Предисловие редактора к третьему изданию

Записки адмирала Геннадия Ивановича Невельского — один из интереснейших документов, излагающих подлинную картину событий, происшедших в 1849–1855 гг. на Дальнем Востоке — в низовьях Амура, на Сахалине и побережье Татарского пролива, окончательное существование которого как пролива было доказано в 1849 году автором записок. Эти события, как известно, закончились в 1858 году закреплением по Айгунскому договору с Китаем этого обширного, до того никому не принадлежавшего края за Россией.

Причина составления и опубликования записок заключалась в желании автора и членов его семьи показать истинных героев присоединения Приамурья к России, вопреки официальной версии, в которой эта заслуга приписывалась бывшему в то время генерал-губернатором Восточной Сибири Н. Н. Муравьеву.

Эта цель автором достигнута вполне. Спокойно, шаг за шагом, с документальной правдивостью, находящей себе подтверждение в рассказах его сотрудников и других очевидцев, излагает Г. И. Невельской свою историю «подвигов». Его книга читается от начала до конца с неослабевающим интересом. Препятствия, возникавшие на пути ясно видевшего впереди свою конечную цель Геннадия Ивановича Невельского, и та холодность, с которой к нему отнеслись его современники; несомненно пробудят в каждом читателе симпатию и благодарность к этому героическому труженику и патриоту, обеспечившему за нашей Родиной владение краем, имеющим первостепенное значение в хозяйственной жизни и обороне страны, и не остановившемуся перед препятствиями, лишениями и даже карами, которыми угрожали ему члены тогдашнего русского правительства за нарушение инструкций.

Предлагаемые вниманию читателя записки Геннадия Ивановича Невельского выходят в свет третьим изданием. Они выходят в дни повышенного интереса советского читателя ко всему, что появляется в нашей литературе о Приамурье и Приморье. Этот интерес объясняется недавно происшедшими на Дальнем Востоке военными событиями, которые закончились полным разгромом империалистической Японии силой советского оружия и оружия союзников.

Ныне от советских Приамурья и Приморья, научное изучение которых было начато впервые Г. И. Невельским, навсегда отведена угроза их захвата оголтелой японской военщиной. Эта великая победа вернула нашему народу и отторгнутый от России Японией в 1905 г. Южный Сахалин, над которым еще в 1853 г. Г. И. Невельской поднял русский флаг.

Первое издание этой книги в точности воспроизводило текст подлинных записок автора, закончившего их незадолго перед смертью. Оно было опубликовано супругой покойного — Екатериной Ивановной Невельской под редакцией В. В. Бахтина в 1878 г., через два года после смерти автора. Второе издание, вышедшее в 1897 году под редакцией того же В. В. Бахтина, является текстуальной перепечаткой первого. Единственным дополнением к нему были несколько писем Е. И. Невельской, ближайшей помощницы Геннадия Ивановича, делившей с ним все трудности жизни в Приамурье. Эти письма, по мысли опубликовавших записки вторым изданием детей Г. И. и Е. И. Невельских, должны были служить необходимым дополнением к основному тексту книги. Второе издание вышло в свет уже после смерти Е. И. Невельской, последовавшей в 1879 году.

В настоящем издании, по сравнению с первыми двумя, по предложению Издательства в тексте книги произведены некоторые изменения. Они касаются, главным образом, сокращений, произведенных за счёт излишне подробных описаний, касающихся таких географических объектов, местоположение которых не может быть сейчас с достоверностью установлено. Во-вторых, эти изменения коснулись трудного синтаксического построения фраз, отнюдь не изменяя ни в какой мере мысли автора.

В заключение мы даём необходимые примечания, помещенные в конце книги под соответствующими номерами, список других опубликованных статей и писем Г. И. Невельского и основную литературу о нем, его работах и открытиях, включая список статей его ближайших сотрудников и помощников — Н. К. Бошняка и Н. В. Рудановского и других лиц, так или иначе оказавшихся связанными с событиями 1849–1855 годов на Дальнем Востоке.

Подстрочные примечания там, где авторство редактора не оговорено особо, принадлежат Г. И. Невельскому.

Встречающиеся в книге старые русские меры и общеупотребительные до сих пор в морском деле футы, морские мили и узлы, где это было необходимо, переведены в метрические. Для хронологических дат всюду сохранен старый стиль, и лишь в некоторых, наиболее важных случаях в скобках указываются даты нового стиля. В тех случаях, когда указывается современная транскрипция географических названий, употребляемых в тексте Невельским, они приводятся по материалам Государственной карты масштаба 1: 1 000 000 или карты соответствующего масштаба, изданной Военно-топографическим управлением. Проставлены эти названия так же, как и вставки редактора в текст, в квадратные скобки (исключением являются лишь переводы старых мер в метрические, оставленные в круглых скобках).

Основная часть иллюстративного материала, помещаемого в книге, взята из Атласа рисунков к книге Р. Маака «Путешествие на Амур», СПб., 1859. Карты лимана Амура до и после описи Г. И. Невельского, а также карты части юго-западного побережья Охотского моря воспроизводятся по первому изданию книги Г. И. Невельского.

Кроме основных 16 румбов, Невельским часто употребляются применяемые моряками 16 промежуточных. Таким образом, картушка морского компаса всего делится на 32 румба, основные: N, О, S, W, NO, SO, SW, NW, NNO, ONO, OSO, SSO, SSW, WSW, WNW, NNW, a между ними помещаются 16 промежуточных, каждый с индексом t, указывающим, к какому направлению ближе лежит данный промежуточный румб; например, 1) NtO — следует понимать как румб, расположенный к востоку от северного (к востоку от N); 2) NOtN — румб, расположенный к северу от северо-восточного (к северу от NO); 3) SWtS — румб, расположенный к югу от юго-западного (к югу от SW).

В случае, когда стоит дробное число, например; 1) W1/2S, его следует понимать как половину румба, лежащего к югу от западного (1/2 к югу от W); OtS1/2O, что то же O1/2S — как половину румба к югу от восточного (к югу от О).

Л. Г. Каманин

Геннадий Иванович Невельской

25. XI(7.XII).1813-17.IV(29.IV).1876

«На моей совести лежало навести… Правительство… на важное значение; Приамурского края для России, а чтобы, достигнуть этого, надобно было действовать решительно, то-есть несогласно с инструкциями, которые не соответствовали… ни местным… обстоятельствам, ни положению и состоянию края и его обитателей. Весьма естественно, что на подобные распоряжения я не мог ничего ответить, кроме того, что предписание получил и действую так-то». (Невельской, Записки, гл. XVIII, стр. 189)

Прошло 70 лет со дня смерти автора этой книги — адмирала Геннадия Ивановича Невельского — и почти сто лет с того дня, когда 1(13) августа 1850 года на мысе Куегда в низовьях Амура, на месте, где им был основан Николаевский пост {Впоследствии первый русский город и порт в Приморье — Николаевск-на-Амуре.}, взвился русский флаг.

В наше время феодально-капиталистическую царскую Россию с ее отсталыми формами управления и хозяйства сменил передовой социалистический строй великого Союза Советских Социалистических Республик. С Великой Октябрьской социалистической революцией пришли историческая перспектива и объективность, которых лишены были современники Г. И. Невельского, появилась возможность правильно оценить деятельность этого замечательного русского человека и патриота.

При жизни Г. И. Невельского его заслуги перед Родиной не получили полного признания. Идеи Г. И. Невельского о доступности низовьев Амура для морских судов и важном их стратегическом и экономическом значении, равно как и всего побережья Татарского пролива для Росси, и мероприятия, проведенные им в Приморье и Приамурье в целях практического осуществления этих идей, сначала не пользовались достаточной поддержкой и сочувствием со стороны правительства. Не встречали они сочувствия и со стороны Российско-Американской компании, которой правительство поручило хозяйственные заботы о находившейся в ведении Невельского Амурской экспедиции.

Поставленную перед собой задачу — добиться от правительства официального признания за Россией исследованных им Приморья, Нижнего Приамурья и Сахалина — Невельскому удалось осуществить не сразу, а лишь после невероятных трудностей и препятствий, усугублявшихся чрезвычайно затрудненным сообщением не только с С.-Петербургом и центральными правительственными учреждениями, но даже с генерал-губернатором Восточной Сибири Н. Н. Муравьёвым, имевшим главную квартиру в Иркутске. Н. Н. Муравьёв, долгое время настаивавший на закреплении за Россией лишь левого берега Амура, в конце концов «пошел но пути, проложенному исследованиями Невельского, и в подписанном им 16(28) мая 1858 года Айгунском Договоре с Китаем получил согласие китайского правительства на закрепление за Россией всего правобережья Амура, между Уссури и побережьем Татарского пролива.

В этой книге, написанной в качестве ответа критикам и недоброжелателям, Г. И. Невельской, тогда уже находившийся не у дел, с предельной ясностью показывает рождение идеи и последовательные меры, которые ему пришлось осуществлять для её претворения в жизнь. Надо удивляться тому, с какими ничтожнейшими средствами и силами был закреплен за нашей Родиной этот огромный край в несколько сот тысяч квадратных километров.

Только воля и страсть исследователя-пионера необжитых пространств, глубокое понимание непоправимости потери края в случае весьма возможного в то время занятия его иностранцами, гражданское мужество и сознание своего долга перед Родиной, которой он хотел сохранить ставшее в наши дни жемчужиной Советского Союза Приамурье, помогли Г. И. Невельскому, счастливо одаренному от природы несокрушимой волей, энергией и талантом предвидения многих важных политических последствий, благополучно довести начатое им дело до конца вопреки воле многих ответственных лиц в правительстве.

Однако его заслуги перед Родиной не получили должной и справедливой оценки в первые годы после его смерти, а вся слава мирного закрепления Приамурья за Россией, начиная от постановки до разрешения всей амурской проблемы в целом, была приписана Н. Н. Муравьёву. Главного же инициатора и исполнителя всего дела Г. И. Невельского, обнаружившего столько энергии и моральной устойчивости, никогда не отступавшего перед лицом огромных трудностей и лишений, старались не вспоминать. Его предали забвению, обошли в награде и по возвращении в С.-Петербург не дали никакого назначения, которое отвечало бы его опыту, знаниям, таланту, наконец, положению (он в то время был молодым контр-адмиралом). Панегиристы Муравьёва, вроде Н. П. Барсукова, И. В. Ефимова, Б. В. Струве и других, умело подобранной документацией создавали впечатление объективности, предоставляя Г. И. Невельскому роль всего лишь умелого исполнителя планов и предначертаний Н. Н. Муравьёва, что, как увидит сам читатель из вполне объективного рассказа Г. И. Невельского, совершенно не отвечает действительности.

Предоставим, однако, слово фактам.

После подписанного в 1689 году в Нерчинске договора о границе с Китаем, она, ввиду незнания обеими сторонами подлежавшей разграничению территории, оказалась в точности установленной только на западе. Здесь граница была проведена по реке Горбице, небольшому притоку реки Шилки, который начинается и впадает в неё к югу от сибирской железнодорожной магистрали и расположенной на ней станции Ксениевской (в 108 км к западу от станции и города Могоча). На остальном пространстве „великие и полномочные послы, не имеюще указу царского величества“, отложили „оные земли неограничены до иного благополучного времени“. Правда, в договоре имелось указание на то, что „граница должна итти от истоков Горбицы по "каменным горам… до моря протяженным“. Но как и до какого моря они протянулись, не было ясно ни китайским послам, ни русскому послу боярину Ф. А. Головину.

К тому времени, когда Невельской в конце 40-х годов прошлого столетия появился в низовьях Амура, вопрос с границами, где и как они должны итти, был столь же неясен, как и при заключении Нерчинского договора.

Русское правительство после 1689 года не раз пыталось начать переговоры с Китаем об установлении точных границ, но в ответ на это китайцы просто или не отвечали или угрожали прекратить и в ряде случаев даже прекращали прибыльную для России кяхтинскую торговлю с Китаем, дававшую ежегодно от 500 тысяч до 1 миллиона рублей дохода. Перед этой угрозой русское правительство всегда уступало, и потому в правительственных кругах с постоянной враждебностью встречали всякое новое предложение о границе с Китаем и Амуре, хотя, по мысли того же правительства, Амур мог дать единственно удобный путь для выхода из внутренних областей Сибири к побережью Тихого океана. Однако тут возникал второй вопрос — судоходны ли низовья Амура?

В этом вопросе с лёгкой руки посетившей в 1805 году Амурский лиман русской кругосветной экспедиции И. Ф. Крузенштерна, создалось мнение о недоступности устьев Амура из-за мелей и банок, наполнявших Амурский лиман и преграждавших, таким образом, вход в реку для морских судов.

С 20-30-х годов XIX столетия у пустынных русских берегов иэ года в год стали появляться во всё увеличивающемся числе целые эскадры иностранных китобоев, которые нередко нападали на прибрежные поселения, грабили жителей и даже, заходя в Авачинскую губу, разбирали на дрова петропавловские батареи. Перед Россией встала реальная угроза если не полной потери края, то значительного увеличения ущерба, приносимого иностранными моряками населению и государственному имуществу на побережье и в водах Тихого океана.

Отсюда, естественно, снова оживился интерес к амурской проблеме и ее разрешению в желательном для России смысле. Амурским вопросом заинтересовался Николай I. В 1846 году по его распоряжению Российско-Американской компанией в Амурский лиман был послан бриг «Константин». Командиру его, поручику Гаврилову было вменено в обязанность удостовериться, могут ли морские суда входить в Амур, ибо в этом заключалась вся важность вопроса для России.

Со своей стороны Компания указывала, что имеются «положительные» известия о недоступности низовьев Амура не только для кораблей, но даже для мелкосидящих шлюпок. Правление Компании предлагало Гаврилову, как только встретятся мели, остановиться, стать на якорь и дальше не итти из опасения погубить судно. Кроме того, от него требовалось во-время вернуться в колонию, то-есть в Русскую Америку, и снабдить продовольствием промышленников на Курильских островах. В общем на все это Гаврилову предоставлялось мало времени, в течение которого дать требовавшийся ответ было очень трудно. Гаврилов, дойдя до первых мелей (приблизительно на широте мыса Петх), стал на якорь, а сам на байдарках отправился к устью Амура. Дойдя до мыса Тебах, Гаврилов установил, что в устье Амура нет никаких китайских военных сил и флота, которые, по сведениям Министерства иностранных дел, содержались там китайским правительством. Однако за краткостью времени Гаврилов не смог выполнить поставленной перед ним задачи и вернулся обратно в Аян. В своём рапорте председателю Главного правления Компании адмиралу Ф. П. Врангелю он сообщил, что из его наблюдений "нельзя делать каких-либо заключений об устье реки Амура и ее лимане, до какой степени они доступны с моря". Вместе с тем на приложенной к рапорту карте он показал преграждавшие вход в реку мели и банки с глубинами от 0,5 до 1 м, а в лиман — пятифутовую банку. Под 52°46 северной широты им была показана пересекавшая лиман в широтном направлении отмель, соединявшая Сахалин с материком. Таким образом, хотел того или нет Гаврилов, но он дал неправильные сведения, подтверждавшие мнение Крузенштерна о недоступности устьев Амура с севера через лиман и Лаперуза и Браутона о том, что Сахалин — полуостров, соединённый с материком перешейком.

Ф. П. Врангель, докладывая Николаю I об исследованиях Гаврилова, писал, что Компания выполнила данное ей поручение, установив недостаточность обнаруженных глубин для плавания морских судов в Амурском лимане, что Сахалин — полуостров и что, таким образом, река Амур не имеет никакого значения для России. Николай не имел оснований не верить Лаперузу, Крузенштерну, Гаврилову и наложил резолюцию: "весьма сожалею, вопрос об Амуре, как реке бесполезной, оставить". После этого министр иностранных дел К. В. Нессельроде сообщил Ф. П. Врангелю о том, что дело об Амуре надо навсегда считать законченным и всю переписку (дабы не вызвать нежелательных осложнений с Китаем) хранить в тайне.

Вскоре после этого состоялось решение Особого комитета под председательством Нессельроде, по которому южную границу России с Китаем, в соответствии со сведениями, полученными от академика А. Ф. Миддендорфа, следовало провести "по южному склону Станового и Хинганского хребтов (здесь Миддендорф видел пирамиды из камней, принятые им за китайские пограничные знаки) до Охотского моря и Тугурской губы и отдать… навсегда Китаю весь Амурский бассейн".

Казалось, все было кончено. Однако на исторической сцене появился молодой, мало кому известный в то время морской офицер, Невельской. Он дал новый ход событиям; именно он, а не Муравьёв, обнаружил новые факты, которые в силу своей неопровержимости заставили правительство изменить свою точку зрения в Амурском вопросе, разрешив его в смысле, благоприятном для России.

Невельской был одним из образованнейших офицеров в русском флоте того времени. Поступив шестнадцатилетнем юношей (он родился 25 ноября 1813 года) в морской корпус, Невельской был выпущен из него 21 декабря 1832 года во флот мичманом и с тех пор ежегодно плавал на разных кораблях, главным образом, в Балтийском и Северном морях, а также в Средиземном и Белом, куда он совершал переходы на кораблях из Кронштадта и в Кронштадт и, по отзывам своих товарищей и начальников, изучил в совершенстве морское дело.

15 июня 1846 года Г. И. Невельской был произведен в капитан-лейтенанты и начал сразу же добиваться назначения в воды Тихого океана. Нужно сказать, что еще во время пребывания в корпусе ему стали известны соображения Петра I о важном значении Амура и его устья для России. Невельской заинтересовался амурской проблемой, изучил всю относившуюся сюда литературу и пришел к выводу, что такая большая река, как Амур, не может бесследно теряться среди песков, как бы велики те ни были, что из Амура должен существовать выход в море, доступный и для судов с большой осадкой. С другой стороны, и, соображения посетивших Татарский пролив и Амурский лиман Лаперуза, Браутона, Крузенштерна и Гаврилова о существовании перешейка между материком и Сахалином казались ему неубедительными, поскольку никто из них не пересекал ни с севера на юг, ни с востока на запад. В общем всё было противоречиво, двусмысленно, недоговорено. Нужны были новые, вполне достоверные факты, а такими Невельской не располагал. Добывать их надо было самостоятельно. Для осуществления своей мечты он и стал проситься на Дальний Восток.

Старания его увенчались успехом, и Невельскому было поручено командование транспортом «Байкал», на котором в Петропавловск Камчатский следовало доставить ряд грузов военного назначения.

С готовыми идеями и планом изучения устьев Амура Невельской, получив назначение, обратился к тогдашнему начальнику Главного морского штаба князю А. С. Меньшикову и просил разрешения по прибытии на Камчатку отправиться на «Байкале» в Амурский лиман для описных работ.

Меньшиков, сославшись на уже состоявшееся постановление Особого комитета о передаче Амура Китаю и на тот факт, что опись его как китайской реки "повлечет нежелательную для министра иностранных дел Нессельроде неприятную переписку с китайским правительством", отказался дать такое разрешение, отметив, что кредиты Невельскому отпущены только на год и что поэтому, прибыв в Петропавловск осенью 1849 года, он не будет иметь ни времени, ни средств для осуществления своих предложений.

Одновременно, по совету Меньшикова, он обращается к незадолго перед тем назначенному генерал-губернатором Восточной Сибири Н. Н. Муравьёву, в ведении которого находились порты Тихого океана. В разговоре с Муравьёвым Невельской повторил ему свои соображения, уже изложенные Меньшикову. Муравьёв сочувственно отнесся к его планам и идеям, но помочь отказался, мотивируя тем, что все убеждены в недоступности Амура с моря, что в этом убедили и Николая I, который даже сказал: "для чего нам эта река, когда положительно уже доказано, что входить в ее устье могут только одни лодки".

Однако Невельской в словах Меньшикова о недостатке времени и средств усмотрел для себя выход: надо было выиграть время для экономии средств и, следовательно, напрячь все усилия, чтобы добиться скорейшего выхода в плавание находившегося тогда еще на стапелях в Гельсингфорсе «Байкала». Невельской добился того, что судно гораздо раньше срока было спущено на воду и 20 июля уже пришло в Кронштадт. Он вновь докладывает изумленному такой быстротой Меньшикову о готовности судна к плаванию и снова умоляет дать ему просимое разрешение для исследований и описи Амурского лимана, или, в крайнем случае, даже только юго-западного берега Охотского моря, откуда, если это потребуется, всегда можно будет Официально объяснить, что он был занесен в Амурский лиман течениями и нередкими здесь свежими ветрами. Поддержанный Муравьёвым и министром внутренних дел Л. А. Перовским, он добивается согласия Меньшикова составить проект инструкции.

В этом проекте Невельской между прочим ставил вопрос о необходимости описать юго-западный берег Охотского моря до устья Амура и самое устье, а также северо-восточный берег Сахалина до 52° северной широты. Однако Меньшиков все это вычеркнул, написав в своей инструкции весьма неопределенно, что Невельскому разрешается"…осмотреть юго-западный берег Охотского моря между теми местами, которые были определены или усмотрены прежними мореплавателями". Но ведь Крузенштерн был в лимане, Гаврилов был также в нем и заходил даже далее, поднявшись на 12 км вверх по самому Амуру. Где можно было провести грань между тем, что разрешалось и чего нельзя делать, чтобы не навлечь на себя наказания, которым Меньшиков пригрозил Невельскому в случае ослушания или неблагополучия судном?

При этих условиях Невельской, желая заручиться поддержкой Н. Н. Муравьёва, пишет тому в Иркутск письмо, сопровождает его проектом инструкции, которую просит просмотреть, и, поддержав ее, переслать обратно в Петербург для утверждения. В одном из пунктов этой инструкции значилось, что Невельской должен был "описать юго-восточный (фактически, конечно, юго-западный. — Л. К. ) берег Охотского моря и берега Татарского залива". Понимая, что без утверждения инструкции, в которой бы прямо говорилось о необходимости описи Амурского лимана и Амура, он в случае неудачи рискует очень многим, Невельской, не в пример Гаврилову, который, несмотря на огромную важность поставленной перед ним задачи, нашел мотивировки для оправдания ее невыполнения, писал Муравьеву, что он "великолепно понимает значение познания этой страны для России и употребит все свои силы и способности, чтобы представить добросовестную картину мест, доселе закрытых мраком".

21 августа 1848 года «Байкал» вышел из Кронштадта, 15 ноября бросил якорь в Рио-де-Жанейро, 2 января 1849 года пересек меридиан мыса Горн на Огненной Земле, зашел в Вальпарайзо и Гонолулу и 12 мая 1849 года, на 2,5–3 месяца раньше срока, прибыл в Петропавловск. Таким образом, в распоряжении Невельского оказывалось свободным для исследований все лето. Но… вместо утвержденной инструкции, которую он надеялся получить в Петропавловске, ему был вручён лишь пакет с письмами Муравьёва и копией инструкции, посланной им для утверждения в С.-Петербург, но утвержденной инструкции не было. Пока шла разгрузка корабля, положение еще было терпимо, но когда она кончилась, а инструкция все еще не прибыла, Невельской принял решение действовать на собственный страх и риск. Он созвал к себе в каюту помощников и ознакомил их со своими планами. "На нашу долю, — сказал он, — выпала… важная миссия, и я надеюсь, что каждый из нас исполнит свой долг перед отечеством… Правда об устьях Амура будет раскрыта". В сознании своего долга он торопит всех и 30 мая, как только были получены с Алеутских островов байдарки, нужные ему для исследований в Амурском лимане, «Байкал» отдал концы и направился на юг.

12 июня Невельской был у восточных берегов Сахалина и, после пятнадцатидневного плавания, 27 июня подошёл к мысу Головачёва на Сахалине, с северо-востока, ограждающего Амурский лиман, и приступил к его описи с корабля и шлюпок.

Лабиринт мелей, быстро сменявшиеся направления течений и встречные южные ветры, с которыми маленькому суденышку трудно было бороться, особенно при незнакомстве с фарватером, заставили Невельского отказаться от мысли исследовать всю огромную площадь Амурского лимана и ограничиться рекогносцировкой. Считая, что наиболее глубокие места, лишенные мелей, должны находиться под защитой берегов, Невельской послал к западному берегу шлюпку, за которой последовал сам на «Байкале» параллельно мели, действительно преграждавшей путь дальше на юг в лиман. Под материковым берегом, против, мыса Ромберга, «Байкал» встретил, наконец, глубины, которые позволили ему обогнуть отмель и при глубине 8–9 м войти в лиман, где корабль и был поставлен на якорь. Отсюда Невельским были отправлены две шлюпки для изучения сахалинского берега и одна в устье Амура под командованием П. В. Козакевича, который, дойдя до мыса Тебах, обнаружил к западу от него бухту, из которой шло сильное течение. Это было устье Амура.

10 июля Невельской на трех шлюпках сам отправился в плавание, создавшее ему славу и признательность поколений. 11 июля он обогнул мыс Тебах и вступил в Амур. Дойдя до мыса Куегда на левом берегу Амура, он повернул к правому берегу и, следуя под ним вниз по течению снова вышел в лиман. Придерживаясь материкового берега, Невельской 22 июля (3 августа) достиг наконец самого узкого места в Татарском проливе.

Здесь, между мысами Лазарева и Муравьева на материке и низменным мысом Погоби на Сахалине, вместо установленного Лаперузом-Браутоном, Крузенштерном и Гавриловым перешейка, Невельской открыл названный впоследствии его именем пролив шириной в 7 км и с глубинами от 6 до 14 м. Двигаясь этим проливом дальше на юг, Невельской 24 июля достиг тех мест, до которых с юга доходили Лаперуз и Браутон. Сомнений больше не было: Сахалин оказался островом.

Невельской подтвердил поколебленную было силой авторитетов трёх знаменитых путешественников истину, установленную задолго до них первыми русскими исследователями и картографами, которые в основном правильно описали и нанесли на карту берега этой части Тихого океана. Легенда, созданная Лаперузом, бесславно окончила свои дни. Невельской повернул на север и 1 августа прибыл на «Байкал». Практические результаты достигнутого были огромны. Им были доказаны:

1. Существование морского пролива между Сахалином и материком и

2. Существование фарватеров вдоль материкового и Сахалинского берегов, доступных для судов с осадкой в 15 футов (4,5 м), а из Охотского моря — до 12 футов (3,6 м ).

Главная цель была достигнута — проходимость лимана была доказана; кроме того, попутно было установлено, что, кроме небольших гиляцких деревушек, в устье Амура нет ни китайских военных сил, ни крепостей, ни флота.

Считая свою миссию на первом этапе исследований в низовьях Амура законченной, Невельской 8 августа повернул на север и 3 сентября прибыл в Аян. Попутно Невельской подробно исследовал и нанес на карту, имевшие до него неправдоподобные очертания, берега юго-западного побережья Охотского моря, где им были открыты залив Счастья и большой и хорошо закрытый от всех ветров залив Николая. Его прибытие произвело большое впечатление на жителей Аяна, так как все считали «Байкал» уже погибшим. Тут он получил, наконец, утвержденную Николаем I инструкцию, а находившийся в это время в Аяне по пути из Камчатки Н. Н. Муравьёв с любопытством выслушал доклад Г. И. Невельского о сделанных открытиях, которые, как показало будущее, сыграли большое значение при определении границ с Китаем.

4 августа с рапортом Невельского и письмом Муравьёва к Меньшикову в С.-Петербург был отправлен курьером штабс-капитан М. С. Корсаков. Муравьёв в своем письме подчеркивал, что все сделанное Невельским было произведено в пределах дозволенного ему времени и без всяких специальных ассигнований, исключительно на суммы, отпущенные для доставки груза из Кронштадта в Петропавловск.

Когда отправленный с М. С. Корсаковым рапорт Невельското дошел С.-Петербурга, он произвел там впечатление грома, раздавшегося среди безоблачного неба. Ни Нессельроде, ни Врангель не хотели верить прочитанному в рапорте и, считая поступок Невельского (исследование в лимане до Получения инструкции) дерзким, требовали его наказания, "чтобы никому не повадно было делать что-либо по собственному попущению". Такова была реакция столичных бюрократов и чиновников в отношении человека, смело и упорно стремившегося к благородной цели — открыть для Родины новые горизонты, дать ей возможность получить на востоке выход к морю, которого она была лишена. В заседании Особого комитета, несмотря на представленные Невельским подлинные путевые журналы и составленные на их основании карты, Нессельроде заявил, что сообщаемое им не соответствует мнению таких авторитетов, как Лаперуз, Браутон и Крузенштерн, и что поэтому Комитет не может серьезно считаться с его показаниями, что он ошибся и вводит всех в заблуждение. Нессельроде добавил, что сведения Невельского об отсутствии китайских войск и флота ложны, о чём в Министерстве иностранных дел имеются точные сведения от русской миссии в Пекине. За весь этот обман Невельской должен быть примерно наказан и разжалован в матросы.

На возводимые обвинения Невельской отвечал, что он ручается головой за каждое свое слово, за точность и правильность всех наблюдений, что разжаловать его никогда не будет поздно и в распоряжении правительства имеется достаточно средств для проверки его сведений. И если бы предположения Нессельроде даже в малой степени оправдалась, он готов понести любую кару. Благодаря поддержке присутствовавших на заседании Н. Н. Муравьёва и Л. А. Перовского и смелым, решительным объяснениям самого Геннадия Ивановича, Особый комитет, в конце концов, ограничился лишением следовавшей Невельскому по закону награды и, вынес решение, утвержденное 3 февраля 1850 года Николаем I: "основать где-нибудь на юго-западном побережье Охотского моря зимовье для расторжки с гиляками", но "ни под каким видом не касаться лимана и реки Амура". Одновременно было решено для охраны этого зимовья выделить из имевшихся в Охотске людей 25 казаков и матросов. Наблюдение за указанными мероприятиями Комитет возложил на Н. Н. Муравьёва, а исполнение их на месте поручалось произведенному в капитаны 1-го ранга Г. И. Невельскому, прикомандированному для этой цели в распоряжение Н. Н. Муравьёва. Таковы были официальные решения Особого комитета.

Однако сразу же по прибытии в залив Счастья и основания там требуемого инструкцией зимовья Невельской приходит к заключению, что здесь никогда нельзя будет создать надежный порт, и принимает решение отправиться в устье Амура. На небольшой морской шлюпке, в сопровождении двух проводников и шести матросов Невельской поднимается на 100 км вверх по Амуру и устанавливает здесь отсутствие признаков китайского влияния, это побуждает его действовать. Спустившись вниз до мыса Куегда, Невельской 1 (13) августа 1850 года, на свой страх и риск, поднимает над Приамурьем русский флаг, основывает Николаевский пост и объявляет собравшимся гилякам и приехавшим к ним для торговли маньчжурам, что отныне Россия считает весь этот край с островом Сахалином "своей принадлежностью".

Нессельроде, возмущенный самовольными действиями Невельского, решил разжаловать Геннадия Ивановича в матросы. Об этом состоялось постановление Особого комитета, и соответствующий указ был прислан на подпись Николаю I, который, по ходатайству Н. Н. Муравьёва, разорвал в присутствии вызванного им Невельского приказ о разжаловании, вернул ему чин капитана 1-го ранга и вдел в петлицу Владимирский крест, сказав при этом: "где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен". Решение было таким образом принято и как раз такое, которого все время добивался Невельской.

Нессельроде, которому было поручено снова собрать для пересмотра ранее принятых решений Особый комитет, уступил, однако, только частично. В новых постановлениях Комитета, помимо признания факта объявленной Невельским принадлежности устьев Амура России, одновременно требовалось "никаких дальнейших распространений в этой стране не предпринимать и отнюдь никаких мест не занимать". Этим же постановлением под начальством Г. И. Невельского учреждалась особая Амурская экспедиция в составе 60 нижних чинов при трёх офицерах, главное наблюдение за которой поручалось генерал-губернатору Восточной Сибири.

Как видим, до сих пор роль Н. Н. Муравьёва сводилась к выступлениям в защиту Невельского в Особом комитете, в поездках к Николаю I с просьбой о снятии разжалования и потому не может считаться активной в том смысле, в каком была приписана в последующем Муравьёву вся полнота инициативы в разрешении Амурского вопроса. Невельского ведь защищали и другие, но никто из них не претендовал затем, на роль инициатора присоединения Приамурья к России. Наконец, Муравьёв защищал Невельского и по долгу службу, как губернатор Восточной Сибири, понимающий необходимость и важность владения Амуром, этим естественным выходом к Тихому океану. Но всего указанного было далеко еще не достаточно для того, что произошло позднее, когда всё, кроме роли чуть ли не слепого исполнителя муравьёвских воли и предначертаний, было отобрано у Невельского панегиристами Муравьёва.

В течение последующих пяти лет, с 1850-го по 1854 год, Невельской с присущей ему исключительной энергией, имея в виду полное присоединение всего края к России и вопреки запрету не распространять своих исследований и не занимать новых мест, ставит перед собой в качестве ближайшей задачи разрешение двух вопросов — пограничного и морского.

По первому надо было установить, где же по Нерчинскому договору должна проходить или проходит граница с Китаем.

Он посылает своих помощников Н. М. Чихачёва и Д. И. Орлова для исследования направления Хинганского хребта, желая доказать, что не Становой, а Хинганский хребет, делающий, по его предположению, в верховьях реки Уды крутой поворот сначала на восток, юг и юго-восток и так «протягненный» до Японского моря, должен считаться границей России с Китаем. Он полагал, что граница должна итти не там, где, ее показывали на современных ему картах — выходящей к Охотскому морю параллельно течению реки Уды, а следующей на юг к Японскому морю и Корейской границе по водоразделу между реками Сунгари и Муданьцзянь.

Однако эти предположения Невельского, как мы теперь знаем, не имеют под собой основания, ибо не существует единого хребта, следующего от верховьев реки Уды к Корее, как не существует и того поворота Станового хребта, о котором он писал.

Гораздо существеннее было другое. Оно заключалось в том, что китайское правительство ни в какой мере не осуществляло своего суверенитета над территориями к востоку от Амура и Уссури. Оно не имело здесь своей администрации, городов и войск, не имело флота, наконец не собирало дани, которой ему не платили местные тунгусские племена; оно фактически не считало Приморье и Приамурье китайскими, и это было самое важное. Больше того по словам маньчжуров, посещавших нижнее Приамурье для торговли с гиляками, им даже запрещалось ездить на левобережье и в низовья Амура и, если они это делали, то делали тайно, нарушая этим прямое запрещение своего правительства. В этом факте заключалось гораздо больше оснований, чем те, который искал Невельской для решения пограничного вопроса.

Второй поставленный им вопрос — морской — преследовал цель отыскания удобных защищенных гаваней на побережье Татарского пролива, которые были бы связаны удобными внутренними путями с Амуром и Уссури. Такие гавани и пути и были обнаружены, описаны и положены на карту.

Невельской вменял в обязанность своим сотрудникам обращаться с местными жителями дружелюбно, он требовал не вмешиваться в их жизнь, обычаи и верования и, знакомя их с русской культурой, отнюдь не навязывать силой чуждые им обычаи. Этим было достигнуто установление самых дружеских отношений; население нижнего Амура действительно видело в русских своих защитников, и потому Н. Н. Муравьев, спускаясь в 1854 году с первым сплавом вниз по Амуру, с удивлением отмечал, что ниже устья Сунгари он и его спутники попали в страну, как бы давным-давно принадлежавшую России. Приём, оказанный ему, был весьма дружественным, в то время как выше Сунгари, куда не распространял свою деятельность Невельской, население, завидя шедшие сплавом суда, разбегалось. Дружелюбие народов Приамурья было результатом внимательного и человечного отношения к ним Невельского и его сотрудников, которые привили этим народам первые навыки к земледелию, лечили их и обучали детей грамоте.

Жизнь на песчаной кошке в заливе Счастья, который был открыт Невельским во время плавания в 1849 году, была нелегка: не было достаточного количества свежих продуктов, не было теплой одежды и обуви. Дома, построенные из сырого леса, при постоянных, насыщенных влагой, туманах летом и зимой и большом количестве летних осадков во время муссонных дождей, были сырыми. Вдобавок, не было стекол, окна были закрыты миткалем, зимой из-за этого в домах было очень холодно. Люди от стужи, недоедания и тяжелых изнурительных поездок по неизвестному бездорожному краю болели зимой цынгой.

Российско-Американская компания, задетая успехами Невельского на Амуре, охарактеризованном её работниками в самых чёрных красках, как бесполезной для России реке, готова была придраться к любому случаю, чтобы недодать, недослать, одним словом, насолить «противнику». Так, в 1852 году, считая, что суммы, отпущенные правлению компании для снабжения Амурской экспедиции, уже израсходованы, она отдала распоряжение начальнику своей Аянской фактории и порта А. Ф. Кашеварову не снабжать продовольствием Амурскую экспедицию свыше отпущенных сумм. Поэтому, того не ожидая, Невельской получил такое количество продуктов, которое обрекало его людей на медленную голодную смерть. Невельской жалуется, требует внимания к своим нуждам, указывает справедливо, что в результате всех этих недоразумений страдать будут не только люди, но и дело; однако он вместе с тем великолепно сознает, что его письма — глас вопиющего в пустыне, что помощи ждать неоткуда. В результате от голода и недоедания гибнет несколько человек из числа команды, умирает Новорожденная дочь Г. И. Невельского. Мучилась и страдала его жена, которая делила с ним все тяготы и неудобства походной жизни и прожила в течение всего срока работы Амурской экспедиции на Петровской кошке и Николаевском посту.

Даже перед лицом надвигающейся катасторфы Невельской не покидает своего поста. Он пишет Муравьёву в сознании безысходности положения полное трагизма письмо: "Когда же мне, и моим благородным сотрудникам, полным самоотверженного сознания своего долга перед Родиной, дадут, наконец, средства для достижения великой государственной цели, которую все мы преследуем, не страшась ни ответственности, ни опасности, ни лишений? Мы верим все, что наступит такая минута, и в надежде на нее с твердостью духа переносим все трудности и опасности, но всему есть предел, переступать который не следует". Даже в таких тяжелых условиях он посылает исследовать Северный Сахалин, учреждает посты в заливе Де-Кастри, в заливе Уанды и других местах; посылает лейтенанта Н. К. Бошняка для изучения побережья Татарского пролива, в результате чего последнему удается изучить и впервые нанести на карту залив — Гавань императора Николая I (теперь Советская Гавань), одну из крупнейших и удобнейших для стоянки судов гаваней мира.

Жалобы Невельского в Петербург наконец помогли; там поняли, что губить людей из-за личных счетов, возникающих в значительной степени вследствие недоговоренности в переписке, которая велась почти на расстоянии 10 000 км, нельзя. Российско-Американская компания получила полностью возмещение всех своих убытков и дополнительно еще 100 000 рублей на расходы по снабжению Невельского. Одновременно правление Компании сообщило ему, что в навигацию 1852 года экспедиции будет доставлен морской 16-сильный паровой катер, которого он так долго добивался для изучения Амурского лимана, гребные суда и все требовавшиеся им припасы.

"Эти бумаги, — пишет Невельской, — были лучом света, озарившим нашу пустыню; они показывали, что правительство, наконец, обратило свое внимание на экспедицию".

В середине 1852 года, согласно полученному распоряжению из С.-Петербурга, Невельской занимает залив Тамари-Ацива на Южном Сахалине, учреждая там Муравьёвский пост, и после поднятия флага объявляет о принадлежности острова России. Одновременно лейтенанту Н. В. Рудановскому поручается производство топографических съемок внутри Сахалина и на побережье, что впоследствии дало возможность составить первую достоверную карту южной части острова.

В апреле 1854 года в Императорскую Гавань прибыл на фрегате «Паллада» вице-адмирал Путятин, который привез сообщение о возможности войны с Англией и Францией, а также о прибытии весною на Амур Н. Н. Муравьева.

Надвигающаяся война, которая могла привести к захвату превосходными силами англо-французского флота гавани в Петропавловске и утверждению противника в других пунктах побережья, заставила русское правительство действовать энергичнее. Муравьёву было отдано распоряжение приступить к строительству в Сретенске пароходов и непаровых судов, а также готовиться к сплаву войск по Амуру для подкрепления Петропавловска. Правительство при этом вспомнило слова Муравьёва в одной из его записок о том, что достаточно англичанам устроить "умышленный двухнедельный разрыв с Россией, чтобы завладеть Авачинской губой и потом заключить мир, чтобы Авачинской губы нам уже не отдать". Поэтому, по предложению Муравьёва, там было приступлено к созданию военного порта как главной русской опоры на Тихом океане. Невельской же считал, что Камчатка, оторванная от остальной России бездорожьем восточно-якутской тайги и замерзающим в течение полугода Охотским морем, не сможет вести длительную оборону и что поэтому целесообразнее все силы употребить на создание такого порта в южной, незамерзающей части побережья Татарского пролива или Японского моря, который, будучи связан удобными внутренними путями с Амуром и через него с основными центрами страны, сможет обороняться, опираясь на тылы.

Свои мысли по этому поводу Г. И. Невельской неоднократно высказывал как в официальных рапортах и письмах в Петербурге, так и самому Муравьёву.

Это вызвало холодок в отношениях Муравьёва к своему строптивому подчиненному и, в конце концов, привело к полному разрыву. Муравьёв критики не терпел, а так как в конце концов Невельской все-таки оказался прав и сам Муравьёв, после блестяще отраженной камчатским губернатором В. С. Завойко атаки союзного флота на Петропавловск, должен был снять гарнизон Петропавловского порта, жителей и военное имущество, и все это перебросить в устье Амура, то и совсем перестал считаться с заслугами Невельского и при первом удобном случае постарался убрать со своего пути такого самостоятельного в действиях и мнениях человека, как Г. И. Невельской.

В признание заслуг Геннадия Ивановича, с которыми не считаться было нельзя, он был произведен в контр-адмиралы, награжден двумя орденами, но тем не менее дни его пребывания на Амуре уже были сочтены. Прибыв на Амур, летом 1865 года, Муравьёв, в качестве главнокомандующего всеми собравшимися здесь вооружёнными силами, назначил Невельского начальником своего штаба, одновременно сообщив последнему об упразднении Амурской экспедиции и создании новой администрации во главе с камчатским губернатором В. С. Завойко. Несмотря на преподнесенную "позолоченную пилюлю" — важный пост, — Невельской великолепно понимал, что это назначение является фактической отставкой. И действительно, когда Муравьёв осенью отбыл через Аян со своей свитой обратно в Иркутск, Невельской остался жить на Амуре в качестве частного лица безо всяких обязанностей, и летом 1856 года с женой и двумя детьми покинул край, в изучение которого вложил свои силы и всю душу.

В начале ноября 1856 года мы видим его уже в С.-Петербурге, где, представляясь незадолго перед тем вступившему на престол Александру III он услышал от него, что Россия никогда не забудет его заслуг. Однако это было совсем не так. Геннадия Ивановича если и вспоминали, то весьма своеобразно. Его травили в печати и в аристократических кругах за якобы лживое утверждение о доступности Амурского лимана для морских кораблей, утверждали, что введенные в устье реки и прибывшие туда из Петропавловска суда не могут выйти оттуда из-за мелководья, за то, что якобы по его вине погиб фрегат «Паллада», взорванный в Императорской Гавани по распоряжению В. С. Завойко и не введенный в Амур из-за того же мелководья. Он боролся, писал, опровергая измышления своих противников, но не мог преодолеть тайных недоброжелателей, когда явные должны были отступить перед фактами, по мере того как флот был выведен в океан, а подлинные причины, почему «Паллада» не была введена в Амур {В этом был виноват Муравьёв; он забрал для следования в Аян единственное из имевшихся в то время в устье Амура паровых судов — шхуну «Восток» и затем, несмотря на обещание прислать ее обратно в Амурский лиман для буксировки по нему «Паллады», послал её на Камчатку. Только поэтому «Паллада» и не была введена в устье Амура.}, - становились общеизвестными. Он был один, а недоброжелателей было много. Его заслуги были слишком очевидны, поэтому, не имея надежды их опровергнуть, о нем старались просто не говорить.

Возникает вопрос, почему же так не любили и держали в чёрном теле Невельского, почему у него было так много недоброжелателей?

Дело тут, понятно, не только в самостоятельности действий и мнений Невельского и оскорбленном самолюбии министров и руководителей Российско-Американской компании, которым он немало причинил неприятностей своими жалобами на их непонимание действительности и ущемление интересов Родины и работников Амурской экспедиции, но, главным образом, в том, что им наглядно была доказана совокупность их ошибок в Амурском вопросе. Таких уроков не могли простить, и этим объясняется травля, поднятая против него по возвращении в С.-Петербург.

Но было и нечто большее, почему правительство неблагосклонно смотрело на Невельского. В этом отношении он разделил судьбу многих замечательных деятелей русского флота, как, например, его современника П. С. Нахимова или жившего позднее адмирала С. О. Макарова. Невельской был слишком мало дипломатом и меньше всего заботился о соблюдении «дипломатических» тонкостей, ставя на первое место интересы дела и науки. Здесь, с точки зрения правительства, он был слишком прямолинеен и потому опасен. Нам кажется, именно в этом и заключается корень последующих неблагоприятных событий, постигших Невельского.

Прошло два года. В 1858 году в Пекине китайским богдоханом был ратифицирован Айгунский трактат, подписанный Н. Н. Муравьёвым и утверждавший за Россией право на владение левым берегом Амура. Невельского не могли не вспомнить. Но в то время как Муравьёв получил большие награды, контр-адмирал Невельской был награжден всего лишь орденом Анны 1-й степени и пенсией в 2 000 рублей. Почти такую же награду получил и председатель Российско-Американской компании генерал Политковский, заслуги которого в разрешении амурской проблемы более, чем сомнительны, поскольку руководимая им Компания только то и делала, что по любому поводу вставляла палки в колеса Невельскому. Таким образом, успешная деятельность Невельского, закончившаяся присоединением к России без единого выстрела огромного края, была оценена наравне с личностями, доставлявшими ему как начальнику экспедиции больше хлопот и неприятностей, чем помощи. Недоброжелательству влиятельных лиц следует приписать забвение бесспорных заслуг Невельского, который имел полное право на иное отношение к себе своих современников. А между тем, если бы инициатива действия на Амуре исходила от одного Муравьёва, как доказывали его панегиристы, то на каком же тогда основании разжалован был в матросы один капитан 1-го ранга Г. И. Невельской, а не генерал-лейтенант Муравьёв, приказания которого в качестве слепого исполнителя его воли должен был выподнять Невельской.

Справедливость требует отметить, что без поддержки и сочувствия Н. Н. Муравьёва Г. И. Невельскому было бы трудно осуществить свои планы. Но бесспорно и то, что сам Муравьёв при всём своём сочувствии к необходимости закрепления за Россией Амура, с одним сочувствием немного бы сделал, когда надо было действовать и действовать решительно перед лицом угрозы безвозвратной потери и захвата края иностранцами. Это бесспорно и произошло бы во время войны 1855 года, если бы здесь не было Невельского, подготовившего своими исследованиями почву для концентрации сил армий и флота в низовьях Амура. Он верно оценил положение и понял, что только быстрота может спасти положение и что легко утраченное едва ли, даже с трудом, сможет быть возвращено. Именно в быстроте действий он видел свой долг перед Родиной, что не было понято многими из его современников. Этой заслуги Невельского никогда не забудет наша Родина, которой он беззаветно служил.

Бросая позднее взгляд в прошлое, Г. И. Невельской писал, что если бы он ограничился одной доставкой груза, вмененной ему в качестве основной задачи при отправке «Байкала» в Петропавловск, если бы, несмотря на ответственность, он не решился бы итти из Петропавловска в Амурский лиман, "то и наши суда в Тихом океане и защитники Петропавловского порта, отбившие с успехом англо-французский флот, и имущество, находившееся в Петропавловске, всё могло стать трофеем неприятеля, а край занят какой-либо иностранной державой". Если этого не произошло, то в том заслуга никого иного, как Г. И. Невельского, своей дальновидностью и настойчивостью в достижении цели предупредившего возможность этих грустных последствий, которых не давал себе труда увидеть близорукий Нессельроде. Если бы низовья Амура уже не были заняты Невельским, у неприятельской эскадры не было бы причины блокировать Амур и тем самым фактически признать в окружающей его территории владения России. Именно на это обстоятельство ссылался потом Н. Н. Муравьёв, ведя в Айгуни переговоры с китайским уполномоченным князем И-Шан об окончательном установлении государственных границ. Из сказанного, вытекает, что, не действуй Невельской столь решительно, край мог бы быть навсегда потерянным для России. Так оценивал результаты саоей деятельности на крайнем Востоке России сам Невельской.

Не желая, чтобы голоса его критиков и недоброжелателей и нападки их на деятельность руководимой им Амурской экспедиции остались без ответа, Г. И. Невельской предпринял работу по составлению своих записок и в заключительных строках писал, что как начальник её он счел своей священной обязанностью в интересах истины изложить вое события с фактической точностью в последовательном порядке.

Последние 20 лет жизни деятельность Г. И. Невельского протекала в С.-Петербурге. Он был произведен в вице-адмиралы, a, с 1 января 1874 года в полные адмиралы. Работал он в Ученом отделе Морского технического комитета, куда, по циничному, выражению министра Н. К. Краббе, назначали или уже "полуживых или малодеятельных". Г. И. Невельской не принадлежал ни к числу первых, ни тем, более ко вторым. Назначение его в Комитет было для молодого в то время адмирала (ему было 46 лет) почетной ссылкой, назначенной правительством за самостоятельность действий и мнений. Его никогда больше: не отпускали в плавание; рожденный для моря, его родной стихии, он до конца своих дней не посетил палубы корабля. Умер Г. И. Невельской совсем не старым, в возрасте 63 лет, 17(29) апреля 1876 года.

Признание пришло позднее. 26 октября 1897 года во Владивостоке, т. е. на правобережье Амура, куда к корейской границе Невельского не пускал Нессельроде, строго-настрого запрещая вести здесь какие бы то ни было исследования, Невельскому и его сотрудникам в торжественной обстановке был открыт сооруженный по всенародной подписке памятник. Но вечным памятником Невельскому будут его исследования, в результате которых было доказано:

а) наличие морского пролива между материком и Сахалином и доступность Амура и Амурского лимана для морских кораблей;

б) были открыты: заливы Счастья, Николая, Советская Гавань и Невельского;

в) географически изучены и положены на карту: юго-западное побережье Охотского моря, Амурский лиман и северная часть Татарского пролива, долина р. Амура и его притоков: Амгуни, Горина, Хунгари и многих других, вплоть до Уссури, предгорьев Буреинского и Станового хребтов, установлено положение и истоки многих рек и горных перевалов, описана береговая линия Татарского прилива от устья Амура до Советской Гавани, открыты месторождения каменного угля на Сахалине, нанесены на карту его берега и произведено первое подробное географическое изучение не только их, но и внутренних районов острова; при этом всюду определились астрономические пункты, которых в общей сложности насчитывалось несколько сот.

Невельским был основан ряд и поныне существующих городов и населенных пунктов: Николаевск-на-Амуре, Мариинск и др. и, наконец, доказало отсутствие у Китая прав на владение левобережьем Амура и правобережьем Уссури, что в результате дало возможность приобрести для нашей Родины огромный край площадью свыше 1 миллиона квадратных километров и выход к морю из Восточной Сибири. Таков далеко не полный перечень всего сделанного Г. И. Невельским в области географического изучения Приморья и Приамурья.

Н. Н. Муравьёв-Амурский вскоре после смерти своего старого сотрудника, отмечая сделанное Невельским, которого он не на много пережил, вспомнил его и с полной объективностью писал, что "ряд предшествовавших Невельскому экспедиций, посетивших берега Приамурья, достигли славы, но ни одна из них не принесла Отечеству той пользы, какую принёс Невельской",

С небольшими средствами, материальными и человеческими {Из составленного Г. И. Невельским отчета о работах экспедиции видно, что за пятилетие с 1860 по 1855 год на неё было отпущено и израсходовано всего 64 000 рублей, включая стоимость содержания личного состава экспедиции и отпускаемого для неё продовольствия, а личный состав её даже в конце деятельности экспедиции (1854–1855 гг.) не на много превышал сто человек. Между тем содержание одного камчатского губернатора за тот же срок значительно превышало указанную сумму. Одно это говорит о совершенно ненормальных, до полных самоотверженности условиях работы Невельского.}, испытывая во всем большой недостаток, Г. И. Невельской за короткий срок сделал действительно чрезвычайно много для познания до него совершенно неизвестного края, о котором ходило так много небылиц, поддерживаемых авторитетом столь крупных исследователей, как Лаперуз, Крузенштерн и Миддендорф. В том, что ему во-время удалось рассеять эти заблуждения и обнаружить научную истину, и заключается значение открытий Г. И. Невельского, отважного и инициативного исследователя, новатора и патриота. Советская географическая наука чтит и отдаёт Невельскому дань уважения и признательности не только как учёному, но и как замечательному русскому человеку и гуманисту, который, подобно С. П. Крашенинникову или Н. Н. Миклухо-Маклаю, в отличие от западноевропейских культуртрегеров, учил и требовал внимательно и с любовью, по-братски относиться к обычаям и жизни местного населения и лишь примером своим приобщать его к завоеваниям общечеловеческой культуры. В заключение остается пожелать, чтобы в 1950 году, когда исполнится 100 лет со дня поднятия русского флага в низовьях Амура, была исправлена историческая ошибка, и не только наиболее узкая часть, но весь Татарский пролив, на берегах которого не обитали никогда никакие татары, получил имя открывшего его как пролив замечательного русского патриота, географа-исследователя, капитан-лейтенанта Геннадия Ивановича Невельского.

Л. Г. Каманин.

Глава первая. Исторические судьбы Приамурья до заключения Нерчинского трактата

Краткое обозрение событий, совершившихся на реке Амуре с 1648 по 1689 год. — Первоначальные сведения о Приамурском крае. — Поярков и его экспедиция с 1643 по 1646 год. — Хабаров и его завоевания в Приамурском крае. — Степанов. — Возобновление Албазина. — Наше положение на Амуре в 1684 году. — Осада Албазина китайцами. — Её последствия.

Действия наших моряков на отдалённом Востоке с 1849 по исход 1855 года, то-есть со времени прибытия в Амурский лиман военного транспорта «Байкал» до времени перенесения из Камчатки на устье реки Амура (в Николаевск) Петропавловского порта и сосредоточения здесь нашей эскадры, находившейся тогда в Восточном океане¹, имеют непосредственную связь с событиями, совершившимися на реке Амуре с 1643 по 1689 год, и различными затем эспедициями, являвшимися в Охотское море и Татарский залив², а потому, чтобы уяснить всю важность упомянутых действий, составляющих основание к утверждению за Россией Приамурского и Приуссурийского краёв с островом Сахалином, необходимо представить краткий обзор всех предшествовавших 1849 году событий, совершившихся на отдалённом Востоке и их последствия. Эти события в главных чертах таковы.

В первой половине XVII века отважная вольница русских искателей добычи распространила владения России до прибрежьев Охотского моря. На реке Лене явились остроги Киренский и Якутский, а на реке Уде — Удский. Здесь-то в 1639 году русские узнали от тунгусов о существовании по южную сторону гор больших рек: Джи (Зеи), впадающей в Шилькар (Амур)³, которая, в свою очередь, впадала в Шунгал, или Сунгари-Ула (Сунгари), и что в Шунгал вливается большая река Амгунь, по которой живут тунгусы; что к ним наткисы⁴ привозят с Шунгала хлеб и разные материи и рассказывают, будто бы на реках Джи и Шилькаре живут дучеры⁵ и дауры⁶, занимающиеся хлебопашеством, что у них много скота, материй и серебра и, наконец, что вся страна по Шилькару, Джи и Шунгалу изобилует пушными зверями. Этих известий было достаточно, чтобы двинуть нашу вольницу в те неведомые и далекие страны. По распоряжению якутского воеводы Петра Петровича Головина в июне 1643 года была снаряжена туда партия из 130 человек вольницы, казаков и промышленников, под командою казака Пояркова⁷. Поярков, следуя из Якутска по Лене, повернул в Алдан и, достигнув устья реки Учура, направился по этой реке и по её притоку Гонаму. Здесь застали его холода; он бросил свои лодки, с 90 охотниками из команды перевалил на лыжах по глубокому снегу через Становой хребет и, таща за собою на салазках провиант и оружие, вышел к вершине реки Брянты⁸. Следуя по этой реке и по Джи (Зее), Поярков со своей вольницей к весне 1644 года достиг Шилькара (Амура), имея на пути по Зее неоднократные стычки с туземцами. Затем Поярков направился на лодках вниз по Амуру и, пройдя щёки, где река, прерывает горы, вступил в реку Шунгал {Часть реки Амура от устья Сунгари до лимана называлась туземцами и китайцами Шунгалом. Они считали эту часть продолжением Сунгари (Шунгала).} (Сунгари). Эту последнюю он принял за продолжение Шилькара, а потому Шилькар и часть Шунгала названы им одним именем Амур. Следуя далее, он достиг её устья, где у гиляков, близ Амгуни основал острог и остался в нём зимовать.

Подчинив гиляков России и собрав с них ясак: 12 сороков соболей и 16 собольих шуб, он, с открытием навигации 1645 года, пустился к северу, вдоль берега Охотского моря. Три месяца Пояркова, носило на льдах по морю и наконец, выкинуло на берег близ устья реки Удьи⁹. На устье этой реки Поярков зазимовал, а весною следующего 1646 года перешел отсюда через горы на верховье Маи; построив здесь лодки, он спустился по этой реке в Алдан и Лену и 12 июля того же года прибыл в Якутск.

Это, был первый поход русских в Приамурский край, продолжавшийся три года и открывший путь дальнейшим предприятиям. Поярков со своею горстью отважной вольницы в продолжение трех лет прошел более 7 000 вёрст, три раза зимуя на пути, и о результатах своего путешествия, преисполненного неимоверных трудов, донес якутскому воеводе Головину, что по рекам Шилькару и Шунгалу живут дучеры и дауры и что эта страна называется ими Даурией. За даурами, доносил он, по Шунгалу, до реки Уссури и ниже ее на 4 дня пути, обитают гольды или ачаны, далее наткисы, а затем гиляки; что эти народы, никому не подвластны. В заключение Поярков представил, что этот край можно подчинить русскому владычеству, имея 300 человек хорошо вооружённого войска. Из числа этих людей он предлагал половину оставить в трёх или четырёх острогах, а остальных 150 человек употреблять на разъезды для усмирения тех из иноземцев, которые окажутся непокорными и не будут платить ясак, ибо, по его мнению, от всех обитающих в этой стране жителей нельзя ожидать серьезного сопротивления. Что же касается до продовольствия этих войск, то его найдётся в изобилии у туземцев. Такое мнение о лёгкости приобретения Амура было весьма естественно, ибо Поярков, незнакомый еще с краем, упустил из виду самое важное обстоятельство: что по реке Шунгалу (Сунгари) местное население могло ожидать на помощь появления военных сил из соседней с этим краем Маньчжурии, тем более, что в это время вместо монгольской династии вступила на престол Китая династия маньчжурская.

Рассказы Пояркова о богатстве края и его обитателях побудили Хабарова в 1649 году явиться к якутскому воеводе Дмитрию Андреевичу Францбекову с просьбою дозволить ему итти на Амур, набрав с собою вольных людей, которых он будет содержать на свой счет. Ерофей (Павлович) Хабаров¹⁰ был сольвычегодский уроженец, промышленник. Цель этого похода состояла в приведении дауров в ясачное положение. 6 марта 1649 года якутский воевода дал ему наказную память и несколько казаков. Отряд Хабарова, при отправлении из Якутска, состоял из 70 человек. Хабаров не следовал по тому пути, по которому шел Поярков; тунгусы показали ему другую дорогу на Амур, а именно: по рекам Элекме и Тунгиру, затем волоком через Становой хребет на реку Урку¹¹, а по ней до реки Амура.

В первое лето 1649 года Хабаров дошел до устья Тунгира. 18 января 1650 года он пошёл вверх по реке Тунгиру, перевалил через хребет и достиг реки Амура. Имея с собой мало людей, Хабаров вернулся тем же путём в Якутск. Якутский воевода дозволил ему набрать больше людей, и Хабаров в 1651 году снова отправился на Амур, остановился при устье речки Албазин и основал город того же названия. Отсюда он со своей командой пошел вниз по реке.

Первое встреченное им от Албазина место состояло из трёх городков. Хабаров, пробыв здесь 6 недель, поплыл вниз по Амуру и достиг устья реки Зеи, ниже которой, на правом берегу Амура, стоял город Толчин¹². Жители этого города и окрестностей приняли присягу в верности русским и обязались платить ясак, но после этого все они бежали, Хабаров сжёг Толчин и пошел вниз по Амуру; шесть дней он плыл до Шунгала. За Шунгалом жили ачане¹³; у них, около устья Уссури, Хабаров остался зимовать в большом Ачанском улусе. Укрепившись в нем, он отрядил сотню людей из своей команды, вверх по Амуру, искать добычи. Туземцы в числе 1 000 человек напали на 70 русских, оставшихся в Ачанске; русские отразили это нападение: ачане и дауры бежали.

Отправленная партия вернулась с судами, нагруженными добычей и продовольствием. Хабаров начал приводить Ачанск в оборонительное положение. Такая предосторожность оказалась не лишней. Отражённые нашими казаками дучеры и ачане просили помощи у маньчжуров, и наместник китайского богдохана в Маньчжурии приказал князю Изинею в городе Нюм-гуте [Нингута]¹⁴ собрать войско и итти на русских. 2 000 маньчжуров, с князем Изинеем, отправились на помощь ачанам и дучерам; три месяца шло это войско до местопребывания Хабарова; оно имело 8 пушек, 30 фузей и 12 папардов (орудие из глины, употреблявшееся для подорвания стен). 24 марта 1652 года маньчжуры подошли под Ачанский город и открыли по нему пальбу. Целый день с обеих сторон шла перестрелка; неприятель успел сделать пролом в стене и ворвался в город. Хабаров отбил это нападение и затем сделал вылазку, взяв у неприятеля две самые большие пушки и обратив их на него.

Неприятель, потеряв 670 человек убитыми и большую часть запасов, отступил. С открытием навигации Хабаров отправился вверх по реке для избрания расположенного ближе к Якутску места, откуда можно было бы иметь помощь в случае вторичного нападения маньчжуров. Между Шунгалом и Зеей Хабаров встретил 140 казаков, посланных к нему из Якутска с порохом и свинцом. Соединившись с ними и продолжая путь далее, вверх по Амуру, он намеревался поставить на устье Зеи острог, но здесь начались несогласия и раздоры в его отряде, из которого 100 человек бежало на грабёж. Лишённый более трети своего отряда, Хабаров должен был оставить свое намерение и, продолжая подниматься с остальными людьми вверх по реке, достиг устья реки Кумары¹⁵, где построил укрепленный острог. С нарочными людьми, отправленными отсюда в Якутск, Хабаров требовал оттуда подкрепления в 600 человек для завоевания реки Амура, но из Якутска не могли послать такого большого отряда и с теми же посланцами написали об этом просьбу в Москву.

В Москве, еще до прибытия этих посланцев, вследствие полученных от якутского воеводы донесений о действиях Пояркова и Хабарова на Амуре, решено было отправить к Хабарову помощь и восстановить порядок. С этой целью в 1652 году послан был из Москвы дворянин Дмитрий Иванович Зиновьев, которому было поручено поощрить казаков на Амуре, прибавить к находящейся там команде 150 человек, усилить их снарядами и наконец приготовить всё нужное к отправлению на Амур 3 000 войска, которое предполагалось двинуть туда под командой князя Ивана Ивановича Лобанова-Ростовского. Предположение это, однако, не осуществилось, а между тем слава о Приамурском крае всё более и более распространялась по Сибири. Всё население Лены до Верхоленска стремилось туда, и многие бежали тайно, так что необходимо было принять меры для прекращения побегов.

Зиновьев прибыл на Амур в августе 1653 года и встретился с Хабаровым в устье реки Зеи. Его прибытие не порадовало казаков, потому что он, главным образом, приехал для того, чтобы восстановить порядок в этой вольнице и по возможности обратить их к земледелию. Последнее было особенно необходимо, чтобы заготовить продовольствие для войска, которое предполагалось сюда отправить. Казаки не были привычны к такому труду, они до тех пор ходили по Амуру только с целью поживы.

К неудовольствию казаков Зиновьев взял в Москву Хабарова, а вместо него оставил Онуфрия Степанова. В Москве Хабаров был принят милостиво и пожалован саном боярина, но на Амур уже более не поехал.

Степанов с устья Зеи, из Зейского острога, отправился вниз по Амуру, входил в реку Шунгал, добыл там много хлеба и зимовал у дучеров (близ Хинганского хребта, около устья реки (Буреи). Весной 1654 года он пошел вверх по Шунгалу и после трёхдневного плавания встретился с маньчжурским отрядом. Последний не хотел пускать его далее, вверх по реке, но после краткого боя русские обратили отряд в бегство. Степанов собрал ясак с дауров, дучеров и ачан и расположился зимовать в Зейском остроге. Вскоре после этого из Енисейска через Байкал на подкрепление Степанову прибыл сотник Петр Бекетов. На пути, у устья реки Нерчи, он основал Нерчинский острог. Бекетов и Степанов на зиму расположились в Кумарском, Албазинском и Зейском острогах; они подчинили владычеству России все завоевания Хабарова, то-есть земли дауров, дучеров, гольдов, наткисов, гиляков и страну вверх по течению Шунгала, до хребта. Главные наши силы на Амуре были тогда сосредоточены в Кумарском остроге.

Маньчжуры так много терпели от наших казаков, ходивших даже внутрь их страны, что решились удалить русских из Кумарского острога. Для этого в 1655 году они собрали до 10 000 войска с 15 орудиями и повели осаду острога. 20 марта они начали стрелять по острогу и в ночь, с 24-го на 25-е число сделали приступ, но русские отбили их и обратили в бегство. Неприятель снял осаду и отступил, потерпев большой урон в людях: у него было взято 2 пушки, до 800 ядер и более 30 пудов пороха [около 500 кг ]. Собранный с покоренного Приамурского края ясак и отбитые у маньчжуров трофеи Степанов отправил в Москву. Там, по получении этих известий, предположено было сделать из Приамурского края особое воеводство, совершенно, отдельное от Якутского и Нерчинского, но для этого ожидали окончательного нашего утверждения на Амуре. На следующий год (1656) Степанов из Кумарского острога поплыл вниз по Амуру, входил в реку Сунгари и поднимался по ней до маньчжурского города Нингуты, взял здесь огромное количество хлеба и других продовольственных запасов и, отправив всё это нашим острогам, сам поплыл вниз по реке. У гиляков, против устья реки Амгуни, он построил Косогорский острог, в котором остался зимовать. На следующий 1657 год, собрав с гиляков и наткисов богатый ясак, Степанов пошел вверх по Амуру; на этом пути он встретил берега пустыми и все селения разрушенными. По призыву китайского богдохана все жители с Амура переселились внутрь Маньчжурии; казакам, чтобы не умереть с голоду, пришлось трудиться самим. Степанов был в величайшем затруднении: казаки, не привыкшие ни к дисциплине, ни к труду, начали производить набеги на маньчжуров и грабить их. Повелений из Москвы — жить мирно с туземцами и маньчжурами, и отнюдь не производить набегов и грабительства — казаки и вольница не слушали: на Амуре была полная анархия. Между тем в 1656 году приказом из Москвы воеводой в Нерчинский край был назначен енисейский воевода Афанасий Филиппович Пашков; ему же поручено было иметь главное начальство и на Амуре. Пашков, следуя на Амур в 1658 году, укрепил Нерчинск и основал здесь главное свое местопребыванье. Степанову на Амур он послал указ и строжайшее подтверждение, чтобы казаки не ходили в Маньчжурию, а занимались хлебопашеством и вообще чтобы не производили набегов и грабительств, а жили бы в мире". Несмотря на это, Степанов с 590 казаков отправился на фуражировку, вверх по реке Сунгари, в Манчжурию и там встретился с большой силой манчжуров. Произошла упорная битва: 270 казаков и с ними Степанов были убиты, остальные бежали; чисть из них вернулась к Якутск, а 17 человек в 1661 году явились с этим известием в Нерчинск, к воеводе Пашкову. С этих пор д0 1665 года на Амуре не произошло ничего замечательного.

Во избежание дальнейших столкновений с китайцами на Амуре, в 1675 году из Москвы было отправлено в Китай посольство; посланником был переводчик посольского приказа грек Николай Спафарий. Это посольство не добралось до Пекина и не имело никаких последствий.

В 1681 году из Албазина была послана на реку Амур экспедиция для приведения амгуньских, тугурских и других, живущих на побережье племён в ясачное положение. В этих видах и были основаны на реках Амгуни и Тугуре остроги: на Амгуни, при устьях рек Делина и Немилена: Усть-Делинский и Усть-Немиленский, а на Тугуре — Тугурский. Все население по берегам этих рек было подчинено русскому владычеству. Таким образом, к 1681 году не только весь Приамурский край составлял владение России, но, благодаря влиянию на туземцев из Ачанского и Косогорского острогов, мы, кроме того, владели бассейном реки Уссури и частью Сунгари, до гор¹⁶. Положение наше на реке Амуре в то время было таково: главный и укрепленный пункт страны был Албазин, затем остроги по Амуру, вниз от Албазина: Кумарский, Зейский, Косогорский и Ачанский; нa реке Амгуни — Усть-Делинский и Усть-Немиленский, а на реке Тугуре в 100 км от её устья — Тугурский. Кроме того по реке Амуру находились земледельческие деревни и слободы: Андрюшкина, Игнатина, Монастырщина, Покровская, Озёрная и другие¹⁷.

В 1684 году весь Приамурский край был назван отдельным Албазинским вовеводством; городу Албазину были даны особый герб и печать. Первым воеводою был Алексей Толбузин.

Между тем китайцы и маньчжуры, встревоженные нашим соседством и влиянием на сопредельные с Манчжурией страны, решили выжить русских с Амура. Наши посты по реке от Албазина сделались первым предметом их нападения. Все они были ими разорены, а в 1685 году неприятельская сила, состоявшая из 5 000 человек, приплывших на 100 судах, и 10 000 человек, прибывших из Цицикара сухим путем с 150 полевыми и 50 осадными орудиями подступила к Албазину и потребовала его сдачи. 12 июня 1685 года, после того как албазинцы отвергли предложение маньчжуров о добровольной сдаче, началась канонада с маньчжурских батарей. В Албазине было всего 450 человек гарнизона под начальством воеводы Толбузина; недостаток огнестрельного оружия и снарядов не дозволил русским отстоять острожек, и неприятельская артиллерия разрушила его. Наши вступили в переговоры, и неприятель согласился отпустить Толбузина с его командою и жителями Албазина в Нерчинск; только 25 человек приняли предложение маньчжуров отдаться им и увлекли с собою священника Максима Леонтьева, основавшего в Пекине первую русскую церковь. Албазин был разорен, и неприятельская сила потянулась в Айгунь — маньчжурский город, основанный перед этим ниже устья Зеи, на правом берегу Амура. Несмотря однако на такой дурной оборот наших дел в Даурии, соседнее с нею Нерчинское воеводство сделало снова попытку занять Албазин и Приамурский край; поэтому в 1686 году, по приказанию нерчинского воеводы Власова, албазинские выходцы с полковником Афанасием Бейтоном и тем же Толбузиным отправились на Амур и возобновили разрушенный Албазин. На берегах Амура снова появились наши острожки и население; русские попрежнему начали обрабатывать брошенные ими поля, а инородцы стали вносить им ясак.

Китайцы и маньчжуры встревожились нашим вторичным поселением на берегах Амура, и китайский император Кахан-Си дал повеление во что бы то ни стало выгнать русских с Амура. В июне 1687 года перед Албазином явилось маньчжурское войско, состоявшее из 8 000 человек с 40 орудиями. Русские сожгли все дома вне крепости, перешли в неё и выкопали себе там землянки; всех наших в крепости было 736 человек. Маньчжуры прикрыли свой лагерь деревянной стеной, но русские уничтожили ее; тогда неприятель окружил свой стан земляным валом и поставил на нем пушки. 1 сентября маньчжуры пытались взять крепость, но были отбиты с большой потерей. К несчастью, между осаждёнными в Албазине открылась цынга, и к довершению бедствий храбрый воевода Толбузин в сентябре был убит пушечным ядром. После него начальство принял полковник Бейтон. Несмотря на постоянное действие полевой и осадной маньчжурской артиллерии, осада Албазина шла безуспешно; в конце ноября неприятель переменил её на блокаду, а в мае 1688 года блокаду снял и отступил на 4 версты. У Бейтона в Албазине оставалось только 66 человек, остальные же частью были убиты, а частью умерли от цынга. Неприятель потерял более половины войска. В это время приехал из Пекина гонец с повелением богдохана о прекращении осады Албазина под тем предлогом, что о разграничении земель идут с обеих сторон переговоры. Маньчжуры и китайцы отступили от Албазина и 30 августа 1688 года возвратились в Айгунь.

Глава вторая. Нерчинский трактат

Посольство Головина и заключение Нерчинского трактата в 1689 году. — Величайшая заслуга Головина заключается в первом пункте трактата. — Мнение китайского правительства. — Наше положение после Нерчинского трактата.

В Москве поняли, что без утверждения границ между Россией и Китаем нельзя прочно владеть краем, а потому были посланы в Пекин один за другим два гонца, канцеляристы Венюков и Логинов, с уведомлением о начале переговоров и о назначении с нашей стороны уполномоченным окольничьего Федора Алексеевича Головина. Вторым лицом при переговорах был нерчинский воевода Иван Астафьевич Власов; делами управлял дьяк Семен Корницкий. С китайской стороны были высланы 8 сановников, которые прибыли в окрестности Нерчинска с огромной свитой и 10 000 пешего и конного войска, под предлогом доставления посольству съестных припасов. В качестве переводчиков с китайцами были два иезуита: Жербильон и Перейра. С нашей стороны у Головина и во всем Нерчинском крае было менее 500 человек войска. При таком перевесе китайцев в численной силе Головин не мог делать настоятельных требований об уступке России Приамурского края, а китайцы, вместо мирных переговоров, начали прямо грозить нападением на Нерчинск, если Головин не согласится на их предложение уничтожить Албазин и отдать всю Даурию Китаю. Головин протестовал против этих насильственных действий и не соглашался на подобное предложение. Тогда китайцы начали вооружать против нас недавно покорённых бурятов Нерчинского края и вместе с ними готовились осаждать Нерчинск, в котором находилось наше посольство; при этом свое требование они повторили Головину в виде ультиматума.

Головин, находясь в таком безвыходном положении, предложил китайцам прислать проект о разграничении. 21 августа этот проект был прислан Головину китайцами в следующем виде: "Граница между Россией и Китаем должна итти от вершины река Горбицы до истоков реки Уды, а отсюда по вершинам гор, направляющихся к северу и оканчивающихся Чукотским носом". Вместе с присылкою проекта они просили немедленного ответа на него. На этот раз они изменили смысл проекта, так как в предлагавшемся в первый раз условии, в виде ультиматума, на который Головин согласился, "граница была означена по Хинганскому хребту, до моря, а о северных горах и Чукотском носе ничего не упоминалось". На этот проект с его несообразными требованиями Головин не отвечал.

Китайские уполномоченные, прождав 3 дня ответа от Головина и видя, что он никак не согласится с их предложением и что принудить его к этому могут только военные действия, боялись делать насилие, которое не привело бы ни к какому результату, а только навлекло бы гнев богдохана, и объявили Головину, что они отказываются от последнего предложения, и желают с ним кончить дело на основании первого их предложения, на которое он согласился. К этому побуждали еще китайцев, во-первых, иезуиты и, во-вторых, желание их отстоять во что бы то ни стало Даурию, под которою они понимали всю страну по течению Амура, до слияния этой реки с рекою Сунгари.

Так как ни китайцам, ни Головину не были хорошо известны приморские страны, и Головин усматривал, что китайцы хлопочут главное о Даурии, где все реки, впадающие в Амур, как-то: Зея, Бурея и другие, текут с севера на юг, то, по возобновлении переговоров, он настаивал, чтобы в трактате было упомянуто о направлении рек и чтобы страна к морю оставалась без разграничения. Китайцы согласились, и 27 августа (6 сентября) 1689 года был подписан Нерчинский трактат — первый и самый важный дипломатический акт в сношениях России с Срединным государством.

Первые два пункта этого трактата, относящиеся к Приамурскому краю, выражены так. "Река, именем Горбица, которая впадает, идучи вниз, в реку Шилку с левые стороны, близ реки Черной рубеж между обоими государствы постановить; такожде от вершины тоя реки каменными горами, которые начинаются от той вершины реки и по самым тех гор вершинам до моря протяженным, обоих государств Державу тако разделить яко всем рекам, малым или великим, которые с полуденные стороны сих гор впадают в реку Амур, быти под владением Хинского государства: такожде всем рекам, которые с другая стороны тех гор идут, тем быти под державою царского Величества Российского Государства… и всякие земли, посреди сущие меж тою… рекою Удью и меж горами, которые до границы подлежат, не ограничены ныне да пребывают, понеже на оны земли… великие и полномочные послы не имеюще указу Царского величества отлагают неограничены до иного благополучного времени, в котором… царское величество и бугдоханово высочество похощут о том обослатися послы или посланники любительными пересылки, и тогда, или чрез грамоты, или чрез послов, тые… неограниченные земли покойными и пристойными случаи успокоити и разграничити могут". В третьем пункте трактата сказано: город Албазин, который построен был со стороны царского величества, разорить до основания и также на Амуре пребывающих всех русских людей со всеми при них запасами и пожитками перевести в пределы царского величества.

Вследствие этого договора осенью 1689 года и весною 1690 года все люди из Албазина и с Амура перешли в Нерчинск, а Албазин был сожжен маньчжурами до основания¹⁸.

Сибирская летопись того времени так говорит об этом происшествии: "Россияне несправедливым образом, перемогающею силою неприятелей, с Амура вытеснены, и что еще несправедливее — насильственным мирным заключением река Амур за китайцами осталась" {Ежемесячные сочинения, октябрь, 1757 г., стр. 328.}. Этот краткий обзор событий, совершившихся на реке Амуре с 1643 по 1689 год, ясно показывает, что не желание завладеть и утвердиться в бассейне одной из величайших рек, вливающихся в Восточный океан, а заманчивые слухи о богатстве обитающих там народов и жажда корысти вызвали предприимчивых завоевателей Сибири — вольницу казаков и промышленников — на подвиг завладения Амуром. Но здесь наша вольница встретила независимые народы, соседственные сильному и устроенному государству, всегда готовому подать им помощь. В остальной Сибири эта отважная вольница не встречала таких препятствий и потому не могла предвидеть, что действия её в Приамурском крае должны быть совершенно иные и более сообразованы с условиями страны. "Предприятия русских на Амуре в XVII столетии, — говорит Риттер, — могли бы иметь важные последствия, если бы они умели воспользоваться завоеваниями Хабарова, которые открыли им возможность проложить путь к крайним пределам Азии и основать богатую житницу". Действительно, того и другого мы могли бы достигнуть весьма легко, а именно следовало бы: а) учредить порядок и дисциплину между вольницей русских на Амуре; б) прекратить разъезды казаков на грабежи к инородцам и в Маньчжурию; в) стараться, привлекать население Приамурья к себе ласковым с ним обращением, строгим ограждением неприкосновенности их собственности, уважением коренных их обычаев и уничтожением сбора с них ясака; наконец г) основанием по берегам Амура и его притоков земледельческих поселений.

Между тем московское правительство, сознавая вею важность открытий Пояркова и завоеваний Хабарова, посылает на Амур, как мы видели, с упомянутою выше целью Зиновьева. Как лицу, облечённому высшей правительственной властью, Зиновьеву следовало бы, пользуясь любовью казаков к Хабарову и уважением всех находившихся на Амуре русских, вместе с ними и с помощью из Якутска и Нерчинска, устаноъвить, в сказанных видах, порядок и твердую власть, на Амуре и направить Хабарова к поддержанию этого. Но Зиновьев, увезя с собою Хабарова, оставляет на Амуре вместо него Степанова, человека, не понимающего важности лежащей на нем обязанности, — грубого, дерзкого и способного только производить грабежи и набеги. Затем московские приказы, не принимая во внимание, что завоеванием Амурского бассейна обязаны были распоряжениям из Якутска и что поэтому якутские воеводы, как лица, близко заинтересованные в этом славном деле, могли бы с большим вниманием наблюдать за порядками на Амуре и с энергией помогать там нашему водворению и утверждению, а также что сообщение Якутска с Приамурским краем не может быть прервано неприязненными покушениями, вместо того чтобы оставить этот край, требующий установления в нем порядка и беспрестанной помощи, в непосредственном ведении якутских воевод, делает его отдельным под управлением Степанова и через это уничтожают рвение к нему из Якутска. После Степанова этот край поступает под непосредственное начальство и управление Пашкова, человека более заинтересованного завладением Забайкалья, чем Амура. Пашков останавливается в Нерчинске, заботясь не о приведении в порядок дел на Амуре, а об обеспечении сообщения Нерчинска с Иркутском. Воздвигается Албазин, из которого по следам Степанова в соседнюю Маньчжурию отправляются партии за поживой. В это же время московские приказы, как бы довольные присылкою с Амура ясака, вместо того, чтобы озаботиться скорейшей высылкой туда надлежащих военных сил, требованных еще якутскими воеводами, — медлят и ограничиваются одними пустыми переговорами и отписками. Китайское правительство, усматривая постоянный хаос на Амуре и не предвидя конца набегам на соседственную провинцию — Маньчжурию, находится в необходимости принять решительные меры. Когда китайское войско, уничтожив все русские остроги в Приамурском крае, подступило к единственному оставшемуся у нас пункту — Албазину, в Москве только тогда как бы опомнились и снарядили Головина с 500 казаков. Головин, вступив в Забайкалье, находит этот край не только не устроенным, но и не огражденным от беспрестанных на него нападений монголов. Он вынужден употребить для этого почти всю приведённую им силу, лишается поэтому средств заставить китайцев уважать общенародные государственные права и, являясь таким образом как бы в плену у китайцев, подписывает Нерчинский трактат, по которому Россия лишается всех завоеваний Хабарова.

Всё вышесказанное ясно показывает, что такая печальная развязка произошла единственно от тогдашних приказных правителей, а не от того, как утверждают и настоящие приказные бюрократы¹⁹, что будто бы не наступила тогда еще пора для русских завладеть Амуром.

Но, каковы бы ни были московские приказные ошибки и дикие, своекорыстные побуждения амурской вольницы, приведшие к таковым печальным для России последствиям, беспристрастное потомство должно помнить и с удивлением взирать на геройские подвиги самоотвержения первых пионеров Приамурского края, часто платившихся жизнью и кровью за свое молодечество и удаль. Потомство с признательностью сохранит имена их, дошедшие до нас в сибирских повествованиях, потому что они первые проложили путь по неизвестной реке, открыли существование неизвестных до того времени народов и, хотя не оставили никаких сведений о главном обстоятельстве, обусловливающем значение реки и страны, ею орошаемой, — именно о состоянии её устья и прибрежий, но уже своим водворением на её берегах доставили России неоспоримое право к возвращению этой страны.

Чтобы понять вместе с этим огромную заслугу, оказанную России Головиным, необходимо обратиться к смыслу первого пункта заключенного им Нерчинского трактата. Мы видели, что маньчжуры и туземцы под рекою Амуром разумели только ту часть реки, которая идет до устья Сунгари²⁰, и знали, что только две большие реки, Зея и Бурея (притоки Амура), вытекают из каменных, пограничных гор и текут на юг. Мы видели также, что горы, идущие к северу от вершины реки. Уды, огибающие Охотское море и оканчивающиеся Чукотским носом, не приняты за пограничные, а оставлены во владении России; следовательно, граница наша, долженствовавшая итти по горам, из которых выходят реки Зея и Бурея, — не могла иметь направление северное, а какое-либо иное, с условием, что горы эти, принятые за пограничные, должны упираться в море, но в какое море: Охотское или Корейское — не обозначено, а между тем оба эти моря омывают прибрежья Приамурского бассейна. Сопоставляя все эти обстоятельства со смыслом выражения Нерчинокого трактата, то-есть, что граница России от верховья реки Горбицы должна итти по становому Хинганскому хребту до верховьев реки Уды, а оттуда по тому же хребту, до моря протяженному, и что все реки, выходящие из этого хребта и идущие от него по всем направлениям, кроме южного, принадлежат России, выходит, что Головин, настояв на таком выражении в трактате, обусловил только границу собственно Даурии, следовательно, только то пространство реки Амура, которое принималось маньчжурами за Шилькар или Маму; все же остальное пространство бассейна реки Амура до моря оставил не только неопределённым, но главное — в зависимости от направления пограничных гор, верховья реки Уды и рек, вытекающих из этих гор, а также от того обстоятельства, в какое море эти горы упираются: в Охотское или Корейское.

