключить из летописного текста под 946–947 гг., откуда распространялась во время объездов деятельность административно-финансовая и судебная на окружные места[223]. Отсюда понятен и термин «ночлег» как топографическое наименование, встречающееся в пределах погостов в пятинах Вотской и Обонежской.
Итак, прионежская территория осваивалась по мере распространения становищ — погостов и образования территорий, входивших в сферу деятельности последних. Каковы же были географические пределы «Обонежского ряда»?
Самым южным местом «Обонежского ряда» был погост-становище «в Липнѣ», находившийся на верхнем течении Сяси, т. е. значительно восточнее р. Волхова. В XVI в. здесь, как мы уже упоминали, был погост «Воскресенский на Липнѣ на реке Сяси»; его местоположение определяет Липенский погост, отмеченный в «Списке населенных мост Тихвинского уезда Новгородской губернии». С него брали «полъгривны», что указывает на низкую платежеспособность района. В эту сумму, конечно, не входили виры и продажи, сдававшиеся как бы на откуп; ими ведал, как мы видели, Домажирич. Судя по Уставной грамоте Ростислава Смоленского, смоленские погосты платили (за исключением вир и продаж) от 2 до 200 гривен, большинство по нескольку десятков гривен, а церкви Успения и епископу из этой суммы шла десятая часть. Платежи погостов, отмеченные в приписке к уставу Святослава, озаглавленной «а се обонѣзьскыи рядъ», приблизительно соответствуют по размерам смоленской десятине. Ясно, что это не вся остальная (за вычетом вир и продана) дань и, может быть, даже десятина не со всей остальной дани. Но что это именно десятина, которая шла св. Софии, подтверждается следующими данными: во-первых, приписка о ряде находится в рукописи, положенной «в церкви святыя София», во-вторых, в самой приписке указано, что владыке «от всее земли» во время «поезда» («въ поѣздѣ») полагалось 10 гривен, а попу две гривны[224].
Далее граница «Обонежского ряда» шла на север, захватывая нижнее течение Сяси. Здесь находилось, к востоку от нижней Сяси, становище-погост «на Масиегѣ, низ Сяси», где брали полгривны. Масиега приурочивается к р. Масельге, вливающейся через Волгому в Сясь близ самого впадения ее в Ладожское озеро. Позже, в XVI в., здесь лежал погост Воскресенский на Масельге. Известен погост Масельга при речке Масельге в б. Новоладожском уезде Санктпетербургской губернии[225]. Междуречье Волхова и нижней Сяси, где позже лежал погост Троицкий на Златыни, видимо, не входило в состав Обонежского ряда.
В северо-восточном направлении, территория «ряда» охватывала течение р. Паши, но Кожела, где позже, в XVI в., был погост Егорьевский на Кожеле, отмеченная в откупной грамоте XV в., в составе «Обонежского ряда» еще не значилась. У Пахитка на Паши брали полугривну, а в устье Паши — гривну; в XVI в. близ устья Паши лежал погост Рождественский на р. Паше. Может быть, Пахитка соответствует погосту на Кожеле.
Северо-восточнее от течения Паши несколько погостов-становищ «ряда» находились на р. Ояти или близ нее. Наиболее значительный из них — в Тервиничах, где брали 3 гривны. Он лежал в 8 км к югу от среднего течения Ояти, в междуречье Ояти и Копши, где находился Тервинский погост с тремя церквами в б. Тихвинском уезде Новгородской губернии[226]. В XVI в. здесь был погост Михайловский в Тервиничах[227]. В верховье Ояти «у Вьюницѣ» брали гривну. Здесь в XVI в. существовал погост Ильинский в Веницах на р. Ояти. Его местоположение определяется Винницким погостом на Ояти[228]. Ниже по Ояти, может быть, следует искать Кокорку, у которой брали полгривиы; по крайней мере по Имоченской дороге на Ояти лежит д. Коковичи[229]. Но она едва ли совпадала с погостом XVI в. Никольским на Ояти, который в писцовой и изгонной книгах помещается между погостами Введенским и Имоченским на Ояти[230]. Несколько севернее нижней Ояти, где-то в верховьях Шатуксы и близ Сав-озера, находилась Кукуева гора, где брали гривну. В верховьях Шатуксы и недалеко от Савозера находим деревни Кукуй[231], Кокоева[232] и Кукуй[233].
Далее на северо-восток тянулись поселения по течению Свири, на которые распространялась деятельность погоста-становища «на Свѣри», где брали гривну. Район «на Свѣрѣ на рѣкѣ» знает и откупная обонежская грамота XV в. Повидимому, этот район заходил на территорию только двух погостов XVI в. — «Пиркипичского на Свери» и «Воскресенского в Важенях на Свери», так как Остреченский погост назывался «погост Рожества пресвятые в Остречинах» и, видимо, лежал за пределами старой территории «на Свери»[234].
К северу от нижней Свири находился погост-становище «во Олонци» что означало известный район, как и выражение «в Моши», т. е. по реке Моше. Район этот отмечает и летопись под 1228 г. в рассказе о том, что емь воевала «около озера (Ладожского) на исадѣх и Олоньсь»[235]. Здесь получали 3 гривны, что свидетельствует о том, что район не принадлежал к числу бедных. Район «на Олонці на рѣкѣ» отмечает и откупная обонежская грамота XV в. Но, повидимому, к началу XV в. погост территориально вырос. Откупная грамота XV в. отдельно от Кукуевых гор упоминает Кукуевский погост. Места на реке Олонце она причисляет к Кукуевскому погосту. В XVI в. погост, называвшийся «Рожденственский на Олонце», далеко заход, ил за пределы района р. Олонца, охватывая и р. Водлицу и Сямозеро на севере[236].
Крайний на восток погост-становище «Обонежского ряда» находился «в Юсколѣ». Его местоположение определяется Юксовским погостом, лежащим между верхней Свирью и Архангельским почтовым трактом[237], где на ходим и Юксовское озеро[238]. Здесь, согласно грамоте 1545 г., находилась в XVI в. Юксовская волость в пределах Остреченского погоста[239]. По писцовой книге 1563 г., в Юксовичах, кроме двух деревень (в Юксовичах), значатся деревни Юксовичи, Куземкииская и Скоморохово[240]. Но судя по тому, что «в Юсколѣ» платили 3 гривны, а на Свири только гривну, можно думать, что поселения, тянувшие к Юсколе, лежали на более широком пространстве, чем деревни «в Юксовичах», вероятно — по пути вдоль Свири к южной оконечности Онежского озера, где в позднейшее время пролегал Архангельский почтовый тракт[241].