Эти-то обстоятельства и оставили за Россией полное право на возвращение от Китая Амурского бассейна. Весьма естественно, что они и возродили в сибиряках надежду на скорое утверждение этой страны за Россией. Сожаление о потере Приамурского края распространялось в то время еще более рассказами вышедших с Амура людей; они долго не могли забыть привольного житья своего в этом крае. Название благословенной земли, оставшееся между потомками Албазинского воеводства, вполне говорило сибирякам в пользу его. Да и могли ли албазинцы забыть землю, которую отстаивали с такими усилиями, имея дело с сильными тогда маньчжурами, покорившими Китай и все соседние с ним народы. Действительно, происшествия, совершившиеся тогда на Амуре, составляют ряд беспримерных подвигов русских, и эти подвиги занимают лучшие страницы в истории колонизации Сибири. Что же касается до неумеренной молвы о природных богатствах тамошнего края, о котором албазинцы в отписках и летописях своих отзывались с таким преувеличением, то это было только влечение к новому поселению, которое без сомнения было лучше Якутского и соседнего с ним Нерчинского края. Казакам в особенности нравилась вольная безответственная жизнь: они свободно разъезжали по Амуру и Сунгари, собирали ясак и брали, что хотели. Смелость их доходила до того, что многие из них ходили даже внутрь Маньчжурии. Подобная жизнь была по сердцу российской удалой вольнице. В течение немногих лет по Амуру было построено несколько острожков, деревень, крестьянских заимок, мельниц и однодворок. При усиленных военных действиях с маньчжурами жители этих селений, раскинутых на огромном расстоянии, покидали свои жилища и для отражения неприятеля собирались в главные пункты: в Кумарский или Албазинский остроги.

Вспоминая о действиях наших на Амуре в описываемый период времени, нельзя не упомянуть, что по географической карте, напечатанной при царе Алексее Михайловиче, граница наша показана: на востоке — Охотское море с устьем реки Амура, на юго-востоке — река Амур до устья Шунгала (Сунгари), на юге — от устья Шунгала по Шилькару (Амуру) и далее по горным хребтам и рекам до реки Исети. В состав владений наших входили приобретенные при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче земли и их жители: гиляки, наткисы, гольды, ачане, дучеры, дауры, тунгусы и буряты.

Китай, настояв таким образом на вышеуказанном содержании статей Нерчияского трактата, прервал сообщение Забайкалья с морем, и Сибирь осталась вполне чуждой всякому развитию. Стоит только внимательно взглянуть на карту Сибири, чтобы оценить всю важность этой потери: полоса земли в несколько тысяч вёрст, удобная для жизни оседлого человека и составляющая собственно Восточную Сибирь, где сосредоточивалось и могло развиться далее её народонаселение, а с ним и жизнь края, ограничивается на юге недоступными для сообщения, покрытыми тайгою цепями гор, на севере — ледяными бесконечными тундрами, прилегающими к такому же ледяному океану; на западе — единственными путями, через которые только и можно наблюдать и направлять её действия к дальнейшему развитию, наравне с общим развитием нашего отечества, — путями, через которые только и возможно увеличение её населения; на востоке — опять недоступными для сообщения горами, болотами и тундрами. Все огромные реки, её орошающие: Лена, Индигирка, Колыма и другие, которые при другом направлении и положении могли бы составить благо для края, — текут в тот же Ледовитый, почти недоступный океан и через те же недоступные для жизни человека пространства²¹.

Между тем природа не отказала Восточной Сибири в средствах к этому развитию, она наделила её и плодоносными землями, и здоровым климатом, и внутренними водными сообщениями, связывающими её более или менее с остальной Россией, и богатствами благородных и других металлов — элементами, обеспечивающими благоденствие жителей Восточной Сибири и её постепенное и возможное развитие, если только ей открыть путь, посредством которого она могла бы свободно сообщаться с морем. Единственный такой путь представляет собою когда-то потерянная нами река Амур. Эта река, однако, только тогда имеет для нас вышесказанное значение, если устье её доступно для плавания мореходных судов. Но на этот-то главный и жизненный вопрос не было тогда обращено никакого внимания; относительно его мы находились во мраке. Великий преобразователь России Пётр I, уповая, что этот вопрос может быть разрешён в благоприятном смысле, и сознавая всю важность обладания Приамурским краем, переселил в Забайкалье стрельцов и тем положил первое основание нашей силы в преддверии Амурского бассейна. За ним Екатерина II в следующих выражениях высказала важность обладания Амуром: "если бы Амур мог нам только служить как удобный путь для продовольствия Камчатки и, вообще наших владений на Охотском море, то и тогда обладание оным было бы для нас важным"²². Вот как понимали значение для России Приамурского края наши великие монархи!

Китайцы, довольные тем, что горы и безлюдные пустыни отделили с севера Приамурскую Даурию от Якутской области, откуда для покорения первой явились русские, ограничились лишь построением на верхнем Амуре Айгунской крепости. Эта крепость служила оплотом Даурии со стороны Забайкалья; остальную же часть края они оставили без всякого внимания, имея в виду, с одной стороны, что горы и море, отделяющие его на северо-востоке от более или менее населённого нашего Приленского края, служат верной защитой от нас для их Маньчжурии. С другой стороны, боясь притязания на этот край русских, по случаю его неопределённости (по смыслу Нерчинского трактата), они оставили средний и нижний Амур с его притоками в том самом положении, в каком нашел его Поярков в 1644 году, то-есть свободным.

В течение нескольких лет после договора русские, опасаясь внутренних междоусобий монголов, пускались с караванами через Маньчжурию и этим путём достигали Пекина. В лежащих на пути городах и селениях они производили меновую торговлю с маньчжурами. Но, по новости торговых сношений, русские как-то не могли сойтись с ними, отчего происходила постоянная вражда, положившая предел этим сношениям. После убийства, сделанного русскими в центре Маньчжурии, наши караваны не были туда впускаемы и должны были направляться в Пекин через Монголию; с этих пор всё было как бы забыто. Приамурский край для нас как бы не существовал. Сопредельное же с ним Забайкалье сделалось местом ссылки и было для нас только грозою и каким-то ледяным чудовищем, при воспоминании о котором трепетали в Европе. Так проходили годы. Между тем народонаселение Сибири возрастало; пути, ведущие в неё из Европейской России, населялись и улучшались. Владения наши более и более распространялись от Якутска к северо-востоку.

Восточный океан с его островами и прибрежными землями северной Азии сделался в особенности предметом изысканий предприимчивых казаков и отчаянных промышленников возбуждаемых жаждою обогащения. С 1697 года стала известна Камчатка²³, немного времени спустя открыты Курильские острова; в 1710 году получено известие о существовании Японии. В 1712 году русские заняли Шантарские острова. Между 1710 и 1720 годами русские поселяются на полуострове Камчатке и отсюда постепенно занимают Курильские острова. В это же время учреждается постоянное плавание между Камчаткой и Охотском, приводится в известность прибрежье Охотского моря между Охотском и реками Алдамой, Удой и Тугуром; открываются Шантарские острова, и начинается на них пушной промысел.

В 1719 году, по повелению Петра I, геодезистам Евреинову и Лукину поручается обозреть южную часть Камчатки и Курильские острова и положить на чертеж (карту). В 1725 году по начертанию Петра I Екатерина I снаряжает экспедицию под начальством командора Беринга, с лейтенантами Шпанбергом и Чириковым, для описи известной уже тогда через Дежнева²⁴ открытого им пролива между Азией и Америкой (называемого на карте Беринговым). Эта экспедиция привела в известность Камчатский полуостров с островами Восточного океана, лежащими между Камчаткой и материком Америки, а равно и часть Северо-западного берега этого материка.

Вторая экспедиция Беринга, назначенная по повелению императрицы Анны Иоавновны в 1733 году, имела целью открыть пути в Японию и занятие ближайших к Камчатке мест Северной Америки.

Вследствие этого командор Беринг и лейтенант Чириков, описывавшие северо-западный материковый берег Америки, вместе с тем указали путь русским промышленникам в Аляску и на Алеутские острова²⁵. В 1727 году, при императрице Екатерине I, отправленное в Пекин посольство Саввы Владиславовича Рагузинского не касалось вопроса о Приамурском крае, несмотря на то, что китайцы настаивали на этом. Рагузинский отвечал, что он не имеет для этого полномочий, а потому все остаётся попрежнему.

В 1738–1739 годах лейтенанты Шпанберг, Вальтон²⁶ и мичман Рельтинг, бывшие в экспедиции Беринга, плавали из Камчатки вдоль Курильской гряды и доходили до Японских островов Мацмая и Ниппона. Во время этого путешествия они получили сведения от курильцев, что весьма близко от Мацмая к северу лежит большая земля Кэрафуто (Сахалин), что на южной её оконечности живут айны — народ, одноплеменный курильцам²⁷, и, наконец, что эта земля находится близ устья большой реки Шунгала (Сунгари-Ула), то-есть Амура. Но так как Шпанбергу не поверили, что он был в Японии, а полагали, что они с Вальтоном попали на какой-либо китайский берег (Корею), то в 1742 году лейтенанту Шпанбергу было предписано совершить вторичное путешествие из Камчатки в Японию. Он, по случаю открывшейся на судне сильной течи, не дошёл и принуждён был возвратиться обратно. Вместе с Шпанбергом отправился с тою же целью и мичман Шельтинг; он был удачливее своего начальника, достиг Сахалина на широте 50°10, осмотрел почти весь восточный берег его (спустившись почти до пролива Лаперуза), но за поздним временем, не достигнув Японии, возвратился в Камчатку. Вслед за этими мореплавателями и наши промышленники начали посещать ближайшие к Камчатке Курильские острова, они встречались с японцами и всегда были принимаемы ими дружелюбно. Между тем около этого же времени выбросило на берега Камчатки японскую джонку; спасшиеся на ней японцы долгое время жили у нас в Верхнекамчатске и потом были доставлены нашими промышленниками на Курильские острова к японцам²⁸.

Эти экспедиции и сведения, полученные от промышленников и от находившихся у нас японцев, дали нам понятие об Японии и о том, что Сахалин (Карафуто) — большая земля, лежащая близ устья большой реки Амура; что земля эта населена различными инородцами, ни от кого независимыми, и что русские впервые из европейцев открыли и частичн описали Сахалин. Затруднение продовольствовать Камчатку было причиною того, что в 1745 году из Камчатки был послан проект, в которой доказывалась необходимость для России обладания Амуром и возможность возвратить его, действуя с моря, то-есть с устья реки. Таким образом, вследствие затруднения в перевозке хлеба и других запасов из Якутска в Охотск по дороге едва проходимой, после многих лет река Амур опять возобновляется в памяти русских.

Между тем с увеличением числа правительственных приморских пунктов по прибрежиям Охотского моря и в Камчатке: Охотска, Удского острога, Гижиги, Большерецка, Тигиля и Нижнекамчатска и с развитием промыслов потребность в продовольствии всё более и более возрастала. Попытки развести в этих местах хлебопашество показали, что оно, по особым климатическим условиям этого края, быть здесь не может: хлеб не родился.

Глава третья. Экспедиции В Приамурье в XVIII и начале XIX вв

Возбуждение вопроса о реке Амуре в 1753 году. — Повеление императрицы Екатерины II о заселении реки Амгуни в 1777 году. — Цель повеления. — Заключения Лаперуза и Браутона о лимане и устье реки Амура в 1783–1793 годах. — Исследования И. Ф. Крузенштерна в 1805 году. — Его заключение о Сахалине и устье реки Амура. — Невыгодные последствия. — Экспедиция Хвостова и Давыдова в 1806 году.

Важность такого предмета, как снабжение продовольствием обширного края, понуждала правительство вникнуть в это дело и дать ход проекту, представленному сибирским губернатором Мятлевым в 1753 году. Мятлев²⁹, имея предписание о "принятии более надёжных и выгодных для казны мер в продовольствовании Охотского края и Камчатки, донёс правительствующему сенату, что единственно надёжная и выгодная для казны мера к доставлению продовольствия в эти края состоит в том, чтобы сплавлять по реке Амуру. Сенат утвердил это представление и Предоставил иностранной коллегии войти предварительно в сношение с китайским трибуналом и уверять китайское правительство, что при этом святость Нерчинского трактата будет сохранена. На это из Китая не последовало никакого ответа; между тем Мятлев поставил в обязанность Нначальству Забайкальской области усилить в ней хлебопашество ввиду идущего обеспечения приморских мест.

В случае решительного отказа китайцев на представление сената об открытии для нас плавания по реке Амуру Мятлев запросил от селенгинского коменданта Якоби мнение, какие по местному усмотрению можно изыскать способы к свободному сообщению по реке Амуру: увеличением ли числа войск или другими мерами? По важности вопроса выяснение его велено было вверить одному надёжному чиновнику и о содержании им этого в тайне взять от него подписку под присягою. Тайна о видах на Амур была открыта адъютанту коменданта Якоби поручику Власову. Якоби ответил, что он, управляя Селенгинским округом, не имеет никаких сведений о Нерчинском крае, тем более об Амуре. В донесении же своём, вслед за сим, пишет, что он получил некоторые сведения от Владыкина, директора российских караванов, возвратившегося из Китая; он ему объяснил, что в восточной стороне Амурского края населения много, что земля по течению Амура весьма плодородная, и при этом показывал полученную им в Пекине маньчжурскую карту, из которой видно, что на Амуре находятся будто бы города и при устье — флотилия, на которой до 4 000 человек экипажа.

В следующем затем рапорте сенату, от 21 сентября 1756 года, Якоби объясняет, что, по его мнению, основанному на достоверных сведениях, не должно с нашей стороны делать решительных сношений с китайским двором относительно домогательства плавания по реке Амуру, но прежде надобно на границах селенгинской и нерчинской, в приличных местах, поставить провиантские магазины и заготовить хлебные запасы; потом выслать из России достаточное число войска, снабдив его полным вооружением и артиллерией. Когда все эти необходимые меры приведутся в исполнение, тогда только можно будет обратиться к трибуналу с требованием о дозволении свободного плавания по Амуру. Если же со стороны китайского правительства последовал бы отказ, то тогда распорядиться построением на берегах реки Амура крепостей и редутов. Когда всё это будет сделано, тогда только можно ожидать успеха, ибо китайцы, внезапно увидя многочисленную стражу, едва ли будут в состоянии начать какие-либо военные действия. "Всё сие, — писал Якоби, — будет стоить больших издержек, но они вознаградятся важной выгодой, какая может произойти от обеспечения Камчатки продовольствием. Можно тогда принять в подданство и мунгал, что наверно последует, когда они увидят столько крепостей около мест их жительства. Наконец, если бы и случилось, что китайское правительство не согласилось бы на наши требования относительно реки Амура, то учреждение крепостей и усиление войск всё же не было бы излишне, несмотря на значительные расходы, и служило бы к славе, а не бесславию России {Этот факт весьма значителен тем, что, заботясь об обеспечении Камчатки продовольствием, никто не обратил внимания, возможно ли выйти, из реки Амура в море, то-есть о положении его устья, о котором не было никаких сведений.}. Несмотря, однако, на живое участие, какое в то время принимали относительно реки Амура, это дело остановилось в самом начале.

Мнение Якоби о построении на Амуре крепостей, к несчастью, нисколько не отвечало местным тогдашним обстоятельствам, ибо мы, вследствие различных пограничных столкновений, находились с Китаем в неприязненных отношениях. Якоби полагал, что бывшей тогда за Байкалом военной стражи недостаточно и что надо прислать еще 30 000 войска; но такого числа послать тогда не могли, да и продовольствовать было нечем. При таком положении дел нам оставалось только отстаивать собственную свою границу, растянутую на огромное пространство, и потому представление Якоби было оставлено без последствий.

Китайцы, между тем, видя, что мы бессильны против них, лишают нас права свободной торговли, выговоренной Нерчинским трактатом, и посольство Кролотова, отправленное в Пекин при императрице Екатерине II в 1767 году для улажения несогласий с Китаем, с немаловажными усилиями, едва могло добиться от них согласия на водворение с ними торговли в одном пограничном пункте. Таким пунктом является только что основанная Кяхта; сперва она делается только местом сбыта наших сибирских произведений, но через весьма короткий промежуток времени туда везут и фабричные произведения Европейской России, и она становится новым источником государственного дохода, связывает более тесным союзом нашу Сибирь с Европейской Россией и поэтому делается для нас весьма важным пунктом.

Войдя на северо-востоке в соприкосновение с океаном и основав в Кяхте сношения с Китаем, мы устремляем всё наше внимание; во-первых, на сохранение и обеспечение кяхтинской торговли и на приведение в порядок дел на прибрежьях Охотского моря, в Камчатке и северо-западной Америке — новых владениях наших {Эти владения — Аляска и Алеутские острова — были проданы в 1867 году правительством Александра II Соединенным Штатам за 7,2 млн. долларов. (Прим. ред.). }, богатых пушными товарами; во-вторых, на устройство с ними сообщения. Но при этом-то последнем обстоятельстве мы и встретили непреоборимые природные препятствия и увидели всю справедливость мнений о необходимости возвращения реки Амура, — мнений, поданных на Камчатке в 1745 году, Мятлевым — в 1753 году и Якоби — в 1755 году.

Куда без всякой дороги, через пустынные леса, горы и болота могли проникать ватаги отважных промышленников и казаков, туда нельзя было без дорог провозить значительные тяжести и большое число людей, необходимое для обеспечения Камчатки и американских владений. Естественно, что поэтому прежде всего необходимо было обратить внимание на устройство дороги из Якутска в Охотск и из Охотска на Камчатку. Но все труды для устройства этой дороги оказались напрасными; она могла существовать только в виде тропинки, и сообщение оставалось почти таким же, как было и при начале занятия прибрежий Охотского моря. Перевозить тяжести можно было только на вьючных лошадях, привычных к этим дорогам, и притом в весьма кратковременный период года. Дурен был путь до Охотска, но и такого нельзя было устроить из Охотска на Камчатку: громадные пустыни, горы и тундры доставляли такие непреодолимые преграды, что нам пришлось совершенно отказаться от мысли иметь туда береговой путь.

Таким образом весь Камчатский полуостров, равно как и американские наши владения, оставались отрезанными от материка, и сообщение с ними иначе не могло быть как морем. Суда для этого строились в Охотске и оттуда отправлялись на Камчатку и в Америку. Охотск поэтому был главным нашим пунктом сообщений, но, как порт, он имел важные неудобства потому, что расположен при устьях мелководных и опасных рек Кунтуя и Охоты. Бар реки Кунтуй в малую воду доходил до 4 футов. (1,2 м). Это обстоятельство, а также трудность пути между Якутском и Охотском, несмотря на труды и капиталы, употреблённые на устройство сколько-нибудь сносной дороги, возбудили опять всеобщие воспоминания о потере Амура, но при этом тогда же обратили внимание и, на то, что его устье было еще совершенно не исследовано и что еще неизвестно, доступно ли оно для мореходных судов. В этих-то видах в 1775 году императрица Екатерина II повелела отправить из Удского острога партию казаков на реку Амгунь, чтобы основать на этой реке поселение сколь возможно ближе к реке Амуру, с тем чтобы из этого пункта производить исследование устья реки и разведать, в какой степени оно доступно для мореходных судов. Вместе с тем императрица повелела, в случае если окажется, что мореходные суда могут входить в реку, занять её устье. Вследствие этого в 1777 году из Удского острога было отправлено на Амгунь около 30 человек. Маньчжуры, узнав об этом от орочон, обитавших на реке Бурее, донесли в Пекин. Китайское правительство с угрозою объявило, что если русские не оставят своего предприятия в землях еще не разграниченных, Китай прервет с ними всякие торговые сношения в Кяхте.

В это время мы, во-первых, не только не имели почти никакой военной силы за Байкалом, но даже лишены были возможности отправить её туда, чтобы поддержать наше предприятие и заставить китайцев продолжать весьма выгодную для нас кяхтинскую торговлю. Во-вторых, правительство наше, имея в виду при более благоприятных обстоятельствах возвратить Приамурский край, несмотря на неоднократные требования китайцев, постоянно уклонялось от разграничения его и теперь оказалось вынужденным отменить свое распоряжение и обратить всё внимание на восстановление дружеских отношений с Китаем. Последнего в то время можно было достигнуть только одним путём: надо было снова пожертвовать, до поры до времени, своими видами на реку Амур. Вскоре после этого являются в Татарский залив французы и англичане. Они приходят туда со скромною целью исследования его берегов и лимана реки Амура, но вместе с тем, в случае благоприятных условий для плавания в этих местах, имеют заднюю мысль водворить там свое владычество. Так, в 1783 году французское правительство послало в Тихий океан, для открытий и описи, учёную экспедицию под начальством знаменитого мореплавателя Лаперуза³⁰. Даперуз, следуя вдоль Татарского берега к северу, в широте 51°29, открыл на этом берегу удобный для якорной стоянки залив, который в честь бывшего тогда во Франции морским министром де-Кастри назвал заливом Де-Кастри. В этом заливе Лаперуз собрал от туземцев сведения о северной части Сахалина и устье реки Амура. Туземцы, при начертании Лаперузом на песке очертаний материкового берега и Сахалина, постоянно проводили между ними черту и этим как бы показывали, что Сахалин соединяется с материком обсыхающею отмелью и что перед устьем реки Амура, впадающей в море против Сахалина, лежат такие же мели {В 1852 году, когда мы более или менее ознакомились с языком населения Приамурского края и имели переводчиков, то узнали, что они, чтобы показать о существовании между двумя берегами пролива, проводят между ними черту, которая, по их понятиям, означает путь, то-есть что можно проплыть на лодке. Точно так же воду означали черточками, то есть что по ней можно плыть на лодках во все стороны.}. Но, несмотря на эти показания туземцев, Лаперуз пошел из залива Де-Кастри к северу, имея намерение через лиман реки Амура достигнуть Охотского моря. Через 8 миль (14,8 км) глубина с 15 сажен (27,5 м) уменьшилась до 9 (16,5 м), между тем течение от севера замечено не было, почему Лаперуз, предполагая, что путь по этому направлению может привести его к мели, встал на якорь и послал для исследования к северу две шлюпки. Эти шлюпки, придерживаясь сахалинского берега, прошли около 6 миль, до глубины 3 сажен (5,5 м), которая оканчивалась отмелью, шедшей от сахалинского берега. Последний отсюда казался им сливавшимся с противоположным материковым скалистым берегом, и поэтому они возвратились на судно. Это обстоятельство, а равно показания туземцев в заливе Де-Кастри, постепенное уменьшение глубины и отсутствие течения побудили Лаперуза оставить свое намерение и заключить, что Сахалин соединяется с материком отмелью, покрывающейся при приливе водой, что вход в лиман с юга для мореходных судов недоступен и что устье реки заперто мелями.

Этот же знаменитый мореплаватель описал западную, южную и юго-восточную часть Сахалина, пролив, отделяющий Сахалин от острова Мацмая, названный его именем, и берега Татарии³¹. На всех упомянутых берегах Лаперуз не только не нашел ни одной гавани, но кроме залива Де-Кастри — ни одного даже места, удобного для якорной стоянки.

Через 10 лет после этого, именно в 1793 году, в Татарский залив пришел английский мореплаватель капитан Браутон. Он пришел туда на бриге, сидевшем в воде всего 10 футов (3 м) и, пользуясь тем, что для брига не требуется значительной глубины, хотел непременно пройти из залива Де-Кастри в реку Амур и Охотское море. Он пошёл по пути Лаперуза, поднялся к северу далее этого последнего на 6 миль (11 км) и, встретив там глубину около 2 1/2 сажен (4,5 м), встал на якорь; но, несмотря на такую малую глубину, пролива, отделявшего Сахалин от материка, он не видел, и ему казалось, что оба берега сливаются и образуют огромный залив. Канал же, по которому он шел, оканчивался ущелью, образующей у сахалинского берега залив около 3 миль ширины. Отсюда Браутон послал на шлюпке помощника своего Чапмана для окончательного исследования видимого им к северу пространства. Чапман, возвратясь на бриг, объяснил, что хотя между мелями он и находил значительные глубины, но эти глубины отрывочные, ибо он, следуя по ним, постоянно упирался в сплошную мель, тянувшуюся от Сахалина к западу и соединявшуюся с материковым берегом. Эти обстоятельства заставили Браутона оставить свое намерение и сделать, как и Лаперуза, то же самое заключение, то-есть что Сахалин — полуостров и что вход в реку недоступен для мореходных судов, ибо устье её заперто мелями.

В 1803 году наше правительство поручило И. Ф. Крузенштерну³² описать северо-восточную часть Сахалина, юго-западный берег Охотского моря, лиман и устье реки Амура. Крузенштерн в 1805 году, описывая северо-восточный берег Сахалина около параллели 52° северной широты, встретил на пространстве более 10 миль (18,5 км) к северо-востоку от Сахалина признаки бурунов и сулоя³³. Затем, обогнув северную оконечность Сахалина и следуя отсюда к лиману реки Амура, 13 августа того же года он увидел между Сахалином и материковым берегом пролив около 6 миль ширины; приняв его за канал, идущий из реки Амура, он направился в него. Дойдя до глубины 6 сажен (11 м) и не решаясь на судне продолжать путь далее, Крузенштерн лёг в дрейф и для исследования к югу послал на шлюпке лейтенанта Ромберга с приказаньем, чтобы он, достигнув видимого мыса на Сахалине, шёл от него с промером, поперёк канала, к материковому берегу. Ромберг возвратясь на транспорт, донёс Крузенштерну, что по причине сильного течения от юга он не мог подойти к мысу ближе трёх миль, что он нашел там глубину 4 сажени (7,3 м) и что глубина, уменьшилась до 3 1/2 сажен (6,5 м), откуда он и возвратился, не достигнув противоположного Сахалину материкового берега. Вода, взятая с этого места Ромбергом оказалась пресною. Видимый на Сахалине мыс Крузенштерн назвал мысом Головачёва, а противоположный ему на материковом берегу — мысом Ромберга. Этим И. Ф. Крузенштерн окончил свои исследования Амурского лимана с севера. "Сильные течения, встреченные мною в этих местах, — говорит Крузенштерн, — опасения, чтобы дальнейшими исследованиями не навлечь подозрение китайского правительства и тем повредить кяхтинской торговле, и, наконец, опасение, чтобы не столкнуться с китайской силой, наблюдавшей за устьем реки Амура, о чем предупреждали меня на Камчатке {Подобные сведения в Камчатке вероятно были основаны на сведениях, полученных Владыкиным в Пекине в 1756 году о китайской флотилии и четырёхтысячном экипаже, оберегающем будто бы устье Амура.}, были причиной того, что я не в точности исполнил данные мне инструкции". Оставив дальнейшие исследования лимана, Крузенштерн пошёл в Петропавловск и оттуда в Кронштадт.

Из этой своей описи Амурского лимана и из описей Лаперуза и Браутона И. Ф. Крузенштерн решительно заключил:

а) Что нет никакого сомнения в том, что Сахалин — полуостров, а потому и плавание из Татарского залива в Амурский лиман невозможно;

б) Что Амурский лиман усеян мелями;

в) Что устье реки Амура должно весьма близко находиться к мысам Головачёва и Ромберга;

г) Что прибой и сулой, замеченные у восточного берега Сахалина под 52° северной широты, должны означать бар какой-либо большой реки или одного из рукавов реки Амура, и, наконец,

д) Что на берегах Сахалина и Татарского залива нет гавани {Поэтому на всех морских картах до 1857 года показывали Сахалин полуостровом, а берега Татарского залива — прямыми скалистыми и неприступными.}³⁴.

За Крузенштерном в 1806 году по распоряжению полномочного посла Резанова были посланы к Курильским островам и к южной оконечности Сахалина лейтенанты Хвостов и Давыдов. Офицеры эти, придя в залив Анива, вследствие секретных приказаний Резанова оставили там для заявления о занятии русскими Сахалина 5 матросов. Эти матросы впоследствии перешли на реку Тымь, где жили оседло, и последний из них, Василий, умер в 1847 году. На пути из Анивы Хвостов и Давыдов шли вдоль восточного берега Сахалина и осмотрели его. Во время пребывания их на Сахалине там не было ни одного японца, и туземцы говорили им, что японцы к ним не ходят, что они никому ясака не платят {Сведения об экспедиции Шельтинга к Сахалину и рапорт Хвостова и Давыва начальнику Охотска от 10 октября 1806 года я видел в архиве Охотского порта.}. Судя по этим данным и по сведениям о посещении Сахалина Шельтингом³⁵, оказывается, что русские были первыми из европейцев, подходившими к Сахалину; они описали почти все берега его и, наконец, были первыми поселившимися на Сахалине.

Эти факты знаменательны для России в том отношении, что они представляют бесспорное право России на обладание Сахалином {Буссе³⁶ в описании Сахалинской экспедиции, а равно и некоторые другие личности³⁷ не признают за Россией права на обладание Сахалином, выставляя против этого то, что экспедиция, совершенная Хвостовым и Давыдовым, не признана будто бы правительством. Но здесь все они жестоко ошибаются, забывая, что правительство протестовало только лишь против грабежей и наоилий, произведенных в эту экспедицию Хвостовым и Давыдовым на Курильских островах, принадлежавших Японии, но оно никогда не отвергало фактов, дававших нам право на владение Сахалином, потому что русские первые описали его берега: именно Шельтинг в 1742 году и Хвостов и Давыдов в 1806 году; русские также заняли Сахалин в 1806 году, когда еще японцев там не было. Эти факты наше правительство признало и не отвергало никогда, следовательно и оставило за собою право на обладание островом. Сахалином.}.

Заключения таких авторитетных и знаменитых европейских мореплавателей, каковы: Лаперуз, Браутон и Крузенштерн, о невозможности для мореходных судов входа в лиман, и устье реки Амура с севера и юга, об отсутствии гаваней на побережье Татарского залива и, наконец, о влиянии на реке Амуре китайского правительства, охранявшей будто бы её устье значительной флотилией (с 4000 людей), весьма естественно возродили вопрос: для чего нам добиваться обладания рекой, которая не имеет сообщения с морем и поэтому представляет для нас ничтожное значение? Для чего нам ещё приобретением Приамурского края распространять и без того уже растянутую нашу границу с Китаем, когда утвердившееся его влияние на этот край будет вредить только выгодной для государства кяхтинской торговле? Наконец, к чему нам этот край, когда на прибрежьях его нет ни одной гавани? И действительно, если бы упомянутые заключения знаменитых мореплавателей были безошибочными, то благоразумие и выгода наши требовали бы оставить этот край без внимания. Для нас было бы всё равно, где бы ни была проведена граница с Китаем, лишь бы она была только южнее устья реки Уды, при котором находился наш пост со значительным поселением.

Итак, весь вопрос состоял в том, справедливы или несправедливы заключения знаменитых мореплавателей. Но кто мог тогда заподозрить ошибочность заключения такого авторитета? Кто мог поднять тогда завесу, спущенную им на этот край? Наконец, кто мог сомневаться в ошибочности донесений Владыкина, Якоби (в 1756 году), и затем миссии нашей из Пекина, что, будто бы народы, обитающие в Приамурском крае, зависят от Китая и управляются особыми вассальными Китайскими князьями {Архимандрит Иакинф. Статистическое и политическое описание Китайской империи. 1842 г., ч. II, стр. 30.}?

Глава четвертая. Русские владения в Тихом океане в первой половине XIX в

Появление на наших картах неверной границы с Китаем. — Причина невнимания нашего к этому обстоятельству. — Исследования западного берега Охотского моря и сообщение его с Якутском. — Фомин, Сарычев и Кузьмин. — Экспедиция капитана Литке. — Наше положение на Восточном океане, в Охотске и Петропавловске. — Различные мнения о Камчатке. — Появление в наших морях китобоев. — Их действия. — Заключение трактатов между англичанами и китайцами в 1840–1844 годах.

Вполне доверяя упомянутым в предыдущей главе заключениям знаменитых мореплавателей о реке Амуре, о прибрежьях Татарского залива и сведениям, доставленных нашей миссией из Пекина, мы оставались весьма естественно, совершенно равнодушными к Приамурскому краю, но всё-таки упорно отклоняли предложение китайцев о разграничении этого края. Несмотря на это, на географических картах стала появляться граница наша с Китаем от верховьев реки Уды к востоку до Тугурской губы. Граница сначала появилась на английских и немецких картах, а впоследствии и мы нанесли её на свои, перепечатывая последние с иностранных изданий³⁸. Мы делали это, совершенно забывая, что на основании первого пункта Нерчинского трактата 1689 года здесь нельзя было означать какой-либо пограничной черты, и смотрели на это равнодушно, вероятно потому, что давали полную веру упомянутому заключению европейских авторитетов о недоступности с моря реки Амура и её лимана; причём, конечно, Приамурский край становился для нас, совершенно бесполезным. Между тем перепечаткой неверных карт мы, как бы признали, что вся страна к югу от произвольно проведённой на них пограничной черты принадлежит Китаю, и не жалели об этом, потому что верили таким сказкам, как например, будто китайцы имеют в Приамурском крае значительные силы для охранения, или ещё лучше, что на нижнем Амуре находятся города и крепости, каковы Тонден, Кажен и другие {Как означено на карте, приложенной к описанию Китая, архимандрита Иакинфа, 1842 г.}.

Другой причиной нашего равнодушия к этому краю было то обстоятельство, что Берингово, Камчатское и Охотское моря в то время еще не посещались китобоями, их бороздили только одни наши транспорты, перевозившие из Охотска продовольствие на Камчатку и в северо-американские наши колонии. Возникновение настоящего коммерческого движения в Тихом океане нам казалось тогда весьма отдалённым или, лучше оказать, невозможным и в будущем. Мы никак не могли тогда и думать, что Англия откроет для торговли Китай и вместе с Северо-Американскими штатами создаст на Тихом океане коммерческое движение. По-настоящему, если бы мы следовали планам Петра I и Екатерины II, почин в этом деле должен был бы принадлежать России. Утвердись мы несколькими десятками лет ранее в Приуссурийском и Приамурском крае, англичане и американцы не обошли бы нас, заводя торговлю с Китаем.

Теперь интересно оглянуться назад и проследить, что мы делали в то время и принимали ли какие-нибудь меры, чтобы предупредить Англию и Америку, или, по крайней мере, чтобы не остаться безучастными в их предприятии. Ответ короток: мы не только ничего не делали в этом направлении, но даже и не стремились заселить и приучить к оседлой жизни население восточных владений; что же касается Приамурского края, мы его не трогали, боясь этим раздражить китайское правительство, а оно, в свою очередь, не обращало внимания на этот край, опасаясь нас раздражить. Вот какой странной политики держались тогда обе стороны, — мудрено при этом что-нибудь сделать³⁹.

Оставив, таким образом, Приамурский край Китаю, мы имели на Камчатке и в Охотске такую ничтожную силу, которая в этих местах насчитывала всего 500 человек морских чинов и две сотни казаков, при трёх транспортах, служивших для снабжения продовольствием через Охотск — Петропавловска, Нижне-Камчатска, Тигиля, Большерецка и Гижиги⁴⁰. Для охранения наших северо-американских колоний положено было посылать из Кронштадта военное судно, но это распоряжение с 1820 года было отменено и Российско-Американской компании предоставлено самой охранять свои колонии. Для снабжения же Охотского и Петропавловского портов Комиссариатскими⁴¹ кораблестроительными и артиллерийскими запасами и материалами, туда, по мере надобности, посылался из Кронштадта, года через три или четыре, транспорт. В видах основания производительной оседлости, а равно и для развития в Камчатском и Охотском краях торговли, на Камчатку и в Охотский край переселены были из Восточной Сибири крестьяне-земледельцы, а порты Петропавловск и Охотск объявлены порто-франко⁴². Для поощрения туземцев к огородничеству и хлебопашеству им были дарованы весьма значительные пособия. Начальникам края и служившим в нём офицерам дарованы были преимущества, заключавшиеся в награждении следующими чинами и пенсионами за пяти- и десятилетнюю службу.

Все старания правительства создать из Петропавловска и Охотска на востоке такие порты, которые могли бы быть обеспечены на месте; оставались тщетными, ибо сама природа поставила к тому непреоборимые препятствия. Хлебопашество ни в Камчатском, ни в Охотском крае, по климатическим и почвенным условиям и по весьма правильно веденному ценному пушному промыслу, вознаграждавшему гораздо значительнее труды нежели земледелие, не привилось и не существовало. Хлеб родился только на бумагах и в канцеляриях, в действительности же его не только не было для продовольствия упомянутой ничтожной силы, но и для пропитания переселённых с этой целью крестьян. Мука и всё необходимое доставлялось в Охотск из Якутска на вьючных лошадях по ценам неимоверно высоким⁴³, а из Охотска отвозилось в Камчатку на казенных транспортах. По этим причинам для Камчатки необходимо было существование Охотска.

В российско-американских колониях также невозможно было разведение хлебопашества, а потому с этой и промышленной целью Компания заняла залив Бодего⁴⁴, лежащий в северной Калифорнии. Это занятие могло бы иметь важное последствие, но Компания, действуя в ограниченном объеме коммерческого своего предприятия, не воспользовалась тогда почти свободным положением западного берега Калифорнии. Заняв узкую полосу земли около залива Бодего, она не шла далее от моря, во внутрь страны и к югу, с тем, чтобы сделать эти места житницей для своих колоний и Камчатки. Попытка её развести хлебопашество у моря, на полосе земли, подверженной влиянию морских туманов; оказывалась не совсем удовлетворительной; между тем как в нескольких верстах от моря девственная прекрасная почва и климат давали неимоверный урожай.

Владения Компании ограничивались здесь маленьким селением, Фортом Росс⁴⁵, в который Компания ввозила из Ситхи отслуживших срок или неспособных к работе своих промышленников. Из Форта Росс Компания получала, однако, мясо, овощи и тому подобное, хлеб же, масло, свечи и прочее ввозили в колонию из Якутска через Охотск; а потому, не смотря на более и более обнаружившиеся неудобства Охотского порта, он всё-таки был необходим для Компании, так же как для Камчатки.

В Охотске не было ни одного начальника, который не делал бы Представлений правительству о необходимости перенести порт в другое место, потому что редкое из судов Охотской флотилии плавало там обыкновенным порядком; все они почти каждый год валялись на Охотском баре или на охотских кошках, где часто и погибали. Это обстоятельство принудило правительство заняться на Охотском море поисками нового места для устройства более удобного порта нежели Охотск; но вместе с тем имелось в виду устроить и более удобное сообщение с Якутском, так как существовавшая дорога от Якутска к Охотску была далеко не удовлетворительна.

Две системы рек: а) Алдан с Маей и Алдамой, и б) Алдан с Учуром и Удой — предоставляли, казалось, возможность устройства сообщения Якутска с восточным берегом Охотского моря гораздо лучше существовавшего пути от Якутска до Охотска, ибо река Мая, впадающая в реку Алдан, которая, в свою очередь, впадает в реку Лену, подходит на расстояние около 140 вёрст к реке Алдаме, впадающей в Охотское море под 56° северной широты. Река же Учур, впадающая в реку Алдан, подходит на такое же расстояние к реке Уде, впадающей в Охотское море под 54° северной широты. Из этих систем рек была принята первая система, потому что, по тщательной описи и исследованию капитанов Фомина и Сарычева, Удская губа оказалась совершенно неудобной для устройства порта; Алдамский же залив⁴⁶, повидимому, представлялся для этого лучшим местом. Для этой цели от урочища Нелькан — пункта на реке Мае, ближайшего к реке Алдаме — и начали к этой реке вести дорогу, а по берегам реки Маи селить крестьян. Для устройства этой дороги и населения по реке Мае много было употреблено труда и капитала (более 600 тысяч рублей серебром), но все усилия оказались тщетными. Горы, болота, горные ручьи и речки, а также климатические условия представляли непреоборимые препятствия. Оседлость по берегам Маи, по тем же климатическим условиям и почве (болота, камни, дресва и прочее), не прививалась: хлеб пропадал, люди умирали с голоду и от болезней. Плавание по реке Мае, по случаю быстрых течений и шиверов, было не только неудобно, но и не безопасно. Единственные на всем восточном берегу между Охотском и Тугуром заливы Алдамский и лежащий от него к югу Аянский, по строгим наблюдениям и исследованиям Сарычева, Фомина и затем Кузьмина, оказались совершенно неудобными для устройства порта. Между тем, сведения, собранные Кузьминым от удских тунгусов, показывали, что гиляки, занимавшие низовья Амура, находятся в независимом от Китая положении, и что устье Амура должно быть доступно для входа в него судов с моря. Наконец, рассказы якутских купцов, которые вели торговлю с удскими и тугурскими тунгусами, давали повод сомневаться в справедливости заключения об устье реки Амура, выведенного Лаперузом, Браутоном и Крузенштерном, и в справедливости донесения нашей миссии из Пекина о положении Приамурского края и обитавших в нём народов. Эти обстоятельства и все сделанные попытки к устройству сообщения Якутска с берегом Охотского моря возбудили сожаление о потере Амура и ясно показали, что только эта река может открыть удобный путь из Сибири к океану.

В 1828 и 1830 годах начальник байкальской флотилии П. С. Лутковский {Впоследствии адмирал, член Адмиралтейств-совета.} и капитан Кузьмин просили дозволения у генерал-губернатора Ловинского спуститься из Нерчинска по Амуру, в видах ознакомления с рекою, её устьем и обитающими по её берегам народами. Вследствие этого предложения с 1830 до 1832 года происходила об этом предмете переписка генерал-губернатора Ловинского с Петербургом, указывавшая всю важность этих исследований. Несмотря на то, что директор Азиатского департамента Министерства иностранных дел Родофиникин горячо сочувствовал этому делу, дозволения спуститься по Амуру не только не последовало, но ещё замечено было генерал-губернатору, что "деятельность его в Сибири должна быть единственно направлена для поддержания и сохранения дружественных отношений наших с Китаем, необходимых для развития кяхтинской торговли; подобное же с нашей стороны предприятие может весьма повредить этим отношениям, а поэтому оно и не может быть допущено".

Между тем в 1826 году отправлялась из Кронштадта учёная экспедиция капитана Литке⁴⁷. Она могла бы разрешить, в какой степени справедливы сейчас сказанные сведения Фомина и Кузьмина, а также заключение авторитетных европейских знаменитых мореплавателей об устье реки Амура, но, вследствие научных исследований (доставивших капитану Литке европейскую известность) и других неблагоприятных обстоятельств, он не зашел в Охотское море {В инструкции, данной Ф. П. Литке от адмиралтейского департамента, сказано: "После описи Чукотской земли с Анадырской губой и восточного берега Камчатки, до мыса Лопатки, вы имеете отправиться в Охотское море и от северной оконечности полуострова Сахалина до Удской губы подробно описать берега и все бухты" (то-есть и Амурский лиман).}. Его экспедиция, между тем, была последней, которая имела все средства обнаружить всю неосновательность и фальшивость распространившихся тогда между моряками и всеми влиятельными правительственными лицами убеждений об устье реки Амура и его лимане. После этой экспедиции правительство не обращало более внимания на эти места. Затратив много труда и капитала без всякой пользы на устройство пути из Восточной Сибири к побрежью Охотского моря и не предвидя еще настоящего движения в Тихом океане, правительство охладело не только к Приамурскому краю, который требовал тщательных исследований и снаряжения особых экспедиций, но и к существовавшим тогда нашим владениям в этом океане. Петропавловск, несмотря на дарованные ему преимущества и употреблённые капиталы для возрождения там торговли и полезной оседлости, не двигался вперед ни на шаг: он оставался всё той же ничтожной деревней. Воды Авачинской губы, в которой расположен этот порт, бороздили только одни казённые транспорты, приходившие из Охотска с мукой, с казёнными продовольственными запасами и с приказчиками якутских купцов. Последние привозили ничтожное количество дрянных товаров, служивших большей частью для вымена от туземцев соболей. Через три или четыре года являлся в Петропавловск транспорт из Кронштадта с комиссариатскими, артиллерийскими и кораблестроительными запасами для команды портов Охотского и Петропавловского. Камчадалы и другие народы, жившие по берегам Охотского моря, оставались всё теми же звероловами. Сельскохозяйственная производительность не только к ним, но и к переселённым сюда с этой целью из Сибири крестьянам решительно не прививалась. Крестьяне, вскоре же после прибытия на Камчатку и на берега Охотского моря, бросали хлебопашество и делались такими же звероловами, какими было и местное население.

Пустынные, бездорожные, гористые и тундристые местности, на огромном пространстве отделявшие Охотский край и Камчатский полуостров от центра управления Сибирью, климатические и другие условия этой страны, препятствовавшие устройству сколько-нибудь сносных внутренних сообщений, делали то, что даже все благонамеренные представления начальников Камчатки, клонившиеся, например, к устранению причин весьма быстро уменьшавшегося туземного населения (от занесения русскими в этот край заразных болезней)⁴⁸, были не чем иным, как голосом вопиющего в пустыне. Переписка из Камчатки не только с Петербургом, но и с Иркутском, которого она составляла как бы уезд, длилась десятки лет {Так например, начальник Камчатки Петр Иванович Рикорд в 1810 году просил разрешения достроить госпиталь по присланному плану. План этот рассматривался более 20 лет; было задано несколько самых пустых вопросов, вследствие сделанных на этом плане особых приспособлений к местным условиям. Между тем лес, и другие материалы, заготовленные для госпиталя, сгнили, так что, когда через 22 года начальнику Камчатки Голенищеву-Кутузову (в 1832 году) разрешено было, наконец, построить этот госпиталь, то строить его было уже не из чего.}; несоблюдение какой-либо пустой, ничтожной формальности возбуждало в канцеляриях множество запросов. Эти и тому подобные причины уничтожали всякую энергию в самых усердных и благонамеренных начальниках; поэтому как они, так и все служащие на Камчатке и Охотске думали главное лишь о том, как бы поскорее выжить установленный по закону срок для получения привилегий. Все силы наши в Петропавловске состояли из 100 человек морских чинов и 100 казаков; эти люди составляли гарнизон, полицию и рабочих не только для Петропавловска, но и для всей Камчатки. Для защиты же порта с моря имелся деревянный бруствер, вооружённый десятью орудиями малого калибра. Охотск, как складочный пункт для Камчатки и наших американских колоний, несмотря на все старания правительства о его улучшении, представлял такую же ничтожную деревню, как в Петропавловск. Сельскохозяйственная оседлость в Охотском крае, так же как и на Камчатке, не прививалась.

По всем изложенным причинам и ввиду того, что Охотский край и в особенности Камчатский полуостров навсегда должны были считаться отрезанными от метрополии, правительство смотрело на этот край как на необходимое зло, которое надобно было сносить, потому что в крае находилось до 10 000 ительменов и других подданных России. Вместе с этим между нашими моряками, приходившими на транспортах из Кронштадта, сложилось о Камчатке два совершенно противоположных мнения: одни полагали, что Петропавловск не может быть надлежащим для России портом на Восточном океане; другие же, напротив, утверждали, что Камчатка, как страна, господствующая над океанами и имеющая превосходную гавань — Авачинскую губу, представляет для России всё, что только можем мы желать на отдалённом своём востоке, и что для подкрепления Камчатки стоит только занять какой-нибудь из островов, ближайший к тропикам и Петропавловску (Ф. П. Литке указывал на остров Бонин-Сима), и снабжать Петропавловск и Камчатку продовольствием из Манилы (как представлял А. А. Зеленой, бывший министр государственных имуществ). Это последнее мнение о важности значения для России Петропавловска до англо-французско-турецкой войны разделяли тогда все высокопоставленные правительственные лица и некоторые из генерал-губернаторов Восточной Сибири; в особенности же в этом был убеждён генерал-губернатор Н. Н. Муравьёв (граф Амурский). Упомянутая война доказала всю фальшивость и полную несостоятельность этого убеждения.

Вот каково было тогда положение на отдалённом Востоке; оно, впрочем, гармонировало с тем мёртвым состоянием, которое царствовало в то же время и на омывавшем его Восточном океане. Воспоминания о Приамурском крае носились только в легендах между сибиряками.

В начале 1840-х годов в Охотском, Беринговом и Камчатском морях появляются целые флоты отважных и дерзких китобоев и вывозят каждый год из наших морей на десятки миллионов пиастров произведений китового промысла. В то же время англичане объявляют Китаю войну и заставляют эту гордую и недоступную нацию заплатить огромную контрибуцию и открыть для европейской торговли пять своих портов. Нас не включили в число других европейцев, потому что мы вели уже торговлю с Китаем через Кяхту. Шанхай, весьма близкий к Приамурскому краю, делается главным пунктом европейской торговли с Китаем. Правительство наше, застигнутое этим внезапным и быстрым переворотом на отдалённом Востоке и не имея там ни надлежащего опорного пункта, ни надлежащих сил, находится вынужденным оставаться равнодушным как к этому движению, так равно и к донесениям о дерзких поступках китобоев. Последние грабили не только наши прибрежья, но заходили и в самый Петропавловск, разбивали там караул и разбирали на дрова батареи; по прибрежьям жгли леса, грабили жителей и били в бухтах детёнышей китов, истребляя таким образом этих животных в наших морях. Правительство утешало себя тем, что, по крайней мере, Восточная Сибирь наша, по невозможности входа в реку Амур, защищена от всяких враждебных на неё покушений с моря.

Внезапное торговое и промышленное движение в Восточном океане, — движение, в котором еще по мысли Петра I и Екатерины II Россия должна была принять участие, и продажа в то же время Российско-Американской компанией Форта Росс возбудили в обществе много толков. Ничтожное положение наше на Восточном океане, потеря Приамурского края и продажа наших владений в Калифорнии были любимыми предметами разговора. Из них на первый указывали, как на единственный пункт, в котором мы давно бы могли основать оплот и силу на Восточном океане, а на последний (Калифорнию), как на пункт, где бы Россия могла иметь для своих судов станцию, обладавшую прекрасным климатом и обещавшую большие богатства. В периодических журналах того времени и газетах появились указания на важное значение для России Приамурского края. Это обстоятельство, сведения, что гиляки, занимавшие низовье Амура, независимы от Китая {Эти сведения доставлены были академиком Миддендорфом, осматривавшим западный берег Охотского моря и не дошедшим всего 200 км до устья Амура⁴⁹.} и, наконец, представления по этому вопросу генерал-губернатора Восточной Сибири Руперта достигли наконец и престола.

Глава пятая. Амурский вопрос возникает снова

Возбуждение Амурского вопроса императором Николаем I в 1844 году. — Повеление его барону Ф. П. Врангелю о посылке в Амурский лиман экспедиции. — Основание Аяна. — Посылка в лиман брига «Константин» под командою Гаврилова в 1846 году. — Результаты посылки. — Депеша барона Врангеля графу Нессельроде от 12 декабря 1846 года о недоступности устья Амура.

Император Николай I, несмотря на представленные ему опасения о возможности разрыва с Китаем, о неудовольствии Европы, в особенности англичан, — если мы решимся действовать на Амуре с целью обладания Приамурским краем {В это время носился слух, что будто бы статья Полевого, помещенная в "Северной Пчеле", о приобретении и потерях в продолжение царствования дома Романовых, в которой упоминалось о потере Амура и о важности этой потери, — более всего возбудила внимание Николая I.}, и, наконец, несмотря на убеждения, что действия наши не принесут пользы, ибо знаменитыми мореплавателями доказано, что устье реки Амур недоступно с моря, — пожелал все-же осуществить мысль своего прапрадеда и бабки. Все доводы графа Нессельрода не могли поколебать воли императора, преданного благу России. В Черном море снаряжалась в то время экспедиция, состоявшая из корвета «Менелай» ("Оливуца") и транспорта под начальством Е. В. Путятина. Экспедиция эта должна была следовать в Китай и Японию с целью установления торговых сношений с этими государствами, и ей, между прочим, было приказано обследовать лиман и устье реки Амура с тем, чтобы убедиться, действительно ли справедливы заключения знаменитых мореплавателей о недоступности устья реки для мореходных судов и действительно ли справедливы сведения, будто это устье охраняется значительными китайскими силами. Министр финансов, от которого требовалось на содержание этой экспедиции 250 000 рублей серебром, в особой записке Николаю I писал: "При неразвитии или, лучше сказать, несуществовавии нашей торговли в Восточном океане и неимении в виду, чтобы когда-либо могла существовать даже эта торговля без утверждения нашего в Приамурском крае, — единственной полезной целью отправления Е. В. Путятина, я полагаю, будет поручение удостовериться, между прочим, в справедливости сложившегося убеждения о недоступности устья реки Амур, — обстоятельства, обусловливающего степень полезности для России этой реки и орошаемого ею края. Но для разрешения этого вопроса не требуется снаряжения такой большой и дорогостоящей экспедиции, а гораздо лучше, в отношении политическом и финансовом, произвести исследования Амурского лимана и устья реки Амур через Российско-Американскую компанию, поручив ей отправить к устью этой реки на счет казны надлежащее судно из колонии".

Это мнение министра финансов было утверждено Николаем I, и экспедиция Путятина была отменена. Вследствие такого решения Николая I министр иностранных дел граф Нессельроде⁵⁰ писал председателю Главного правления Российско-Американской компании контр-адмиралу барону Ф. П. Врангелю:⁵¹ 1) чтобы он озаботился отправлением из колонии за счет казны благонадёжного судна в лиман реки Амура с целью положительного дознания, в какой степени и для какого ранга судов возможен вход в Амурский лиман и в реку с моря; 2) уведомил бы его, для доклада императору, к какому времени это судно для исполнения такого поручения может быть готово и отправлено из колонии и сколько, приблизительно, будет стоить казне эта экспедиция, могущая положительно разрешить упомянутый вопрос. Граф Нессельроде вместе с тем объяснил барону Врангелю, что это должно быть произведено без огласки и что акционеры Компании не должны знать об этом. На это барон ответил, что судно может быть послано из колонии не ранее весны 1846 года и что он, вполне ценя доверие к нему правительства, примет все меры для точного исполнения воли императора; что же касается стоимости экспедиции, то она вероятно не превысит 5 000 рублей. В заключение барон объяснил, что он вполне уверен, что главный правитель колонии капитан 2 ранга Тебеньков, на которого ныне возлагается снаряжение из колонии судна, примет также и со своей стороны все необходимые меры.

Вследствие этого отзыва граф Нессельроде препроводил барону Врангелю утверждённую Николаем I инструкцию командиру того судна, которое будет назначено для исследования лимана и устья реки Амура. В этой инструкции говорилось: "Главная цель ваша заключается в тщательном исследовании устья реки Амура, о котором существует мнение, что вход в него из-за наносных песков не только затруднителен, но и невозможен даже для самых мелкосидящих шлюпок, то-есть что река как бы теряется в песках. Для удостоверения этого повелевается:

"1) Судну набрать на севере удобный для якорной стоянки пункт, ближайший к устью реки, и из него производить на гребных судах исследование.

"2) В случае запроса китайцев: зачем пришло судно? — отвечать, что бури, ветры и течения нечаянно его сюда занесли.

"3) Людям, отправленным на гребных судах, говорить, что пришли около реки наловить рыбы.

"4) Ласкать и одарять туземцев, на случай же неприязненных с их стороны намерений — гребным судам держаться, по возможности, соединенно, так чтобы они могли взаимно помогать друг другу.

"5) Флаг иметь какой-либо разноцветный, чтобы китайцы не могли подозревать, что судно русское, и чтобы через это не подать повода к каким-либо с их стороны на нас неудовольствиям, ибо правительство желает сохранить с ними тесную дружбу.

"6) Описать лиман реки Амура, залив между Сахалином и матерым берегом и соседственный с лиманом юго-восточный [юго-западный] берег Охотского моря, до Удской губы. Для соображения же при описи этого последнего берега, прилагается карта оного, составленная академиком Миддендорфом, а равно и карта пути с этого берега в Забайкалье.

"7) Донесение о действиях своих, а равно журналы и карты отправить из Аяна на имя председателя Главного правления Компании барона Врангеля".

На докладе графа Нессельроде о проекте инструкции император отметил: "Принять все меры, чтобы паче всего удостовериться, могут ли входить суда в реку Амур; ибо в этом и заключается весь вопрос, важный для России".

Эта инструкция, препровождённая графом Нессельроде барону Врангелю к точному исполнению, была отправлена к Завойко в Аян 5 марта 1846 года. Она вполне обнаруживает ошибочные понятия, какие имелись тогда о Приамурском крае, и объясняет политику нашу на отдалённом Востоке. Наконец, она указывает и на то, что от графа Нессельроде и барона Врангеля, не стесняясь никакими расходами, требовалось верно и положительно разрешить, какого именно ранга суда могут входить в реку Амур. В какой мере это важное для России по своим последствиям поручение, возбуждённое императором Николаем I, было исполнено, мы увидим ниже, а до того считаю не лишним сказать несколько слов об основании Аяна.

В Охотске Российско-Американская компания имела свою факторию, к которой один или два раза в лето приходило из колонии и её Курильского отдела судно с мехами. Круг действия этой фактории заключался в отправке мехов в Иркутск и посылке в колонию различных продовольственных запасов и других вещей. Положение фактории около правительственного порта было выгодно для Компании, потому что ей не надо было содержать значительного числа людей и гребных судов, необходимых для выгрузки и нагрузки судов компании: во всех подобных обстоятельствах и других случаях фактория могла обращаться к средстам порта. Сверх того, компании не нужно было затрачивать значительного капитала для содержания и исправления дороги в Якутск, так как эту дорогу содержало правительство. По этим причинам перенесение Охотского порта всегда было связано с вопросом о перенесенная вместе с ним и компанейской фактории. За представлением начальников Охотского порта о переносе его всегда следовало представление начальников фактории в Главное правление Компании о переносе и фактории вместе с портом. Но так как правители этой фактории были чужды морского дела, и так как правительство не находило другого места для порта, кроме Охотска, то и фактория оставалась тут же, а Компания, имея в виду выгоды быть вблизи правительственного порта, не обращала внимания на представления начальников своей факторий.

В 1843 году правителем этой фактории был назначен лейтенант В. С. Завойко (женатый на родной племяннице председателя Главного правления Компании барона Врангеля) и ему, как морскому офицеру, поручено было рассмотреть дело о перенесении фактории и представить об этом свои соображения. Начальником Охотского порта был тогда капитан I ранга Вонлярлярский — человек деятельный, весьма знакомый с недостатками Охотска и с берегами Охотского моря и заинтересованный вопросом о переносе Охотского порта. Завойко предложил Вонлярлярскому вместе с факторией перенести порт из Охотска в Аянский залив. Вонлярлярский отклонил это предложение на том основании, что помянутый залив не представляет удобств для порта, ибо, во-первых, он открыт; во-вторых, суда на воде зимовать там не могут; в-третьих, время навигации к этому заливу столь же коротко, как и к Охотску, и, в-четвертых, к этому заливу надобно будет устраивать дорогу из Якутска, что сопряжено с большими расходами и затруднениями, как показал уже опыт Фомина. Наконец, он высказал, что не только в окрестностях Аяна, но и на берегах Охотского моря нет строевого леса, необходимого для исправления и постройки судов, в чём в Охотске не ощущалось недостатка (по рекам Охоте и Кухтую лес беспрепятственно сплавлялся в Охотск). В Аяне, кроме того, большой недостаток в рыбе, столь необходимой в этом крае, тогда как в Охотске она водится в изобилии. Несмотря, однако, на эти справедливые доводы о неудобстве для порта Аянского залива, лейтенанту Завойко тем не менее всё же было разрешено Главным правлением Компании перенести сюда факторию. В том же 1843 году, с помощью служивших в Компании Д. И. Орлова и якутского мещанина Березина, Завойко перенес факторию в залив Аян, и бароном Врангелем исходатайствовано было у правительства даровать ему те же права, какие даровались тогда главным правителям колонии. Таким образом; из начальника Охотской фактории, которые до Завойко были из мещан, Завойко в Аяне сделался почётным административным лицом и из лейтенантов в Охотске, с перенесением фактории в Аян, был произведён в капитаны 2-го ранга. Этот перенос фактории в залив Аян был весьма чувствителен для акционеров, ибо устройство дороги между Аяном и Нельканом и вообще сношения с Якутском и содержание её, а равно увеличение числа команд и судов при фактории потребовало не малых расходов. Дабы избавиться от дальнейших затрат, Главное правление Компании и люди, заинтересованные в ней, начали представлять правительству и распространять в обществе слух о великом значении Аяна в будущем: говорили, что только он будто бы может быть главным нашим портом на востоке. Правительство согласилось с этим и приняло на счет казны и содержание и окончательное устройство аянского тракта. Аян усилили казённой командой и переименовали в правительственный порт; на горький опыт Фомина не обратили внимания. По представлению Завойко была заселена река Мая и путь между Нельканом и Аяном и затрачено снова много денег. Население по Мае вымирало, и Аян оставался, той же ничтожной деревней, какой и был; сообщение его с Якутском было то же самое, как и Якутска с Охотском. Вред, происшедший от внимания правительства к Аяну и от сопряжённых с этим расходов, был весьма велик, ибо это отвлекало правительство от Приамурского края, и служило поводом людям, не сочувствовавшим амурскому делу, представлять императору, будто бы Аян составляет всё, что только нам можно желать на берегах отдалённого вашего востока, и что ввиду этого нам решительно не стоит обращать внимания на Приамурский край, который должно предоставить Китаю и тем ещё более утвердить наши дружеские отношения с Китайской империей. Вот история Аяна⁵².

Согласно распоряжению барона Врангеля правитель колонии Тебеньков отправил к устью реки Амура маленький бриг «Константин» под командой поручика корпуса штурманов Гаврилова, офицера опытного, но больного. Экипаж брига состоял из трёх вольных штурманов и 22 человек команды, большею частью финнов, при двух байдарках и двух шлюпках. Тебеньков, предписывая Гаврилову зайти в Аян, где он должен был получить утверждённую императором инструкцию, в дополнение к ней, собственноручно написал к исполнению Гаврилову следующее: "По сведениям при устье Амура находится поселение русских беглецов из-за Байкала и большая китайская военная сила, а потому вы должны принять все меры предосторожности, дабы не иметь с китайцами неприязненных столкновений и дабы китайцы не могли узнать, что ваше судно русское. С русскими беглецами войдите тайно в сношения и обещайте им амнистию. В случае, если вы, при входе в лиман, встретите мели, то не должны подвергать судно опасности, ибо положительно известно, что устье реки недоступно.

"При всём том вам вменяется в непременную обязанность, чтобы бриг возвратился в колонию благовременно, снабдив продовольствием промышленников на Курильских островах {Это обстоятельство о походе к Курильским островам весьма замечательно, ибо там нет укрытого места для судов и постоянно господствуют туманы, а потому снабжение продовольствием и принятие промысла весьма часто бывает сопряжено, с огромной потерей времени: судно должно выжидать благоприятных обстоятельств и, следовательно, терять иногда более двух недель.} и чтобы всё оставалось в тайне.

"Чтобы все инструменты для наблюдения вы хранили у себя и чтобы все наблюдения для определения, места судна и берега вы делали сами, а равно и журнал писали собственноручно, без участия в этом ваших помощников, которые, а равно как и команда, ничего об этом не должны знать и никому не говорить, что вы были около реки Амура" {Вышеприведённая инструкция совершенно не согласна с помещённой в книге: "Историческое обозрение образования Российско-Американской компании" П. Тихменева. Разногласие происходит, вероятно, оттого, что Г. И. Невельской имел в своих руках всю секретную переписку, тогда как Тихменев не знал о её существовании. (Прим. редактора первого издания — В. Бахтина.) }.

Вследствие этих распоряжений 20 июля 1846 года бриг «Константин» вышел из Аяна и подошел к мысу Елизаветы, лежащему на северной оконечности Сахалина. Определившись по этому мысу и поверив хронометр, он направился вдоль сахалинского берега к юго-западу и, не доходя мыса Головачёва, попал в залив, который принял сначала за Амурский лиман, почему и назвал его заливом Обмана (впоследствии он был назван заливом Байкал; это название он носит и теперь на картах). 28 июля, пользуясь наступившим приливом, бриг перешёл через банку около мыса Головачёва и вступил в глубокий канал, направляющийся вдоль Сахалина к югу. По причине сильных течений и постоянных свежих противных ветров бриг подвигался по этому каналу весьма медленно и, дойдя до 53° северной широты, встал на якорь. Отсюда Гаврилов отправился к реке Амуру поперёк лимана, на байдарках. Достигнув входа в реку у южного мыса, он поднялся по реке на 12 миль (22 км) и тем же путем возвратился на бриг. Затем он отправился на шлюпке по каналу к югу и, встретив в широте 52°46 отмель, возвратился обратно на судно. 12 августа тем же каналом и через ту же банку бриг, выйдя из лимана в Охотское море, пошёл в Аян, куда и прибыл 20 августа 1846 года. Отсюда Гаврилов отправил через Завойко журнал и карту своей описи к барону Врангелю в С.-Петербург и 22 августа вышел из Аяна в Ново-Архангельск.

Рассматривая внимательно упомянутые журналы и карту, мы находим:

1) Что парусное судно, следующее к лиману с севера, должно встречать большие препятствия от мелей, банок, течения и почти постоянных свежих ветров.

2) Гаврилов попал в лиман, перейдя через банку, около мыса Головачёва, на которой глубина в малую воду 5 футов (1,5 м); следовательно, надлежащего входа в лиман с севера он не нашел.

3) Бриг, подвигаясь в лиман вдоль Сахалина к югу, частью под парусами, но большей частью на завозах, встречал глубины, уменьшавшиеся к югу; так что на широте 52°46 глубина была уже 3 сажени (5,5 м). Тянувшиеся в этом месте от Сахалина к материковому берегу отмели замыкали, казалось, лиман с юга, образуя перешеек, препятствовавший входу в лиман из Татарского залива.

4) Гаврилов от Сахалина, поперёк лимана, на двух байдарках подходил к южному входному в реку мысу и попал на банку с глубиною от 1/4 до 1/2 сажени (от 0,5 до 1 м), которая, казалось, должна была запирать устье реки. Поднявшись же от этого мыса вверх по реке на байдарках до 12 миль, Гаврилов находил на этом пространстве глубины от 3 1/2 до 5 сажен (от 6 до 9 м). Перевалив к противоположному, северному берегу реки и следуя под ним по тем же глубинам до северного входного в реку мыса, Гаврилов за мысом, в лимане, потерял эту глубину между мелями, лайдами и банками, и ему показалось, что мели или совершенно запирают вход в реку, или что между ними существует узкий, извилистый, мелководный канал (как сказано Гавриловым в журнале).

5) Гаврилов не встречал ни русских (о которых Тебеньков говорил в инструкции) ни китайцев и не заметил никаких признаков правительственного китайского влияния на эти места и на обитателей гиляков, которые везде принимали его ласково и объясняли, что они никому ясака не платят.

6) Что по пеленгам и широтам, определённым Гавриловым, составляется удовлетворительный очерк берегов северной части лимана.

7) В этом же журнале объясняется Гавриловым, что за краткостью времени, по ничтожеству имевшихся у него средств, вследствие свежих ветров и течений, которые он встретил, ему не представлялось никакой возможности произвести тщательные и подробные исследования, которые могли бы разрешить вопрос о состоянии устья реки Амура и её лимана.

Затем в письме своём барону Врангелю Гаврилов писал, что возложенное на него поручение он исполнить не мог и что поэтому из его описи нельзя делать каких-либо заключений об устье реки Амура и её лимане, до какой степени они доступны с моря.

На карте же, приложенной к этому журналу и составленной по упомянутой описи, показано: а) устье реки, заграждённое банкой, на которой глубина от 1/4 до 1/2 сажени (от 0,5 до 1 м ), б) вход в лиман с севера загражден банкой в 5 футов (1,5 м), и в) от широты 52°46 показана поперек всего лимана отмель, представляющая как бы перешеек, соединяющий Сахалин с материком {Подлинные журналы и карта Гаврилова 1846 года хранятся в архиве Азиатского департамента Министерства иностранных дел, копии же с них, а равно и подлинное письмо Гаврилова Врангелю находилось в архиве бывшего Главного правления Американской компании. Карта Гаврилова напечатана в атласе Тебенькова, стр. 30; по ней показано, что устье реки запирает банка, на которой глубина только 0,25 и 0,5 саж., а к югу, от широты 52°46, мель.}. Итак, карта, приложенная к журналу Гаврилова, подтверждает мнение Лаперуза, Браутона и Крузенштерна, что устье Амура и его лиман недоступны и что Сахалин полуостров.

После этого, ввиду столь важного вопроса, следовало бы или послать вторично в лиман Амура судно со всеми средствами, какие по опыту оказались бы нужными, дабы разрешить положительно упомянутый вопрос, или же, представляя императору Николаю I о посылке в лиман Гаврилова, объяснить в докладе, что этой посылкой вопрос о реке Амуре еще не разрешен. Однако документы по этому вопросу показывают следующее: 12 декабря 1845 года барон Врангель доносит графу Нессельроде: "Из приложенных при сем в подлиннике журнала и составленной по нему карты северной части Амурского лимана и устья реки Амура, ваше сиятельство изволите усмотреть, что возложенное на меня высочайшее повеление исполнено. Судно Российско-Американской компании было послано, и Гаврилов осмотрел северную часть лимана и устье реки Амура, которое оказалось доступным только для мелкосидящих шлюпок. При этом осмеливаюсь ходатайствовать о награждении главного правителя колонии, капитана 1-го ранга Тебенькова, снаряжавшего экспедицию Гаврилова, самого Гаврилова и экипажа, бывшего в оной. Что же касается до стоимости этой экспедиции, то она простирается в 5435 рублей серебром". За сим граф Нессельроде в докладе своём от 15 декабря 1846 года, пишет:

"Повеление Вашего величества председателем Главного правления Российско-Американской компании бароном Врангелем в точности исполнено; устье реки Амура оказалось недоступным для мореходных судов, ибо глубина на оном от 1 1/2 до 3 1/2 футов (0,4 до 1 м), и Сахалин — полуостров; почему река Амур не имеет для России никакого значения". На этом докладе Николай I написал: "Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как о реке бесполезной, оставить; лиц, посылавшихся к Амуру, наградить".

22 января 1847 года граф Нессельроде сообщил барону Врангелю, что император повелеть соизволил: "За труды, оказанные при посылке в Амурский лиман судна, выдать из сумм Азиатского департамента Министерства иностранных дел: главному правителю колонии Тебенькову 2 000 рублей, командиру брига «Константин» Гаврилову 1 500 рублей, экипажу брига 1 000 рублей и уплатить Российско-Американской компании 5 453 рубля. Затем дело о реке Амуре навсегда считать конченным и всю переписку поэтому хранить в тайне" {Все упомянутые документы находятся в архиве Азиатского департамента Министерства иностранных дел, в секретном деле по Амуру (1844–1849 годы).}.

Глава шестая. Заблуждения в вопросе о границе с Китаем

Представление Вонлярлярского о переносе Охотска в 1847 году. — Причины посылки торговой экспедиции из Аяна на реку Тугур и южный берег Охотского моря. — Сведения, доставленные академиком Миддендорфом. — Действия правительства относительно Китая до 1847 года. — Мнение правительства о Приамурском крае, вследствие донесений барона Врангеля и графа Нессельроде. — Решение правительства в 1848 году снарядить экспедицию Ахте для проведения границы с Китаем. — Окончательное решение правительства, в том же году, об отдаче всего Приамурского бассейна Китаю.

Начальник Охотского порта капитан Н. Вонлярлярский представил о необходимости перенести Охотский порт в усмотренный в 1844 году Миддендорфом на Сенекинском полуострове залив, названный при описи его капитаном Поклонским заливом "Великий князь Константин"⁵³. Этот залив, по мнению его, представлял все удобства для основания в нем порта гораздо лучшего чем Охотский и Аянский. Дело об этом предмете по ходатайству директора инспекторского департамента М. Н. Лермонтова в исходе 1847 года со стороны Морского министерства было решено в том смысле, чтобы перенести в этот залив Охотский порт, и испрашивалось уже для этого 250 000 рублей; но ожидалось только заключение генерал-губернатора Восточной Сибири о том, что будет стоить перевести дорогу из этого залива по южному склону Яблонового хребта в Забайкальскую область, по пути Миддендорфа.

В то же самое время, с другой стороны, председатель Главного правления Компании Ф. П. Врангель и начальник Аянского порта и фактории В. С. Завойко докладывали генерал-губернатору Восточной Сибири об удобствах соединить в Аяне и правительственный порт, как в пункте, который вместе с тем, посредством вьючной дороги от Нелькана до Аяна и далее по рекам: Мае, Алдану и Лене представляет удобное сообщение с Якутском. Для совершенного обеспечения этого пути Завойко предлагал между Аяном и Нельканом и по берегам реки Маи образовать селения из крестьян, для чего, говорил он, имеются на этом пространстве хорошие и удобные места.

В 1845 году академик Миддендорф писал, между прочим, генерал-квартирмейстеру Бергу, что, следуя вместе с топографом Вагановым от Тугурской губы с юго-западного берега Охотского моря в Забайкальскую область по южному склону Станового хребта, тянувшегося к западу, он находил несколько каменных столбов в виде пирамидальных груд, которые поставлены маньчжурами и китайцами как пограничные знаки. Так как по Нерчинскому трактату 1689 года граница наша с Китаем в этих местах должна была итти не по южному склону этих гор, а по вершинам оных, то на этом основании китайцы отдалили границу к югу и уступили добровольно России огромное пространство земли, в которой он нашел несомненные богатства золотых россыпей. России этим бы и следовало воспользоваться, то-есть провести границу с Китаем по направлению столбов. Эти известия генералом Бергом были доведены до сведения военного министра графа Чернышёва и министра иностранных дел графа Нессельроде. Затем тот же академик Миддендорф писал, что полезно было бы с гиляками, обитающими на юго-западном берегу Охотского моря, вступить в торговые сношения как с народом, по собранным им сведениям, независимым, и для удобства торговли приобрести от них клочок земли для устройства зимовья {Это обстоятельство обнаруживает, что Миддендорф, делая подобные заключения, совершенно не знал гиляков, ибо каким образом от народа, не имеющего никакого понятия о территориальной собственности, а тем более и гражданственности, приобретать землю куплей.}. Вследствие этого обстоятельства, а равно и для уничтожения кулачества якутских торгашей, с разрешения Главного правления в 1847 году В. С. Завойко послал из Аяна для торговли по стойбищам тунгусов, живших между Нельканом и Тугуром, и служившего в Компании Д. И. Орлова. В 1848 году Орлов встретился в урочище Бурукан с нейдальцами⁵⁴, прибывшими туда с реки Амгуни. Нейдальцы просили Орлова ехать с ними на реку Амгунь, но Орлов, зная, что места эти считаются китайскими, не решился на это {Все упомянутые сведения показывают одни только заблуждения о крае и народе, в чём обитающем, а также и о границе нашей с Китаем.}. Здесь Орлов встретился также и с гиляками, обитавшими на юго-западном берегу Охотского моря, к северу от Амурского лимана, и вступил с ними в торговые сношения. Главное правление Компании, получив от Завойко донесение о вступлении Орлова на Бурукане в торговые сношения с гиляками юго-западного берега Охотского моря и имея в виду сведения и мнение академика Миддендорфа, в 1849 году ходатайствовало через графа Нессельроде о дозволении продолжать эту расторжку с гиляками и построить у них зимовье. Для этого оно просило командировать из Охотска 10 человек мастеровых и 10 казаков в распоряжение опытного в этом деле прапорщика Орлова, подчинив его начальнику Аянской фактории Завойко, а экспедицию эту назвать торговой экспедицией Аянской фактории.

Отвечая на ходатайство, граф Нессельроде от 25 февраля 1849 года уведомил Главное правление Компании, что государь одобрил это представление. В заключение он объяснил, что цель этой торговой экспедиции должна единственно состоять в том, чтобы вступить в расторжку с гиляками, обитающими на юго-западном берегу Охотского моря, к северу от Амурского лимана, но отнюдь не касаться устья реки Амура, тем более Амурского бассейна.

Таково происхождение этой ничтожной по цели торговой экспедиции, возникшей по инициативе Российско-Американской компании! Это обстоятельство ещё более уясняет то заблуждение, какое царствовало тогда по вопросу о границе нашей с Китаем. До 1847 года, то-есть до представления Врангелем и графом Нессельроде доклада о результатах посылки в Амурский лиман Гаврилова, правительство наше постоянно отклоняло предложение китайцев о разграничении земель, лежащих к востоку от верховьев реки Уды до моря и оставленных по Нерчинскому трактату неразграниченными. Правительство не теряло надежды утвердиться в Приамурском бассейне, если по исследованиям устье реки Амура и его лиман окажутся доступными для входа судов с моря. Оно ждало только благоприятных обстоятельств, чтобы привести в исполнение мысли Петра Великого и Екатерины II; но, убедившись, по донесениям барона Врангеля и графа Нессельроде, в недоступности устья реки Амура и его лимана и имея в виду: а) представление о важном значении Аяна; б) мнение о Петропавловском порте, долженствовавшем быть главным нашим портом на Восточном океане, и наконец в) сведения о пути академика Миддендорфа от Тугурской губы по южному склону Станового хребта, а также о найденных им по этому пути каких-то китайских пограничных знаках, — правительство в 1847 году окончательно решилось установить границу с Китаем на отдалённом Востоке и тем прекратить весьма часто повторявшуюся неприятную переписку об этом предмете с Китаем. Вместе с тем рушились и все надежды сибиряков на реку Амур; мы предоставили как эту реку, так и весь её бассейн навсегда Китаю, в сознании, что по недоступности её устья и лимана для судов с моря она бесполезна для России.

Для определения границы с Китаем в 1848 году положено было воспользоваться упомянутыми сведениями о столбах или пограничных знаках и о пути от Тугурской губы, сообщённых Миддендорфом генералу Бергу, военному министру графу Чернышёву и министру иностранных дел графу Нессельроде, — лицам, весьма сочувствовавшим тогда предложению этого академика установить границу по его пути, от Тугурской губы к Забайкалью. В том же 1848 году на ходатайство упомянутых лиц последовало высочайшее повеление о снаряжении экспедиции под начальством подполковника генерального штаба Ахте в составе горных инженеров Меглицкого и Кованько, астронома Шварца, нескольких топографов, штейгеров и с особою при экспедиции командою для разведок. Губернатору Восточной Сибири высочайше повелено было содействовать этой экспедиции всеми средствами в видах скорейшего окончания возложенного на неё поручения, состоявшего в том, чтобы окончательно определить нашу границу с Китаем по направлению столбов, найденных Миддендорфом. Эта экспедиция в июне 1849 года прибыла из Петербурга в Иркутск, где, по распоряжению генерал-губернатора Н. Н. Муравьёва, оставшимся вместо него Иркутским губернатором Владимиром Николаевичем Зориным была оставлена впредь до возвращения Н. Н. Муравьёва из Камчатки.

Таковы были события, совершившиеся на отдалённом нашем Востоке до 1849 года, приведшие правительство к окончательному и, казалось, бесповоротному решению: "положить границу нашу с Китаем по южному склону Хинганского Станового хребта до Охотского моря, к Тугурской губе и отдать, таким образом, навсегда Китаю весь Амурский бассейн, как бесполезный для России по недоступности для мореходных судов устья реки Амура и по неимению на его прибрежье гавани; всё же внимание обратить на Аян, как на самый удобный порт в Охотском море, и на Петропавловск, который должен был стать главным и укрепленным портом нашим в Восточном океане" {Таков смысл решения Особого комитета 1848 года, под председательством министра иностранных дел графа Нессельроде, с участием военного министра графа Чернышёва, генерал-квартирмейстера Берга и прочих, как видно из дела по Амуру, находящегося в архиве Азиатского департамента Министерства иностранных дел.}.

Ясно, чтобы отклонить правительство от такого ошибочного решения и дать возможность принять на отдалённом Востоке надлежащее положение, которое готовили ему Петр I и Екатерина II, необходимо было разрешить два важных вопроса: пограничный и морской. Из них первый вопрос заключался в том: действительно ли груды камней, найденные академиком Миддендорфом и принятые им за пограничные знаки с Китаем, имеют это значение? Действительно ли Хинганский Становой хребет, тянущийся к востоку от вершин рек Горбицы и Уды и имеющий тоже восточное направление около Тугурской губы, упирается в Охотское море? И, наконец, какое имеют направление реки, выходящие из Хинганского хребта и впадающие в южное и северо-восточное колена реки Амура? Второй вопрос — морской — заключался в том: действительно ли недоступны для мореходных судов с севера и юга Амурский лиман и устье реки Амура? И действительно ли на прибрежьях Татарского залива нет гавани? Для разрешения этих вопросов была необходима посылка особой экспедиции; но после сейчас сказанного ясно, что представлять правительству о снаряжении экспедиции с этой целью было уже невозможно; ибо после его решения, в котором были заинтересованы первые сановники государства, не только нельзя было ожидать на это согласия, но, напротив, тех, которые осмелились бы сделать подобное представление, ожидало бы явное или тайное преследование. Озарить этот край светом истины и этим отклонить высшее правительство от потери его навсегда для России возможно было лишь случайно и при содействии лиц, твердо убеждённых в ошибочности взгляда на этот край, — взгляда, унаследованного от авторитетных, знаменитых мореплавателей и последующих за ними экспедиций. Тут нужны были люди, которые решились бы действовать в сложившихся обстоятельствах вне повелений, — люди, вместе с тем одушевлённые и гражданским мужеством и отвагой, готовые на все жертвы для блага своего отечества!

В такое именно положение поставлены были здесь наши морские офицеры с 1849 по 1855 год. Они-то, как мы ниже увидим, возбудив погребённый, казалось, навеки Амурский вопрос, разрешили его и, разъяснив правительству всё важное значение для России Приамурского и Приуссурийского бассейнов, делались виновниками присоединения этого края и острова Сахалина к России.

Мне необходимо было обозреть все предшествовавшие 1849 году события, совершившиеся на отдалённом нашем Востоке, для того, чтобы дать, возможность справедливо оценить всю важность деятельности в этом крае наших морских офицеров с 1849 по 1855 год, — деятельности, далеко выходящей из ряда обыкновенных.

Глава седьмая. Подготовка транспорта «Байкал» к походу на Камчатку

Приготовления к походу транспорта «Байкал». — Объяснение мое с генерал-губернатором в декабре 1847 года. — Амурский вопрос возбуждается снова. — Мое объяснение с князем Меньшиковым в исходе декабря 1847 года. — Спешное окончание постройки транспорта. — Представления и распоряжения мои относительно груза. — Записка, представленная мною князю Меньшикову 8 февраля 1848 года. — Моя просьба князю Меньшикову о дозволении итти в Амурский лиман. — Сущность моего письма к Н. Н. Муравьёву от 10 февраля 1848 года. — Ответ на это письмо, полученный мной в июле того же года.