Итак, «Обонежский ряд», охватывал верхнее течение Сяси и восточную сторону нижнего ее течения, течение Паши, течение Ояти, начиная с верховьев, и междуречье Паши и Копши, места к северу от нижнего течения Ояти, течение Свири до территории будущего Остречепского погоста, район р. Олонца и места, прилегающие к Юксовскому озеру. К Онежскому озеру территория «Обонежского ряда» выходила только на южной его оконечности. Осваивая эти места, новгородцам приходилось выдержать борьбу с емью, следы пребывания которой находили в б. Ладейнопольском уезде, Тихвинском и по западному побережью Онежского озера, от Петрозаводска до р. Ивоны, впадающей в Свирь. Согласно грамоте Святослава, емь платила дань новгородцам, но грамота Святослава могла разуметь емь заонежскую, так как она упомянута между Волоком на Моше и морским побережьем.
Судя по тому, что между Юксовским погостом «Обонежского ряда» и Тудоровым погостом, указанным в грамоте Святослава, лежавшим на противоположной стороне Онежского озера, не было ни одного погоста (с южной стороны Онежского озера) и что, по нумизматическим данным, пот следов древнего движения по Вытегре, надо полагать, что новгородская дань первоначально распространялась даже не на юго-восток от Онежского озера, а по направлению погостов, отмеченных в грамоте Святослава. Погосты эти вытянулись длинной лентой вдоль пути от Онежского озера к р. Онеге и к Белому морю с ответвлением за р. Онегой в сторону пути в Вельско-Важский край.
Тудоров погост был, возможно, но ближайший к «Обонежскому ряду» из отмеченных в грамоте Святослава. Выше мы говорили, что территория будущего Остречепского погоста по течению Свири не входила, повидимому, в состав «Обонежского ряда». В районе устья Пидьмы на Свири «Списки населенных мест Олонецкой губернии» отмечают группу деревень (в 130 км от уездного города): Репников конец, Ивановскую, Усть-Пидьма-речку, Мокрушину кару (Юрковская), д. Снирову гору (Исаковская), с. Спиркову гору (Гришинско-Евсеевское) с тремя церквами, д. Филип конец (Аристов конец)[242]. Хотя в Спировой горе (Исаковской) числилось 193 души обоего пола, а в Спирковой горе — 96, старым центром этой группы деревень было село Спиркова гора, где находились три православных церкви. В грамоте Святослава читаем, что в становище «на Спирковѣ» брали два сорочка. Приведенные данные позволяют локализовать Спирков погост грамоты Святослава и полагать, что он был первым приращением к территории Обонежского ряда с северо-восточной стороны его[243].
На противоположной стороне Онежского озера лежал Тудоров погост, где давали св. Софии два сорочка. Это — существующий Тудозерский погост с церковью, лежащий близ Тудозера, недалеко от юго-восточного побережья Онежского озера[244]. Согласно грамоте Святослава, брали но только в Тудоровом погосте, но отдельно и с какого-то Тудора — сорочек. Вероятно, этот Тудор был местным «чудским» «старейшиной», представителем местной знати; на «обруселую Чудь» в этой стороне Прионежья указывает материал, собранный в «Списках населенных мост Олонецкой губернии».
Путь к р. Онеге лежал севернее, по р. Водле до р. Мышьих черев.
Писцовая книга XVI в. отмечает старый путь, которым ездили в XV в.: «а гости тою дорогою ныне не ездят — ездят новою дорогою». «Новая дорога», очевидно, была вытегорско-каргопольским путем. Волочек на старом пути писец Ю. К. Сабуров в конце XV в. изоброчил в 4 гривны. Этот старый путь описан в писцовой книге так: «да в Водлезерском же погосте на Настасьинской земле на Мышьих черевех Волочек Кемской (Кенской?), а через тот Волочек торговые люди из Ноугородцкие земли ходят с товарам в Заволоцкую землю, а из Заволоцкие земли в Ноугороцкие земли водяным путем в судех, а великого князя крестьяне Настасьинские волости на Мышьих черевех через тот волочек товар волочат, а найму емълют з беремяни по деиги»[245]. В районе этого пути находились два становища: «в Онегѣ на Волдутовѣ погостѣ», где брали два сорочка, и «у Вавдита», где брали «с даромь два». Вероятно, они лежали несколько в стороне от него, у Водлозера. Здесь в XVI в. находился Водлозерский погост. Без сомнения, у Водлозера, как определил академик Шегрен, следует искать место «у Вавдита». Здесь, на берегу Водлозера лежит деревня Вавдиполе, отмеченная в Списке населенных мест Олонецкой губернии, № 3936, и указанная на 10-верстной карте (1920 г.) на берегу Водлозера, ныне — на территории Пудожского района Карело-Финской ССР.
Через оз. Волошево, или Волоцкое, и Кенозеро путь выходил к р. Онеге. На системе озер Кенозеро и Почеозеро при речке Волошке есть сел. Волок Малый[246]. Далее он шел вниз по Онеге, причем по р. Моше, впадающей в Онегу, ответвлялся путь в Вельско-Важский край. Ниже по течению Онеги он опять разветвлялся, где начинался волок к р. Емце, втекающей в Сев. Двину; далее по р. Онеге он выходил к побережью Студеного моря.
На этом пути, по грамоте Святослава, было три новгородских становища. Первое — «на Волоци в Моши». Другой Моши, кроме втекающей в Онегу, мы не знаем. «Волок в Моши», если это поселение, мог лежать только в верховьях реки, где был волок к бассейну р. Вели. Но возможно, что вся местность по Моше и Онеге называлась «Волоком» («на Волоци в Моши»). Она служила как бы мостом, волоком из Новгородского края к бассейну Сев. Двины. По представлению Флетчера, река Онега (под Каргополем) встречается с рекою Volock, которая изливается в Финский залив[247].
По Онежской уставной грамоте 1536 г. великий князь держал доводчика на Усть-Мши[248]. Существовал Устьмошский стан, Устьмошская волость, Мошенская волость[249]. Так или иначе, но нот сомнения, что «Заволочьем» (термин, известный уже новгородским известиям второй половины XI в.) назывались места, лежавшие за волоком Заонежья, т. е. Подвинье, куда попадали с Онеги и по Емце, и Важско-Вельский край, куда попадали с Онеги и Моши[250].
Из грамоты, 1546 г. видно, что устьмошане, наряду с турчасовцами, каргонольцами и др., ездили к морю соль покупать. В той же грамоте упоминаются порожане и Порог; соль у моря покупали у поморцев и возили ее в Турчасово и на Порог[251]. В грамоте Святослава упомянуто, что «у Порогопустьцъ» берут полсорочка и что «на мори от чрена и от салгы по пузу»[252]. Местоположение первого становища («Порогопустьцъ») определяется д. Порог, расположенной на правой стороне р. Онеги в 25 км от г. Онеги[253]. Становище на море — очевидно близ устья р. Онеги.
Из Заонежья новгородская дань распространилась в двух направлениях: к нижней Двине и на юг, к р. Вели и, далее, к р. Сухоне.
Основная двинская территория занимала сравнительно очень небольшое пространство — от морского побережья по берегам Двины до района Орлец-Ступинское. От Поморья до Орлеца тянулась по Двине территория двинских «лук», представлявших собой древнейшую местную территориальную единицу[254]. Двинская «лука», как первоначально была названа территория, определявшаяся изгибом реки, не имеет ничего общего со словом «лук» — мерой земли или мерой обложения[255]. Двинская «лука» не была, повидимому, принесена из Новгородского края. У этих рубежей в 1342 г. выходец из Новгорода Лука Валфромеев без разрешения новгородской власти поставил «городок» и с помощью «емчан» (т. е. обитателей Емцы) захватил «погосты» по Двине, но был разбит «заволочанами», вероятно двинскими боярами. Как раз до этих мест («до Орлеца») доходили земли, которых искал «на всѣхъ боярѣхъ на двинскихъ» впоследствии Лука Строганов[256]. Матигорская лука доходила как раз до Орлеца. В XV в. по двинским грамотам мы видим в луках местных «старост» и двинских «бояр»[257]. Матигоры и Ухтостров, согласно преданию, отразившемуся в Двинском летописце, служили древнейшими местными административными центрами[258]. Подтверждается это, в отношении Матигор, записью паремейника 1271 г. Гос. Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Новгородская власть сделала центром Двинской земли не Матигоры, а Колмогоры. Любопытно, что устав но называет ни Матигор, ни Ухтострова, ни Курострова, ни Княжострова, ни Тайнокурья, ни Хочемины. Только к Колмогорам, точнее — к Ивановскому приходу, вошедшему в состав Колмогор, может быть отнесен Ивань-погост, упомянутый в грамоте Святослава[259]. Согласно и летописям, и актам, именно Колмогоры, лежавшие на левом берегу Двииы, сделались резиденцией двинских посадников[260]. Указанная выше территория составляла как раз территорию, с древнейшего времени населенную по Двине славянами. По наблюдениям Шахматова, специально изучавшего и издавшего двинские грамоты, последние указывают на заселенные места по обеим сторонам Двины, начиная с юга, от села Ступинского, расположенного в 34 км южнее Колмогор. Можно указать еще на с. Ракульское, в 61 км южнее Колмогор, упомянутое в грамоте № 69, составлявшее, вероятно, с окрестными местами населенный островок[261].
Еще значительно южнее грамоты отмечают Емцу. Но между Емцой и Ракулой тянулись безлюдные пустынные моста. Даже в начале XVI в., но житию Антония Сийского, между Ракулой и Емцей шли «непроходимые дебри и лесы темные и чащи и дрязги великие, и мхи и блата непостоянные, в них же живяху дивин зверие, медведи и волцы, олени и заяцы и лисицы, множество много их, яко скота бяше. Езера имать многи окрест себе и глубоки зело, водами же всюду, яко стенами окружено, и от создания мира никто же живяше от человек на месте том, дондеже преподобный вселися»[262].
На отмеченную выше территорию славянское население начало приливать с незапамятных времен. Исследователь скандинавских поездок IX–XI вв. к Белому морю, склонный скорое преувеличивать их значение и влияние скандинавов на Нижнем Подвинье, пришел к выводу, что «русское влияние на севере несомненно могло сказаться уже до приезда сюда скандинавов вообще», хотя «более острую форму это русское вмешательство приняло лишь впоследствии». Само название Двины, нередко встречающееся в сагах и у Саксона Грамматика, «может быть, но признанию К. Ф. Тиандора, только русского происхождения». Как известно, финские народности не признают двух согласных в начале слова. Скандинавы получили это наименование через местных, родственных финнам обитателей Нижнего Подвинья в форме Vina[263]. Во второй половине XI и в XII вв. очерченная территория уже была в какой-то мере заселена славянами. Иначе нельзя понять появление здесь в XIII–XIV вв. «двинских бояр», выросших из недр черного, волостного населения. Источники не смешивают их с новгородскими боярами в Заволочье. По мнению Ефименко и Шахматова, между мелкими собственниками (своеземцами, земцами наших[264] грамот) и местными (двинскими. — А.Н.) боярами относительно прав на землю и способов землевладения не было никаких правовых граней[265]. Во второй половине XI в. и XII в. социальная дифференциация среди местного населения, надо полагать, имела место. Позже, в XIV в., новгородские бояре захватывают земли в Заволочье[266], но в двинском Поморье территория поселения (Терпилов погост), занятого «сиротами» новгородских бояр, противополагается в начале XV в. «Двинской слободе»[267]. По данным XIV–XV вв., территория Двинской земли охватывала «летний» берег, начиная от Лопшенги к западу от Унской губы. В Уставной грамоте 1397 г., пожалованной двинским боярам, сотскому и всем «черным людям Двинской земли», указаны места до Уны («до Уны тридцать бѣлъ»)[268]. Двинские грамоты отмечают места на Лопшенге[269] у залива (?) Лахта[270], по Яренге[271], по Неноксе[272], Сюзьме[273], Сользе[274], в Заостровье[275], в районе устья Двины, по pp. Лодьме и Ижме, впадающим в Двину при ее устье[276], близ устья Двины — Тайнокурье, Хочемину, Княжь-остров, Лисий остров, Негостров, Ухтостров, Кехту и Лавлю (местность по правой стороне Двины в 53 км выше Архангельска), Куростров, Матигоры и т. п.[277]. Погосты на Пинеге, помянутые в грамоте Святослава, лежали за пределами Двинской земли с востока, а погост на устье Емцы, впадающей в Двину, лежал за пределами Двинской земли с юга. В благословенной грамоте новгородского архиепископа Иоанна игумену Архангельского монастыря читаем: «и на всѣхъ крестьянахъ отъ Емцы и до моря». Из одной двинской купчей мы узнаем о покупке села «на Емъчи»: «а межа той земли отъ нижнеи Чюхци до Волочка». Но Емца в XV в. не входила в состав Двинской слободы, и подлинник рядной (№ 129) сообщает о ряде «со всею слободою Емечскою».