По ходатайству генерал-адмирала, великого князя Константина Николаевича, и рекомендации Ф. П. Литке и Ф. С. Лутковского {Я служил с великим князем с 1836 по 1846 год на фрегатах «Беллона» и «Аврора» и корабле «Ингерманланд». При вооружении корабля «Ингерманланд» в Архангельске был помощником великого князя как старшего офицера. Во все время мы плавали под флагом Ф. П. Литке, а Ф. С. Лутковский был при великом князе.} в исходе декабря 1847 года я был назначен командиром военного транспорта «Байкал», который строился по заказу Морского министерства на верфи Бергстрема и Сулемана в Гельсингфорсе {Траспорт «Байкал» имел вместительность 250 тонн; по контракту со строителями он должен был быть спущен yа воду в сентябре 1848 года, следовательно не мог выйти из Кронштадта ранее исхода октября. Главные его измерения: длина между перпендикулярами 94 фута (28,5 м), ширина 24 фута 7 дюймов (7,5 м); при полном грузе должен сидеть ахтерштевнем 12 футов 9 дюймов (3,8 м), а форштевнем 11 футов 8 дюймов (3,5 м). Диферент 1 фут 1 дюйм (32 см). }. Этот транспорт назначался на службу в Охотск, и на нем приказано было отправить из С. Петербурга и Кронштадта различные комиссариатские, кораблестроительные и артиллерийские запасы и материалы для наших сибирских портов: Охотского и Петропавловского. Такова была цель отправления транспорта «Байкал», выход из Кронштадта предполагался не ранее осени 1848 г. В это время в Петербург прибыл незадолго перед тем назначенный генерал-губернатором Восточной Сибири генерал-майор Николай Николаевич Муравьёв⁵⁵, бывший до того Тульским губернатором. Так как я должен был итти в сибирские порты, состоявшие отчасти и в его ведении, то начальник Главного морского штаба князь Александр Сергеевич Меньшиков⁵⁶ приказал мне представиться Н. Н. Муравьёву. Николай Николаевич принял меня весьма благосклонно; в разговоре с ним о снабжении наших сибирских портов я имел случай обратить его внимание на важное значение, какое может иметь для вверенного ему края река Амур; на это он отозвался, что не только возвращение этой реки в наше владение, но и открытие для нас свободного по ней плавания представляет огромное значение для Сибири, но, к несчастию, все убеждены, что будто бы устье этой реки забросано мелями и недоступно для входа в реку судов с моря и что в этом убежден вполне и император, ибо, когда я пытался обратить его внимание, объяснил мне Н. Н. Муравьёв, на важное значение для России реки Амура, государь изволил выразиться: "Для чего нам эта река, когда ныне уже положительно доказано, что входить в ее устье могут только одни лодки" {Об экспедиции Гаврилова 1846 года и о её результатах, оставленных вследствие повеления Николая I без огласки, Н. Н. Муравьёв ничего не знал: об этом было известно только графам Нессельроде и Чернышёву, князю Меньшикову, барону Врангелю, Тебенькову и Завойко. Тихменев в сочинении своем "Историческое обозрение колоний Российско-Американской компании" на стр. 61 говорит, что будто бы император в 1847 году сказал Н. Н. Муравьёву, что река Амур должна принадлежать России и что производившиеся там исследования не раз должны повториться". Это выдумка Тихменева — государь никогда в 1847 году Муравьёву этого не говорил, что ясно доказывается его резолюцией, сделанной на докладе графа Нессельроде 15 декабря 1846 года: "Оставить вопрос об Амуре как о реке бесполезной для России".}. На это я отвечал Н. Н. Муравьёву, что распространившееся действительно подобное заключение о реке Амуре и его лимане мне кажется весьма сомнительным, ибо из всех обнародованных сведений и описей, произведённых Лаперузом, Браутоном и Крузенштерном, на которых подобное заключение и могло быть только основано и которое я тщательно изучил, еще нельзя делать об устье реки такого заключения. Кроме того невольно рождается вопрос: неужели такая огромная река, как Амур, не могла проложить для себя выхода в море и теряется в песках, как некоторым образом выходит из упомянутых описей. Поэтому я полагаю, что тщательное исследование её устья и лимана представляется настоятельной необходимостью. Сверх того, если Сахалин соединяется с материковым берегом отмелью, покрывающейся водой только при приливах, как показывается на всех морских картах, составленных по упомянутым описаниям, то-есть, если вход в Амурский лиман из Татарского залива недоступен, то это обстоятельство ещё более должно убеждать нас, что из Амура должен существовать выход с достаточною глубиною. Выслушав со вниманием мои доводы, Н. Н. Муравьёв, изъявив полное сочувствие моему предложению, выразил, что он с своей стороны постарается употребить все средства к его осуществлению.

При передаче этого разговора с генерал-губернатором князю А. С. Меньшикову, я просил: не признается ли возможным употребить вверенный мне транспорт для исследования устья Амура и его лимана и на опись юго-западного берега Охотского моря, показываемого на морских картах точками. На это его светлость заметил, что "по позднему выходу транспорта, дай бог, чтобы Вы пришли в Петропавловск к осени 1849 года, что сумма денег ассигнована на плавание транспорта только на один год, следовательно у вас не будет ни времени, ни средств к исполнению этого поручения. Кроме того подобное предприятие, как исследование устья Амура, не принесет никакой пользы, ибо положительно доказано, что устье этой реки заперто мелями, в чем убежден и государь; наконец, возбуждение вопроса об описи устья Амура, как реки китайской, повлечёт к неприятной переписке с китайским правительством, а граф Нессельроде на это ныне не согласится и не решится представить государю. Поэтому, — сказал князь, — нечего думать о том, что невозможно, а надобно вам стараться снабдить наши сибирские порты по возможности благовременно, ибо, по последним донесениям их начальников, там ощущается большой недостаток в комиссариатских и кораблестроительных материалах и запасах".

Из этого замечания князя Меньшикова я видел, что главная причина к отстранению моего предложения заключается в том, что не будет времени к исполнению его; испрашивать же особых средств для этого нельзя, по нежеланию вступать об этом в сношение с Китаем. Следовательно, чтобы иметь надежду достигнуть предложенной мной цели, необходимо было удалить эти препятствия, то-есть: а) постараться, чтобы транспорт мог притти на Камчатку в мае месяце и к июню можно было бы сдать весь груз в Петропавловске, то-есть чтобы всё лето 1849 года было свободно, а следовательно, чтобы и времени и суммы, назначенной для плавания транспорта, было достаточно для исследования устья Амура и его лимана, и б) чтобы это исследование было произведено как бы случайно, при описи юго-западного берега Охотского моря, соседственного с Амурским лиманом. К достижению вышеупомянутых целей приступил я немедленно.

В начале января 1848 года транспорт был только что заложен, так что к обшивке его располагали приступить только весной. Я объяснил строителям Бергстрему и Сулеману, что князю Меньшикову было бы приятно, если бы транспорт был готов к июлю месяцу, и просил их ускорить работы. Это было необходимо ещё и потому, что только при раннем выходе из Кронштадта на таком малом судне, как «Байкал», можно было надеяться достигнуть Петропавловска благополучно и заблаговременно. Строители, ввиду желания князя Меньшикова, бывшего тогда генерал-губернатором Финляндии, дали мне обязательство опустить на воду транспорт к июлю месяцу, ранее времени, означенного в контракте более чем на полтора месяца. Уладив, таким образом, это первое и важное дело и оставив в Гельсингфорсе наблюдать за постройкою транспорта старшего офицера, лейтенанта П. В. Козакевича⁵⁷, я начал хлопотать об устранении и других препятствий, служивших постоянной причиной задержки судов в Кронштадте и Петропавловске, а также и обстоятельств, ставивших командиров судов в иностранных портах в неприятное положение.

По заведенному порядку чиновниками комиссариатского и кораблестроительного департаментов груз, назначенный в Петропавловск и Охотск, сдавался командиру судна не по местам, как то делается на коммерческих судах, а по мере, весу и счету: на этом основании командира обязывали сдавать его также в Петропавловске и Охотске. Груз, назначаемый в сибирские наши порты, составлялся обыкновенно из забракованных большей частью вещей и хранился в магазинах в так называемых охотских кучках, так что большая его часть достигала места назначения в негодном виде. Чиновники по этому случаю обыкновенно писали и отписывались и в конце концов относили это к случайностям в море, при качке, буре и тому подобном, или к худой укладке в судне и тесноте, перемене климата, и наконец, к невниманию командиров и, как лица неответственные, оставались всегда правыми. Кроме того материалы и запасы к месту погрузки в Кронштадте доставлялись неблаговременно и в беспорядке, так что тяжелые вещи (железо и тому подобное), которые должны бы быть погружены в нижней части трюма, привозились последними. Через это, кроме утомительных хлопот и неприятностей, напрасно терялось много времени и места в судне. Все отправлявшиеся до меня с тою же целью транспорты имели вместительность почти втрое большую «Байкала» и в них поэтому было места гораздо более чем надобно для помещения отправляемого груза, а потому предшественникам моим и не было повода обращать внимание на лучшую упаковку груза, тогда как мне предстояло взять такой же и даже больший груз и уложить его в пространстве гораздо меньшем. Кроме того предшественники мои, не имея в виду ничего, кроме доставки груза, не имели и повода заботиться о раннем выходе из Кронштадта.

Тщательно и подробно осмотрев в магазинах назначенные к отправлению вещи и взяв некоторые образцы их, я убедился, что при таком способе упаковки, какой употреблялся до меня, не могу погрузить на транспорт и половины вещей, а равно убедился и в том, что комиссариатские материалы (холст, сукно, сапожный товар и прочее) были почти гнилые.

По существовавшему тогда положению офицерские порционы рассчитывались по двойной стоимости матросской порции, а потому в заграничных портах надобно было брать от консулов и агентов справочные цены на запасы, входившие в состав матросской порции, и стараться, чтобы эти цены были выданы возможно большие и вообще несуществующие, ибо без того офицерские порционы становились весьма недостаточными. Это обстоятельство ставило командиров судов в весьма щекотливое и несвойственное званию положение и часто замедляло выход судна в море.

Объяснив все эти обстоятельства бывшему тогда генерал-интенданту вице-адмиралу Васильеву и указав на всю несоответственность положений о приеме и сдаче груза и заведённом порядке отправлять всё худшее в сибирские порты, я представил ему свои соображения к устранению всего этого. Соображения эти были переданы для немедленного рассмотрения чиновникам комиссариата. Они на эти мои соображения представили целую диссертацию о невозможности их исполнения и заключили, что они никогда не должны быть ответственны за груз, отправляемый со мною. После этого генерал-интендант объявил мне, что он со своей стороны ничего не может сделать по моему желанию, хотя ему и сочувствует, и что надобно обратиться мне к князю Меньшикову.

Представив князю Меньшикову образцы негодных материалов, предположенных к отправлению со мною, невозможность взять и половины груза, если он не будет упакован, медленность приёмки и сдачи и о прочих сказанных обстоятельствах, я просил его приказать:

а) Чтобы весь назначенный к отправлению со мной груз принимать и сдавать не по мере, весу и счету, а по числу мест, которые должны быть тщательно упакованы и упрессованы, с приложением на каждом месте пломбы и номера.

б) Чтобы весь груз был доставлен в Кронштадт не позже 1 июля. Ревизор транспорта наблюдает за этим и в случае. медленности делает напоминание; а в случае, если и за сим произошла бы замедленность, могущая остановить погрузку транспорта, то те места, которые не будут доставлены ко времени погрузки на транспорт, отправляются на коммерческом судне на Камчатку за счет чиновников того учреждения, по вине которого это произошло.

в) Всеми учреждениями должна быть представлена мне к 1 июля подробная опись, что именно в каждом месте заключается, и я имею право по своему усмотрению, при чиновнике того ведомства, от которого доставляется груз, снять с любого места пломбу и распаковать его. Если окажется, что материалы, в нем заключающиеся, несогласны с образцами и дурного качества, или мера, или вес их менее показанных в ведомости, то все чиновники того ведомства штрафуются суммою, представляющею двойную стоимость этого места.

г) Предписать начальникам Камчатки и Охотска, что я отвечаю только за число мест и за целость пломб на них, но никак не за количество и качество заключающихся в них материалов, за что отвечают чиновники того ведомства, от которого отправлен груз, и предписать им, чтобы по прибытии в порт транспорта груз с него был немедленно принят по числу мест.

д) Порционные деньги офицерам за границей определить по 10 фунтов стерлингов в месяц и никакого сношения по этому предмету с консулами не иметь.

е) В случае медленной доставки морской провизии консулами за границей или дурного качества разрешить покупать её без всякого участия их.

ж) Разрешить купить в Англии, кроме двух положенных по штату хронометров, еще два хронометра и карты, какие признаются нужными.

з) Разрешить купить в Англии, если возможно, маленькую паровую шлюпку от 4 до 6 сил, которая могла бы поместиться в ростры.

При этой записке я представил его светлости удостоверение от строителей Бергстрема и Сулемана, что они постараются спустить транспорт к 1 июля, то-есть полутора месяцами ранее времени, назначенного в контракте, и объяснил князю, что если ему угодно будет приказать исполнить в точности это мое представление, то я надеюсь взять весь груз, назначенный в Петропавловск, выйти из Кронштадта в августе и быть в Петропавловске в мае; а потому у меня всё лето 1849 года будет свободно. Это время и можно было бы употребить на подробную опись юго-западного берега Охотского моря, который на наших картах, как неизвестный, означается точками. При переходах наших судов из Охотска и Аяна в Петропавловск и Ситху, доложил я князю, свежие ветры и другие случайности могут увлечь их к этому неисследованному берегу и поставить в самое опасное и критическое положение.

Князь А. С. Меньшиков, весьма довольный тем, что я уладил дело со строителями и предполагаю возможным взять весь назначенный к отправке груз, для перевозки которого обыкновенно назначались транспорты гораздо больших рангов, мало того, что утвердил моё представление, но ещё на записке моей написал: "В точности исполнять немедленно и все дальнейшие требования командира, клонящиеся к скорейшему выходу из Кронштадта транспорта и к обеспечению благонадежного плавания и сохранения здоровья команды". Затем он заметил мне, что хотя и вполне соглашается с необходимостью привести в известность юго-западный берег Охотского моря, но берег этот считают принадлежащим Китаю. На это я отвечал его светлости, что по трактатам, заключённым с Китаем, вся страна от верховьев реки Уды к востоку, до моря, оставлена без разграничения, а потому и нельзя утверждать, чтобы этот берег принадлежал единственно Китаю. Князь сказал: "Это правда, и генерал-губернатор об этом хлопотал, но министр иностранных дел признаёт ныне этот берег китайским; это обстоятельство и составляет немаловажное препятствие к тому, чтобы дать вам разрешение произвести его опись. Граф Нессельроде и не думает о том, что без подробной описи этого берега плавать по Охотскому морю для наших судов опасно, он избегает только неприятных сношений с китайцами". "Впрочем, — заметил князь, — это впереди, а теперь вам надобно заботиться, чтобы скорее выйти из Кронштадта и, несмотря на настоящие политические обстоятельства {Известно, что в начале 1848 года Европа была взволнована, и Россия ожидала, что может разгореться всеобщая европейская война}, стараться благополучно прибыть в Камчатку, ибо там во всем крайний недостаток".

Из разговора с князем я заключил, что разрешение на опись юго-западного берега Охотского моря можно надеяться получить только при раннем выходе моём из Кронштадта и при ходатайстве генерал-губернатора Н. Н. Муравьёва, а потому сейчас же после этого разговора я написал в Иркутск письмо к Н. Н. Муравьёву. Высказав его превосходительству мою полную уверенность в его готовности сделать всё полезное для вверенного ему края, я в то же время уведомил его, что надеюсь выйти из Кронштадта, в начале августа и быть в Камчатке в начале мая 1849 года. Чтобы сдать груз, — писал я, — мне достаточно 2 1/2 недель, а затем остальная часть лета у меня остаётся свободною; её-то и мог бы я употребить, во-первых, на осмотр и опись юго-восточного берега Охотского моря, начиная от Тугурской губы до лимана Амура; во-вторых, на исследование этой реки и её лимана и наконец на опись северо-восточного берега Сахалина, до широты 52°, то-есть места, около которого Крузенштерн предполагал существование бара какой-то большой реки или одного из рукавов Амура". Судя по разговору моему с князем Меньшиковым, — писал я Муравьёву, — без Вашего содействия я не надеюсь получить на то разрешения; за самовольное же производство подобной описи я подвергаюсь строжайшей ответственности, так как всеми здесь и особенно графом Нессельроде эти места признаются принадлежащими Китаю. Между тем случай и время будут упущены, и мне будет очень жаль не воспользоваться удобными обстоятельствами, тем более, что ко мне на транспорт назначены деятельные и прекрасные офицеры и транспорт снабжается для этого довольно полно. Постигая всю важность для России познания этой страны, я употребил бы всю мою деятельность и способности, чтобы представить добросовестную картину мест, доселе закрытых от нас мраком; я бы исследовал, во-первых, до какой степени доступно плавание для мореходных судов в реку Амур и её лиман и, во-вторых, имеются ли на берегах этого края гавани, в которых с удобством можно было бы основать порт, то-есть постарался бы разрешить главные вопросы, остающиеся доселе сомнительными. Но для этого необходимо, чтобы мне было повелено:

"1) По приходе в Петропавловск сдать весь груз в этом порту.

"2) Из Петропавловска отправиться к восточному берегу Сахалина до 52° северной широты и отсюда, следуя с описью вдоль сахалинского берега к северу, войти в лиман Амура для исследования устья Амура и лимана, в видах разрешения главного вопроса: в какой степени доступен вход в лиман и реку с севера и юга.

"3) Описать юго-западный берег Охотского моря и берега Татарского залива, в видах отыскания на этих берегах удобной гавани, и наконец:

"4) В случае если бы в продолжение навигации 1849 года я не успел окончить эту опись, то на зимние месяцы итти к югу и, с раннею весною 1850 года, возвратиться обратно в Татарский залив для окончания описи; после чего следовать в Охотск и, сдав транспорт, со всеми офицерами возвратиться сушею в Петербург".

Это письмо я закончил так: "Конечно, мне было бы гораздо легче отвезти груз в Петропавловск и Охотск, как это доселе предполагалось, чем брать на себя подобную трудную работу, да ещё на маленьком судне и с ничтожными средствами, но, постигая всю важность подобных исследований для отечества и сомневаясь в безошибочности заключения знаменитых мореплавателей об этой стране, осмеливаюсь просить Вашего участия в этом деле и ожидать на это письмо Вашего уведомления". 10 февраля 1848 года, С.-Петербург.

Решение князя Меньшикова относительно груза взволновало комиссариатских чиновников и содержателей магазинов; они старались делать мне на каждом шагу всевозможные затруднения, но в этом деле приняли участие почтенные адмиралы, генерал-интендант Васильев, главный командир кронштадтского порта Беллингсгаузен и начальник штаба Васильев; они остановили эту бюрократическую бурю и, в конце концов, довели моих бюрократов до того, что они начали усердно хлопотать, чтобы как можно скорее спровадить меня из Кронштадта. Весь груз был упакован и упрессован согласно моему требованию и в начале июля доставлен в Кронштадт. Груз был самого лучшего качества, так что начальники Камчатки и Охотска Машин и Вонлярлярский донесли князю Меньшикову, что такого хорошего качества материалов и запасов, какие доставлены на транспорте «Байкал», не было доселе в этих портах. Назначенные ко мне расторопные и деятельные офицеры употребляли всевозможное старание к скорейшему приготовлению транспорта. Строители Бергстрем и Сулеман сдержали свое слово: 10 июля 1848 года транспорт был спущен на воду со всем внутренним устройством. К этому же времени команда, паруса и такелаж были присланы из Кронштадта в Гельсингфорс на пароходе «Ижора», который для содействия к скорейшему прибытию транспорта в Кронштадт оставался в моем распоряжении. Таким образом, сверх ожидания князя Меньшикова, 20 июля я пришёл на Кронштадтский рейд совершенно почти готовым, так что нагрузить транспорт и приготовиться окончательно к походу потребовалось не более четырех недель.

Между тем в начале июля в Гельсингфорсе я получил ответ генерал-губернатора на письмо моё от 10 февраля. Николай Николаевич благодарил за истинно патриотическое рвение моё к столь важному для России делу, уведомлял, что он ходатайствует вместе с сим через князя Меньшикова об утверждении инструкции императором, которую я имею получить; что эта инструкция составлена на основаниях, изложенных в моем письме к нему от 10 февраля, и, наконец, что, при сочувствии к этому делу князя Меньшикова и министра внутренних дел Л. А. Перовского, он надеется, что она будет утверждена.

Глава восьмая. На пути к низовьям Амура

Объяснение с князем Меньшиковым о необходимости исследования Амурского лимана. — Проект инструкции, представленный мной князю Меньшикову. — Мои объяснения с адмиралами Беллингсгаузеном, Анжу и Врангелем. — Выход транспорта, из Кронштадта и плавание его до Петропавловска. — Депеши, полученные мной в Петропавловске от Н. Н. Муравьёва. — Распоряжения мои в этом порту. — Выход транспорта.

По приходе в Кронштадт с транспортом я немедленно явился в Петергоф к князю. Князь удивился моему скорому приходу и, когда я объявил ему, что транспорт около 20 августа выйдет из Кронштадта и что я помещу весь доставленный груз, был весьма доволен и благодарил меня. В это время я застал у князя Льва и Василия Алексеевичей Перовских⁵⁸. Пользуясь расположением ко мне князя и имея в виду ходатайство Н. Н. Муравьёва, я решился сказать князю: "Итак, ваша светлость, я со своей стороны сделал всё возможное, чтобы прибыть на Камчатку в мае месяце и иметь лето 1849 года свободным, а потому осмеливаюсь просить вашу светлость разрешить употребить мне это время на опись юго-западного берега Охотского моря и при этом случае побывать в лимане Амура, в который официально меня занесут свежие ветры и течения, постоянно господствующие в этих местах, как пишет Крузенштерн". На это князь отвечал: "Бесполезно рисковать итти туда, где положительно известно, что вход весьма опасен и для твоего транспорта невозможен. Кроме того я уже говорил, что граф Нессельроде не решится представлять об этом государю, особенно теперь, когда решено уже, что эти места должны принадлежать Китаю". Перовские {С этого времени я пользовался особым расположением Л. А. Перовского, и он везде и всегда меня обеспечивал.} при этом заметили, что, кажется, нет причины отклонять моей просьбы, если я указываю, что это можно сделать случайно. Тогда князь Меньшиков, сказав, что об этом хлопочет и генерал-губернатор Муравьёв, приказал мне сейчас же ехать в Петербург к вице-директору инспекторского департамента М. Н. Лермонтову, взять от него представление Муравьёва, рассмотреть его и составить проект инструкции, который и доложить ему. Через два дня я представил князю проект инструкции такого содержания: "По сдаче груза в Петропавловске следовать в Охотское море, тщательно осмотреть и описать залив Константина (залив Академии) и соседственный с ним юго-западный берег Охотского моря, до лимана Амура; исследовать лиман этой реки и её устье и описать северо-восточную часть Сахалина до 52° северной широты. Затем отправиться в Охотск, сдать транспорт и с офицерами через Сибирь возвратиться в Петербург. По прибытии в Камчатку находиться в распоряжении генерал-губернатора Восточной Сибири ввиду содействия с его стороны в возлагаемом на вас поручении".

Прочитав этот проект, князь вычеркнул лиман и устье Амура, а вместо этого написал: "и осмотреть юго-западный берег Охотского моря между теми местами, которые были определены или усмотрены прежними мореплавателями", и при этом сказал мне, что исполнение мной распоряжений генерал-губернатора должно ограничиваться лишь пределами этой инструкции, в противном случае подвергаюсь строжайшей ответственности. На это я сказал князю, что мысы Ромберга и Головачёва определены Крузенштерном и около этих мест существуют сильные течения, которые могут увлечь транспорт в лиман Амура, и поэтому я буду иметь случай осмотреть как его, так и устье реки. "Это, — отвечал князь, — будет бесполезно, ибо, повторяю, лиман недоступен; хотя я этому не доверяю и вполне сочувствую необходимости его исследования, но ныне, когда решено, что этот край принадлежит Китаю, без высочайшего повеления сделать это невозможно, и вы подверглись бы за это строжайшей ответственности. Впрочем если подобный осмотр будет произведен случайно, без каких-либо несчастий, то-есть потери людей или судна, и без упущения возложенного на вас поручения, — описи и исследования Константиновокого залива и окрестных с ним берегов, куда и предполагается перенести Охотский порт, — то, может быть, обойдется и благополучно. Данная вам инструкция сообщена Муравьёву. Хлопочите скорей выйти из Кронштадта, я вами доволен, но чиновники весьма сердиты на вас и беспрестанно жаловались генерал-интенданту".

Получив упомянутую инструкцию от князя Меньшикова за несколько дней до моего выхода из Кронштадта, я имел случай говорить о Сахалине и о берегах Охотского моря с главным командиром Кронштадтского порта Ф. Ф. Беллингсгаузеном⁵⁹ и адмиралом П. Ф. Анжу⁶⁰. Первый сопровождал Крузенштерна в чине мичмана, а последний был большой приятель и товарищ барона Врангеля, бывшего тогда председателем Главного правления Российско-Американской компании. Ф. Ф. Беллингсгаузен сообщил мне, что опись, произведенная И. Ф. Крузенштерном в северной части Амурского лимана, а равно и предположение его, что у восточного берега Сахалина существует бар одного из рукавов реки Амура, — весьма сомнительны, и как он, так и П. Ф. Анжу сказали мне, что недавно к этим берегам было посылаемо судно Российско-Американской компании. Они сообщили мне, что при описи там весьма полезно иметь байдарку, почему и дали мне письма к Ф. П. Врангелю, прося его сообщить мне, если возможно, сведения об этих местах и распорядиться, чтобы у меня была байдарка. С этими письмами я явился к Ф. П. Врангелю. Почтенный адмирал принял меня весьма ласково и благосклонно; относительно байдарки и при ней двух алеутов, бывших в Аяне и знакомых с языком гиляков, обитающих около Тугурской губы, обещал сейчас же сделать распоряжение, чтобы байдарку с этими алеутами доставили в мае 1849 года с Алеутских островов в Петропавловск; кроме этого, на случай, если бы к моему приходу в Петропавловск туда байдарку не доставили, дал мне бумагу, по которой я мог добыть ее, послав из Петропавловска на ближайший к нему остров из Алеутского архипелага. Что же касается сведений о юго-западном береге Охотского моря, то Фердинанд Петрович сказал мне, что сообщать ему об этом неудобно. "Впрочем, всё, что здесь замечательного, — сказал он, — это то, что устье реки Амура и её лиман оказались недоступными". Это обстоятельство подстрекнуло мое любопытство, и я убедительно просил Ф. П. Врангеля позволить мне взглянуть у него на те данные, на которых основано подобное заключение. Врангель, снисходя к убедительной моей просьбе и к обещанию хранить все в тайне, вынул из своего стола пакет, в котором были копии с журнала описи Гаврилова, и, усадив меня в своем кабинете, дозволил прочесть этот журнал. С большим вниманием я рассмотрел его и вынес такое убеждение, что эта опись вовсе не разрешает вопроса о реке Амуре, а ещё более убеждает меня в необходимости исследования этих мест. Выслушав мнение барона о недоступности устья Амура, высказанное мне раньше и князем Меньшиковым, я понял положение правительства и решение его предоставить Амурский бассейн Китаю. Это доселило во мне твердую решимость во что бы то ни стало произвести исследования устья Амура и его лимана и попытать — не удастся ли мне открыть истину и отклонить правительство от подобного вредного для России решения; поэтому я решился употребить все меры для того, чтобы попасть в Петропавловск как можно скорее и иметь время затем для вышесказанных работ. Считая бесполезным высказывать барону Врангелю моё мнение об описи Гаврилова, я поблагодарил только его за внимание и оказанную им готовность мне содействовать.

21 августа 1848 года транспорт «Байкал» вышел из Кронштадта {Экипаж транспорта состоял на следующих лиц: командир капитан-лейтенант Г. И. Невельской, лейтенанты: П. В. Козакевич (старший офицер) и А. П. Гревенс. Мичманы Гейсмар и Гротс, корпуса штурманов: поручик Халезов и подпоручик Попов; юнкер князь Ухтомский и лекарь Берг. Нижних чинов, составлявших команду транспорта: унтер-офицеров 3, матросов 22, баталер 1, артиллерийский унтер-офицер 1 и фельдшер 1, всего 28 чел. Для отвоза в Петропавловск мастеровых 14 человек.}. В море встретил он свежий противный ветер и без всякой пользы пролавировал несколько часов. 22 августа я бросил якорь на восточной стороне острова Сескара, где и ожидал благоприятных обстоятельств двое суток. Снявшись с якоря 24 августа, до самого Копенгагена (до 8 сентября) мы боролись с теми же противными ветрами и только на несколько часов имели попутный ветер, при котором транспорт шел от 5 до 7 1/2 узлов.

9 сентября вышли из Копенгагена и, имея попутные тихие ветры и штили, 11-го числа вступили в Северное море; 15-го — в Английский канал, а 16-го в 6 часов утра бросили якорь на Портсмутском рейде, близ острова Уайта. Здесь мы простояли 14 дней для необходимых работ и приготовлений к дальнейшему плаванию, как-то: поверки хронометров, заготовления различных запасов, провизии и теплой одежды для команды. Подходящей нам винтовой шлюпки достать не могли, её нужно было заказать и ждать полтора месяца.

30 сентября снялись с якоря на Портсмутском рейде и направивлись в Рио-де-Жанейро; до 10 октября мы имели восточные умеренные ветры; с северной широты 81°30 и 22°26 западной долготы наступили западные и северо-западные ветры, беспрестанно менявшиеся в силе и направлении. Наконец, 13 октября в северной широте 27°51 и западной долготе 21°42 встретили северо-восточный пассат, который дул весьма неправильно, переходя нередко к востоку и даже к востоку-юго-востоку со шквалами и пасмурной погодой, а близ экватора, 30 октября, незаметно перешел к юго-востоку.

4 ноября ветер постепенно стал отходить к востоку, а 6-го числа задул от северо-востока. Мы не дошли 100 миль до Рио-де-Жанейро, как он начал стихать, и наступил штиль; проштилевав здесь более суток, 15 ноября мы бросили якорь на рио-де-жанейрском рейде, совершив таким образом плавание от Портсмута до Рио-де-Жанейро в 44 суток. Конопатка всего баргоута, тяга такелажа, окраска, пополнение провизии и другие необходимые работы для приготовления транспорта к предстоящему переходу до Вальпарайзо вокруг мыса Горна задержали нас здесь до 1 декабря. 1 декабря, утром, при тихом ветре от запада мы вышли в море, а на другой день пересекли тупик Козерога в широте 23° и направились к мысу Горн. До 9 декабря, при тихих юго- и северо-восточных ветрах делали незначительные суточные переходы, но с этого времени задули крепкие западные ветры, доходящие весьма часто до степени шторма. 13 декабря, в южной широте 44°3 и западной долготе 46°31, а также 24 декабря, в широте 50°5 и долготе 51°30 ветер дул с особой силой, так что транспорт держался под зарифленным грот-триселем.

31 декабря западный ветер перешел в береговой юго-юго-восточный муссон. 2 января 1849 года мы перешли меридиан мыса Горна, в южной широте 57°21. С самого выхода из Рио-де-Жанейро погода стояла постоянно пасмурная и ненастная, но, несмотря на это неблагоприятное условие, при принятых мерах и заботливости врача и офицеров, больных на транспорте почти не было: говорю почти, потому что заболело только 3 человека и хворали они не более 3 дней {Для сохранения здоровья команды мы строго придерживались правила, чтобы люди отнюдь не ложились на койки в сырой одежде или обуви и чтобы белья, которым запаслись в Англии, было на каждого матроса не менее 1 1/2 дюжины. Само собою разумеется, что мы не пропустили ни одного случая тщательно просушивать одежду и обувь людей и проветривать палубу и трюм. Всеми средствами старались не держать людей наверху в сырую погоду; по два и по три раза в неделю люди имели свежую пищу из заготовленных консервов и постоянно, два раза в сутки, получали глинтвейн. Всё это имело благотворное влияние на дух и здоровье команды: она была весела и бодра.}. 2 февраля мы бросили якорь на рейде Вальпарайзо после 64-суточного, весьма трудного плавания от Рио-де-Жанейро.

Стараясь сколь возможно скорее достигнуть Петропавловского порта и имея здоровую и бодрую команду, я простоял в Вальпарайзо всего только четверо суток — время, которое необходимо было для пополнения водой и провизией. 6 февраля мы снялись с вальпарайзского рейда и направились к Сандвичевым [Гавайским] островам. В течение первых трех дней имели тихие переменные ветры, пока 9 февраля, в южной широте 80°2 и западной долготе 74°30, не вступили в полосу юго-восточного пассата, который все время дул умеренно.

С 25-го числа ветер стал переходить к востоку; потом дули переменные тихие ветры с продолжительными шквалами; 9 марта мы получили северо-восточный пассат. В этот промежуток времени мы два раза пересекли экватор, в последний раз 4 марта, в западной долготе 110°51. До 22 марта, широты 16°13'N и долготы 142° 28, мы имели ровный северо-восточный пассат, но с этого пункта он заменился переменными тихими ветрами, дувшими преимущественно из восточной половины компаса. 2 апреля 1849 года транспорт «Байкал» бросил якорь в гавани Гонолулу⁶¹ на острове Оагу, после 55-суточного плавания от Вальпарайзо.

На Сандвичевых островах мы встретились с бывшим тогда здесь кораблем Российско-Американской компании под командою капитан-лейтенанта А. О. Рудакова.

Команда наша веселилась и отдыхала вместе со своими соотечественниками, которых она не видала со времени выхода из Кронштадта. Здесь я с офицерами и командиром корабля Российско-Американской компании Рудаковым представлялся королю Сандвичевых островов Камеамеа⁶². Его величеством мы были приняты весьма парадно и благосклонно, в знак особого уважения, какое он питал к России. Простояв в Гонолулу до 10 апреля, пополнив провизию и набрав воды, мы пошли в Петропавловск.

До широты 31°32'N транспорт шел при умеренных и тихих северовосточных ветрах, но с этой широты, с 21 апреля, ветер перешёл сначала к юго-востоку, а потом менялся беспрестанно в направлении и силе, нагоняя при этом шквалы и пасмурность; с такими обстоятельствами мы шли до самого Петропавловска. 11 мая, в виду Авачинской губы, выпал большой снег и нашёл жестокий шквал с гор, но вскоре сделался ровный попутный. ветер, с которым 12 мая 1849 года мы вошли в Авачинскую губу и в 2 часа пополудни, после 32-суточного плавания от Гонолулу и через 8 месяцев 23 дня по выходе из Кронштадта {*}, бросили якорь в Петропавловской гавани, против порта. За весь переход из Кронштадта мы простояли на якоре всего 33 дня; больных на транспорте из 42 человек экипажа не было ни одного.

{* Предшественники мои, отправлявшиеся из Кронштадта с той же целью (отвезти груз), с которою был послан и транспорт «Байкал», совершили плавание из Кронштадта в Петропавловск: а) транспорт «Америка» в 600 тонн, имевший более 10 узлов хода, пришел в Петропавловск через 10 месяцев 25 дней (капитан Шани); б) транспорт «Або», такой же вместимости и скорости хода, в 12 месяцев 15 дней (капитан Юнкер) и в) транспорт «Иртыш», в 450 тонн, совершил плавание из Кронштадта до Петропавловска в 14 месяцев (капитан Вонлярлярский). По приходе в Камчатку состояло больных:

На транспорте «Америка» из 53 человек 10 человек

" " «Або» " 73 " 22 человека

" " «Иртыш» " 50 " 8 человек

Из всех военных судов, отправлявшихся из Кронштадта в Петропавловск, всех скорее совершил это плавание шлюп «Камчатка» (капитан В. М. Головкин), именно в 8 месяцев 8 дней — 15 днями скорее «Байкала», но шлюп этот в 900 тонн имел ход более 11 узлов, а «Байкал» не ходил более 8,5 и был всего в 250 тонн.}

Донося из Петропавловска князю Меньшикову о своем прибытии, я писал: "При содействии неутомимых моих помощников мне удалось совершить это плавание благополучно и прибыть в Петропавловск с бодрой и здоровой командой, не имея никаких повреждений в корпусе судна, а равно и никакой порчи в грузе. Этим оправдалась надежда моя — быть в Петропавловске в начале мая 1849 года. Таким образом, я надеюсь, без особых расходов для казны, исполнить возложенное на меня Вами поручение. Надеюсь приступить к нему с июня месяца, начав опись с северо-восточного берега Сахалина и продолжая её далее до Тугурской губы". Вместе с этим донесением начальник Камчатки, капитан 1-го ранга Ростислав Григорьевич Машин, донося в свою очередь князю А. С. Меньшикову о приходе в Петропавловск транспорта «Байкал» в совершенной исправности, с бодрой и здоровой командой, в заключение писал, что никогда еще не доставлялось в Камчатку такого хорошего качества и прочности материалов и запасов, а равно и в такой полноте, без всякой порчи их, какие доставлены ныне на транспорте «Байкал», и что вследствие этого наши сибирские порты обеспечены по крайней мере на четыре года.

Между тем, пользуясь отходом почты в Европу во время пребывания моего в Рио-де-Жанейро, я писал оттуда, 26 ноября 1848 года, Н. Н. Муравьёву, что, судя по раннему приходу моему в Рио-де-Жанейро, я надеюсь в мае быть в Петропавловске и, по сдаче груза в этом порту, я решился, во всяком случае, получу или не получу высочайшее повеление, отправиться прямо к описи восточного берега Сахалина и Амурского лимана; "о чем, — писал я, — долгом моим считаю предварить Вас, в надежде, что Вы не оставите меня своим содействием: ибо, если я не получу на произведение этой описи высочайшего соизволения, то подвергаюсь по закону тяжкой ответственности".

В Петропавловске я получил от Н. Н. Муравьёва секретное письмо, доставленное туда с курьером, и копию с распоряжением Р. Г. Машину: принять все меры к скорейшему выходу транспорта из Петропавловска. Вместе с тем я получил и копию с инструкции, представленной Муравьевым, через князя Меньшикова, на утверждение Николаю I.

В письме своём Н. Н. Муравьёв благодарил меня за все принятые мной меры, особую решительность и самоотвержение к достижению важной и полезной для России цели, объясняя, что он ходатайствует, чтобы представленная им инструкция, копия с которой мне посылается, была утверждена Николаем I, на что он и надеется. Н. Н. Муравьёв в этом письме уведомлял меня, что он нынешним летом посетит Петропавловский порт и на обратном пути, в исходе июля, думает встретиться со мною в Амурском лимане.

В инструкции, представленной Н. Н. Муравьёвым через князя Меньшикова на утверждение императору, мне предписывалось:

1) Из Петропавловска следовать к северной части Сахалина, тщательно осмотреть, не имеется ли в этой части полуострова⁶³ закрытой для мореходных судов гавани или, по крайней мере, рейда.

2) Определить с севера подход и вход в лиман Амура, состояние Амурского лимана и нет ли в окрестностях мыса Головачёва или Ромберга места, где можно было бы защитить лиман с севера.

3) Обследовать устье Амура и далее самую реку, где она течет в определённых своих берегах, и тем определить состояние входа в реку из лимана и самой реки; кроме того узнать, нет ли при её устье в лиман или близ него, в самой реке, места, где бы можно было защитить вход в неё.

4) Описать берега реки Амура и её лимана близ устья в географическом и статистическом отношении.

5) Определить состояние южной части лимана: справедливо ли убеждение, что Сахалин полуостров; если это убеждение ошибочно, то исследовать пролив, отделяющий Сахалин от материка, а также исследовать, нет ли тут места, удобного для защиты входа в лиман с юга.

6) Обследовать юго-западный берег Охотского моря и Константиновского залива и привести эти места в ясность и определенность (то-есть просто положить их на карту), необходимую для безопасного плавания судов в Охотском море.

7) Упомянутые исследования в Амурском лимане производить на гребных судах, транспорт же должен оставаться на якоре близ мыса Головачёва; как на транспорте, так и на гребных судах не должно быть поднимаемо ни военного, ни коммерческого русского флага.

8) О результатах этих исследований при первом случае сколько возможно поспешить донести секретно начальнику Главного морского штаба князю Меньшикову (для передачи императору) и генерал-губернатору Восточной Сибири Н. Н. Муравьёву, ибо это данное вам поручение и следствия оного должны оставаться без огласки,

9) Стараться быть в Охотске около 15 сентября и оттуда, по сдаче транспорта, через Сибирь возвратиться со всеми офицерами в Петербург.

Не получив таким образом в Петропавловске прямого повеления итти для описи берегов, считавшихся китайскими, а получив только лишь копию с инструкции на эту опись, которая могла быть и не утверждена⁶⁴, я, дабы не терять времени и сознавая вcю важность исследований, решился итти из Петропавловска прямо к Сахалину и в Амурский лиман; поэтому, имея в виду необходимость в скорейшем приготовлении для предстоящего трудного плавания транспорта, я счел своим долгом предварить офицеров, доказавших уже на деле свою благородную ревность и усердие к службе. Призвав их к себе в каюту, я объяснил им сущность амурского вопроса, важность для России справедливого его разрешения и объявил, что из Петропавловска мы должны как можно скорее следовать к Сахалину и в Амурский лиман, чтобы достигнуть упомянутой цели, и что я вполне уверен, что каждый из них готов переносить все опасности и трудности, которые неминуемо должны встретиться при достижении этой цели. "Господа, — сказал я им, — на нашу долю выпала столь важная миссия, и я надеюсь, что каждый из нас честно и благородно исполнит при этом долг свой перед отечеством. Ныне же я прошу вас энергично содействовать мне к скорейшему выходу отсюда транспорта. Все, что я вам объявляю, должно оставаться между нами и не должно быть оглашаемо". При участии почтенного начальника Камчатки и командира Петропавловского порта Ростислава Григорьевича Машина и при неутомимой деятельности офицеров приготовление транспорта к походу шло быстро. Через две недели мы были уже готовы и ожидали только лишь байдарку с Алеутских островов, за которой Р. Г. Машиным был послан бот «Камчадал». Между тем транспорт «Иртыш», зимовавший в Петропавловске, взял груз с «Байкала», назначенный в Охотск, и 28 мая отправился по назначению. С ним я в тот же день послал письмо Н. Н. Муравьёву, в котором извещал его о своём решении итти из Петропавловска к Сахалину и в Амурский лиман, а также о том, что около исхода июня я надеюсь быть в северной части лимана. 29 мая на боте «Камчадал» нам была доставлена байдарка, и утром, 30 мая, при тихом ветре с берега, транспорт вышел из Авачинской губы и направился к восточному берегу Сахалина.

Глава девятая. Исследования в Амурском лимане и Татарском проливе

Плавание транспорта у берегов Сахалина и в Амурском лимане. — Решение главных вопросов об устье Амура, его лимане и острове Сахалине. — Прибытие в Аян.

С тихими противными ветрами, перемежавшимися штилями и непроницаемыми холодными туманами медленно мы подвигались вперед, так что только 7 июня могли выйти в Охотское море, через 4-й Курильский пролив⁶⁵. Погода была ясная; мы определили по пеленгам наше место, взяли отсюда курс к восточному (берегу Сахалина, в широту 51°40, где Крузенштерн встретил сулой, принятый им за бар рукава Амура. Иван Федорович, опасаясь сулоя, с этого места стал удаляться от берега. 11 июня при совершенно ясном небе и чистом горизонте мы определили широту и долготу по хронометрам. Пункт этот показал нам удовлетворительность нашего счисления. До сахалинского берега в 6 часов вечера этого числа оставалось 35 миль. Скорость нашего хода была такова, что с рассветом 12 июня мы предполагали уже подойти к берегу. Ночь наступила мрачная и пасмурная. Через каждые четверть часа бросали лот и при ветре имели ходу от двух до трёх узлов (3,7–5,5 км). В 11 часов вечера ветер зашел к WtN, и мы услышали бурун; глубина была 19 сажен (34,7 м), грунт — твердый белый песок; я спустился на восток и, пройдя 4 мили (7,4 км), лег бейдевинд на правый галс⁶⁶ и приказал бросать лот и иметь оба якоря готовыми. Глубины были от 20 до 22 сажен (36,6-40,2 м). С восходом солнца 12-го числа увидели покрытые туманом возвышенности Сахалина, от которого по карте Крузенштерна мы должны были находиться в 25 милях (46 км). Вскоре горизонт очистился, и в расстоянии около 5 миль (9 км) перед нами открылся низменный берег, за которым, на значительном расстоянии, тянулись то меридиану горы с большими разлогами. Глубина была 16 сажен (29,2 м), ветер прямо с берега западный умеренный. Я начал лавировать к этому видимому низменному берегу, определяя по лоту глубины. Не доходя до него 2 1/2 миль (4,6 км), мы заштилили и бросили верп⁶⁷ на глубине 7 1/2 сажен (14 м ), грунт белый песок. За низменным берегом, образующим здесь песчаные кошки⁶⁸, тянущиеся к северу, увидели огромное пространство воды, которая подходила непосредственно к подножию возвышенностей, направлявшихся по меридиану. Эти возвышенности лежали от транспорта в примерном расстоянии около 15 миль. Я послал на берег шлюпку с инструментами, чтобы на берегу определить широту и осмотреть видимую за кошками воду. Широта оказалась 51°37, то-есть около 9 южнее той, которой мы хотели достигнуть. По карте Крузенштерна берег на этой параллели показан сплошным скалистым, и мы по этой карте должны были находиться от него в расстоянии 19 миль (35 км). Глубина под самым берегом оказалась 5 сажен (9,2 м), входа же в озеро за этими кошками не было видно. Около часа пополудни задул тихий ветер от запада, течение шло от юга к северу со скоростью около мили в час. Снявшись с верпа, я пошел вдоль берега к северу, приказав шлюпке следовать у самого берега, с той целью чтобы посмотреть, не откроется ли пролива между кошками. Таким образом мы начали производить опись.

В три с половиной часа мы увидели перед носом транспорта огромную полосу прибоя, тянувшегося от берега на северо-восток, на расстоянии около 10 миль. Шлюпка, следовавшая под самым берегом, немного впереди транспорта, вступила уже в этот прибой и показала глубину 6 сажен (11 м); в то же время она уведомила, что между кошками есть пролив. Глубина по пути следования транспорта, в расстоянии от берега около полутора миль (2,4 км), была от 7 до 8 сажен (13–15 м). Сблизившись со шлюпкой, которой я приказал итти с промером к транспорту, мы увидели пролив и тянувшиеся к северу от него низменности; между тем в 4 часа мы заштилили и, на глубине 8 сажен (15 м), в расстоянии полутора миль от берега, бросили верп. Я послал шлюпку с байдаркой для обследования видимого пролива и озера. К 8 часам эти гребные суда возвратились на транспорт; бывшие на них офицеры мичман Гротс и подпоручик Попов донесли, что против пролива есть бар с глубиной до 9 футов (2,7 м), в озере же глубина от 20 до 25 футов (6–7,5 м), озеро наполнено грязными лайдами⁶⁹ и банками, а восточный возвышенный его берег до такой степени отмел, что байдарки едва могли подойти к нему. В озере грунт вообще черный, вязкий и грязный ил; в море же, под берегом, чистый белый песок. Хотя по одной из топких долин, лежащих между разлогами гор, и течет речка, но она ничтожна и должна быть горная. Наконец, они донесли, что вода из озера стремится с большой силой через пролив в море⁷⁰. До возвращения этих офицеров на транспорт около 6 час. 30 мин. вечера мы заметили, что течение следовавшее до сего времени от юга к северу, приняло обратное направление от севера к югу, а вместе с этим и сулой, тянувшийся прежде на северо-восток, принял направление на юго-восток.

Это обстоятельство навело меня на причину ошибочного заключения И. Ф. Крузенштерна, будто бы в этом месте должен быть бар большой реки или может быть рукав Амура. Ясно, что прибой, представившийся Крузенштерну баром, происходил от встречи двух, перпендикулярных между собой, течений: приливов, направляющихся попеременно вдоль Сахалина на юг и север, и течения из озера от запада к востоку. Это же обстоятельство показало нам, что при исследовании в здешних местах надобно быть осторожным в заключениях⁷¹, а потому я и поставил себе за правило при описи этих мест иметь по возможности всегда под берегом шлюпку, особенно под более или менее извилистым берегом.

Путь наш по карте Крузенштерна почти до мыса Елизаветы⁷² лежал в расстоянии от берега от 16 до 7 миль (29–13 км), между тем как мы шли от него не более как в трех милях. Сначала я приписывал это неверности наших хронометров, но скоро разубедился в этом, так как они были тщательно проверены в Петропавловске и дали в 4-м Курильском проливе место, совершенно сошедшееся с пунктом, определённым по пеленгам⁷³. Неверны были наблюдения Крузенштерна и других, а не мои.

Всю ночь с 12 на 13 июня по случаю штиля простояли мы на верпе против низменных кошек, которые я назвал шхерами Благополучия, во-первых, потому, что, следуя по имевшейся в то время единственной карте этой части Сахалина, составленной по описи И. Ф. Крузенштерна, мы при неблагоприятных обстоятельствах могли бы на них наткнуться, а во-вторых, потому, что эти места указали нам, что при описи здешних берегов надо иметь особую осторожность и осмотрительность.

С восходом солнца, 13 июня, задул с берега тихий ветер от запада. Я послал на берег шлюпку и байдарку, приказав последней следовать по озеру к северу, а шлюпке — морем, под самым берегом, по тому же направлению, с целью определения расстояния этих озер и отыскания какой-либо значительной реки, впадающей в них, и пролива между островами (кошками), имеющего достаточную глубину. Вслед за этими гребными судами, не теряя их из вида, пошел с описью и промером вдоль берега к северу и транспорт, в расстоянии от берега от одной до двух миль (1,8–3,7 км).

На этом пути, в 7 часов вечера, мы заштилили и бросили верп на глубине 9 сажен (16 м) в двух милях от берега. Офицеры, посланные на байдарке и шлюпке; мичман Гейсмар и Гротс и юнкер Ухтомский, донесли мне, что вообще эти озёра или заливы мелководны, хотя между лайдами и банками, которыми они наполнены, и попадаются глубины от 10 до 20 футов (3–6 м), а вплоть к кошкам — от 20 до 25 футов (6–7,5 м); что проливы, соединяющие их с морем, имеют глубину на барах от 7 до 11 футов (2–3,3 м), что ни одной значительной реки в эти озёра не впадает; что на материковом берегу и на одной из возвышенных кошек они видели три деревни; почти все жители этих деревень, увидевши их, удалились, оставшиеся же смотрели на них с большим любопытством и принимали их ласково. Восточный берег этих озёр или заливов частью лесистый и вообще болотистый, кошки же, или острова, почти все голые, песчаные, а на некоторых есть тальник и можжевельник; наконец, заливы эти, по докладу офицеров, должны кончаться у возвышенного, выдавшегося в море мыса, который был виден и с транспорта.

На другой день, 14 июня, около 6 часов утра, при тихом ветре с берега, мы тем же порядком продолжали опись его к северу. Около полудня со шлюпок дали знать, что шхеры и залив у мыса кончились. Я немедленно приказал шлюпкам вернуться на транспорт, ибо ветер начал свежеть и заходить к северу, а вдали за мысом показались огромные массы пловучих льдов.

Следуя вдоль берега, в 2 часа дня мы находились на параллели упомянутого мыса и вступили в массу льдов, которые весьма препятствовали нашему плаванию. Возвышенности, тянущиеся с севера, почти у самого берега этого мыса образуют крутой и скалистый берег.

Обогнув мыс (названный Ледяным)⁷⁴ и следуя в расстоянии около трёх миль от берега, мы продолжали его описывать, следя за малейшими извилинами. На всём пространстве до мыса Елизаветы на этом берегу были найдены только две бухточки, которые с транспорта казались удобными для якорной стоянки, но обследование их на шлюпках показало, что эти бухты ни по грунту, ни по очертанию своему неудобны даже для самых мелких мореходных судов.

Утром 17 июня, обогнув мыс Елизаветы, вошли в залив, расположенный западнее его, между этим мысом и мысом Марии⁷⁵, и заштилили в нем, в расстоянии двух миль от берега. Последний был местами холмист, местами же ровный, возвышенный. Здесь мы бросили якорь на глубине 9 сажен (16,6 м). Небо было ясное; наблюдения, сделанные на берегу, показали долготу и широту мыса Елизаветы, тождественные с показаниями Крузенштерна. Это обстоятельство окончательно убедило меня, что часть северо-восточного берега Сахалина на карте Крузенштерна положена от 15 до 8 миль (27–15 км) западнее.

Подробно обследовав берега этого залива, составляющего северную оконечность Сахалина, мы не нашли и здесь ни одной бухты⁷⁶, закрытой и удобной для стоянки судов, и 19 июня вышли из него, при ровном юго-юго-восточном ветре. Обогнув мыс Марии, около которого встретили довольно сильное и неправильное течение от востока и юга, мы легли вдоль западного берега Сахалина на юго-запад. Следуя этим курсом с описью и промером, около 4 часов пополудни увидели пролив, к которому по лоту я и начал лавировать по глубинам от 8 до 4 1/2 сажен (14,6–8,3 м). Не прошло и часа, как мы с глубины 6 сажен (11 м) вдруг сели на крутую банку. После тщетных усилий стянуться с неё посредством верпов мы принуждены были завести становой якорь. Вода между тем начала прибывать, транспорт било о твердое дно, угрожая большой опасностью. Только утром, 20-го числа, после 16 часов утомительных трудов, мы сошли с этой мели. Ветер был тихий, с берега. Отойдя от банки на глубину 7 сажен (12,8 м), я бросил верп и послал на берег шлюпку и байдарку с лейтенантом Гревенсом и подпоручиком Поповым, приказав им исследовать пролив и бухту. К вечеру ветер задул от севера с пасмурностью, и мы немедленно отступили под паруса, но вскоре ветер засвежел так, что шлюпки не могли уже возвратиться на транспорт. Всю ночь мы продержались под парусами, лавируя в море. После полудня 21-го числа ветер начал стихать и отходить к югу; сделалось ясно. Пользуясь этим, пошли к берегу, а около 8 часов вечера Гревенс и Попов возвратились на транспорт и донесли, что в бухту ведет весьма извилистый между банками, довольно узкий канал, глубина которого до 10 футов; что бухта представляет огромный залив, закрытый от всех ветров; что этот залив вообще мелководен и наполнен банками; что берега его песчаные и почти безлесные; что самое глубокое место в заливе, имеющее до 3 1/2 сажен (6,4 м), находится у песчаного возвышенного холма, составляющего западный входной мыс в залив, положение которого, по наблюдению Попова, оказалось в широте 53°35 и долготе 142°30; наконец, что, судя по разлогам виденных на западе песчаных холмов, можно предполагать, что этот залив соединяется мелководными проливами с лиманом Амура, но удостовериться в этом они не успели.

Залив этот, оказавшийся тем самым, который Гаврилов назвал заливом Обмана, потому что он принял его за Амурский лиман, я назвал заливом Байкал.

23 июня, при тихом юго-юго-западном ветре и ясной погоде, мы пошли отсюда с промером и описью вдоль берега, к мысу Головачёва⁷⁷. Только что миновали меридиан этого мыса, как транспорт привалило к мели. Стянувшись с нее и отойдя на глубину 8 сажен (15 м), мы заштилили и бросили якорь в полутора милях от мыса. Густой туман и мрак продолжались до утра 25-го числа. Утром в этот день я послал к мысу Головачёва две шлюпки с лейтенантом Гревенсом и мичманом Гейсмаром с поручением осмотреть, не найдется ли входа в лиман около этого мыса. Офицеры, возвратясь на транспорт, донесли, что от мыса на запад тянется отмель, на которой глубина от 8 до 9 футов (2,4–2,7 м) {Через эту банку в 1846 году вошел в лиман и вышел из него Гаврилов.}, и хотя, следуя по этой отмели, они и попали на глубины от 4 до 5 сажен (7,3–9,1 м), но глубины эти отрывисты, а потому и входа в лиман около этого мыса не существует. Между тем с транспорта было замечено, что от мыса Головачёва должна лежать поперек лимана банка, часть которой при малой воде обсохла.

Убедившись, что около мыса Головачёва не предстоит надежды открыть надлежащий вход в лиман, я обратился с этой целью к противоположному материковому берегу, почему на другой день, то-есть 25 июня, при южном ветре транспорт лёг на северо-запад вдоль видимой отмели. Для ограничения же её с моря я послал шлюпку с мичманом Гроте, приказав ему, дойдя до оконечности этой отмели, встать на кошку. К 6 часам вечера транспорт, следуя вдоль отмели по глубинам от 6 до 7 сажен (11–12,8 м), пришел на меридиан её оконечности, лежащей от низменного материкового берега в полутора милях (2,7 км). На фарватере, идущем между отмелью и берегом, на глубине 6 сажен (11 м) мы встали на якорь. С утра 26 июня, при юго-юго-западном ветре начали лавировать к конусообразной горе, лежащей за мысом Ромберга и казавшейся островом. Гора эта представляет самый отличительный пункт для входа в лиман с севера; я назвал её горой князя Меньшикова⁷⁸. Делая небольшие галсы и поворачивая у берега и около отмели на глубине 3 сажен (5,5 м), мы ограничивали таким образом путь, ведущий в лиман, в середине которого глубина была от 5 до 4 сажен (9,1–7,3 м). К берегу и банке эта глубина постепенно уменьшалась, а не доходя до мыса Ромберга, мы, близко держась к берегу, сели на мель, но скоро стянулись и, по случаю наступавшего большого тумана, на глубине 4 1/2 сажен (8,2 м) встали на якорь. К 12 часам дня 27 июня ветер задул от юго-запада, и туман очистился; мы снялись с якоря, имея впереди шлюпки, легли на восток-юго-восток и на глубине от 4 1/2 до 4 сажен (8,2–7,3 м), в 4 часа пополудни вошли в лиман Амура. Здесь, на глубине 4 1/2 сажен (8,2 м) и вязком илистом грунте, встали на якорь на Северном лиманском рейде, названном мной так потому, что эта местность действительно представляет удобный рейд. Он защищен с севера тянущейся от мыса Головачёва лайдой, обсыхающей при малой воде в середине, с запада и с востока — берегом Сахалина и материковым берегом, с юга же — отмелями, между которыми идут лиманские заводи и каналы. С этой части лимана мы начали исследовать его на транспорте и шлюпках, с целью ознакомиться с его состоянием и отыскать фарватер к югу. Встреченные при этом неправильные и быстрые течения, лабиринты мелей, банок и обсыхающих лайд и, наконец, постоянно противные свежие ветры, разводившие сулои и толчеи на более или менее глубоких между банками заводях, в которые неоднократно попадал транспорт и часто становился на мель, делали эту работу на парусном судне, не имевшем даже паровой шлюпки, тягостной, утомительной и опасной, так что транспорт и шлюпки весьма часто находились в самом критическом положении {Так, например, для промера были отправлены на шестивесельном баркасе лейтенант Гревенс, на четырехвесельном мичман Гроте, а на вельботе мичман Гейсмар. На транспорте оставалось всего 10 человек команды. Ветер мгновенно засвежел, баркас выбросило на лайду, а вельбот — на отмель сахалинского берега, против огромного селения Тамлево. Люди из вельбота едва, спаслись на берег, и, разложив огонь, сушили свое платье, когда толпа гиляков, пользуясь тем, что после утомления наши уснули, утащила платье, так что Гейсмар с людьми на другой день явились в одних рубашках.}. Много надобно было энергии, чтобы при таких обстоятельствах твердо итти к предположенной цели.

Все эти первоначальные исследования северной части Амурского лимана ясно показали, что для составления плана дальнейших исследований, которые могли бы привести к разрешению главного вопроса — доступны ли устье Амура и его лиман для мореходных судов, — необходимо было сделать предварительную рекогносцировку Амурского лимана к югу. В этих-то видах я и послал на шлюпках мичмана Гроте и лейтенанта Козакевича. Гроте приказано было, следуя вдоль западного берега Сахалина, узнать, не имеется ли сообщения лимана с заливом Байкал, и определить состояние и глубины канала, идущего вдоль этого берега к югу. Козакевичу поручено, следуя вдоль материкового берега, постараться достигнуть устья Амура и собрать сведения как о состоянии этого устья, так равно и о части лимана, лежащей против него.

По возвращении на транспорт мичман Гроте сообщил, что залив Байкал с лиманом не имеет сообщения, что, следуя вдоль берега Сахалина к югу, он попадал на глубины между обрывистыми банками, от 5 до 8 сажен (9,1-14,6 м), и достиг отмели, тянувшейся от Сахалина поперёк лимана к западу, к возвышенному материковому берегу. Эта отмель, казалось, заграждала вход в лиман из Татарского залива, создавая, таким образом, впечатление, что Сахалин — полуостров.

Лейтенант Козакевич объяснил, что, следуя вдоль материкового берега, огибая все мысы и осматривая лежащие между ними обширные бухты, он достиг, наконец, возвышенного мыса, который туземцы называли Тебах. За ним открылась бухта, тянувшаяся к западу, и из неё шло сильное течение. Эта-то бухта, говорил мне Козакевич, и представляет устье Амура, ширину которого он примерно полагал до 7 1/2 миль (14 км). Туземцы деревень Чабдах и Чнаррах, лежавших за этим мысом, были, повидимому, весьма удивлены нашему появлению: их поразил наш костюм, особая конструкция шлюпки, отличная от их лодок, и в особенности секстан, которым Козакевич делал наблюдения у мыса Тебах. Для обозрения лимана при малой воде Пётр Васильевич поднимался на гору Тебах⁷⁹ и донёс мне, что с неё лиман на всём виденном пространстве представляет огромный бассейн, наполненный лайдами, изрезанными протоками и большими озёрами. На обратном пути к транспорту он попал на извилистый канал, обставленный в некоторых местах шестами, у которых туземцы ловят рыбу; глубину в этом канале он находил от 3 1/2 до 5 сажен (6,4–9,1 м).

Таковы были результаты этой рекогносцировки; они и встреченные уже нами затруднения указывали, что в короткое время и с ничтожными имевшимися у нас средствами не представлялось возможным сделать точную опись лимана, занимающего около 2 000 квадратных верст. Поэтому я и решился ограничиться выяснением вышеупомянутого главного вопроса: продолжать промер и исследование северной части лимана на гребных судах. Ввиду же того, чтобы при исследовании устья Амура и южной части его лимана не впасть в какие-либо ошибочные заключения, подобно И. Ф. Крузенштерну, при описи восточного берега Сахалина, я положил неуклонно следовать при этом плану, который отстранил бы причины, могущие привести меня к ошибочным заключениям. Избранный мною план следующий: 1) от транспорта, то-есть с Северного лиманского рейда, выйти с промером на глубины, встреченные лейтенантом Козакевичем, вдоль северо-западного берега лимана и, не теряя их нити, войти в реку; 2) следуя вверх по ней, под левым берегом, дойти до пункта, который представляет возможным её устье; 3) от упомянутого сейчас пункта спуститься, не теряя нити глубин, под правым берегом реки до её устья и далее по лиману в Татарский залив, до той широты, до которой доходил капитан Браутон, и, наконец, 4) от этого пункта, не теряя нити глубин, возвратиться на транспорт, следуя вдоль западного берега Сахалина.

Для приведения в исполнение этого плана, которым бы я мог разрешить вышеупомянутый главный вопрос о степени доступности устья реки и её лимана для входа в них с моря, я 10 июля на трёх шлюпках с тремя офицерами {Офицеры — Попов, Гейсмар и Гроте; шестерка, вельбот и четверка, нижних чинов 14 человек, провизии на три недели.} и доктором отправился с транспорта и пошел по лиману к глубинам, найденным лейтенантом Козакевичем; на пути всё время бросал лот. Следуя по этим глубинам, мы 11-го числа обогнули мыс Тебах и вошли в Амур; к вечеру того же числа, не теряя нити глубин и следуя под левым берегом реки, достигли низменного полуострова, названного мною Константиновским. Он тянулся поперёк реки к противоположному правому её берегу, где находилась деревня Алом. Местность эта по исследованию моему оказалась удобной для береговой защиты. По всему пройденному нами пути, начиная с Северного лиманского рейда с 4 1/2 сажен (8,2 м) глубины, на которой стоял на якоре транспорт, самая меньшая глубина (в расстоянии около двух миль от транспорта) оказалась на пути к мысу Тебах — 2 1/2 сажени (4,0 м), а самая большая — 6 сажен — между мысом Тебах и Константиновским полуостровом (по-туземному Куегда). В этом месте самая меньшая глубина 6 сажен (11 м), а самая большая 15 (27 м). Утром 13 июля мы перевалили от Константиновского полуострова под правый берег реки, к мысу Мео, и пошли вдоль него к мысу Пронге (на правом, южном берегу Амура, при выходе из него в лиман); тут мы следовали по глубинам от 10 до 5 сажен (18,3–9,1 м). 15 июля отправились от мыса Пронге по лиману Амура к югу, следуя по направлению юго-восточного его берега и не теряя нити глубин. 22 июля 1849 года достигли того места, где материковый берег сближается с противоположным ему сахалинским. Здесь-то, между скалистыми мысами на материке, названными мной в честь Лазарева и Муравьёва, и низменным мысом Погоби на Сахалине, вместо найденного Крузенштерном, Лаперузом, Браутоном и в 1846 году Гавриловым низменного перешейка, мы открыли пролив шириною в 4 мили (7,5 км) и с наименьшею глубиною 5 сажен (9,1 м). Продолжая путь свой далее к югу и достигнув 24 июля широты 51°40, то-есть той, до которой доходили Лаперуз и Браутон, мы возвратились обратно и, проследовав открытым нами южным проливом, не теряя нити глубин, выведших нас из Татарского залива в лиман, направились вдоль западного берега Сахалина. К вечеру 1 августа 1849 года мы возвратились на транспорт после 22-дневного плавания, сопряжённого с постоянными трудностями и опасностями, ибо южные ветры, мгновенно свежея, разводили в водах лимана толчею и сулой, которыми заливало наши шлюпки настолько сильно, что часто приходилось выбрасываться, на ближайший берег, а чтобы не прерывать нити глубин, по которым мы вышли из реки, мы принуждены были выжидать благоприятных обстоятельств, возвращаться иногда назад, чтобы напасть на них, и тогда снова продолжать промеры. Я считал необходимым неуклонно и строго следовать своему плану, главным образом потому, что сложившееся тогда в мире мнение о недоступности устья Амура и лимана из Татарского залива (вследствие общего убеждения, что Сахалин — полуостров) принималось всюду за непреложную истину, покоившуюся на авторитете знаменитых европейских мореплавателей, моих предшественников. Самая меньшая глубина от мыса Пронге, по лиману, до южного пролива, оказалась 2 3/4 сажени (5 м), а самая большая 9 сажен (16,4 м). От южного же пролива до параллели 51°40 наименьшая глубина 5 сажен (9,1 м), а наибольшая 12 (22 м) и, наконец, по лиману вдоль сахалинского берега до северного лиманского рейда, на котором находился транспорт, наименьшая глубина 4 сажени (7,3 м), а наибольшая 12 (22 м) {Гиляки на мысах Пронге, Уси и на Сахалине объяснили нам, разумеется, знаками, что посреди лимана существует глубокий канал, более 5 сажен (9 м); я обозначил эти указания на карте, насколько мог понять гиляков о его положении, но не имел однако никакой возможности проверить их, ибо шлюпки наши, при первой же попытке выйти на середину пролива, заливало.}.

Из этих исследований, в противоположность существовавшему до сего мнению относительно устья Амура, его лимана и Сахалина, оказалось: а) что Сахалин не полуостров, а остров; б) что вход в лиман из Татарского залива {Обращает на себя внимание то, что Г. И. Невельской, даже после описания открытого и нанесённого им впервые на карту пролива, тем не менее до конца книги попрежнему продолжает называть его заливом. Мы исправляем эту традицию автора и отсюда в дальнейшем Татарский «залив» Невельского будем называть общепринятым сейчас названием — Татарский пролив. (Прим. ред.) } через открытый нами 22 июля 1849 года пролив доступен для морских судов всех рангов, а с севера, из Охотского моря (а также и сообщение через лиман Татарского пролива с этим морем), для судов, сидящих в воде до 23 футов (6,9 м), и, наконец, в) что в устье Амура из Татарского пролива могут проходить суда с осадкою до 15 футов (4,5 м), а из Охотского моря суда, сидящие в воде до 12 футов (3,6 м)⁸⁰.

Разрешив, таким образом, главные вопросы о характере устья Амура, Амурского лимана и Сахалина и убедившись на опыте, что точное определение направления лоцманских каналов, извивающихся между отрывистыми лайдами и банками, с теми ничтожными средствами, какие мы имели, невозможно, и имея в виду, кроме того, непременное исполнение данных мне повелений: описать юго-восточный берег Охотского моря до Тугурской губы и не позже 15 сентября быть в Охотске, я 8 августа вышел из лимана и от горы князя Меньшикова начал опись материкового берега. Состояние его оказалось таково: от упомянутой горы, на протяжении 20 миль (37 км) к востоку-северо-востоку, тянется огромный залив, огражденный с моря низменными дресвяными кошками; в результате исследования этого залива, произведенного на шлюпках, оказалось, что вход с моря между кошками в северную часть этого залива имеет бар с большими чем у других баров глубинами, а именно: 9 футов (2,7 м) в малую и 14 футов (4,2 м) в большую воду. Эту часть залива я назвал заливом Счастья, потому что он представляет единственную более или менее удобную близ лимана гавань. Продолжая далее описывать с транспорта берег, тянувшийся в направлении на северо-восток, мы дали ему правильное положение. На морских картах того времени берег этот был положен до такой степени ошибочно, что весь путь транспорта, проложенный на этих картах, лежал по сухому пути. Подойдя к возвышенному мысу Мухтель для осмотра виденной за этим мысом Ульбанской губы, я послал на вельботе мичмана Гроте, а сам на транспорте направился в Константиновский залив. После подробной описи и исследования берегов этого залива оказалось, что он не представляет ни в каком отношении удобств для основания в нём порта. Окончив его исследование, мы пошли в Ульбанскую губу, на соединение с мичманом Гроте. Подробная опись и исследование этой обширной губы обнаружили, что она представляет единственный на всем Охотском море закрытый от всех ветров обширный рейд. Эту губу я назвал заливом Св. Николая. По выходе из него у мыса Мухтель мы заштилили и заметили две чёрные точки, приближавшиеся от берега к транспорту. Это была байдарка с прапорщиком корпуса штурманов Дмитрием Ивановичем Орловым, состоявшим на службе Российско-Американской компании. Офицер этот был послан из Аяна с двоякой целью: во-первых, разыскать транспорт «Байкал», во-вторых, — для установления торговых сношений с обитавшими на этих берегах тунгусами и гиляками. Орлов, следуя от Аяна вдоль берега, доходил до гилякского селения Коль, лежавшего в 25 милях к северо-востоку от залива Счастья (по-гилякски Искай). Ему приказано было, в случае встречи со мною, передать, что в Аяне ожидают меня важные распоряжения высшего правительства. Приняв на транспорт Орлова с его двумя байдарками, я 30 августа пошел в Аян, с тем чтобы поскорее отправить оттуда донесение князю Меньшикову о моей описи; 8 сентября я прибыл в Аян.

Глава десятая. Мнение правительства о действиях в низовьях Амура

Мое донесение князю Меньшикову от 3 сентября 1849 года. — Плавание Корсакова. — Путешествие генерал-губернатора на Камчатку и обратно. — Впечатление, произведённое моим донесением в Петербурге. — Повеление о переносе Охотского порта в Петропавловск и о заселении реки Маи.

По приходе в Аян я в тот же день послал с курьером, капитаном М. С. Корсаковым, следующее донесение князю А. С. Меньшикову.

"По сдаче груза в Петропавловском порту, дабы не упустить оставшегося у меня свободным времени, я 30 мая 1849 года из Петропавловска направился к восточному берегу Сахалина и в Амурский лиман. В продолжение 42-дневного пребывания нашего в лимане нам удалось рассеять ошибочные заключения об этих местах знаменитых моих предшественников и привести затем в известность весь юго-восточный берег Охотского моря. Нами открыто: 1) что Сахалин — остров, отделяющийся от материка проливом в 4 мили шириной и имеющий наименьшую глубину 5 сажен; 2) что вход в реку Амур с севера — из Охотского моря и с юга — из Татарского пролива, а также сообщение через Амурский лиман морей Японского и Охотского доступно для мореходных судов; 3) что на юго-западном берегу Охотского моря находится обширный закрытый от всех ветров рейд, названный мною заливом Св. Николая {На современных картах "залив Николая". (Прим. ред.) }. Что же касается до Константиновского залива, то по тщательном исследовании он оказался неудобным для основания в нем порта. Почтительнейше донося об этом Вашей светлости, священным долгом считаю свидетельствовать о благородном рвении и неутомимой деятельности офицеров и команды вверенного мне транспорта. Все до единого честно и благородно исполнили долг свой. Утверждённую императором инструкцию о разрешении итти мне в Амурский лиман я только что сейчас получил в Аяне. Чистые и черновые журналы и карты описанных нами мест я буду иметь лично представить Вам по возвращении моем в Петербург; ныне же спешу донести о результатах наших исследований".

Между тем генерал-губернатор Н. Н. Муравьёв послал в Охотск курьером штабс-капитана М. С. Корсакова⁸¹ с утвержденной мне инструкцией об исследовании устья Амура. В Охотске М. С. Корсаков был задержан льдами до половины июня и только около этого времени смог отправиться из Охотска на боте «Кадьяк» с целью отыскать транспорт «Байкал» и передать мне упомянутую инструкцию. Корсаков, рассчитывая, что при таком позднем выходе из Охотска он не сможет уже застать транспорт в Петропавловске, отправился к северной оконечности Сахалина, куда я, если строго придерживаться инструкции, данной мне при отправлении из Кронштадта, должен бы был притти, следуя из Курильской гряды к Константиновскому заливу. Не встретив транспорта ни здесь, ни затем в Константиновском заливе, Корсаков возвратился в Аян. Весною 1849 года генерал-губернатор Н. Н. Муравьёв со своей супругой Екатериной Николаевной отправился в Якутск и далее, через Охотск, в Петропавловск.

Преодолев все трудности верховой езды между Якутском и Охотском, на пространстве более 1 100 верст, по тропинкам, тундрам и болотам, Николай Николаевич с супругой достигли Охотска и оттуда, на транспорте «Иртыш», под командой капитан-лейтенанта Преклонского, пошли в Петропавловск. Посетив Петропавловский порт, вследствие письма моего, посланного из этого порта, на том же транспорте 28 мая Николай Николаевич Муравьёв, чтобы встретиться со мною, заходил на обратном пути из Петропавловска в Аян, к северной оконечности Сахалина, но, не найдя здесь транспорта, полагал, что я, не получив разрешения в Петропавловске итти в лиман, направился, вследствие данных мне инструкций в августе 1848 года, в Константиновский залив. Поэтому Н. Н. Муравьёв от северной оконечности Сахалина пошел в Аян, куда и прибыл 30 августа. Он был первый из всех генерал-губернаторов Восточной Сибири, который посетил Охотск и Петропавловск. Ему хотелось лично видеть эти места, прежде чем решиться на перенесение Охотского порта, что тогда считалось необходимым. Обратный путь Н. Н. Муравьёв совершил через Аян, с тем чтобы видеть этот порт и Айнский тракт и сравнить их с Охотским портом и трактом. По прибытии Н. Н. Муравьёва в Аян туда пришёл и бот «Кадьяк» с М. С. Корсаковым, который сообщил генерал-губернатору о своих неудачных розысках транспорта «Байкал». Это обстоятельство, а равно предположение, что я, не получив в Петропавловске разрешения приступить к описи лимана и устья Амура (мест, считавшихся тогда китайскими), не мог решиться сам на это исследование, и, наконец, сведения, доставленные Завойко в Аяне, что лиман окружен опасными банками и вход в него для транспорта «Байкал» невозможен, послужили поводом к заключению в Аяне, что «Байкал» на пути из Петропавловска погиб. После этого понятно, до какой степени все были изумлены в Аяне, когда «Байкал», считавшийся погибшим, показался утром 3 сентября перед входом в Айнский залив!

Мы не успели еще бросить якоря, как на вельботе пристал к транспорту М. С. Корсаков и объявил о присутствии в Аяне генерал-губернатора и о мнении, ходившем там насчёт нас. Он сказал нам, что поводом к такому общему мнению послужило заключение В. С. Завойко, который в свою очередь основывался на описи Гаврилова. Вместо ответа я дал Корсакову прочесть приготовленный мною для отправки из Аяна рапорт князю Меньшикову. Тогда же М. С. Корсаков передал мне и утвержденную императором инструкцию, в силу которой я должен был из Петропавловска итти в Амурский лиман с целью проверки описи Гаврилова. Сейчас же вслед за Корсаковым вышел навстречу нам на катере генерал-губернатор со всем своим штабом; не приставая еще к транспорту, он спросил меня, откуда я явился. На это я отвечал: "Сахалин — остров, вход в лиман и реку Амур возможны для мореходных судов с севера и юга! Вековое заблуждение положительно рассеяно. Истина обнаружилась; доношу об этом князю Меньшикову для представления государю, а ныне Вашему превосходительству". В моей маленькой каюте около генерал-губернатора собрались все его спутники и с любопытством выслушали рассказ о нашем плавании и сделанных открытиях, которые были совершенно противоположны показаниям карты, имевшейся тогда в Аяне.

Из Аяна на другой день, 4 сентября, с курьером штабс-капитаном М, С. Корсаковым были отправлены вышеупомянутый рапорт мой князю Меньшикову и отношение генерал-губернатора; в последнем, между прочим, он указывал князю, что ни одна из предшествовавших мне экспедиций не представляет таких важных для России последствий, какие вытекают из моих открытий, и одновременно отмечал, что всё это произведено без каких бы то ни было специальных затрат казны и с ничтожными средствами, на суммы, ассигнованные для доставки груза в наши сибирские порты. "Груз этот, — писал Николай Николаевич, — по удостоверению начальника Камчатки, капитана 1-го ранга Машина, доставлен на «Байкале» в таком отличном и сохранном виде, в каком еще никогда не бывало".

Результаты наших исследований обусловливают важное значение для России Приамурского края, ибо доказывают, что река Амур при помощи Татарского пролива имеет прямое сообщение с Японским морем. Кроме того, сделанные нами открытия доказали важное значение Амура как артерии, связывающей с океаном Восточную Сибирь, считавшуюся до этого отрезанной от него тундрами, горами и огромными пустынными пространствами.

Если бы я ограничился выполнением только той программы, для которой специально был отправлен «Байкал», то-есть доставил бы груз в сибирские наши порты, подобно многим моим предшественникам, и не принял бы вышеупомянутых мер к раннему приходу в Петропавловск, чтобы иметь свободными летние месяцы 1849 года; наконец, если бы я, несмотря на ответственность, не решился бы по собственному усмотрению, без прямого на то повеления, итти из Петропавловска прямо в Амурский лиман, чтобы раскрыть истину, то мы, русские, под давлением распространившегося тогда в Аяне мнения о положительной недоступности Амурского лимана и устья Амура могли бы не обратить на этот край должного и энергичного внимания и, вследствие этого, оставались бы уверенными в упомянутом заблуждении. Тогда бы в минувшую войну доблестные защитники Петропавловска, имущество этого порта со всеми судами, а равно и экипаж японской экспедиции⁸² были бы в самом критическом положении и могли бы, возможно, составить трофей в несколько раз более сильного чем мы неприятеля. Кроме того, плававшие около этих мест иностранные суда могли бы занять берег Татарского пролива и даже устье самой реки, и тогда суда союзной неприятельской эскадры не имели бы повода блокировать эти места, а вследствие этого не имели бы повода фактически признать их принадлежащими России, а не Китаю. На это обстоятельство, при заключении трактата с Китаем, ссылались как на один из главных аргументов. Из этого ясно, что, без своевременных исследований и занятия устья реки и неразрывно связанных с ней берегов Татарского пролива, эти места могли бы быть навсегда потерянными для России. Вот те важные последствия наших открытий, которые не замедлили обнаружиться.

5 сентября транспорт «Байкал» отправился из Аяна в Охоток, а генерал-губернатор со своим штабом поехал Аянским трактом в Якутск: там я должен был с ним соединиться, чтобы ожидать зимнего пути по реке Лене. Придя в Охотск 10 сентября, я, согласно инструкции, сдал транспорт и 20-го числа этого месяца с офицерами транспорта отправился в Якутск, куда и прибыл 3 октября. Здесь мы застали генерал-губернатора; я просил его сделать распоряжение Завойко о посылке зимой в Удский край, а оттуда к устью Амура прапорщика Орлова для наблюдения над вскрытием льда в заливе Счастья и в устье реки. Генерал-губернатор тогда же с нарочным послал предписание об этом Завойко {Вот причина того, что Орлов был в заливе Счастья и в устье Амура весной 1850 года, а вовсе не та, о которой говорит Тихменев в историческом обозрении действий Российско-Американской компании на стр. 62 и в примечании к ней. Ссылка его на бумагу Министерства иностранных дел от 15 февраля 1849 года здесь не имеет места, ибо в этой бумаге разрешалось Российско-Американской компании из Аяна производить расторжку с туземцами по юго-западному берегу Охотского моря, отнюдь не касаясь однако устья Амура.}. В Якутске и затем в Иркутске, куда мы прибыли 22 ноября, мы приводили в порядок наши журналы и карты.

По получении моего донесения из Аяна в Петербурге, под давлением авторитета моих знаменитых предшественников, нашим открытиям не доверили и считали мой поступок (что я без разрешения пошел из Камчатки в Амурский лиман) дерзким и подлежащим наказанию. Поэтому там полагали, что Петропавловск должен быть нашим главным портом на восточном океане, Аян — на Охотском море, весь же Приамурский край предоставить Китаю.

Между тем, генерал-губернатор, по возвращении своем в Иркутск 10 ноября 1849 года, сделал следующее представление в С.-Петербург:

1) Охотский порт перенести в Петропавловск, который усилить и укрепить, а из Камчатки сделать область, под начальством командира Петропавловского порта и камчатского губернатора, которым назначить Завойко.

2) Аянскую факторию Российско-Американской компании возвести на степень правительственного порта в Охотском море.

3) Для удобного и правильного сообщения Аяна с Якутском заселить крестьянами реку Маю и тракт между Аяном и Нельканом и,

4) Аянскую факторию, как правительственный порт, усилить военными чинами и принять на счёт казны устройство и поддержание тракта между Аяном и Якутском.

Я узнал об этом представлении по прибытии моем в Иркутск от самого генерал-губернатора Н. Н. Муравьёва и при этом не мог не выразить ему сожаления, предлагая, если возможно, отклонить его ходатайство. Мотивы, которые я ему высказал при этом, были следующие:

а) Камчатский полуостров огромными пространствами незаселённых тундр и гор совершенно изолирован от Сибири, а потому, в случае продолжительной войны с морскими державами, Петропавловский порт не может быть ни снабжен, ни подкреплен без содействия сильной эскадры, которая была бы в состоянии охранять путь к нему от нападения эскадр враждебных морских наций. Такое нападение весьма вероятно, так как европейцы для охраны своей обширной торговли и колоний в Восточном океане держат довольно сильные отряды, всегда готовые к выполнению подобной задачи. Серьёзное развитие нашей торговли там представляется еще в весьма и весьма отдаленном будущем, а следовательно, и эскадры, довольно сильной для охраны пути в Петропавловск, мы еще долго не будем иметь.

На пустынном Камчатском полуострове, покрытом хребтами, между которыми разбросано редкое население; ни одна из иностранных держав не будет утверждаться из-за неблагоприятных климатических условий, тем более, что вековой опыт и нам уже убедительно доказал, что содержание Петропавловского порта и обладание Камчаткой стоит слишком дорого. Несмотря на все серьезные меры, принимаемые правительством, меры, сопряжённые с большими затратами и пожертвованиями людьми, мы не могли достигнуть даже и того, чтобы ничтожное население Петропавловского порта и Камчатки могло хотя бы сколько-нибудь обеспечить себя местным хлебом и прочими продуктами; мы должны доставлять всё это из Сибири, по баснословно высоким ценам и то только в весьма ограниченном размере. Наконец, Российско-Американская компания не соглашалась принять Камчатку на своё содержание даже за весьма значительную субсидию. По всем этим причинам и решено было Петропавловск держать в виде станции для плавающих судов и места для управления Камчатским полуостровом. При убеждении о недоступности Амурского лимана и устья Амура и при уверенности, что на прибрежье Амурского бассейна не имеется гавани, мы не имели и возможности основать на Восточном океане надлежащего правительственного порта, который мог бы быть снабжён и подкреплён независимо от морского пути.

б) Точно так же все усилия правительства, сопряжённые с большими расходами и пожертвованиями людьми и капиталами на заселение земледельцами берегов реки Маи, предпринятыми с целью установления этим путём сообщения между Якутском и побережьем Охотского моря, оставались тщетными и показали, что земледельческой оседлости на берегах Маи, а равно и устройства сколько-нибудь сносного пути между этой рекой и побережьем Охотского моря быть не может. Наконец, подробные и тщательные исследования берегов Охотского моря обнаружили, что на его берегах нет ни единого пункта, включая в это число и Аянский залив, для устройства сколько-нибудь удобного порта.

в) Настоящие же наши исследования и открытия указали, что река Амур и её лиман связывают Восточную Сибирь с Японским морем и что побережье Приамурского края составляет непосредственное дополнение Амурского бассейна, а потому всего естественнее отыскать гавань на этом побережье, так как она, в случае войны с морскими державами, могла бы быть снабжена и подкреплена, независимо от морского пути, путём внутренним, безопасным от нападения неприятеля, то-есть по Амуру и его притокам. Только при таких условиях и может быть полезен для России порт на отдалённом Востоке, ибо, располагая таким портом, мы, с одной стороны, со своими незначительными морскими силами приобрели бы должное политическое значение на Восточном океане по сравнению с иностранными морскими державами, а с другой стороны, — мы приобретаем надежду и серьёзную школу для образования наших морских офицеров и команд.

г) В видах развития нашей торговли и политического влияния на сопредельный нам Китай река Сунгари, орошающая населённую южную Маньчжурию, представляет удобный путь из южной части Приамурского края.