К какому же времени следует относить распространение новгородской дани на нижнее Подвинье? Можно предполагать, что первоначально не новгородцы, а ладожапе завязали какие-то политические связи с нижним Подвиньем. Предполагать это вполне естественно, поскольку, как мы выяснили выше, на новгородский север первоначально распространялось влияние Ладоги. Находим на этот счет и некоторые конкретные указания источников. Сага о Гольфдане, сыне Эйстейна, указывает на связь Альдейгиюборга (Ладоги) с Биармаландом[278]. С распространением власти новгородцев на Ладогу, т. е. приблизительно с 40–60-х годов XI в., перед новгородцами стала задача распространения новгородского данничества на Нижнее Подвинье. Вехами при хронологическом определении этого события служат, с одной стороны, 1042 год — первый поход на емь, с другой стороны, 1079 год, когда Святослав, изгнанный новгородцами, ушел в Заволочье, где был убит заволоцкой чудью. Для нас в данном случае не важно, был ли он убит на Емце, где близ устья реки сохранилось предание о борьбе русских с чудью, или, что менее вероятно, в Шенкурье, где тоже передавалось предание аналогичного содержания[279]. Для нас важно, что к концу 70-х годов XI в. Новгород уже распространил свои «становища» в Заволочье. Двинская земля приняла новгородскую власть; нет решительно никаких сведений о борьбе новгородцев с двинянами в эту эпоху; нечто вроде борьбы началось позже, в XIV в., и, может быть, раньше, в конце XII в., когда деятельность новгородских даньщиков в Заволочье и соседних краях стала вызывать недовольство двинян, вероятно тех двинян и новгородцев, которые стремились сами эксплоатировать население окраин.
К старой двинской территории может быть отнесен только Ивань-погост, о котором мы упоминали выше, где давали св. Софии «с даромь» 3 сорочка[280]. Другой погост был установлен в Ракуле, где брали 3 сорочка. По Уставной двинской грамоте 1397 г. «ѣзду» с Орлеца «вверх по Двинѣ до Кривого» — белка, а до Ракулы — две белки[281]. Из этого видно, что Ракула лежала на Двине, выше Колмогор, и была погостом. Ясно, что Ракула грамоты Святослава находилась на месте села Ракульского, поминаемого в грамоте № 69, в 61 км к югу от Колмогор, или на левой стороне Двины, где ныне расположено с. Ракульское Холмогорского района, или на противоположной стороне реки, где 10-верстная военно-топографическая карта отмечает церковь «Ракульскую».
Пинега была связана с «Печерской стороной», как называли или земли по Печоре, или земли по пути к Печоре — по Кулою, Поморью и Мезени. Новгород с великим князем Иваном Калитой приказал «Печерскую сторону» Михайле, который ведал «погостом Кегрольский волок». Двинские бояре не должны были, согласно грамоте (двинскому посаднику и боярам двинским), «вступаться» на «Печерской стороне» «в гнѣздные потки, ни в мѣста»[282]. Отсюда понятен особый интерес новгородцев к Пинеге. На Пинеге ими установлено три становища — погоста. В двух из них брали св. Софии по 3 сорочка («в Пинезѣ» и «в Кегрелѣ»), а в одном — сорочек («у Вихтуя»). Местоположение их как будто не вызывает сомнений. Вихтуй — это Вихтово (по местному названию), или Вихтовская, расположенная на Пинеге в 53 км к юго-востоку от села Пинеги, районного центра Архангельской области[283]. Кегрола бесспорно лежала на Пинеге. В списке 1471 г. мы читаем: «на Пинезѣ Кегрола да Чакола»[284]. Там же говорится, что новгородцы « городок Кегрольский сожгли». В патриаршей грамоте 1625 г. Кеврола помянута, как «город» наряду с Мезенью и Холмогорами[285]. Селение Кеврола на Пинеге лежит и 146 км от города Пинеги вверх по реке, где и следует, очевидно, искать Кегролу грамоты Святослава[286]. Город Пинега до 1780 г. входил в состав Кеврольского уезда[287]. Но несудимая грамота канинским и тиунским самоедам 1545 г. называет «Пѣнегу болшую» в Двинском уезде[288]. Отказная новгородская грамота 1471 г. отдельно упоминает Пинегу и Кегролу, как волости[289]. Акты знают волость «Волок Пинежский», захватывавшую территорию пинежского волока (около 4 км)[290]. Отдельно от Кегролы упоминает Пинегу и грамота Святослава. Но, повидимому, Кегролой называлась и вся местность по средней Пинеге. В грамоте Новгорода и Калиты на Двину «Кегрольским волоком» назван Пинежский волок; у деревни Кеврола никакого волока нет.
К югу от основной двинской территории новгородцы основали становище на Усть-Емцы, где давали св. Софии 2 сорочка. Нынешнее с. Емецкое лежит не у самого устья Емцы, а в нескольких километрах западнее, близ впадения в Емцу Ваймуги. Список 1471 г. различает «городок Емецкой» и «погост Емецкой»: «а Шастоозеро, Моржова гора, Коскошино до устиа до Емецкого городокъ Емецкой, Чюкчинъ конець, погостъ Емецкой, Ваймуга рѣчка отъ устиа» и т. д.[291]. В начале прошлого столетия Шастозерская волость на Двине лежала южнее Моржегорской, еще севернее — Коскошинская и севернее Емецкая[292]. Таким образом, «городок Емецкой» должен был лежать ближе к устью Емцы, чем «погост». Если погост Емецкой лежал на месте нынешнего села Емецкого, то «городок Емецкой» мог лежать близ самого устья. Купчая № 121, изданная Сибирцевым и Шахматовым, называет «село на Емъчи», а «межа той земли отъ нижнеи Чюхци до волочка»[293]. Чюхца — это, очевидно, нынешняя Чюкса, отмеченная к западу от устья Ваймуги на Емце на военно-топографической карте[294]; «волочок» — волочок к изгибу р. Ваймуги. Здесь, очевидно, лежал и «Чюкчинъ конець» списка 1471 г. Весь этот район близ устья Емцы н Ваймуги представлял собою населенный островок; и сейчас здесь заметно значительное количество поселений на небольшом пространстве. Устье Емцы представляло особый интерес для новгородцев еще потому, что здесь выходил к Двине путь с Онеги и скрещивались пути к нижнему Подвинью с запада и с юга.
Если можно говорить о новгородских колониях в Заволочье, то термин этот более всего применим к Важской области. Територия от Ваймуги и Емцы по Двине и по Ваге не хранит следов древнего славянского населения. Местные предания помнят о временах, когда тамошние обитатели, чудь, защищали свою землю от вторжения новгородцев[295]. Местные, повидимому не славянские, князьки в качестве «старост» (ср. «старост» в Нижнем Подвинье) стояли во главе так называемого Шенкурского погоста еще в начале XIV в.: Азика, Харагинец, Ровда (ср. Ровдинский стан на Ваге) я Игнатец[296]. Территория, подведомственная им, тянулась от Ваймуги на севере до «ростовских меж» на юге, причем «заводь» землям определяли р. Паденга (левый приток Ваги), Сельменга (правый приток Ваги), Сулоида (приток Пуи), Поча и Шеньга (правые притоки Ваги). Во второй половине XII в. в Заволочье не все население давало дань Новгороду, часть его была под ростовской или «суздальской» данью; были «суздальские смерды», как называет их Новгородская 1-я летопись (Новг. 1-я л., 1169 г.; ср. под 1193 г. о Югре; высылая «с лестью», говорила: «копим сребро и соболи и ина узорочья, а не губите своих смьрд и своей дани »). Таким образом, в Важском крае новгородское данничество стало приходить в соприкосновенно с ростовским. Столкновения новгородцев с ростовцами начинаются с 1135 г. (1135, 1149, 1169 гг.). Под 1149 г. говорится о новгородских «даньниках». Но только о событиях 1169 г. мы точно знаем, что дело шло о дани в Заволочье[297]. Во всяком случае к 30-м годам XII в. новгородские становища уже существовали на нижней половине Ваги. В становище на «Устье Вагъ» давали св. Софии 2 сорочка. «Усть Ваги» в московское время знает и летопись[298]. Нынешнее село Усть-Вага Виноградовского района Архангельской области лежит в нескольких километрах от устья[299]. Так как Устьважский погост был наиболее значительный из трех погостов, установленных новгородцами на Ваге, то возможно, что под «Важанским погостом», упомянутым в договорной грамоте Новгорода с великим князем Ярославом Ярославичем 1269–1270 гг., разумелась Усть Вага[300]; «у Пуйте» по грамоте Святослава давали сорочек. Река Пуя (Пуйте) — левый приток Ваги. Список населенных мест Архангельской губернии отмечает на реке Пуе два села, местное название которых «Погост»[301]. После Усть-Ваги и Пуйте мы вправе ожидать в грамоте Святослава упоминание о становище в Шенкурске, близ р. Шеньги. В грамоте далее читаем: «у Чюдила полъ сорочька». Местность самого Шенкурска, называвшаяся в древности Шеньг-курье (от р. Шеньги, впадающей в Вагу в 7 км от города), издревле составляло чудское поселение, доныне известное в памяти народа под именем Чудского. Городище было расположено на горе, с западной стороны его протекала Шеньга, а с левой — большой ручей, делавшие гору неприступной; с южной и восточной стороны был выкопан ров[302]. По мировой 1314–1322 гг. территория «Шенкурского погоста» до Ваймуги переходила Василию Матвееву и его потомкам, в том числе и места по Шеньге. Но любопытно, что как раз Шенкурский район, т. е. места по Шеньге, Поче, Суланде, Сельменге и др., неназваны в списке 1471 г. в числе земель, принадлежавших частным лицам[303].
Реки Устье и Кокшенга, по которой шли весьма плодородные земли, не были отмечены новгородскими становищами в первой трети XII в. согласно грамоте Святослава. Но юго-западнее встречаем становище «у Вели», где брали 2 сорочка, расположенное за пределами территории Шенкурского погоста, а к югу от Вели — становище «у Тотьме», на р. Сухоне, где давали св. Софии сорочек. Не позже XIV в. земли на Вели были захвачены новгородским владыкой; в конце XIV в. на Вели сидел владычен волостель[304], владычное землевладение на Вели подтверждается и списком 1471 г.
К Тотьме и к Векшенге[305] на Сухоне новгородцы вышли с севера, а не с запада с верховьев Сухоны. Во-первых, ближайшим становищем к этим двум становищам был погост-становище на Вели; во-вторых, Вологда не упомянута в грамоте Святослава; следовательно, в то время на Вологде еще новгородского становища не было. Вологда как новгородская волость возникла позже. В летописях и грамотах она начинает упоминаться со второй половины XIII в.[306]. В житии Герасима Вологодского находим «извлеченное откуда-то… летописное известие о приходе Герасима в в 1147 г. на реку Вологду и об основании им монастыря в диком лесу, где потом образовался город Вологда»[307]. Таким образом, распространение новгородской дани шло от Тотьмы вверх по Сухоне, а не в обратном направлении. Северо-восточнее Тотьмы, вниз по Сухоне, где-то начиналась область распространения ростовской дани, судя по судьбе Устюга в XII–XIII вв. и по указанию на «ростовские межи» в бассейне р. Ваги в мировой грамоте 1314–1322 гг.
На карте Delille’я (лист 11) на левой стороне Сухоны помечена Totma, а немного ниже, по правой стороне реки, на небольшой речке, впадающей в Сухону, — Staraia Totma, где, вероятно, и следует искать древнее новгородское становище. Между Вологдой и Тотьмой на той же карте, по правой стороне Сухоны, обозначена Vexinga. По грамоте Святослава «у Вѣкшензѣ» давали 2 сорочка св. Софии.
Вверх по Двине крайним становищем-погостом было становище «въ Тоимѣ», впадающей в Двину, где давали св. Софии сорочек. Вероятно, становище было на Нижней Тойме, так как в Уставной двинской грамоте крайним местом вверх по Двине названа Тойма нижняя: «до Тоимы до Нижние тридцать бѣлъ»[308].