д) Чтобы воспользоваться правом, оставленным за нами по трактату 1689 года с Китаем, на обладание бассейном нижнего Амура с ближайшими районами побережья, необходимо подробно исследовать его во всех отношениях и установить над ним постоянное бдительное наблюдение. Всё это возможно сделать только при нашем немедленном утверждении в этом крае, ибо китайского правительственного влияния в нём не существует и Китай как бы не признаёт его своей принадлежностью и оставляет свободным. При таком положении и при доказанной ныне возможности проникнуть в Приамурский край по долине Амура из Японского моря он легко может сделаться добычей первого смелого пришельца {Во время пребывания моего в Охотске я узнал из рассказов лейтенанта, оставленного Лаперузом, который проезжал через Охотск из Камчатки, что будто бы французское правительство дало бы Лаперузу повеление в случае возможности входа в Амур из Татарского пролива занять устье реки. Может быть, такое же повеление дано было и Браутону.}, чего, по связи этого края с Сибирью, Россия ни под каким предлогом допускать не должна.

Ввиду этих-то соображений, единственно на чем, по моему мнению, правительство должно сосредоточить свое внимание и средства, это — чтобы, не теряя ни минуты времени, утвердиться на нижнем Амуре. Отсюда следует начать производить его исследование и постепенно заселять пути, ведущие к устью Амура, для того, чтобы, с одной стороны, обеспечить сообщение Амурского бассейна с Забайкальем, а с другой, — иметь возможность довольствовать местным продовольствием размещённые там наши военные силы. Последние должны быть так расположены и средства их передвижения должны быть так устроены, чтобы они вовремя могли являться к избранной гавани, на устье Амура и на реку Сунгари. При устройстве же в этом крае управления, а равно и средств к передвижению войск, должно иметь в виду, что море и реки надолго еще будут служить здесь единственными путями сообщения; что этот край представляется краем чисто морским и, начиная от Забайкалья, составляет одно целое; что здесь не следует растрачивать больших сумм на дорогостоящие различные бюрократические и судебные учреждения, действующие в Сибири и Европейской России, а равно не следует делать здесь затрат на дорогостоящие долговременные укрепления и различные капитальные сооружения, ибо, при обеспечении этого края с тыла банками лимана, лесистым, гористым и бездорожным, пустынным его прибрежьем, и, наконец, при отдалённости его от цивилизованных портов, он и с малыми средствами представляет надёжную защиту от враждебных покушений с моря.

"Итак, — высказал я Николаю Николаевичу, — правительственное внимание, по моему мнению, на отдалённом нашем Востоке должно быть направлено единственно к достижению упомянутой важной политической и экономической цели, почему при настоящих открытиях Петропавловск и Аян не могут быть нашими портами, каковыми по представлению Вашего превосходительства они должны стать. Затраты эти не только будут непроизводительны и напрасны, но могут вредно действовать на упомянутую главную здесь правительственную задачу, куда бы эти затраты и должны были быть всецело употреблены. Петропавловск и Аян могут быть только, как я сказал, станциями для наших судов и, следовательно, должны оставаться в том именно виде, в каком они существуют ныне". Поэтому следует приостановить: 1) перенесение Охотского порта в Петропавловск и усиление этого последнего, 2) заселение реки Май и 3) устройство на счет казны Аянского порта и приступить ныне к следующему:

1) Имеющимися в наличии средствами Охотского и Петропавловского портов, предстоящим же летом 1850 года, серьёзно занять устье Амура и отсюда, как из первоначального пункта, приступить к исследованиям: а) направления Хинганского хребта от верховьев реки Уды и направления рек, орошающих Нижнеамурский край и берущих начало из этого хребта, а равно и рек, орошающих прибрежье этого края, и б) начать исследования побережья Татарского пролива до корейской границы, с целью отыскания здесь гавани, удобной для основания порта, сколь можно долее открытого для навигации.

2) Ныне же распорядиться, чтобы для усиления сибирской флотилии были высланы из Кронштадта в навигацию 1851 года два винтовых лёгких судна, с осадкою около 10 футов (3 м) и с паровыми шлюпками при них.

3) Предварительно распорядиться, чтобы, с прибытием сюда упомянутых винтовых судов, было ежегодно высылаемо по нескольку крестьянских семейств для постепенного заселения главных пунктов края.

4) С прибытием этих паровых средств приступить к тщательному исследованию Амурского лимана и северо-восточной части реки Амура, в видах безопасного плавания, и

5) Для выбора гавани, почти всегда открытой для навигации, а также и для фактического заявления иностранцам о бдительном нашем наблюдении за этим краем, в более или менее закрытых бухтах, лежащих по берегам Татарского пролива, разместить военные посты и водворять крестьян в тех местностях по Амуру и Уссури, где окажутся более или менее удобные перевалы к закрытым бухтам Амура, расположенным на побережье Татарского пролива" {Опыт не замедлил показать, что если бы в 1850 году было принято это мнение, которому Н. Н. Муравьёв вполне сочувствовал, тогда война 1854 года не застала бы нас врасплох и мы не встретили бы тех затруднений при вводе судов и подъёме наших команд в Забайкалье, но тогда все были увлечены важностью значения Петропавловска и, не веря моим открытиям, боялись раздражать китайцев и иностранцев.}.

После этого в конце декабря 1849 года в Иркутск пришло последовавшее 2 декабря 1849 года высочайшее повеление, в силу которого предписывалось: Охотский порт перенести в Петропавловск, который и должен был стать главным укреплённым нашим портом на Восточном океане, почему его следовало усилить командами, материалами и орудиями, доставленными на транспортах из Кронштадта; начальника Аянской фактории Завойко назначить губернатором Камчатки, из которой образовать отдельную Камчатскую область; для развития на Камчатке земледелия переселять туда ежегодно по 25 крестьянских семей; принять на счёт казны окончательное устройство и содержание Аянского порта, а Аянскую факторию возвести на степень правительственного порта, усилив её воинскими командами. Наконец, по реке Мае и между Нельканом и Аяном создать земледельческие поселения для поддержания Аянского порта. Это повеление предписывалось провести в исполнение генерал-губернатору Восточной Сибири Н. Н. Муравьёву, в распоряжении которого должны находиться и все суда в Охотске и на Камчатке, под названием сибирской флотилии; точно так же в распоряжение генерал-губернатора посылать из Кронштадта в Охотское и Камчатское моря военные крейсеры для прекращения насилий, производимых иностранными китобоями. Вместе с тем остановленную в Иркутске экспедицию Ахте не посылать для определения границы, а направить, по усмотрению генерал-губернатора, для исследования Удского края. Что же касается дальнейших действий в районе Охотского моря, то ожидались мои подробные объяснения. Вместе с этим 6 декабря за благополучный приход транспорта в Петропавловск, скорую в хорошем состоянии доставку грузов и за сохранение здоровья команды, по прежним примерам, я был произведен в капитаны 2-го ранга {За опись мне следовал орден св. Владимира 4 ст. и пенсия, как то дали и Бутакову, описавшему устье Амударьи, но, так как в лиман я отправился не получив высочайшего разрешения и потому подвергся бы наказанию, меня лишили только того, что по закону следовало за опись, то-есть креста и пенсии.}, а офицеры награждены были как за это, так и за опись — чинами и крестами.

Глава одиннадцатая. Русский флаг над Приамурьем поднят

Мое прибытие в Петербург. — Объяснение с князем Меньшиковым и в Комитете. — Прибытие в Иркутск 27 марта. — Поездка в Якутск и Аян с М. С. Корсаковым. — Встреча с Д. И. Орловым. — Основание Петровского зимовья. — Плавание вверх по Амуру. — Объявление от имени правительства о принадлежности Приамурского края России. — Предписание Д. И. Орлову. — Донесение генерал-губернатору от 4 сентября 1850 года. — Мое возвращение в Иркутск и оттуда в Петербург.

По прибытии в Петербург 28 января 1850 года я явился к князю Меньшикову и представил ему все чистые и черновые журналы и карты наших исследований и открытий, а вместе с этим и рапорт Н. Н. Муравьёва о том, что, ввиду сделанного мною открытия, в навигацию же 1850 года необходимо занять устье Амура 70 человеками воинских чинов. Для исполнения этого Н. Н. Муравьёв просил князя Меньшикова о моём назначении в его распоряжение. Князь принял меня весьма благосклонно и объявил, что хотя государь, весьма довольный моим смелым поступком, простил меня за то, что я, не получив еще его повеления, решился итти к устью Амура и в его лиман, но граф Нессельроде и большинство членов Особого комитета, председателем которого являлся граф, обвиняли меня за таковую дерзость {Именно желали разжалования.⁸³ } и сообщили императору о своем сомнении в справедливости моих открытий на том основании, что "они совершенно противоречат представленному в конце 1846 года докладу графа Нессельроде и донесению барона Врангеля по тому же вопросу, а равно и донесениям нашей миссии в Пекине". На это я отвечал князю, что заключение графа Нессельроде и большинства Комитета, как он изволит увидеть из представленных ему документов, совершенно ошибочное и для меня и всех моих сотрудников оскорбительное. "Кроме того, — сказал я, — правительство всегда может проверить, в какой степени справедливы мои донесения Вашей светлости, доведённые до государя и, если они окажутся согласными с мнением графа Нессельроде и большинства Комитета, то я подвергаюсь строжайшей ответственности, гораздо более строгой, чем та, какую уже определили, а потому почтительнейше прошу вашу светлость защитить меня и моих сотрудников от подобных нареканий".

С особым вниманием князь А. С. Меньшиков рассматривал карты и журналы и выслушивал мои объяснения о причинах, по которым мои знаменитые предшественники могли весьма легко впадать в ошибки и приходить к ошибочным заключениям об этих местах. Затем князь объявил мне, что он вполне уверен в справедливости моих открытий и их важности и вполне разделяет мнение Н. Н. Муравьёва о необходимости немедленного занятия устья реки Амура и, наконец; что министр внутренних дел Л. А. Перовский вполне этому сочувствует, но в Особом комитете, под председательством графа Нессельроде, в котором представление Н. Н. Муравьёва будет рассматриваться и куда меня, вероятно, потребуют для объяснений, встретится огромное противодействие этому делу; князь предлагал мне быть готовым к этому и быть смелым в Комитете в объяснениях, а равно приказал мне немедленно явиться к Л. А. Перовскому и объяснить ему все то, что я ему говорил, "ибо в Комитете, — прибавил князь, — одни только мы с Перовским будем отстаивать вас и представление Муравьёва о необходимости немедленного занятия устья реки Амура".

На другой день я явился к Льву Александровичу Перовскому; он принял меня с полным радушием и сочувствием к этому делу. Выслушав со вниманием мои объяснения, он сказал: "К несчастью, графы Нессельроде и Чернышёв, а за ними Сенявин (директор азиатского департамента) и Берг — члены Комитета, в котором будет рассматриваться представление Н. Н. Муравьёва, совершенно иного мнения нежели он. Опираясь на сообщения нашей миссии в Пекине и донесения Врангеля, они уверяют государя, что ваше донесение ошибочно, и опасаются столкновения с китайцами, которые будто бы имеют на Амуре огромные силы и крепости, вполне достаточные для отражения вторжения в реку с моря. Вас призовут в этот Комитет, и вы должны быть готовы выдержать сильную атаку со стороны графов Чернышёва и Нессельроде, которые сердятся на Вас и на Муравьёва за то, что он, вопреки высочайшему повелению, остановил экспедицию Ахте, и за то, что без их участия государь утвердил инструкцию, разрешавшую вам произвести опись Амура и Амурского лимана".

Такой приём и объяснения со стороны князя Меньшикова и Л. А. Перовского весьма естественно возбудил во мне энергию и силу, чтобы бороться со всеми случайностями при достижении поставленной цели. С такими чувствами 2 февраля 1850 года я и явился в Особый комитет под председательством графа Нессельроде, в котором император Николай Павлович повелел рассмотреть упомянутое представление Н. Н. Муравьёва.

Граф Чернышёв объяснил мне, какому бы строгому наказанию я должен был подвергнуться за опись лимана и устья реки, не получив на то высочайшего соизволения и предписания князя Меньшикова. Затем он, граф Нессельроде и Сенявин сказали, что они, полагаясь на знаменитый европейский авторитет моих предшественников и на донесение столь же знаменитого, адмирала Врангеля, уверены, что я ошибся при своих исследованиях лимана и устья реки. Наконец, они изъявляли удивление, каким образом возможно занять устье реки с такой ничтожной силой (70 человек), какую указывает Муравьёв, когда им точно известно, что река охраняется большими китайскими силами.

На это, поддерживаемый князем Меньшиковым и Л. А. Перовским, я с почтением отвечал: "Отправляясь из Петропавловска для описи лимана, я исполнил долг мой. Миловать и наказывать за это меня может только один государь". Затем, объяснив им все неблагоприятные обстоятельства и случайности, по которым могли мои знаменитые предшественники притти к фальшивым заключениям, я сказал: "мне и моим сотрудникам бог помог рассеять эти заблуждения и раскрыть истину. Всё, что я сообщаю, так же верно, как верно то, что я стою здесь. Что же касается до китайской силы, то сведения об этом, доставленные миссией из Пекина, неправильны. Не только китайских сил, но и малейшего китайского правительственного влияния там не существует. Гиляки, там обитающие, находятся в самом диком состоянии и вовсе не воинственны, и я полагаю, что не только с 70, но и с 25 человеками их можно держать в порядке. Гиляки считают себя от Китая независимыми, и весь этот край, при настоящих открытиях, то-есть возможности проникнуть в него с юга из Татарского пролива, может сделаться добычей всякого смелого пришельца, если мы, согласно представлению генерал-губернатора, не примем ныне же решительных мер.

Я сказал всё, и правительство в справедливости мной сказанного может легко удостовериться".

После этого князь Меньшиков сообщил, что он тщательно рассматривал все мои, даже черновые, журналы и находит, что открытия мои справедливы, а потому он, а за ним и Л. А. Перовский считают крайне необходимым не только утвердить представление Н. Н. Муравьёва, но и усилить наши действия тщательным наблюдением за лиманом, Амуром и берегами Татарского пролива с крейсирующего там военного судна.

Между тем большинство членов Комитета, и в особенности графы Нессельроде и Чернышёв, ввиду упомянутых причин, а главное из опасения неприязненных столкновений с китайцами, считали необходимым придерживаться состоявшегося 15 февраля 1849 года высочайшего повеления об основании зимовья на юго-западном берегу Охотского моря, для того, чтобы Российско-Американская компания могла производить там расторжку с гиляками. Вследствие этого 8 февраля 1850 г. и последовал указ на имя генерал-губернатора:

1) В заливе Счастья, или в какой-либо местности на юго-западном берегу Охотского моря, но отнюдь не в лимане, а тем более на реке Амуре основать зимовье.

2) В зимовье том Российско-Американской компании производить расторжку с гиляками, но ни под каким видом и предлогом не касаться лимана и Амура.

3) Для основания этого зимовья, а равно и для охранения его взять 25 человек матросов и казаков из Охотска.

4) Исполнение этого произвести под наблюдением и по распоряжению генерал-губернатора Восточной Сибири, в непосредственном ведении которого и должны состоять все действия этой экспедиции.

5) Для приведения в исполнение на месте этого указа, а равно и для выбора места для зимовья в распоряжение генерал-губернатора командировать капитана 2-го ранга Невельского.

В тот же день, на основании положения о Сибири, я был произведен в следующий чин — капитана 1-го ранга, и назначен для особых поручений к генерал-губернатору.

С такой инструкцией я 27 марта явился к Н. Н. Муравьёву в Иркутск, а 3 апреля вместе с М. С. Корсаковым, командированным в Охотск для наблюдения за переносом этого порта, отправился в Якутск и оттуда в Аян. Из Аяна на транспорте «Охотск» с 25 человеками команды прибыл 27 июня в залив Счастья, где и нашел Орлова, посланного сюда, как сказано было выше, по распоряжению генерал-губернатора. При Орлове переводчиками были гиляк Позвейн, знавший по-тунгусски, и тунгус Афанасий, говоривший по-русски.

Здесь Д. И. Орлов сообщил мне: 1) что река Амур близ устья вскрылась 8 мая. Северная часть лимана и залив Счастья, а также все пространство моря к северу от лимана, были затёрты льдами до 20 июня, так что достигнуть устья реки Амура через лиман из залива Счастья не представляется возможным ранее 20 июня; 2) что он, еще зимним путём, прибыв в деревню Чнаррах (на левом берегу Амура, близ его устья), едва только к 10 июня смог добраться через горы на оленях в залив Счастья. Южная часть лимана очистилась от льда к 15 мая, море же к югу от лимана, по сведениям от гиляков, было чистым гораздо раньше, так что судно с юга могло свободно войти в реку около половины мая; и 3) что по сведениям, полученным им от гиляков, Амур, близ устья рек Уссури и Сунгари, очищается от льда в исходе марта, то-есть пятью неделями ранее, чем устье самого Амура.

Тщательно осмотрев вместе с Орловым берега залива Счастья, мы нашли, что кошка, образующая восточный берег этого залива, представляет единственную местность, к которой могут подходить суда с моря для передачи грузов, почему 29 июня 1850 года мы и заложили здесь зимовье, названное мною Петровским.

На основании сведений, полученных мною от Орлова, нам нельзя было оставаться в Петровском: во-первых, оттуда невозможно было следить за устьем Амура, за южной частью Амурского лимана и за побережьем Приамурского края, а во-вторых, прежде чем представится возможность, достигнуть из Петровского этих мест, иностранцы, пришедшие на судах с юга, могут утвердиться в них. Кроме того, постоянное занятие залива Счастья было бесполезно для нас ещё и в том отношении, что залив этот, подобно Охотску, Аяну и вообще всем заливам Охотского моря, до исхода июня бывает затёрт льдами и суда в заливе Счастья, так же как и в упомянутых заливах, без вытягивания на берег зимовать не могут. В этом заливе, следовательно, не могло быть и порта. По этим причинам я решился итти в реку Амур и там: 1) исследовать, не имеется ли близ устья реки местности, удобной для зимовки судов; 2) разведать, в какой степени достоверны сведения, доставленные Орловым, о состоянии южной части лимана и реки; 3) узнать, в какое время появляются иностранные суда в Татарском проливе и не подходят ли они к лиману, и 4) на основании полученных таким образом данных действовать ныне же решительно, для достижения главной цели, объяснённой в представлении моём генерал-губернатору в ноябре 1849 года.

С таким намерением, взяв с собою переводчиков: гиляка Позвейна и тунгуса Афанасия, с шестью человеками вооружённых матросов я отправился из Петровского по северному каналу лимана на шлюпке, вооружённой однофунтовым фаньконетом, в реку Амур, оставив Д. И. Орлову следующее распоряжение:

"К 1 августа прислать на оленях через горы на мыс Куегда двух матросов с топографом, которые и должны там ожидать до 10 августа; если же к этому времени я туда не приду, то принять энергичные меры к нашему разысканию. Если все поиски останутся тщетными, донести в Аян генерал-губернатору и, оставив при себе на зимовку транспорт в Петровском, продолжать действовать согласно указу императора и ожидать, дальнейших распоряжений от генерал-губернатора".

12 июля, следуя северным фарватером, я вошел из лимана в Амур и поднялся вверх по нему до мыса и селения Тыр, лежащего на правом берегу реки, против устья реки Амгуни, в расстоянии около 100 вёрст (106 км) от устья Амура. На этом пути, подробно исследовав протоку Пальво и соседние с ней протоки, я нашел, что в Пальво, между селениями Мая и Пальво, могут совершенно безопасно зимовать суда. Эта местность находится в 70 верстах (74,6 км) от устья реки Амура, а от мыса Куегда, на Константиновском полуострове, в 35 верстах (37,3 км).

Подойдя к мысу Тыр, я увидел на берегу нескольких маньчжуров и толпу гиляков и мангунов до 200 человек; они, повидимому, были озадачены появлением нашей шлюпки. Выйдя здесь на берег в сопровождении переводчиков Позвейна и Афанасия, я подошел к старшему из маньчжуров, которого гиляки называли джангин, что значит богатый старик; купец; этот маньчжур сидел с важностью на обрубке дерева и тем оказывал свое начальническое влияние на окружавшую его толпу маньчжуров и гиляков. Он важно и дерзко спросил меня, зачем и по какому праву я пришел сюда. В свою очередь и я спросил маньчжура, зачем и по какому праву он здесь находился. На это маньчжур с ещё большей дерзостью отвечал, что никто из посторонних, кроме них, маньчжуров, не имеет права являться в эти места. Я возразил ему, что так как русские имеют полное и единственное право быть здесь, то я требую, чтобы он, со своими товарищами маньчжурами, немедленно оставил эти места. На это маньчжур, указывая на окружавшую его толпу, потребовал от меня, чтобы я удалился и что, в противном случае, он принудит меня сделать это силой, ибо никто, без дозволения маньчжуров, не может сюда являться. Вместе с этим он дал знак окружавшим его маньчжурам, чтобы они приступили к исполнению его требования. В ответ на эту угрозу я выхватил из кармана двухствольный пистолет и, направив его, на маньчжур, объявил, что если кто-либо осмелится пошевелиться, чтобы исполнить его дерзкое требование, то в одно мгновение его не будет на свете. Вооружённые матросы, по моему знаку, немедленно явились ко мне. Такой совершенно неожиданный для всех поступок так ошеломил всю эту толпу, что маньчжуры сейчас же отступили, а гиляки, отделившись от них, начали смеяться над их трусостью и, видимо, были довольны этим действием, давая тем понять, что будут на моей стороне. Джангин побледнел, немедленно соскочил с своего места и, кланяясь мне, объяснил, что желает со мной быть в дружбе и просит меня к себе, в палатку, в гости. Я согласился и узнал от него: 1) что им запрещено спускаться сюда по Амуру, что они бывают здесь самовольно, с ведома только лишь мелких чиновников города Сен-зина⁸⁴ (около 300 вёрст от устья Сунгари), за что этим чиновникам они дают взятку соболями, которых выменивают у гиляков, гольдов и мангунов на товары и большей частью на водку (араки); 2) что на всём пространстве по берегам Амура до Каменных гор (Хинган) нет ни одного китайского или маньчжурского поста. Что все народы, обитающие на этом пространстве, по рекам Амуру и Уссури, до моря, не подвластны китайскому правительству и ясака не платят, и 3.) что река Амур при устьях впадающих в неё рек Сунгари и Уссури, а равно и эти последние вскрываются ото льда гораздо ранее, чем река Амур, в этих местах⁸⁵.

Гиляки и мангуны, прибывшие сюда с юго-западного берега Сахалина и берегов Татарского пролива, сообщили, что ранней весной ежегодно в Татарский пролив приходят большие суда, останавливаются часто у берегов, берут насильно у них рыбу и делают различные бесчинства, за которые их никто не наказывает.

Вследствие этих сведений я объявил маньчжурам, гилякам и гольдам, что хотя русские давно здесь не бывали, но всегда считали реку Амур от Каменных гор (Хингана), а равно и всю страну вдоль моря, с островом Карафуто (Сахалином), своей принадлежностью. Что же касается прихода в эту страну иностранных судов и причиняемых ими жителям насилий, то они решились принять против этого меры и поставить вооружённые посты в заливе Искан (Счастья) и в устье Амура для защиты всех обитающих в упомянутом крае жителей, которых русский великий царь (Пила-пали джавгин) принимает отныне под свое высокое покровительство и защиту, о чем я, как посланный сюда от царя для этой цели, им и объявляю. Для того же, чтобы было известно это и иностранным судам, приходящим к берегам этого края, я приказываю предъявлять им мое объявление.

Это объявление, переданное мною гилякам и маньчжурам, было такого содержания.

"От имени Российского правительства сим объявляется всем иностранным судам, плавающим в Татарском заливе, что так как прибрежье этого залива и весь Приамурский край, до корейской границы, с островом Сахалином составляют Российские владения, то никакие здесь самовольные распоряжения, а равно и обиды обитающим народам, не могут быть допускаемы. Для этого ныне поставлены российские военные посты в заливе Искай и в устье реки Амура. В случае каких-либо нужд или столкновений с местным населением нижеподписавшийся, посланный от правительства уполномоченным, предлагает обращаться к начальникам этих постов".

За сим, уладив к обоюдному удовольствию жалобы гиляков на маньчжуров, с которыми они ко мне тут же обратились, я отправился обратно. 1 (13 августа) 1850 года я достиг мыса Куегда и здесь, в присутствии собравшихся из окрестных деревень гиляков и при салюте из фальконета и ружей, поднял русский военный флаг. Оставив при флаге военный пост, названный мною Николаевским и состоявший из шести человек матросов при фальконете и шлюпке, я сам отправился на оленях через горы в Петровское. Оставленному здесь топографу я приказал сделать береговую съёмку реки Амура от этого поста до лимана, северо-восточного материкового берега лимана и берегов залива Счастья, до Петровского зимовья.

По прибытии в Петровское я предъявил стоявшим на рейде гамбургскому и американскому китобоям такого же содержания объявление о принадлежности России Приамурского края, до корейской границы и Сахалина. Между тем окрестные гиляки, узнав о распоряжениях и действиях наших на Амуре, собрались ко мне в Петровское с просьбой, чтобы русские оставались с ними и их защищали. Ввиду этого обстоятельства и ввиду большего оправдания моих действий я предложил гилякам, чтобы из их среды отправилось со мной в Аян два человека с тем, чтобы они засвидетельствовали в Аяне это желание своих собратьев и других народов, обитающих в устье Амура. Вследствие этого вызвались следовать со мною в Аян гиляки Позвейн и Питкен. 2 сентября на транспорте «Охотск» я прибыл с ними в Аян. Они объявили желание своих собратьев начальнику порта Кашеварову и бывшему о то время в Аяне проездом камчатскому архиепископу Иннокентию.

После этого я приказал командиру транспорта «Охотск» лейтенанту Гаврилову, взяв семейство Орлова, продовольственные запасы и товары, следовать на зимовку в Петровское для содействия Д. И. Орлову, которому предписал: с закрытием Амура и Амурского лимана перевести людей из Николаевского поста в Петровское; перед открытием же реки снова поставить этот пост в усиленном виде и начать производить в нем постройки. Тщательно делать на шлюпке наблюдения над устьем Амура и лиманом к югу от устья. Собирать сведения от туземцев о состоянии края и о судах, подходящих к лиману с юга и плавающих в Татарском проливе. При встрече с этими судами или на берегу, с их командами, объявлять, что все эти места до корейской границы составляют русские владения. Наконец, с открытием навигации 1851 года прислать в Аян транспорт «Охотск» с донесениями.

Сообщение о своих действиях и распоряжениях я послал 4 сентября 1850 года генерал-губернатору Н. Н. Муравьёву. Вот отрывок донесения:

"Из этого Ваше превосходительство усмотрите, что, оставаясь в Петровском и действуя только лишь в пределах данного мне повеления, опасения мои, выраженные Вам еще в 1849 году, о возможной потере для России навсегда Приамурского края, если при настоящих открытиях мы не будем действовать решительно, могут легко осуществиться. Представленные мной факты подтверждают эти опасения. Поэтому вся моральная ответственность перед отечеством пала бы справедливо на меня, если бы ввиду этих фактов я не принимал всевозможных мер к отстранению этого".

10 сентября я отправился из Аяна в Иркутск, чтобы лично объяснить генерал-губернатору крайнюю необходимость принять решительные меры к прочному утверждению нашему на нижнем Амуре.

Между тем, генерал-губернатор уехал из Иркутска в Петербург, оставив распоряжение, чтобы я и М. С. Корсаков по прибытии в Иркутск следовали немедленно за ним в Петербург. Поэтому в половине декабря 1850 года я вместе с Корсаковым прибыл в Петербург, в то самое время, когда мое сообщение, посланное из Аяна, по повелению государя было передано на рассмотрение Особого комитета, составленного под председательством графа Нессельроде. В числе лиц, назначенных в этот Комитет, были князь А. С. Меньшиков, Л. А. Перовский и Н. Н. Муравьёв.

Николай Николаевич объявил Комитету, что действия мои были согласны с его представлением и мнением. Князь А. С. Меньшиков и Л. А. Перовский, поддерживая генерал-губернатора, указали, что, кроме того, действия мои были вызваны важными обстоятельствами, встреченными мною на месте, и что после этого следует не только усилить Николаевский пост, но в устье реки, её лимане и в Татарском проливе необходимо иметь постоянно военное судно. Однако большинство членов Комитета, в особенности граф Чернышёв (военный министр) и Нессельроде (министр иностранных дел), считали, что эти действия в высшей степени дерзки и должны повлечь для меня строжайшее наказание {Постановив меня разжаловать⁸⁶.}, поскольку они были противны воле государя и, кроме того, могут иметь вредные последствия для наших дружеских отношений с Китаем и для выгодной для нас кяхтинской торговли. Поэтому, ввиду последних соображений и донесений нашей миссии из Пекина о том, что китайское правительство имеет уже наблюдение за Нижнеамурским краем, чтобы отстранить всякое покушение на него иностранцев с моря, Комитет постановил: Николаевский пост снять и, согласно указаний государя от 1849 года, предложить Российско-Американской компании продолжать из Петровского зимовья расторжку с гиляками и другими народами, обитающими на юго-западном берегу Охотского моря, отнюдь не касаясь реки Амура, ее бассейна, Сахалина и берегов Татарского пролива.

Глава двенадцатая. Начало исследований в низовьях Амгуни

Резолюция императора Николая I. — Распоряжения высшего правительства по поводу последних моих действий. — Возвращение моё в Иркутск. — Женитьба. — Поездка в Аян. — Переход в Петровское на барке «Шелехов». — Гибель барка. — Мои распоряжения в Петровском. — Прибытие в Николаевский пост. — Объявление гилякам. — Донесение генерал-губернатору. — Отправление Н. М. Чихачёва и Орлова вверх по реке Амгуни. — Их донесения. — Развлечения в Петровском. — Наши дружелюбные отношения с местным населением. — Зимняя почта. — Жизнь и обычаи местного населения. — Сведения, добытые от него об Амуре и крае. — Командировка Чихачёва и Орлова. — Возвращение их в Петровское. — Конец 1851 года. — Окончательное занятие устья реки Амура.

В особой аудиенции государь Николай Павлович, выслушав со вниманием объяснение генерал-губернатора о важных причинах, побудивших меня к таким решительным действиям, изволил отозваться, что поступок мой он находит молодецким, благородным и патриотическим {Передано мне Н. Н. Муравьёвым и Л. А. Перовским.}, и изволил пожаловать мне орден св. Владимира 4 ст., а на журнале Комитета написал: "Комитету собраться вновь под председательством наследника великого князя Александра Николаевича {Впоследствии императора Александра II.}, - и сказал: где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен".

Вследствие этого генерал-губернатор докладывал наследнику о начатом уже мной водворении в Приамурском крае, о полученных мной сведениях по его географии и о народах, обитающих в нём, и представил свои соображения о дальнейших действиях.

Комитет в присутствии наследника великого князя Александра Николаевича рассмотрел вновь это дело и постановил:

1) Николаевский пост оставить в виде лавки Российско-Американской компании.

2) Никакого дальнейшего продвижения в этой стране не предпринимать и никаких мест отнюдь не занимать.

3) Иностранным судам, которые обнаружили бы намерение занять какой-либо пункт около устья реки Амура, объявлять, что без согласия российского и китайского правительств никакие произвольные распоряжения в этих местах не могут быть допускаемы и что каждый из таких самовольных поступков влечёт за собою большую ответственность.

4) Российско-Американской компании снабжать экспедицию запасами, товарами, гребными судами и строительными материалами. Для сооружения же жилых построек и служб в Петровском и Николаевском, их охраны, а также для других надобностей, назначить из сибирской флотилии 60 человек матросов и казаков, при двух офицерах и докторе, которым, кроме казённого довольствия по сибирскому положению, выдавать особое вознаграждение за счет Компании, по соглашению генерал-губернатора Восточной Сибири с Главным правлением Компании.

5) Если при упомянутом сейчас расходе и от торговли в продолжение трех лет Российско-Американская компания будет терпеть убыток, то по представленному ею расчету правительство обязывается её вознаградить, но, однако, никак не свыше 50 000 рублей.

6) Продовольствие от казны из Петропавловска, а равно запасы и товары Компании из Аяна должны доставляться в Петровское на казённых судах.

7) Экспедицию эту назвать Амурской и начальником её во всех отношениях назначить. капитана 1-го ранга Невельского.

8) Экспедиция эта, а равно все её действия и руководство ею, в пределах настоящего высочайшего повеления, осуществляются под главным начальством генерал-губернатора Восточной Сибири.

9) Начальнику экспедиции, а также всем служащим в ней офицерам даровать все права и преимущества, какие установлены законом для начальника Охотского порта и служащих в нем офицеров.

Это постановление Комитета 12 февраля 1851 года было утверждено императором, и на основании его я получил 16 февраля инструкции от генерал-губернатора. Вместе с этим Главное правление Компании в тот же день депешей уведомило меня, что добавочное довольствие будет производиться Компанией в следующих размерах: начальнику экспедиции по 1 500 рублей в год, офицерам по 200 рублей и нижним чинам по 40 рублей; требование на получение товаров и запасов от Компании, в пределах упомянутой суммы, а равно и отчёты агентов Компании должны утверждаться мной. На основании указания императора правительствующий Сенат 15 февраля 1851 года уведомил через трибунал внешних сношений китайское правительство о нашем намерении иметь наблюдение за устьем реки Амура.

Таковы были распоряжения правительства по поводу последних моих действий и таковы были ничтожные средства, определённые на содержание и действие нашей экспедиции. Нам назначалось на всё не более 17 000 рублей в год, тогда как на содержание губернатора Камчатки и его канцелярии определялась значительно более крупная сумма. Из вышеописанного ясно, что мне, как и в первом случае, не давалось ни прав, ни средств предпринимать какие-либо меры для надлежащего водворения в этом крае. С этими распоряжениями я прибыл в половине июня в Охотск и, взяв оттуда людей и казённое довольствие, направился в Аян, чтобы принять там товары и запасы Компании и оттуда вместе с транспортом «Охотск», который должен был там находиться в конце июня, итти в Петровское.

Неприбытие в Аян из Петровского транспорта «Охотск» придавало некоторое правдоподобие разнесшимся в то время в Аяне слухам, будто бы команда в Петровском подвергается величайшим опасностям и даже будто она уничтожена. Имея в виду это обстоятельство, я немедленно пошел из Аяна в Петровское на транспорте «Байкал», взяв с собой для усиления своих средств прибывший незадолго перед этим в Аян корабль Российско-Американской компании "Шелехов".

Проездом из Петербурга 16 (28) апреля 1861 года я женился в Иркутске на девице Екатерине Ивановне Ельчаниновой, только что вышедшей из Смольного монастыря, племяннице бывшего в то время иркутского гражданского губернатора В. Н. Зорина. Моя молодая супруга решилась переносить со мной все трудности и лишения пустынной жизни в диком негостеприимном крае, удалённом на десяток тысяч верст от образованного мира.

С геройским самоотвержением и беэ малейшего ропота она вынесла все трудности и лишения верховой езды по топким болотам и дикой гористой тайге Охотского тракта, сделав этот верховой переезд в 1 100 вёрст за 23 дня. Моя жена с первой же минуты прибытия своего в Петровское показала необыкновенное присутствие духа и стойкое хладнокровие. Барк «Шелехов», на котором я с ней находился, подходя к заливу Счастья, по случаю внезапно открывшейся течи {По освидетельствовании барка, как установила комиссия под председательством командира корвета «Оливуца» капитан-лейтенанта И. Н. Сущёва, изучавшая причины гибели «Шелехова», оказалось, что у форштевня отошли две обшивные доски.}, несмотря на все меры, начал погружаться в воду, так что только благоприятный ветер, дувший в направлении берега, и близость мели дозволили немедленно спуститься на последнюю и тем избавить всех от гибели. Когда «Шелехов» встал на мель, все палубы его уже были наполнены водой, и барк погружался почти до русленей⁸⁷. В то же время перед входом в залив Счастья сел на мель и сопровождавший нас транспорт «Байкал». Выстрелов наших не было слышно в Петровском и потому ответа на них не было, кроме того, мрак не позволял видеть из Петровского наши суда. Это обстоятельство и толпа гиляков, собравшихся на лежавшей перед нами кошке, подтверждали, казалось, упомянутые неблагоприятные слухи, распространённые в Аяне. Положение наше у пустынного негостеприимного берега, вблизи судов, из которых одно лежало на банке затонувшим, а другое сидело на мели, было весьма опасное и критическое.

Семейства пяти матросов, взятых из Охотска, и вся команда барка «Шелехов» соединились на верхней палубе, единственном месте, где не было воды, и с напряжённым вниманием ожидали избавления от этого опасного убежища, которое могло мгновенно измениться при первом свежем ветре с моря, В это время капитан барка лейтенант В. И. Мацкевич, поступивший в экспедицию юный лейтенант Н. К. Бошняк и помощники лейтенанта Мацкевича просили мою жену первой съехать на транспорт «Байкал», "Муж мой говорил мне, что при подобном несчастии командир и офицеры съезжают с корабля последними, — отвечала им Екатерина Ивановна. — Я съеду с корабля тогда, когда ни одной женщины и ребенка не останется на нем; прошу вас заботиться о них". Так моя жена и поступила.

Между тем, ветер стих и мрак рассеялся. Гиляки собрались на кошке, чтобы помочь нам выйти на берег, и дали знать в Петровское, откуда немедленно были высланы две шлюпки. «Байкал», как только начался прилив, снялся с мели, и все семейства и команда были перевезены благополучно с барка. Таким образом, все слухи, распространённые в Аяне, оказались ложными.

Оставшиеся в Петровском Орлов и Гаврилов успели выстроить три домика для помещения офицеров, 30 человек команды и товаров. Мне с женой пришлось на первое время разделить флигель в две комнаты с семейством Орлова.

Орлов и Гаврилов сообщили мне: 1) что, согласно моему распоряжению, транспорт «Охотск» с открытием навигации в Петровском начал готовиться к походу, но начавшаяся внезапно буря с сильным ледоходом по заливу выбросила транспорт на берег. Кроме того, по гнилости транспорта в нем открылась такая сильная течь, что не было никакой возможности выйти в море; 2) что последним зимним путем Орлов с 8 человеками отправился на мыс Куегда, чтобы срубить домик для Николаевского поста, но только что он начал рубить лес для этого, как гиляки соседних деревень встревожились и объявили ему, что маньчжуры им строго приказали не позволять русским здесь селиться и что из Сен-зина с открытием реки придет сюда большая сила для истребления всех русских и для наказания смертью тех гиляков, которые будут помогать им. Поэтому Орлов во избежание неприятных столкновений, которые могли бы повредить нашим действиям, впредь до прибытия подкреплений оставил рубку леса и ограничился лишь только тем, что с открытием навигации послал в лиман шлюпку наблюдать за устьем Амура {Это обстоятельство, вероятно, и было поводом к распространению упомянутых слухов в Аяне.}; 3) что все сношения его с окрестными гиляками были дружественными и что от них он узнал о плававших ранней весной в Татарском проливе больших судах, доходивших до лимана. Наконец, 4) что за два дня до нашего прихода стояло на Петровском рейде американское китобойное судно. Шкипер его съезжал на берег, и Орлов объявил ему, что всё побережье пролива вплоть до Кореи и вся эта сторона составляет русское владение.

В Петровское прибыли со мной 22-летний лейтенант Н. К. Бошняк, прапорщик корпуса штурманов А. И. Воронин, доктор Орлов, топограф Штегер, 30 человек матросов и казаков, из которых пять человек семейных, и приказчик Российско-Американской компании якутский мещанин Березин; таким образом, вся команда Амурской экспедиции, соединённая с командой транспорта «Охотск», составляла 70 человек.

По прибытии в Петровское всё наше внимание было обращено на разгрузку барка «Шелехов», лежавшего на банке в 10 милях от Петровского, что было сопряжено с большими трудностями и препятствиями. К счастью, стояла постоянно тихая погода, а пришедший на Петровский рейд военный корвет «Оливуца» под командой капитана Сущёва помог этому делу. При благородном и ревностном содействии капитана «Оливуца» {Корвет «Оливуца», под командой капитан-лейтенанта Ивана Николаевича Сущёва, на основании распоряжения, последовавшего в январе 1850 года, осенью того же года был послан из Кронштадта на службу в камчатские воды для подкрепления Петропавловского порта и крейсерства в Камчатском и Охотском морях.} и при энергичной деятельности лейтенанта Мацкевича и всех команд разгрузка барка была кончена и весь груз его, кроме соли и сахара, был спасен. Спасли также рангоут и весь такелаж, все же усилия к снятию барка с мели остались тщетны. Барк «Шелехов» был куплен Компанией в Сан-Франциско, и, как оказалось, Компания в этом случае была обманута, так как по осмотре барка комиссией под председательством командира корвета И. Н. Сущёва было найдено, что подводная часть его была скреплена до такой степени слабо, что держалась только на одной обшивке, так что при первом свежем ветре с моря барк сейчас же развалился и от него не осталось ни малейшего следа.

Сделав распоряжение о выгрузке барка и о снятии корпуса, я послал мичмана Н. М. Чихачёва с топографом Поповым для наблюдения за южной частью лимана и для подробной съёмки берега южного пролива (Н. М. Чихачёв поступил в экспедицию с корвета "Оливуца"). Сам же я с лейтенантом Бошняком, приказчиком Березиным и с 25 человеками вооруженных людей на байдарке и вельботе отправился через лиман в реку Амур для подкрепления Николаевского порта, обеспеченного в то время посланной Орловым из Петровского четырехвесельной, вооружённой однофунтовым фальконетом, шлюпкой. По прибытии на мыс Куегда я собрал окрестных гиляков и объявил им, "чтобы они не верили маньчжурским торгашам и не слушались их. Если кто-либо из них будет распускать враждебные для нас слухи, то чтобы таковых представляли в Николаевск, где они будут строго наказаны, а равно будут строго наказываемы и те из гиляков и из других народов, которые осмелятся нам угрожать, а тем более изъявлять против нас какие-либо враждебные поступки. Вся эта страна русская, и мы не дозволим никому распоряжаться. Маньчжуров же мы не боимся и заставим их себя уважать и бояться".

Назначив лейтенанта Н. К. Бошняка начальником Николаевского поста, я приказал ему: 1) постоянно иметь при посте военный флаг и при флаге и орудии караул и держать всегда часового, 2) построить на зиму помещение для команды и 3) приказчику Березину начать расторжку с инородцами. Сделав эти распоряжения, 29 июля на вельботе я возвратился в Петровское. С корветом «Оливуца», отправлявшимся 1 августа в Аян с командой затонувшего барка «Шелехов», я послал донесение как об этом происшествии, так и о распоряжениях моих генерал-губернатору и депешей уведомил Главное правление Российско-Американской компании о гибели барка. В заключении моего донесения генерал-губернатору я писал: "Из приложенного при сем акта комиссии, свидетельствовавшей во всей подробности барк «Шелехов», вы усмотрите, что надобно благодарить бога, что это происшествие, обнаружившее всю ненадежность барка, случилось у берега, на который была возможность спасти людей и весь почти груз барка с его вооружением, так как в таком состоянии, какое оказалось при его осмотре, он неминуемо погиб бы в океане при свежем ветре со значительной качкой на переходе, который ему предстоял из Аяна в Ситху".

По прибытии мичмана Н. М. Чихачёва из южной части лимана я отправил его вместе с Орловым на шестивесельной шлюпке вверх по реке Амгуни с целью ознакомления с этим большим притоком реки Амура, впадающим в него близ Николаевского поста, а равно с целью собирания предварительных сведений от населения о путях, ведущих с этой реки к Хинганскому хребту, откуда она берет свое начало. Мне нужны были эти сведения, потому что первое, что я предполагал сделать, — это разрешить пограничный вопрос, то-есть обследовать направление этого хребта от верховьев реки Уды.

Посланные офицеры, войдя в реку Амгунь по протоке, соединяющей её с протокой Пальво (обследованной мной в 1850 году), и поднявшись по Амгуни до селения Кервет, 8 октября возвратились в Петровское и донесли мне: а) что река Амгунь значительна и судоходна и направление течения имеет вообще северо-восточное; б) по словам туземцев, она выходит из тех гор, из которых берут начало реки Уда, Тугур, Бурея и Зея. Жители селения Кервет (самагиры) называют эти горы Хинга, что значит каменные, большие. Исток реки Амгунь, по их словам, гораздо южнее истоков рек Уды, Тугура и Буреи. К реке Амгуни близко подходит река такой же величины — Горин, которая также берет начало из этих гор, но исток этой последней расположен южнее истока Амгуни⁸⁸. От селения Кервет до упомянутого хребта, по Амгуни, они ездят на собаках около 15 дней; в) что самагиры ни от кого не зависимы и ясака не платят. Они приняли Чихачёва и Орлова весьма радушно и жаловались, что маньчжуры, приезжающие к ним для торговли, обманывают их и делают различные бесчинства, и в заключение просили, чтобы мы перебрались к ним.

К половине октября в Николаевском были готовы две юрты, обнесённые засеками, а в Петровском — флигель в 3 сажени (5,5 м) ширины и 5 сажен (9 м) длины для нашего помещения. Само собой разумеется, что всё это делалось из леса прямо с корня; печи же, или, лучше сказать, чувалы (вроде каминов), были или сбиты из глины, или сложены из сырого кирпича, без всяких оборотов, с пролётом на прямую. Ясно, что жить в подобных хоромах было далеко не комфортабельно: во время метелей (нург), случавшихся нередко на открытой кошке, все строения были заметаемы снегом, так что попадать в них было возможно не иначе, как через чердаки, много стоило труда, чтобы разгрести окна для света и двери для входа. Ближайший к нам сколько-нибудь цивилизованный пункт — Аян — лежал в 1000 верстах пустынного и бездорожного пространства, по которому тунгусы верхом на оленях едва могли добираться в 5 или 6 недель.

Несмотря на всё это и на различные лишения и недостатки в самых необходимых потребностях для цивилизованного человека, офицеры и команды по примеру образованной и молодой женщины, моей жены, заброшенной судьбой в эту ужасную пустыню и разделявшей наравне с нами без всякого ропота все эти лишения и опасности, переносили их твердо и бодро, сознавая долг свой и пользу от их трудов для Отечества.

Главным и единственным, общим для всех развлечением летом было катанье, по заливу на гилякских лодках, а зимой на собаках. При этом все мы, и Екатерина Ивановна надевали оленьи парки (вроде стихаря), ибо всякая другая одежда была неудобна для такой дикой езды, какая принята в том крае.

Раз предупреждённое энергическими мерами готовившееся восстание нескольких гилякских селений, подстрекаемых к этому маньчжурскими купцами-кулаками, которым мы делались соперниками в торговле и, главное, не дозволяли опаивать гиляков и нахально обирать их, наказывая за это по-русски, в присутствии гиляков; строгое соблюдение нами как бы священных для гиляков их обычаев {Самым священным обычаем у них было не выносить из юрты огня и ложиться на нары, которые окружали стены их юрт, непременно головой не к стене, как обыкновение у нас принято, а от стены, и прочие мелочи, которым не трудно было уступить.} и, наконец, строгое взыскание при них же и с наших людей за всякую причинённую им обиду — постепенно располагали гиляков в нашу пользу. Вместе с тем наши пушки, вооружённый вид команды, обычная церемония при подъеме и спуске военного флага, при которой дозволялось им присутствовать, поселяли к нам уважение и убеждение, что мы пришли к ним не с тем, чтобы их поработить, как старались внушать им кулаки-маньчжуры, но, напротив, защищать их от всяких насилий и не касаться их обычаев. Они скоро поняли, что мы не хотим благодетельствовать их нашими реформами, несродными им, и, наконец, что мы глубоко вникаем в их нравы и обычаи и маньчжуров не боимся.

Ласковое обращение со всеми приезжавшими в наши посты гиляками ещё более усиливало в них упомянутое убеждение. Они охотно, без всякого опасения, всё чаще и чаще начали являться в Николаевское и в особенности в Петровское, где Екатерина Ивановна усаживала их в кружок на пол, около большой чашки с кашей или чаем, в единственной, бывшей во флигеле у нас, комнате, служившей и залом, и гостиной, и столовой. Они, наслаждаясь подобным угощением, весьма часто трепали хозяйку по плечу, посылая её то за тамчи (табак), то за чаем. Несмотря на то, что это общество никогда не мывшихся гиляков, одетых в собачьи шкуры, пропитанные нерпичьим жиром, было невыносимо тягостно не только для молодой образованной женщины того круга, к которому принадлежала моя жена, но и для всякой крестьянки, Екатерина Ивановна переносила с полным самоотвержением как эти посещения, так и их последствия, то-есть грязь и зловоние, которое оставляли после себя гости в единственной нашей комнате.

Она понимала, что только этим путём мы могли приобретать понятия о стране пустынной и неизвестной, в которой нам предстояло действовать для блага Отечества. Такой радушный приём развязывал языки нашим гостям: гиляки и другие представители населявших низовья Амура народов с охотой и откровенностью рассказывали нам о положении края, о реках, его орошающих, о путях, по которым они ездят на нартах и лодках, о затруднениях и опасностях, какие могут встретиться при этих поездках, и о средствах к устранению их. Наконец, они знакомили нас с нравами, обычаями, образом жизни и вообще с положением и состоянием народов, обитавших в этом крае.

Весьма естественно, что подобные сведения были далеко не удовлетворительными; так например, при вопросе о расстоянии между пунктами, гиляк чертил на полу мелом или углём палки, означавшие число ночей, которые надобно спать, чтобы, следуя на собаках или в их лодке, достигнуть известного места. Но, вместе с тем, эти и подобные сведения давали нам понятие о времени и препятствиях, какие нужно ожидать при исследовании страны, и на что обращать больше внимания, тем более, что средства наши для этой цели состояли тогда из тех же нарт с собаками и утлых гилякских лодок. Кроме того, без предварительных сведений о такой огромной и пустынной стране, которая рисовалась нам на картах, по одним легендам, большей частью ложным, нельзя было и составить по возможности практический план для действий, который направлял бы к главной цели. Между тем таковой план был необходим, так как всякая командировка в край, особенно в видах прочного водворения в нем, как выше видели, мне строго была запрещена, а потому лежала единственно на моей ответственности. Ясно, что при таком положении, прежде чем решиться предпринять командировку, необходимо было уяснить не только практическую возможность её исполнения с нашими ничтожными средствами, но и вполне взвесить степень безопасности посылаемых и дать им такие подробные наставления, которые отстранили бы эти опасности и затруднения.

Главная цель моя заключалась в том, чтобы фактически объяснить правительству значение для России этого края на отдалённом нашем Востоке; для этого предстояло разрешить нам, как я выше упомянул, два вопроса: вопрос пограничный и вопрос морской, обусловливавший значение для России Приамурского края в политическом отношении.

К ноябрю месяцу все команды в Петровском и Николаевском были, по возможности, размещены на зиму, и Николаевский пост был обеспечен продовольствием и товарами. К этому же времени с тунгусами, прикочевавшими на Петровскую кошку из Удского края, было заключено условие о доставке зимним путём верхом на оленях писем и депеш в Аян; они взялись отвозить в Аян из Петровского почту не более двух раз в зиму. Летом почта от нас должна была доставляться в Аян на казённых судах, совершавших рейсы между Аяном и Петровским. Это обыкновенно случалось два или три раза в лето. Таким образом, мы имели сведения из России в продолжение года не более четырёх или пяти раз. Особого судна для экспедиции назначено не было, потому что вся камчатская флотилия состояла из двух транспортов ("Байкал" и "Иртыш") и двух ботов ("Кадьяк" и "Камчадал"). Эти суда постоянно были заняты снабжением Петропавловска, который силились возвести тогда на степень главного нашего порта на Восточном океане. Эти суда должны были развозить продовольствие в Гижигу, Тигиль, Большерецк и Нижнекамчатск, а потому отделять какое-либо из них для экспедиции не представлялось никакой возможности.

Имея в виду эти обстоятельства, генерал-губернатор Н. Н. Муравьёв приказал зимой 1850 на 1851 год выстроить в Охотске бот для экспедиции, но по случаю переноса этого порта в Петропавловск распоряжения Николая Николаевича исполнить не могли, а вместо бота в сентябре 1852 года доставлена была в Петровское, на боте «Кадьяк», только часть такелажа и парусины, которые предназначались на вновь строившийся бот. «Кадьяк» по случаю открывшейся в нем сильной течи не мог возвратиться в Петропавловск и остался на зимовку в Петровском. К навигации мы, по возможности, исправили его, и я надеялся, что по крайней мере он останется при экспедиции, но эта надежда осталась тщетной. После первого же рейса, сделанного им из Петровского в Аян, по распоряжению камчатского губернатора, он был взят из экспедиции и отправлен с продовольствием в Гижигу.

Суда Российско-Американской компании, плававшие между Ситхой и Аяном, по условию правительства с Компанией не обязаны были заходить в Петровское. Если в продолжение трёх лет и являлось иногда одно из этих судов на Петровском рейде, то это делалось единственно по милости и сердоболию начальника Аянского порта Кашеварова и то только в таких случаях, когда без прихода этого судна всем нам угрожала чуть не голодная смерть.

В какой степени была правильна и надежна наша зимняя почта, отбывавшая, как мы сейчас видели, с тунгусами на оленях, показывает следующее обстоятельство: нередко тунгус, отправленный с почтой из Петровского, через две или три недели возвращался с дороги обратно с объяснением, что он мало взял с собою пороху и чаю; он вешал в подобных случаях сумку с почтой на берёзу и просил, чтобы пополнили эти запасы. После вышеизложенного естественно, что тунгус с почтой из Аяна и наше судно с моря встречались в Петровском всеми с особым чувством, которое могут понять только люди, заброшенные в пустыню, отрезанную от всего цивилизованного мира. В особенности это было ощутительно для моей жены, попавшей в такую ужасную обстановку.

Не мало труда стоило нам приучить гиляков и других местных жителей к своевременной доставке писем из наших постов и от лиц, командированных в новый край. Они не понимали, что позднее исполнение подобных поручений утрачивает их значение. Они считали, что, когда бы ни доставить писку (как они называли письмо и всякую бумагу), всё равно, лишь бы только она была доставлена. Так часто случалось, что из Николаевского привозил мне гиляк письмо через два или три месяца, а от офицеров, командированных дальше, случалось получать корреспонденцию ещё позже этого времени, а иногда письмо придет только тогда, когда пославший его офицер уже возвратился. Не мало стоило труда, чтобы без всяких потрясений жизни и обычаев инородцев внушить им понятие о праве и старшинстве. Единственным правом, как я выше заметил, они считали нож и физическую силу и полагали, что без этого возможно исполнить только тогда, когда им угодно, — и то за такие товары, какие им понравятся.

Надобно было глубоко изучить их жизнь и обычаи, заменявшие у них законы, чтобы навести их на необходимость иметь в селениях такого человека, к которому мы могли бы обращаться с приказаниями и который, в свою очередь, мог бы требовать от них беспрекословного исполнения. Привести к этому убеждению аборигенов Нижнеамурского края много помогло нам знание существовавших у них обычаев, принимавшихся ими за коренные и непреложные законы, вроде поместного права.

Гиляки вообще живут значительными селениями (от 15 до 200 душ и более); эти селения состоят из юрт, наподобие больших сараев, по стенам которых устроены широкие теплые нары, нагреваемые идущими от очагов трубами. Посреди юрты между четырьмя столбами находится возвышение, на котором спят собаки; в большей части юрт находится тут же привязанный к столбам и медвежонок или медведь, с которым они забавляются. Под потолком юрты растянуто несколько жердей, на которых они вешают свою одежду и всякую рухлядь. В очагах, расположенных по обеим сторонам входной двери, вмазаны котлы, в которых гиляки готовят пищу для себя, для собак и для медведя. При каждой из таких юрт вблизи реки устроены на столбах высоко над землей небольшие чуланы, служащие для хранения запасов рыбы, ягод, кореньев, юколы и нерпичьего жира — главных продуктов их питания. Наконец, против каждого сарая находится несколько положенных на козла жердей; на эти жерди гилячки вешают чищеную рыбу, из которой мясо идет в пищу людям, а требуха и кости — собакам. Рыба эта, провяленная на солнце, называется у них юколой; она является самым главным продуктом питания всех обитающих здесь народов, все равно как у нас хлеб или соль. Такая юрта или сарай со всеми смежными с ней службами составляет хозяйство местных аборигенов. Сооружает это хозяйство обыкновенно одно семейство, но поселиться в юрте и пользоваться им может всякий, кто его не имеет, хотя бы то был пришелец, совершенно посторонний и незнакомый хозяину юрты. Здесь-то и проявляется право хозяина, выражающееся в том, что он назначает число мест на нарах, которые могут быть отведены для посторонних, и назначает по своему усмотрению работы, которые должны исполняться в его пользу пришельцами; он же наблюдает за точным исполнением пришельцами самых священных для них обычаев, состоящих в том, чтобы никто не ложился на нары головой к стене и чтобы никто не выносил из юрты огня. Они были убеждены, что, в случае неисполнения этого в какой-либо деревне, все жители её должны умереть или быть уничтожены. Неисполнение этого обычая кем-либо из пришельцев, а равно буйство и неисполнение обязанностей, возложенных хозяином, влечет за собой немедленное изгнание гостя, и в этом случае хозяева остальных юрт под страхом немедленной казни не могут укрыть или приютить изгнанника.

После всего сказанного не странно ли мне было получать почти с каждой почтой наставления и приказания из петербургских канцелярий, чтобы я главным образом старался входить в сношения со старшинами гиляков, тунгусов и других народов, посещавших нижнее течение Амура, которых в Петербурге считали какими-то вассальными китайскими князьями. Мне писали, чтобы я заключил с ними условие, вроде торговых трактатов, какие заключаются только между образованными нациями, и, наконец, чтобы под строгой ответственностью я отнюдь не распространял своих действий далее Николаевска.

Всё, что можно было вывести из сведений, доставленных упомянутым путём гиляками, в общих чертах заключается в следующем: 1) что река Амур около селения Кизи довольно близко подходит к морскому берегу⁸⁹; 2) что в недалёком расстоянии от селения Коль лежат озёра и что реки, впадающие в эти озёра, близко подходят к рекам Тугуру и Амгуни; что все реки эти берут свое начало с того же хребта гор, с которого стекают реки Уда, Горин и Бурея; 3) что одно из озёр — Удыль, посредством протоки Уй, соединяется у селения Ухта с рекой Амуром и что берега этой протоки, сколько можно было понять из объяснений гиляков, должны быть удобны для заселения; 4) что в селение Ухта на озеро Удыль и ближайшие к нему селения Пуль и Кальм, лежащие на левом берегу Амура, для торговли с местным населением приезжают по первому зимнему пути маньчжуры; 5) что путь вверх по Амуру, до селения Кизи, а равно и путь через селение Коль и озеро Чли, ближайшее к этому селению, до селения Ухта, представляются путями безопасными и более других проезжими. По словам гиляков, чтобы доехать из Петровского селения в Кизи надобно спать от 12 до 15 ночей, а до селения Ухта — от 15 до 18 ночей.

Ввиду этих сведений, прежде чем приступить к исследованиям, клонившимся к разрешению упомянутых двух вопросов: пограничного и морского, я счёл необходимым сделать предварительную рекогносцировку к юго-востоку и юго-западу. Поэтому 10 ноября я командировал по первому направлению мичмана Чихачёва до селения Жизи, а по второму — прапорщика Орлова через селение Коль до селения Ухта.

Мичман Чихачёв с приказчиком Березиным, одним гиляком и одним казаком отправились в путь на двух нартах. Офицеру этому приказано было, главное, собирать сведения о путях, ведущих с реки Амура в более или менее закрытые заливы, лежащие на побережье Татарского пролива, а также о плавающих здесь судах. Знакомясь с туземцами, их обычаями и образом жизни, стараться узнавать от них о положении края, принимая во внимание успешность и безопасность предстоящих командировок. Приказчику Березину поручалось вступить в торговые сношения с гиляками и могущими встретиться маньчжурами и узнавать о их потребностях и о способе ведения с ними торговли.

Орлов, знавший очень хорошо тунгусский язык, был отправлен тоже на двух нартах с гиляками. Ему приказано было обращать главнейшее внимание на то, действительно ли находятся в этом крае пограничные столбы, как сообщал о том в 1845 году академик Миддендорф, и не имеется ли над ними со стороны китайского правительства наблюдения как за пограничными знаками; какое представление об этих столбах имеет население, какое направление от верховьев реки Уды принимает горный хребет, с которого берут начало реки, впадающие с одной стороны в упомянутые озёра, а с другой — в реки Тугур, Бурея, Амгунь и Горин; какое местное название носит этот хребет и какое имеется представление о нем у аборигенов по сравнению с хребтом, принимаемым за пограничный, который тянется от верховьев реки Уды к западу, в Забайкальскую область, то-есть есть ли это тот же самый хребет или какой-либо его отрог. Осматривая систему озёр, лежащих между селениями Коль и Ухта, обращать внимание на леса, произрастающие по берегам их, и не сообщаются ли эти озёра между собой при посредстве проток или рек. Достигнув протоки Уй, обратить на неё особенное внимание относительно глубины и удобств к заселению её берегов и к учреждению на них эллинга. Вступая в торговые сношения с гиляками и могущими встретиться в селениях Ухта, Кальм и Пуль маньчжурами, собирать сведения об их потребностях, способе торговли и географии края, что необходимо в связи с предстоящими поездками по новому неизвестному краю. Наконец, достигнув этим путём Амура, следовать обратно под его левым берегом.

20 декабря прибыл из командировки в Петровское мичман Чихачёв с приказчиком Березиным, а вслед за ним 23 декабря возвратился и Орлов.

Чихачёв сообщил, что, следуя вверх по реке Амуру и вступая в торговые сношения с местным населением, обитающим на правом берегу реки за селением гиляков Аур, они достигли мангунского и частью нейдальского селения Кизи, предела их путешествия, лежащего на рукаве реки Амура, и от жителей узнали: 1) что с правого берега реки Амура есть несколько путей к морю; большая их часть ведёт в бухты и закрытые заливы, которых на побережье Татарского пролива находится немало; что этими путями жители реки Амура ездят к морю для промысла нерпы; 2) что самый короткий и более других удобный из этих путей — тот, который идет из селения Кизи по озеру того же имени; последнее весьма близко подходит к морю, так что по прорубленной на этом перевале просеке, устланной брёвнами, гиляки перетаскивают свои лодки из озера к морю; 3) что от этого перевала в близком расстоянии к югу находится закрытый залив Нангмар⁹⁰; 4) что в этот залив гиляки с озера Кизи ездят зимой на нартах через большие горы; 5) что ранней весной приходят в Татарский пролив большие суда; 6) что некоторые маньчжуры, подстрекая гиляков делать нам зло, рассказывают, что будто бы с открытием реки спустятся из реки Сунгари большие маньчжурские силы, чтобы нас и всех гиляков, которые нам помогают, перерезать; все местные жители, в особенности в селениях Аур и Кизи, принимали их, Чихачёва со спутниками, весьма дружественно.

Орлов объяснил, что из селения Коль он направился к западу и, проехав в этом направлении около 70 вёрст, достиг озера Чли, имеющего, по словам гиляков, около 120 вёрст в окружности. От селения нейдальцев Чли, следуя по южному берегу одноименного озера, он, проехав около 30 вёрст, прибыл в заселённое теми же нейдальцами селение Чальм, лежащее на юго-западном берегу озера. От этого селения, проехав по западному направлению 60 вёрст и перевалив небольшие возвышенности, достиг селения и озера Нейдаль. Это озеро немного менее Чли, но направление его более западное, именно: оно тянется от запада-юго-запада к востоку-северо-востоку; с запада в него впадает значительная река того же имени (Нейдаль), по которой Орлов с жителями этого селения поднимался на расстояние около 25 вёрст от устья. Они доходили до места, где эта река сближается с рекой Тугуром и откуда нейдальцы ездят на эту последнюю⁹¹. На перевалах, а также и в местах, где они съезжаются для торговли, сложены большие груды камней в виде пирамид.

По наблюдению Орлова, северная широта этого урочища оказалась 52°57. Река Нейдаль имеет вообще восточное направление и, по словам жителей, берёт начало из того же большого хребта, из которого вытекают реки Уда, Тугур, Амгунь и Бурея. Этот хребет называют Хинга, что значит каменный, сплошной (становой). На вопрос Орлова, не знают ли они, какие горы идут к западу и северу от вершины реки Уды, они отвечали ему, что с запада к верховьям этой реки подходят те же горы Хинга, из которых выходят упомянутые реки, но что они отличаются от последних только тем, что там во многих местах встречаются большие округлые вершины {Нейдальцы чертили на снегу горы, изображая их протягивающимися с запада к верховьям реки Уды, и затем поворачивали их на юг. На месте же расположенных западнее верховьев реки Уды они рисовали круги в виде яблока. Вероятно, от этого и произошло прилагательное «Яблоновый» Хинганский становой хребет, как и означалось на картах⁹².}. К северу же от верховьев реки Уды, говорили они, идут совершенно другие горы. Между реками Удой и Тугуром есть несколько урочищ, близ которых собираются живущие здесь поселяне и где сложены такие же груды камней. Подобные же груды и для той же цели, по словам их, есть и за горами Хинга к западу. На вопрос Орлова, не знают ли они в этих местах каких-либо иных каменных столбов, которые осматривают маньчжуры или китайцы, они отвечали, что никаких подобных столбов здесь нет и никогда не бывало; маньчжуров же и китайцев они никогда и не видали в этих местах и не слыхали даже, чтобы они когда-либо сюда приезжали.

Отсюда по указанию нейдальцев Орлов перевалил на небольшое (около 30 вёрст в окружности) озеро и селение Ахту, в которое с западной стороны впадает река того же имени; река эта берет свое начало из хребта Хинга. Озеро Ахту лежит на расстоянии около 50 вёрст к юго-западу от озера Нейдаль. Это пространство большей частью низменное и болотистое. Озеро посредством небольшой протоки, вытекающей из него в южном направлении, после 20 вёрст течения соединяется с рекой Амгунью. С вершины реки Ахту нейдальцы переваливают через хребет Хингг на притоки Буреи.

Из селения Ахту по указанной выше протоке, следующей по низменности, Орлов достиг реки Амгуни и, проехав вниз по ней около 30 вёрст, прибыл в нейдальское селение Керби {Теперь поселок имени Полины Осипенко. (Прим. ред.) }, к которому подходит (на расстоянии около 40 вёрст к югу) река Биджи. От селения Керби Орлов ехал рекой Биджи по холмистой поверхности и, проследовав вниз по этой реке около 25 вёрст, достиг селения Ухтре, расположенного при впадении этой реки в озеро Удыль. Общее направление пути от селения Ахту до реки Амгуни было юго-юго-восточное, по реке Амгуни восточно-северо-восточное, до реки Биджи на юг, а по этой реке до селения Ухтре на восток-северо-восток⁹³.

Жители Ахту, Керби и Ухтре относительно Хинганского хребта подтвердили те же самые сведения, какие Орлов уже получил от нейдальцев на озере Нейдаль, и, сверх того, рассказывали: 1) что с притока реки Амгуни — речки Малой Амгуни, они перевалили через Хинганский хребет на левый приток реки Буреи — речку Бурейку, выходящую из этого хребта южнее истоков речек Немилен и Кучуан и рек Тугура и Нейдаль; 2) что с вершины реки Амгуни, подходящей близко к вершине реки Горин, они переваливают через; тот же хребет прямо на реку Бурею; 3) что между реками Амгунью и Горин лежит большое озеро Самагир {Теперь озеро Эворон. (Прим. ред.). }, берега которого довольно густо населены народом, называющимся самагирами⁹⁴; 4) что многие нейдальцы перекочевали с озера Ахту и реки Биджи на реку Амур, в селение Кизи и в окрестные селения, а также в залив Нангмар; 5) что маньчжуры не ездят в этот край далее селения Ухты, лежащего на берегу Амура, при устье протоки, соединяющей с этой рекой озеро Удыль и протоку или речку Уй; 6) что с южной стороны в озеро Удыль впадает речка Пильда, которая посредством протоки имеет сообщение с Амуром и при устье которой лежит большое селение Пуль, и, наконец, 7) что селение Пуль и Ухта большие и что в них, а равно и в находящемся между ними на реке Амуре таком же селении Калью, обыкновенно останавливаются для торга маньчжуры⁹⁵.

Вследствие этого последнего сведения Орлов поехал из селения Ухтре в селения Пуль, Калью и Ухта. В этих селениях он встретил 17 человек маньчжурских купцов; из них некоторые говорили по гилякски. Маньчжуры принимали Орлова радушно и выражали готовность вступить с нами в торговые сношения, называя при этом товары, которые они желали бы от нас получить, и обещали приехать в Петровское и Николаевское. В дружеской беседе маньчжуры изъявили Орлову сожаление, что некоторые из них подстрекают гиляков делать нам зло и распускают ложные слухи, для нас злонамеренные. Русским, говорили они, следовало бы за это хорошенько наказать таких. Наконец, они объяснили, что действительно горный хребет, из которого берут начало реки Амгунь и Горин, а равно и лежащая от реки Горин к югу река Нейда, называется Хинганским (то-есть каменным, становым или сплошным) большим хребтом; что этот хребет, идя с севера и переходя через реку Амур (по-маньчжурски Мангу-Ула) и реку Сунгари (Сунгари-Ула), направляется к югу между реками Хургой и Уссури и достигает моря⁹⁶. По их словам, все народы, обитающие в стране, лежащей между этим хребтом и морем, независимы и ясака не платят, почему на всем этом пространстве не только нет никаких маньчжурских городов или селений, но даже и никакого караула. Что маньчжурское управление и китайская зависимость распространяются только на страны, лежащие к западу от этого хребта, в северной же части живет народ, называемый даурами.

В заключение Орлов сообщил: 1) что по берегам упомянутых озёр растут строевые леса из лиственницы, сосны, ели и частью кедра; что население, живущее на берегах этих озёр и впадающих в них рек, а также на Амгуни — соплеменно тунгусам и говорит на языке, весьма слабо отличающемся от тунгусского, так что он их свободно понимал; 2) что хотя они носят общее название нейдальцев, но большей частью называют себя по урочищам или озёрам, например — ахтубами, гулями и пульзами. Они вообще смирны и гораздо приветливее и ласковее гиляков, не только о хлебопашестве, но и об огородничестве и скотоводстве не имеют никакого понятия. Занятие их состоит в зверином и рыбном промыслах; зимой они ездят на собаках, а летом на лодках и коротнях, сделанных из бересты. Подобно гилякам они питаются рыбой, кореньями, ягодами и дичью, однако собак, как то делают гиляки, в пищу не употребляют. Просо, получаемое ими через гиляков от маньчжуров, и пшеничные и ржаные сухари: — от удских тунгусов и обитателей верховьев реки Буреи, составляют для них лакомство. Образ их жизни такой же, как и у гиляков. Озеро Удыль и протока Уй, по словам жителей, глубоки. Берега протоки Уй имеют около 15 вёрст длины, вообще возвышенные и ровные, и здесь, повидимому, есть много удобных мест для заселения и основания эллинга, почему как эту протоку, так и озеро Удыль, на берегах которого много строевого леса, в особенности кедра, необходимо подробно осмотреть и сделать промер по вскрытии Амура.

Из селения Ухты Орлов ехал обратно по левому берегу Амура; от этого селения до Николаевского поста около 160 вёрст.

Таковы были результаты этой рекогносцировки; они весьма важны, так как, выясняя некоторым образом пограничный и морской вопросы и тем обнаруживая ложные представления, которые существовали тогда о Приамурском крае, они указывали и на важное значение этого края для России, и на пути, которыми нам надобно следовать, чтобы окончательно разрешить эти вопросы.

1851 год закончился для нас весьма важным обстоятельством, имевшим непосредственное влияние на безопасность и направление наших исследований, а именно: 26 декабря в Петровское явились два гиляка и тунгус с жалобой на гиляков селения Войд {Теперь Войда, в 25 км выше Николаевска по течению Амура. (Прим. ред.) } (на левом берегу Амура), отличавшихся от других буйством и дерзостью, и на маньчжуров, приехавших в это селение. Они говорили, что их ограбили, прибили, подстрекали бить русских и распускали слух, что будто бы летом всех русских вырежут.

Вследствие этого я командировал в Войд Березина с пятью казаками и матросами, вооружёнными пистолетами и саблями, поручив им захватить виновных и украденные ими вещи и доставить в Петровское. Березин исполнил это поручение со свойственной ему отвагой. Гиляки и маньчжуры выдали ему виновных, но не сразу, а тогда только, когда Березин и его команда направили пистолеты и сабли на окружавшую их буйную и пьяную толпу (до 80 человек) гиляков, руководимую одним маньчжуром. Березин объявил им, что если сейчас же не будет исполнено его требование, то немедленно все они будут перебиты, а селение уничтожено. Угроза подействовала как нельзя лучше: украденные вещи были тотчас же возвращены, а виновные выданы. Березин с этими виновными и вещами в сопровождении нескольких гиляков селения Войд, отправившихся ходатайствовать за провинившихся земляков, явился ко мне, в Петровское. Я собрал по этому случаю гиляков трёх окрестных деревень и в их присутствии наказал виновных розгами, а после того оставил их на три дня таскать бревна. Это наказание подействовало на виновного маньчжура, и он признался, что распускаемые некоторыми из его товарищей злонамеренные слухи есть не что иное, как их выдумка; гиляки, видя, что мы маньчжура наказываем за худое дело точно так же, как и их, получили ещё большее к нам доверие и уважение; маньчжуры же фактически увидели нашу власть в Приамурском крае, так что после этого при всяких столкновениях с гиляками и тунгусами они обращались к нам для разбирательства.

Около описываемого времени приехали в Петровское четыре гиляка с острова Сахалина; на одном из них, Заковане, Орлов заметил пуговицу, сделанную из каменного угля. На вопрос, откуда он достал эту пуговицу, Закован и его товарищи объяснили, что они сами делают их из черного мягкого камня, которым на Сахалине, вблизи речки Дуэ и далее, сложены целые горы; при этом они рассказали, что на Сахалине жило пять русских, из которых последний недавно умер, и что эти русские прибыли на Сахалин гораздо раньше японцев.

11 ноября с первою зимней почтой, посланной из Петровского в Аян, я сообщил генерал-губернатору: а) что данные мне повеления несоответственны с обстоятельствами, встречаемыми на месте, и что поэтому я нахожусь иногда вынужденным отступать от них; б) что средства, определённые правительством на экспедицию, ничтожны и, наконец, в) что вверенные мне команды переносят большие трудности и лишения. Объяснив это, я просил его:

"1) Прислать в экспедицию ещё двух офицеров и 50 человек рядовых.

"2) Назначить и, сколь возможно поспешнее, прислать сюда по крайней мере одно мелкосидящее — до 10 футов (3 м) — мореходное суддно с паровым двигателем, паровым баркасом и надлежащими запасами.

"3) Так как служба в экспедиции в несколько раз труднее службы на Камчатке и в Охотске, то прошу, чтобы лицам, служащим в экспедиции, были дарованы следующие преимущества:

а) во всё время служения в этом крае всем командам производить морское довольствие и засчитать это время в число морских компаний;

б) службу здесь считать вдвойне, то-есть год за два, и офицерам за пятилетнюю службу определить тот же самый пенсион, какой предоставлен офицерам, прослужившим на Камчатке и в Охотске 10 лет".

В то же время в депеше {Депеша эта помечена 3 ноября 1851 года.} Главному правлению Российско-Американской компании (копию с которой я сообщил и генерал-губернатору) я представил требования на 1852 год и объяснил, что по характеру края для развития торговли с местным населением и маньчжурами в той степени, чтобы она могла возмещать расходы казны на экспедицию, а также и для распространения в крае нашего влияния необходимо, чтобы товары, особенно летом, развозились по селениям и по местам сборов населения; для этого, кроме складов товаров в Петровском и Николаевском, я предлагал устроить таковые ещё в нескольких пунктах. Вместе с тем я сообщал, что количество назначенных в 1851 году товаров и запасов оказалось до такой степени ничтожным, что если бы не случайно попавшие в экспедицию товары и запасы с барка «Шелехов», то экспедиция была бы в самом критическом положении; наконец, что необходимо познакомить гиляков с лучшими приёмами рыболовства, так как всё население берега уже занимается этим промыслом, и для нас будет выгоднее, если мы укажем им на современные приёмы.

На основании всех этих соображений я просил правление Российско-Американской компании удовлетворить требование мое о пополнении товаров и запасов и, кроме того, предписать начальнику Аянского порта и фактории Кашеварову содействовать экспедиции так, чтобы она по моему требованию была всегда обеспечена; прислать маленький восьмисильный речной пароход с надлежащими материалами, опытными кочегарами и слесарем, и пять опытных приказчиков, и двух рыболовов, с надлежащими снастями для ловли осетров и другой крупной рыбы.

Депешу эту я закончил надеждой на то, что Главное правление ввиду важной государственной цели, возложенной на вверенную мне экспедицию, примет все меры, без всяких коммерческих интересов, к обеспечению экспедиции и моих требований и даст право надеяться на скорее их исполнение.

Вот при каких обстоятельствах совершилось занятие устья реки Амура и при каких средствах началось водворение русских в Приамурском крае. Спустя два века в пустынях Приамурского бассейна россияне снова начали возносить мольбы к всевышнему творцу о ниспослании им мужества, крепости духа и силы для перенесения неимоверных трудностей, лишений и опасностей, для достижения цели, клонившейся ко благу Отечества! После двух веков начали раздаваться наши выстрелы на берегах Амура, но эти выстрелы раздавались не для пролития крови и не для порабощения и грабежей местного населения — нет, выстрелы 1850 года раздавались для приветствия русского знамени! Эти выстрелы приветствовали победу истины над вековым заблуждением! Они приветствовали в пустынях Приамурского края победу цивилизации над невежеством и зарю близкого осуществления мыслей Петра I и Екатерины II на отдалённом нашем Востоке!

Цель, которую решился преследовать я с моими сотрудниками, собравшимися к 1852 году в Петровское, состояла в том, чтобы указать правительству на важное значение для России Амурского бассейна с его прибрежьями и тем положить твердое основание к признанию навсегда за Россией этого края.

Мнение Николая I о моём поступке по занятию устья реки Амура, как о поступке благородном и патриотическом, несмотря на то, что это действие мое было несоответственно его повелению, сочувствие, оказанное этому делу наследником Александром Николаевичем {Во время составления Г. И. Невельским своих записок — император Александр II. (Прим. ред.) } и великим князем генерал-адмиралом Константином Николаевичем, патриотическая преданность и рвение к этому делу генерал-губернатора Н. Н. Муравьёва и, наконец, полное наше убеждение в важном значении этого края для блага отечества — одушевляли меня и моих сотрудников. Мы все до единого, как бы одна родная семья, несмотря ни на какие опасности и ничтожество имевшихся в нашем распоряжении средств, твердо решились итти к предположенной цели и достичь её.

Такова была миссия, выпавшая на нашу долю, и мы встретили 1852 год с твердой решимостью, не отступая ни перед какими преградами, исполнить долг свой перед Отечеством!

Глава тринадцатая. Экспедиция к истокам Уды, Амгуни и на Сахалин

Исследование направления Хинганского хребта от истока реки Уды. — Командировка подпоручика Орлова. — Экспедиция Бошняка на Сахалин. — Инструкция Чихачёву. — Возвращение Орлова. — Результаты его командировки. — Первая зимняя почта из Аяна. — Моё донесение генерал-губернатору от 20 февраля 1852 года. — Частное письмо к нему.

Восьмого января 1852 года в Петровское прибыли двое нейдальцев с реки Амгуни и рассказывали, что будто на одном из притоков реки Амура недалеко от устья Сунгари поселились дурные русские (лоча) и что эти люди никому ничего не платят и распускают о нас дурные слухи.

Имея в виду результат упомянутой в предыдущей главе рекогносцировки и сведения с острова Сахалина, я приступил к разрешению вышеуказанных вопросов — пограничного и морского, к обследованию острова Сахалина и, наконец, к установлению, насколько справедливы слухи о русских, о которых рассказали нейдальцы. Это последнее обстоятельство для нас было важно в том отношении, что подобное поселение беглых могло иметь весьма дурное влияние на нашу команду, набранную из охотского экипажа, который пополнялся людьми порочными и привыкшими к шатанию. Для исполнения вышесказанной цели я снарядил четыре экспедиции: одну вверил Орлову, другую Бошняку, третью Чихачёву и четвёртую приказчику Березину и топографу Попову.

10 января подпоручик Д. И. Орлов отправился в Тугурский край на собаках с тунгусом, знакомым с наречиями нейдальцев, живущих по берегам реки Буреи. Офицеру этому приказано было, следуя через селения Коль и Орель, достигнуть реки Немилена (притока реки Амгуни) и, перевалив к вершине реки Тугура, стараться доехать до истоков правых притоков, реки Уды — мест, около которых начиналась показанная на картах граница наша с Китаем, Граница эта отсюда шла на северо-восток до Охотского моря. Затеи, следуя к югу, вдоль хребта по вершинам притоков рек Тугура и Немилена, и дотигнув северного притока реки Амгуни — речки Керби, возвратиться в Петровское тем путём, который он найдет более близким и удобным. Следуя таким образом, Орлов мог обследовать направление хребта между вершинами рек Уды и Амгуни. Кроме того, он должен был: а) точно удостовериться, действительно ли это тот самый хребет, который идёт от вершины реки Уды к западу, в Забайкальскую область, и который принимается за пограничный Становой, Хинганский, или Каменный хребет; б) собрать точные сведения, нет ли в Тугурском и Удском краях, а равно и по южному склону Хинганского хребта, к западу, пограничных столбов, поставленных будто бы китайцами, как говорит о том академик Миддендорф, и, наконец, в) разведать, действительно ли существует поселение беглых русских. Если оно существует, то собрать сведения, нельзя ли доехать к нему через горы.

11 февраля отправился на остров Сахалин до селения Дуэ лейтенант Н. К. Бошняк на собаках с гиляком Позвейном, говорившим по-тунгусски и знавшим наречие жителей этой части Сахалина (айнов), а также с казаком Парфентьевым, тоже говорившим по-тунгусски. Офицеру этому приказано было: установить местоположение каменноугольных месторождений; возможно ли более или менее удобно производить погрузку судов каменным углём; собрать сведения о состоянии страны и отношениях местного населения к Китаю и Японии, о главном и наиболее населённом пункте острова, о подходящих к берегам Сахалина иностранных судах и, наконец, о том, действительно ли жили на реке Тыми русские. Если это справедливо, то осмотреть то место и самую реку Тымь. 12 февраля я отправил мичмана Н. М. Чихачёва на реку Горин и далее по этой реке и Амуру через селение Кизи в залив Нангмар. Он поехал на собаках с тунгусом Афанасием, говорившим по-русски и знакомым с наречием нейдальцев и мангун, обитавших по реке Горин и заливу Нангмар.

Чихачёву приказано было: а) поднявшись по реке Амгуни поселения Хазмоль, перевалить на реку Горин и, опустившись по ней до Амура, следовать вниз по правому берегу этой реки до селения Кизи; на этом пути собрать сведения о стране и народах, там обитающих; главное же узнать — действительно ли река Горин берет начало из того же хребта, откуда вытекают реки Уда, Тугур, Амгунь и Бурея? Если окажется, что она вытекает из того же хребта, из которого берут начало и упомянутые реки, то собрать сведения о его направлении к югу и о пути, ведущем к истокам реки Горин; потом достигнуть этого истока и определить направление хребта; б) собрать сведения о перевалах с истоков рек Амгуни и Горин на Бурею и о самагирах, обитающих между этими реками; в) узнать, где селение беглых русских и возможно ли добраться до этого селения с верховьев Амгуни или Горина; г) по прибытии в Жизи принять в свое ведение Березина с топографом Поповым, которые должны прибыть туда к тому времени. С Березиным послать ко мне донесение, а Попова ваять с собой и следовать по озеру Кизи в залив Нангмар; д) обследовать путь до этого залива, а равно и самый залив, и определить, не тот ли это самый залив, который Лаперузом назван Де-Кастри; е) оставаясь с топографом, весновать в этом заливе, наблюдать над вскрытием льда и собирать сведения от местных жителей о характере берегов южной части Татарского пролива; узнать, не имеется ли здесь закрытых бухт и путей из них на Амур; ж) разведать об иностранных судах, плавающих в Татарском заливе, и в случае встречи с ними объявлять, что всё побережье Татарского залива до корейской границы составляет русское владение; следуя в залив Нангмар, при встречах с торгующими маньчжурами, вступать с ними в дружеские сношения, стараться указывать им на опасность для России и Китая оставлять Нижнеамурский и Уссурийский края без наблюдения с моря и объяснять, что, ввиду этой-то опасности, мы и принимаем меры; з) с открытием навигации в заливе Нангмар приобрести у гиляков лодку и на ней возвратиться вдоль материкового берега через лиман в Петровское; во время этого пути сделать по возможности подробную съёмку берега Между этим заливом и лиманом. 17 февраля вслед за Чихачёвым отправился вверх по Амуру приказчик Березин с топографом Поповым и тремя казаками на двух нартах, запряжённых собаками.