В погостах не только брали «куны». Становище-погост служило базой, отправным пунктом для поиска новой дани, учета местного населения. В погостах, в XIII в. по крайней мере, можно было получить «корм» и «подводы»[309]. Вопрос о расширении и освоении новгородской государственной территории имел первостепенное значение для новгородцев, и дело это находилось в руках влиятельной новгородской знати. О Даньславе Лазутиниче, посланном в 1169 г. за Волок «даньником», знаем, что за два года перед тем новгородцы отправляли его «с дружиной» в Киев за князем: «къ Мьстиславу по сынъ». Это ответственное поручение было сопряжено тогда с известным риском, так как Андрей Боголюбский, смолняне и полочане «пути заяша и сълы (послов) изымаша новгородьскыя вьсьде (везде), вести не дадуце Кыеву къ Мьстиславу». В апреле следующего года Роман Мстиславич все же благополучно был доставлен в Новгород[310]. О другом крупном человеке, посланном новгородцами в область Тоймы («на Таймокары»), о Семьюне Емине, известно, что после его возвращения, когда Юрий и Ярослав Суздальские не пустили его «сквозь свою землю», новгородцы избрали его тысяцким[311]. Очевидно, и он принадлежал к числу влиятельной новгородской знати. Смена посадника и тысяцкого стояла в связи с экспедицией в Тоймокары, как прямо о том свидетельствует Новгородская 1-я летопись под 1219 г. Еще важнее, что отряды «даньников», отправленных в Заволочье в 1169 г. и на Таймокары в 1219 г., состояли из определенного, постоянного количества «кметей» и посылались, повидимому, новгородскими «концами», так как «концы» в совокупности представляли собою Новгород, и в определенном количестве от каждого конца. В статье «Городские концы в древней Руси» А. В. Арциховский писал: «…по известию 1169 г., „новгородцы же послаша на Двину даньника Даньслава Лазутинича, а с ним из конца по 100 мужь…“. Другая летопись так передает это известие: „Ходи из Новгорода Даньслав Лазутиничь на Двину дани имать в 500 мужь“. Отсюда можно заключить, что уже в XII в. Новгород делился на пять концов, четыре из которых известны нам уже в этом веке по названиям»[312]. Заключение Арциховского было бы совершенно правильным, если бы он опирался на древнейший источник, а не на более поздние. Арциховский ссылается на ПСПЛ, тт. IV и V. В первом из них напечатана Новгородская 1-я летопись. Рассказ о событии в Новгородской 4-й летописи почти тождественен с рассказом Софийской 1-й летописи. Оба рассказа восходят к одному источнику, составленному в 30-х годах XV в. В пятом томе, на который ссылается Арциховский, напечатано сказание «о знамении, иже на острогу», помещенное в псковский свод конца XV в. Слова «в то же время двиняне не хотяху дани давати Новугороду, но вдашяся князю Андрѣю Суздальскому», показывают, что сказание писалось или обрабатывалось не ранее начала XV в., после известных двинских событий конца XIV в. Если же мы обратимся к древнейшему из всех сохранившихся летописей, к Синодальному списку Новгородской 1-й летописи, то прочтем, что новгородцев было не 500, а 400; то же прочтем и в Новгородской 1-й летописи младшего извода[313]. Цифра эта но случайная. Под 1219 г., в рассказе об отъезде Семьюна Емина на Тоймакары, мы также прочтем, что новгородцев тогда было с ним 400. Трудно предположить, что автор сказания «о знамении» просто сочинял, когда писал: «а с ним из конца по 100 мужь». Автор, новгородец, все же знал, надо думать, новгородские порядки, во всяком случае XV в.
Зависимость «областной» территории от концов подтверждается и рассказом Герберштейна о былых временах цветущего состояния Новгорода («некогда, во время цвѣтущаго состояния этого города» и т. д.) и известием Псковской 3-й летописи под 1468 г. Если в ХII–XIII вв. действительно отправляли «даньников» по 100 человек от «конца», а всех данников было 400, то в таком случае необходимо предположить, что в XII и в начале XIII в. «концов» в Новгороде было не пять, а четыре. Новгородские летописи в известиях XII в. упоминают только четыре конца: Неревский, Людин, Словенский и Плотницкий. Что же касается Загородского конца, то он появляется в Новгородской 1-й летописи только под 1433 г., а в Новгородской 4-й летописи — под 1384 г. Ранее же, упоминая о концах, летопись не называет «Загородского конца», а говорит только о «загородцах» (см. например, Новг. 1-ю л. под 1220 г.: «Людинь коньць и загородци») или о «Загородье» (см. Новг. 1-ю л. под 1372 г.: «ровъ около Людина конца и Загородья и Неревьского конца»). Когда составлялся общий источник Софийской 1-й и Новгородской 4-й летописей, концов было пять, и понятно, что цифра 400 под 1169 г. была изменена на 500.
Но были земли, где установление постоянных становищ-погостов было делом невозможным. К числу таких земель принадлежали Пермь, Печера, Югра и Терский берег. И туда посылались «даньники», отряды сборщиков дани. Летопись называет «печерских даньников», «югорских», «терских». Одно указание летописи дает основание предполагать, что «даньники» назначались на более или менее продолжительный срок. Среди убитых в Липецкой битве, наряду с Онтоном «котельником» и Иванкой Прибышиничем «опоньником», назван Семьюн Петрилович, «тьрскии даньник»; видимо, слова «тьрскии даньник» определяли его социальное положение в Новгороде.
«Даньникам» в этих землях приходилось, вероятно, прибегать к помощи местных князьков, «старейшин», остававшихся, как известно, не только под новгородской, но и позже под московской властью (в Перми, в Югре). Представление о деятельности новгородских сборщиков дани в этих далеких землях дают некоторые детали рассказа Новгородской 1-й летописи под 1445 г. Новгородцы укрепились «острогом»; так как летопись называет его «Васильев острог», ясно, что «острог» этот был сооружен самим воеводой Василием, возглавлявшим новгородскую рать. Начались переговоры с югорцами. Югорцы говорили: «мы хотим вамъ дани даяти, а хотимъ счестися, и указати вамъ станы и островы, уречища». Таким образом, сбор дани был сопряжен с учетом населения. Сведения о поселениях и угодьях давало само местное население. Оно давало сведения о «станах», как на северном языке назывались места рыболовных ватаг; об «островах», т. е. чистых от леса, возвышенных, сухих местах, пригодных для обитания, обитаемых; об «уречищах», т. е. об уреченных, условленных местах, заимках.
О «пермских» данниках в летописи упоминаний не встречается. Можно отметить только, что в известии под 1187 г. слово «печерские» данники было заменено в «Софийском временнике» словом «пермские» данники. Из «Повести временных лет» нам известно, что «Пермь» давала дань «Руси», т. е. новгородцам, уже в начале XII в.
Нет никаких оснований полагать, что в первой половине XII в. в Перми имелись погосты, и не случайно в грамоте Святослава мы не находим становищ, которые можно было бы локализовать в пределах Пермской земли. Во-первых, среди народов, платящих дань «Руси», «Повесть временных лет» называет или те народы, относительно которых у нас нет оснований предполагать, что у них были установлены погосты, или те народы, у которых попытки установить погосты терпели неудачу (прибалтийская чудь). Составитель «Повести временных лет» знает, например, «Заволоцкую Чудь», но он не включил ее в число народов, платящих дань «Руси»[314]. Во-вторых, погосты Перми второй половины XIV в. до Стефана Пермского не имели церквей, что отнюдь не свидетельствует об их древности. Уже в первой половине XIII в. была крещена Корела — «мало не всѣ люди»[315], и в том же столетии посылались богослужебные книги в Заволочье[316]. Весьма возможно, что в некоторых углах Заволочья «идолослужение» дожило до нынешнего столетия; но в Пермской земле только начаток распространения христианства был, по рассказу Епифаиия, положен во второй половине XIV в. Стефан поставил церковь на Устьвыми и начал ставить церкви «по рѣкамъ и по погостамъ». В-третьих, из рассказов Епифания видно, что условия деятельности духовенства и княжих людей в Пермском крае во второй половине XIV в. более или менее соответствовали условиям деятельности их в Ростовской земле в 60–70-х годах XI в., вскоре после установления там погостов во времена Леонтия, погибшего насильственной смертью. Стефану не раз пришлось испытать смертельную опасность: «яко убити и погубити хотяще, ополчишася на нь единодушно… напрязаа напрягоша лукы своя, и зѣло натянувше я на него, купно стрѣламъ смертоноснимъ сущимъ в луцѣхъ ихъ»; они хотели «ссѣщи» его острием топоров своих и т. п.[317]. Сведения, извлекаемые из биографии Стефана Пермского, написанной его младшим современником Епифанием, носят признаки достоверности. Как видно из епифаниевского жития Сергия, Стефан в поездках своих из Перми в Москву обыкновенно заезжал к Сергию, в лежавший на пути монастырь его, и здесь будущий биограф Стефана слушал его рассказы о Перми и об ее обращении в христианство[318]. Некоторые эпизоды в рассказе Епифания напоминают — нам выступления кудесников в Белозерском крае, детально обрисованные летописцем со слов Яна Вышатича. И здесь, в Пермском крае, волхвы оказываются в роли вождей низов населения. Они дерзко перед Стефаном обличают тех, кто «обогащается» промыслами, «ловлями» народа (белки, соболи, куницы и рыси и «прочаа ловля наша») и зло высмеивают «бояр и вельмож» («в ня же облачатся и ходять и величаются подолки риз своих, гордящеся о народѣхъ людских, толикыми долгыми времены изобилующе и промысльствующе»)[319].
Таким образом, предполагать существование погостов в Пермской земле во времена составителя «Повести временных лет» нет оснований.
На какой же территории новгородцы собирали дань и какая территория «Переми» считалась в XIII в. «новгородской волостью»[320]? Едва ли новгородцы пытались проникнуть на Каму, на территорию «Великой Перми»; нет решительно никаких указаний на столкновения новгородцев с камскими болгарами. Скорее можно предполагать, что в начале XIII в. туда пытались проникнуть устюжане. В 1218 г. болгары совершили нападение на Устюг, а в 1220 г. устюжане с ростовской силой ходили с Вычегды на «верх Камы» и Камой на Волгу, на соединение с владимирской ратью, и по пути воевали болгарские города по Каме[321]. Новгородская «Перемь» охватывала, судя по житию св. Стефана, течение Выми, верхнее течение Вычегды и, может быть, близлежащие места «по рѣкам». Вероятно, именно древнюю новгородскую территорию Перми выделяет Епифаний, когда говорит, что Вымь обходит «всю землю Пермьскую» и впадает в Вычегду и что, идя Вычегдою «вверх», можно притти «в самую Пермь»[322]. Именно на Вычегде, в 148 км от устья, «Книга большому чертежу» помещает «Старую Пермь»[323].
Новгородская Пермь лежала на пути в Печору и Югру pp. Вычегдой, Вымью и Ухтой. Но, судя по письменным памятникам, новгородцам ранее был известен путь на «Печерскую сторону» с нижней Двины и Пинеги, о котором мы упоминали выше. Поскольку Ладога в середине XI в. была связана с Нижним Подвииьем, нас нисколько не удивляет, что в начале XII в. в Ладоге передавали рассказы «мужей старых» об Югре. Зная дальнейшую судьбу Ладоги и успехи новгородцев, мы не удивимся, что в начале XII в. в Югру уже ходили новгородцы и производили там меновую торговлю, как о том красочно повествует летописец со слов «новгородца» Гуряты Роговича; он рассказывал, как обитатели крайнего Севера «кажють желѣзо и помовають рукою, просяще железа, и еще кто дасть им желѣзо или ножь или сокиру, и они дають скорою противу»[324].
Уже к началу XII в. новгородская дань распространилась на Печору, как это видно, из перечня народов, платящих дань «Руси», и из слов Гуряты Роговича, переданных с комментариями летописца: «послахъ отрока своего в Печеру люди, иже суть дань дающе Новугороду». Сделалась она новгородской данницей незадолго до описываемых событий, судя, по тому, что об этом счел необходимым сказать летописец, и по тому, что на Югру новгородская дань тогда еще не распространялась. Об этом мы заключаем на основании перечня народов, платящих дань Руси и из рассказа Гурята Роговича. В дальнейшем с Печеры поступала дань, как видно из известия под 1133 г., когда «дани печерьскиѣ» были переданы Изяславу Мстиславичу (присланному Ярополком в Новгород), очевидно, в уплату дани, шедшей из Новгорода в Киев[325]. К 1187 г. новгородская дань распространилась на Югру, куда стали ездить «югорские даньники», как явствует из сообщения Новгородской 1-й летописи под этим годом. Но положение новгородцев в Югре не было, повидимому, прочным, так как в 1187 г. кем-то были избиты «югорские» и «печерские» «данники» в Печоре[326]; и Югра вслед за тем, видимо, прекратила выдачу дани или давала ее неисправно, так как в 1193 г. новгородцы предприняли большой поход в Югру. Из летописного рассказа под 1193 г. видно, что#769; именно служило предметом дани: «копим сребро и соболи и ина узорочья, а не губите своих смьрдъ и своей дани», — говорили югорцы, обманывая новгородцев[327]. Непрочность положения новгородцев в Югре объясняется отчасти тем, что среди новгородских предпринимателей была партия, враждебно относившаяся к успехам новгородской власти в Югре. С югорским князем держал «перевѣт» некто Савка; по дороге с Югры были убиты новгородцами Сбышка Волосович, Завид Негочевич и Моислав Попович. Оказывается, что они также «съвѣтъ дьржаше с Югрою на свою братью»; другие, изобличенные в предательстве, откупились «кунами». Позже враждебное отношение к успехам новгородцев в Югре выказали двиняне. Так, в 1364 г. новгородцы «дѣти боярьскии и молодьи люди» возвращались с Югры, где они с «воеводами» воевали по р. Оби. На пути, на нижней Двине, на Курье (Курья — речка и залив, приток Двины, ок. 14 км севернее Колмогор), двиняне напали на новгородцев, но были разбиты: «и двиняни сташа против их полком, и избиша двинян на Курьи»[328]. Не имеем сведений об участии новгородцев или двинян в избиении югорских и печерских данников в 1187 г. на Печоре; но необходимо отметить, что одновременно с избиением «данников» в Печоре были избиты «другие» новгородские «данники», «за Волоком, и паде головъ о сте къметьства» (то-есть воинов)[329]; в Академическом списке Новгородской 1-й летописи, вместо «къметьства», читаем «доброименитых», т. е. знатных.