Березину и Попову было приказано, следуя по правому берегу Амура, делать глазомерную съёмку, производить на этом пути расторжку с гиляками и маньчжурами и собирать от них всевозможные сведения о стране и народах, в ней обитающих, и по прибытии в селение Кизи в ожидании здесь Чихачёва собрать точные данные о характере пути из этого селения в залив Нангмар. Кроме того, им поручалось приготовить средства для безопасного следования Чихачёва. С прибытием в Кизи Чихачёва Березину и Попову приказано было поступить в его распоряжение.

После 89-дневного утомительного странствования 18 февраля 1852 года возвратился в Петровское Д. И. Орлов и сообщил, что, достигнув озера и селения Орель, он направился на запад-юго-запад по реке Негди, впадающей в это озеро с западной стороны, и, проехав по этому пути около 30 вёрст, прибыл в селение нейдальцев Негди⁹⁷. Отсюда, взяв проводником нейдальца и проехав по тому же западно-юго-западному направлению около 45 вёрст (47 км), достиг небольшого озера (около 20 вёрст в окружности) Каури⁹⁸; на этом пути он перевалил через небольшую возвышенность, идущую от севера. В селении Каури, при реке того же имени, по случаю утомления собак он остался на сутки. Из этого селения жители переезжают в Усальгинскую губу⁹⁹, расстояние до которой, по их словам, около 35 вёрст (37 км). Широта места селения Каури, по наблюдению Орлова, оказалась 53°16 северной широты и приблизительно (то-есть по соображению направления его пути) около 138°15 восточной долготы (от Петербурга). Из Каури Д. И. Орлов взял проводника и, следуя по тому же западно-юго-западному направлению, проехал ещё около 35 вёрст (37 км) до речки Самма¹⁰⁰. На этом пути он тоже переваливал через незначительную возвышенность. Из селения Самма жители ездят в Ульбанскую губу, расстояние до которой, по их словам, должно быть около 55 вёрст (58 км). Из селения или зимника Самма (две юрты) Орлов взял проводника и поехал по более западному направлению, к стойбищу Чилля, расстояние которого от Самма около 50 вёрст. Здесь местное население собирается для торга.

Это стойбище, как и все вообще стойбища здешних аборигенов, обозначалось кучей сложенных камней вроде пирамиды. Из Чилля Орлов ехал в западно-юго-западном направлении и, проехав около 60 вёрст, 18 января достиг реки и нейдальского селения Немилен¹⁰¹. Здесь Д. И. Орлов остановился на сутки для отдыха и подготовки к дальнейшему, более трудному путешествию, которое можно было совершить только верхом на оленях. Отсюда поселяне, проживающие на берегах Амгуни, и самагиры переваливают через небольшую возвышенность на Бурукан (что на реке Тугуре), до которого, по их словам, около 35 вёрст (37 км). Эти возвышенности отделяют долину Немилена от долины Тугура. Положение этого пункта оказалось 52°50 северной широты и около 130° восточной долготы¹⁰².

В селении Немилен Орлов встретил 10 тунгусов из Тугурского края с оленями; из них два взялись провожать его на своих оленях в Удокий край, к истокам Уды; поэтому он оставил здесь своих собак на попечение крещеного нейдальца Тихона, а сам 20 января отправился верхом на оленях к верховьям Тугура. Проехав на запад-северо-запад около 86 вёрст, Орлов достиг вершины Тугура и стойбища, обозначенного кучей камней. Пункт оказался расположенным под 53°11 северной широты и 134°48 восточной долготы¹⁰³. Это стойбище было у подошвы огромного каменного сплошного хребта {В дальнейшем Г. И. Невельской называет этот хребет Хинганским. На современных географических картах он известен под именем хребта Ям-алинь, или Селемджинского. Мы в дальнейшем сохраняем название автора. (Прим. ред.) }, тянувшегося к северо-северо-западу, и от него шли на восток-северо-восток небольшие возвышенности¹⁰⁴. С этого пункта Д. И. Орлов и начал свои исследования направления хребта и поехал вдоль него на северо-северо-запад. Здесь тунгусы переваливают через хребет на речку Никон — приток реки Селемджи, в свою очередь впадающей в Зею. На речке Никон находится часовня. Встреченные здесь Орловым два нейдальца, возвращавшиеся на лыжах с речки Никон, куда они ходили на звериный промысел, а равно и сопровождавшие его тунгусы, сказали ему, что каменные становые горы — тот самый хребет, из которого берут начало реки: Уда, Тугур, Амгунь, Горин, Бурея и Зея. На вопрос же его, нет ли здесь или по южному склону этого хребта к истокам реки Зеи столбов, поставленных маньчжурами или китайцами, его спутники отвечали, что они не только никогда не видели никаких столбов в этих местах, но и не слыхали, чтобы когда-либо маньчжуры или китайцы ставили такие столбы; что же касается китайцев, то они никогда и не являлись сюда.

Проехав вдоль Хинганского хребта на северо-северо-запад около 40 вёрст, он достиг возвышенностей, тянувшихся от Станового хребта к NOtO. Это был водораздел между бассейном Тугура и Уды. Проводники сказали ему, что на южном склоне этих возвышенностей в 80 верстах (85 км) от моря в истоках реки Сойкины находится куча камней, отмечающая перевал через эту возвышенность в долину притока реки Уды — речки Улую, по которой их товарищи ходят к Удекому острогу.

Отсюда Орлов у подошвы Хинганского хребта перешел возвышенности, составляющие отроги от Хингана, и вступил в бассейн Уды в истоках речки Тайфона; северная широта этого пункта оказалась 53°42, а приблизительная восточная долгота около 134°20. От этого именно пункта показывалась на картах границы наша с Китаем, по направлению упомянутого сейчас отрога от Хинганского хребта, тянувшегося к NOtO до Охотского моря. От истоков Тайфона Хинганский хребет принимает направление¹⁰⁵ WtN и WtS1/2W. Проехав отсюда на WtN около 35 вёрст (37 км), Орлов прибыл в истоки второго притока Уды — речки Галян. Положение этою пункта — 53°47 северной широты и приблизительно 133°45 восточной долготы. Проехав отсюда на WtS1/2W около 45 вёрст (47 км), Орлов достиг третьего притока Уды — речки Анана, предела его странствования в этом направлении. Северная широта этого пункта 53°43, а восточная долгота приблизительно 132°52¹⁰⁶.

При вершине речки Анана находится куча камней и пустая юрта; отсюда тунгусские охотники переваливают через Хинганский хребет в вершину реки Селемджи. У этой кучи камней, или стойбища, они собираются иногда для торга. Здесь Д. И. Орлов остановился на сутки, чтобы дать отдохнуть оленям, и встретился с двумя селемджинцами, пробиравшимися на лыжах в селение Немилен для торга. Как эти селемджинцы, так равно и сопровождавшие Орлова тунгусы и нейдальцы говорили ему, что от вершины речки Анана Хинганский хребет на пространстве почти 70 вёрст (74 км) тянется в том же направлении (то-есть WtS), потом круто поворачивает к северу (NtW), тянется на этом направлении 80 вёрст (85 км), а затем склоняется на запад и идёт около 100 вёрст (106 км) на NWtN, после чего достигает места, где от Хингана отделяется хребет меньших гор, идущих по берегу моря далеко на север. Этот хребет селемджинцы называли Мачихинга (что значит меньшие горы), тунгусы же и нейдальцы — Джукжура. Хинганский становой хребет, пройдя от этого пункта около 60 вёрст в северо-западном направлении, поворачивает прямо, затем несколько на юго-запад и в этом направлении тянется к даурам и реке Шилькару (то-есть в Забайкалье)¹⁰⁷. В этой части хребта они показывали в нескольких местах круглые вершины вроде яблока. Встреченные ими тунгусские охотники говорили ещё, что при повороте Хинганского хребта с NW на WtS по южную его сторону находится исток реки Зеи, который селемджинцы называли Дони, и что в истоках некоторых притоков Зеи и других речек на южном склоне этого хребта находятся также кучи камней, которыми отмечаются удобные перевалы с южной стороны хребта на северную.

На вопрос Орлова, нет ли на южной стороне этого хребта каменных или других столбов, поставленных китайцами или маньчжурами, которые они приезжают осматривать, селемджинцы отвечали то же самое, что и другие местные жители, то-есть что подобных столбов здесь нет и никогда не было и что маньчжуры и китайцы здесь никогда не бывали. На вопрос же Орлова, не слыхали ли они о селении лоча (русских) где-либо в тамошных местах и нельзя ли к ним пробраться горами, тунгусы отвечали, что они слышали, будто бы какие-то дурные лоча живут на речке, впадающей в реку Маму (Амур), что эти люди очень худые, беспрестанно ссорятся и дерутся и что они ничего и никому не платят. Живут они в таком месте, куда берегом проехать ни на оленях, ни на собаках нельзя по неимению корма, а можно только добраться до них по Амуру, на лодке. Эти лоча, по словам их, распускали дурные слухи о русских {То-есть в данном случае об экспедиции Г. И. Невельского. (Прим. ред.). }.

С вершины речки Анан 27 января 1852 года Орлов отправился обратно тем же путём вдоль Хинганского хребта. Достигнув истоков Тугура, он направился вдоль того же Хинганского хребта на StW и, проехав в этом направлении около 35 вёрст, прибыл в верховья реки Немилен. Северная широта этого пункта, по его наблюдениям, 52°42 и приблизительная восточная долгота 134°40 от С.-Петербурга. От этого пункта Хинганский хребет принимает SWtS направление. Следуя по этому румбу, через 40 вёрст (42 км), Д. И. Орлов достиг предела своих исследований, то-есть вершины речки Керби, северного притока реки Амгуни (северная широта этого пункта 52°26, восточная долгота 134°28¹⁰⁸ ). Отсюда Орлов направился в селение Немилен, откуда, взяв своих собак, возвратился тем же путём, через селение Коль в Петровское.

Таким образом, Д. И. Орлов был первым исследователем, определившим направление пограничного Хинганского хребта между южными истоками реки Уды¹⁰⁹ (северная широта 53°42 и восточная долгота приблизительно 132°52) и истоками реки Керби (северная широта 52°26 и восточная долгота 134°28). Он этим исследованием фактически доказал: 1) что Хинганский хребет, принятый по Нерчинскому трактату 1689 года, подтвержденному трактатом 1721 года, за границу между Россией и Китаем, от верховьев реки Уды направляется не к северо-востоку, как ошибочно до этого времени полагали и как изображалось на всех картах, а к юго-западу; 2) что в Тугурском и Удском краях, а равно вдоль южного склона Хинганского хребта никаких пограничных столбов или знаков, как сообщил академик Миддендорф, нет и никогда не существовало, а что кучи камней, сложенные в виде столбов местным населением для обозначения стойбищ и удобных перевалов, Миддендорф принял за пограничные знаки; и, наконец, 3) что слухи о поселении русских около южного колена реки Амура, по словам сопровождавших Д. И. Орлова проводников, справедливы.

14 февраля приехали в Петровское с Амура и Уссури четыре гольда и два кекгальца; они рассказали нам следующее: 1) что с реки Пихца, впадающей в Амур с правой стороны, они переваливают на большую реку Хор, правый приток Уссури, впадающий недалеко от её устья; 2) что в реку Хор около этого перевала впадает река Чернай, которая подходит близко к реке Самарге, текущей в Татарский пролив; 3) что этим путём от Амура до моря (Татарского пролива) не более 350 вёрст (371 км); 4) что этим путём они обыкновенно ездят за промыслами к морю в закрытый залив, лежащий близ устья Самарги¹¹⁰; 5) что по берегам рек, Самарги, Чернай и Хор произрастают огромные леса; 6) что по этим рекам, в особенности по Самарге, могут ходить большие лодки; 7) что с Уссури существует несколько перевалов к морю и несколько закрытых бухт, лежащих недалеко друг от друга к северу и югу от большой реки Суйфуна, впадающей в море, на расстоянии 20 дней пути от устья Самарги, если ехать на лодке¹¹¹; 8) что так как они слышали, что мы не позволяем маньчжурам обижать гиляков и мангунов, то они желали бы, чтобы мы и у них поселились, и обещали проводить нас с Амура и Уссури в закрытые бухты самым близким путём; наконец, 9) что слышали о селении русских около устья Сунгари и что эти русские весьма дурные люди, часто вместе с маньчжурами обижают гиляков, нанайцев и других и подстрекают маньчжуров перерезать или прогнать вас.

Вслед за этим 15 февраля пришла из Аяна первая зимняя почта, отправленная оттуда 20 ноября. С этой почтой я получил как из Иркутска (от 15 сентября), так и из Петербурга (от 4 июля) приказание: "Не распространять исследований далее земли гиляков, обитающих по Амурскому лиману и в окрестностях Николаевска, и стараться через гиляков вступать в торговые сношения со старшинами сопредельного с ними населения".

В ответ на это я писал Н. Н. Муравьёву:

"1) Пограничный вопрос ныне разъясняется, и вековые заблуждения, будто бы Приамурский край составляет китайские владения, начинают рассеиваться. Теперь мне совершенно понятно, почему Китай не признаёт этот край своей территорией и оставляет его без всякого надзора: он строго держится трактатов 1689 и 1721 годов и потому не считает этот край своим.

"2) По сведениям, полученным от местного населения, выясняется также и самый главный здесь вопрос — морской: существование на берегу Татарского пролива закрытых бухт, связанных с реками Амуром и Уссури внутренними путями, почти неоспоримо. Такие бухты важны для нас в политическом и экономическом отношении, потому что льды и туманы, царствующие в Охотском море, а также климатические и географические условия его берегов, равно как и берегов Камчатского полуострова, не представляют возможности основать в этих местах надлежащего и полезного для нас порта.

"3) Озеро Кизи, залив Нангмар {Де-Кастри. (Прим. ред.). } и река Уссури представляют для нас важные пункты в морском отношении.

"4) При настоящем состоянии Приамурского и Приуссурийского краев нельзя оставлять их без бдительного надзора и правительственного влияния, а потому при действиях наших здесь нельзя ограничиваться теми только лишь паллиативными мерами, которые мне предлагаются к руководству, так как при таких мерах мы легко можем потерять навеки для России этот важный край!

"Вот те убеждения, которые понуждают меня действовать здесь, как Вы изволите усмотреть из вышеизложенного содержания моего письма, сообразно встречаемым мною обстоятельствам. Уповаю, что ввиду этого Вы дадите мне надлежащие средства для достижения упомянутой важной цели и разрешите мне:

"а) Занять селение Кизи и залив Нангмар как ближайшие к Николаевску пункты, из которых легко наблюдать за иностранными судами, плавающими в северной части Татарского пролива, и для исследования его берегов к югу до границы с Кореей.

"б) Разрешите послать особую экспедицию для исследования реки Уссури и близ её устья, в селении Гольды, оставить на зимовку офицера с целью ознакомления с путями, ведущими с этой реки к морю, и наблюдения за временем и обстоятельствами, сопровождающими закрытие и вскрытие как реки Уссури, так и южного колена Амура.

"в) Для проверки настоятельных слухов о поселении беглых русских, ныне уже распространившихся между командами и дурно действующими на них, послать на вооруженной шлюпке вверх по Амуру офицера, с тем, что если эти слухи окажутся справедливыми, то офицеру тому постараться достигнуть селения этих русских и объявить им, что они поступают под моё начальство и обязаны нам содействовать, за что все их прежние поступки будут прощены государем.

"г) В настоящую навигацию для подкрепления моей команды, состоящей ныне из 56 человек, прислать, по крайней мере, 50 человек хорошего поведения при двух офицерах и распорядиться, чтобы к навигации 1853 года была прислана из Кронштадта в мое распоряжение одна паровая шхуна".

Донося о всём этом генерал-губернатору, я вместе с тем, в частном письме к нему, между прочим, писал:

"Долгом моим считаю предварить Вас, что, сознавая тяжкую лежащую на мне нравственную ответственность за всякое с моей стороны упущение к отстранению могущей произойти потери для России этого края, я во всяком случае решился действовать сообразно обстоятельствам и тем сведениям, которые ожидаю получить от Чихачёва и Бощняка. Надеюсь, что, при патриотической преданности Вашего превосходительства этому делу, государь император милостиво воззрит на таковые мои поступки, происходящие единственно от преданности моей и моих сотрудников к благу Отечества".

Глава четырнадцатая. Продолжение исследований

Возвращение Бошняка. — Его донесение. — Прибытие Березина. — Записка Чихачёва. — Отправление Березина в распоряжение Чихачёва. — Инструкция Березину. — Декларация 11 апреля 1852 года. — Командировка в селение Ухтре. — Начало судостроения в Приамурском крае. — Письмо Н. Н. Муравьёва от 28 декабря 1851 года. — Депеша Кашеварова. — Предписание Кашвварову от 15 апреля 1852 года. — Депеша Главному правлению Компании.

Двадцать второго марта лейтенант Бошняк совершенно больной возвратился с острова Сахалина в Николаевск и донёс мне, что, проехав по лиману до мыса Лазарева и переправившись здесь через пролив на Сахалин в селение Погоби, он направился вдоль берега на юг. Проехав этим путём около 30 вёрст, он достиг речки и гилякского селения Уанды {На современных картах река называется Венга или Уанги. (Прим. ред.) }. Отсюда, проехав по тому же направлению около 20 вёрст, он прибыл на выдающийся в море низменный и тундристый мыс Лах, к востоку от которого лежат четыре небольших озера; широта этого мыса, по его наблюдениям, 51°45¹¹².

Обогнув мыс Лах, он пошёл берегом, который имел от этого мыса направление на StO1/2O; проехав по берегу около 20 вёрст, Бошняк достиг селения и речки Тыке, а потом через 20 вёрст приехал к селению и реке Виахту. Северная широта Виахту оказалась 61°35. Начиная с мыса Тык, Бошняк начал встречать каменный уголь в виде разбросанных по берегу кусков; но между устьем реки Виахту и заливом Уанды он видел его в обнажённых пластах. Протока Виахту, а равно и озеро того же названия, по словам местных жителей, имеют достаточную глубину; эта местность представляется, повидимому, удобной для нагрузки судов каменным углём, а потому и заслуживает тщательного обследования, которое можно сделать во время навигации.

Из Виахту, следуя по тому же направлению, через 20 вёрст он достиг речки и селения Танги. Проехав затем еще 20 вёрст на юго-юго-восток, он достиг мыса, селения и речки Хоэ, а отсюда прибыл в селение Мгачи, расположенное при устье речки того же имени и отстоящее в 20 верстах на StO от Хоэ. Здесь ему объяснили, что самое большое количество каменного угля находится в заливе Дуэ и что его также много имеется на большой реке Тыми, на которой жили русские, что на эту реку надобно ехать по речке Мгач до её вершины, а потом перевалить через горы на речку Пуджим, впадающую в реку Тымь, и что этим путём от селения Мгач до реки Тыми не более полутора дней пути на собаках (то-есть около 50 вёрст); широта селения Мгач оказалась 51°01.

Из этого селения Бошняк отправился вдоль берега по тому же направлению и, пройдя 15 вёрст (16 км), достиг речки и селения Аркой {Современное название Арково. (Прим. ред.) }. Отсюда берег тянется по возвышенному мысу Дуэ на юго-юго-запад, образуя обширный, широко открытый к западу Дуэский залив. Следуя на юго-юго-запад около 10 вёрст, он достиг речки и селения Дуэ, расположенного к северу от мыса того же имени. Северная широта этого пункта, по наблюдениям Бошняка, 50°53. Берега залива Дуэ ровные, возвышенные и приглубые; здесь на протяжении почти 20 вёрст (21 км) вдоль берега тянутся совершенно оголённые пласты каменного угля толщиной от 1/2 до 3/4 аршина (от 0,35 до 0,53 м). Залив Дуэ, повидимому, представляет довольно изрядный рейд, по крайней мере, единственный на всем пространстве обследованного мною берега, а потому наравне с протокой Виахту требует тщательного исследования. Жители селения Дуэ говорили Бошняку, что далее к югу, близ моря, есть также каменный уголь, но что самое большое количество его находится в заливе Дуэ.

Достигнув таким образом главного месторождения каменного угля, Бошняк из селения Дуэ возвратился тем же путём в селение Мгач с тем, чтобы отправиться из этого селения на реку Тымь. Оставив в Мгаче гиляка Позвейна, у которого заболела нога, и своих утомлённых собак Бошняк на нанятой у жителей нарте с проводником и казаком отправился на восток-северо-восток вверх по реке Мгач. Проехав в этом направлении около 15 вёрст, он перевалил на вершину речки Пуджима впадающей с левой стороны в реку Тымь. Упомянутый перевал идёт на восток-северо-восток около 12 вёрст поперёк хребта, тянущегося с севера на юг вдоль Сахалина. Из истоков Пуджима Бошняк проехал по этой речке к юго-востоку и через 20 вёрст (21 км) достиг реки Тымь и селения орочон {Орочоны, или ороки, говорят тунгусским языком с примесью гилякских слов. Между ними существует предание; что они тунгусы, перекочевавшие на Сахалин из Удского края; поэтому они считают себя подданными России.}, откуда и начал исследование реки Тыми. Северная широта селения Удлек-во, расположенного на реке Тыми близ устья речки того же имени, оказалась 51°3. Река Тымь от этого пункта течёт на север и северо-северо-восток, в гористых её берегах имеются выходы пластов каменного угля. Проехав вниз по течению Тыми около 15 вёрст, Н. К. Бошняк достиг селения Тифац-во, от которого река поворачивает на северо-северо-восток; в этом направлении он проехал около 7 вёрст (7,4 км) и достиг речки и селения Итквар. На пути до него он проехал мимо озера и речки Кад, впадающей справа в реку Тымь и лежащей в двух верстах от селения Тифац-во, а также мимо речки Чид, впадающей в Тымь с той же стороны и лежащей от Када в 9 верстах (9,5 км). Орочоны в селении Итквар разъяснили ему, что русские жили около селения Чевор-во и что двое из них имели детей от своих кекгальских жён.

Из селения Итквар на протяжении около 8 вёрст река Тымь течёт на север, а далее, на протяжении около 10 вёрст — на восток. Правый берег Тыми горист, и местами на нём попадаются выходы каменного угля. Отсюда до речки Куичи, впадающей слева в Тымь на протяжении около 10 вёрст, река довольно извилиста и имеет общее направление к северу. От Куичи до селения Чхар-во, против которого лежит довольно возвышенный остров, имеющий около 4 вёрст длины, на протяжении около 15 вёрст река течёт в северо-восточном направлении. На этом участке в 7 верстах (7,4 км) от Куичи слева впадает в Тымь речка Иткар, при которой лежит селение того же имени. В 4 верстах (4,2 км) от этой речки с той же стороны в Тымь впадает речка Пачай.

В селении Чхар живут кекгальцы. Это селение довольно значительное, и северная широта его, по наблюдениям Бошняка, оказалась 51°28, а восточная долгота от С.-Петербурга около 142°48. В этом селении Н. К. Бошняк остановился на сутки, чтобы хорошенько ознакомиться с жителями и расспросить их о русских. Казак Парфентьев, сопровождавший Бошняка, знал тунгусский язык и очень хорошо понимал их.

Кекгальцы продали здесь Бошняку за 3 аршина китайки 4 листа, вырванных из часовника, и объяснили, что жившие здесь русские имели книгу. Из числа этих листов один был заглавный, на котором едва разборчивым почерком было написано: "Мы, Иван, Данила, Пётр, Сергей и Василий, высажены в аянском селении Тамари-Анива Хвостовым 17 августа 1805 года; перешли на реку Тымь в 1810 году, в то время, когда пришли в Тамари японцы". Кекгальцы при этом рассказали, что японцы начали приходить на Сахалин сначала для ловли рыбы и торговли, ныне же у них в главном селении острова Тамари-Анива и по другим селениям находятся склады риса и араки, которыми они платят за работу айнам, и что для охранения этих складов несколько японцев остаются на зимовку в этих селениях. Впрочем, как эти жители, так и все народы, обитающие на Сахалине, никакой власти — ни китайской, ни японской над собой не признают и ясака никому не платят. Точно так же кекгальцы рассказывали Бошняку, что очень давно пришли на остров и поселились на нем тунгусы с реки Уды; их называют здесь орочонами. Затем они показали Бошняку места, где жили русские. Видно было, что они помещались в трех избах и что у них были огороды. При этом жители говорили, что последний из русских, Василий, умер недавно, что русские были хорошие люди и вместе с ними ходили на рыбный и звериный промыслы; одевались русские так же, как и кекгальцы.

Осмотрев, таким образом, местожительство русских и убедившись, что наши соотечественники явились на Сахалин гораздо ранее японцев, Бошняк из селения Чхар 3 марта 1852 года отправился далее, вниз по реке Тымь. Проехав на NtO около 10 вёрст (10,6 км) и на северо-запад около 12 вёрст (12,7 км), он достиг селения Мавах-во, миновал его и, следуя на NtO, через 12 вёрст достиг озера и селения Урванг. На этом пути в двух местах он видел на левом берегу реки каменный уголь, но уже в ничтожном количестве.

От селения Урванг до моря на протяжении около 45 вёрст (48 км) река течет на северо-северо-восток.

Река Тымь впадает в Ныйский залив, отделённый от моря низменной песчаной кошкой, имеющей вид продолговатого острова, вытянутого с северо-северо-запада на юго-юго-восток; длина острова около 11 миль (20 км). Остров этот жители называют Кето-во; он составляет один из островов, которые в 1849 году я назвал шхерами Благополучия. Между этим островом и мысами залива: северным — Люнг и южным — Жети находится проход в море, имеющий около четверти мили ширины.

Восточный берег этого залива составляет низменную подошву возвышенностей, по которой около устья Тыми текут в залив три речки: Чемдынга, Ид и Вента. Между последними двумя на возвышенном берегу расположено селение кекгальцев Ный, состоящее из шести юрт. У северного, же мыса Люнг на острове Кето-во — селение Такр-во из трех юрт. Устье реки Тымь имеет в ширину около одной мили; в нём находятся два низменных острова. По словам кекгальцев, на баре реки Тыми глубина около 3 футов (до 1 м), Ныйский же залив местами имеет глубину вблизи острова до 15 футов (до 4,5 м). Вообще этот залив мелководен и наполнен банками; ширина его около 4 миль (7,4 км), длина же около 10 (18,5 км). Выход из него в море у мысов Люнг и Кети имеет глубину от 8 до 10 футов (2,4–3 м). На веем пространстве около 85 миль, обследованном Бошняком, река Тымь судоходна; по словам жителей, здесь нет ни порогов, ни шиверов; глубина её — от 5 до 25 футов (от 1,5 до 7,6 м); долина реки вообще увалистая, и только местами луговые низменные берега изобилуют хорошим строевым лесом, среди которого попадаются лиственицы, ели и частью сосны; местами встречаются кедр и тонкий дубняк. Долина эта с севера защищена возвышенностями.

В реке много различной рыбы. Всё течение её должно быть около 120 миль (222 км) от юго-юго-запада на северо-северо-восток. Жители говорили Бошняку, что река Тымь самая большая из рек, орошающих остров Сахалин¹¹³.

Жители этой реки, потомки удских тунгусов, орочоны и кекгальцы, находятся в самом диком состоянии. Религия их, как можно было заметить, — шаманство в самом, грубом виде. Они вообще добродушны и в этом отношении гораздо лучше гиляков. Жилища их грязны и почти такие же, как и у гиляков; питаются они рыбой, кореньями, ягодами и дичью. Общий промысел их — охота и рыболовство; но самый прибыльный — ловля орлов, хвосты которых они сбывают японцам за рис и водку. Здесь довольно много соболей, выдр и лисиц, но мех этих зверей дурного качества. В Ныйском заливе Бошняк видел у жителей довольно много янтаря, который, по словам их находится в изобилии на восточном берегу Сахалина. Из каменного угля они делают различных идолов, вроде тех птиц или зверей, которые у них почитаются злыми; они часто их наказывают или топят и даже разбивают. Точно так же из каменного угля они делают пуговицы, но не употребляют его как топливо, хотя и знают, что он горит. Координаты устья реки Тымь 51°56 северной широты и приблизительно 143°20 восточной долготы.

Отсюда Н. К. Бошняк тем же путём, имея раны на ногах, совершенно изнурённый от усталости и голода, после трехнедельного странствования возвратился в селение Мгач. Во время этого пути Бошняк 10 дней питался только юколой (вяленой рыбой), брусникой и полугнилым тюленьим мясом, ибо своя провизия и чай у него вышли.

Из селения Мгач Бошняк, взяв свою нарту и Позвенна, поехал обратно, но смог добраться только до селения Тык, так как почти все собаки у него околели. Провизии никакой уже не было, и они, питаясь юколой или нерпичьим жиром, отсюда на наёмных нартах едва живые дотащились наконец до Николаевска.

Все прибрежные жители на Сахалине говорили Бошняку, что с ранней весной туда приходят иностранные суда, команды которых выходят часто на берег, берут насильно у них рыбу и делают различные бесчинства, потому и просили Бошняка, чтобы мы их защищали от этих насилий.

Вслед за Бошняком 9 апреля прибыл в Петровское приказчик Березин и сообщил, что он вместе с топографом Поповым, следуя вверх по Амуру и производя глазомерную съёмку правого берега реки и расторжку с гиляками и маньчжурами, достиг селения Аур (лежащего верстах в сорока от Кизи). Один из жителей этого селения, Зайвор, взялся проводить их в залив Нангмар, куда они прибыли 20 марта: Залив в это время был покрыт льдом, на горизонте же в море, к югу, льда не было видно. Гиляки, возвратившиеся, в залив с тюленьего промысла, сказали Березину, что к югу от залива в море ходит судно. Дабы удостовериться в этом, Попов с трубой взобрался на гору и действительно увидел к югу от залива под парусами большое судно.

Возвратившись из залива Нангмар в Кизи, чтобы ожидать там Чихачёва, Березин послал навстречу Чихачёву топографа Попова. 26 марта в селении Ода Попов встретился с Чихачёвым и, передав ему сведения об упомянутом судне, рассказал, что из селения Ода можно прямо достигнуть залива Нангмар. Чихачёв, взяв проводника, поехал прямым путём в залив, а Попову велел скорее следовать в Кизи, взять от Березина сухарей, которые у него вышли, и прибыть к нему в залив Нангмар. Березину же как можно скорее с этим известием и с его запиской спешить ко мне, в Петровское.

В заключение Березин сообщил мне, что в селении Сабах гиляки показывали ему обломок медного креста и при этом говорили, что недавно они ограбили и убили какого-то человека, который носил при себе этот крест.

В записке, написанной карандашом, Чихачёв уведомлял меня, что по данным, полученным им от жителей, обитающих на реке Горин, и от встреченных им здесь маньчжуров, можно с уверенностью считать, что Хинганский, или Становой хребет, из которого берут начало реки Уда, Тугур, Амгунь и Горин, есть тот самый хребет, из которого берут начало Бурея и Зея, то-есть тот, который принят по трактату с Китаем за границу между Россией и Китайской империей. Все народы, живущие к востоку от него, ясака не платят. "На Амур и в Маньчжурию, — писал мне далее Чихачёв, — являются какие-то люди, весьма к нам не расположенные. Убедительно прошу вас немедленно возвратить Березина с распоряжениями и провизией, которая у меня почти вся вышла".

Получив эти сведения, я отправил 11 апреля к Чихачёву Березина с провизией и приказанием тщательно наблюдать за действиями иностранных судов и в случае встречи с ними объявлять и передавать им письменно, на французском языке, от имени российского правительства, что весь Приамурский и Приуссурийский края до корейской границы и Сахалин составляют русские владения, а потому всякие произвольные распоряжения в этих местах без согласия русского правительства не могут быть допускаемы и влекут за собой большую ответственность.

Березину я приказал спешить для содействия Чихачёву, наблюдать вскрытие Амура и озера Кизи и собрать всевозможные сведения о крае. Вступая с жителями селения Кизи в дружеские сношения, иметь в виду, что в этом селении должен быть основан склад наших запасов и пристанище для дальнейших наших действий.

По уходе Чихачёва из залива Нангмар Березину приказано были возвратиться в Петровское, следуя вдоль правого берега Амура, и отмечать местности, удобные для земледельческого использования.

12 апреля был послан весновать в селение Ухта лейтенант Бошняк. Ему приказано было: 1) наблюдать обстоятельства вскрытия реки и протоки, описать и промерить их, а равно и озеро Удыль, и выяснить, не представляют ли они удобных условий для зимовки судов, устройства эллинга и для оседлого земледельческого населения; 2) исполнив это, на обратном пути следовать по левому берегу реки Амура и замечать на нем места, удобные для заселения.

Не надеясь в навигацию 1852 года получить какие-либо суда для плавания по реке и наблюдения за иностранными судами, я 14 апреля заложил в Петровском палубный ботик 29 футов (8,8 м) длины и 7 футов (2,1 м) ширины и шестивесельный баркас по составленным мной чертежам. При этом всё внимание я обратил на то, чтобы эти суда были готовы к предстоящей навигации в Петровском, то-есть к 1 июля.

Между тем 10 апреля тунгусы привезли из Аяна вторую и последнюю зимнюю почту, посланную из Аяна 28 февраля. С этой почтой (от 26 декабря 1851 года) я получил письмо от генерал-губернатора Н. Н. Муравьёва, в котором он заявлял о полном сочувствии ко всем моим действиям и писал мне: 1) что из С.-Петербурга мне приказано вступить в торговые договоры только с властями местных жителей, обитающих вблизи устья реки Амура, но каких-либо дальнейших распоряжений, выходящих за пределы земли гиляков или окрестностей устья Амура, ни под каким видом не делать; 2) что каменные пограничные столбы, найденные будто бы Миддендорфом на протяжении от Охотского моря до истоков реки Уды и далее к западу по южному склону Станового хребта, а также сведения, получаемые из Пекина, до сих пор служат убеждением, что граница наша с Китаем должна итти по этим знакам.

В заключение Н. Н. Муравьёв уведомлял меня, что он вместе с этим же предписывает начальнику Аянского порта и камчатскому губернатору усердно содействовать экспедиции и приказать всем казённым и компанейским судам, следующим из Аяна в Петропавловск и Ситху, заходить в Петровское.

Начальник Аянского порта и фактории Российско-Американской компании Кашеваров депешей от 26 февраля уведомил меня, что Главным правлением Компании ему поручено смотреть на вверенную мне экспедицию как на торговую экспедицию Аянской фактории. Поэтому же ему предписывается сообщить Орлову, Березину и другим лицам, числящимся на службе в Аянской фактории, необходимые инструкции, как лицам, ему непосредственно подчинённым. По снабжению же экспедиции товарами и запасами отнюдь не выходить из пределов той суммы, какая определена для этого правительством. Наконец, ни под каким видом и предлогом не посылать с этими запасами и товарами в Петровское компанейских судов, имея в виду, что всё это должно быть перевозимо туда на казённых.

Высказав мне эти распоряжения Главного правления, Кашеваров уведомил меня, что он с сим препровождает надлежащие инструкции и предписания Орлову и Березину, и в заключение говорит, что хотя он и вполне сознает полную недостаточность снабжения экспедиции, но как лицо, вполне подчинённое и зависимое от Главного правления, не может действовать иначе.

Получив такое уведомление и имея в виду важность результатов уже произведённых исследований, не соответствующую обстоятельствам полную ошибочность представлений об этом крае, имевшую место в С.-Петербурге, и, наконец, оскорбительные и не отвечающие важности дела распоряжения Главного правления Компании, препятствующие успеху наших действий и могущие поставить в самое критическое положение, угрожающее почти голодной смертью всем нам, я с нарочным тунгусом, посланным из Петровского в Аян 15 апреля, предписал именем генерал-губернатора начальнику Айнского порта Кашеварову не стесняться распоряжениями Главного правления Компании и, в зависимости от представляющейся возможности, на казённых или компанейских судах заблаговременно снабдить экспедицию товарами и запасами, согласно моему требованию, посланному 3 ноября из Петровского. Вместе с тем я просил его иметь в виду, что Компания здесь всего лишь поставщик товаров и запасов, выписываемых мной как лицом, действующим независимо от Компании по повелению государя для достижения важной государственной цели, а отнюдь не та ничтожная торговая экспедиция в Тугурский край, какая была предпринята в 1848 и 1849 годах Компанией ради её коммерческих выгод. "Орлову и Березину, — писал я далее Кашеварову, — я не только приказал не исполнять ваших распоряжений, но и не отвечать даже на них, о чём вместе с этим же доношу генерал-губернатору и депешей уведомляю Главное правление Компании. Депешу эту посылаю вам открыто для прочтения. По получении конверта на имя генерал-губернатора поручаю вам, немедленно послать его с нарочным в Иркутск, а депешу отправить в Главное правление. Сверх этого прошу вас в случае следования офицеров через Аян на Камчатку, прислать двух из них немедленно в Петровское".

В депеше Главному правлению Компании я писал следующее: "Получив ныне от начальника Аянского порта и фактории Кашеварова уведомление о распоряжениях, сделанных ему Главным правлением Компании, я нахожу их не только оскорбительными, для лиц, служащих в экспедиции, но и не соответствующими тем важным государственным целям, к достижению которых стремится экспедиция. Распоряжения эти могут поставить нас в самое критическое положение, почему я вынужден был как лицо, ответственное здесь за всё, дать предложение Кашеварову, которое просил его сообщить Главному правлению Компании. Полагая, что подобное распоряжение Правления, явно препятствующее достижению упомянутой государственной цели, произошло по недоразумению или от неизвестности встречаемых здесь обстоятельств, я остаюсь уверенным, что после этого Главное правление даст немедленное приказание Кашеварову в точности исполнять мои требования по снабжению экспедиции товарами и запасами".

Глава пятнадцатая. Результаты работ на левобережье Амура

Донесение генерал-губернатору от 15 апреля 1852 года. — Проявления цивилизации между гиляками. — Распространение огородничества между ними. — Донесение Н. М. Чихачёва. — Сведения, собранные им о реках Амгуни и Горине и о народах, обитающих по их берегам. — Южная часть Приамурского и Приуссурийского краёв по рассказам маньчжуров.

Генерал-губернатору я представил в подлинниках журналы исследований, произведенных Бошняком, записку Чихачёва и донесение Березина и объяснил важность результатов этих исследований и опасность, какую представляет для нас появление иностранных судов и миссионеров в Маньчжурии и Приамурском крае. Сообщив ему о распоряжении Главного правления Российско-Американской компании Кашеварову, в заключение я писал ему так:

"Из этого Вы изволите видеть всю неосновательность имеющихся в С.-Петербурге представлений о Приамурском и Уссурийском крае и острове Сахалине, которые, по изложенным данным, должны принадлежать не Китаю, как то думают и настаивают в С.-Петербурге, а России. Полная несостоятельность с упомянутым обстоятельством данного мне повеления, повторяемого почти каждую почту, при ничтожных средствах, которыми располагают экспедиция, очевидна, а распоряжения Главного правления могут поставить нас в самое критическое положение, которое повлечёт за собою уничтожение экспедиции.

"Поставленный здесь в такое положение, при котором вся нравственная ответственность за недостаток самостоятельности пала бы на меня, и соображаясь с упомянутыми обстоятельствами, несмотря на то, что они несогласны с данной мне инструкцией и влекут за собою строжайшую ответственность, я решился действовать вне повелений. Мне предстояло и ныне предстоит одно из двух: или, действуя согласно инструкциям, потерять навсегда для России столь важные края, как Приамурский и Приуссурийский, или же действовать самостоятельно, приноравливаясь к местным обстоятельствам и несогласно с данными мне инструкциями. Я избрал последнее.

"После этого я надеюсь, что, ввиду сообщаемых мной фактов, наконец, обратят серьезное внимание на этот край и, согласно предыдущему представлению моему Вашему превосходительству от 20 февраля, я получу, наконец, надлежащие средства для экспедиции. Все мои просвещённые и неутомимые сотрудники одушевлены важной государственной целью экспедиции и с необыкновенной отвагой, бодростью и твердостью духа переносят все лишения, трудности и опасности при исследовании края и устранении всяких внешних покушений на него, несмотря на то, что ничтожные средства экспедиции далеко этому не соответствуют".

Сделав, таким образом, всё возможное для предупреждения внешних покушений на этот край и усиления экспедиции, мы принялись за постройку к предстоящей навигации ботика и баркаса и за постройку необходимых зданий в Петровском и Николаевске.

Один из гиляков с реки Амура, Накован, привез в Петровское свою молодую жену Сакони и просил, чтобы мы приютили её у себя, потому что гиляки селения Лянгр хотят её украсть у него. Екатерина Ивановна взяла Сакони под свое покровительство: её вымыли, вычесали и нарядили в сарафан и белую рубашку. После этого Сакони не мало была удивлена своей пригожестью и начала мыться и чесаться каждый день. Это послужило поводом к тому, что некоторые гилякские женщины начали являться в Петровское с просьбой, чтобы и их вымыли и одели. Надобно было видеть, с каким усердием матросы и их жены ставили этих гилячек у залива и отмывали наросшую грязь на их лицах. Зато с каким удовольствием эти нимфы смотрели потом на себя в подаренные им зеркальца.

Один из более наблюдательных гиляков, по имени Паткен, живший в соседней с Петровским деревне, видя, что мы копаем землю, чтобы посадить картофель, и не умираем от этого, как гиляки до сего времени думали {По их понятиям, всякий копавший землю и сажавший в нее что-нибудь должен был сейчас же умереть.}, обратился с просьбой, чтобы моя жена научила его жену сажать картофель и ходить за ним. Екатерина Ивановна вскопала с женой Паткена маленькую грядку, посадила картофель и наблюдала, чтобы гилячка полола его и поливала. Надобно было видеть, с каким удовольствием семейство Паткена благодарило Екатерину Ивановну, когда у них вырос картофель и когда все они остались здоровы и никто в деревне не умер от его употребления.

Залив Счастья в 1852 году, как и в предыдущие 1850 и 1851 годы, вскрылся от льда только к 14 июня, то-есть более чем месяцем позднее вскрытия устья Амура (которое вскрылось в этот год 9 мая), и, как в предыдущие годы, до 20 июня был наполнен морскими льдами, так что только 22 июня можно было спустить на воду ботик, командиром которого я назначил тогда мичмана Чихачёва.

Так началось в неведомом доселе пустынном крае распространение цивилизации и судостроения.

20 и 21 июня прибыли в Петровское мичман Чихачёв, лейтенант Бошняк и приказчик Березин. Они с большим трудом могли на лодках пробраться к этому времени между льдами, наполнявшими северную часть лимана и южную часть Охотского моря. Мичман Чихачёв сообщил, что, достигнув реки Амгуни и лежащего в 15 верстах (16 км) от её устья селения Каур, поехал затем вверх по реке на запад и спустя несколько дней пути достиг устья реки Амги, впадающей слева в Амгунь, и селения Самар, расположенного в её устье. Селение Самар расположено под 51°42 северной широты и 135°12 восточной долготы.

В этом месте река Амгунь подходит на самое близкое расстояние к реке Горин, а потому из селения Самар Чихачёв и перевалил с реки Амгунь на реку Горин, проехав всего по Амгуни около 320 вёрст (339 км).

Из селения Самар Чихачёв направился на юго-юго-восток и, проехав в этом направлении около 30 вёрст, достиг селения самагиров Суми, лежащего на юго-западном берегу озера самагиров (Эворон). Из селения Суми до селения Сали, около 17 вёрст, он ехал по западному берегу озера, на StO1/2O, а отсюда, следуя по тому же направлению, через 32 км достиг реки Горин и селения самагиров Гори. Северная широта этого пункта оказалась 51°2 и восточная долгота 135°38. Между рекою Амгунь, озером самагиров и рекою Горин он переваливал через невысокие отроги гор, отделяющих долину реки Амгунь от долины реки Горин.

Отсюда Чихачёв начал спускаться вниз по реке Горин до её устья, расположенного под 50°44 северной широты и около 137°50 восточной долготы.

С устья реки Горин Чихачёв перевалил на правый берег Амура в селение Сусу. Ширина Амура в этом месте около 12 вёрст, и тут он имеет много островов. От селения Сусу Чихачёв начал спускаться вдоль правого берега Амура и, на протяжении около 100 вёрст (106 км), ехал по Амуру на северо-северо-восток. На этом пути он проезжал селения гольдов: Чуля — в 15 верстах (16 км) от Сусу, Ади — в 20 верстах (21 км) от Чуля, Писуа — в 25 верстах (26,6 км) от Чуля, Добги — в 15 верстах от Писуа и, наконец, Кавунда — в 25 верстах от Писуа.

С Кавунда начинаются поселения мангунов и нейдальцев, и река принимает направление на NOtO. Широта селения Кавунда оказалась 51°32, долгота 139°10. Следуя на NOtN по правому берегу реки и проехав около 30 вёрст, Чихачёв достиг селения Гирда и затем, через 35 вёрст (37 км), селения Оди, в котором 26 марта встретился с топографом Поповым. Взяв в этом селении проводника, он поехал к востоку вдоль подошвы гор, окружающих с юга озеро Кизи, и перевалил через небольшую возвышенность. 28 марта он достиг залива Нангмар. Расстояние между селением Оди и заливом Нангмар по направлению WtS1/2W — около 35 вёрст.

Таким образом, Чихачёв проехал на собаках:

а) от устья реки Амгунь до перевала с этой реки на реку Горин — около 315 вёрст (336 км)

б) от Амгуни до Горина — 75 вёрст (80 км)

в) по Горину до его устья — около 105 верст (112 км)

г) по Амуру до с. Оди «165» (176 км) и

д) из Оди до залива Нангмар «55» (58 км)

А всего этим путем 715 вёрст (762 км)

Чихачёв, таким образом, был первым из русских исследователей, проехавшим так далеко по рекам Амгуни и Горину и обследовавшим эти неизвестные места. Он первый дал нам понятие об этих довольно значительных реках.

Путь его был сопряжён с большими затруднениями и лишениями, ибо народы, обитавшие в этих местах, были совершенно неизвестны, а собаки утомлялись, и Чихачёву весьма часто приходилось делать переходы пешком, влача за собою нарту, и буквально по-колена итти в воде. Провизия вся вышла еще на реке Горин, так что более 8 дней, до селения Оди (где он взял сухарей и чаю от Попова) Чихачёв питался юколой, ягодами и нерпичьим жиром.

Начиная от селения Каур, расположенного в 15 верстах от устья Амгуни, вышележащая часть течения этой реки заселена нейдальцами. Этот народ говорит на том же языке, что и тунгусы; он вообще ласков и гостеприимен и в особенности предан русским, потому что постоянно имеет сношение с нашими тунгусами. В селениях Чальбано и Дульбико он нашел 7 крестившихся на Бурукане нейдальцев, которые немного понимали по-русски. До селения Хало правый берег реки возвышен и частью горист, в этом же селении более возвышен левый берег. По берегу реки много прекрасного строевого леса — хвойного и лиственного; тут растут: ель, кедр, сосна, лиственница, берёза, тополь и осина. От селений Хало и Дульбино нейдальцы ездят на большое озеро, лежащее на расстоянии 25 вёрст к югу от Амгуни. Оно называется по вмени обитающих на его берегах жителей озером Чукчагиров.

Путь из селения Самар, с реки Амгуни до озера Самагиров, проходит¹¹⁴ по холмистой равнине, покрытой превосходным строевым лесом, преимущественно кедром; встречаются кедры в полтора и два обхвата. Озеро Самагиров довольно большое и глубокое, берега его большею частью возвышены и покрыты строевым лесом. Жители селения Самар, а равно и те, которые обитают на этом озере и по реке Горин до селения Бирзе, называются самагирами. Вообще озера Чукчагиров и Самагиров заслуживают особого исследования. Берега реки Горин большею частью возвышены и покрыты прекрасным строевым лесом, в особенности кедром и елью; местами попадается тонкий дубовый лес.

В селении Гори Чихачёв встретил купцов-маньчжуров, прибывших сюда с реки Сунгари, как для торга с самагирами, так равно и для получения долгов. С целью сближения с этими маньчжурами он, под предлогом утомления собак, остановился здесь на три дня и завел с ними знакомство. Маньчжуры во все время были с ним ласковы и обходительны. Имея в сопровождавшем его тунгусе Афанасии хорошего толмача, он свободно вел разговор с маньчжурами и объяснил им, что послан из залива Искай (Счастья), где находятся русские, для наблюдения над устьем реки Амура, ознакомления с краем и, наконец, для торговли с ними.

Сначала Н. М. Чихачёв завел с маньчжурами разговор о торговле. Они изъявили желание вступить с нами в торговые сношения, но при этом просили, чтобы склады наших товаров были как можно ближе к устью реки Сунгари и никак не далее селения Кизи; они назвали ему те товары, которые им нужны, и сказали, что спускаться им по Амуру в эти места вообще запрещено. Так как торговля наша с ними могла быть только меновая, то они указали Чихачёву все, что могут доставлять нам из городов Саньсина и Гирина (на реке Сунгари) и города Нингуты, на реке Хурге, впадающей в реку Сунгари, у Саньсина¹¹⁵.

В ответ на вопросы Н. М. Чихачёва о положении и состоянии края маньчжуры сообщили:

а) Что Маньчжурия и Даурия, составляющие крайние китайские провинции на северо-востоке, простираются только до Хинганского (то-есть Буреинского) хребта, из которого берут начало значительные реки: Зея, Бурея, Уссури, Горин, Бича и Амгунь;

б) Что этот Хинганский хребет служит на юге водоразделом между реками Сунгари с Хургою и рекою Уссури. Что он, перебрасываясь выше устья реки Сунгари через реку Амур и затем, не доходя Саньсина, через реку Сунгари, направляется на юг к корейским горам и таким образом доходит до Японского моря¹¹⁶;

в) Что всё население этого края, лежащего между Буреинским хребтом и морем, не платит ясак китайцам, так как Китай считает этот край находящимся в неопределенном положении (то-есть, как выражались маньчжуры, как бы не китайским и не вашим), потому что, говорили они, давно были заключены русскими с Китаем какие-то условия¹¹⁷;

г) Что в последнее время на Сунгари и в Приамурье появляется довольно много иностранцев (миссионеров), которые, как слышно, доставляют об этом крае сведения своим судам, весьма часто появляющимся у берегов. Эти люди являются сюда в различных видах: какими-то толкователями (проповедниками), колдунами и шаманами и иногда называют себя русскими. Носят они постоянно туземную одежду и, где только возможно, стараются внушить как местному населению, так и некоторым из нас, маньчжуров, злонамеренность к русским. Так, например, говорит Чихачёв, после его приезда в устье Горина там был распущен слух, что все русские товары отравлены и что первый маньчжур, который наденет кофту из нашего сукна, купленного на Амуре, иссохнет, и что будто бы при проезде русских через деревню непременно умрет кто-либо из туземцев этой деревни. Наконец, маньчжуры рассказывали Н. М. Чихачёву, что один из подобных людей поселился было в горах на Сунгари. На вопрос маньчжуров, кто он и зачем живет тут, — иностранец отвечал, что он будто бы какое-то высшее существо, которому все должны поклоняться. Этот ответ стоил, однако, ему жизни.

Самагиры, проживающие по Горину, а равно и на озере Самагиров, объяснили Н. М. Чихачёву, что реки Амгунь, Горин, Бурея, Тугур и Уда вытекают из Хинганского хребта и что из селения Самагир по реке Амгунь и по притоку её — речке Ама, можно доехать на собаках до подошвы этого хребта за 2 дня, а с реки Горин, от селения Гори — за 4 или 5 дней, и, наконец, что они слышали, что около реки Амру есть дурные русские, которые подстрекают инородцев убить нас (членов Амурской экспедиции). Донесение своё Н. М. Чихачёв кончал следующими строками: "Окончив таким образом первую часть данных мне приказаний и получив из селения Оди от топографа Попова важное сообщение о подходящем к заливу Нангмар иностранном судне, я сейчас же возвратил Попова в Кизи с приказанием Березину немедленно следовать с этим известием в Петровское и оттуда с вашими распоряжениями поспешить ко мне обратно в залив Нангмар; сам же, взяв из селения Оди проводника, отправился в залив Нангмар. Прибыв туда, я нашел его покрытым сплошным льдом. Море к югу от залива было чисто, и на горизонте было видно под парусами двухмачтовое судно, лавировавшее к северу. Я начал тщательно наблюдать за этим судном, а прибывшему из Кизи в залив Нангмар топографу Попову приказал производить береговую съёмку залива.

"По очертанию берега и по определённой мною широте я увидел, что это тот самый залив, который Лаперуз назвал заливом Де-Кастри.

"Между тем судно приближалось ко входу в залив и стало походить на военную шхуну-бриг. По его движениям, можно было предполагать, что оно производило опись берега.

"Гиляки, проживающие по берегам залива Де-Кастри и к югу от него, а также прибывшие с озера Кизи и Амура для ловли тюленей, рассказывали мне, что шлюпки с подобных судов бывают на берегу и знаками, а иногда и через переводчиков, объясняют им, чтобы они не позволяли селиться здесь русским, ибо, говорят они, как только русские у вас поселятся и укрепятся, то всех вас истребят".

Окончив опись залива и приказав Попову тщательно наблюдать за иностранными судами, Чихачёв отправился с тунгусом по прямому пути на озеро Кизи, навстречу Березину. Он стремился поскорее получить сведения из Петровского и провизию и вместе с тем обследовать перевал из залива на озеро и вообще путь до селения Кизи.

Не доезжая 80 вёрст до селения Кизи, Н. М. Чихачёв встретил распутицу и почти непроходимую грязь. Половина собак, тащивших его нарту, околела, а потому он вынужден был оставить нарту с тунгусом, а сам с котомкою на плечах, по грязи почти до колена, пробираться в Кизи. Не доходя этого селения около 25 вёрст, он встретил на нарте Березина, шедшего к нему в Де-Кастри с провизией и приказаниями. Н. М. Чихачёв возвратил Березина в Кизи, а сам с тунгусом пошёл пешком обратно в Де-Кастри. Собаки Березина едва могли тащить нарту с сухарями и чаем. 3 мая с большим трудом Чихачёв достиг залива, который 28 апреля уже вскрылся от льда и к 1 мая был совершенно чист от него.

Глава шестнадцатая. Исследования долины Амура

Южная часть прибрежной полосы Татарского пролива по сведениям, полученным от местного населения. — Путешествие Чихачёва из залива Де-Кастри- в Петровское. — Донесение Бошняка о протоке Уй. — Реки Бичи и Пильда. — Обследование протоки и озера Кизи. — Левый берег Амура между селением Ухта и устьем реки Амгунь. — Донесение Березина о пути по Амуру. — Съемка топографа Попова. — Результат исследований Бошняка, Чихачёва, Березина, Попова и Воронина. — Прибытие корвета «Оливуца». — Донесение начальника Николаевского поста. — Уведомление Завойко. — Ответ генерал-губернатора.

Вскоре после прибытия Чихачёва пришла в залив шлюпка с несколькими аборигенами с южного побережья. Они сообщили, что за 8 дней пути при тихой погоде на лодке можно достигнуть огромного закрытого залива (вроде озера) Хаджи, причем далее к югу имеется много заливов, которые почти всегда открыты. Недостаток продовольствия не позволил Н. М. Чихачёву проследовать в залив Хаджи, однако он добился от туземцев подробных сведений о нем, по которым можно заключить, что залив Хаджи представляет обширную и превосходную гавань.

Туземцы брались провожать его в этот залив, когда он захочет, и говорили, что оттуда по рекам Тыми и Хунгари они ездят на Амур, в селения Кизи и Хунгари.

Окончив осмотр залива Де-Кастри, Н. М. Чихачёв передал одному из смышленых туземцев объявление на французском языке о принадлежности этих мест России и приказал ему показывать эту бумагу могущим прибыть сюда иностранным судам. Затем на приобретённой лодке отправился вдоль берега к лиману реки Амура.

Следуя с тунгусом и топографом вдоль Татарского берега, он вскоре достиг небольшого низменного разлога между горами. По прорубленной в этом месте гиляками и устланной жердями просеке, имеющее в ширину до 1 сажени (1,8 м ) и в длину до 2 1/2 вёрст, туземцы перетаскивают свои лодки с реки Таба, впадающей в озеро Кизи. Миновав эту просеку, он на реке Таба встретил на лодке двух нейдальцев из Кизи, которые сообщили ему, что по этому озеру и по Таба до перевала могут ходить большие лодки.

Отсюда Н. М. Чихачёв отправился далее на север, вдоль скалистого берега. Вскоре северным ветром начало нагонять льды, которыми лодку прижимало к берегу, так что после пятидневного между льдами плавания она окончательно была загнана льдами в бухточку, находящуюся около мыса Сущёва; едва-едва они не погибли. Вытащив здесь лодку на берег, Чихачёв и его спутники ожидали благоприятных обстоятельств, но засвежевший северо-восточный ветер нанёс ещё больше льда в бухту. Запас сухарей весь истощился, несмотря на то, что они употребляли их в малых порциях. Н. М. Чихачёв решился бросить здесь лодку и, взяв с собою оставшиеся несколько фунтов сухарей, инструменты, и карты, отправился до первого ближайшего селения пешком, через леса и горы. Перейдя два огромных хребта, они вышли в бухту совершенно изнурённые и разбитые и, к общей радости, увидели, что лёд сильным штормом разбило, так что можно было снова продолжать плавание. С большой опасностью, по льду, под скалами, около моря, они достигли своей шлюпки и, спустив её на воду, снова пошли на ней к северу вдоль берега. 16 мая им посчастливилось войти в Амурский лиман. Говорю — посчастливилось, потому что провизия у них полностью вышла. В лимане они пристали к первой деревне Чеме, ничего не евши сутки; пробыв здесь двое суток, они отдыхали, утоляя голод юколой и нерпой. Затем, питаясь две недели подобною же пищей, они достигли мыса Тебах, откуда увидели всю северную часть лимана, затёртую льдами. Между этими льдами они начали пробираться в Петровское.

Лейтенант Бошняк о своей командировке донес, что 24 апреля, прибыв в селение Ухта и остановившись у мангуна Чильгуна, он там остался весновать. Туземцы оказывали ему внимание и расположение и на расспросы его о Хинганском хребте и о положении края сообщили то же самое, что говорили Чихачёву и Березину, и просили, чтобы мы у них поселились.

Широта селения Ухта оказалась 52°29'N. Река Амур у этого селения начала вскрываться от льда 7 мая. Лёд шёл по реке трое суток, напирал большими массами на мыс, на котором расположено это селение, и часто заходил в устье протоки Уй, соединяющей озеро Удыль с рекою Амуром. Вода возвышалась при этом до 10 футов (3 м), так что покрывала всю низменную часть мыса и берега протоки у её устья. По этой причине здесь и не представлялось удобства для основания эллинга и селения.

Когда вода спала, Н. К. Бошняк 18 мая приступил к описанию и промеру протоки Уй и озера Удыль. Первая течёт по направлению от юго-запада на северо-восток и имеет в длину около 27 вёрст; ширина её от 20 до 40 сажен (36–73 м), а глубина от селения Ухта в устье протоки до селения Пяхту, лежащего на правом берегу её, — от 22 до 36 футов (6,5-11 м). От селения Пяхту до истока её из озера Удыль глубина от 10 до 22 футов (3–6,5 м). Из протоки Уй в реку Амур ведут три естественных канала. Первый, самый глубокий, немного выше селения Ухта, имеет ширину от 8 до 10 сажен (14,6-18,3 м), а самую малую глубину — 10 футов (3 м). Второй канал против селения Пуль, лежащего на правом берегу реки Амура, имеет глубину до 12 футов, а третий, у селения Коим — до 10 футов. Глубина фарватера реки Амура около этих мест 15 сажен (27 м). Левый берег протоки Уй более приглубый и возвышенный, нежели правый, южный, и оба берега луговые; только около селения Пяхту на левом северном берегу растёт лес. В расстоянии около 10 вёрст от этого берега идут горы, покрытые прекрасным строевым лесом.

Берег около селения Пяхту на пространстве около 10 вёрст возвышенный и при прибылой воде никогда не затопляется; остальная же часть, а также весь южный — затопляется водою. Местность около селения Пяхту весьма удобна как для поселения, так равно и для основания эллинга.

Озеро Удыль ориентировано с запада-юго-запада на восток-северо-восток и тянется на расстоянии около 50 вёрст. Северный берег озера приглубый, возвышенный и частью скалистый, южный же низменный, отмелый, тундристый и болотистый. На северном возвышенном берегу мяого строевого леса, как-то: ели, кедра и частью сосны, а на юго-западной его стороне находится большой залив, в который впадают две замечательные реки Бичи и Пильда¹¹⁸, берущие начало из хребтов. Ширина этого залива по параллели 8 вёрст (8,5 км), а длина по меридиану около 18 вёрст; глубина его от 5 до 15 футов (1,5–4,5 м). На баре река Пильда имеет глубину 3 фута, а река Бичи до 4-х. В этом заливе лежат два острова: один — низменный против устья Пильды (в двух верстах), около пяти вёрст в окружности, а другой — скалистый, поросший лесом и возвышенный, против устья Бичи; последний имеет в окружности около 4 вёрст и находится в полутора верстах от устья этой реки.

Река Бичи, по словам туземцев, гораздо больше реки Пильды. Обе они при устьях имеют возвышенные гористые берега и впадают в озеро с западной стороны. Расстояние между их устьями около 5 вёрст¹¹⁹. При устье Пильды, впадающей в озеро южнее Бичи, находится селение Курчи. Широта его, а вместе с тем и самая южная часть озера 52°6'N, а счислимая долгота около 138°55'O¹²⁰. По словам гиляков, на возвышенных и вообще гористых берегах обеих этих рек находится большое количество прекрасного строевого и корабельного леса. Некоторые деревья, по словам туземцев, от полутора до двух обхватов толщиною. Река Пильда течет с запада-юго-запада, а река Бичи с запада.

В 35 верстах (37 км) от селения Курчи на северном берегу озера, при речке Удыль находится селение того же имени — самый северный пункт озера. На южном берегу озера на расстоянии около 30 вёрст от него лежит селение Ныни, от которого до селения Тази, лежащего в истоке протоки, или канала Уй, около 35 вёрст.

На южном берегу озера, в 4 верстах от селения Тази, находится небольшой мелководный залив до 2 футов (0,6 м) глубины шириною до 5 и длиною до 7 вёрст. В этот залив с южной стороны впадают две незначительные речки — Сальги и Гильба, берущие начало из гор¹²¹. Глубина озера под северным гористым его берегом — от 20 до 30 футов (6–9 м), но она постоянно уменьшается к южному низменному берегу его, так что около этого берега глубина всего от 1 до 4 футов (0,3–1,2 м). При выходе из озера протоки Уй оно имеет от 7 до 8 футов (2,1–2,4 м) глубины, а южная часть его усеяна банками и отмелями; в северной части, напротив, нет ни одной банки и мели.

Окончив, таким образом, описание и промеры озера Удыль и протоки Уй, Н. К. Бошняк 30 мая отправился в селение Кизи для содействия Березину, который там заболел. Прибыв туда 5 июня, он до 12-го числа сделал промеры протоки Кизи и части озера при впадении этой протоки. Глубина там оказалась от 18 до 26 футов (5,4–7,8 м). Из протоки в озеро идет извилистый канал глубиною от 8 до 12 футов (2,4–3,6 м), глубина же озера — от 15 до 30 футов (4,5–9 м).

Из Кизи Н. К. Бошняк спустился по Амуру до селения Ухта, а отсюда, следуя на NtW, — по главному фарватеру реки Амура и, придерживаясь левого берега ее, — до устья Амгуни. Он, таким образом, миновал селение Тлям и спустя 55 вёрст достиг селения Отьку, лежащего при устье мелководной протоки и при таком же озере (около 10 вёрст в окружности). От этого селения до устья Амгуни около 15 вёрст. Весь этот берег луговой, низменный и в большую воду затопляющийся. На нем Н. К. Бошняк не заметил ни одного места, удобного для заселения. К западу от него на расстоянии около 20 вёрст видны были горы. Глубина фарватера реки Амура на пространстве от Кизи до устья Амгуни колеблется от 8 до 12 сажен (14–22 м), а местами 15 сажен (27 м). Река усеяна низменными, луговыми островами и имеет ширину от 8 до 20 вёрст (8,5-21 км). От устья Амгуни Н. К. Бошняк отправился прямо в Николаевск, куда и прибыл 18 июня.

В заключение своего донесения от 14 июня 1852 года Н. К. Бошняк пишет, что, судя по всему слышанному им от местного населения и маньчжуров из Сеньсина, оказывается: а) чтобы иметь влияние на этот край, необходимо нам поселиться на Амуре, как можно ближе к устью реки Уссури; б) надобно принять энергические меры для пресечения распространяемых о нас вредных слухов как беглыми русскими, так и появляющимися здесь миссионерами и некоторыми маньчжурами; в) нет никакого сомнения в том, что на берегу Татарского пролива к югу от залива Де-Кастри находится несколько закрытых бухт и что гиляки, тунгусы и другие местные жители с рек Амура и Уссури посещают эти бухты, достигая их внутренним путём; г) точно так же нет никакого сомнения и в том, что иностранные суда всё чаще и чаще посещают ныне Татарский пролив и, наконец, д) что реки Вачи и Пильда заслуживают особенного внимания, ибо берега их изобилуют огромным количеством леса, который удобно оплавлять в реку Амур.

Приказчик Березин от 26 июня донёс мне, что до селения Тыр он доехал скоро и благополучно, отсюда же с помощью туземцев едва мог дотащиться по льду или, лучше оказать, по воде до селения Аур. От этого селения до Кизи он ехал берегом, по грязи и на пути в Де-Кастри встретил Н. М. Чихачёва, шедшего пешком с котомкой на плечах и совершенно изнурённого. Отсюда он довез Чихачёва до оставленной им нарты, отдал ему свою и снабдил его провизией, а сам на нарте Чихачёва возвратился в Кизи, где занялся расторжкою с гиляками и мангунами и наблюдением за вскрытием Амура, протоки и озера Кизи.

Главный фарватер реки Амура, идущий под левым берегом, начал вскрываться 2 мая, протока Кизи очистилась 4 мая, а озеро Кизи 12-го. Вскрытие это совершилось при подъёме воды на 8 футов (2,4 м), весьма тихо, в особенности в протоке Кизи. В озере лёд исчез на месте. Весна или, лучше сказать, лето настало здесь как бы мгновенно, а 6 мая всё было покрыто зеленью.

Местности у селений Кизи и Котово представляются во всех отношениях удобными для заселения. Против селения Кизи Амур наполнен целым архипелагом островов, из которых один, лежащий на расстоянии около 1 1/2 верст от Кизи, горист, возвышен и покрыт дубовыми берёзовыми рощами, прочие же луговые и большею частью низменны. Против Кизи река Амур так широка, что горы противоположного левого берега едва видны. Березин, несмотря на закалённую натуру, захворал в Кизи от изнурительного путешествия по воде и грязи. У него сделалась лихорадка и заболела нога, так что он несколько дней не мог двигаться и производить промеры. Последние были сделаны Н. К. Бошняком. В селении Кизи Березин стоял в юрте мангуна Ганкина; этот мангун, а равно и все жители как этого селения, так и соседнего с ним — Котова, лежащего в 2 верстах от Кизи, во время болезни Березина показали свою доброту и радушие. Они ухаживали за ним, прикладывали к его больной ноге какие-то травы, заговаривали воду и давали Березину пить её. Кроме того, они потчевали его просом, выучились заваривать чай и варить для него уху из свежей рыбы: окуней, карасей и осетров, которых там встречается множество. Жители этих селений просили Березина, чтобы русские поселились у них. При их помощи он поддерживал сообщение с Н. М. Чихачёвым, находившимся в заливе Де-Кастри, которому посылал с ними сухари и просо; они же дали знать о болезни Березина Бошняку, в селение Ухта. Всего замечательнее в этих людях то, что они не хотели принимать от Березина никакого вознаграждения, объясняя, что когда человек болен, то всякий обязан ему помогать и кто возьмет за это плату, тот, по их понятиям, должен сейчас же умереть. Поправившись от болезни, Березин на приобретённой им лодке поплыл обратно в Петровское. На пути все гиляки принимали его радушно.

Топограф Попов сообщал мне, что, следуя с Березиным вверх по Амуру для соединения с Н. М. Чихачёвым, он от селения Тыр {Против устья реки Амгуни.} производил глазомерную съёмку правого берега Амура до селения Кизи, положение которого таково: от мыса и селения Тыр до селения Тыми, на пространстве 20 вёрст (21 км), правый берег имеет широтное направление, а от селения Тыми до возвышенного скалистого мыса Аур, на пространстве около 90 вёрст — меридиональное. От этого селения до мыса Аур по берегу реки расположены следующие селения: Чальмок в 10 верстах (10,6 км) от Тыми, Пат в 20 верстах (21,3 км) от Чальмока, Хоре в 15 верстах (16 км) от Пата, Тенча в 10 верстах от Хоре, Пуль в 8 верстах (8,5 км) от Тенча, Коим в 5 верстах (5,3 км) от Пуля, Манзи в 5 верстах от Коима, Дире в 6 верстах (6,4 км) от Манзи и Аур в 10 верстах. Местность между селениями Пат и Хоре и между Манзи и Дире удобна для земледельческого заселения. Из селения Тенча через небольшой хребет гиляки ходят в лиман, в селение Чеме, лежащее в 20 верстах (21 км) от мыса Лазарева. Этим путём от Тенча до Чеме около 170 вёрст. На протяжении 40 вёрст (42 км), отделяющих селение и мыс Аур от Кизи, правый низменный берег имеет северо-западное направление. Здесь находятся селения — Каби посредине пути и Уди — в 5 верстах от Кизи.

Результаты всех упомянутых исследований весьма важны; они обнаружили: 1) что на обладание островом Сахалином сохраняется право за Россией; 2) что залив Де-Кастри представляет ближайший к лиману рейд в Татарском проливе; 3) что определение местоположения истоков Амгуни и Горина может указать окончательно, что по смыслу первого пункта Нерчинского трактата 1689 года Приамурский и Приуссурийский края до моря должны составлять принадлежность России и, наконец, 4) что на прибрежье Татарского пролива находятся закрытые бухты, более или менее связанные с Амуром и Уссури. Из вышесказанного очевидно, что для дальнейшего исследования края в видах окончательного разрешения весьма важного морского вопроса необходимо было бы основать следующие посты: в вершинах рек Горина и Амгуни, в селениях Кизи и Хунгари, на устье Уссури, в протоке Вияхту, на Сахалине и в заливе Де-Кастри; кроме того, такие же посты следовало бы поставить, по крайней мере, в двух бухтах к югу от этого залива, ибо, ввиду чаще и чаще появлявшихся иностранных судов в Татарском проливе, наблюдедение за ними невозможно из Николаевска, а без этого описываемый край может быть навсегда потерян для России. В связи с этим я решился действовать и потому отправил мичмана Чихачёва на ботике и баркасе в Николаевск с продовольствием и запасами как для обеспечения этого поста, так равно и для снабжения экспедиции, которую предполагалось отправить из Николаевска вверх по Амуру.

Между тем, 18 июля пришёл на петровский рейд корвет «Оливуца»; это было первое наше военное судно, посетившее Петровск. На нём находились мичманы Петров и Разградский, назначенные на службу в Петропавловск. Командир корвета, лейтенант Лихачёв {Лейтенант Лихачёв заменил достойного командира корвета И. Н. Сущёва, утонувшего в Петропавловске.}, представляя мне бумаги от Завойко, Кашеварова, от Главного правления Российско-Американский компании и от генерал-губернатора Н. Н. Муравьёва, заявил, что ему строго приказано быть в Петропавловске никак не позже 1 августа и что он для экспедиции ничего не привёз.

В то же самое время начальник Николаевского поста Н. К. Бошняк сообщил мне: 1) что в ночь с 15 на 16 июля пятеро матросов на вельботе неизвестно куда скрылись из поста; 2) что в команде всё более и более стали поговаривать о том, что будто бы маньчжуры скоро всех нас вырежут и 3) что принимаемые им меры к отысканию скрывшихся людей остаются тщетными. Некоторые из туземцев говорят, что они проплыли в лиман, а другие, напротив, утверждают, что беглецы ушли вверх по реке. Шлюпки у Чихачёва не было, да и посылать из команды было некого, ибо там оставалось всего 15 человек, из которых четверо было больных. Команда показала при опросе, что скрывшиеся люди неоднократно бегали и из Охотска.

Камчатский губернатор Завойко писал мне от 2 июня: "По неимению судов в Петропавловске корвет должен быть возвращён немедленно, а казённое довольствие в экспедицию будет доставлено осенью на боте «Кадьяк», который прежде этого должен развезти это довольствие в Гижигу и Тигиль. Казённых судов в Петровское более не будет".

Главное правление Российско-Американской компании в ответ на депешу мою, посланную 2 ноября 1851 года, писало мне от 1 марта 1852 года: "Распространение круга действия экспедиции за пределы высочайшего повеления не соответствует намерениям Главного правления, тем более, что, включая убытки, понесённые уже Компанией вследствие гибели затонувшего барка «Шелехов», достигающие 36 000 рублей, вместе с отправленными в 1851 году товарами, достигли уже 59 000 рублей, то-есть суммы, определённой на экспедицию до 1854 года. Поэтому представление ваше об увеличении средств экспедиции товарами и жизненными запасами Правление не признаёт ныне своевременным впредь до получения от торговли прибылей, могущих покрыть издержки Компании. Но, однако, останавливаясь ныне исполнением ваших требований, Главное правление представляет оные на благоусмотрение генерал-губернатора".

4 марта 1852 года¹²² генерал-губернатор Н. Н. Муравьёв в ответ на рапорт мой от 3 ноября 1851 года писал:

"Относительно увеличения средств экспедиции от Российско-Американской компании, согласно Вашим требованиям от 2 ноября 1851 года, паровым баркасом, катером и различного рода запасами и товарами; я вместе с сим же предлагаю Главному правлению компании, не стесняясь определённою на экспедицию суммою, исполнить оное. Что же касается до присылки собственно для экспедиции парового судна из Кронштадта, то я отнёсся уже с просьбою к начальнику Главного морского штаба и с этою же почтою предлагаю к точному исполнению начальнику Аянского порта Кашеварову исполнять ваши требования и отправлять в Петровское зимовье товары, запасы и прочее и на компанейских судах, следующих из Аяна в Ситху".

В ответ на мой рапорт от 20 февраля 1852 года генерал-губернатор 19 апреля 1852 года писал:

"О посылке в экспедицию 50 человек хорошего поведения из Охотска я сделал распоряжение камчатскому губернатору; прислать же при них двух офицеров не имею возможности, ибо в них ощущается недостаток на Камчатке.

Что же касается до испрашиваемого Вами от меня разрешения о командировании офицера для поверки слухов о поселившихся около устья Сунгари русских и об исследовании реки Уссури и перехода с этой реки к заливу на берегу Татарского пролива, исследования этого берега и, наконец, занятия селения Кизи, то так как все эти места лежат за пределами земли гиляков, то я, ввиду высочайшего повеления, не имею права дать Вам от себя подобного разрешения; но, находя доводы, изложенные Вами в рапорте от 20 февраля, вполне уважительными, я вхожу ныне же с представлением об этом начальнику Главного морского штаба князю Меньшикову для доклада государю. О последующем немедленно будете уведомлены".

Начальник Аянского порта А. Ф. Кашеваров в ответ на моё предписание от 14 апреля сообщил 14 июля 1852 года следующее: "Предписание Ваше от 14 апреля я препроводил генерал-губернатору и в Главное правление Компании. Впредь до распоряжения Правления я как начальник Аянской фактории не имею права сделать, каких-либо распоряжений по этому предписанию и не могу выходить из той нормы по снабжению экспедиции запасами и товарами, какая определена Правлением. Ныне же по неприбытии еще из колоний в Аян судна ничего не могу Вам отпустить с корветом «Оливуца» и долгом своим считаю предупредить, что в нынешнем году едва ли буду иметь возможность снабдить экспедицию и тем даже количеством запасов и товаров, которое прежде было определено правительством. Запасы и товары эти вследствие строгого мне предписания Главного правления никак не могут быть отправлены на компанейском судне, а должны быть доставлены Вам на казённом. Что же касается до офицеров, то они следуют в Камчатку на корвете «Оливуца», и Вы, следовательно, сами распорядитесь"¹²³.

Глава семнадцатая. Летние экспедиции 1852 года

Донесение Кашеварова от 14 июля 1852 года. — Наше грустное положение. — Меры, предпринятые мною против голодной смерти. — Донесение генерал-губернатору от 20 мая 1852 года. — Инструкции Воронину и Бошняку. — Их экспедиция и цель её. — Донесения Березина, Воронина и Бошняка.

Получив упомянутые в предыдущей главе предписания, уведомления и донесения, я убедился, что если не начать тотчас же энергично действовать, то мы все умрем голодною смертью, ибо казённого продовольствия в экспедиции было только до 1 октября, сахара и чая оставалось только до 1 августа, а белой муки и тому подобного совсем не было. Надежда на получение муки и крупы на боте «Кадьяк», который должен был сначала снабдить Гижигу, была весьма сомнительна, ибо вход в реку Гижигу возможен только с попутным ветром при сизигийных водах {Очень часто, если не всегда, суда принуждены были оставаться там на зимовку за невозможностью выйти обратно.}¹²⁴. Поэтому я предписал: 1) Командиру корвета «Оливуца», оставив в экспедиции мичманов Разградского и Петрова и 10 человек из команды, немедленно следовать в Аян и требовать от Кошеварова исполнения следующего предписания: "На корвете «Оливуца» немедленно отправить в Петровское муки, крупы, соли и различных запасов и товаров, какие только найдутся в Аяне, имея в виду, что в случае нужды Аянский порт может быть снабжён из Якутска; 2) по приходе в Аян компанейского судна всё остальное по моему требованию отправить на нём в Петровское; 3) прилагаемое при этом донесение мое генерал-губернатору немедленно отправить с нарочным".

В донесении этом (от 20 июля 1852 года) я, во-первых, изложил важность результатов моих исследований и предполагаемые вследствие их изменения моих распоряжений для дальнейших действий; во-вторых критическое положение, в которое ставится экспедиция распоряжением Главного правления Компании, — распоряжением, совершенно противным её торжественному уверению "что она готова помогать экспедиции в достижении важной государственной цели" {Курсив Г. И. Невельского. (Прим. ред.). }, и, наконец, в-третьих, что для разъяснения всех обстоятельств, какие встречаются на месте, я вышлю к нему одного из главных моих и неутомимых сотрудников, Н. М. Чихачёва. В заключение я писал генерал-губернатору следующее:

"После всего этого остаюсь уверенным, что при ходатайстве вашего превосходительства перед государем моя экспедиция будет поставлена в самостоятельное и надлежащее положение и ей будут даны средства, о которых я уже имел честь представлять вашему превосходительству. Тогда только согласно упомянутому плану моему я буду в состоянии прочно водвориться в этом крае и фактически заявить Китаю и иностранцам о принадлежности его России".

28 июля корвет «Оливуца» возвратился из Аяна в Петровское с незначительным количеством запасов и товаров, причем Кашеваров уведомил меня, что вследствие неприбытия в Аян компанейского судна он более послать не мог. Корвет с мичманом Чихачёвым отправился сейчас же в Аян. Н. М. Чихачёву поручено было, объяснив Кашеварову о необходимости снабдить экспедицию на компанейском судне, следовать в Иркутск к генерал-губернатору, чтобы представить ему подробный отчёт о всех обстоятельствах, встречаемых на месте, и о необходимости решительных действий.

После этого согласно упомянутому плану для подготовки к занятию селения Кизи и залива Де-Кастри и удалению из края миссионеров, а равно и для обследования протоки Вияхту и залива Дуэ и наблюдения за иностранными судами, я командировал к острову Сахалину на военной шлюпке подпоручика Воронина, которому приказано было, следуя лиманом вдоль сахалинского берега, достигнуть селения Дуэ, подробно описать залив и реку Дуэ и протоку Вияхту, а равно озеро, из которого она выходит, с целью определения, в какой степени эти места представляют удобства для заселения и для подхода судов и нагрузки их каменным углём. Населению объявлять, что так как Сахалин составляет русское владение, то все его обитатели принимаются под наше покровительство. В случае появления около этих мест иностранных судов тщательно следить за их действиями, а при встрече с ними с поднятием на шлюпке военного флага объявлять от имени правительства, что как остров Сахалин, так и весь материковый берег Татарского пролива до корейской границы являются русскими владениями, а потому всякие произвольные распоряжения в этих местах допускаемы быть не могут.

Лейтенанту Бошняку, которого в Николаевске на время его отсутствия заменил мичман Разградский, приказано было, следуя вверх под левым берегом Амура и достигнув селения Ухта, осмотреть при стоявшей тогда в Амуре высокой воде местность близ селения Пяхта, в протоке Уй. Он должен был удостовериться, во-первых, не затопляется ли она водой, а во-вторых, каково вообще состояние этой местности и удобна ли она для предполагавшегося её занятия земледельческим поселением. Из протоки Уй Бошняку приказано было подняться по протоке, идущей на юг и, по словам туземцев, соединяющейся с Амуром против мыса Аур, расположенного в 40 верстах (42 км) от Кизи. Затем проследовать в Кизи и оттуда до озеру того же имени и реке Таба достигнуть водораздела между этой рекой и морем. На этом пути сделать промер озера и реки Таба и, если возможно, с помощью туземцев перетащить лодку к морю и следовать к заливу Де-Кастри. Буде это сделать представится затруднительным, то, оставив лодку на озере, достигнуть залива Де-Кастри пешком. По прибытии туда осмотреть хорошенько местность в видах основания там поста и объявить жителям, что, во-первых, мы зимой у них поселимся, а во-вторых, так как весь берег наш, то их, а равно и всё население, обитающее по этому берегу к югу и по рекам Самарге, Сейфуну и далее, мы принимаем под свою защиту и покровительство. Одному из более толковых гиляков оставить объявление на французском и английском языках о принадлежности Приамурского и Приуссурийского краев России и приказать предъявлять его каждому иностранному судну, могущему явиться в этом заливе. Этому гиляку объявить при собрании остальных жителей, что он назначается нами старшим и что все должны его слушаться.

По исполнении этого Бошняку было предписано направиться к Кизи, осмотреть местность вокруг этого селения с целью основания там нашего поста, объявить об этом жителям и избрать из них, подобно как и в Де-Кастри, старшего, к которому мы могли бы обращаться с приказаниями. При этом Бошняк должен был объяснять населению, что всякая с его стороны услуга нам будет вознаграждена и что мы не только не будем делать ему каких-либо насилий, но строго накажем всех тех, которые осмелятся что-либо предпринять против него. Такие же заявления и распоряжения предписано было Бошняку делать на обратном пути в крупных селениях.

В то же время на гилякской лодке вверх по реке Амуру был отправлен в селение Кизи приказчик Березин для содействия Бошняку. Березину приказано было следовать под правым берегом реки Амура, отмечать места, удобные для заселения земледельцами, производить расторжку с местным населением и встречными маньчжурами, а по прибытии в Кизи находиться в распоряжении Бошняка.

12 августа был послан на ботике в лиман подпоручик Орлов. Ему предписано было испытать, нельзя ли на этом судне произвести промер главных фарватеров лимана.

Мичман Петров был занят тогда перевозкой на баркасе из Петровского в Николаевское продовольствия и товаров.

Таким образом, все члены моей экспедиции имели особые поручения. Последние были вызваны тем обстоятельством, что я не получил подкрепления ни командами, ни судами и поэтому не имел решительно никакой возможности распространять наши действия далее селения Кизи. В эту навигацию мне поневоле пришлось ограничиться весьма малым районом. Назначением экспедиций я имел в виду а) подготовиться к занятию Кизи и залива Де-Кастри как важных и ближайших к Николаевску пунктов, могущих служить опорными точками для дальнейших действий согласно упомянутому плану; б) распространить на этом пространстве наше влияние и гражданственность, что также необходима было для обеспечения наших действий; наконец, в) предупредить возможное покушение в навигацию этого года на этот край со стороны иностранцев.

Итак, в навигацию 1852 года я имел возможность сделать только подготовительные распоряжения для прочного нашего утверждения в северной части Приамурского края.

Отправив экспедицию 16 августа, я и сам отправился в Николаевск, где заложил флигель и казарму, в которые должны были перейти на зиму команды этого поста. В Петровском же в это время строился пакгауз.

К осени 1852 года в личном составе экспедиции числилось:

В Николаевском 25 человек

В Петровском 23 человека

В командировке с Орловым, Ворониным, Бошняком и Петровым 16 человек

ИТОГО 64 человека

При ней было: 3 пушки трехфунтового калибра, 2 пуда пороха, 2,5 пуда свинца и 60 кремнёвых ружей, из которых 20 были негодны. Затем палубный ботик в 29 футов (8,7 м) длины и 6-весельный баркас — оба выстроенные в Петровском; 5-весельный вельбот, четверка, две гилякские лодки и одна трёхместная байдарка.

Таковы были наши средства к защите и передвижениям в крае, где, с одной стороны, мы были окружены местным населением, в несколько сот крат превышавшим нас численностью и способным восстать против нас при первом сколько-нибудь смелом и разумном к тому их подстрекательстве или при первом сколько-нибудь ошибочном или трусливом с нашей стороны шаге. С другой стороны, более двух миллионов маньчжуров могли легко по рекам Сунгари и Амуру выслать против нас такие силы, которые могли бы забросать нас шапками. Всякая надежда на помощь или на отступление была для нас невозможна. Ближайший к нам пункт Аян был отрезан от нас непроходимым тысячеверстным пустынным пространством.

При таком-то положении нам пришлось действовать и брать на себя всю тяжкую за то ответственность, какую, как мы видели, не решился взять на себя и генерал-губернатор. Если бы ещё при этом случилось нам потерять часть команды или возбудить неприятные столкновения, чего можно было ожидать каждую минуту, то нетрудно себе представить, как бы мы жестоко поплатились за смелые подвиги. Между тем, мы не только не были обеспечены материально, но нам отказали даже в священнике.

В 1852 году мы были как бы всеми забыты и отданы в жертву случайностям и голодной смерти. Поэтому всякий может судить, каково было тогда наше положение. Особенно тяжело было бедной жене моей, разделявшей наравне со всеми все трудности, опасности и лишения и имевшей больного ребенка, которому угрожала голодная смерть {Это была первая моя дочь Екатерина, которая умерла в скором времени от голода}, ибо жена сама кормить не могла, а кормилиц не было. Мне как отцу и начальнику, на котором за всех и за всё лежала полная ответственность перед Отечеством, конечно, было тяжелее всех. Убеждение, что действия наши клонятся к благу Отечества, единственно поддерживало в нас крепость духа, энергию и отвагу, столь необходимые при таких обстоятельствах. 24 августа на туземной лодке был привезён в Петровское совершенно больной приказчик Березин. Он сообщил, что заболел в селении Пуль, где туземцы и маньчжуры во все время его болезни весьма внимательно ухаживали за ним.

Вслед за Березиным прибыл с Сахалина Воронин; он сообщил, что бухты Дуэ и Вияхту открыты для южных, северных, северо- и юго-западных ветров, но что стоянку судов в бухте Дуэ можно сделать удобной, стоит лишь воспользоваться рифами, идущими от берега, именно провести по этим рифам насыпи, которые защищали бы бухту от упомянутых ветров. Широта мыса Дуэ, по наблюдению Воронина, оказалась та же самая, как и у Бошняка. Грунт в бухте вообще надёжный, берега приглубы и изобилуют каменным углём. Местность по речке Дуэ, которая имеет глубину на баре до 2 футов (0,6 м), а далее от 8 до 10 футов (от 2,4 до 3 м) удобна для заселения. "Чтобы воспользоваться минеральным топливом, — рассказал Воронин, — необходимо прежде всего обратить внимание на то, чтобы сделать удобную гавань для нагрузки судов". Кроме Дуэ, особое внимание надобно обратить на местность около селения Мгач как в отношении добычи каменного угля, так и в отношении удобства поселения. Она расположена между речками Мгач, Чернай и Мычнай, протекающими в небольшом расстоянии друг от друга. Недалеко от этих мест отсюда течет река Тымь. Затем заслуживает внимания бухта Уанды, в которую впадают две речки: Большая и Малая Уанды. Эта бухта защищена гораздо лучше Дуэ: с северо-запада её ограждает увалистый мыс Уанды, а с юга — остров и идущий от него к берегу риф. Пользуясь этим, здесь при небольшой затрате труда легко будет сделать для судов прикрытие и хорошую, спокойную стоянку. Речка Большая Уанды имеет глубину на баре 3 фута (0,9 м), а далее до 12 футов (3,6 м). Долина этой бухты представляет все удобства для заселения; берег бухты приглубый и чистый и каменного угля огромное количество. Эта местность, по мнению Воронина, одна из лучших на всем виденном им пространстве.

Устье протоки Вияхту расположено на 51°36 42" северной широты; вход в нее с моря, между лайдами, идет на юго-восток 79° и потом, по самой протоке, на юго-восток 12°. Глубина при устье в малую воду до 5 футов (1,5 м), а в прибылую до 9 и 10 (2,7–3 м); в самой же протоке глубина от 12 до 14 футов (от 3,6 до 4,2 м). Эта протока выходит из небольшого того же названия озера, имеющего 1 1/2 мили длины и 3/4 мили ширины; оно вообще заполнено лайдами и имеет глубину не более 10 футов (3 м). С востока в него впадает речка Вияхту. Берега озера вообще низменные, луговые, но есть и местности возвышенные, удобные для заселения, в особенности долина и берега речки и протоки. Здесь также много каменного угля. Сильное течение в протоке — от 3,5 до 5 узлов (от 6,5 до 9,3 км) — и банки, между которыми идет в неё узкий и довольно извилистый фарватер, делают вход в неё затруднительным и опасным.

По словам туземцев, на всем западном берегу острова нет ни одной сколько-нибудь закрытой бухты. Они говорили также Воронину, что суда плавают около этих мест вообще раннею весною, т. е. в то время, когда в лимане еще стоят льды, и что люди, съезжающие к ним с этих судов, делают насилия и буйства.

В то же время возвратился на ботике подпоручик Орлов и сообщил, что после некоторых попыток, сделанных им для определения лиманских фарватеров, он убедился, что без надлежащих паровых средств достижение этой цели невозможно.

Между тем, 20 августа гиляки привели в Петровское трех матросов, высаженных с китобойных судов в Тугурской губе. Они пришли едва живые и благословляли судьбу, что нашли, наконец, жильё, где можно есть по-человечески, ибо более полутора месяцев они питались кореньями, ягодами и юколой. В это время на петровском рейде стояли два китобойных судна: одно американское, другое из Бремена; я попросил к себе шкиперов этих судов, передал им людей и объявил, что они не имеют права бить китов и учинять бесчинства в наших водах, которые простираются до корейской границы.

Прибывший 8 октября лейтенант Бошняк сообщил, что, достигнув селения Ухта, он нашёл вою местность около него затопленною: вода в Амуре была выше весенней и только небольшое место около селения Пяхта оставалось открытым. Из селения Ухта он пошёл по протоке к югу; протока эта на всём своём пространстве, то-есть на протяжении 25 миль (46 км) на StO и потом около 20 миль (37 км) на юг, идёт между обрывистыми, возвышенными и частью низменными, затопляющимися водою луговыми берегами; она имеет ширину от 15 до 30 сажен (27–54 м), а глубину от 20 до 35 футов (от 6 до 10,5 м ), и на параллели 51°41'N, против Кизи, соединяется с главным фарватером Амура. Между этим фарватером и протокою лежит огромная равнина, покрытая в некоторых местах березняком и тальником и изрезанная различной ширины каналами, соединяющимися с главным фарватером Амура. По одному из этих каналов, имеющему глубину от 10 до 20 футов (от 3 до 6 м), он вышел против Кизи на главный фарватер, где обнаружил глубины от 30 до 110 футов (от 10 до 34 м). Упомянутая протока идёт под левым берегом Амура, и недалеко от неё тянутся горы, покрытые строевыми лесами из кедров, ели и частью клёна и дуба. С этих гор по низменным долинам текут несколько речек. Река Амур между берегами в этом месте имеет огромную ширину, более 26 вёрст. Главный фарватер, имеющий ширину более 2 вёрст, идёт посредине реки. По прибытии в Кизи Н. К. Бошняк нанял у туземцев лодку с двумя проводниками и приступил к промеру озера и реки Таба до водораздела между нею и морем. Глубина фарватера на озере, по которому вели его гиляки, оказалась от 15 до 25 футов (от 4,5 до 7,5 м); вода была выше ординара на 9 футов (2,7 м). Глубина в реке Таба от 6 до 10 футов (1,8–3 м); по словам туземцев, эта глубина не бывает менее 3 футов (0,9 м). Оставив лодку в озере, Н. К. Бошняк с казаком Парфентьевым и мангуном отправился пешком в залив Де-Кастри. По прибытии в залив он выбрал место для основания поста и нанял туземцев для заготовки леса. В Де-Кастри Бошняк назначил гиляка Ничкуна старшиной и вручил ему объявление на французском и английском языках для предъявления иностранным судам, буде таковые явятся в залив. В этом объявлении согласно данной ему мною инструкции от имени русского правительства заявлялось, что весь этот край до Кореи принадлежит России. В это же время Бошняк объявил туземцам, чтобы они слушали Ничкуна, и сказал им, чтобы они дали знать жителям окрестных деревень, расположенных по берегам Татарского пролива, что так как весь этот берег и река Суйфун принадлежат России, то всех его обитателей мы принимаем под свое покровительство. В селении Кизи Бошняк назначил старостой мангуна Ледена и объявил жителям, чтобы они его слушали и что все народы по берегам рек Уссури и Амура до Хинганских гор включительно мы принимаем под свою защиту и покровительство, так как вся эта страна русская. Затем Бошняк, спускаясь по Амуру, сделал подобные же распоряжения и объявления в селениях Лур, Пуль, Тымь и Кола.

Глава восемнадцатая. Работа в первой половине зимы 1852/53 г. и разрешение пограничного вопроса

Прибытие в Петровское бота «Кадьяк» и компанейского корабля. — Экспедиция Бошняка в Приамгуньский край 5 ноября 1852 года. — Донесение генерал-губернатору от 7 ноября 1852 года. — Письмо к нему. — Высочайшее повеление от 20 июня 1852 года. — Донесение генерал-губернатору от 4 декабря 1852 года о намерении занять Кизи и Де-Кастри. — Донесение Березина, Разградского и Бошняка. — Окончательное разрешение пограничного вопроса. — Исследование озер Самагиров и Чукчагиров. — Конец 1852 года.

В половине сентября прибыл в Петровское с казённым провиантом бот «Кадьяк». Командир его Шарыпов заявил мне, что вследствие ненадёжного состояния бота он итти в Петропавловск не может, почему и остается на зимовку в Петровском. Вслед за ботом 23 сентября пришел из Аяна на петровский рейд с товарами и запасами компанейский корабль. А. Ф. Кашеваров уведомлял меня, что присылает всего в весьма недостаточном количестве по той причине, что сам ныне получил весьма мало, и объяснял, что посылает компанейский корабль на свой страх только ввиду того, что после корвета «Оливуца» в Аян не приходило ни одно военное судно. Вместе с тем Кашеваров предупреждал меня, что командиру корабля не приказано оставаться на петровском рейде более двух суток. Итак, единственно по милости и добросердечию А. Ф. Кашеварова мы получили, хотя в ничтожном количестве, провизии.

По приведении всего, что у нас было, в известность оказалось, что чая, сахара и тому подобных, столь необходимых в пустыне запасов было до такой степени мало, что я оказался вынужденным разделить все это по числу лиц, находившихся в экспедиции. Водки и круп вовсе привезено не было, а товаров, потребных для туземцев, было так мало, что о выгодной торговле, которая могла бы возместить расходы казны на экспедицию (как указывало мне Главное правление Компании), и думать было нечего: их едва хватало только для командировок, то-есть для вымена от туземцев корма для собак и рыбы для людей и на приобретение от маньчжуров проса и водки. Медикаментов почти никаких не было прислано.

Такая экономия имела самое неблагоприятное влияние на здоровье команд: между людьми появились болезни и в особенности скорбут. Они задержали нас в Петровском настолько, что только к исходу ноября мы могли перебраться в Николаевск. Там наши помещения были хотя и сырые, но более удобные и просторные, нежели в Петровском. Наступившая холодная и ненастная зима более и более усиливала эти болезни и к 1 декабря трое людей не выдержали и сделались её жертвой.

Сношения наши с местным населением становились всё более и более дружественными благодаря тому, что мы не позволяли себе благодетельствовать их нововведениями, противными складу их жизни и укоренившимся обычаям, а соблюдали во всём должную справедливость и не только не производили каких-либо насилий, но и не оставляли ни малейшей их услуги без вознаграждения. Местное население по видимому понимало всё это и ценило, что отчётливо выразилось в участии, которое оно выказало при открывшихся между командами скорбутных болезнях. Местные жители охотно доставляли черемшу и другие коренья, которые, по их понятиям, помогают от этой болезни.

Несмотря на все невзгоды, дух в командах и в особенности в офицерах не ослабевал. Мы надеялись, что после важных результатов наших исследований правительство даст, наконец, экспедиции надлежащие средства для достижения поставленной цели.

Нам, во-первых, предстояло окончательно разрешить пограничной вопрос, то-есть определить истоки рек Амгуни и Горина, обследовать озёра Самагиров и Чукчагиров и реку Бичи. Вместе с тем мы должны были прекратить злонамеренные слухи, распускавшиеся о нас на Амуре, и, наконец, приобрести от маньчжуров необходимые запасы для того, чтобы обеспечить дальнейшие командировки и исследовать Амур до реки Хунгари.

В этих видах были сделаны мною новые командировки в Приамгуньский край. Лейтенанту Бошняку я дал казака и 5 ноября отправил его с приказанием следовать на собаках по берегу реки Амгунь и стараться достигнуть её истоков из Хинганского хребта, а оттуда проехать по направлению хребта к югу, до истока реки Горин. Затем, поднимаясь по этой реке, перевалить на озера Самагиров и Чукчагиров, осмотреть их и возвратиться по Амгуни в Петровское. Если слухи о появлявшихся в этих местах миссионерах, распускающих о нас злонамеренные басни, справедливы, то стараться внушить населению, чтобы оно подобных людей доставляло в Николаевск, за что все будут вознаграждены.

Мичману Разградскому и приказчику Березину поручалось, следуя вверх по Амуру и производя расторжку с местным населением и маньчжурами, стараться приобретать у них спирт, чай и просо; достигнув селения Кизи, Разградскому отправиться далее до устья реки Хунгари, а Березину в Кизи ожидать прибытия Разградского. Березин должен был в это время основать склад наших товаров ввиду занятия нами этого пункта, а Разградский, достигнув устья Хунгари, — осмотреть местность в его окрестностях и войти в сношения с туземцами селения Хунгари в связи с предполагаемым основанием там нашего поста; собрать сведения о пути от этого пункта к заливу Хаджи и вообще о путях, ведущих из долины Амура к побережью Татарского пролива; наконец, осмотреть правый берег Амура между устьями рек Горин и Хунгари, возвратиться в Кизи и оттуда вместе с Березиным следовать в Петровское.

На время отсутствия из Николаевского поста Бошняка и Разградского начальником поста оставался мичман А. И. Петров.

7 ноября с почтой, отправленной с тунгусом в Аян, я сообщил генерал-губернатору Н. Н. Муравьёву: а) о результатах исследований Бошняка, Воронина и Орлова; б) о положительной невозможности при наших ничтожных средствах без присылки в экспедицию надлежащего судна с паровым двигателем определить лиманские фарватеры; в) об инструкциях, данных мной Бошняку, Воронину, Орлову и Разградскому; г) о несомненном присутствии золотых россыпей в верховье реки Б. Иска и в особенности в узле гор на истоках рек Амгуни, Немилена, Зеи и Буреи; д) о сделанных уже мной приготовлениях, чтобы к весне 1853 года окончательно занять постами залив Де-Кастри и ближайшее к нему на Амуре селение Кизи как первоначальные и опорные пункты, из которых согласно представленному уже мной плану начать исследование прибрежий Татарского пролива до корейской границы и рек Амура и Уссури; е) о намерении в ту же навигацию занять военным постом на Сахалине залив Уанды и, наконец, ж) в заключение объяснил настоящее положение экспедиции.

В частном письме от того же числа я писал, между прочим, Н. Н. Муравьёву: "Посланный к Вам Н. М. Чихачёв с объяснениями о необходимости представляемых мной решительных здесь действий и обстоятельства, изложенные в предшествовавшем и настоящем донесении моём, дают всем нам надежду, что при ходатайстве Вашего превосходительства обратят, наконец, на этот край серьёзное внимание, а равно н на нас, горсть людей, как бы забытую всеми и брошенную на жертву в пустыне. Не теряю надежды, что мне дадут надлежащие разрешения не к паллиативным, вредным и гибельным для края действиям, а к действиям решительным, вызываемым важными обстоятельствами, встречаемыми на месте, и сообразно с этим дадут, наконец, средства для достижения важной государственной цели, которую неуклонно преследует вверенная мне экспедиция, не страшась ни тяжкой ответственности, ни опасностей, ни лишений. Только эта надежда одушевляет меня и моих неутомимых благородных сотрудников, которые с твёрдостью духа переносили все трудности и опасности; но всему на свете есть предел, переступать который не следует".

1 декабря 1852 года я получил из Аяна с нарочным тунгусом предписание и письмо от генерал-губернатора от 28 июля 1852 года с приложенным при нём повелением государя от 20 июня, объявленным Н. Н. Муравьёву в письме начальника Главного морского штаба князя А. С. Меньшикова. Вот сущность этого письма: "Содержание отношения Вашего ко мне от 28 апреля 1852 года, — пишет князь Меньшиков, — последовавшего, вследствие донесения Вам начальника Амурской экспедиции капитана 1-го ранга Невельского, я докладывал государю. Государь, вследствие объяснения канцлера графа Нессельроде, остается при желании соблюдать крайнюю осторожность и неспешность при установлении мирных и прочных сношений наших с гиляками и другими племенами, обитающими только лишь около устья Амура, о чем было уже сообщено Вам графом Нессельроде. Ныне и мне поручено повторить Вам, чтобы неспешность и осторожность были на первом плане. Государь поэтому не изволил утвердить занятие селения Кизи, лежащего на правом берегу реки Амура и залива Де-Кастри, а также отправления экспедиции для исследования побережья Татарского пролива и рек Амура и Уссури; что же касается до вступления в сношения с русскими, о поселении которых выше устья Сунгари имеются сведения, то государь в отклонение вреда, который они могут принести нашим предприятиям, приказал не возбранять вступать с ними в сношения, но не иначе, как через гиляков или тунгусов, как признается удобным, но отнюдь не через команды офицеров, или кого-либо из приказчиков, посланных по реке Амуру или берегом. При этом предоставляется объявлять им прощение за услуги, которые будут ими оказываемы". Препровождая при предписании это повеление государя, генерал-губернатор требовал его точного и непременного с моей стороны исполнения и писал, что в отношении русских беглых следует стараться сколь возможно скорее исполнить желание государя чрез верных нашим интересам гиляков и поспешить сообщить ему верные об этих беглых сведения.

В письме ко мне от того же числа (28 июля 1852 года) Николай Николаевич, между прочим, писал, что ожидает от меня дальнейших сведений о состоянии края, на основании которых он поспешит лично ходатайствовать в С.-Петербурге об осуществлении лишь некоторых из моих представлений, учитывая, что граница наша с Китаем должна итти по левому берегу Амура и что главный наш порт на востоке должен быть Петропавловск (на Камчатке), для которого, собственно, и полезно обладание Амуром.

Таковы были повеления, полученные мной в то время. Ясно, что в С.-Петербурге чего-то опасались, а в Иркутске придавали главное значение на отдалённом нашем востоке Петропавловску; важнейшие же вопросы, как пограничный и в особенности вопрос морской, обусловливавший важное значение для России этого края в политическом отношении, — вопросы, к разрешению которых напрягала все усилия Амурская экспедиция, были как в С.-Петербурге, так равно и в Иркутске совершенно упущены из вида. На моей совести лежало навести на них высшее правительство; а чтобы достигнуть этого, надобно было действовать решительно, то-есть несогласно с инструкциями, которые не соответствовали ни этой главной цели, ни местным, встречаемым нами обстоятельствам, ни положению и состоянию края и его обитателей. Весьма естественно, что на подобные распоряжения я не мог ничего отвечать, кроме того, что предписание получил и действую так-то.

Подобный ответ я послал с нарочным из Петровского и на эти распоряжения. Препровождая при нем генерал-губернатору инструкции, данные мной Бошняку и Разградскому, я вместе с тем представлял Н. Н. Муравьёву: а) о непременном моем намерении в феврале наступающего 1853 года занять залив Де-Кастри и обосноваться в соседнем с ним селении Кизи; б) послать из залива Де-Кастри с открытием в нем навигации экспедицию для изучения побережья к югу от Де-Кастри с целью отыскания на нём гавани и наблюдения за появлявшимися с ранней весной в Татарский пролив иностранными судами и в) сообщил генерал-губернатору о сделанных мною капитанам иностранных судов заверениях о принадлежности этого края до корейской границы включительно России. В заключение я писал Николаю-Николаевичу: "Только этими решительными мерами при ничтожных у нас здесь средствах представляется возможность предупредить могущие быть на этот край покушения. Здесь нет и быть не может каких-либо земель или владений гиляков, мангунов, нейдальцев и других народов в том смысле, как то понимается между образованными нациями. Эти народы не имеют ни малейшего понятия о территориальном разграничении. Что же касается до того, возможно ли исполнить высочайшую волю о вступлении в сношение с беглыми русскими без посылки на Амур офицера, то я, собрав более подробные сведения, не премину довести их до Вашего превосходительства".

Препровождая это в Аян, я просил начальника Аянского порта и иркутского губернатора К. К. Вейцеля доставить это донесение и письмо Н. Н. Муравьёву сколь возможно поспешнее.

18 декабря возвратились из командировки Разградский и Березин. Разградский донёс мне, что 20 ноября он достиг селения Сусу (до которого раньше доезжал Чихачёв). Оттуда он поехал вверх по реке, к правому её берегу, и через 40 вёрст (42,6 км) достиг селения Хальво. Отсюда он проехал до устья реки Хунгари и селения того же имени. Прибыв в Хунгари 25 ноября, он остановился для отдыха, сделав всего 270 вёрст (288 км). Широта устья реки Хунгари 50°2'N, а долгота примерная около 137°O от Гринвича.

Жители селения Хунгари, гольды¹²⁵, приняли Разградского радушно. Он объявил им, что вся страна по реке Амуру до гор по реке Уссури принадлежит России, что мы принимаем их под свою защиту и покровительство и намерены около них поселиться. Всё это гольдами принято было с удовлетворением. Местность около селения возвышенная и, повидимому, удобная для заселения. Туземцы объяснили Разградскому, что река Хунгари на небольшом пространстве от устья имеет значительную глубину и медленное течение, далее же она довольно мелка и быстра. Поднимаясь вверх по реке около 60 вёрст, они из селения Удли переваливают на реку Адли, впадающую в Хунгари с правой стороны; проехав по перевалу и по этой речке около 20 вёрст, или полдня езды на собаках, гольды переваливают через хребет в истоки речки Мули, правого притока реки Тумнин; по ней до устья её едут 4 дня на собаках (около 120 вёрст). От устья реки Мули по реке Тумнин до моря, а дальше по берегу моря до залива Хаджи едут два дня (то-есть 70 вёрст); следовательно, этим путём до залива Хаджи из селения Хунгари туземцы ездят от 7 до 8 дней (то-есть расстояние около 300 вёрст). Путь этот, по их словам, весьма удобен, ибо здесь не встречается крутых и высоких гор. Кроме того, гольды сообщили, что с реки Уссури есть много путей в закрытые бухты, что гольды каждый год ездят на морские промыслы, видели на море большие суда, а на них приезжают какие-то люди, которые бранят лоча (русских).

Приказчик Березин сообщил, что он основал в Кизи временный склад у мангуна Ледена; что жители ожидают нашего здесь, окончательного водворения и, наконец, что у маньчжуров, встреченных им на пути в Кизи, а равно и приезжавших в это селение, он выменял саки (маньчжурской водки)¹²⁶, чаю и проса.

Вслед за Разградским возвратился в Петровское и Н. К. Бошняк. 24 декабря он сообщил мне, что, прибыв 20 ноября в селение Самари на реке Амгуни, до которого доезжал Н. М. Чихачёв, он с проводниками отправился к Хинганскому хребту вверх по реке Ами, впадающей у этого селения с левой стороны в реку Амгунь. Поднявшись по этой речке на SW1/2W около 70 вёрст, он достиг подошвы Хингана и стойбища (груды камней), от которого местные жители ходят в горы на промысел. Широта этого пункта по полуденной высоте оказалась 52°18'N, а приблизительная долгота 134°32'O. От этого пункта он поехал в юго-западном направлении к Хингану на StW1/2W и, проехав около 40 вёрст, прибыл ко второму стойбищу Пильнан-Ами. Отсюда он поехал вдоль Хингана в том же направлении и через 35 вёрст (36 км) прибыл в стойбище, находящееся близ главного истока реки Амгуни и состоящее из большой юрты. Отсюда гиляки и мангуны на лыжах переваливают через хребет и выходят к истокам притока Буреи, речки Ляшани, при устье которой, по словам их, находится русская юрта с крестом (то-есть часовня). В этом месте гиляки, мангуны и другие с Буреи, Горина, Амгуни и с озёр Чукчагирского и Самагирского сходятся для меновой торговли. На вопрос, заданный Бошняком проводникам и встреченным им здесь трём туземцам с Буреи, нельзя ли на собаках или оленях перевалить здесь через Хинганский хребет, они отвечали: а) на собаках ехать нельзя, оленей же здесь совсем нет, за неимением для них пастбищ; б) о селении русских около Амура они слышали, но добраться до этого селения иначе нельзя, как на лодке. Н. К. Бошняк продолжал свое путешествие вдоль Хингана, по румбу SSW1/2W и, проехав по этому пути 35 вёрст, достиг другого стойбища у главного истока реки Горин; широта его по меридиональной высоте солнца оказалась 51°10'N, долгота 133°50'О. Отсюда, по показанию гиляков и мангунов, Хинганский хребет до реки Амура и амурских щёк тянется в том же юго-юго-западном направлении и затем, переходя реку Сунгари, направляется к югу до Полуденного Большого моря¹²⁷.

Итак, Орлов и Бошняк были первыми и единственными лицами, которые астрономически определили истоки рек Уды, Тугура, Немилена, Амгуни и Горина, а также направление Хинганского хребта между 51 и 64° параллелями — хребта, который по трактату 1689 года принят за направление границы нашей с Китаем. Они первые, таким образом, фактически доказали, что граница России с Китаем от верховья реки Уды идет не на восток-северо-восток к Охотскому морю, как до этого предполагали и как показывалось на всех картах и в географиях, но на юго-юго-запад. Хребет, пересекая Амур выше устья Сунгари, направляется между этой рекой и Уссури до Японского моря и Кореи¹²⁸; следовательно, согласно точному смыслу первого пункта Нерчинского трактата 1689 года весь Нижнеамурский и Уссурийский бассейны до моря принадлежат России, а не Китаю, как, к несчастью, было тогда убеждено и старалось убедить других наше Министерство иностранных дел. Итак, в 1852 году Амурской экспедицией был положительно разрешён пограничный вопрос.

"Путь от истоков реки Амгуни до истоков реки Горин на пространстве более 180 вёрст был, — так доносит Бошняк, — ужасно затруднителен и утомителен; мы по всему этому пустынному и дикому пути, где до нас не проходил ни один европеец, шли пешком на лыжах, по колена в рыхлом снегу и прокладывали дорогу для нарт, тянувшихся за нами с провизией и кормом для собак. Мы прошли его в 10 суток и в продолжение всего этого времени имели ночлеги на снегу под открытым небом при морозе, достигавшем более 30° по Реомюру".

Определив главный исток Горина, Н. К. Бошняк поехал вниз по этой реке на SO1/2O; проехав 40 вёрст, достиг селения Нин; из этого селения, следуя по течению реки на OSO1/2O, через 35 вёрст (37 км) прибыл в селение Леки, расположенное при устье речки того же имени, впадающей справа в реку Горин. Отсюда Горин течет к востоку-северо-востоку. Следуя в этом направлении, Н. К. Бошняк через 45 вёрст (48 км) 3 декабря 1852 года достиг селения Гори, того именно пункта, от которого Н. М. Чихачёв отправился по Горину до его впадения в Амур.

Отсюда Бошняк поехал к северу на озеро Самагиров и прибыл в селение Сали, расположенное на южном берегу озера. Из Сали, следуя по берегу Самагирского озера на восток-северо-восток, он через 30 вёрст достиг селения Вево. Отсюда поехал вдоль берега на северо-северо-восток и прибыл в селение Бери, расположенное в северной оконечности озера Самагиров. Бошняк определил, что озеро Самагиров тянется с юго-запада на северо-восток на пространстве около 50 вёрст¹²⁹. С этого озера из селения Дери по речке того же имени Бошняк, проехав 20 вёрст в северо-северо-восточном направлении, достиг протоки Чуля, соединяющей эту речку с озером Чукчагиров. Следуя по этой протоке на N1/2W, спустя 20 вёрст он достиг селения Чуля, на южном берегу Чукчагирского озера. Из Чуля Н. К. Бошняк поехал вдоль берега озера на восток-северо-восток и спустя 20 вёрст достиг селения Кика. Из этого селения, следуя вдоль берега к северо-востоку, через 25 вёрст он прибыл в селение Песа, самый северный пункт на озере. Из Песа, следуя на юго-запад, он проехал 20 вёрст и достиг селения Ча, расположенного в долине речки Ольджикан, вытекающей из этого озера и впадающей в реку Амгунь, и через 20 вёрст достиг её устья, при котором на реке Амгуни расположено селение Дульбика, то самое, до которого доходил по Амгуни Н. М. Чихачёв. Из вышесказанного видно, что Чукчагирское озеро тянется от запада-юго-запада к востоку-северо-востоку на пространстве около 40 вёрст и что оно соединяется водным путём с озером Самагиров и с рекой Амгунь. Бошняк вернулся в Петровское, следуя по рекам Амгуни и Амуру и по Амурскому лиману.

"Берега озёр Чукчагирского и Самагирского, а равно и верховьев рек Горин и Амгунь, — по словам Н. К. Бошняка, — изобилуют превосходными строевыми лесами, преимущественно лиственницей, кедром и елью. По словам местных жителей, озёра эти глубоки и изобилуют рыбой. Берега эти вообще возвышены и на них, — повидимому, есть местности, удобные для заселения земледельцами, образ жизни и язык населения, самагиров и чукчагиров, одинаковы с обитателями реки Амгунь, то-есть тунгусов. Самагиры и чукчагиры вообще кротки, добродушны и привязаны к русским; доказательством этого служит то, что из являвшихся к ним трёх человек, которые разглашали о нас дурные слухи и подстрекали их уничтожить нас, они двоих прибили и прогнали, а одного убили.

Во всех селениях, в которых Н. К. Бошняк останавливался, он объявлял туземцам, что так как весь этот край до моря принадлежит России, то всех жителей мы принимаем под свою защиту и покровительство.

К наступавшему новому 1853 году, подобно как и к предшествовавшему, все мои благородные сотрудники были в сборе, чтобы встретить и этот год как бы в одной родной семье.

После разрешения пограничного вопроса нам оставалось в 1853 году приступить к окончательному разрешению второго вопроса — морского — и вместе с этим в следующую навигацию принять меры к предупреждению и устранению всяких покушений на этот край с моря. Для этого следовало занять залив Де-Кастри и ближайшее к нему на реке Амуре селение Кизи, так как Де-Кастри представляет ближайшую к Николаевскому на берегу Татарского пролива местность, из которой нам было бы удобно наблюдать за действиями иностранных судов в проливе в то время, когда Амурский лиман бывает еще покрыт льдом. Занятие этого пункта было выгодно нам ещё в том отношении, что при наших небольших средствах мы могли начать исследование берега к югу. Занявши же залив Де-Кастри, необходимо было основаться и в селении Кизи, так как оно по удобству сообщения с заливом могло служить прекрасным депо для Де-Кастри. Я хорошо понимал, что подобное распоряжение с моей стороны в высшей степени дерзко и отчаянно и что оно может повлечь за собой величайшую ответственность. Но ввиду того, что только такими решительными мерами представлялась возможность разъяснить правительству важное значение для России Приамурского и Приуссурийского бассейнов, я решился действовать энергично; личные расчеты и опасения я считал не только неуместными, но даже преступными. Все мои сотрудники, одушевлённые моей решительностью, готовы были на все лишения, трудности и опасности, которые нам готовил новый 1853-й год.

Глава девятнадцатая. Занятие Кизи и Де-Кастри. Первые сведения о заливе Хаджи [Советская гавань]

Цель дальнейших командировок. — Инструкция Петрову от 5 января 1853 года. — Инструкция Березину и Разградскому от 8 января 1853 года. — Инструкция Бошняку от 12 февраля. — Донесения А. И. Петрова. — Повеление государя Николая Павловича; сообщённое 28 сентября 1852 года генерал-губернатору великим князем Константином Николаевичем. — Мое донесение генерал-губернатору от 25 февраля 1853 года. — Депеша Главного правления Компании от 15 октября 1852 года о доставлении в 1853 году парового баркаса для экспедиции. — Занятие залива Де-Кастри и основание склада в селении Кизи. — Цель командировки Разградского и Орлова вверх по Амуру. — Донесения Разградского от 21 апреля и Бошняка от 15 апреля 1853 года. — Предписание управляющего морским министерством генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича.

Несмотря на все старания доктора Орлова, скорбут между командами держался упорно, так что около 1/3 команды была больна им, но благодаря бога значительной смертности не было. Добывая от маньчжуров водку, просо и чай, от туземцев свежую рыбу и от тунгусов в малом количестве оленину, мы имели возможность довольствовать больных свежей пищей. Это обстоятельство имело благотворное влияние: больные вскоре начали поправляться.

Между тем, в видах пополнения пробела в исследованиях Приамгунского края (который представлял немаловажное экономическое значение) с целью обеспечить занятие залива Де-Кастри и селения Кизи для добывания необходимых больным запасов были отправлены мной в командировку Петров, Раэградский и приказчик Березин. Мичман Петров был послан на двух нартах с тунгусом и казаком 7 января. Ему приказано было проехать по берегу Амгуни до селения Кевритин, из которого туземцы ездят на реку Бичи, и следовать по той дороге, по которой они ездят на эту реку; осмотреть по возможности эту реку и, собрав о ней сведения, обратить главное внимание на леса, произрастающие в её долине, и на удобства сообщения Бичи с Амуром и Амгунью; затем перевалить на правый берег Амура в селение Тенже, собрать сведения о пути из него в селение Чеме, лежащее в южной части лимана недалеко от мыса Лазарева, и исследовать — не может ли этот путь служить удобным внутренним сообщением реки Амура с южной частью лимана.

9 января на трёх нартах, запряжённых собаками, с тремя казаками были отправлены вверх по Амуру мичман Разградский и приказчик Березин. Им было приказано: 1) следовать вверх по реке и производить расторжку с населением и могущими встретиться торгующими маньчжурами, стараться добывать от них просо, чай, водку и необходимые для больных запасы; 2) в селении Пуль, лежащем на середине пути от Николаевского до Кизи, оставить для Н. К. Бошняка, который должен был проследовать здесь в залив Де-Кастри, сухари и корм для собак; 3) достигнув селения Кизи, Березину со всеми остальными товарами и запасами остаться в нём до прибытия Бошняка и содействовать этому офицеру; 4) в продолжение пребывания своего в Кизи Березин приготовляет, если возможно при помощи местного населения, лес около селения Котово (в двух верстах от Кизи), имея в виду, что с открытием навигации из этого леса здесь должен быть основан наш пост; б) Разградскому с добытыми запасами как можно поспешнее возвратиться в Петровское. 2 февраля 1853 года Разградский прибыл в Петровское и сообщил, что все запасы для экспедиции в Де-Кастри заготовлены и что эта экспедиция совершенно обеспечена. Вследствие этого я 12 февраля отправил лейтенанта Бошняка занять залив Де-Кастри и исследовать из этого залива берег к югу. Бошняк отправился на трёх нартах с двумя казаками: Парфентьевым и Васильевым и тунгусом Ивановым. Ему приказано было: 1) по прибытии в Де-Кастри собрать местное население и в его присутствии поднять русский военный флаг в знак занятия залива; 2) с помощью населения приступить к постройке помещения для людей и приобрести хорошую лодку, на которой можно было бы с открытием навигации начать исследование берега к югу; 3) при этом исследовании стараться непременно достигнуть залива Хаджи, в чем Березин всеми средствами должен помогать Бощняку из Кизи; 4) во время пребывания в заливе Де-Кастри и при исследовании берега к югу наблюдать за действиями иностранных судов в Татарском проливе, а в случае встречи с ними объявлять от имени русского правительства, что вся эта страна до Кореи и остров Сахалин составляют русские владения и что поэтому всякие произвольные распоряжения с их стороны в этих местах не могут быть допускаемы и влекут за собой ответственность; 5) собирать всевозможные сведения о путях, ведущих из залива Хаджи на Амур, и о характере берегов к югу, обращая главное внимание на то, не имеется ли на этом берегу закрытых бухт и сообщения с Амуром и Уссури; 6) стараться по возможности подробно осмотреть залив Хаджи, в особенности если он окажется таким, как говорит о нём местное население; 7) иметь в виду, что в марте месяце будут высланы в Кизи два или три человека для подкрепления поста в заливе Де-Кастри; эти люди должны оставаться в посте во время отсутствия Бошняка; и, наконец, 8) о всяком особом случае, а особенно появлении иностранных судов стараться через Кизи давать мне знать как можно поспешнее.

6 февраля возвратился в Петровское Петров, а 10 февраля пришла из Аяна почта с тунгусом. Петров сообщил о своей командировке следующее:

К селению Кевритин, на реке Амгуии в 70 верстах от её устья с W на WtS, на протяжении около 38 вёрст идет извилистая протока Джагдаха, соединяющая озеро того же имени с Амгунью; ширина этой протоки от 20 до 30 сажен (36–54 м), а глубина, по словам местного населения и частью по его измерению, около 6 футов (1,8 м). На этой протоке, не доезжая около 15 вёрст до озера, находится селение нейдальцев Хаидус. До этого селения берега протоки низменны, покрыты тальником, тонким березняком и осинником, а от него (равно как и берега озера Джагдаха) увалисты, местами скалисты и покрыты тонкой лиственницей, елью и берёзой. Озеро Джагдаха имеет в длину до 3 вёрст с юго-запада на северо-восток, а в ширину до 2 вёрст. В это озеро впадают две речки: Учан и Поцель; перевал отсюда в долину Бичи идёт по реке Учан, устье которой, по наблюдению Петрова, оказалось в широте 52°52'N и в долготе 130°3'O. Проехав до вершины речки Учан около 50 вёрст на юг, Петров достиг небольшого хребта, из которого берёт эта речка свое начало. Пройдя отсюда в юго-западном направлении через хребет, около 15 вёрст, он прибыл на реку Бичи. Широта этого пункта 52°22'N, а счислимая долгота 137°50'О. От этого пункта река Бичи на протяжении 175 вёрст течёт до озера Удыль, в которое впадает; направление её восточно-юго-восточное, а около озера — восточное. Далее вверх, по словам туземцев, она имеет направление северо-западное, западное и юго-западное, причём истоки её находятся вблизи озера Самагиров, до которого около 150 вёрст; следовательно, всё течение этой реки около 225 вёрст. По словам местного населения, на протяжении около 150 вёрст от озера Удыль река Бичи имеет глубины не менее 4 футов (1,2 м). В этой части течения нет ни порогов, ни шиверов, далее же она мелководна н порожиста.

Проехав от этого пункта вниз по реке Бичи на восток-юго-восток до 10 вёрст, Петров встретил две большие лодки; ехавшие в них люди объяснили ему, что это лодки жителей озера Удыль. Берега реки Бичи до озера Удыль то увалисты и возвышенны, то низменны и тундристы; они покрыты мохом, лиственницей и елью, но последняя не толще 10 вершков (45 см). Ближе к устью встречаются осина и березняк. Вдоль левого берега реки на расстоянии от одной до двух вёрст тянутся возвышенности, которые местами подходят утёсами к самой реке. По словам туземцев, как в верховьях этой реки, так и по склону возвышенности растут в большом количестве толстые (до полутора обхватов) лиственницы, сосны, кедры и ели. В реке Бичи много различного рода рыбы, в лесах, среди которых она протекает, — соболей и лисиц. Долина этой реки представляет одно из лучших мест для звериного промысла.

Окончив обследование Бичи, Петров отправился в селение Тенже. Здесь он старался нанять проводника, чтобы проехать в селение Чеме, но никто не брался провожать его через горы. По сведениям туземцев, этим путём до лимана около 75 вёрст.

С почтой из Аяна я получил от генерал-губернатора от 6 ноября 1852 года уведомление, в котором тот сообщил: 1) что государь по его настоянию приказал уплатить Российско-Американской компании из земских сборов Восточной Сибири за убытки, понесённые ею при потоплении барка «Шелехов», 36 121 руб.; 2) из этих боров отчислить 100 000 руб. в вознаграждение Компании за убытки, которые она может понести в связи с попытками правительства установить сношения с гиляками и дальнейшими действиями правительства в земле гиляков.

Вследствие этого управляющий Морским министерством генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич 28 сентября сообщил генерал-губернатору, что все расходы в случае каких-либо особых надобностей для экспедиции производить из этих же 100 000 руб., входя по этому с особыми представлениями.

Предписанием от 28 сентября генерал-губернатор уведомил меня, что вследствие представлений моих он одновременно сообщает камчатскому губернатору и начальнику Аянского порта: а) чтобы впредь в экспедицию назначили людей здоровых и хорошего поведения; б) чтобы все суда, назначенные к плаванию между Петропавловском и Аяном, совершали не один, а два рейса и заходили бы каждый раз в Петровское, и чтобы при этом экспедиции оказывалось возможное содействие; б) чтобы командиры судов все мои требования исполняли в точности и без отговорок; д) чтобы все предметы, потребные для экспедиции, были доставляемы по моим требованиям своевременно; е) чтобы доставка запасов, товаров и прочего была производима на судах Российско-Американской компании.

Эти бумаги показывали уже, что правительство начало наконец обращать на экспедицию больше внимания.

25 февраля была отправлена из Петровского почта в Аян; с ней я послал донесение генерал-губернатору, препровождая при этом копии данных мной Бошняку, Петрову и Раэградскому инструкций.

Сообщив цель и последствия командировок, положение экспедиции и причины, побудившие меня занять ныне же залив Де-Кастри и селение Кизи, я в заключение писал:

"Из этого Ваше превосходительство изволите видеть, что залив Де-Кастри и селение Кизи ныне занимаются и что из залива с открытием навигации начнутся обследования берега к югу, в видах разрешения морского вопроса, обусловливающего важное значение для России этого края. Вместе с тем примутся меры к возможному предупреждению всяких иностранных покушений на край с моря. За сим ввиду полученного ныне высочайшего повеления от 28 сентября мне остаётся надеяться, что при ходатайстве Вашего превосходительства высшее правительство утвердит упомянутые распоряжения мои и даст экспедиции надлежащие средства, согласно моим представлениям, для фактического заявления, что Приамурский и Приуссурийский края с островом Сахалин составляют принадлежность России".

С этой же почтой депешею от 15 октября 1852 года Главное правление Российско-Американской компании уведомило меня, что оно вследствие полученного им сообщения от генерал-губернатора сделало распоряжение о доставлении через Аян в экспедицию парового 16-сильного катера, двух гребных судов, запасов и товаров, согласно моему требованию от ноября 1851 года, и о присылке двух рыболовов с надлежащими снастями.

Вслед за отправкой почты 15 марта 1853 года я получил с нарочным из залива Де-Кастри донесение от лейтенанта Бошняка, в котором тот уведомлял меня, что по прибытии в Де-Кастри он 4 марта созвал местное население и с поднятием военного флага занял залив Де-Кастри. "В настоящее время, — писал Бошняк, — мы с помощью гиляков приступаем уже к постройке флигеля длиной в 3 сажени (5,5 м), шириной в 2 сажени (3,6 м). Приказчик Березин сообщал мне в то же время из Кизи, что он обосновался в селении Котово. Таким образом в марте 1853 года нами были заняты Де-Кастри и Кизи.

Как Березин, так и Бошняк в своих донесениях просили меня пополнить их запасы и товары, а потому я сейчас же отправил на двух нартах вверх по Амуру сухари и различные запасы с мичманом Разградским и двумя казаками. Офицеру этому приказано было доставить всё в Кизи Березину с тем, чтобы последний отправил к Бошняку в залив Де-Кастри одного из казаков с частью продовольствия и запасов, остальные же оставил у себя; сведения, доставленные от Бошняка, отправил бы немедленно, а по уходе Бошняка из залива к югу возвратился с донесением ко мне, оставив в селе Котове при запасах казака. Сообщая это распоряжение Бошняку, я писал, чтобы по отплытии из Де-Кастри он оставил при посте казака, снабдив его упомянутым объявлением на случай прибытия в залив иностранного судна. Вместе с тем я извещал его, что взамен него в залив Де-Кастри при первой возможности будет выслан другой офицер. Так как запасов для больных было мало, то вслед за Разградским был командирован до селения Пуль подпоручик Орлов. Ему приказано было, во-первых, добыть провизии, а во-вторых, рассеять распространявшиеся тогда слухи о появлении на Амуре около селения Пуль миссионеров, разглашавших о нас злонамеренные слухи и угрожавших, что будто бы с открытием навигации для уничтожения наших постов спустятся в большом числе маньчжуры.

22 марта я с доктором Орловым отправился на нарте в Николаевское {Им заведывал тогда Петров.} для осмотра работ и больных. По прибытии туда я нашел, что больные поправляются, а лес для предстоящих построек по возможности заготавливается. Вместе с тем гиляки мне рассказали, что в то время, как северная часть лимана бывает заперта льдами, южная открытая часть не только свободна от них, но и совершенно спокойна; поэтому я приказал Петрову с прибытием в Николаевское из Кизи Разградского оставить его у себя и приготовить к открытию навигации на Амуре стоящие баркас и 4-весельную шлюпку, так чтобы можно было оба эти судна послать в южную часть лимана, как только она очистится ото льда.

Сделав это распоряжение, я к 5 апреля возвратился в Петровское и 10-го числа отправил в Николаевское подпоручика корпуса штурманов А. И. Воронина, приказав ему со вскрытием реки Амура отправиться вместе с Разградским на 4-весельной шлюпке и 6-весельном баркасе к мысу Пронге. А. И. Воронин должен был на четвёрке проследить канал {По сведениям от туземцев, этот канал глубже других, прибрежных, которые были тогда нам известны.}, идущий из реки близ мыса Пронге к середине лимана, стараясь при этом, если возможно, соединиться в Сахалинском канале с Разградским. Последнему я предписал следовать от того же мыса Пронге под берегом до мыса Лазарева и оттуда выйти на Сахалинский для соединения с А. И. Ворониным.

Таким образом я хотел сделать последнюю попытку: не удастся ли с нашими ничтожными средствами определить направление и состояние главных фарватеров Амурского лимана.

В Петровском, между тем, исправлялся к навигации бот «Кадьяк» и заготовлялся лес. Команды оправлялись. 16 апреля прибыл туда Орлов с вымененными им у маньчжуров на товары просом и чаем и сообщил, что, достигнув селения Пуль, он узнал, что на Амуре действительно были два миссионера, но туземцы их прибили и прогнали; что же касается до распущенного слуха, что будто бы маньчжуры спустятся, чтобы уничтожить наши посты, то по всем собранным им сведениям среди гиляков и маньчжуров этот слух оказался ложным. Маньчжуры в селении Пуль не только не думали об этом, но, напротив, выражали удовольствие, что мы поставили посты в Кизи и Де-Кастри, ибо опасались, чтобы кто-либо другой не занял этот край, так как их правительство оставляет его без всякого наблюдения. Наконец, они выразили желание, чтобы мы поселились выше по Амуру, ближе к Сунгари, дабы им удобнее было вступать с нами в торговые сношения.

26 апреля из Кизи в Николаевское прибыл Разградский. Бошняк прислал мне с ним донесение из Де-Кастри. Разградский через нарочного сообщил мне: "1) что, следуя по Амуру, он убедился, что все гиляки к нам расположены и довольны, что мы поселяемся в Кизи; 2) что являвшихся сюда с различными злонамеренными о нас слухами двух человек они прибили (одного до полусмерти) и прогнали; 3) что надобно теперь надеяться, что с их помощью сообщение между Николаевском и Кизи более или менее обеспечено, ибо они охотно, за щедрое вознаграждение {Это вознаграждение обыкновенно состояло в «юсь», по их выражению, — то-есть миткале и китайке, и «тамчи», то-есть махорке.}, готовы помогать мне. Вообще, — писали мне Разградский и Орлов, — гиляки, видя наше постоянно доброе к ним отношение, соблюдение полной справедливости, уважения к их обычаям и, наконец, полное отсутствие желания навязывать им наши обычаи, не соответствующие ни образу жизни, ни положению народа, видимо встали на нашу сторону. Маньчжуры же, видя, что мы вовсе не вредим их торговле и всеми средствами охраняем край от внешних на него покушений, точно так же почувствовали к нам расположение". По прибытии в Кизи Разградский нашел Березина водворившимся в селении Котово и производившим уже расторжку с гиляками, мангунами, гольдами и другими. Но, к несчастью, у него было слишком мало товаров.

Сухари и продовольствие он немедленно отправил с туземцем и казаком в Де-Кастри, к Бошняку.

Н. К. Бошняк 15 апреля из залива Де-Кастри доносил мне: "К 25 марта лёд во внешней части залива около мыса Клостер-Камп¹³⁰ разломало, и с этого времени эта часть залива сделалась доступной для судов с моря. Лёд же в самом заливе стоял до 7 апреля и только после этого при сильном северо-восточном ветре его начало ломать. До сих пор залив еще наполнен ломаным льдом. Вчерашний день, 14 апреля, с горы у Клостер-Кампа мы увидели в трубку к югу на горизонте большое трёхмачтовое судно, за которым начали следить.

"12 апреля мы перебрались во вновь выстроенную, покрытую хворостом избушку. Это помещение после бивуачной жизни то в грязных юртах туземцев, то на голом снегу, показалось для нас раем. В сделанном нами в этой избушке из глины камине мы поддерживаем огонь, дабы не заводилось сырости. Продовольствия при посте с получением от Березина и затем от Разградского муки, сухарей, сахару и чаю хватит, я полагаю, на два месяца. Сухари мы бережём для похода, а вместо хлеба и пирожного печём у камина (единственной у нас печи) лепешки на рыбьем жире с рыбой; к обеду варим уху, а иногда и щи; обедаем и пьём чай все вместе. Для подкрепления команды я каждый день даю ей по 2 чарки маньчжурской водки (очень скверной), доставляемой нам Березиным из Кизи. Мы приобрели от купцов (за 2 конца китайки, якутский топорик и 5 аршин (3,5 м) миткаля) лодку в 20 футов (6 м) длины и 5 футов (1,5 м) ширины; теперь готовим её к походу: смолим, конопатим и возвышаем борта.

"Такова наша жизни и занятия. Всей команды при посте в настоящее время три казака и тунгус. Мы все здоровы и бодры.

"Имея постоянные сношения с населением залива Де-Кастри и с возвращающимися через этот залив с тюленьего промысла гиляками, промышляющими вдоль берега к югу от Де-Кастри, я, кроме вышеупомянутых сведений, получил ещё следующие:

"По карте Крузенштерна, составленной по материалам описи Лаперуза и Браутона, в северной широте 49° у берега показаны два больших острова; согласно с этим и с вашими указаниями, первая забота моя была разузнать от гиляков сколь возможно подробнее об этих островах. Из всех объяснений оказалось, что никаких у берега островов не существует, но что около этой широты должен быть выдающийся в море полуостров с двумя возвышенностями. Лаперуз и Браутон, следовавшие, вероятно, в значительном расстоянии от берега, приняли полуостров за острова. Туземцы сообщили мне, что именно вблизи этого полуострова должен быть закрытый залив, который они называли Хаджи-ту".

15 мая я получил с нарочным из Аяна предписание управлявшего Морским министерством, генерал-адмирала Константина Николаевича от 12 февраля 1853 года. Вот его содержание:

"По распоряжению президента Северо-Американских Штатов снаряжены две экспедиции: одна с целью установления политических и торговых связей с Японией, а другая — учёная — для обозрения берегов Тихого океана до Берингова пролива; почему правительство Штатов просило дружелюбного внимания и содействия этим экспедициям в случае, ежели бы суда зашли в пределы наших владений на азиатском и американском берегу. Государь император высочайше повелеть соизволил предписать начальствующим лицам в тамошних наших владениях оказывать экспедициям дружественное внимание и приветливость в должных границах благоразумия и осторожности".

Объявляя мне это повеление государя Николая Павловича, генерал-адмирал писал, что "по официальным сведениям обе эти экспедиции в ноябре 1852 года вышли в море и, вероятно, в мае или июне все суда соединятся у берегов Ост-Индии, а летом того же года могут быть в наших пределах. Экспедиция в Японию вверена командору Перри и состоит из линейного корабля «Vermont», трёх пароходов-фрегатов: «Mississipie», "Susquechanna" и «Pouhotan», одного корвета «Macedonian», трёх военных шлюпов: «Vandalia», "Plymouth" и «Saratoga» и одного парохода "l'Alleghani", всего же из 10 военных судов" Учёная экспедиция, имеющая целью исследовать Китайское море, северную часть Тихого океана и Берингов пролив, по всей вероятности около половины лета 1853 года будет находиться в наших пределах. Она находится под начальством капитана Рингольда (Ringgold) и состоит из следующих судов: а) военный шлюп «Vincennes», пароход "John Hawock", бриг «Porpoise» и маленький лоцманский пароход, имя которого нам неизвестно.

"Поставлю Вас, таким образом, в известность как о воле государя, так и о целях и составе экспедиций и о времени предположенного их плавания вблизи и около наших владений, насколько эти подробности нам теперь известны, но окончательно верными их считать нельзя; могут последовать и изменения. Мне остается Вам повторить: чтобы во всех наших сношениях, буде случится; с судами, начальниками и экипажами этих экспедиций Вы оказывали им всё внимание и приветливость дружественной нации, содействуя при нужде пособиями и наставлениями; словом, Вы должны исполнять всё, что обыкновенно соблюдается союзными державами, но при этом для предписываемых Вам благоразумия и осторожности иметь постоянно в виду честь русского флага, достоинство нашей империи, мирно водворяемую нами в краях, где Вы находитесь, власть и ввиду этого необходимую проницательность".

Таков был смысл повеления государя и предписания генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича.

22 мая я получил из Николаевского с нарочным тунгусом записку от Н. К. Бошняка, отправленную им 6 мая в Николаевское с тунгусом из селения Хой. Записка эта была такого содержания: "В заливе Хой я нашёл стоявшее на верпе китобойное судно, шкипер которого (родом из Бремена) сообщил мне, что на Сандвичевых островах он слышал, что американцы нынешним летом будут в Татарском проливе и хотят занять бухту для пристанища своих китоловных судов; насколько это справедливо — не знаю, но я во всяком случае буду руководствоваться данным мне заявлением о принадлежности этих мест до корейской границы, а равно и острова Сахалина, России, что объявил и этому шкиперу".

Глава двадцатая. Экспедиция И. К. Бошняка на побережье Татарского пролива

Мои распоряжения о Николаевском. — Предписание Разградскому от 23 мая 1853 года. — Донесения Воронина и Разградского от 31 мая. — Сущность донесения Н. К. Бошняка от 20 июня. — Состояние залива Де-Кастри. — Состояние берега между заливом Де-Кастри и Гаванью императора Николая (Хаджи).

Вследствие упомянутого в предыдущей главе повеления государя, предписания генерал-адмирала и, наконец, сведений от Н. К. Бошняка, я приказал, по прибытии в Николаевское мичмана Разградского, следовать ему немедленно в залив Де-Кастри с тремя матросами и действовать согласно инструкции, в которой говорилось:

1) По прибытии в Де-Кастри иметь при посте постоянно военный флаг;

2) В случае прихода в Де-Кастри американских военных судов принять их сколь возможно дружественно, вежливо и радушно; при сношении же с начальниками и офицерами объяснять, что плавание по лиману, наполненному лабиринтом мелей и банок, при сильных неправильных течениях не только затруднительно, но в высшей степени опасно для мелкосидящих судов, для судов же среднего ранга невозможно; что вся эта страна пустынна, гориста, без всяких путей сообщения; что по Нерчинскому трактату, заключенному с Китаем в 1689 году, и по праву занятия острова Сахалина нашими тунгусами в XVII столетии, первоначального его описания в 1742 году и занятия южной части его в 1806 году русскими вся страна эта до корейской границы, равно как и остров Сахалин, всегда составляли и составляют российские владения;

3) Что теперь правительство сочло необходимым основать в этом крае несколько постов (из них главный — Николаевский в устье Амура) с тем, чтобы обеспечить сообщение Восточной Сибири с владениями нашими, лежащими по берегам Охотского моря, Камчатки и Америки, и, наконец, для того, чтобы плавающие в значительном количестве около этих негостеприимных и опасных берегов иностранные суда в случае несчастий или нужды имели бы пристанище и помощь. Посты эти вскоре должны быть устроены в более или менее надлежащем виде, ныне же мы исследуем только берег для выбора лучших для этого местностей;

4) Вам поручается всеми мерами содействовать американцам для достижения ими учёной цели, с которой по сведениям, сообщённым мне генерал-адмиралом, эти суда здесь могут явиться, стараясь при этом показать им, что всякое распоряжение с их стороны (носятся слухи, что будто бы цель прибытия этих судов в Татарский пролив заключается в занятии на берегах этого пролива пункта) не может быть допускаемо без разрешения высшего правительства;

5) Иметь в виду, что в июне или в начале июля вам будут присланы провизия и подкрепление и потому продовольствия из Николаевского вы должны взять по крайней мере на 1 1/2 месяца;

6) По прибытии в Кизи приказчика Бдрезина вышлите его на наемной лодке в Петровское с вымененными им просом и чаем, в чем мы очень нуждаемся; на посту в Кизи оставьте однвго или двух человек;

7) По возвращении из экспедиции лейтенанта Бошняка передайте ему, чтобы он для личных со мной объяснений немедленно следовал в Петровское, и

8) В случае прихода в Де-Каетри китобойных или иных иностранных частных судов заявляйте им, что так как все берега эти до корейской границы составляют российские владения, то никакие с их стороны произвольные распоряжения, а равно насилия и обиды гилякам и другим населяющим берега народам, как состоящим под нашей: защитой и покровительством, не могут быть допускаемы. Затем, по возможности, тщательно наблюдайте за их действиями.

После этого, 6 июня я получил из Николаевского уведомление от Воронина и Разградского об исполнении данных им поручений и о том, что Разградский, согласно сейчас сказанному моему предписанию, 2 июня отправился в Де-Кастри.

Воронин донёс мне, что, выйдя 10 мая из Николаевского, от мыса Пронге, он направился по указанному гиляками каналу, идущему по середине лимана, но мог проследовать только малую часть его, потому что при засвежевшем южном ветре шлюпку заливало сулоем и волнением, так что с большой опасностью он едва смог добраться до мыса Пронге. Глубина лимана в этой части от 4 до 6 сажен (7-11 м).

Разградский, следуя от того же мыса по южному прибрежному каналу и достигнув мыса Лазарева, старался перейти на сахалинский канал, но здесь его постигла та же участь: при внезапно засвежевшем южном ветре развело сулой и волнение, которыми заливало его шлюпку и он едва мог достигнуть берега, чтобы укрыться.

В заключение оба офицера заявили, что без парового мореходного судна с надлежащими средствами обследование средины лимана, где имеется надежда найти более глубокий фарватер, нежели известный нам прибрежный, решительно невозможно.

23 июня с приказчиком Березиным, возвратившимся из Кизи, я получил донесение от Бошняка; в то же время пришло с нарочным из Аяна уведомление генерал-губернатора об утверждённом императором штате Амурской экспедиции. При этом приложен был и самый штат.

Болезнь Н. К. Бошняка не позволила ему явиться лично ко мне в Петровское; он остался в Николаевском и оттуда 20 июня прислал мне следующий отчет о своей командировке: "Залив Де-Кастри совершенно очистился от льда 28 апреля, а между 7 и 28 апреля весьма часто при восточном ветре наполнялся льдами с моря. 1 мая на лодке с двумя казаками и тунгусом я вышел из залива, оставив при посте двух человек и дав им, согласно Вашему приказанию, на русском и французском языках объявления для предъявления иностранным судам в случае их прихода в залив. В лодке мы могли взять с собой сухарей и прочей провизии не более как на пять недель.

"По наблюдениям моим, произведённым в заливе Де-Кастри, оказалось:

1) Что подойти с залива к морю возможно было с 19 марта, войти же во внутреннюю часть залива можно было только с 27 апреля;

2) Возвышение воды при обыкновенных обстоятельствах бывает от 4 до 5 футов (1,2–1,5 м);

3) Грунт дна — плитняк и жидкий ил на нём, толщиной не более 2 футов (0,6 м), а потому стоянка здесь судов не совсем обеспечена¹³¹;

4) Самая закрытая часть залива — за островами Базальтовым и Обсерватории, но глубина в этом месте от 3 1/2 до 4 1/2 сажен (6,4–8,2 м), у берега же мель;

5) По речке Сомнин (или Нангмар), впадающей в заливе в западную мелководную бухту, можно подняться вверх по течению только на протяжении 4 вёрст и то на шлюпке, сидящей в воде не более 2 1/2 футов (0,75 м), далее же эта речка мелководна и порожиста, и

6) Вся северная бухта усеяна каменьями, мелководна и недоступна.

"1 мая я вышел из залива Де-Кастри и на пути пользовался всякими благоприятными обстоятельствами, чтобы собрать всевозможные сведения о свойстве берегов, рек, впадающих в море, зимниках, которыми пользуется местное население, о характере и образе его жизни. 22 мая 1853 года я прибыл в неизвестный еще до сего времени залив, носящий у прибрежных жителей название залива Хаджи.

"Путь следования моего до этого залива был следующий:

"2 мая мы прибыли в первое на нашем пути селение — Дугу, которое расположено при устье реки того же имени, весьма мелкой и удобной только для входа небольших лодок; она вытекает из одном хребта с рекой Сомнин, течёт весьма извилисто, между низменными при устье берегами, поросшими травой. У самого устья на двух гористых мысах и на близлежащем хребте растет среднемерная ель. Берег до селения Дугу утёсистый, отвесный, и только два маленьких ручейка имеют небольшую отлогость и служат проезжающим туземцам местом убежища во время сильных ветров. До устья первого ручейка, лежащего от Клостер-Кампа на расстоянии около 10 миль (18 км), берег преимущественно сплошной каменистый; далее же глинистый, но везде покрыт густым мелким лесом. Перед самым селением Дугу находятся два каменистых острова¹³². На этих островах туземцы в июне собирают яйца чаек и диких уток, которых по всему прибрежью изобилие. Устье реки Дугу, по наблюдению полуденной высоты, лежит в 51°16 24" северной широты. Выйдя оттуда 5 мая, я достиг селения Хой, около которого встретил трёхмачтовое китобойное судно, стоявшее на верпе: шкипер его, пользуясь штилем, съезжал на берег, чтобы купить рыбы у гиляков; пользуясь тем, что он говорил и по-французски и по-немецки, я разговорился с ним и пригласил напиться вместе чаю. В разговоре он сообщил мне, что американцы нынешним летом собираются быть в Татарском проливе, чтобы занять здесь бухту для основания пристанища для китобойных и других судов, посещающих эти места. На это я отвечал ему, что без согласия нашего правительства этого сделать нельзя, потому что побережье до корейской границы, а равно и Сахалин, на основании трактата 1689 года и первоначального описания и заселения русскими Сахалина, составляют владения России. При этом я объяснил ему те основания, которые ему не были известны, и в заключение просил его сообщить о всём этом своим соотечественникам. После того я сказал, что мы ныне сами намерены во всех закрытых бухтах, которые окажутся удобными и безопасными для стоянки судов, поставить надлежащие посты, как уже и начали с залива Де-Кастри. Шкипер оказался человеком весьма образованным: он с любопытством выслушал мои объяснения и дал мне слово передать это и другим, а для большей основательности просил меня записать подобного рода заявление на бумаге, что я и исполнил. Имея в виду, что подобная встреча весьма важна, я воспользовался проезжавшими в это время из селения Аур на Амур маньчжурами и отправил с ними к Вам записку, приказав им как можно скорее доставить ее в Николаевское, и обещал им, что чем скорее она будет доставлена, тем большее они получат вознаграждение. Они сказали, мне, что ранее 10 ночей доставить эту п_и_с_к_у нельзя и они будут довольны, если им дадут 3 конца китайки, 5 сажен (9 м) миткаля (лось), 2 платка, охапку — то-есть около 10 фунтов (4 кг) тамчи (махорки) и 3 топора; я сказал им, что всё это им выдадут, если они устоят в своем слове, и сверх этого прибавят ещё 3 сажени (5,5 м) пось. Они с радостью взялись и просили меня написать об этом писку. Так мы обоюдно и устроили: туземцы, пользуясь штилем, сейчас же отправились. Со шкипером Бергстремом мы расстались друзьями: я помог ему запастись вдесь у гиляков рыбой и дикими утками.

"Селение Хой лежит при устье речки того же имени за мысом, называемым туземцами Большой Хой; оно находится в 35 милях (64 км) от мыса, речки и селения Дугу. Устье реки Хой запружено песком и дресвою, почему имеет вид озера. Местность, преимущественно у прибрежья, песчана, далее же тундриста и покрыта мелкой лиственницей¹³³. На всем протяжении от селения Дугу до мыса Хой берег представляется утесистыми мысами; эти мысы носят следующие названия: Натом, То, Агас, Чансины, Мангутово, Чудой, Земново и Хой. Они все каменистые и с северной стороны представляют отвесные скалы, а с южной спускаются в море глинистыми обрывами, покрытыми мелким уродливым лесом и кустарником. По словам гиляков, здесь множество медведей. Здесь встречаются ручейки с низменностями и три небольшие речки; за мысом Агас течет река Гвелы, а за мысами Чансины и Чудой — речки того же имени. Устья этих рек служат убежищем при свежих ветрах. Из них, впрочем, одна только Гвелы заслуживает некоторого внимания. Также, как и у большинства здешних рек, устье Гвелы загромождено наносами; она течет в гористых берегах, покрытых елью, при устье же берега её низменны и травянисты. Прежде тут была одна гилякская юрта; по рассказам гиляков, во время дождей вода прорывает кошки, отделяющие в обычное время устье реки от моря, и в неё заходит много кеты.

Из селения Хой Бошняк прибыл в селение Сюркум (или Теряти), лежащее в 19 милях (36 км) от Хой. Оно расположено между двумя речками — Сюркум и Теряти, от которых и получило свое название. Из них, первая, ближайшая к мысу и селению, при устье довольно глубока — 6 футов (1,8 м) и при отливах имеется весьма быстрое течение; вторая же, Теряти, отделена при устье кошками и имеет вид озера; берега её низменны и песчаны. От устья реки Сюркум до мыса того же имени тянется заболоченная низменность, отчего и самый этот мыс издали кажется островом. Берег между селениями Сюркум и Хой вообще отвесный и утесистый с небольшими ручейками, представляющими весьма малые удобства для приставания шлюпок. По наблюдениям полуденной высоты солнца широта селения Сюркум 50°31 34"N¹³⁴. Из этого можно заключить, что мыс этот — тот самый, который на карте Крузенштерна назван мысом Маунта. Из селения Сюркум Бошняк прибыл в селение Лукаль, лежащее в 12 милях (22 км) от Сюркума. Лукаль находится при устье реки того же названия, которое загромождено с моря дресвяною кошкой, отчего тоже имеет вид озера¹³⁵. Местность у этого устья до мыса возвышенна, покрыта травой и различными цветами и потому весьма красива, а речка изобилует рыборй. Берег моря между селениями Сюркум и Лукаль отвесно-утесистый; на нем нет ни одного ручейка с низменностью, отчего он весьма опасен! От селения Лукаль, в 6 милях (11 км), лежит селение Хойль, а в 2 милях (3,7 км) от него — селение Быки, расположенные при устье одноименных рек. Быки зимой не изобилуют рыбой, поэтому жители на зиму переходят в другие селения или на реку Тумнин. Устье реки Быки мелко и каменисто, берега же на всем протяжении низменны и только местами возвышаются и имеют мелкий лес. В 32 милях (59 км) от селения Быки расположено селение; Датта. По полуденной высоте солнца широта последнего оказалась 49°16'N. Мыс Датта, неподалеку от устья большой одноименной реки, на карте Крузенштерна назван мысом Лессепс¹³⁶; он травянист, покрыт редким березняком и по хорошему качеству травы представляет удобство для скотоводства. В двух верстах от берегов реки тянется большой хребет и от него в полуверсте идет тундристая низменность, покрытая горелым лесом. Река Датта изобилует как речной, так и морской рыбой, поэтому там имеется постоянное население, живущее на её берегах зимой и летом. Такого рода местность — единственная на всём осмотренном мной пространстве. Это селение служит непременной станцией для всех жителей, кочующих по реке Тушин и проезжающих мимо с реки Амура на тюлений промысел и для торговли в заливе Хаджи".

Сведения, собранные Н. К. Бошняком о реке Датта, следующие: она состоит из двух рек — Тумнин и Чламаль, собственно же Датта, по рассказам туземцев, течёт на расстоянии 150 вёрст от слияния этих рек; течение её на этом, пространстве извилисто и направляется частью между низменными, частью же между гористыми берегами, покрытыми толстым осиновым, кедровым, лиственным и еловым лесом. Леса эти изобилуют соболями, лисицами и выдрами, что составляет главный зимний промысел туземцев.

Берег моря между селениями Быки и Датта преимущественно утёсист и покрыт мелким лесом; на нём замечательны следующие мысы: Вьена, Чумы, Юмы и, наконец, Датта, или Лессепс. Все они гранитные, сложены изверженными породами, причём мыс Чумы имеет красный цвет. Вообще эта часть берега обращает на себя внимание своими живописными видами; то он образован высокими отвесными скалами, доходящими до 150 футов (45 м) высоты; то образует маленькие бухточки, посередине которых стоят отдельно красноватые скалы; то опять представляет луговые низменности, поросшие рощами, цветами и кустарником. Однако из многих речек, впадающих в море на этом пространстве, ни одна не заслуживает внимания.

От селения Датта в 9 милях (около 17 км) лежит селение Джунихо, на небольшой речке того же названия. Селение это расположено на луговой низменности в маленькой бухточке, в которую впадает одноимённая река. Эта река весьма мелка и узка, так что в устье её лишь с большим трудом входят туземные лодки. Берег на протяжении от Датта до Джунихо горист и каменист¹³⁷.

В 10 1/2 милях (19,5 км) от Джунихо находится селение Уй при устье небольшой одноимённой речки, падающей в небольшую бухточку, берега которой тундристы и покрыты мелким лесом; устье этой речкй весьма узко и мелко. Подход с моря к её устью затруднителен даже и для туземных лодок по причине множества каменьев, которыми она усеяна. Морской берег до этого селения имеет тот-же характер, что и предыдущий. Из мысов, лежащих на этом берегу, замечательны (названные мной) мыс Козакевича и Китобойный. Весь берег от селения Уй до залива Хаджи низменный и покрыт густым лесом, на нем нет ни одной речки.

"23 мая 1853 года, — пишет Бошняк, — при свежем восточном ветре я подошел к низменному перешейку, перетащил через него лодку и вошел в бухту, которую назвал в честь цесаревича — Александровской. Из этой бухты мы того же числа прибыли в самый залив и расположились за островом на ночлег. Это место, как лежащее у входа в залив с моря, я и выбрал за начальный пункт моих исследований. Широта его по полуденной высоте солнца оказалась 49°4'N.

"Неизвестный до этого времени никому из европейцев залив Хаджи, названный мной заливом Императора Николая I¹³⁸, опоясан горными отрогами, отделяющимися от хребта, идущего параллельно берегу моря. По склонам обращенных к заливу гор произрастают кедровые леса. Залив этот принимает в себя, кроме большого числа маленьких рек, две значительные реки — Хаджи и Ми¹³⁹. Первая из них впадает в главную бухту залива, названную мной бухтой императрицы Александры¹⁴⁰, а вторая — в большую бухту, названную бухтой великого князя Константина¹⁴¹.

"Залив Хаджи можно подразделить на четыре части или бухты — императрицы Александры (по-туземному Ходж), великого князя Константина (по-туземному Ми), великого князя цесаревича Александра (по-туземному Верги). Каждая из этих бухт составляет обширную и совершенно забытую гавань, из которых бухта великого князя Константина особенно замечательна по приглубым берегам своим, к которым могут приставать суда всех рангов. Константиновская бухта с северной стороны окаймлена горами, а с южной возвышенным ровным берегом. Глубина её от 5 до 10 сажен (9-18 м), а под самым берегом — от 4 до 5 сажен (7–9 м). В эту бухту впадает река, имеющая в устье канал с глубинами около 11 футов (3,3 м). По рассказам туземцев, берега этой реки покрыты толстомерным лесом из кедра, лиственицы и ели. В жаркое время сюда выходит много сохатых (лосей), охота на которых составляет главное занятие жителей; кроме того, население занимается ещё рыбным промыслом, так как река изобилует рыбой.

"Бухта цесаревича Александра уступает Константиновской тем, что низменный перешеек открывает её северным ветрам; глубина в ней на расстоянии около 200 сажен (366 м) от перешейка — от 2 до 5 футов (0,6–1,5 м), а далее на пространстве около 2 1/2 верст, до её устья, — от 3 до 10 сажен (5-18 м); у берега 4 сажени (7 м).

"Южный берег бухты императрицы Александры возвышенный и изобилует чрезвычайно толстомерным лесом — от 10 до 15 вершков (0,45-0,68 м) из кедра, лиственицы и ели; северный же берег увалистый, ровный и хотя покрыт лесом, но менее толстым. Глубина в бухте от 9 до 17 сажен (16–30 м), у самого берега 3 сажени (5,5 м).

"Бухта великого князя Алексея имеет в устье глубину 9 сажен, а далее от 4 до 7 сажен (7-12 м); берега её увалисты и заняты частым лесом, частью же лугами.

"Река Хаджи впадает в бухту императрицы Александры; она, по словам туземцев, течёт на 150 вёрст. Из них на протяжении 40 вёрст она удобна для плавания на лодках; на этом расстоянии — четыре селения. Глубина реки на баре в малую воду от 1 1/2 до 2 1/2 футов (0,5–0,8 м), а далее до 12 футов (3,5 м). Правый берег при устье (гористый, левый — луговой. Оба берега реки покрыты строевым лесом из лиственицы и ели. По словам туземцев, в 40 верстах от устья по берегам этой реки находятся дубовые леса.

Население залива императора Николая живёт в пяти селениях; главное из них при устье реки Ми имеет 10 юрт. Всех жителей не более 50 душ. Образ жизни туземцев, а равно и жителей всего пройденного мной берега, следующий: большая часть их полукочевая и полуоседлая, так как перемена места ограничивается у них постоянно двумя пунктами. В летнее время они выходят на побережье, где и выжидают прохода морской рыбы, из которой готовят для себя зимний запас. Затем на зиму, уходят на реки Дагта и Тумнин, на которых занимаются промыслом сохатых и различного рода пушных зверей. Со вскрытием этих рек, сделав себе лодки из толстой осины, которой, по их словам, на этих реках изобилие, они спускаются по течению в свои летники. Там они опять занимаются охотой на сохатых и рыбным промыслом; для последнего им приходится переходить в соответствующие для промысла места в окрестностях залива. Средства, употребляемые ими для ловли рыбы, гораздо хуже, чем у амурских туземцев, и потому, несмотря на огромное количество речной и периодической морской рыбы, запасы их никогда не превышают количества, необходимого для домашнего употребления. Весной, когда время прохода рыбы еще не наступило, туземцы на легких ветках (шлюпка из бересты) выезжают к внешней части залива, где ловят камбалу, бычков и раков {То-есть крабов. (Прим. ред.). } для пропитания в это время. Часто случается, что рыбный промысел осенью изобилен, и тогда большая часть остается зимовать в своих летниках.

"Местное население живёт в юртах, сделанных из коры; для приготовления пищи и отопления среди юрты, на земле, раскладывается огонь. Юрты эти ежегодно ремонтируются. Поблизости рыбного промысла, подобно всем народам, населяющим Амурский край, эти туземцы, имеют летники.

Все здешние жители нрава кроткого и боязливы; по большей части тех предрассудков, каких много у гиляков, у них нет. Несмотря на то, что страна изобилует пушными ценными зверями и рыбой, они живут очень бедно, вероятно оттого, что не имеют никакой возможности сбывать свои промыслы за сходную цену. По их словам, одна или две лодки ежегодно ходят в Де-Кастри и оттуда в Кизи, для закупки крупы, табаку и ткани (преимущественно китайки) от торгующих там маньчжуров, гиляков и других. Обитатели реки Амура хотя и приезжают для торговли на побережье Татарского пролива, но все-таки не могут удовлетворить потребностям разбросанного по этому берегу населения, доходящего до 5 000 душ.

"Различные люди, встречавшиеся на пути, рассказывали мне, что до селения Кульмути, лежащего в 300 верстах от устья реки Самарги, ведётся торговля с приезжающими туда инородцами и маньчжурами с рек Уссури и Сунгари; до этого селения ни хлебопашеством, ни огородничеством не занимаются; далее же к югу внутри страны есть манзы, которые имеют скот и огороды и занимаются хлебопашеством. Обитатели татарского берега разделяются на два рода: те, которые населяют берег от Де-Кастри до реки Самарги, называют себя мангунами; живущие же к югу от Самарги до корейской границы — кекгальцами, а внутри страны — манзами. Мангуны и кекгальцы отличаются между собой языком, но образ жизни их одинаков. Манзы оседлы, и язык их — смесь манчьжурского с кекгальскнм. В расстоянии около 800 вёрст от реки Самарги (20 дней хода на лодке по словам жителей) в большой залив впадает река Суйфун. С этой реки ездят в корейский город и на большое озеро Ханка, которое соединяется с рекой Уссури¹⁴². На побережье Татарского пролива между реками Самаргою и Суйфуном, по словам населения, есть много закрытых бухт, из коих некоторые иногда вовсе не замерзают, и бухты эти находятся недалеко от реки Уссури, с которой и на которую туземцы часто ездят на собаках через горы. Подобных путей, по их словам, очень много. Река Самарга впадает в море в широте около 46°30. По словам жителей, эта река имеет берега, покрытые строевым дубом и клёном; она глубока на пространстве около 200 вёрст, и по ней могут подыматься большие лодки. С этой реки ездят на Уссури через реку Хор и притоки рек Самарги и Хора. Этот путь — около 400 вёрст.

"Ещё я узнал, что из залива императора Николая на реку Амур имеются три пути: первый с Кизи по рекам Датта и Тумнин, через довольно высокий хребет на исток речки Ай, впадающей в озеро Кизи (этим путём до селения Кизи около 500 вёрст); второй по рекам Датта и Тумнин до истока последней, откуда переваливают на речку Уливчи, впадающую в реку Ады, приток Амура¹⁴³, и, наконец, третий путь по реке Датта до устья реки Члямаль, вверх по сей последней, до гор и далее через хребет в приток реки Хунгари; по этой последней спускаются до места её впадения в Амур. Последний путь считается самым удобным и имеет около 400 вёрст. Все жители побережья Татарского пролива ни от кого не зависят, никому ясака не платят и никакой власти не признают".

Окончив описание залива императора Николая I, Н. К. Бошняк собрал на берег в бухту, лежащую при выходе из залива, всё население и объявил, что так как вся страна до корейской границы русская, то мы их и всех жителей, в ней обитающих, принимаем под свою защиту и покровительство. После того он поставил крест и вырезал на нем: "Открыта и названа заливом императора Николая 1-го 23 мая. Н. К. Бошняк". Передав жителям объявление упомянутого содержания на русском, немецком и французском языках, Бошняк приказал им предъявлять эту бумагу каждому судну, которое они встретят, а тем более которое придёт в гавань. 30 мая Бощнак вышел из гавани и направился в обратный путь вдоль берега к северу. Провизии у него оставалось только на три дня, а потому шесть дней он питался рыбой и ягодами. 8 июня он прибыл в залив Де-Кастри и, вследствие моих распоряжений, отправился в Николаевск, куда и прибыл больным 17-го числа.

Результаты открытий и исследований Н. К. Бошняка были очень важны. Он был первым из европейцев, который дал свету точное понятие о северной части побережья Татарского пролива и обнаружил неточное изображение этой части берега на карте Крузенштерна; он открыл на этом берегу одну из превосходнейших и обширнейших гаваней в свете и узнал, что там находится ещё несколько гаваней, чем разрушил сложившееся до этого времени мнение, отразившееся и на карте Крузенштерна, что будто бы на всём пространстве этого берега, от залива Де-Кастри до корейской границы, нет не только ни одной гавани, но даже какой-либо бухты, сколько-нибудь удобной для якорной стоянки, почему берег этот считался опасным и недоступным. Наконец, он разрешил окончательно весьма важный вопрос: именно, что жители, обитающие на этом берегу, никогда зависимы не были и китайской власти не признавали.

Вслед за нарочным из Аяна, 26 мая, я получил с почтой высочайшую награду — орден св. Анны 2-й степени с короной и утверждённый императором, по представлению генерал-губернатора, штат Амурской экспедиции.

Глава двадцать первая. Предписание правительства о занятии Сахалина

Предписание генерал-губернатора от 2 марта 1853 года. — Утверждение штата Амурской экспедиции. — Сущность отношения Завойко. — Донесение генерал-губернатору от 25 июня 1853 года. — Предписание генерал-губернатора от 15 и от 23 апреля 1853 года. — Письмо Н. В. Буссе от 6 июля 1853 года. — Следствие распоряжений высшего правительства. — План действий моих в июле 1853 года. — Распоряжения мои доктору Орлову 14 июля. — Письмо моё генерал-губернатору от 14 июля 1853 года.

В предписании своем от 2 марта 1853 года генерал-губернатор пишет мне: "Ввиду важности результатов Ваших действий государь император, по представлению моему, высочайше удостоил Вас наградить за оные и вместе с тем утвердить штат вверенной Вам экспедиции, составленный на основании донесений Ваших, и приказать изволил все расчеты с Российско-Американской компанией окончить к 1 января 1864 года, о чем и сообщено Главному правлению Компании".

Согласно штату экспедиции, Н. Н. Муравьёв предписывал мне;

а) Всех чинов экспедиции зачислить в её штат.

б) Время к пенсиону офицерам считать с 29 июня 1850 года, то-есть со дня основания Петровского зимовья.

в) Главным пунктом экспедиции назначить Николаевское.

г) Морское довольствие требовать от камчатского губернатора.

д) Командиром морской роты и моим помощником назначается капитан-лейтенант Бачманов, который и должен прибыть на место в навигацию 1853 года; что же касается дополнения экспедиции командой, согласно утверждённому штату оной, то оно не может последовать ранее 1854 года и, вероятно, будет произведено из Забайкалья;

Согласно утверждённому штату Амурская экспедиция состояла: 1) начальника экспедиции капитана 1-го. ранга Невельского на правах губернатора или областного начальника; 2) из роты флотских нижних чинов в составе 240 человек, откомандированной из камчатского экипажа. Командир этой роты, штаб-офицер флота, вместе с тем назначался помощником начальника экспедиции. В этой роте должны состоять: 2 лейтенанта, 2 мичмана, 2 штурманских офицера и 1 артиллерийский офицер (вместо штурманских и артиллерийского офицеров, по усмотрению начальника экспедиции, могут быть флотские офицеры); 3) при экспедиции, сверх морских чинов, состоят сотня конных казаков с двумя офицерами и взвод горной артиллерии при двух офицерах, доктор, правитель канцелярии с одним или двумя помощниками, три писаря, содержатель имущества, два фельдшера и священник с походной церковью; 4) все чины, состоящие в экспедиции, пользуются морским довольствием, по камчатскому положению, в продолжение всего года; 5) офицеры, состоящие в экспедиции, получают пенсионы за пять лет служения в ней в том размере, какой определен по закону за десять лет службы в Охотске и на Камчатке; 6) служба, проведённая в экспедиции, считается год за два года для нижних чинов и, наконец, 7) экспедиция во всех отношениях состоит под непосредственным начальством генерал-губернатора Восточной Сибири.