Если судить по упоминаниям о «Терской» стороне в источниках (новгородская «волость Тре» договоров XIII в. и «терский» податной район Новгородской 1-й летописи), то дань с лопарей, обитавших на Терском побережье, как называлось западное и Южное побережье Кольского полуострова от Святого носа до р. Варзуги, новгородцы брали уже в XII–XIII вв. Первое упоминание (о терском «даньнике») относится к началу XIII в. (к 1216 г.). По некоторым данным (я имею в виду норвежские источники), район новгородской дани далеко не ограничивался терским берегом. Сравнение «Разграничительной грамоты» с рассказом о посольстве в Норвегию 1251 г. приводит к выводу, что новгородская дань проникла очень давно на Кольский полуостров, и это подтверждается текстом древнейшей «Гулатингской правды», составленной около 1200 г. По этим данным, новгородцы собирали дань до Ивгей-реки и Люнгенфьорда в нынешнем норвежском Финмаркене[330]. Но нет оснований предполагать, что в XII–XIII вв. на Терском побережье существовали уже новгородские «погосты» — становища. Позднее, под 1419 г., новгородская летопись отмечает «Корельский погост», «в Аргузе», т. е. «в Варзуге», как называлась, видимо, территория, тянувшая к этому погосту (ср. «в Опочке», «в Русе» и.т. п.).
Подведем некоторые итоги. Разноплеменная новгородская территория выросла из племенной территории, послужившей ее основным ядром. Можно предполагать, что Новгород еще до князя, основателя новой династии, получил значение центра государственного объединения, выраставшего на развалинах родоплеменного строя, на что указывает древний летописный материал. В интересах местной знати было ликвидировать в своей среде междоусобия, когда восставал «род на род», и создать аппарат принуждения, распространяя его действие на примыкавшую к Новгороду населенную территорию. В первой половине X в. погосты устанавливались по Мсте и Луге (территория по Волхову в части своей тянула к Ладоге). Мы не совсем будем правы, если скажем без оговорок, что новгородская территория непосредственно выросла из племенной территории. Некоторые части будущей Новгородской «области» стали складываться самостоятельно (Ладога и кривический Псков). В летописном рассказе о событиях начала XI в. новгородская знать, возглавлявшая «тысящу», выступает как самостоятельная сила. Социальное лицо этой знати, как феодальной, землевладельческой, ярко рисуют летописные известия последующего времени. Переломным периодом в истории новгородской территории были 40–50-е годы XI в. Ярослав, по условиям времени, идет на уступки новгородской знати. Власть Новгорода переходит на Ладогу и Псков с их территориями. Вслед за Ладогой в состав территории будущей новгородской «области» входит приладожская Корела, Карельский перешеек и Ижорская земля, что облегчает установление власти Новгорода над землею води (не ранее второй половины XI в.).
На юге предел расширению был положен встречным движением со стороны Полоцка; с распространением власти новгородцев на Псковскую землю по течению р. Великой определилась в дальнейшем судьба Пусторжевского края, явившегося приращением к новгородской территории по pp. Полисти и Шелони. Восточнее, на южной окраине, новгородскому распространению препятствовало встречное движение со стороны Смоленска, а на юго-востоке во второй половине XI в. новгородцы далеко распространили свою дань, на территорию с населением в основной своей массе не пришлым из Новгородского края (Волок Ламский). Территориальным приращением к Помостью явилась Новоторжская волость, тянувшаяся до Холохольны. В XII в. заметно встречное движение на верхней Волге со стороны владимирских князей. Восточнее Помостья образовался «Бежицкий ряд» и несколько «волостей», соприкасавшихся с областью распространения ростовской дани. Территориальное нарастание Новгородской «области» в восточном направлении шло не прямо на восток от Новгорода и Ладоги, а через Заонежье, которую связывала с основной новгородской территорией территория «Обонежского ряда». Исследование позволяет определить ряд территориальных наслоений, подобно тому как это мы делали, изучая образование южных областей, и уловить процесс роста новгородской территории.
Не следует отожествлять процесс распространения государственной власти на севере и процесс колонизации, хотя в отдельных случаях оба процесса могли совпадать. Захват земель новгородским боярством и монастырями на громадном пространстве в Подвинье, от Емцы и Ваймуги до верхней части Ваги, по сохранившимся документам, происходил в XIV, XV и XVI вв. Между тем уже в первой половине XII в. здесь были новгородские погосты-становища. На Нижнем Подвинье основной колонизационной силой было черное, волостное население. Население это, надо думать, некогда пришло сюда, спасаясь от эксплуатации новгородских феодалов. Но здесь образовалось свое местное двинское боярство, хорошо известное актам и летописям. Не исключена, однако, возможность, что уже со второй половины XI в. новгородское боярство начало приобретать владения на севере, в Заволочье, преимущественно, по условиям природы, в виде промысловых угодий.
К первой половине XII в. новгородцы раскинули сеть погостов по Двине и Ваге и на Сухоне, куда дань распространилась с верховьев реки Моши, с севера. В начале XII в. новгородцы собирали дань в Печоре и Перми. Несколько позднее, в последней трети XII в., новгородцы собирали дань в Югре и тогда же или немного позже начали собирать дань на Терском побережье Кольского полуострова. Вопрос о расширении новгородской территории имел первостепенное значение для новгородцев, и дело это, насколько можно судить по дошедшим до нас летописным известиям, находилось в руках влиятельной новгородской знати.