С этой же почтой я получил отношение от камчатского губернатора В. С. Завойко, который просил меня скорее выслать в Петропавловск зимующий в Петровском бот «Кадьяк», так как с открытием навигации все суда камчатской флотилии должны итти в Аян, а между тем необходимо снабдить продовольствием Гижигу и Тигиль.

Судя по распоряжениям высшего правительства, я убеждался, что оно решается, наконец, обратить серьёзное внимание на этот край и что заявление моё о принадлежности его России ему уже известно, а потому слова: иметь постоянно в виду благоразумие, осторожность и миролюбиво водворяемую нами в том крае власть, при сношении с ожидаемыми американскими военными судами {Курсив Г. И. Невельского. (Прим. ред.). }, могли быть понимаемы в духе упомянутого в предыдущей главе моего заявления иностранцам.

Ввиду этого убеждения и сведений, доставленных Бошняком, Разградским и Петровым, я решил:

а) Немедленно отправить бот «Кадьяк» в Аян с предложением Кашеварову, чтобы первое военное судно, пришедшее из Петропавловска, было прислано в Петровское с запасами, какие только возможно уделить из Аяна, и затем, чтобы он скорее высылал в Петровское запасы и товары, а равно и паровой баркас, который должен был прибыть в Аян согласно уведомлению Главного правления Компании.

б) С прибытием из Аяна военного судна немедленно отправиться на нем в Татарский пролив с целью поставить военные посты на западном берегу острова Сахалина и в Императорской Гавани.

в) В то же время отправить А. И. Петрова с продовольствием и частью людей в Кизи, для подкрепления нашего поста в заливе Де-Кастри и окончательного занятия селения Котова (около Кизи).

Бот «Кадьяк» вышел из Петровского 26 июня; с ним я послал донесение генерал-губернатору (прося это донесение отправить из Аяна с нарочным) и отчеты по исследованиям Бошняка, Разградского, Петрова и Воронина. Объясняя важность результатов их работ, а также обстоятельства, с которыми приходится сталкиваться на месте, и, наконец, те из моих планов, которые я непременно приведу в исполнение с прибытием первого военного судна в Петровское, я писал: "Немедленное занятие Императорской Гавани, как гавани на побережье Татарского пролива, находящейся посредине между лиманом и корейской границей, весьма важно. Кроме того следует занять ещё одну бухту на западном берегу острова Сахалина и выслать в крейсерство в Татарском проливе военное судно. Всё это крайне необходимо, во-первых, ввиду ожидаемого прибытия в этот залив американской экспедиции, а во-вторых, для подкрепления постов в Де-Кастри и Кизи. Только этими действиями мы фактически можем заявить американцам и всем иностранцам о принадлежности этого края России и тем предупредить всякие на него с их стороны покушения.

"Из моего донесения Ваше превосходительство изволите усмотреть, что разрешение главного морского вопроса подвигается успешно. Несмотря на ничтожество средств, мы принимаем меры к ограждению этого края от всяких на него покушений с моря. Так как государь по ходатайству Вашему уже обратил свое высокое внимание на наши работы, то мы надеемся, что экспедиция наша получит, наконец, надлежащие средства. Несмотря на все усилия и попытки, мы не только не имели возможности с имеющимися средствами произвести исследование находящихся в центральной части лимана фарватеров, которые, по словам гиляков, более глубоки, чем уже известные нам открытые в 1849 году фарватеры, но не могли с точностью определить направление и этих последних и оградить их надлежащими знаками, необходимыми для плавания судов по лиману. Лиман, как Вам известно, имеет сильные неправильные течения и лабиринты банок и мелей, так что вход в реку судов, сидящих в воде до 14 футов (4,2 м), остается доселе, по неимению при экспедиции средств, необеспеченным.

На исследование лимана и на устройство на нём мореходных знаков, даже при том числе судов, о котором я несколько раз просил Ваше превосходительство, потребовалось бы более двух лет, а между тем в штате Амурской экспедиции, ныне мне присланном, а равно и в предписании Вашем, не говорится, какое число и какие именно суда должны быть присланы в экспедицию. Теперь с увеличением команды в экспедиции более чем в пять раз, при необходимости иметь несколько постов на побережье края и по рекам Амуру и Уссури, и, наконец, ввиду необходимости исследовать лиман, надобно, чтобы при экспедиции было по крайней мере два мореходных винтовых судна с осадкой от 9 до 13 футов (2,7–4 м) и с паровыми баркасами и хотя бы один большой речной пароход; в противном случае не только производить исследование лимана, но и обеспечить продовольствием назначенное по штату число команд, которые должны быть размещены в нескольких постах по прибрежью до корейской границы, на острове Сахалине и по берегам, будет не только затруднительно, но и почти невозможно. Следовательно, с присылкой сюда только одних команд без упомянутых судов экспедиция не только не сможет достигнуть упомянутой главной государственной цели, но ещё поставлена будет в безвыходное положение, не соответствующее достоинству России.

"Вследствие этих соображений, убедительно прошу Ваше превосходительство обратить на это Ваше внимание и исходатайствовать, чтобы были высланы с командами и упомянутые средства, необходимые для прочного водворения нашего в этом крае, бесспорно принадлежащем России".

Отправив донесение, я с нетерпением стал ожидать первого судна из Аяна. Команды наши, благодаря местным средствам, поправились от тяжкой скорбутной болезни {Пять человек нижних чинов все же умерли от нее}, и мы начали заготовлять лес в Петровском и в Николаевском для сооружения помещений. Наконец, 11 июля пришел из Аяна на петровский рейд транспорт «Байкал» с 12 казаками и 5 матросами для экспедиции. С ним я получил весьма важные высочайшие повеления, в предписании генерал-губернатора, от 15 и 23 апреля и уведомление от майора Н. В. Буссе, командированного Н. Н. Муравьёвым.

Генерал-губернатор писал мне: "Великий князь генерал-адмирал сообщил, мне, что государь, по всеподданнейшему докладу государственного канцлера, в присутствии его императорского высочества, относительно острова Сахалина, в 11-й день апреля 1853 года, высочайше изволил утвердить по сему предмету следующие основания:

"1) Российско-Американской компании занять остров Сахалин и владеть им на тех же основаниях, как владеет она другими землями, упомянутыми в её привилегиях;

"2) Обещать Компании, что для занятия Сахалина и для защиты на нём компанейских учреждений ей дадут в полное распоряжение воинских нижних чинов и офицеров. Чины эти будут считаться на службе Компании и находиться на полном её иждивении.

"3) Занять на Сахалине те пункты, которые по местным соображениям окажутся важнейшими, к чему и приступить непременно в навигацию сего 1853 года, а с 1854 года Компания должна иметь там своего особого правителя, которому в политическом отношении состоять под начальством генерал-губернатора Восточной Сибири или другого правительственного главного начальника, какой будет высочайше указан,

"4) Компания не должна допускать на Сахалине никаких иностранных заселений, ни произвольных, ни по взаимному соглашению, и может передать сей остров только правительству;

"5) Правительство пользуется на острове Сахалине для казённых потребностей каменным углём безвозмездно, но добывает его своим иждивением;

"6) Для ограждения берегов острова и гаваней от вторжения иностранцев Компания обязывается содержать достаточное число судов, но в случае военного нападения войско для защиты требует от правительства;

"7) При первоначальном занятии острова Сахалина, в нынешнем году, могут быть употреблены, с разрешения генерал-губернатора под начальством начальника Амурской экспедиции, военные чины и средства этой экспедиции; однако она должна быть совершенно-отдельной от Сахалинской и оставаться попрежнему в непосредственном распоряжении правительства.

"8) Компанейское начальство должно обращаться с требованиями своими о назначении к нему офицеров и нижних чинов к генерал-губернатору Восточной Сибири, а сей последний обязан исполнять это требование безотлагательно; впрочем, Главное правление Компании, в случае надобности, может обращаться с просьбами по сему предмету и к высшему правительству на случай необходимости и удобства отправки из балтийских портов на Сахалин офицеров и нижних чинов из совершающих кругосветное плавание судах.

"9) Офицеры и нижние чины, направляющиеся на Сахалин, должны отправляться туда на судах и иждивении Компании от самого места прежнего их служения.

"10) В нынешнем же году назначить не менее 100 человек из Камчатки и обязать Компанию содержать их.

"11) На издержки по сему предприятию отпустить Компании ныне же безвозвратно и без всякого впоследствии расчета 50 000 рублей серебром из сумм, ассигнованных в распоряжение генерал-губернатора Восточной Сибири на составление особого капитала по предприятиям относительно гиляков".

Препровождая мне это высочайшее повеление и предписывая привести его на месте в исполнение, по точному его смыслу, генерал-губернатор писал;

"Согласно высочайшей воле, по соглашению моему с Главным правлением Компании, все основанные Вами в нынешнем году учреждения и чины Сахалинской экспедиции во всех отношениях, до прибытия в 1854 году правителя на Сахалин, будут находиться в Вашем ведении. При исполнении же сего важного возлагаемого на Вас повеления нахожу нужным указать Вам следующие главные основания к успешному исполнению видов правительства:

"а) Занять на острове Сахалине в нынешнем году два или три пункта на восточном или западном берегу, но как можно южнее,

"б) Находящихся на южной оконечности Сахалина японских рыбаков не тревожить и оказывать им дружеское расположение, уверяя их, что мы занимаем остров Сахалин в ограждение от покушений иностранцев и что под нашей защитой они могут безопасно продолжать там свой промысел и торговлю.

"в) Для занятия острова Сахалина назначено ныне из Камчатки 100 человек и два офицера при них. Для выбора этих людей и доставки их к Вам я командировал состоящего при мне майора Буссе. Кашеварову я предписал отправить в гавань Счастья — Петровское — приготовленные в Аяне срубы для зимовки людей на Сахалине и одно судно в Ваше распоряжение; оно должно остаться там на зимовку; относительно команды я послал предписание Завойко и считаю нужным Вас предупредить, что означенную команду, с двумя офицерами и со всеми продовольственными запасами, вооружением и всем необходимым для построек, а равно и с товарами, майор Буссе должен доставить Вам в Петровское в исходе июля, но никак не позже 1-го или 4 августа.

"г) В случае, если Вы признаете нужным сейчас же по получении сего занять на Сахалине какой-либо пункт, до прибытия означенных людей, то это предоставляется сделать по Вашему усмотрению теми средствами, какие имеются во вверенной Вам экспедиции.

"д) В начале июля к Вам в Петровское должен прибыть 16-сильный пароход, купленный Компанией в Англии; вероятно Вы получите его одновременно с настоящим предписанием; прошу употребить его в дело при занятии Сахалина; весьма было бы полезно, если бы Вы с помощью этого парохода провели Амурским лиманом в Татарский пролив то судно, на котором прибудет к Вам майор Буссе. Это судно можете оставить зимовать на Сахалине.

"е) В местах, которые будут заняты Вами на Сахалине, необходимо поставить орудия и устроить ограды или укрепления.

"ж) Когда Н. В. Буссе доставит Вам всё, о чём говорилось выше, Вы его немедленно отправите ко мне с донесениями".

Вместе с этим, во втором предписании, от 23 апреля, генерал-губернатор писал:

"Вследствие доклада моего и на основания высочайшего указания о границе нашей с Китаем, предлагаю Вам занять нынешним же летом залив Де-Кастри и соседственное с ним селение Кизи и о последующем донести мне. В заливе Де-Кастри иметь караул по крайней мере из 10 человек при офицере. В Кизи поставить военный пост для подкрепления и снабжения Де-Кастри. При этом предупреждаю, что, согласно с высочайшими указаниями о границе нашей с Китаем, далее Де-Кастри и Кизи итти не разрешено {Курсив Г. И. Невельского. (Прим. ред.). }, а главное внимание должно быть Вами обращено на Сахалин".

Н. В. Буссе, прибыв в Аян, прислал мне следующее письмо от 6 июля:

"Расчеты, сделанные в С.-Петербурге, оказались ошибочными: я с 25 июня в Аяне, а суда Компании еще не приходили и когда будут — неизвестно. Пять дней тому назад пришли с Камчатки «Иртыш» и «Байкал», но, вследствие данных мне инструкций я наставлений — перевозить к Вам десант непременно на компанейских судах, итти за десантом на Камчатку на «Иртыше» или «Байкале» я не могу; между тем время до такой степени упущено, что если бы, как объясняет А. Ф. Кашеваров, сейчас и пришло компанейское судно, то и тогда десант, назначенный на Сахалин из Камчатки, вряд ли можно доставить в Петровское ранее 1 сентября. Никаких срубов, о которых мне говорили в Петербурге, здесь нет и не делается; между тем мне велено и срубы эти взять и доставить к Вам в Петровское вместе с десантом из Камчатки со всем продовольствием, снабжением и вооружением никак не позже 1 августа. Поставленный теперь в невозможность исполнить это приказание и не имея права перевозить десант на казённых судах, ибо за это подвергся бы ответственности, спешу донести Вам об этом на Ваше усмотрение, и вместе с тем необходимым считаю сообщить, что, по словам Кашеварова, назначенный Компанией для перевозки десанта из Петровского на Сахалин бриг «Константин», во-первых, не может поместить этого десанта с тяжестями, во-вторых, он весьма ненадёжен и, в-третьих, если он и придет в Аян, что невероятно, то разве самой поздней осенью. На основании Ваших предписаний А. Ф. Кашеварову посылаю Вам транспорт «Байкал» и 17 человек людей с различными запасами, какие могли набрать в Аяне, сам же с часу на час ожидаю компанейского судна, чтобы отправиться за десантом в Петропавловск. Пакет от Вас немедленно отправлен с нарочным к генерал-губернатору. 5 июля бот «Кадьяк» ушёл в Петропавловск".

Таковы были распоряжения высшего правительства, последовавшие, как сообщал мне в частном письме Н. Н. Муравьёв, в результате моих донесений и других соображений. Эти распоряжения ясно показывают, что правительство, признав остров Сахалин принадлежащим России, всё свое внимание обратило на него; что же касается побережья Татарского пролива с его гаванями, обусловливавшими всю важность для России этого края, то оно было оставлено без всякого внимания, несмотря на то, что этот край заслуживал несравненно большего внимания, чем остров Сахалин, не имевший ни одной гавани. Правительство ограничивалось на побережье Амурского края только заливом Де-Кастри и предполагало "провести границу с Китаем по левому берегу Амура. Это придавало большое значение Петропавловску и не оставляло мысли, что этот порт должен быть главным нашим портом на Восточном океане.

Так как распоряжение правительства о занятии залива Де-Кастри и Кизи, как мы видели выше, последовало гораздо позже, чем мы их заняли, то мне оставалось занять Императорскую Гавань и делать затем другие исследования и занятия берега к югу от этой гавани, тоже вне повелений.

Средства мои были весьма ограниченные, а потому мешкать было нельзя, тем более, что единственным моим побуждением было благо Отечества. Но в описываемое время я должен был торопиться занять Сахалин. Чтобы совместить то и другое, я составил себе следующий план действий:

Немедленно отправиться на «Байкале» к Сахалину и в Татарский пролив с целью: а) осмотреть южную часть острова; б) занять Императорскую Гавань военным постом с тем, чтобы из неё продолжать наше исследования к югу до корейской границы и, ставить постепенно во вновь открываемых местах такие же посты; в) основать военный пост на западном берегу острова Сахалина, а с прибытием десанта из Камчатки — занять главный пункт острова в заливе Анива; г) подкрепить наши посты в Де-Кастри и Кизи и д) по возможности принять решительные меры к фактическому заявлению ожидавшимся американским судам о принадлежности этого края России.

Я торопился занять Императорскую Гавань, потому что она представляла как бы центральный пункт всей прибрежной полосы на пространстве от лимана до корейской границы. Заняв её, мы становились хозяевами всего побережья, а крейсирующее около этих берегов наше военное судно ещё более могло удостоверить ожидавшихся гостей в том, что эти берега не нуждаются в других хозяевах.

Вот главная цель, ввиду которой я поспешил отправиться в Татарский пролив и оставить в нём для крейсерства транспорт "Байкал".

Перед отправлением из Петровского я дал следующую инструкцию единственному оставшемуся в нем офицеру — доктору Орлову:

1) Воронина послать в Николаевское на смену Петрова, которому, взяв, с собой на два месяца продовольствия и пять человек матросов, следовать для подкрепления поста в Кизи, избрать там место около селения Котова и начать постройку помещения на зиму, потом ожидать моего прибытия из Де-Кастри.

2) Бошняку, по выздоровлении от болезни, прибыть в Петровское и принять начальство над ним.

3) С прибытием судна из Аяна с паровым баркасом для экспедиций и товарами стараться всё это скорее выгрузить и баркас изготовить к плаванию.

4) В случае прибытия Н. В. Буссе с десантом предписываю ему ничего не выгружать и не свозить десанта в Петровское, а ожидать моего возвращения.

5) С нарочным тунгусом немедленно отправить в Аян письмо мое к генерал-губернатору, прося А. Ф. Кашеварова, чтобы он тотчас по получении отправил его с нарочным по назначению.

В этом письме я объяснил Н. Н, Муравьёву, все, изложенные выше обстоятельства и уведомил его, что Кизи и залив Де-Кастри заняты мной гораздо раньше получения высочайшего повеления: "Что же касается десанта, — писал я, — который должен прибыть из Камчатки с майором Буссе, то, по случаю ошибочных расчетов, сделанных в Петербурге, в Аян до 6 июля не пришло еще ни одно компанейское судно, на казённых же транспортах «Байкал» или «Иртыш», пришедших в Аян, по уведомлению Буссе, еще в исходе июня, Николай Васильевич не решился итти. Эту нерешимость он объясняет какими-то инструкциями и политическими соображениями, которые, но моему мнению, неуместны. Я приписываю его нерешительность только неопытности и неведению тех важных последствий, каковые от его нерешительности и каких-то политических соображений могут произойти, — ибо в данном случае каждая минута дорога. Впрочем, от офицера, взятого прямо из фронта, и ожидать более ничего нельзя¹⁴⁴. Однако, как бы то ни было, десант, как Вы изволите видеть, ранее 1 сентября в Петровском вряд ли будет, и то при счастливых обстоятельствах, а потому высадки десанта на Сахалин не может последовать ранее исхода сентября. Бросить людей в такое позднее время года на пустынный восточный или западный берег острова — значит обречь их на неминуемые болезни и почти на верную гибель. Кроме того производить высадку такого значительного числа людей с тяжестями (около 5 тысяч пудов), при средствах какого-либо компанейского или нашего казённого транспорта, имеющих не более двух небольших шлюпок, да ещё на открытый берег, без гаваней, и в такое позднее время, не только опасно, но просто почти невозможно. Так как, на основании 1 и 4 пунктов высочайшего повеления, Сахалин признан бесспорной принадлежностью России на всём его пространстве, то я считаю необходимым занять главный пункт его — Тамари-Анива, лежащий в заливе Анива и имеющий средства как для своза десанта с тяжестями, так и для первоначального его размещения. Занятие всякого другого пункта на восточном или западном берегу острова, без закрепления нашего в главном его пункте — Тамари-Анива — было бы несоответственным достоинству России, потому что обнаружило бы только робкое и какое-то нерешительное с нашей стороны действие и неминуемо повлекло бы к неприятным столкновениям с японским правительством. Наконец, я решаюсь занять Тамари-Анива ввиду ожидаемой сюда американской военной эскадры, которой мы должны фактически указать, что Сахалин составляет русское владение.

"По этим соображениям, с прибытием из Петропавловска Н. В. Буссе с десантом, я считаю необходимым немедленно следовать прямо в залив Анива и там утвердиться".

В заключение я высказал генерал-губернатору следующее: "Не на Сахалин, а на матерой [материковый] берег Татарского пролива должно обратить главное наше внимание, потому что он, по неоспоримым фактам, представленным ныне экспедицией, составляет неотъемлемую принадлежность. России. Только закрытая гавань на этом побережье, непосредственно связанная внутренним путём с рекой Уссури, обуславливает важность значения для России этого края в политическом отношении; река же Амур представляет не что иное, как базис для наших здесь действий ввиду обеспечения и подкрепления этой гавани как важнейшего пункта всего края. Граница наша с Китаем поэтому никак на может быть положена по левому берегу реки Амура, как то видно и предписания Вашего, от 23 апреля. Петропавловск никогда не может быть главным и опорным нашим пунктом на Восточном океане, ибо, при первых неприязненных столкновениях с морскими державами, мы вынужденными окажемся снять этот порт, как совершенно изолированный. Неприятель одной блокадой может уморить там всех с голоду".

Глава двадцать вторая. Учреждение постов в заливе Хаджи и на восточном побережье Сахалина

Плавание на транспорте «Байкал» в июле и августе 1853 года. — Занятие Императорской Гавани и острова Сахалина. — Подкрепление постов в заливе Де-Кастри и в селении Кизи. — Мои приказания Д. И. Орлову. — Прибытие в Петровское. — Мои планы в августе 1853 года. — Прибытие в экспедицию священника Гавриила и Бачманова 9 августа. — Причины, связывавшие всех членов экспедиции в одну дружную семью. — Донесение Буссе от 26 августа 1853 года.

Четырнадцатого июля я перебрался на транспорт «Байкал», взяв с собой 15 человек команды и Д. И. Орлова. В этот же день транспорт снялся с якоря и пошёл к острову Сахалину. Штили и противные южные ветры настолько замедляли наше плавание, что, следуя вдоль восточного берега Сахалина, мы только 30 июля подошли к мысу Анива. Сделав рекогносцировку около мысов Анива и Крильон и не найдя и здесь сколько-нибудь безопасной стоянки для судов, я вошел в Татарский пролив. Встреченные там свежие ветры не позволили держаться вблизи западного берега острова и тщательно осмотреть его; между тем было уже 4-е августа, а потому я и отправился отсюда прямо в Императорскую Гавань. 6 августа я вошел в нее и поставил там пост из 8 человек с урядником во главе. Пост этот я назвал Константиновским, по имени бухты, в которой он был основан. 7 августа я вышел из Императорской Гавани, оставив там, на всякий случай, 850 пудов муки и крупы. Унтер-офицеру, оставленному начальником Константиновского поста, приказано было приготовлять лес для зимнего помещения и начать его постройку. В то же время наблюдать за действиями могущих появиться судов и в случае встречи с ними передавать им заявление на французском, русском и английском языках о принадлежности края России.

Из Императорской Гавани я пошел в залив Де-Кастри и, прибыв туда 9 августа, съехал с пятью человеками на пост Александровский, а транспорту приказал следовать к западному берегу Сахалина, на котором, в бухте около 50° северной широты, высадить Орлова с пятью человеками.

Д. И. Орлову приказано было занять там пост, назвав его Ильинским, собрать жителей и объявить им, что остров Сахалин принадлежит России и что мы всех его обитателей принимаем под свою защиту и покровительство. В случае встречи с иностранными судами, как командиру транспорта, подпоручику Семёнову, так равно и Д. И. Орлову приказано было заявлять от имени российского правительства, что весь Приамурский и Приуссурийский края с островом Сахалином составляют русские владения. Орлову я, кроме того, приказал пройти от поста вдоль западного берега Сахалина к югу, на пути собирать от туземцев всевозможные сведения и осмотреть этот берег — не найдётся ли здесь бухты, в которой могло бы зимовать судно. Затем, к 15 сентября, стараться достигнуть мыса Крильон и на восточной стороне его ожидать нас, но при этом иметь в виду, что если бы по каким-либо обстоятельствам к 20 сентября нашего судна не было около этих мест, то и не ожидать, а следовать в селение Тамари-Анива, которое непременно нами будет занято. Командиру транспорта «Байкал», поручику корпуса штурманов Семёнову, приказано было высадить на Сахалин Орлова, содействовать ему при основании Ильинского поста и затем крейсировать в Татарском проливе до конца августа, с целью наблюдения за ожидавшейся американской эскадрой, и около 5 сентября постараться возвратиться в Петровское.

Подтвердив начальнику Александровского поста Разградскому данную ему прежде инструкцию и усилив этот пост четырьмя человеками матросов, я с казаком и тунгусом пошел пешком на озеро Кизи, там сел на байдарку и на ней прибыл в селение Котово, где Петров с шестью человеками приступил уже к постройке зимнего помещения, этот пост я назвал Мариинским. Из него, на байдарке же, я спустился вниз по реке Амуру в Николаевское, а оттуда отправился в Петровское, куда и прибыл 17 августа.

Таким образом, занятием Императорской гавани, западного берега Сахалина и крейсированием транспорта «Байкал» {Нельзя не отметить, что на транспорте «Байкал» был открыт вход в Амур и лиман в 1849 году, на нем пришли основать Петровское зимовье и занять устье Амура в 1850 и 1851 годах, и этот же транспорт был первым русским судном, появившимся в Татарском проливе в 1853 году.} в Татарском проливе была достигнута главная цель моих действий в навигацию 1853 года. После этого уже всякое покушение иностранцев на побережье Татарского пролива было устранено. Мне оставалось ещё в навигацию этого года окончательно утвердиться на острове Сахалине, то-есть занять главный пункт острова Тамари-Анива и затем в навигацию 1854 года исследовать материковый берег Татарского пролива от Императорской Гавани до корейской границы и занять на нём военными постами заливы, которые окажутся удобными и более закрытыми и имеют внутреннее береговое сообщение с Амуром и Уссури. Кроме того я должен был занять такими же постами несколько пунктов по рекам Амуру и Уссури, устье реки Сунгари и пункт на этой реке у подошвы Хинганского хребта, где он перебрасывается через эту реку¹⁴⁵. Всё это мне предстояло исполнить для того, чтобы фактически провести нашу границу с Китаем, мысленно проведённую Нерчинским трактатом.

9 августа приходил в Петровское корабль Российско-Американской компании с различными запасами и товарами; на нём были доставлены: 10-сильный винтовой пароход и 10-весельный катер. На этом же корабле прибыли в экспедицию капитан-лейтенант А. В. Бачманов с супругой своей Елизаветой Осиповной и священник Гавриил с супругой Екатериной Ивановной. Корабль привез мне депеши: от Главного правления Компании — от 15 апреля 1853 года, и от А. Ф. Кашеварова — от 5 августа. Главное правление на основании указа императора от 11 апреля 1853 года и соглашения с генерал-губернатором Восточной Сибири просило меня, впредь до прибытия на Сахалин назначенного правителем острова капитан-лейтенанта Фуругельма, принять Сахалинскую экспедицию в полное моё начальство и ведение и уведомляло, что в 1854 году имеет в виду прислать на Сахалин с Фуругельмом доктора, фельдшера и лиц для всестороннего исследования острова. Оно выразило в депеше желание, чтобы на Сахалине, кроме главного пункта, в котором должно сосредоточиваться управление островом, было ещё не более двух или трех пунктов и чтобы все эти пункты были обнесены редутами. В заключение Главное правление просило меня, чтобы никаких судов Компании для перевозки сахалинского десанта, кроме брига «Константин», не занимать.

Кашеваров уведомлял меня, что 2 августа Н. В. Буссе отправился на корабле Компании "Николай I" за десантом в Петропавловск; что Главное правление вменило ему в непременную обязанность не посылать на Сахалин для перевозки десанта, запасов и материалов никакого другого из компанейских кораблей, кроме уже назначенного туда на зимовку брига «Константин», ибо все прочие суда необходимы в колониях. "Между тем, — писал Кашеваров, — бриг «Константин» вряд ли будет ныне в Аяне, а если и будет, то я объяснял Н. В. Бруссе, что это последует самой поздней осенью и что бриг этот никак не может поместить десанта с тяжестями, ибо он весьма ненадёжен". Далее Кашеваров извещал меня, что "большую часть запасов и товаров он не успел погрузить на корабль «Николай» с майором Буссе, так как они были доставлены в Аян только 1 августа, а потому не могли быть не только приготовлены как следует для отправки на Сахалин, но их не успели даже и разобрать. Никаких судов в Аян ожидать более нельзя; корабль же «Николай», по данной инструкции его командиру Клинковстрему, после доставки с майором Буссе десанта из Петропавловска в Петровское, немедленно должен итти в колонии, почему прошу Вас не задерживать этого корабля в Петровском".

С прибытием в Петровское Е. О. Бачмановой, любезной и образованной женщины, и супруги священника, Екатерины Ивановны, для моей жены составилось маленькое женское общество, которое ободрило ее.

Но зато всех этих лиц надобно было разместить, и потому мы сейчас же приступили к постройке двух флигелей для помещения на зиму священника с походной церковью и А. В. Бачманова с супругой.

Между тем, в ожидании десанта с Камчатки, дабы не терять времени, я хотел начать доставки запасов и товаров в Николаевское для обеспечения как этого поста, так и постов Мариинского и Александровского, а вместе с тем и испытать, до какой степени возможно плавание по лиману и по Петровскому заливу {Повидимому, Г. И. Невельской подразумевает под этим названием залив Счастья или часть его, ближайшую к Петровскому. (Прим. ред.). } на таком маленьком пароходике, какой был прислан в экспедицию. Поэтому, нагрузив запасами наш маленький ботик и взяв его на буксир к этому пароходику, названному мной «Надеждой», я, при самых благоприятных обстоятельствах, 19 августа, отправился с Бачмановым в Николаевское. Только что мы вышли из залива, пароход начало заливать, и более половины дымогарных труб в котле, оказавшихся перержавленными, лопнуло. Таким образом, в навигацию 1853 года «Надежда» была для нас бесполезна, и мы остались при тех же ничтожных перевозочных средствах, какие до сего времени имели, то-есть при двух шлюпках и гилякских лодках. Пароходик, кроме того, не имел никаких мореходных качеств и оказался совершенно неспособным к плаванию по лиману, а потому нам предстояло развести из Петровского продовольствие и различные запасы в Николаевский, Мариинский и Александровский посты на мелких судах. Однако всё обошлось благополучно: мой деятельный и искусный помощник А. В. Бачманов, в моё отсутствие на Сахалине снабдил все эти посты.

После всего сказанного не странны ли были упомянутые выше распоряжения, чтобы я с помощью такого пароходика провел компанейский бриг «Константин» в осеннее время через лиман из Охотского моря в Татарский пролив, и ещё в то время, когда в лимане вообще господствуют свежие ветры, разводящие сулой и неправильное волнение, бороться с которым возможно только настоящему морскому пароходу. Н. В. Буссе, как офицеру, попавшему сюда из гвардейского полка, это казалось весьма просто и возможно, и он удивлялся, почему я, ничтожный смертный, не исполняю в точности и буквально всех инструкций, которые он привез; но ему это простительно, потому что он до того времени кроме Петербурга ничего не видел и не знал местных условий.

Он многому удивлялся и никак тоже не мог понять дружеского и как бы родственного моего обращения с моими сотрудниками-офицерами. Он никак не мог допустить, чтобы начальник, облечённый огромной самостоятельной властью, каковым я был тогда в крае, мог дозволять подчинённым ему офицерам рассуждать с ним, как с товарищем, совершенно свободно разбирать все его предположения и высказывать о них с полной откровенностью своё мнение. Н. В. Буссе было чуждо и непонятно, что всякая в то время командировка офицера для исследования края была совершаема вне повеления, почему и лежала единственно на моей ответственности, и что при каждой такой командировке посланный офицер должен был быть проникнут чувством необходимости и полезности её для блага Отечества. Я должен был одушевлять моих сотрудников и постоянно повторять им, что только при отчаянных и преисполненных опасностей и трудностей действиях наших, мы можем не только предупредить потерю края, но и привести правительство к тому, чтобы он навсегда был утвержден за Россией. Вот что нас связывало всех как бы в одну родную семью. Весьма естественно, что это была непонятно не только Буссе, но и высшим распорядителям в С.-Петербурге. Вечером 26 августа компанейский корабль «Николай» бросил якорь на петровском рейде. Н. В. Буссе сообщил мне, что привез десант, вполне обеспеченный для зимовки на Сахалине; но что он взял только одного офицера, лейтенанта Рудановского, на том основании, что, согласно данной ему инструкции, офицеры для сахалинского десанта должны быть откомандированы из состава Амурской экспедиции. Исполнив, таким образом, возложенное на него генерал-губернатором поручение, Буссе ожидал моего немедленного распоряжения о свозе на берег десанта (из 90 человек) со всеми тяжестями. Он был вполне уверен, что всё это должно быть отправлено на Сахалин на бриге «Константин» через Амурский лиман с помощью доставленного мне Компанией пароходика и средств, имевшихся в Амурской экспедиции, а что корабль «Николай» немедленно отправится в Аян, чтобы там его высадить для следования в Иркутск к генерал-губернатору с личным донесением об исполнении поручения. Кроме того он передал мне, что, вследствие различных политических соображений, в Петербурге ему сказали, что при высадке на Сахалин десанта отнюдь не должно касаться залива Анива, а что десант должен быть высажен на восточном или западном берегу острова.

Глава двадцать третья. Подготовка к сахалинской экспедиции 1853 года и занятие Южного Сахалина

Причины, побудившие меня итти в Аян. — Объяснение мое с Н. В. Буссе. — Н. В. Буссе назначается зимовать на Сахалин. — Мои действия в Аяне и переговоры с Кашеваровым. — Отношение моё В. С. Завойко от 2 сентября 1853 года. — Распоряжение Бачманову. — Плавание на корабле «Николай» из Петровского в залив Анива. — Встреча с японцами. — Селение Тамари-Анива. — Следствие нашей рекогносцировки, произведённой 21 сентября. — Занятие Тамари-Анива 22 сентября 1853 года. — Объявление японцам и айнам. — Декларация для доставления японскому правительству. — Инструкция Буссе.

Рассмотрев ведомость запасов, привезенных с десантом, я нашел, что камчатским губернатором люди были вполне обеспечены казённым довольствием, но что этого было еще далеко не достаточно для безопасной зимовки на Сахалине, ибо не было ни товаров, необходимых для вымена свежей пищи для людей, ни достаточного числа инструментов для построек, ни надлежащего запаса водки, чая, сахара и табаку, необходимых для людей при первоначальном водворении. Кроме того там не было надлежащих медицинских средств от болезней, которые неминуемо сопровождают зимовку в новом месте. На всё это я указал Буссе и объяснил, что поэтому безопасная зимовка десанта на Сахалине, как он полагает, далеко не обеспечена, а следовательно, и возложенное на него поручение не исполнено. При этом я сказал ему следующее:

"а) При ничтожных перевозочных средствах, имеющихся в экспедиции и на «Николае», своз десанта с тяжестями на открытом петровском рейде почти невозможен; кроме того, погрузка всего этого обратно займет много времени и может быть даже неудачной, время же наступает позднее, осеннее;

"б) Присланный сюда ничтожный паровой речной катер не только не может буксировать какое-либо судно по лиману, но один-то не в состоянии там плавать, если бы даже был исправлен, а потому данное Вам распоряжение является утопией;

"в) Вам, вероятно, известно, что бриг «Константин» или придёт самой поздней осенью, или совсем может не быть в Аяне и что этот бриг не может поместить десанта и тяжестей, а потому на чем же из Петровского перевозить десант на Сахалин?

"г) Офицеров у меня в настоящее время свободных нет; все заняты, крайне необходимыми обязанностями; о недостатке их и команд в экспедиции я несколько раз уже доносил и просил прислать их, послать же десант на Сахалин с одним офицером невозможно;

"д) На всех берегах Сахалина не только нет удобной гавани, где. можно было бы произвести высадку десанта и грузов, но нет даже места для безопасной стоянки судна, в особенности в такое позднее время, как теперь. Кроме того средствами компанейского судна на двух шлюпках высадка такого числа людей и тяжестей на открытый берег и в позднее время года до такой степени затруднительна и опасна, что её можно считать почти невозможной. Выбросить людей на пустынный восточный или западный берег, как Вам объяснялось и мне предписывалось, равносильно обречению их на верную смерть от болезней.

"Из всего этого Вы видите, что если буквально следовать предписаниям, то надобно или оставить всех людей в Петровском, где также нет помещения, или выбросить их в пустыню, как я сказал уже выше, на явную смерть и предоставить японцам и туземцам уничтожить больных. Как в том, так и в другом случае я бы окончательно не исполнил приказа, то-есть не утвердился бы на Сахалине в настоящую навигацию. Между тем, с утверждением нашим на острове и с занятием Императорской Гавани, мы предупредим всякое покушение иностранцев на побережья Татарского пролива, а таких покушений, особенно при настоящих обстоятельствах, мы должны ожидать ежеминутно. Поэтому, теперь надобно действовать решительно, не стесняясь никакими петербургскими соображениями и приказаниями, тем более, что Сахалин уже признан нашим правительством неотъемлемой принадлежностью России. Всякие комбинации занятия пункта на восточной или западной стороне острова, без утверждения нашего в главном его пункте, не только не уместны, но и вредны и не соответствуют достоинству России, ибо могут обнаружить только нашу робость и нерешительность, а я ни того, ни другого не могу допустить. Вся ответственность перед Отечеством за могущую возникнуть при таких обстоятельствах потерю этого важного края навсегда для России падёт только на меня, на том основании, что начальник, поставленный в такой отдалённый край, должен действовать не по предписаниям и приказаниям, а в зависимости от обстоятельств, какие возникают на месте; он должен иметь в виду только лишь достижение главной цели, служащей интересам и благу Отечества. Главный пункт на острове — Тамари-Анива; там имеются и средства для первоначального размещения наших людей и средства по перевозке десанта и выгрузке тяжестей. Там-то прежде всего мы и должны утвердиться, несмотря на то, что это противно данным мне предписаниям.

"Из всего этого вытекает необходимость, чтобы, во-первых, за неимением в экспедиции офицеров, на Сахалин с десантом отправились Вы. Во-вторых, чтобы для пополнения необходимых запасов я пошел с Вами на корабле «Николай» в Аян и оттуда, на нем же, в залив Анива. Мы утвердимся в Тамари-Анива, и Вы останетесь там зимовать. В-третьих, если исследования Орлова или наша рекогносцировка докажут возможность зимовки судна вблизи залива Анива, или в самом заливе, то, в случае прихода компанейского брига «Константин», на зимовку останется он, а в противном случае — один из наших казённых транспортов — «Иртыш» или "Байкал".

"Оставаясь при неизменном решении, прошу Вас: 1) осмотреть хорошенько команду с моим доктором и оказавшихся ненадёжными оставить в Петровском; 2) подсчитать возможно точнее, сколько надобно указанных мной запасов, чтобы команды на Сахалине были вполне всем обеспечены, и 3) быть готовым 28 августа к отправлению со мной в Аян и оттуда на Сахалин".

В заключение я объявил Буссе, что я очень хорошо понимаю то критическое положение, в какое будет поставлен А. Ф. Кашеваров, вполне зависимый от Главного правления Компании, когда мы заберём корабль «Николай», но другого выхода у нас нет.

Само собой разумеется, что всё это не понравилось Н. В. Буссе, предполагавшему после понесённых им трудов провести зиму в Иркутске; поэтому весьма естественно, что мы не могли произвести на него хорошего впечатления.

Таким образом, за отсутствием в экспедиции офицеров, Н. В. Буссе предстояло зимовать в Тамари-Анива, которое, на основании каких-то особых политических взглядов и расчетов, не соответствовавших ни положению, ни обстоятельствам, казалось тогда ему опасным и ненавистным.

По прибытии на корабле «Николай» в Аян я немедленно послал к А. Ф. Кашеварову для предварительных переговоров Н. В. Буссе, как будущего правителя острова Сахалина. Буссе вскоре возвратился ко мне с таким ответом: "Ввиду строжайшего предписания Кашеварову от Главного правления Компании он не может исполнить Вашего требования. Корабль «Николай» немедленно должен итти в колонии, о чём он и делает распоряжение командиру".

После этого я отправился к Кашеварову сам вместе с Н. В. Буссе, чтобы убедить его в крайней необходимости упомянутых действий. После различных переговоров и объяснений в присутствии Буссе и капитана 2 ранга Фрейганга, возвращавшегося в то время с Камчатки, я заявил Кашеварову, что всю ответственность принимаю на себя, с тем что если бы Компания потерпела от этого убытки, то правительство оплатит их, о чём я доношу генерал-губернатору и уведомляю Главное правление. А. Ф. Кашеваров, заручившись этим моим заявлением, решился немедленно исполнить мои требования. Само собой разумеется, что он, как лицо, несущее ответственность за соблюдение интересов Компании, не мог бы исполнить моих требований без данного мною от имени правительства обязательства, а потому несправедливо было бы обвинять его и требовать от него гражданской доблести.

С полной готовностью и энергией принялся Кашеваров за скорейшую погрузку всех запасов и товаров; к 3 сентября всё было кончено, и «Николай» мог выйти из Аяна. Зимовка людей на Сахалине в отношении одежды, продовольственных запасов и вооружения была обеспечена. Никогда не снабжалась так полно и такими средствами Амурская экспедиция, как были снабжены люди, отправлявшиеся на Сахалин.

Между тем, накануне нашего прихода в Аян, оттуда ушел в Петровское транспорт «Иртыш» с остальным грузом для Амурской экспедиции, и, как мы видели, около 3 или 4 сентября должен был притти на петровский рейд и транспорт «Байкал». Дабы распорядиться окончательно казёнными судами и получить сведения от Орлова, я счёл необходимым зайти в Петровское {А. Ф. Кашеваров передал мне, между прочим, что бриг «Константин» вовсе не придет в Аян.}.

По прибытии в Петровское я нашел там оба транспорта: «Иртыш» и «Байкал». Командир «Байкала» Семёнов сообщил мне, что в широте 50°10'N он высадил на Сахалине Орлова и, при собрании местных жителей, с поднятием военного флага, основал там Ильинский пост. Военных американских судов в Татарском проливе он не встречал, а шкиперу встретившегося американского китобоя заявил об основанных на берегах Татарского пролива и на Сахалине наших военных постах.

Отправляясь на Сахалин, я сделал следующие распоряжения:

1) Транспорту «Байкал» было приказано немедленно следовать в Аян и взять оттуда всё, что А. Ф. Кашеваров признает нужным отправить с ним как для Петропавловска, так и для колоний американской компании, и затем итти в Петропавловск. Уведомляя с этим транспортом В. С. Завойко о моем намерении занять Тамари-Анива и о занятых уже заливах Де-Кастри и Императорской Гавани, я просил с ранней весной выслать из Петропавловска «Байкал» или какое-либо другое судно, с тем, чтобы оно шло прямо к нашему посту в залив Анива, а оттуда, по пути в Де-Кастри, зашло бы и в Императорскую Гавань. В заливе Де-Кастри оно получит мои распоряжения. На этом судне я просил выслать для Амурской экспедиции полагающееся по штату казенное довольствие. Вместе с тем я уведомлял В. С. Завойко, что если транспорт «Иртыш» не придёт ныне в глубокую осень в Петропавловск, то это будет значить, что он остался здесь зимовать.

2) А. В. Бачманову, единственному офицеру, остававшемуся в Петровском, я приказал постараться снабдить к зиме наши посты Николаевский и Мариинский и оканчивать постройки, дабы к зиме можно было в них перебраться. Меня же ожидать не ранее октября по Амуру из Де-Кастри

и 3) Транспорту «Иртыш», по выгрузке в Петровском различных запасов и прочего, следовать в залив Анива (Тамари-Анива), имея в виду, что ему придется зимовать на Сахалине; поэтому необходимо, чтобы команды были снабжены на этот случай всем необходимым.

Сделав эти распоряжения и взяв с собой только что прибывшего из Николаевска лейтенанта Бошняка, мы пошли в залив Анива. Бошняк должен был зимовать в Императорской Гавани, для наблюдения за ледоходом в ней, замерзанием и вскрытием, а потом отправиться к югу для наблюдения за иностранными судами.

Противные свежие ветры и различные неблагоприятные обстоятельства замедлили наше плавание. Согласно вышеупомянутой договорённости с Орловым, войдя в воды залива Анива, мы направились к мысу Крильон, чтобы взять Орлова и получить от него сведения о результатах произведённых им обследований на юго-западном берегу Сахалина. Однако, несмотря на то, что уже было 19 сентября, поиски наши у мыса Крильон остались тщетными. Убедившись, что Орлова здесь нет, «Николай», пользуясь попутным ветром, лёг вдоль северо-восточного берега залива Анива с целью обнаружить, не найдется ли на этом берегу места, удобного для зимовки судна; но исследования наши были тщетны: мы не нашли на этом пространстве ни одной бухточки не только для зимовки, но и для стоянки судна. Между тем наступил густой туман — мы вернулись и 20 сентября в 8 часов вечера, при совершенной тишине, бросили якорь против селения Тамари-Анива. Не успели еще мы оправиться, как увидели, что возвышенности, окружающие селение Тамари-Анива, освещены и как будто на них находятся батареи. Судя по огням, показавшимся в нескольких местах на берегу, нельзя было не заметить, что приход наш произвел не малую тревогу.

Вследствие этого я приказал зарядить картечью орудия, иметь для наблюдения ночью шлюпку и вообще тщательно следить за действиями с берега. К 11 часам ночи на берегу успокоились, ибо на возвышенностях огней уже не стало видно. В 7 часов утра на двух шлюпках, под прикрытием корабля «Николай», я с Н. В. Буссе и Н. К. Бошняком отправился к берегу, чтобы произвести рекогносцировку и отыскать место для высадки десанта. Топография местности, где расположено селение Тамари, была такова: селение лежало при речке, протекавшей между возвышенностями; увалистый берег около устья этой речки был обставлен магазинами и различными сараями, около которых были вытащены на берег большие лодки и находились склады леса. Восточная возвышенность, оканчивающаяся у самого берега высоким мысом, на котором находился японский храм и несколько строений, командовала как над селением, так и всеми магазинами, тянувшимися вдоль берега. Эта местность представляла лучший и вполне надёжный стратегический пункт к западу за этой возвышенностью лежала долина с речкой, отмелые берега которой были неудобны для высадки; эта местами болотистая долина, находясь за возвышенностью, представляла местность, изолированную от селения, так что на неё легко было сделать внезапное нападение как с этой возвышенности, так и с севера; а потому поставить здесь пост — значило подвергать его различным случайностям. Несмотря, однако, на это, Н. В. Буссе эта местность понравилась, и он настаивал, чтобы осмотреть её подробнее. Я предоставил {В продолжение хождения Буссе по болоту и речке в этой долине я оставался на берегу около шлюпок и курил трубку. Это обстоятельство в напечатанном дневнике Буссе представлено как пример моего невнимания и равнодушия.} это сделать ему, а сам остался у шлюпок. После осмотра долины и болота Н. В. Буссе, хотя несколько и разочаровался, но еще не убедился, как я ожидал, в том, что здесь не следует нам оставаться. Он всеми силами старался отклонить меня от занятия селения Тамари, постоянно ссылаясь на инструкцию генерал-губернатора и на переданные ему приказания не тревожить японцев и быть подальше от тех селений, где они находятся. Он все время доказывал неполитичность занятия главного пристанища японцев на острове и опасность, которую встретит наш гарнизон в случае их нападения. Выслушав со вниманием все доводы, я заметил Н. В. Буссе, что в то время, как Россия имеет бесспорное право на обладание Сахалином и когда ныне это право утверждено императором, всякие подобные рассуждения здесь неуместны, особенно ввиду ожидаемых и в большом числе уже появляющихся около этих берегов иностранных судов. "Всякие паллиативные меры, — говорил я ему, — на которых Вы настаивали, в настоящем случае принесут только вред, потому что они выкажут с нашей стороны какую-то робкую нерешительность перед японцами и местным населением, а это даёт им надежду на возможность вытеснить нас с Сахалина, и потому гарнизон наш будет находиться здесь в постоянной тревоге. Заняв же главный пункт острова, в котором находится главное пристанище японцев, мы тем самым ясно покажем им, что Россия всегда признавала территорию острова Сахалина своею. Покровительствуя свободному промыслу японцев на Сахалине и защищая их наравне с айнами от всяких насилий и произвольных распоряжений иностранцев, мы предупредим с их стороны всякие неприязненные к нам отношения и свяжем их с нами более тесною дружбой. Они увидят тогда, что водворение наше на острове не только не приносит ущерб их интересам, но, напротив, гораздо более обеспечивает их. Вот политика, которой единственно мы должны руководствоваться; вот в чём должна заключаться главная Ваша обязанность, как назначаемого ныне мною правителя острова. Всё это и будет, как Вы увидите, объявлено мною местному населению и японцам, которые, вероятно, не замедлят сообщить об этом на Мацмай {Так в то время называли остров Хоккайдо. (Прим. ред.). }, своему правительству".

Сделав рекогносцировку местности в районе залива Тамари-Анива и найдя, что высадка десанта с тяжестями возможна только у селения Тамари, я с вечера 21 сентября сделал следующие распоряжения Буссе и командиру корабля «Николай» Клинковстрему:

"Завтра мы занимаем Тамари-Анива, для чего к восьми часам утра вооружить баркас фальконетом¹⁴⁶ и погрузить на него одно орудие со всеми принадлежностями. Приготовить к этому времени 25 человек вооружённого десанта под командованием лейтенанта Рудановского, который должен отправиться на берег на упомянутом баркасе. К этому же времени приготовить шлюпку с вооружёнными гребцами, на которой я в сопровождении Буссе и Бошняка последую вместе с десантом; наконец, кораблю «Николай» подойти как можно ближе к берегу и на всякий случай зарядить орудие, дабы под его прикрытием производилось занятие поста".

Я счел необходимым сделать все эти распоряжения для того, чтобы отнять у японцев возможность подстрекнуть местное население к сопротивлению, а не потому, чтобы боялся их фальшивых батарей, которыми они хотели нас напугать 20-го числа. При осмотре местности в трубу оказалось, что эти батареи были ни более, ни менее как кучи земли, насыпанные на возвышенностях.

К 8 часам утра 22 сентября (4 октября) «Николай» подошёл к берегу на пушечный выстрел. Вооружённый баркас с десантом в 25 человек под командой лейтенанта Рудановского находился у борта корабля, обращенного " морю. Я с Буссе, Бошняком и тунгусом-переводчиком, знавшим орочёнский и айнский языки, отправился на вооруженной шестивесельной шлюпке на берег. Погода была ясная, тихая и теплая. На берегу видны были 8 человека часовых у расположенных вдоль берега сараев.

Едва наши шлюпки приблизились к берегу, как вдруг из сараев выскочили айны, предводительствуемые 4 японцами, размахивавшими саблями, и направились по отмели навстречу шлюпкам. Я сейчас же прекратил греблю и приказал держаться на вёслах, сделав условленный знак, чтобы десант с Рудановским следовал за нами. Переводчик сообщил мне, что японцы приказывают айнам не допускать нашу шлюпку к берегу. Тогда через переводчика я объяснил японцам и толпе айнов, что мы лоча (русские), пришли с Амура поселиться у них в Тамари для того, чтобы защищать их от насилий, производимых командами иностранных судов; что мы поэтому вовсе не желаем делать им чего-либо дурного.

Все айны тотчас начали кланяться и махать ивовыми палочками, концы которых были расщеплены в виде метелок, что вообще у здешних народов означает знак дружелюбия и гостеприимства. Затем они, идя по берегу, указывали нам место, где лучше пристать шлюпкам. Японцы же в это время, вложив свои шпаги в ножны, начали тоже кланяться нам и старались объяснить, что препятствовать нашей высадке на берег им приказали их начальники. После того как мы пристали к берегу, туда подошёл и наш баркас с десантом. Я сейчас же приказал десанту выгружать орудия на берег, причем айны усердно помогали матросам. Вместе с этим сделан был с баркаса сигнал кораблю «Николай» приготовиться к салюту. После того как на берегу были установлены два орудия и сооружён флагшток для подъёма флага, команда выстроилась во фронт, и я скомандовал. на молитву. Помолясь с коленопреклонением богу, причем японцы и айны инстинктивно сняли шляпы, я вместе с Н. В. Буссе при криках ура и залпе из ружей и орудий поднял русский военный флаг; в то же время команда корабля, при криках ура, разбежалась по вантам и реям, и корабль начал салютовать флагу. Этим было возвещено в Тамари-Анива окончательное водворение наше на острове Сахалине. Ясная и тихая погода совершенно гармонировала с мирным занятием главного пункта острова.

Когда мы осмотрелись, то увидели на западной возвышенности, между кучками земли, деревянные чурбаны, выкрашенные чёрной краской; издали они казались батареями. Японцы держали их как пугала для всякого пришедшего судна и вполне были уверены, что им удастся этим оградить неприкосновенность Тамари. По окончании церемонии я с Н. В. Буссе и Н. К. Бошняком отправился в селение, к ожидавшим нашего приговора японским старшинам, дабы растолковать им миролюбивую цель нашего водворения и избрать местность, где должен был быть основан наш пост. Кроме того я хотел миролюбиво порешить с ними относительно размещения команды и распорядиться о средствах к перевозу тяжестей с корабля на берег.

Здание, в котором собрались старшины и, как можно было заметить, более влиятельные из айнов, имело вид сарая с бумажными окнами. Половина этого сарая была занята возвышением, устланным различными циновками; на нем поставлено было несколько ширм, разделявших всё возвышение на отдельные комнаты. По стенам было развешено несколько сабель, а перед маленьким низеньким столиком, за которым с важностью сидели трое японцев, стояла небольшая пирамида с фитильными ружьями; у старшего из японцев, который сидел в середине за столиком с трубкой, было две сабли за поясом, а третью держал в руках стоявший за ним японец. По обеим сторонам старшего сидели два других японца, имевшие тоже на боках по сабле, а у возвышения толпой стояло до 50 айнов.

Войдя в сарай, мы приветствовали японцев; они все встали, а айны поклонились нам. Я сел рядом со старшим японцем, а Буссе и Бошняка усадил рядом и тотчас приказал переводчику сказать, что цель нашего прибытия и водворения на искони принадлежащем России острове Сахалине вполне миролюбивая. Государь наш император, осведомившись, что в последнее время плавает около этих берегов много иностранных судов и что команды их делают различные бесчинства и притеснения жителям, а также, как мы слышали, намереваются захватить некоторые из беззащитных мест, приказал основать в главных пунктах острова Сахалина и противоположного ему материкового берега вооружённые посты, чтобы защищать обитателей и всех приезжающих сюда японцев от иностранного насилия и произвольных распоряжений. Вместе с этим государь приказал мне не только не препятствовать промышленности и торговле японцев на острове, но, напротив, строжайше ограждать их справедливые интересы от всяких насилий; а потому прошу вас быть совершенно покойными: мы искренно желаем всегда быть с японцами в дружбе, как с нашими ближайшими соседями. Обо всём этом отдано приказание назначенному сюда начальнику, Н. В. Буссе, к которому во всём и прошу обращаться. Он исполнит все ваши справедливые желания, и ему приказано, чтобы все промышленные, торговые и хозяйственные отношения, какие установились уже между вами и айнами, не только не нарушались, но строго соблюдались. Он будет смотреть, чтобы айны исполняли их, как было доселе, тем более, что пребывание ваше здесь и сношения с этим народом будет полезно, потому что замеченная уже мною аккуратность в постройке и отделке судов и порядок в селении могут служить им назидательным примером. Итак, повторяю, прошу вас быть совершенно спокойными. Ваших обычаев, а тем более религии, мы отнюдь не позволим себе касаться. Живите, как жили, и веруйте, как веровали. Всё это объявляю вам от имени государя моего, императора, слово которого есть неизменный закон. За сим пойдемте с нами и распорядитесь как для размещения наших людей, так и для своза с корабля тяжестей, а равно и для способствования в установке на избранном мною месте орудий для вашей и всех здесь защиты, против тех, кто осмелился бы нарушить ваше спокойствие".

Японцы, повидимому, не ожидали с нашей стороны такого миролюбивого заявления, и из грустных доселе сделались весёлыми и довольными, тогда как айны, видимо, были недовольны. Они надеялись, что я, подобно моим предшественникам Хвостову и Давыдову, предоставлю им убивать и грабить японцев, как то они сделали с бывшими тогда здесь их старшинами, у которых было развито и хлебопашество и скотоводство. Айны стали шуметь и выражать свое неудовольствие; я приказал им немедленно замолчать и объявил, что первый, кто окажет какое-либо сопротивление и насилие японцам и вообще произведёт какой-либо беспорядок, будет немедленно строго наказан. "Мы желаем, — сказал я им, — чтобы всё здесь было мирно и чтобы собственность и личность каждого были ограждены и неприкосновены".

После этого все смолкли и успокоились. Японцы просили меня чтобы, в оправдание их перед начальством, я изложил упомянутое моё заявление письменно, а они пошлют его на Мацмай. Я обещал, что с удовольствием исполню их просьбу.

После тщательного осмотра восточной возвышенности я убедился, что она представляла местность во всех отношениях удобную и безопасную для основания нашего поста, а поэтому сейчас же и сделал распоряжение о передвижении сюда наших орудий и перенесении флага. Айны, по приказанию японцев, помогали нашим матросам. Для размещения команды, а также наших запасов, японцами были очищены два находившихся на этом месте сарая. Оставив затем при посте с командой и орудиями лейтенанта Рудановского, я вместе с тремя японцами и двумя айнами отправился на корабль обедать. Пост я назвал Муравьёвским, в честь главного ревнителя и предстателя перед высочайшею властью за дело на отдалённом востоке, генерал-губернатора Николая Николаевича Муравьёва. Японцы и айны осталась довольны нашим дружеским приемом на корабле. После обеда команда пела песни и плясала, все были довольны и веселы. Эта церемония и обстановка, видимо, расположила к нам айнов и японцев и, как можно было заметить, внушила в них уважение к нам.

Согласно их просьбе, я передал им на русском и французском языках следующую декларацию:

"На основании трактата, заключённого между Россией и Китаем в городе Нерчинске в 1689 году, остров Сахалин, как продолжение Нижнеамурского бассейна, составляет принадлежность России. Кроме того ещё в начале XVI столетия удские наши тунгусы (ороки) заняли этот остров. За сим, в 1740 годах русские первые сделали описание онаго, и, наконец, в 1806 году Хвостов и Давыдов заняли залив Анива. Таким образом, территория острова Сахалина составляла всегда неотъемлемую принадлежность России:

"Всемилостивейший государь мой император Николай I, осведомившись, что в последнее время около этих берегов плавает много иностранных судов и что командами их производятся разные беспорядки на этих берегах и причиняются насилия обитателям оных, находящимся под державою его величества всемилостивейшего государя моего императора, высочайше мне повелеть соизволил: поставить в главных пунктах острова надлежащие посты, в тех видах, чтобы личность и собственность каждого из его здесь подданных, а равно и японцев, производящих промыслы и торговлю на территории его величества, была надёжно ограждена от всяких подобных насилий и произвольных распоряжений, иностранцев, и чтобы подданным Японской империи не только не препятствовать свободной здесь торговле и промыслам, но всеми средствами ограждать и способствовать оным, насколько то соответственно с верховными правами его императорского величества государя моего на эту территорию и той дружбе, которую Россия желает сохранить с Японской империей.

"Во исполнение этой высочайшей воли, я, нижеподписавшийся, начальник этого края, 22 сентября 1853 года в главном пункте острова Сахалина Тамари-Анива и поставил Российский Муравьёвский пост, с упомянутою целью. Заведывать этим постом и островом назначен мною его императорского величества майор Н. В. Буссе, а потому к нему, как к ближайшей здесь власти Российской, при всяких недоразумениях и тому подобных случаях, следует обращаться. Объявлено 1853 года, сентября 22-го дня: Муравьёвский Российский пост в заливе Тамари-Анива, на острове Сахалине".

По соглашению с японцами предположено было свезти на берег тяжести на их судах, для чего они и назначили в наше распоряжение две лодки. Часть заготовленного леса они уступили нам за известную плату, но с тем, чтобы, если понадобится, мы поставили к их запасам и магазинам наших часовых, дабы айны не могли произвести грабежа, особенно водки и риса.

К вечеру японцы съехали на берег. В помощь лейтенанту Рудановскому на ночь был послан Бошняк, которому было приказано в продолжение ночи иметь караул и бдительное наблюдение за селением, ибо японцы боялись, чтобы некоторые айны не произвели бесчинств; японцы сказали мне, что айны уверены, что мы позволим им разграбить запасы водки и рису, и что многие будто бы уже грозили, что русские не только прогонят японцев, но прикажут айнам перебить всех их. Однако ночь прошла благополучно.

На другой день, около 9 часов утра, пришли две лодки с айнами за грузом и начали свозить его на берег, в Муравьёвский пост. Там сараи уже были очищены; в одном из них поместилась довольно просторно команда, а в другом — Буссе и Рудановский. В последнем разместили также наши запасы и товары. В этот же день были поставлены на место все восемь орудий, присланные с десантом.

Для поисков местности вблизи Муравьёвского поста, где можно было бы оставить на зимовку судно, я послал на вельботе лейтенанта Бошняка, но, по тщательном осмотре берега, на пространстве около 20 вёрст, к западу, такого места нигде не оказалось. Оставаться же мне с кораблём для этого исследования, по случаю наступившей уже осенней, свежей погоды, было нельзя, да и не следовало, тем более, что с этой целью был высажен Орлов; который не сегодня так завтра должен был явиться на пост.

К вечеру ветер засвежел, и Н. В. Буссе на опыте убедился, до какой степени разгрузка судна на открытый берег не только затруднительна, но и опасна.

Теперь можно положительно сказать, что одними средствами корабля «Николай», без помощи айнов, нам не удалось бы окончательно окончить разгрузку и в две или три недели, а было уже 23-е сентября. Оказывается, что это не так просто и легко, как рассказывали Николаю Васильевичу в Петербурге.

Д. И. Орлова и транспорта «Иртыш» всё еще не было. Я беспокоился более всего об Орлове, но 24 сентября один из айнов сказал нам, что Д. И. Орлов оставил свою лодку у селения Кусунай, в самом узком месте Сахалина, от которого туземцы ходят пешком и ездят на восточный берег, и отправился туда со своими людьми. Это давало повод думать, что Д. И. Орлов будет уже не с запада, а с востока, и, следовательно, может осмотреть ту часть залива Анива, которая еще не была осмотрена. Я должен был торопиться скорее оставить Муравьёвский пост: во-первых, потому, что становилось свежо, а во-вторых, потому, что меня вызывали оттуда нижеследующие, довольно серьезные обстоятельства.

Читателям известна уже встреча Семёнова с китобоем; последний говорил, между прочим, Семёнову, что американская эскадра может притти в Татарский пролив и поздней осенью. Мы не знали действительной цели этого посещения, и поэтому присутствие в Татарском проливе нашего крейсера было необходимо; между тем, кроме корабля «Николай», послать было некого. Чтобы этот корабль не зимовал в Татарском проливе и поспел во-время в Ситху, исполнив предварительно свою крейсерскую службу, терять времени было нельзя. И то, имея в экспедиции одно только судно, приходилось убивать на нём двух зайцев сразу.

Из Тамари-Анива «Николай» должен был уйти в крейсерство и вместе с тем посетить Императорскую Гавань, оставить в ней Бошняка и распорядиться зимовкой; потом доставить меня в Де-Кастри, ибо только оттуда я мог приехать до закрытия реки в Петровское, где мое присутствие было крайне необходимо.

К вечеру 26 сентября всё было свезено с корабля «Николай» и размещено на посту. Батарея из пяти 12-фунтовых каронад¹⁴⁷ и трех пушек была поставлена таким образом, что вся полоса берега против поста находились под её выстрелами. Команда сразу была размещена просторно и в сухом здании. Для предстоящих построек мной куплено было более 600 деревьев сухого леса, а в японских магазинах находилось большое количество риса, муки, сухой зелени, различных кореньев, водки, соли и рыбы, так что в случав надобности мы могли за условленную плату пользоваться всем запасом. Впрочем, привезённого нами довольствия и товаров было так много, что нечего было и думать об истощении их. Ни один пост в Приамурском крае не был поставлен в такое безопасное и вполне обеспеченное положение, в каком я оставил Муравьёвский пост под начальством Н. В. Буссе.

Я был совершенно спокоен относительно него: вся команда была весела и здорова.

Перед уходом я дал Н. В. Буссе приблизительно следующую инструкцию:

1) По прибытии транспорта «Иртыш» принять его в своё распоряжение, а если в результате исследований Д. И. Орлова окажется возможным организовать зимовку этого транспорта в заливе Анива вблизи поста, то оставить там «Иртыш» на зимовку. Если же такого места не окажется, то отправить транспорт в Петропавловск. Буде же по каким-либо причинам, то-есть ненадежности транспорта к позднему плаванию до Петропавловска, каким-либо могущим оказаться у него повреждениям, при которых он не может итти так далеко, то только в таком крайнем случае он должен отправиться на зимовку в ближайшую от поста Императорскую Гавань, но как в первом, так в особенности последнем случае я предлагаю Вам к непременному исполнению: а) тщательно, вместе с командиром транспорта, осмотреть команду и всех, кто окажется слабым, заменить здоровыми людьми с поста и б) снабдить команду чаем, сахаром, ромом, водкой от японцев, рисом, зеленью, теплой одеждой, каковую имеете для команды Муравьёвского поста, и железной печкой (их было привезено три); провизии отпустить по крайней мере на семь месяцев. Одним словом, команда транспорта должна быть гораздо лучше обеспечена, нежели команда поста, так как зимовка людей на посту вблизи большого селения и в сухих зданиях, при обилии местных запасов и без того уже обеспечена, между тем как в Императорской Гавани люди должны находиться в пустыне без всяких местных средств и помещения {}Помещение имелось только для 8 человек, и то сырое;

2) По прибытии в пост Д. И. Орлова, если признаете нужным и для себя полезным, можете его оставить в своем распоряжении. В противном случае, с первой зимней почтой ко мне, отправьте Орлова в Петровское;

3) Лейтенанту Рудановскому, согласно личному моему приказанию с наступлением зимнего пути производить обследование берегов залива Анива которые не успел осмотреть Орлов, а равно сделать опись западного берега Сахалина от мыса Крильон до селения Кусунай. Обследовать значительные реки, орошающие южную часть Сахалина, и пути, ведущие к северу;

4) Собрав от айнов и японцев достоверные сведения о пути к Погоби, при первой возможности прислать мне уведомление о положении поста и команды на нём, а равно об Орлове и транспорте "Иртыш";

5) Иметь в виду, что с ранней весной непременно придёт к посту судно из Камчатки, а также суда из колонии. Следовательно, с открытием навигации пост будет вполне обеспечен во всех отношениях;

6) С возвращением на старое место японцев уверить их, в особенности старшего из них, чтобы они были совершенно спокойны, и строго соблюдать, чтобы их личность, имущество, промышленность и торговля были вполне ограждены. Изучать тщательно нравы, обычаи, верования и отношения японцев к айнам и стараться узнавать те из них, которые являются наиболее священными. Строго смотреть, чтобы команды наши отнюдь не нарушали их обычаев, и вообще избегать и не позволять себе навязывать туземцам наши обычаи, хотя бы они и представлялись по Вашим взглядам для них благодетельными. Иметь в виду, что только добрым примером своим мы можем влиять на улучшение их образа жизни и нравов и что всякие с нашей стороны навязывания наших порядков могут привести не к пользе, а к вреду, и могут поселить в айнах ненависть к нам;

7) Стараться развлекать команды и не обременять их излишними работами. Заботиться, главное, об их здоровье, бодрости духа и довольстве. На первое время достаточно прикрыть батарею срубом или частоколом, исправить казарму и выстроить флигель и баню. Что же касается башен и редутов, то это решительно бесполезно, ибо миролюбивые и робкие туземцы не будут нападать на пост. Что же касается до японцев с Мацмая, то, при нашей миролюбивой политике и полной свободе, которую мы предоставляем им в производстве промысла и торговли, нет никакой причины делать им на нас нападение;

8) В том месте, которое по исследованиям Рудановского окажется более удобным как для жизни, так и для подхода судов, а тем более для их зимовки, к весне поставить пост из 8 или 10 человек.

Сделав эти распоряжения, к вечеру 26 сентября корабль «Николай» снялся с якоря и, обменявшись с нашим постом салютами, направился в Татарский пролив. Пользуясь свежим юго-юго-восточным ветром, мы, выйдя из Лаперузова пролива, легли на запад.

Так совершилось водворение наше в Тамари-Анива — главном пункте острова Сахалина.

Глава двадцать четвёртая. Исследования Д. И. Орлова на Южном Сахалине

Прибытие в Императорскую Гавань. — Инструкция лейтенанту Бошняку от 2 октября 1853 года. — Де-Кастри. — Шхуна «Восток». — Поездка на оленях к озеру Кизи. — Возвращение в Петровское. — Донесение генерал-губернатору от 27 октября 1853 года. — Известие из Де-Кастри. — Командировка Петрова в Императорскую Гавань. — Донесение Д. И. Орлова о Сахалине и Императорской Гавани. — Донесение командиров транспорта «Иртыш» и корабля «Николай». — Известия из Константиновской поста. — Донесение Н. В. Буссе от 2 октября

Не доходя около 5 миль до матерого берега, я лёг вдоль него и 29-го числа вошёл в Императорскую Гавань, чтобы осмотреть там наш пост. 30 сентября вышел из гавани, встретил противный ветер с пасмурностью и начал лавировать к северу. 2 октября, к вечеру, бросил якорь в заливе Де-Кастри, против Александровского поста. Оставленному в Императорской Гавани с 10 человеками лейтенанту Бошняку было приказано:

1) наблюдать за состоянием гавани во время закрытия и вскрытия и произвести съёмку тех бухт, которые не были еще описаны;

2) с установлением зимнего пути отправить ко мне донесение тем из путей, который окажется более надёжным и кратким;

3) в случае, если бы по каким-либо причинам пришёл на зимовку в гавань транспорт «Иртыш», всё внимание обратить на сохранение здоровья команды, для чего всеми средствами стараться доставать от майгунов в окрестностях гавани свежую пищу, как-то: рыбу, дичь и оленину, и следить, чтобы в казарме у команды топился постоянно чувал. Майору Буссе приказано, в случае если бы транспорт «Иртыш» направлялся в Императорскую Гавань, снабдить его продовольственными запасами и одеждой в изобилии;

4) кораблю «Николай» будет предписано зайти из Де-Кастри в Императорскую Гавань с целью узнать, хорошо ли снабжена команда «Иртыша», и если окажется противное, то командир «Николая» Клинковстрем пополнит снабжение. Из императорской Гавани «Николай» должен следовать по назначению, согласно инструкции, данной ему начальником Аянского порта А. Ф. Кашеваровым;

5) если транспорт «Иртыш» будет зимовать в Императорской Гавани, то сейчас же по вскрытии гавани отправиться на нём вдоль берега к югу и достигнуть той широты (около 46°), где, по словам местного населения, следует предполагать устье реки Самарги, оставить транспорт, приказав ему следовать к Муравьёвскому посту, взять байдарку, шлюпку и с ними восемь человек команды и на этих судах произвести исследование берега к югу, рассчитывая время так, чтобы около 25 мая возвратиться в Императорскую Гавань. Если при устье реки Самарги окажется действительно закрытая бухта, как говорили мангуны, и если по реке действительно можно наладить удобное сообщение этой бухты с Уссури или Амуром, то поставить в ней пост из трёх человек с поднятием военного флага. На этом посту оставить байдарку. Иметь в виду, что я на транспорте «Байкал», который должен прибыть с Камчатки в Де-Кастри около 20 мая, зайду в Императорскую Гавань и, в зависимости от сведений, какие соберёт этот пост, буду ставить по берегу посты до корейской границы;

6) тщательно наблюдать за действиями иностранных судов и при встрече с ними давать им объявления о принадлежности края России.

Сойдя в Де-Кастри с корабля «Николай», я предписал Клинковстрему итти по назначению, согласно данной ему Кашеваровым инструкции, но на пути непременно зайти в Императорскую Гавань, с тем, что если там окажется пришедший на зимовку «Иртыш», в случае заявления начальника поста Н. К. Бошняка о недостаточности продовольственных запасов, пополнить их.

3 октября при противном юго-западном ветре корабль «Николай» оставил залив Де-Кастри.

Начальник Александровского поста Разградский сообщил мне, что 80 сентября туда приходила винтовая шхуна «Восток» под командой капитан-лейтенанта Римского-Корсакова. Она была послана генерал-адъютантом вице-адмиралом Е. В. Путятиным из Нагасаки к устью Амура с тем, чтобы узнать о положении нашем в этих краях и о средствах, какие мы имеем. Шхуна эта, пройдя южным проливом, вошла в реку мыса Пронге, встала на якорь, а Римский-Корсаков на шлюпке ходил в Петровское, чтобы повидаться со мной; узнав же, что я в исходе сентября буду в Де-Кастри, он зашёл туда. Не найдя меня и там, он, в соответствии с полученными от Разградского сведениями, отправился в Вияхту, чтобы нагрузиться там каменным углём, предупредив, что оттуда возвратится в залив Де-Кастри, чтобы встретиться со мной. При этом Разградский передал мне, что, по словам Корсакова, полномочному министру нашему генерал-адъютанту Е. В. Путятину, отправленному на фрегате «Паллада» в Нагасаки для заключения торгового трактата с японцами, неизвестно данное мне императором повеление о занятии Сахалина. Это обстоятельство понудило меня остаться в Де-Кастри, чтобы встретиться с командиром шхуны «Восток». Между тем наступило уже 5 октября, а шхуна еще не приходила. Оставаться долее в Де-Кастри я не мог, потому что рисковал не попасть до заморозков в Петровское, где мое присутствие было необходимо. Поэтому, изложив письменно все данные мне высшим правительством распоряжения и сведения и объяснив все мои действия и данные мной Буссе и Бошняку инструкции, я просил Римского-Корсакова передать всё это Ефиму Васильевичу Путятину и вместе с тем просил его на пути в Нагасаки зайти в Императорскую Гавань и не оставить Бошняка в случае его просьбы касательно пополнения запасами Константиновского поста; в особенности я просил Воина Андреевича снабдить Бошняка консервами, буде таковые на шхуне имеются. После того я приказал Разградскому, когда залив и море около него полностью замерзнут, оставить на посту двух человек с унтер-офицером, а с остальными людьми перейти на зимовку в Мариинский пост, где их удобнее будет продовольствовать. Петров же оттуда должен вернуться в Петровское. Утром 6 октября на оленях я отправился к озеру Кизи, где меня ожидала гилякская лодка, присланная Петровым из Мариинского поста. На ней я едва к 15 октября мог добраться до Петровского, ибо внезапно наступившими морозами начало уже затягивать реку и на ней показался лед.

Таким образом, винтовая шхуна «Восток», под командой Воина Андреевича Римского-Корсакова, была первым морским судном, вошедшим в Амур из Татарского пролива, то-есть по тому пути, который считался недоступным. Что этим путём можно войти в устье Амура, к несчастью, никто, а особенно Министерство иностранных дел, не смотря на всю документацию, представленную мной, не верил, и все полагали, что я ошибаюсь и доношу неправильно. Поэтому считалось, что с этой стороны устье Амура обеспечено от всяких неприятельских покушений с моря. Таково было впечатление, произведённое на весь образованный мир авторитетом моих знаменитых предшественников: Лаперуза, Браутона и Крузенштерна! Оно было до такой степени тогда сильно, что до 1856 года англо-французы никак не могли представить себе, чтобы суда наши могли пройти этим путем в лиман и устье Амура, и полагали, что всякое исследование с этой стороны будет положительно напрасно.

Проезжая Мариинский и Николаевский посты, я нашел их совершенно обеспеченными продовольствием, благодаря заботам Бачманова, Петрова и Воронина. Люди были размещены по возможности удобно и покойно и больных нигде не было. В Петровском я нашёл новый флигель почти готовым, так что к 1 ноября семейства священника и А. В. Бачманова перебрались в него. В Петровском, 25 октября, я получил от А. Ф. Кашеварова (от 9 сентября) с нарочным уведомление, что бриг «Константин» в Аяне не будет, что из Кронштадта на Камчатку пришёл под командованием капитан-лейтенанта Бессарабского с орудиями и различными запасами и материалами транспорт «Двина», назначенный на службу в Петропавловское; командир «Двины», несколько офицеров и в том числе брат моей жены, мичман Николай Иванович Ельчанинов, прибыли в Аян на компанейском корабле, чтобы отправиться далее в Петербург, но что Ельчанинов желает поступить в экспедицию и остается в Аяне до моего распоряжения. Это последнее обстоятельство весьма обрадовало меня и в особенности жену мою, которая не видала своего любимого и единственного брата более 5 лет.

28 октября я отправил почту в Аян. Сообщая генерал-губернатору о всех моих действиях, я убедительно просил его, чтобы были высланы в экспедицию винтовая шхуна и пароход, ибо при расширении круга действий экспедиции, предстоящего увеличения команды в ней и крайней необходимости занять постами берег до корейской границы, а также поставить посты по Амуру и Уссури, в этих судах, как я уже писал раньше, встречается крайняя необходимость. Наконец, они совершенно необходимы для точного определения направления и состояния фарватеров в Амурском лимане.

Вместе с этим я сообщил о распоряжениях своих Главному правлению Компании и А. Ф. Кашеварову, которого просил, если возможно, дать все средства к переезду в Петровское Н. И. Ельчанинова зимним путём, а если это окажется невозможным, то прислать его ко мне с первым судном, при открытии навигации.

Уведомляя В. С. Завойко о приказаниях, данных мною Буссе относительно «Иртыша», я убедительно просил его самой ранней весной прислать в Де-Кастри транспорт «Байкал» или какое-либо другое судно и просил, чтобы этому судну приказано было непременно зайти в залив Анива, в Муравьёвский пост и в Императорскую Гавань. Я имел в виду отправиться на этом транспорте из Де-Кастри вдоль татарского берега, к югу.

Зима наступила морозная и ненастная, — нас буквально заносило снегом; однако все команды, обеспеченные продовольствием и теплой одеждой, были здоровы. В Николаевском и Петровском заготовлялся лес для будущих построек в ожидании увеличения наших команд с навигацией.

1 декабря из Мариинского поста приехал Петров, с которым Разградский прислал донесение, что бухты Де-Кастри начали покрываться льдом 18 октября; в заливе же с 25 октября до 10 ноября носило лёд, так что залив встал крепко только 12-го числа этого месяца. Море перед заливом встало 20 ноября; 9 октября шхуна «Восток» заходила на один день в залив Де-Кастри. Командир её в письме ко мне сообщал, что так как протока Вияхту, по причине сильного течения (до 4 и 5 узлов) (7,4–9,2 км) и извилистого между лайдами и банками узкого канала, оказалась неудобной и опасной для входа, то он брал каменный уголь на открытом берегу около Вияхту к югу от неё.

15 декабря я послал Петрова через Мариинский пост в Императорскую Гавань, приказав ему, в случае встречи около Мариинского поста с идущей оттуда почтой, возвратиться в Мариинск на смену Разградскому, который должен приехать в Петровское.

К Рождеству почти все мои сотрудники были в отсутствии; в Петровском находился только А. В. Бачманов и доктор Орлов, а в Николаевском Воронин.

Наступил и новый 1854 год, но ни с острова Сахалина, ни из Императорской Гавани известий не было. Наконец, 10 января 1854 года прибыл Д. И. Орлов и сообщил, что 18 августа он высадился с транспорта «Байкал» на западный берег острова Сахалина в селение Венду-эси, в широте 48°50 47"N¹⁴⁸. Так как эта местность оказалась неудобной для основания поста, то он направился вдоль западного берега к югу. Свежие противные ветры и сильный бурун у берега много препятствовали ему в плавании, так что только к вечеру 25 августа он мог достигнуть селения и речки Котан-Кутури, лежащих в 27 верстах от Венду-эси¹⁴⁹. Северная широта этого пункта, определённая им по меридиональной высоте солнца — 48°37 45"N, а приблизительная долгота 142°12'O. В 6 верстах от селения Венду-эси при речке Инчара лежит селение того же имени; на правом берегу этой речки, по которой Д. И. Орлов поднимался на восток-северо-восток в широте 48°48 30"N и долготе 142°21'O лежит весьма замечательная гора с двумя пиками. Гору эту Орлов назвал горой Невельского¹⁵⁰. На всем этом пространстве в 1 версту от берега тянется хребет, который во многих местах подходит к морю, обрываясь к нему крутыми утёсистыми обрывами. Эти горы покрыты лесом из лиственицы и ели. В селении (Котан-Кутуру, по случаю крепкого северо-западного ветра и сильного бившего у берегов буруна, он провел 4 дня. Речка Котан Кутуру течёт с востока-северо-востока по низменной долине; глубина её на баре до 1/2 фута (0,45 м), а далее до 6 футов (1,8 м); ширина от 8 до 10 сажен (14–18 м ).

От селения Котан-Кутуру до селения и реки Тукунай, на пространстве 36 вёрст (38 км), берег тянется по тому же направлению. На этом пути до селения Отагу¹⁵¹, на пространстве 27 вёрст (29 км) берег песчаный и возвышенный и покрыт тучной травой. Цепь гор от Котан-Кутуру постепенно удаляется от берега к востоку и затем поворачивает на юго-юго-запад; у селения Отагу, близ моря, она образует огромную возвышенную долину, покрытую тучной травой. На этой долине между параллелями 48°36 и 48°24, в расстоянии от берега от 1 до 3 миль (1,8–5,6 км), лежит огромное озеро Тарайска¹⁵². Восточный берег его гористый. Озеро это соединяется с морем протокой того же имени. Протока Тарайска имеет глубину на баре 5 футов (1,5 м), а далее в озере от 7 до 10 футов (2–3 м); ширина её от 10 до 12 сажен (18–21 м), а длина 3 1/2 версты. Озеро Тарайска имеет по меридиану длину до 18 вёрст, а ширину от 2 до 8. Глубина его от 2 до 3 1/2 сажен (3,6–6,4 м), берега приглубы. Селение и речка Стасу лежат в 10 верстах от протоки Тарайска и в 8 верстах от Тукунай¹⁵³. Широта последнего селения по меридиональной высоте солнца 48°15 28"N, а долгота по счислению 142°23'O.

От селения Тукунай до селения и реки Кусунай берег имеет общее направление на StW. Горы тянутся вдоль берега, в расстоянии от 1/2 до 1 версты от моря. При устье реки Кусунай они оканчиваются возвышенным мысом; отсюда они следуют вдоль правого берега реки Кусунай к востоку, образуя большую долину, простирающуюся до устья реки и селения Най-Оро, лежащего в 12 верстах к югу от Кусуная. Местные жители ездят переваливая через хребет с западного берега на восточный и в залив Анива по рекам Ку и Мануе. Берега реки Кусунай при устье и вообще вся долина её до селения Най-Оро представляют места, удобные для поселения и разведения скотоводства. Грунт — чернозём, покрытый тучной травой. Широта устья Кусуная по полуденной высоте солнца — 47°59 52"N, глубина на баре при устье от 2 1/2 до 3 1/2 футов (0,75 до 1 м). Здесь Д. И. Орлов 30 августа (11 сентября) 1854 года, при собрании жителей селения Кумунай (орочон и айнов), поставил пост и поднял военный флаг. Пост этот, согласно моему приказанию, он назвал Ильинским¹⁵⁴.

Свежий противный ветер продержал здесь Орлова до 4 сентября, после чего он пошел вдоль возвышенного берега к югу. Проплыв 15 вёрст, он достиг устья реки и селения Най-Оро, а отсюда, пройдя вдоль берега 12 вёрст, прибыл в селение, речку и бухту Сиророко и еще через 12 вёрст приплыл к устью речки Туной-Уной, широта которого по полуденной высоте солнца — 47°42 39"N. Отсюда он пошел в селение Отто-Хори при речке того же имени и, по причине сильного буруна при свежем юго-западном ветре, должен был пробыть там сутки. По полуденной высоте широта этого места оказалась 47°39 45"N.

От селения Отто-Хори берег принимает направление на SW 5°. Проплыв вдоль него 7 вёрст, Орлов пришел в мелководную бухту, речку и селение Сенакуеро, а через 6 вёрст достиг речки и селения Такой. Пройдя ещё 8 вёрст, он к вечеру 7 сентября прибыл в бухту и селение Нотоксам. Погода сделалась пасмурная, и в продолжение 5 дней стояли свежие западно-юго-западные и западно-северо-западные ветры, производившие сильные буруны. Только утром 13-го числа Д. И. Орлов смог отправиться далее. Следуя вдоль берега на S1/2W, спустя 10 вёрст он достиг возвышенного скалистого мыса Тубу, широта которого по меридиальной высоте солнца 47°27 28"N, а долгота по счислению 142°5'O. Обогнув мыс, он вышел к устью речки с находящимся в его устье селением Сыроро. От этого мыса вдоль всего берега к югу идёт каменный риф, весьма опасный для плавания, а в двух верстах от него лежит высокий мыс Ноторо.

В селении Сыроро Д. И. Орлов встретил амурских гиляков Позвейна и Юдина, возвращавшихся из селения Сиракуса, в которое они ходили для расторжки с айнами и японцами. Отправляя этих гиляков туда весной, я поручил им собрать сведения о заливах Идунки и вообще о юго-западном береге острова. На предложение, сделанное им Орловым, следовать с ним в залив Анива, они не согласились по той причине, что в такое позднее время итти вдоль этого берега, усеянного каменными рифами, опасно и ранее месяца достигнуть Анивы невозможно. Они сказали, что бухты Идунки находятся между каменными рифами и поэтому попадать туда в осеннее время опасно.

Дмитрий Иванович, основываясь на их словах, убедился, что достигнуть до 20 сентября назначенного для свидания со мной пункта представляется невозможным и что оставлять людей в Ильинском посту на зиму, за отсутствием продовольствия, тоже нельзя, и потому решил возвратиться обратно в Ильинский пост (Кусунай), куда и прибыл 22 сентября.

Оставив там, в деревне Сотокуреро, свою лодку и ящик с товарами, Орлов нанял проводника и две легкие туземные лодки и со всеми людьми Ильинского поста 25 сентября направился на восточный берег Сахалина, с которого, по словам туземцев, только и можно было попасть в Аниву.

Поднимаясь по реке Кусунай на OtS, через 15 вёрст они пришли к устью реки Спеяни, впадающей справа в реку Кусунай. Отсюда начинался перевал через хребет. Из-за усталости и дурной погоды они остались там ночевать в юрте.

Глубина бара реки Кусунай — до 2 1/2 футов (0,75 м). Река эта на проплытом пространстве имеет ширину от 10 до 12 сажен (18–22 м), берега её ровные, возвышенные и покрыты частью травою, а частью лесом из ели, кедра, берёзы и осины. Кусунай на этом пространстве не имеет ни шиверов, ни порогов, и течение его 1/2-1 1/2 узла (1–2,7 км). Долина реки удобна для заселения; грунт — на 1/2 аршина (0,35 м) чернозём на глиняной и частью песчаной подпочве.

26 сентября в 8 часов утра партия, оставив лодки, с тремя проводниками пошла пешком вверх по реке Кусунай и через версту перевалила небольшую возвышенность Чепнани-Хута; потом спустилась в речку Перору-Песги, левый приток Кусуная, и, поднявшись по нему на 1 версту, перевалила хребет Саруг-Хунта, имеющий 500 футов (около 150 м) высоты и составляющий водораздел западных и восточных рек. Спустившись с него, она вышла на речку Хикну-Хунга, приток реки Мануе. Общее протяжение этого пути — 5 вёрст.

Отсюда они отправились по хребту к вершине реки Найбу и, перевалив через небольшую возвышенность, через 5 вёрст вышли в долину речки Най; пройдя по тому же направлению около 5 вёрст, они достигли, наконец, реки Мануе. Здесь они нашли маленькую лодку, в которой Д. И. Орлов с одним матросом и проводником спустились до устья, а остальная команда с двумя проводниками отправилась туда же по левому берегу этой реки пешком.

Река Мануе на этом пространстве течёт на восток-юго-восток. Расстояние её до устья речки Най — около 10 вёрст. Таким образом, весь путь от селения Кусунай, на западном берегу Сахалина, до селения и устья реки Мануе, на восточном берегу Сахалина, составляет около 45 вёрст, а по прямой даже менее 40 вёрст¹⁵⁵. Это самое короткое расстояние между западным и восточным берегами острова. Сообщение по этому пути удобно и не представляет никаких затруднений для устройства проезжей дороги¹⁵⁶.

По меридиональной высоте солнца устье реки Мануе лежит в широте 47°54 28"N, а долгота его 143°20'О¹⁵⁷.

Река Мануе, на пространстве, проплытом Д. И. Орловым, имеет ширину от 10 до 25 сажен (18–45 м), а глубину от 3 до 6 футов (1–1,8 м); при устье её, на баре, глубина до 1 1/2 фута (0,5 м), течение до 2 узлов (3,7 км) в час. Оба берега реки низменны и покрыты травой и смешанным лесом. Вообще растительность на восточной стороне хребта Саруг-Хунги, на побережье Охотского моря, беднее растительности на западном склоне, на побережье Татарского пролива. На это имеют несомненное влияние льды и туманы, господствующие в Охотском море.

27 сентября после полудня Д. И. Орлов отправился из селения Мануе вдоль берега с командой пешком, а багаж послал на лодке. Обогнув увалистый мыс Никирайбу, он через 4 версты прибыл в селение Сиророко, лежащее в устье речки Тарио-Найбу. В этом селении он нанял две лодки и поплыл на них вдоль берега в StO направлении. Спустя 9 вёрст он достиг селения Паро-Найбу (Поронай), а ещё через 12 вёрст селения Отто, где и остановился ночевать.

На другой день, то-есть 28 сентября, он снова поплыл вдоль берега и через 10 вёрст прибыл в селение Отоксам {На современных картах Паро-Найбу носат название Пороной, а Отоксам — Отасан. (Прим. ред.). }; около селения по берегу разбросано много каменного угля (по-туземному анса) и янтаря (куюреко). По наблюдению меридиональной высоты широта определилась 47°36 2"N, а стелимая долгота 142°45'O¹⁵⁸. Выйдя из селения и речки Отоксам и следуя по тому же направлению, он через 12 вёрст прошел селение Ай, а ещё через 8 прибыл на ночлег к устью реки Найбу. По обоим берегам этой реки расположено селение того же имени {Селение теперь называется Найбуци. (Прим. ред.). }.

Река Найбу имеет в ширину от 25 до 35 сажен (45–64 м), глубина реки около 15 футов (4,5 м ), а на баре 6 футов (1,8 м) в малую воду; течение — около узла (1,8 км в час). Местность около этой реки лучшая из всех местностей, какие удавалось видеть Орлову на этом берегу. Огромные строевые леса, растущие по её берегам, луга, чернозёмная почва и изобилие в реке различной рыбы представляют все удобства для заселения. Широта её устья по меридиональной высоте солнца определились (в 47°28 26"N, а счислимая долгота 142°25'O¹⁵⁹. Из селения Найбу, по рекам Найбу и Сусоя, с их протоками, лежит, по словам туземцев, самый удобный и кратчайший путь в залив Аниву, до которого около 100 вёрст. Первоначально Д. И. Орлов и хотел следовать этим путём, но, услышав от айнов, что из Анива морем идут 6 человек японцев, Орлов, желая встретиться с ними, чтобы узнать о нашем посте, оставил своё первое намерение и из Найбу поплыл вдоль берега. Пройдя 11 вёрст, он встретился с японцами в селении Сумму и остановился там ночевать. Японцы приняли его дружелюбно и ласково, объяснили, что русские поселились у селения Тамари, в заливе Анива, и что они уехали оттуда, чтобы повидаться со своими товарищами. Между прочим они оказали Орлову, что совершенно спокойно оставили свои дома, так как уверены, что при русских всё их имущество в Тамари будет цело.

На другой день, 30 сентября, Д. И. Орлов поплыл вдоль берега дальше; спустя 8 вёрст он прошёл селение Сус-Уэнай, а через 7 вёрст мыс Турей. Пройдя ещё 36 вёрст, он пришел ночевать в селение Обуэ-Сена, широта которого 47°N, а долгота 143°10'О.

1 октября из этого селения он поплыл вдоль берега на SSO1/4O и через 17 вёрст (18 км) достиг селения и мыса Чан-Поко у залива Мордвинова. Широта этого пункта по меридиональной высоте солнца определилась 46°52'N, а счислимая долгота 143°20'О.

Залив Мордвинова, лежащий между высокими мысами Ай-Ру и Тунайча, открыт от всех румбов северо-восточной четверти. Грунт в заливе — дресва и каменья — ненадежный для якорной стоянки. Южный берег залива — низменный. Здесь, по словам айнов, находятся довольно глубокие озёра, отделяющиеся друг от друга низменными возвышенностями, через которые туземцы перетаскивают лодки. Из этих озёр выходят речки, впадающие в залив Анива. Одно из них посредством узкого канала соединяется с заливом Мордвинова; глубина канала на баре — 3 фута (0,9 м).

Из селения Очах-Пока {}Повидимому, Орлов называл так селение Оцно-бека (Прим. ред.). на реку Кусун-Котон, в устье которой расположен наш пост и селение Тамари, ведут два пути: первый, ближайший, через хребет, а второй, более дальний, через упомянутые озера. Дмитрий Иванович, имея в виду слишком позднее время года и крайний недостаток провизии, избрал первый, ближайший путь и 1 октября отправился по нему. Пройдя сначала около 14 вёрст, он достиг реки Кому-Най {Сейчас река Кимонай. (Прим. ред.). }, впадающей в одно из упомянутых озёр, а потом, следуя на SSW1/2W, спустя 10 вёрст, вышел на речку Армури, впадающую, так же как и первая, в одно из сказанных озёр. Пройдя на WNW1/2W, он перевалил через хребет Арекаре-Этута около 800 футов (240 м) высоты и, выйдя к истокам речки Кусун-Котан, по левому берегу её после 15 вёрст пути в 3 часа дня 2 октября пришёл, наконец, в Муравьёвский пост.

Таким образом, этим путём от восточного берега до залива Анива около 50 вёрст.

В то время у Муравьёвского поста стоял на якоре транспорт «Иртыш». Майор Буссе отправил Д. И. Орлова на этом транспорте в Императорскую Гавань, куда он и прибыл 10 октября.

Наступившие вскоре морозы, доходившие до 10°, и бесснежие не позволили Орлову двинуться отсюда ни на лодке, через залив Де-Кастри, ни на нартах. В ожидании зимнего пути он определил широту Константиновского поста — 49°01 20"N. Только 28 ноября Орлов отправился из гавани и к вечеру того же числа достиг устья реки Тумнин. На второй день, поднимаясь вверх по этой реке, он догнал 10 человек мангунов с Амура, ездивших на татарский берег для торговли. Эти мангуны тащили за собой 5 нарт, нагруженных пушным товаром. Не зная пути, Д. И. Орлов не отлучался от попутчиков и соразмерял с ними свою скорость, делая в день не более 15–20 вёрст.

Устье реки Тумнин было покрыто толстым льдом, но чем выше подымались по реке, тем лед становился тоньше, и во многих местах были огромные полыньи; это обстоятельство замедлило путешествие. Глубина реки в полыньях была от 6 до 7 футов (1,8–2,1 м).

Проехав по Тумнину 180 вёрст (190 км), они прибыли на устье речки Сололи, впадающей в Тумнин с севера; проехав по ней около 25 вёрст, они начали подниматься на хребет. Чем далее поднимались, тем снег становился глубже и глубже и наконец достиг глубины 2 1/2 сажен (4,6 м). Подъём с реки Сололи отлогий, но спуск с него на речку Хоюль почти вертикальный. Высота этого хребта около 1500 футов (460 м).

Спускаясь по Хоюль, они достигли реки Яй, или Яви, в которую она впадает. Яви впадает в озеро Кизи¹⁶⁰. Там Д. И. Орлов встретился с Петровым и, согласно моему вышеупомянутому распоряжению, возвратился с ним в Мариинский пост; они прибыли туда 28 декабря в 10 часов утра. Весь путь из Императорской Гавани до Марианского поста Д. И. Орлов совершил за 30 суток.

Петров остался в Мариинском посту, а Разградский отправился вместе с Орловым в Петровское.

В заключение своего донесения Дмитрий Иванович писал: "Свыкаясь с языком населения осмотренной мной части острова Сахалина, я заметил, что народ, обитающий в средней и южной частях Сахалина, состоит из двух племён: куги и ороксей. Куги — та самая отрасль курильцев, которые обитают на северных Курильских островах; язык их совершенно такой же, как и наших курильцев; ороксы или орочоны — те же, что и наши удские тунгусы, пришедшие сюда, как можно было понять из их рассказов, более 200 лет тому назад. Они разместились по всем селениям острова Сахалина, начиная от Дуэ, и смешались с кугами.

"Оба эти племени называют Сахалин Карафту {Японское название острова — Карафуто. (Прим. ред.). } и считают себя за один род с лоча (русскими), которые к ним пришли с Хвостовым и Давыдовым до появления японцев. Последние стали появляться, по словам орочонов, гораздо позже русских и то приезжали сначала с Мацмая только для рыбного промысла и торговли, а поселились очень недавно.

"Все упомянутые народы гостеприимны, ласковы, кротки, трусливы и так трудолюбивы, что редко можно застать их утром без дела. Дома их состоят из юрт, обставленных столбами и досками и покрытых корьём; посредине юрты очаг, а по стенам лавки, на которых спят; пол устлан досками. Летом они перекочёвывают на рыбные промыслы. Японцы нанимают их за водку, табак, рис и домашнюю утварь для ловли рыбы, но это вознаграждение слишком ничтожно сравнительно с работой; кроме того японцы обращаются с ними как со своими рабами, так что туземцы не любят их и изъявляли мне удовольствие за то, что мы поселяемся у них. Религия их, а равно и одежда, такая же, как и у населения Приамурского края.

"На всем обследованном мной пространстве острова Сахалина нет ни одного места, удобного для якорной стоянки судов; в отношении же возможного основания земледельческих поселений самыми лучшими местами являются: долина озера Тарайска, между селениями Котан-Туру и Тарайска, долины рек Кусунай, а на восточном берегу Мануе, Найбу и Иноно-Снай. В особенности замечательны долины озера Тарайска и Кусунай — на западном берегу, и Найбу — на восточном. В протоку Тарайска и реки Кусунай и Найбу, в большую воду, могут свободно входить суда, сидящие в воде до 11 футов (3,35 м). От селения Венду-Эси до реки Котан-Туру встречался в большом количестве и хорошего качества точильный и осадочный камень и жёлтая охра".

Командир транспорта «Иртыш», лейтенант Гаврилов, в сообщении от 26 ноября, писал, что на пути из Петровского к заливу Анива транспорт был задержан противными свежими ветрами, так что только 1 октября он достиг мыса Анива. В транспорте открылась значительная течь и повреждение в руле. Кроме того начала болеть команда. Принимая во внимание все эти обстоятельства, он никак не мог решиться итти в таком положении и в такое позднее время в Петропавловск. Обо всем этом он доложил начальнику Муравьёвского поста Н. В. Буссе, объясняя, что так как около поста и вообще в заливе Анива нет ни одного места, удобного для зимовки транспорта, то необходимо итти на зимовку в ближайшую к нему Императорскую Гавань. Он просил Н. В. Буссе, согласно данным мной приказаниям, заменить больных людей здоровыми, снабдив их одеждой и всем необходимым для зимовки; но Николай Васильевич не принял во внимание его просьбу и отправил его без всякого снабжения, несмотря на то, что в посту было всего в изобилии. "Мне предстояло, — пишет Гаврилов, — или погибать в море, на пути в Петропавловск, или выдержать в Императорской Гавани все трудности зимовки без надлежащего снабжения. Я был вынужден избрать последнее и 10 октября едва добрался до Императорской Гавани. Течь в транспорте с каждым днем усиливалась, а руль почти бездействовал, так что перед входом в гавань мы должны были править румпельталями¹⁶¹. Больных людей Буссе также не заменил здоровыми, отзываясь, что у него должны быть не больные, а здоровые люди. Несмотря на все заботы начальника Константиновского поста Н. К. Бошняка достать свежей провизии у туземцев и облегчить участь больных, ни того, ни другого сделать было невозможно. С 1-го же ноября появились первые больные скорбутом. Количество их в настоящее время достигло почти трети команды, одного мы уже потеряли".

Командир корабля «Николай» Клинковстрем сообщал, что наступившие жестокие противные ветры, поздний приход транспорта (11 октября) в Императорскую Гавань, недостаток команды и, наконец, неизвестность Татарского пролива и наступившие внезапно морозы понудили его остаться на зимовку в этой гавани. "Впрочем, — заключает Клинковстрем, — команда имеет в изобилии как продовольственных предметов, так и одежды, а потому я надеюсь, что зимовка эта минует благополучно. В настоящее время больных в команде нет, и корабль стоит почти вплотную около берега, на котором расположен Константиновский пост".

Начальник Константиновского поста лейтенант Бошняк в то же время сообщил мне, что внезапное скопление более 70 человек в месте пустынном, где предполагалось зимовать только 8 человекам (для которых была выстроена еще летом изба), недостаток в необходимых запасах для команды «Иртыша», который явился сюда буквально почти безо всего, с появившеюся уже среди членов его команды цынгою, и наконец, наступившие морозы до 25° с метелями и снегами, препятствующие доставить что-либо от населения с реки Тумнин (которые, наравне с окрестными жителями гавани, из-за неприхода осенней рыбы и сами голодают), — ставят его в самое критическое положение. "При таком положении вещей, — писал Бошняк, — надобно ожидать весьма печального исхода этой зимовки, особенно относительно команды «Иртыша», которую Буссе не позаботился снабдить всем нужным и не сменил даже больных людей". Шхуна «Восток» заходила на одни сутки в Императорскую Гавань. Командир её Римский-Корсаков, сочувствуя такому недостаточному снабжению команды транспорта, уделил всё, что у него было: как-то: сахара, чая и 12 банок консервов, но всего этого было далеко не достаточно даже для больных, которых в то время, из команды «Иртыша», было уже 12 человек. "Внутренние бухты гавани, — сообщал Бошняк, — 17 октября покрылись прочным льдом, а с 20-го числа этого месяца мы уже ходили по льду. Через две недели свежим северным ветром разломало лед в Александровской бухте, море уже в двух милях от гавани совсем не покрывалось льдом. Такой жестокой зимы, какая ныне, местные жители не припомнят.

"Все эти обстоятельства заставляют меня просить, — пишет Бошняк, — об оказании нам возможной помощи, главное в медикаментах, чае, свежей провизии и теплой одежде, хотя надежда на возможность доставки весьма сомнительна. При всем старании моём нанять туземные нарты никто из туземцев не взялся ехать не только с грузом, но и на легких нартах. Путь как через Тумнин, так и через Хунгари затруднителен, во-первых, по глубоким в хребтах снегам, а во-вторых, из-за отсутствия на этих путях корма для собак (вяленой рыбы).

"Команда транспорта «Иртыш» в настоящее время живёт еще на судне, но через два или три дня для неё будет готово помещение, разумеется, сырое и тесное. Команда «Николая», имея камин и хорошую теплую одежду, устроилась на зиму на корабле".

При этом Д. И. Орлов объяснил мне, что внутренний летний путь в Императорскую Гавань удобнее зимнего. Летом ездят на лодке из озера Кизи по рекам Хоюль и Яй, поднимаются до хребта, переваливают через него и спускаются по реке Тумнин до моря, а оттуда в Императорскую Гавань. Для сообщения же зимой необходимо запасти на реке Тумнин, по крайней мере в трёх местах, корм для собак. По словам мангунов, объезжать стороною крутой подъём на хребет с севера из долины реки Яй является вполне возможным, так что при условии Предварительной заготовки корма для собак можно совершить весь путь в течение 8 или 9 дней от Кизи. "В настоящую зиму, — пишет Бошняк, — впредь до того времени, пока на хребте не уляжется снег, то-есть до исхода февраля, переехать через него из Кизи не представляется возможным". Для доставки в Императорскую Гавань главных и необходимых запасов: белой муки, чая, сахару, водки, уксусу и медикаментов, оставалось одно, хотя и не совсем верное средство, — отправить их на оленях с тунгусами через Хунгари, ибо путь этот, по словам туземцев, менее затруднителен, чем тот путь, которым следовал Д. И. Орлов.

Н. В. Буссе, препровождая конверты на имя генерал-губернатора Восточной Сибири и Главного правления Компании, сообщал мне, что в командах вверенного ему поста обстоит всё благополучно, больных один человек. По случаю невозможности транспорту «Иртыш» зимовать на Сахалине или следовать в Петропавловск он должен был послать его на зимовку в Императорскую Гавань, но при этом не нашел возможным исполнить моего предписания о снабжении надлежащими запасами транспорта; наконец, согласно данных ему и Рудановскому предписаний, он при первой же возможности пошлёт ко мне почту и отправит Рудановского для осмотра заливов Анива и Идунки.

Таково было положение Амурской и Сахалинской экспедиций к наступившему новому 1854 году. Главная цель, к которой стремился я с моими сотрудниками, была достигнута: главные пункты страны были заняты, и тем страна эта фактически объявлена принадлежностью России! Оставалось только осмотреть окончательно южную часть острова Сахалина и побережья Татарского пролива; но, ввиду этого, прежде всего необходимо было принять все меры к обеспечению людей, неожиданно собравшихся на зиму в пустыне Императорской Гавани, на что я и обратил, как мы увидим ниже, всё моё внимание.

Глава двадцать пятая. Начало войны 1854–1855 гг. — Исследования Н. В. Рудановского на Южном Сахалине

Меры, принятые мной для обеспечения Константиновского поста. — Известие о разрыве с Турцией и возможном разрыве с западными державами. — Постройка парохода «Аргунь». — Мои действия одобрены государем. — Уведомление Кашеварова. — Донесение Буссе из Муравьёвского поста от 9 января 1854 года. — Выписка из журнала Рудановского об исследовании реки Сосуя. — Северо-восточный и восточный берега залива Анива по описи Рудановского. — Бухты Иноскомонай и Тебесани. — Река Корхпуне и озеро Тообучи. — Юрта Тоитзе. — Пути в Найбу. — Восточный и западный берега Сахалина до мысов Тубу и Нотора. — Заключение Н. В. Рудановского о заливе капитана Невельского (Идунки) и сведения, собранные им о поселении тунгусов на Сахалине.

Положение Бошняка было ужасное; надо было выручить его от голодной смерти. Я знал, что ближайшие к Петровскому кочевья оленных тунгусов были на озёрах Чля и Орель и что между рекой Амуром и лиманом и рекой Тумнин и морем находятся пастбища, а потому вызвал с озера Чля тунгуса Афанасия с оленями. Этот тунгус со своим товарищем и с восемью оленями согласился отправиться в Мариинский пост и, взяв оттуда запасы, следовать с ними как можно скорее в Императорскую Гавань. Независимо от этого, 15 января 1854 года я послал на двух нартах в Мариинский пост Разградского и приказал ему, по прибытии туда, уговорить тунгусов, кочевавших на озере Кизи, отправиться с оленями, в Императорскую Гавань. После этого Разградский должен был следовать вверх по реке Амуру, в селение Хунгари, и там постараться нанять туземцев, чтобы доставить в Константиновский пост запасы. Вместе с тем начальнику Мариинского и Александровского постов А. И. Петрову мной было приказано наблюдать за скорым отправлением тунгусов с запасами и, если возможно, настоять, чтобы они на собаках отвезли эти запасы по тому пути, по которому ехал Д. И. Орлов, то-есть по реке Тумнин.

Сделав эти распоряжения, я надеялся, что тем или другим путём, около половины февраля, команды в Императорской Гавани, а в особенности больные, будут снабжены необходимыми запасами и будут иметь оленье мясо, которое, по мнению нашего доктора, особенно полезно при скорбуте. Тунгусы, согласно условию, по прибытии в Императорскую Гавань, должны были состоять в непосредственном распоряжении начальника Константиновского поста Н. К. Бошняка, а приведённые ими олени употреблены в пищу командам. Кроме того, тунгусы обязаны были охотиться за сохатыми и доставлять их мясо в Константиновский пост для продовольствия команд.

Вот всё, что можно было тогда предпринять, чтобы облегчить положение и здоровье людей, столь неожиданно собравшихся в пустыне в самое позднее время года и при самых неблагоприятных обстоятельствах, что произошло от несвоевременных распоряжений из С.-Петербурга и оттого, что там не обращали внимания на мои представления.

17 февраля 1854 года мы получили в Петровском почту из Аяна; с ней генерал-губернатор уведомлял меня, что экспедиция подполковника Ахте¹⁶², направленная им в Удский край, после тщательного исследования северного склона Яблонового хребта близ верховьев реки Уды, подтверждает точными данными мои донесения о том, что, согласно Нерчинскому трактату, только верхнюю часть Амура от Усть-Стрелки до устья Буреи можно считать принадлежащей Китаю; что же касается до страны, лежащей к востоку от этой реки, то она должна по всем правам принадлежать России. Затем Николай Николаевич уведомлял меня, что объявлена война с Турцией¹⁶³ и ожидается разрыв с западноевропейскими державами; что в Забайкальской области строится для реки Амура пароход «Аргунь» и, наконец, что предварительными распоряжениями моими, то-есть занятием залива Де-Кастри, острова Сахалина и открытием Императорской Гавани, государь остался весьма доволен. Он писал, что ожидает моих дальнейших действий по исполнению возложенного на меня весьма важного поручения по окончательному утверждению нашему на острове Сахалине, в заливе Де-Кастри, в селении Кизи и в Императорской Гавани.

Начальник Аянского порта Кашеваров сообщал, что бриг «Константин» не приходил в Аян и что Главное правление Компании уже сделало распоряжение о снабжении на 1854 год Сахалинской экспедиции.

В то же время 18 февраля в Петровское прибыл с почтой из Муравьёвского поста приказчик Компании Самарин с донесениями Н. В. Буссе и Рудановского. Последний писал с западного берега Сахалина, из селения Найборо, от 8 января 1854 года.

Буссе, донося мне о благополучии поста и команды и препровождая журнал описи реки Сосуя и северо-восточного и западного берегов залива Анива, произведенной Рудановским, писал, что японцы, ушедшие вначале из селения Тамари, вскоре возвратились и в настоящее время спокойно живут на своих местах. Сношения его с ними, а равно и с айнами, вообще дружественны и миролюбивы. Отправленному на западный берег острова Сахалина лейтенанту Рудановскому он приказал сообщить мне о результатах своих исследований и, наконец, писал, что признал нужным оградить пост забором с башней и редутом.

Рудановский писал мне о своих работах следующее:

"6 октября, на лодке с четырьмя человеками гребцов и проводником, я отправился из Муравьёвского поста вдоль берега на северо-северо-запад; пройдя по этому направлению 6 вёрст, я достиг возвышенного мыса Эндо-Тамари, с которого начинается бухта того же имени, составляющая лиман реки Сосуя. Обогнув мыс, я пошел по бару реки, глубина на котором в малую воду всего 1 фут (0,3 м); пройдя на север 4 1/2 версты, я вошел в устье реки Сосуя. Это река самая большая из всех, впадающих в залив Анива. Устье её по двум наблюдениям определилось как 46°43 северной широты. Отсюда я поднялся по реке на лодке, сначала на гребле и бичевой, а потом на шестах и пешком.

"Пройдя по извилинам реки около 45, а по генеральному направлению NW 13° около 26 вёрст, я достиг селения Кой, расположенного при устье одноимённой левой протоки. Отсюда я проплыл около 24 вёрст, а по генеральному направлению на NO 11° около 9 вёрст. Потом я прошел по извилинам реки ещё около 16 вёрст, а по генеральному направлению на NO 9° — 13 вёрст. При впадении слева речки Тоной расположено селение Экураки, из которого идет путь на восточный берег острова, в селение Найбу. Отсюда, с огромными усилиями, большей частью пешком, в продолжение двух суток, я поднялся на север вверх по Сосуе ещё 15 вёрст; здесь в долину реки сходится несколько ручьёв, почему это место и надобно принять за её исток. Один из них направлялся к западу, а другие три к северо-западу, северо-северо-западу и северу; вдали видны были горы, покрытые дремучим лесом. Широта этого пункта 47°13 36"N. Затем, тем же путём, 21 октября, я отправился обратно и 25-го числа прибыл в Муравьёвский пост".

"По качеству почвы (большей частью чернозёму), по изобилию леса, превосходных лугов и обилию в реке всякого рода рыбы долина реки Сосуя весьма удобна для основания земледельческих поселений, в особенности между Кой и Экураки, где берега реки ровные, возвышенные и, по словам жителей, никогда не заливаемые весной; толщина чернозёмного слоя на глинистой и песчаной подпочве доходит от 2 1/2 до 3 1/2 аршин (1,7–2,5 м).

"Таким образом, всё течение реки Сосуя можно грубо определить между параллелями 46°43 и 47°15 северной широты в 100 вёрст (106 км). Долина её защищена с севера, запада и востока горами.

Для описи северо-восточного и восточного берегов залива Анива Н. В. Рудановский отправился из Муравьёвского поста 29 октября в 11 часов утра на лодке с тремя матросами, двумя казаками и одним проводником айном, взяв с собой провизии на 15 дней. Перед выходом из поста он определил по нескольким меридиональным высотам солнца широту Муравьёвского поста (46°38 55"N). Расстояние от этого пункта до крайней оконечности мыса Тамари 3/4 версты на SW 50°, а от оконечности мыса Тамари до следующего за ним мыса — 2 3/4 версты. Между этими мысами лежит бухта Перуен-Тамари, имеющая в ширину до одной, а в длину до 1/2 версты. Оба вышепоименованные мыса высокие и утёсистые и покрыты травой и мелким лесом; около них идет пляж в 5 сажен (9 м) ширины, по которому вьется тропинка. По берегам бухты Перуен-Тамари расположены сараи и сельдеварные печи японцев, а около них юрты айнов с населением до 20 душ мужчин и женщин. Мыс Эндум-Тамари составляет крайний южный мыс бухты Тамари-Анива.

От оконечности мыса Эндум-Тамари Рудановский пошёл вдоль берега на северо-восток и спустя 5 1/2 вёрст достиг мыса Понге-Эйдум, за которым расположена бухта Хакуй-Котан. В бухту впадает ручей, берущий свое начало из маленького озера. Здесь тоже находится сельдеварная печь и сарай и около них три айнских юрты.

В Хакуй-Котане Рудановский ночевал у айна Амеске, у которого был тогда праздник по случаю убитого им медведя. Шкура этого медведя была выставлена перед юртой и обставлена деревянными палками, концы у которых были заструганы и висели в виде кистей. Подобную палку туземцы называют иннау; она означает у них праздник, весёлость, приветствие.

Медведь здесь, как и у населения Приамурья, считается божеством. Перед ним стоял ящик, в который было вставлено ещё два ящика; в последнем из них лежала чашка, вилочка, лопатка, кусок юколы и немного риса; всё это — угощение для убитого медведя.

Из-за проливного дождя и свежего юго-западного ветра Рудановский оставался здесь до 10 часов утра; к этому времени погода прояснилась, ветер стих и дал ему возможность следовать на бичеве вдоль возвышенного берега, в ущельях которого текут ручьи.

Пройдя около 3 1/2 вёрст, он увидел вдали мыс Одёдинга. Отсюда берег из возвышенного и утесистого становится низменным и идёт вёрст на шесть, образуя бухту. На этом берегу в полуверсте от моря находится озеро, ширина которого по меридиану 1 1/2 версты, а длина по параллели около 2 1/2 вёрст. Из озера идёт протока, которая также мелка — до 4 футов (1,2 м), как и озеро. Глубина бухты в одной версте от берега не более 3 сажен (5,4 м). Озеро, протока и бухта называются Отосим.

Здесь, по случаю засвежевшего ветра со снегом, Н. В. Рудановский остановился ночевать.

На другой день утром, 31 октября, он пошёл вдоль обрывистого берега на OtS и через 3 версты достиг мыса Одёдинга, от которого берег круто поворачивает к северо-востоку. Мыс этот окружён отмелью и составляет западную оконечность бухты Иноскомонай. В 4 1/2 верстах к востоку от него лежат мыс и гора Иноскомонай. Между мысами Одёдинга и Иноскомонай находится бухта Иноскомонай. Она вдаётся в берег на 1 1/2 версты. Берега её частью утесисты, а частью увалисты, высоки и приглубы, так что в 10 саженях (18 м) от берега глубина 5 сажен (9 м). От мыса Иноскомонай берег становится обрывистым, а в двух верстах от него находятся гора и мыс Сая, за которым берег, сохраняя тот же характер, оканчивается утёсистым мысом Тебесани. Вообще вдоль всего этого берега рассеяны подводные камни, лежащие в море на расстоянии до 1/2 версты от берега. Мыс Тебесани является западной оконечностью одноимённой бухты.

Ширина бухты Тебесани до 7 вёрст, а длина до 2 1/2. В ней при речке на низменном берегу расположено айнское селение Корах-Пуна, широта которого оказалась 46°33 54"N. Ветер здесь засвежел, и Н. В. Рудановский остановился ночевать в Корах-Пуна, у старшины.

Этот старшина, старик около 80 лет, сидел у очага при входе в дверь; слева от него сидели жена и дети. Рудановского, как гостя, усадили справа от хозяина иа циновках и угощали атури (икра с нерпичьим жиром и различными кореньями). Один из находившихся с Рудановским матросов заболел, причём айны оказали больному большое участие: принесли лекарство — какую-то траву, положили её в горячую воду и потом этим растирали ему живот. Матрос выздоровел, но айны приписывали его болезнь тому, что они не встретили гостей, как следовало с иннау, и потому, для очищения себя, сейчас же начали следующую церемонию: поставили перед огнем три иннау; знахарь айн начал говорить перед ними какие-то заклинания, а все прочие с выражением благоговения вторили ему в тон; потом знахарь бросил все иннау в огонь, и когда они совершенно сгорели, все присутствовавшие айны начали кланяться Рудановскому и объявили ему, что теперь всё будет благополучно.

1 ноября ветер подул с запада-северо-запада и вдоль берега заходили огромные буруны и прибой, почему Н. В. Рудановский, чтобы не терять времени, перетащил с помощью айнов свою лодку с берега в речку Корах-Пуна и начал спускаться по ней. Проплыв около 3 вёрст, он в 11 часов прибыл в селение Найтук, а затем через 1 1/2 версты пришёл в селение Нучкай; оттуда, через 4 1/2 версты, в селение Екуса, расположенное при устье речки Корах-Пуна, впадающей в большое озеро Тообучи {На современных картах Тобуцу. (Прим. ред.). }. Речка эта извилиста и течёт в низменных берегах.

Из Екуса, продолжая плыть по озеру в том же направлении (SO 54°), Рудановский, проплыв около 4 вёрст, пристал к селению Тообучи. В 72 часа он поплыл далее по озеру, вдоль берега, и на пути производил опись и промеры; озеро это Н. В. Рудановский назвал озером Буссе¹⁶⁴.

От селения Тообучи Рудановский поплыл на восток вдоль увалисто-возвышенного берега и, пройдя в этом направлении две версты, взял к мысу, речке и селению Найнуру. Прибыв туда после 5 вёрст пути, он остановился там ночевать.

2 ноября из селения Найнуру он обошёл вокруг овсе озеро и в 11 1/2 часов утра пришёл обратно к мысу и селению Тообучи. Озеро сообщается с морем посредством пролива, лежащего между двумя мысами, из коих западный называется Тообучи. Рудановский промерил и описал также и проливы. По его исследованию озеро Тообучи, или Буссе, имеет следующее положение:

"Залив Буссе (Тообучи) находится под 46°30 10"N при счислимой долготе 143°17'O; широта его по меридиану 13 вёрст; середина залива мелководна — от 5 до 10 футов (1,5–3 м) вдоль же южного, восточного и северного берегов залива идет канал, шириной от 3/4 до 1 1/2 версты и глубиной от 12 до 18 футов (3,6–5,4 м) при малой воде. Высота во время прилива около 5 футов (1,5 м). Самое лучшее место для зимовки судна — у селения Тообучи, где глубина в 10 саженях (18 м) от берега при малой воде равна 18 футам (5,4 м). Озеро, а равно и река Корах-Пуна изобилуют рыбой. Берега реки по характеру почвы и своему местоположению удобны для земледельческого населения. Южный берег залива низменный и безлесный, остальные же берега возвышенны и покрыты строевым лесом, как-то: елью, лиственицей и берёзой. "В заливе находятся следующие айнские селения: 1) Тообучи, лежит при входе в залив, в устье маленькой одноимённой речки, и состоит из трёх юрт, в которых живет до 30 душ обоего пола; 2) Нойкуру, при речке того же имени, имеющей до 5 сажен (9 м) ширины и весьма удобной для сплава леса, которого мало на её берегах; здесь три юрты, в которых живет до 25 душ; 3) Найтуру-Катан, при речке того же имени, имеющей в ширину до 7 сажен; по ней туземцы ходят к Охотскому морю, до которого, по их словам, должно быть не далее 20 вёрст, и 4) селение Екуса, при устье реки Корах-Пуна, состоит из четырёх юрт, в которых живет по 10 семейств. Таким образом вое население айнов в заливе Буссе состоит из 100 душ обоего пола.

"По словам жителей, ранней весной сюда приходят до 20 джонок (пензай) с острова Мацмай (Хоккайдо) ловить сельдь, которая заходит в залив в огромном количестве. Японцы солят и вялят эту рыбу, топят из неё жир и всё это отправляют на Мацмай. Для складов этих продуктов в селении Тообучи есть несколько японских сараев и сельдеварных печей".

3 ноября Н. В. Рудановский с двумя проводниками, после полудня, отправился из залива Буссе вдоль берега на SOtS. Берег этот средней высоты. Через 6 вёрст Рудановский прибыл в селение Качесоне, расположенное на весьма красивом месте в устье ручья. Оно состоит из трёх юрт, в которых жителей обоего пола 18 душ. Следуя отсюда на юг, Рудановский спустя 4 версты приплыл к селению и речке Кусунай. Селение состояло из пяти юрт с населением 22 души. В 1 1/2 верстах к юго-западу находится гористый мыс Искотайкай, защищающий от южных ветров суда, стоящие у селения Кусунай. Там протекает речка шириной до 5 сажен, а в устье её находится японский сарай для рыбы.

Множество камней, окружающих мысы Иноскотонай и Яаанби, составляют лежбища сивучей и нерп и привлекают сюда туземцев из селений Иноскотонай, Яаанби и Насокуторо; айны преимущественно занимаются зверобойным промыслом. Около этих мест, не более как в 100 саженях (180 м) от берега, плавают морские коты. Айны употребляют мясо сивучей в пищу, а из шкуры их делают обувь и халаты.

От селения Насокутуро, лежащего за мысом Иноскотонай, берег идет 9 вёрст на StO и оканчивается мысом Тасеи. Горы на этом пространстве отходят от берега.

В 5 верстах от мыса Тасеи И. В. Рудановский остановился ночевать в прибрежном селении Ямине, в юрте бывшего с ним проводником айна Серабинус. Эта личность замечательна тем, что ведёт торговлю на западном берегу острова с приезжающими на лето гиляками, которых он называл санта.

В ночь с 3-го на 4-е ноября задул свежий северо-восточный ветер и выпал большой снег. Около полудня ветер стих, Н. В. Рудановский поплыл вдоль берега на юго-восток и через 5 вёрст достиг незначительного мыса Сиратоку, с расположенным в ложбине к югу от него одноимённым селением; эта ложбина идёт на 4 версты по тому же направлению. Сиратоку — последнее селение на восточном берегу залива Анива; оно состоит из двух юрт и 18 душ жителей. В юрте у старшины этого селения развешаны по стенам жалованные ему японцами сабли и деревянные щиты. Этого старшину называют Цацо, а его жену — Пакхо; кроме Пакхо у него ещё три молодые жены, у которых губы вымазаны черной краской. Губы мажут себе женщины в знак того, что они более не девицы. Рудановский остался здесь ночевать, потому что засвежел ветер.

5 ноября, выехав из Сиратоку в 7 часов при умеренном северо-западном ветре и пройдя 6 вёрст на StO, а на юг до 5, он достиг утёсистого мыса Пеннопусери; между тем ветер снова засвежел и развел огромное волнение, принудившее Рудановского возвратиться. Не доходя 4 вёрст до Сиратоку, он вытащил на берег шлюпку и остался там ночевать.

К утру 6 ноября ветер немного стих; Н. В. Рудановский, спустив шлюпку, отправился в селение Сиратоку; узнав, что оттуда идет тропа на восточный берег к Охотскому морю, в селение Аруторо, он решился итти по ней пешком. В 10 часов утра Рудановский, пройдя от селения около 7 вёрст, достиг вершины хребта. Отсюда открывался вид на Охотское море и залив Анива. Он пошел на юго-восток и встретил на горах большой снег. Пройдя 5 вёрст, он в 11 1/2 часов вышел на берег Охотского моря, на низменный мыс Сирир-ахчива, на котором было расположено селение Аруторо, состоящее из трёх юрт с 20 жителями. Ширина его по полуденной высоте солнца определилась 46°10 12"N.

Вокруг мыса Сирир-ахчива и далее от него к северу и югу находятся камни, служащие лежбищем для сивучей и нерп. Для этого промысла собираются туда в большом числе айны из залива Анива. Выражение Аруторо-на значит по-айнски: за горой, по ту сторону.

Из селения Аруторо Рудановский в час дня отправился обратно и около 5 часов пришёл ночевать в селение Сиратоку.

На другой день, 7 ноября, Рудановский ходил к мысу Поннонусари, берег которого утесистый из черного камня. Мыс Эйнаутиспо, составляющий северную оконечность мыса Анива, лежит в расстоянии 3 миль к юго-западу от Поннонусари. Широта селения Сиротоку — 46°13 28"N. Наступившие по ночам морозы с температурой от 4 до 5° и свежие северные и западные ветры задерживали обратное возвращение Н. В. Рудановского, так что он только к вечеру 10 ноября мог достигнуть селения Тообучи, лежащего при входе в залив Буссе.

12 ноября, при штиле, в 7 часов утра, он снова отправился и дошел до селения Порутошеро. Мороз, между тем, к вечеру сделался — 8°R (10 °C), так что продолжать плавание Рудановский не мог; он вытащил на берег шлюпку и пешком прошёл в Муравьёвский пост.

1 декабря Рудановский приступил к описи залива Тамари-Анива, до устья реки Сосуя. В 3 часа пополудни с двумя проводниками он отправился пешком из Муравьёвского поста на север и по дороге описал на этом участке побережье Сахалина, четыре бухты, в том числе бухту Тамари, расположенную между мысами Тамари, на котором мы основали Муравьёвский пост, и мысом Хоко-Тамари; в центре бухты в неё впадает речка Котун-Котан, в долине которой расположено селение, состоящее из 25, юрт со 100 жителями. Здесь до 10 японских сараев, два дома, храм и сельдеварные печи. Это главный пункт острова Сахалина. На южной возвышенности мыса, на равнине в 200 саженях (около 370 м) от селения, лежит Муравьёвский пост, командующий как над этим селением, так равно и всеми японскими строениями. В нашем посту протекает ручей с прекрасной водой¹⁶⁵.

В двух северных бухтах Тамарионай и Сосуя, где расположены одноимённые с ними селения, среди жителей, кроме айнов, встречаются ешё ороко, то-есть наши удские тунгусы, пришедшие на Сахалин в XVII столетии.

В Сосуе Н, В. Рудановский заночевал, застав там праздник: туземцы собирались убивать медведя, для чего их съехалось до 100 человек; они потчевали Рудановского особой скверной водкой, которая приготовляется японцами из риса; водка эта называется еске. Медведь принадлежал одному из хозяев юрты, орочону, но он должен был разделить его со всеми. За неделю до праздника все желающие участвовать в нём приносят владельцу медведя кто рыбу, кто нерпу, кто сапе (дурного качества рис), а кто и еске. Этот праздник состоит в том, что женщины (магнеку) собираются перед клеткой, где сидит медведь, и пляшут и поют вокруг неё. Пляска, как и пение грубы, грубы и безжизненны. Магнеку и минока, то-есть женщины и девицы, одетые в собачьи шкуры, составляют круг и ходят таким образом, плавно приплясывая, вокруг клетки медведя до тех пор, пока не устанут; мужчины в этом не участвуют.

В продолжение праздника никому не дозволяется работать, так что Рудановский сам должен был принести дров в очаг, чтобы согреться, ибо было до 10° мороза. Когда женщины утомятся, тогда вдруг выскакивают мужчины и, раздразнив медведя, убивают его рогатинами. Медведь ревет, а вся публика поет в один голос, так что получается несносный гам, рев и крик. Когда медведь убит, с него снимают шкуру и делят мясо; все усаживаются в кружок, но женщины особо от мужчин, а девицы особо от тех и других, и начинается общее угощение сырым мясом, водкой, рисом и нерпой; праздник кончается обыкновенно тем, что все напиваются.

После полудня 2 декабря Н. В. Рудановский по берегу отправился из Сосуя обратно в Муравьёвский пост, куда и прибыл в 3 1/2 часа. Расстояние от селения Сосуя до поста — около 7 1/2 верст.

Таким образом, весь северный и западный берега залива Анива были подробно осмотрены и описаны Н. В. Рудановским: он был первым, из европейцев, который дал о нём основательное и подробное представление. Залив Тообучи на этом берегу, названный им заливом Буссе, представляет замечательный пункт, как место, удобное для зимовки судов, сидящих в воде до 16 футов (4,9 м). Этот пункт составляет единственное место на всём восточном берегу острова Сахалина от 54 до 46° широты, где, повидимому, могут безопасно зимовать суда, и то небольшие. Для окончательного решения, в какой степени безопасна эта зимовка, а равно и вход в залив, летом 1854 года предстояло сделать точные промеры и наблюдения над ветрами и состоянием этого залива во время закрытия и вскрытия его ото льда. Эти наблюдения можно было бы произвести и в зиму с 1853 на 1854 год; но, к несчастью, Буссе не обратил на то внимания, хотя это обстоятельство, как я ему объяснил, составляло одну из его важнейших обязанностей, более важную, чем его политические утопии.

Всех жителей айнов и орочон на северном и восточном берегах залива Анива, от устья реки Сосуя до мыса Анива, по подсчету Рудановского, до 470 душ. Здесь важно было то, что между ними жили орочоны (тунгусы), перешедшие сюда еще в исходе XVI столетия из Удского края, то-есть подданные России. Это обстоятельство представляло один из факторов, составлявших неоспоримые права России на обладание островом, весьма для нас важным, по близости его к Приамурскому и Приуссурийскому краям.

Согласно приказаниям и наставлениям, данным мной Рудановскому, и распоряжениям майору Буссе, 20 декабря 1853 года Н. В. Рудановский с казаком Берёзкиным и с проводником айном на двух нартах выехал в 10 часов утра из Муравьёвского поста и направился к устью реки Сосуя, в селение Найбу, на восточном берегу Сахалина.

По случаю дурной погоды, пурги и воды, выступившей в верховьях реки Сосуя, Н. В. Рудановский едва только к вечеру 24-го числа смог добраться до селения Экуроко — устья реки Такой, от которого дорога в Найбу идёт между хребтами. По наблюдению полуденной высоты солнца широта Экуроко определилась 47°10'N.

После полудня 25-го числа Рудановский из Экуроко поехал на север и через 25 вёрст по речке Такой прибыл в селение того же имени. Речка эта, впадающая при Экуроко в реку Сосуя, извилиста и мелководна, но изобилует рыбой; она течёт в гористой долине, склоны которой покрыты строевыми лесами из ели, кедра, частью лиственицы и берёзы. Селение Такой находится по обеим берегам речки: оно состоит из шести юрт с 30 человеками жителей ороков, то-есть орочон. Здесь догнал Рудановского айн Омау, который от Сосуя ехал всего одни сутки. Это случилось потому, что он ехал по проторённой уже Рудановским дороге. Дорога, в особенности от селения Кой, очень затруднительна по причине глубокого снега в лесу, и айны, проводники Рудановского, выпрягали собак из нарты и, привязав к ней оглобли, тащили её сами на лыжах. Так обыкновенно прокладывались там дороги по первому пути. Дорога устанавливается и проторяется только около половины января, и тогда на хороших собаках из Сосуя до Нину (около 120 вёрст) ездят в полтора дня.

В селении Такой Рудановский остановился ночевать в юрте-землянке, по туземному названию — тойтзе. Такая юрта делается следующим образом: в земле роют в сажень глубиной и от 2 1/2 до 3 сажен шириной квадратную яму, сверх её ставят стропила, на которые кладут берестовые и еловые сучья, а потом заваливают землёй. В юрте проделывается два отверстия: одно для входа, другое для света и воздуха. Перед входом проделывают небольшие сени из еловых сучьев. Внутри юрты, по стенам, ставят брусья, которые обтягивают рогожами. У той стены, где дверь, ставят глиняную печь; труба от печи выходит в сени и торчит на 1/2 аршина (35 см) над ними. Печь эта топится хорошо и дым тянет сильно. Кроме печи, у каждой из остальных стен стоит по очагу, на которые кладут из печи горячие угли для раскуривания трубок. Туземцы любят сидеть вокруг огня и смотреть на него, и обыкновенно садятся вокруг этих очагов. В такой юрте, когда топится печь, тепло, сухо и хорошо; но ночью, когда печь потухает, воздух становится спертым. В юрте могут поместиться до 20 человек. В селении Такой на 30 душ две юрты.

Отсюда путь Н. В. Рудановского лежал в том же направлении, по которому шел Д. И. Орлов, то-есть из Найбу до Мануе, а оттуда, перевалив на западный берег и проехав через селение Кусунай, к вечеру того же числа он приехал в селение Нейфо, в 15 верстах (16 км) к югу от Кусуная. Отсюда он отправился по пути следования Д. И. Орлова, через селения: Сирироко, Тунай-унай, Синакуера и Нотосам, лежащие на западном берегу, и в 3 часа пополудни 3 января 1854 года прибыл в селение, бухту и мыс Тубу, до которого доходил Орлов. Там, по причине дурной погоды, он остановился ночевать.

Выехав из Тубу 4 января в 7 часов утра и перевалив через одноимённый мыс и мыс Ноторо в общей сложности около 10 вёрст на StW, Рудановский достиг селения и речки Ноторо. Там он обнаружил одну юрту, в которой жили три гиляка и два орочона; речка Ноторо при устье имеет до 8 сажен в ширину, в ней много рыбы, в особенности зимой.

4 января из Ноторо Рудановский отправился в 1 час популудни на юго-юго-восток и, проехав около 10 вёрст, прибыл в бухту Тукотань {Современное название — Тотовая. (Прим. ред.). }, от которой начинается залив Идунка, названный им моим именем — заливом капитана Невельского; по случаю дурной погоды, снега и пурги он остановился там на ночлег.

5 января из бухты Тукотань Рудановский отправился далее на юго-юго-восток и через версту проехал вторую бухту Идунок — Тамари-бо. За нею берег идёт на юг. Следуя по этому направлению и проехав ещё две бухты, он прибыл в бухту Такмака. Отсюда мыс Ноторо виден по направлению NW 14°, а мыс Ассаной SW 14°.

Бухта Такмака лежит между мысами и имеет ширину 3/4 версты. Она была свободна ото льда, а потому Рудановский смог сделать её промер на шлюпке; оказалось, что ширина входа в бухту между каменными подводными грядами, которые тянутся вдоль всего берега залива Идунок, — 20 сажен (36 м), а глубина 4 1/2 сажени (8 м). Айны говорили ему, что бухта эта весьма редко замерзает, и то на весьма короткое время. Вход в бухту с северо-северо-запада на юго-юго-восток, а самая бухта по параллели имеет протяжение в одну версту. В неё впадают две речки: на одной из них — северной — селение Такмаки, состоящее из пяти юрт с 20 жителями айнов и орочон, а около него два японских сарая. Мысы, ограничивающие бухту, увалисты и невысоки, не выше 5 сажен (9 м). Берега, окружающие бухту, возвышенны. В километре от берега вдоль него тянется хребет, на склонах которого прекрасный строевой лес. Широта бухты Такмака 47°15 N.

Выехав из Такмака, он в 3 1/4 часа прибыл в бухту Маока, которая от бухты Такмака лежит на юг в 5 1/2 верстах.

Маока или Идунка в ширину имеет до 2 1/2 вёрст. Бухта вдается в берег на 1 1/4 версты и так же, как бухта Такмака, с запада ограждена каменной грядой. В северной, наиболее глубокой части бухты глубины колеблются от 3 до 4 сажен (5- 7 м). В средине бухты, против входа, глубины 5 сажен (9 м), а в южной части её до 4 сажен; отсюда к южному мысу и юго-западному берегу, на расстоянии от 1/2 до 1 версты, идёт отмель глубинами от 2 до 3 футов (0,6–0,9 м). Эта бухта гораздо обширнее, но и более открыта чем Такмака. В южной части бухты стоит знак, который служит маяком для входа в неё. По всему видно, что эта бухта составляла главное пристанище японских джонок на западном берегу острова и вообще на всём острове. Селение Маока — самое большое селение на острове: оно состоит из 40 юрт с 700 жителями. Здесь находилось много японских сараев и храм. Селение это расположено в устье двух речек, впадающих в бухту¹⁶⁶. По рассказам местного населения, здесь господствуют очень свежие северо-восточные ветры, которые туземцы называют «поскамбо»; противоположный им юго-западный ветер они зовут «горобину». Этим ветром нагоняет в бухту воду. Северный, северо-западный и северо-северо-западный ветры у них называются «скера». Залив Маока изобилует рыбой, в особенности туда в большом количестве заходят сельди. Здесь туземцы приняли Н. В. Рудановского весьма ласково и добродушно, угощали его и убрали собак. Они говорили ему, что японцы распускают слух, что будто бы весной они нас прогонят с острова; они очень этому удивлялись и, повидимому, не желали, ибо вообще не любили японцев, потому что последние недобросовестно с ними расплачивались за работу и часто вовсе не платили и обманывали. Н. В. Рудановский объяснил им, что японцы на острове — пришельцы, что остров всегда был русским, ибо задолго еще до японцев здесь поселились русские — ороки. Все туземцы подтвердили это и сказали, что у них есть предание, что орочоны, или ороки, которых много и в Маоке, пришли от лоча (русских), когда еще и не слыхали о японцах, и живут здесь очень долго. После того Рудановский объяснил им, что где единожды встали русские, то оттуда они никому себя прогнать не позволят. Он сказал им, чтобы они не верили ни японцам, ни кому другому, кто бы ни вздумал распускать подобные слухи. Туземцы, повидимому, были очень рады словам Рудановского.

Из Маоки Рудановский отправился далее вдоль берега на StW и через 5 вёрст достиг залива Пероци, а затем бухты и селения Хауснайбу, миновав на этом пути шесть бухт.

7 января, следуя в том же направлении, Рудановский, проехав 40 вёрст (42 км), достиг мыса и селения Найборо — южного предела залива Идунок (Невельского).

Из селения Найборо Рудановский по приказанию Буссе 9 января 1854 года отправил мне донесение, из которого я и выписываю все вышеупомянутые сведения. О заливе Идунок (Невельского) он писал мне следующее:

"Залив капитана Невельского (Идунки) лежит на западном берегу острова Сахалина, между широтами 47°20'N (мысом Ноторо) и 46°34'N (мысом Найборо). Общая длина его по берегу от мыса Ноторо составляет до 80 вёрст. Главная и самая примечательная особенность этого берега состоит в том, что вдоль него на расстоянии от 1/4 до 1/2 версты идет каменная гряда, возвышающаяся над поверхностью моря от 1/2 до 2 1/2 сажен (0,9–4,5 м). Прерванная в нескольких местах, она образует, таким образом, входы с моря в естественный канал между этой грядой и берегом. Канал имеет 25 бухт, и против каждой из них гряда прорезывается и составляет более или менее широкие проходы с моря, как бы ворота…". По замечанию Н. В. Рудановского, канал этот между некоторыми бухтами имеет глубину до 1 сажени, при входе же в бухты, в воротах, она доходит от 2 до б сажен (3,6- 11,м), а между некоторыми бухтами глубина канала замечена до 2 футов (0,6 м). Это обстоятельство требует, впрочем, подробного исследования, так как этот канал представляет удобное внутреннее сообщение вдоль всего берега на этом пространстве; произвести же промеры канала Рудановский зимой не имел возможности.

Залив Невельского разделяется на две части: первая, северная, на пространстве около 28 вёрст, после залива Ноторо, имеет 16 бухт; бухты расположены так, что взаимное между ними расстояние — от одного до двух километров. Вторая часть залива, на пространстве по берегу около 42 вёрст, имеет девять бухт. Ограничивающие залив высокие берега расположены таким образом, что, описывая большую дугу, позволяют из бухты Такмака видеть берег залива Ассанай на 14°. Расстояние между бухтами этой части залива от 4 1/2 до 6 1/2 вёрст; в каждую из бухт впадают речки.

В первой части залива находятся гавани Такмака (графа Гейдена) и Маока (Беллингсгаузена) и бухты Порта-Тамари и Перохи.

Во второй части все бухты обширнее и входы в них шире, отчего они и доступны волнению при NW и N ветрах. Судя по расположению гор, свежие О и NO ветры в бухте Такмака не должны быть так сильны, как в бухте Маока.

По берегу залива Невельского тянется крутой обрыв, который в северной части залива идет в полуверсте от берега, но у каждой бухты обрывается уступом высотой до 5 сажен. Берега бухт этой части залива вообще отлогие, ровные. В южной части залива упомянутый обрыв подходит к берегу на 1/4 версты. Берега бухт этой части более высокие и крутые сравнительно с берегами бухт северной части залива. Кроме того в бухтах южной части залива между горами есть ущелья и долины, через которые в залив проникают восточные ветры.

"Во время пребывания моего, — пишет Рудановский, — на этом берегу снега почти не было, и все бухты залива Невельского были открыты, что, по словам местного населения, здесь бывает так почти каждую зиму. Если иногда (что весьма редко) бухты замерзают, то не более как на два — пять дней; море же перед ними всегда бывает чисто".

Так как во всех этих бухтах зимой и летом очень хорошо ловится рыба, то берега их населены довольно густо, сравнительно с прочими частями острова, в связи с чем количество населения здесь может быть больше 1 000 душ айнов и ороков.

Из бухты Маока и Такмака летом ходят пешком, а зимой ездят на собаках на реку Сосуя. Из бухты Такмака до реки Сосуя, сколько можно судить по словам айнов, не более 35 вёрст. Эта дорога выходит на реку Сосуя в 25 верстах, не доезжая селения Кой; следовательно, этим путём от Такмака до Муравьёвского поста около 110 вёрст. Из бухты же Маока дорога выходит в селение Кой (от Маока до Кой около 50 вёрст), а потому этим путём между Маока и Муравьёвским постом не более 95 вёрст.

Казак Берёзкин, сопровождавший Рудановского, очень хорошо понимал орочон, ибо знал тунгусский язык. Из их рассказов оказалось, что в то время, когда русские подчинили своей власти весь край между рекой Леной и морем (то-есть Якутский и Удский), что было в исходе XVI и в начале XVII столетия, многие тунгусы (ороки) из Удского края перешли на остров Сахалин и заняли среднюю и южную части его, перемешавшись с айнами — народом, пришедшим сюда с северных Курильских островов. То же самое, как мы видели, рассказывали и Бошняку орочоны (ороки), обитавшие на реке Тыми и в заливе Ный. В то время ни одного японца сюда не приезжало. Японцы начали ездить на Сахалин, по словам айнов, недавно: "около 50 зим тому назад", то-есть с 1810 года, уже после высадки на Сахалин пяти матросов Хвостовым и Давыдовым.

Эти обстоятельства весьма важны, ибо они показывают неоспоримые права России на обладание Сахалином. Наконец, айны и орочоны сообщили Рудановскому, что на западном берегу, к югу от залива Идунок, нет ни одной бухты и почти весь берег скалистый и прямой.

Глава двадцать шестая. Отчет Самарина о путешествии по Сахалину. Соображения об обороне крайнего востока России

Сообщения Самарина о пути из Муравьёвского поста. — Путь от селения Гунуп. — Права России на Сахалин. — Сообщение восточного берега с западным. — Путь Самарина из залива Терпения до селения Аркой. — Письмо моё к Н. В. Буссе от 22 декабря 1853 года. — Уведомление Петрова от 12 февраля 1854 года. — Опись реки Хунгари и пути в Императорскую Гавань. — Донесение Н. К. Бошняка. — Посылка запасов в Императорскую Гавань. — Приказание Н. К. Бошняку. — Моё донесение и письмо генерал-губернатору от 25 февраля 1854 года.

Десятого января 1854 года Н. В. Буссе отправил в Петровское, на двух нартах с двумя матросами, приказчика Российско-Американской компании Самарина. Последний из-за большой тяжести наложенных на нарты грузов не мог следовать далее селения Сосуя и принужден был нанять там ещё одну туземную нарту со знакомым ему айном Сетокуреро. 12 января он отправился вверх по реке Сосуя в селение Найбу (Найбуци) тем же путём, по которому следовал Рудановский. Из Найбу до селения Мануе он ехал по восточному берегу Сахалина, по тому же пути, по которому следовали Орлов и Рудановский. В селении Мануе как население, так равно и проводник Самарина объяснили, что ехать через Кусунай к северу по западному берегу опасно, потому что от селения Вендуезе до селения Дуэ берег пустынный и скалистый, а море до самого берега не замерзает, и что надобно следовать ему по восточному берегу до реки Сисека и селения Тарайка, откуда он выедет на западный берег Сахалина, около селения Дуэ, от которого далее на север начинают часто попадаться селения и где море у берега замерзает. Вследствие этих сведений Самарин из селения Мануе поехал к северу по восточному берегу. О своём путешествии этим еще никем не посещённым путём Самарин рассказывал так:

"Выехав 22 января после полудня из селения Мануе и следуя вдоль берега на север, после 20 вёрст довольно трудного пути у скалистого прямого берега я прибыл в летники селения Чко-Берухнай, где и остановился ночевать; затем, следуя вдоль такого же скалистого берега, тянувшегося немного северо-восточнее, через 25 вёрст приехал в селение Гунуп, расположенное в полуверсте от устья значительной реки Най.

"Берег от селения Мануе до селения Гунуп — прямой, отвесный, а потому путь этот по торосам, где встречаются большие полыньи, весьма трудный. Приходилось объезжать полыньи далеко в море. В горах много жёлтого мрамора и горы вообще, особенно между Чко-Берухнаем и Гунуп, меловые".

Из селения Гунуп Самарин поехал дальше на север вдоль берега. Берег, по которому он следовал, состоял из меловых возвышенностей, и дорога шла по гладкому льду, потому что берег отмелый. Проехав этим путём около 50 вёрст, он прибыл в большое селение Ван-Готан.

Это селение расположено было в бухте при устье значительной реки того же имени. Оно состояло из 10 юрт, в которых господствовали чистота, опрятность и даже комфорт. Как мужчины, так и женщины этого селения резко отличались от прочих туземцев видом и цветом: волосы у них темнорусые и русые, тогда как у других большей частью черные и лица смуглые.

Ясно было видно, что это какой-то другой народ. Самарин обратил на это внимание и начал их подробно расспрашивать. Старики этого селения сообщили ему, что они происходят от русских и тунгусов — орочон, вышедших из Удского края еще при их прапрадедах, когда о японцах здесь и слуху не было; именно около XVII века, то-есть тогда, когда весь Якутский и Удский края до Охотского моря были покорены Россией. Они поэтому и называют себя лоча-орок-айну, то-есть происходящие от русских и удских тунгусов, женившихся на айнских женщинах.

Это обстоятельство было весьма важно, потому что подтверждало имевшиеся уже у нас сведения о том же предмете, собранные среди населения Бошняком и Орловым, и окончательно подтверждало неоспоримое право России на обладание территорией острова Сахалина.

Река Ван-Готан имеет ширину при устье до 35 сажен (64 м), но устье её, а равно и довольно значительная бухта, в которую она впадает, мелководны. Бухта эта простирается на восток до мыса Ванго около 8 вёрст.

Берега реки, по словам туземцев, возвышенны и покрыты строевыми лесами: елью, кедром и лиственицей. В долине этой реки водится много соболей, лисиц и выдр, и река изобилует различной рыбой, почему главный промысел жителей (в селении имеется до 80 душ) составляют охота и рыболовство. По этой реке и через горы жители зимой ездят на собаках, а летом — частью на лодке и частью пешком — на западный берег острова, в селение Вандезе. Жители из селения Ван-Готан летом совершают этот путь в два дня, а зимой проезжают иногда и в один день.

От мыса Ванде горы удаляются от берега моря к западу и северу и образуют огромнейший залив, который туземцы называют Туркай (этот залив Крузейштерн назвал заливом Терпения) {На картах часто можйо видеть японское название залива — Тарайка-ван. (Прим. ред.). }.

Из селения Ван-Готан Самарин поехал на север по берегу и после 10 вёрст пути достиг упомянутого залива, вдоль берега которого до 30 вёрст ехал на северо-запад, а затем около 15 вёрст вдоль берега же на северо-восток ближе к востоку. Он, таким образом, достиг устья большой реки, которая по-айнски называется Сиоека, а лоча-орок-айну назы-вают ее Тый¹⁶⁷. Отсюда берег идёт прямо на восток. Следуя по этому направлению, Самарин через две версты проехал устье реки Тиранюка, а через 8 вёрст прибыл к устью реки Тарайку, при котором расположено селение того же имени. Оно и составляло предел, до которого Самарин доезжал по восточному берегу. Отсюда до мыса Тернай, у которого оканчивается бухта того же имени, туземцы считают около 75 вёрст; следовательно, все эти три реки впадают в северо-западную часть залива Терпения. Дорога вдоль берега по льду и частью по берегу шла хорошая, торная и гладкая. Проводники Самарина и туземцы селения Тарайку рассказывали ему, что в залив Тернай часто заходят суда, бьют китов и выменивают от туземцев соболей и лисиц на ром (арака) и табак. В селении Тарайку Самарин по случаю неблагоприятной погоды остановился ночевать. Ему нужен был отдых, и, кроме того, хотелось исследовать окрестности, а потому он провел там двое суток.

Тарайку состояло из 30 юрт; жителей в нём, называвшихся лоча-орочонами (то-есть смесью русских с тунгусами), до 300 душ. Оно расположено частью по морскому, возвышенному берегу, а частью по течению реки Тарайку. Туземцы приняли его весьма радушно: убрали его собак, накормили их, угощали его свежей рыбой вроде лососины, олениной и тетёрками. Занимаются они рыболовством и охотой. Реки Сисека (Тый), Тиранюка и Тарайку, а равно озеро Тарай-гата¹⁶⁸, лежащее неподалеку от селения, изобилуют всякого рода рыбой, а долины упомянутых рек и окрестности озера — различного рода дичью и пушными зверями; там преимущественно водятся соболь, лисица и выдра.

На другой день Самарин ездил с местными жителями к озеру Тарайнгота, которое находится в 10 верстах от селения на восток¹⁶⁹; оно вытянуто на протяжении почти 25 вёрст с запада на восток и имеет в окружности около 65 вёрст; от моря оно отделяется косой от 2 до 5 вёрст шириной. В восточном углу из озера идет небольшая протока в море; эта протока, по словам туземцев, имеет глубину при входе не более 5 футов (1,5 м), далее же в ней до 2 сажен (3,7 м), а в озере до 6 (11 м). В отличие от низменного южного берега, остальные берега озера гористы и покрыты строевым лесом, достигающим значительных размеров. Кедр доходит до 10 сажен (18 м) высоты и 1 3/4 фута (0,5 м) в диаметре; лиственица и ель тоже подобных размеров. К северу от озера и по верховьям рек Тый (Сисека), Тиранюка, Тарайка и Таран-Готан кочуют и живут оседло орочоны (тунгусы). У кочующих есть олени. Эти туземцы вообще здесь дики и живут грязно.

Река Сисека (Тый), по словам населения, самая большая из рек, орошающих Сахалин; она течёт с севера на юг, на пространстве, сколько можно судить по объяснению туземцев, около 250 вёрст. Ширина её при устье около 100 сажен (180 м). В эту реку могут входить с моря суда, сидящие в воде до 14 футов (4,2 м). В 100 верстах от устья она имеет глубину от 8 до 22 футов (2,4–6,6 м). На этом пространстве река имеет ширину до 60–70 сажен (90-128 м) и ровное течение. Отсюда она уже менее широка, глубока и извилиста, однако ороки поднимаются по ней на лодках более чем на 230 вёрст (245 км), почти до вершины, которая находится близ истоков реки Тыми, так что, поднявшись на лодках, туземцы переходят пешком на упомянутую реку в один день. По берегам реки Тыми встречается много каменного угля.

Из селения Тарайку Самарин выехал 1 февраля и направился с проводником лоча-орочоном к устью реки Таран-Готан, в селение того же имени. В Тарайку Самарин простился со своим проводником Сетокуреро, который с письмом к Н. В. Буссе отправился в Тамари (Муравьёвский пост).

Из селения Тарайку Самарин ехал берегом на север немного к востоку (NtO) до 15 вёрст и по тому же направлению около западного берега озера Таран-Готан. Через 10 вёрст он достиг селения Таран-Готан, расположенного при устье реки того же имени, где и остановился ночевать. Это селение состоит из четырех юрт с 30 жителями, называющими себя лоча-орочонами. Здесь Самарин встретился с гиляками селения Пуль с реки Амура, ехавшими в залив Анива для торга с туземцами. Один из этих гиляков показал Самарину моё письмо к Н. В. Буссе и расспрашивал его, где он живет в Аниве. Письмо это попало к гиляку следующим образом: не имея долго известий от Буссе, я беспокоился и в декабре месяце подрядил одного из гиляков селения Пуль, отправлявшегося в южную часть Сахалина, доставить к Н. В. Буссе письмо; гиляк взялся непременно исполнить мое поручение и на пути встретился с Самариным. В этом письме я писал Н. В. Буссе следующее:

"С большим нетерпением ожидаю от Вас уведомления, — главное об «Иртыше», так как, по соглашению моему с вами, Вы хотели при первой же возможности отправить ко мне почту и этим открыть сообщение с Петровским. Пользуясь ныне случаем, я отправляю Вам это письмо с гиляком из селения Пуль. Остаюсь уверен, что в случае какой-либо крайней необходимости, по которой транспорт «Иртыш» не мог отправиться в Петропавловск, а должен зимовать в Императорской Гавани, Вы не преминули заменить больных людей из команды транспорта здоровыми и снабдить в изобилии команду транспорта всеми запасами и одеждой, необходимыми при таком позднем времени для зимовки в пустыне, дабы сколь возможно сохранить здоровье людей при этой крайности. Точно так же я остаюсь уверенным, что, в случае открытия Рудановским на юго-западном берегу гавани, Вы, согласно данной Вам инструкции, непременно пошлете его туда в феврале или начале марта весновать, то-есть поставите в ней Ильинский пост. Имея в виду, как я лично Вам объяснял, насколько это необходимо, во-первых, потому, чтобы определить, в какой мере безопасно может там зимовать судно, а главное потому, что с самой ранней весной, в то время когда с Камчатки или из колоний нельзя ожидать появления наших судов в Татарском проливе, может появиться американская эскадра. Иметь пост на юго-западном берегу острова нам поэтому крайне необходимо" {Ни того, ни другого Н. В. Буссе не исполнил.}.

Упомянутый гиляк объявил Самарину, что он торопится в Тамари и надеется через две недели видеть джангина Буссе.

2 февраля Самарин выехал из селения Таран-Готан и направился к северу по реке того же имени. Следуя большей частью между гористыми берегами этой реки, покрытыми огромным лесом, он после 50 вёрст пути достиг того пункта, от которого переезжают с этой реки на реку Сисека (Тый), и остановился там в пустой юрте ночевать.

8 февраля он начал перевал на реку Тый. Путь этот шёл на северо-запад по равнине до реки Тарайка, которая от их ночлега по этому направлению находилась в расстоянии около 5 вёрст. Переехав через реку Тарайку, они по тому же направлению через 15 вёрст достигли левого берега реки Сисека (Тый). Проехав около 32 вёрст, он остановился ночевать в юрте, в которой жило три семейства орочон (10 душ). Место это называется Огу (по речке, которая слева впадает в Тый). Повидимому, эта местность удобна для заселения.

4 февраля Самарин выехал из селения Огу и, следуя на NtW по реке Тый, через 10 вёрст достиг большого селения Томо, лежавшего на правом берегу реки Тый, при впадении в неё речки того же имени. Там он остановился ночевать. На этом пути проводник показал Самарину в горах каменный уголь. Самарин осматривал как месторождение каменного угля, так равно и замечательные леса, тянувшиеся по берегам реки; оказалось, что каменного угля здесь огромное количество, а лиственица, ель и кедр достигают до 15 сажен (27 м) высоты и до 2 1/3 футов (0,7 м ) в диаметре. Есть также и дуб до 10 вершков (0,45 м) толщины. Проводник, а равно и жители селения Томо говорили Самарину, что каменного угля здесь везде много, особенно в горах, находящихся по направлению к селению Дуэ, откуда берут начало реки Тымь и Тый.

Селение Томо расположено в прекрасной долине при речке того же имени на правом берегу реки Тый (Сисека). Оно состоит из 50 юрт с 300 жителей, гиляков и орочон. Они оказались весьма дикими и корыстолюбивыми; за каждую ничтожную услугу они просили табаку или дабы; за корм для собак они взяли с Самарина большую цену табаком и китайкой.

5 февраля Самарин выехал из селения Томо и, следуя по тому же направлению вверх по реке Тый (Сисека), спустя 20 вёрст достиг того пункта, откуда переезжают с этой реки на западный берег Сахалина. Отсюда они начали между густым корабельным лесом подниматься на хребет, идущий по направлению к северо-западу, достигли вершины хребта и ночевали на ней в пустой юрте.

6 февраля, выехав с ночлега, начали спускаться с хребта по тому же направлению к вершине речки Аркой, и через 20 вёрст, следуя в том же северо-западном направлении, достигли западного берега Сахалина и расположенного на берегу моря селения Аркой (Арково) при устье упомянутой речки. Селение это лежит в бухте в 20 верстах к северо-востоку от мыса Дуэ.

Путь из залива Тернай (Терпения) до Арково составляет, в общем около 200 вёрст. Это главный путь сообщения между западным берегом острова Сахалина и восточным его берегом, а потому торный и не представляет никаких затруднений. Летом по этому пути туземцы, перевалив через хребет из селения Аркой на реку Сисека (Тый), спускаются затем по этой реке на лодках в залив Терпения¹⁷⁰.

Из селения Аркой Самарин следовал по тому же пути, по которому проезжал в 1852 году Н. К. Бошняк, и 8 февраля прибыл в селение Хой, в котором, по причине болезни, утомления и, наконец, дурной погоды, провел 9, 10 и 11-е числа. 12 февраля он поехал далее к северу вдоль того же западного берега Сахалина, 16-го прибыл в Николаевское, а к полдню 18-го числа — в Петровское. Он представил мне образчики каменного угля, взятого им с реки Сисека (Тый). Уголь оказался действительно хорошего качества. Вместе с тем Самарин передал приказчику Российско-Американской компании в Петровском Боурову 100 штук соболей и 10 лисиц, из которых 5 чернобурых; он выменял всё это у жителей Сахалина на своем пути. Самарин сказал, что Н. В. Буссе велел ему передать мне, что японцы распускают среди местных жителей слух о том, будто бы ранней весной с Мацмая придут джонки и войско с целью уничтожить наш пост в Тамари; почему Буссе строит башню и ограждает пост редутами; команду же будет держать соединенно, и на западный берег в исходе февраля или в начале марта никого не пошлёт чтобы поставить Ильинский пост в бухте, исследованной Рудановским.

20 февраля возвратился Разградский и сообщил, что Петров нашёл тунгуса с четырьмя оленями для следования из Мариинского поста в Императорскую Гавань с продовольствием, но отправить его туда на нартах этим путём в настоящее время не мог ввиду рыхлого и глубокого снега на хребтах; надобно было выжидать начала марта.

Разградский объяснил, что из Мариинского поста он поехал в Хунгари, где нашёл двух гиляков, которые взялись на трёх нартах отвезти запасы в Императорскую Гавань. Для верности и скорости он за сутки до выезда нарт послал своих собак с кормом для нанятых нарт в истоки реки Хунгари в летник Холдона, лежащий на половине пути от Хунгари до Императорской Гавани, а затем вслед за своей нартой отправился сам с нанятыми им гольдами. Выехав из селения Хунгари 27 января, они поехали вверх по реке Хунгари, которая здесь течёт на северо-восток и, проехав около 70 вёрст, ночевали в селении гольдов, состоявшем из двух юрт; 28 января, продолжая путь по реке Хунгари по румбам OS, О и NO и проехав до 70 вёрст, они остановились в юрте ночевать; 29 января они продолжали путь и после 70 вёрст дороги достигли устья Малой Иодамы, где в селении гольдов и остановились ночевать¹⁷¹.

У этого пункта собственно река Хунгари кончается. Следовательно, течение её около 220 вёрст. Отсюда идут две реки, составляющие Хунгари: Иодама и Уодама, или Большая Иодама; река Иодама течёт с севера-северо-востока, а Большая Иодама, или Уодама — с запада-северо-запада. 30 января они сделали по этой реке около 70 вёрст и по возвышенности, отделяющей её от истока реки Мули, около 5 вёрст и остановились ночевать в селении орочон, где и догнали нарту с кормом. Отсюда до Императорской Гавани оставалось не более 200 вёрст (213 км). Нанятые в Хунгари гольды рассказали Разградскому, что они надеются через пять дней, то-есть 4–5 февраля, явиться с продовольствием к Н. К. Бошняку в Императорскую Гавань.

Пробыв здесь 31-е января, чтобы дать отдых собакам, Разградский отправил отсюда нагруженные запасами три нарты с двумя туземцами и казаком в Константиновский пост, а сам 1 февраля поехал обратно тем же путём. "Дорога от Хунгари в Императорскую Гавань, — объяснял Разградский, — ровная, не представляет препятствий и может быть совершена скоро, если только на пути, хотя бы в трех местах, заготовить предварительно корм для собак".

Хунгари течет по довольно широкой низменной долине, извилиста и имеет много островов. Её долина окружена горами, на которых значительные леса из ели, лиственицы, березы и ольхи. Она, по словам туземцев, изобилует различного рода рыбой, а её окрестности — соболем и лисицами, почему зимой туда и приходит много промышленников. Последние имеют по реке весьма частые юрты для ночлегов.

Проезжая через Мариинский пост, Разградский узнал, что тунгусы с оленями, нанятые в Петровском, еще не приходили; между тем по сведениям, распространившимся среди местного населения, в Императорской Гавани терпели большую нужду.

23 февраля через туземцев я получил весьма грустное донесение от Н. К. Бошняка. Он писал мне от 30 января, что положение их весьма печальное: запасов нет, а цынга между командой «Иртыша» свирепствует; пять человек уже умерло. Командир болен, а офицер почти при смерти. "Я ожидал этого, — писал мне Бошняк, — иначе и быть не могло, потому что сюда, где всё было приготовлено только для зимовки 8 человек, вдруг собралось 75 человек и половина из них, то-есть команда «Иртыша», буквально без ничего. Уповаю только на бога и надеюсь, что скоро получим от Вас что-либо для облегчения нашей участи. Я, впрочем, удивляюсь, как еще смертность мала, ибо не только в такое позднее время, но и во всякое другое, люди, высаженные в пустыню и принуждённые в морозы жить в сырых избах, срубленных с корня, и при полном довольствии неминуемо заболевают. Я очень сожалею, что Н. В. Буссе, отправивший без продовольствия «Иртыш» в пустыню, не видит всех последствий своей эгоистической ошибки. Он убедился бы тогда в полной несостоятельности своих воззрений: проживать в Тамари-Анива, где люди были сразу же размещены в сухих зданиях и где можно достать продовольствие, не то, что в пустыне. Он задался какими-то неуместными политическими воззрениями, здесь гибельными и к делу не идущими. Не в таком же ли положении была бы и команда на Сахалине, как здесь, если бы следовать его неуместным воззрениям? Можно наверно сказать, что около половины её погибло бы от цынги".

"Надежда на бога и на скорую помощь от Вас, — так закончил свое письмо Н. К. Бошняк, — нас всех еще одушевляет и поддерживает, хотя я сознаю, что это сопряжено с большими препятствиями".

Получив эти сведения, я, для более основательного подкрепления запасами несчастных тружеников, случайно и неожиданно собравшихся в Императорской Гавани, и для одушевления их, 24 февраля отправил через Мариинский пост на двух нартах Д. И. Орлова, как офицера опытного и знакомого уже с этим путём, снабдив его всеми возможными запасами и медикаментами. Ему было приказано сколь возможно поспешнее следовать в Императорскую Гавань, нанимая для облегчения своих нарт нарты у туземцев, и иметь в виду, что в двух местах по пути в эту гавань А. И. Петров распорядился уже о заготовке корма для собак, что весьма ускоряет и облегчает путешествие. По пути следования закупать у маньчжуров и туземцев водки, сухой черемши, чесноку и крупы для пополнения отправляемых запасов.

По прибытии в Императорскую Гавань передать следующие мои приказания Н. К. Бошняку и командирам судов — транспорта «Иртыш» и корабля Российско-Американской компании "Николай":

1) С открытием в гавани навигации корабль «Николай» должен немедленно выйти из гавани с Н. К. Бошняком и, следуя вдоль берега к югу, высадить Н. К. Бошняка со шлюпкой и байдаркой под 46°30 северной широты. Оттуда Н. К. Бошняк, согласно данным ему от меня приказаниям, должен начать исследование берега к югу, имея притом в виду, чтобы к 5 июня возвратиться к месту высадки, потому что около этого времени я на «Байкале» приду к нему в этот пункт с целью поставить военный пост в одной из южных бухт, которая по его исследованиям окажется более закрытой и имеющей внутреннее более или менее удобное сообщение с Амуром или Уссури;

2) Корабль Российско-Американской компании «Николай», высадив лейтенанта Бошняка, следует в Муравьёвский пост, где и состоит в распоряжении его начальника — майора Буссе. Если по какому-либо случаю в феврале или марте месяцах Буссе не поставил Ильинского поста в одной из бухт залива Невельского (Идунки), то корабль, перед тем как отправиться в колонии, обязан перевезти в залив Такмака (47°15 северной широты) лейтенанта Рудановского с восемью людьми и продовольствием на три месяца для содержания там Ильинского поста;

3) Если транспорт «Иртыш» до моего прихода на «Байкале» в Императорскую Гавань около 1 июня сможет выйти в море, то из гавани следовать ему в Муравьёвский пост, где потребовать у Буссе на месяц продовольствия и пополнения выбывших из его команды и отправить немедленно в Петропавловск. В противном же случае транспорт этот оставить в Императорской Гавани до моего прибытия в неё на «Байкале»; исправлять по возможности повреждения и готовиться к плаванию, имея в виду, что экипаж транспорта будет пополнен или с «Байкала» или из Муравьёвского поста;

4) Орлову, который должен оставаться в Императорской Гавани, а равно Бошняку и командирам транспорта «Иртыш» и корабля «Николай» предписывается строго наблюдать за действиями иностранных судов, плавающих в Татарском проливе, и могущей появиться в нём военной американской эскадры и, в случае встречи с нею, объявлять от имени нашего правительства, что весь этот край до корейской границы и остров Сахалин составляют российские владения, а потому всякие произвольные распоряжения на его берегах не могут быть терпимы, и

5) Иметь в виду, что об этих распоряжениях я сообщу генерал-губернатору, Главному правлению Компании и А. Ф. Кашеварову, и наконец предписываю Н. В. Буссе действовать согласно им.

Отправив Орлова, я одновременно послал нарочного в Аян с донесением и письмом к генерал-губернатору, где, сообщая о положении в Амурской и Сахалинской экспедициях, я в заключение писал:

"Из этого Ваше превосходительство изволите усмотреть, до какой степени было необходимо занятие Тамари-Анива. Только этим, как ныне доказывают факты, мы спасли нашу команду, высаженную на Сахалин, от того грустного положения, в котором находятся люди, собравшиеся в пустынной Императорской Гавани. Точно так же Ваше превосходительство изволите видеть, что главная цель распоряжений моих, отправленных ныне в Императорскую Гавань с Орловым, состоит в том, чтобы, во-первых, сделать невозможным водворение иностранцев на прибрежьях Приуссурийского края, а во-вторых, чтобы отыскать на этих прибрежьях такое пристанище для наших судов, в которое они могли бы входить как можно позднее, а выходить как можно ранее, то-есть отыскать гавань почти всегда открытую для навигации и, отыскавши такую, водвориться в ней. Только подобная гавань, как непосредственно связанная внутренним сообщением с Амуром, может обусловить важное политическое значение для России Приамурского и Приуссурийского бассейнов. Императорская Гавань, несмотря на превосходное очертание своих берегов и глубины, как показал уже ныне опыт, не соответствует упомянутой цели. Подобно заливу Де-Кастри, она значительное время закрыта для навигации, и поэтому может служить только лишь станцией для наших судов, плавающих в Татарском проливе. Ввиду этих соображений, если люди, назначенные по штату в экспедицию, будут следовать сюда по реке Амуру, я прошу Ваше превосходительство приказать поставить в устье реки Уссури пост из 30 человек. Пункт этот, как ближайший к побережью Южного Уссурийского края и как пункт центральный относительно Нижнеамурского и Уссурийского бассейнов, представляет такую местность, в которой должна сосредоточиваться вся главная наша деятельность в этом крае и управление им¹⁷². В настоящее же время этот пункт должен служить исходной нашей точкой как для сообщения с избранной на юге гаванью, так равно и для исследования Уссурийского и Среднеамурского бассейнов. Необходимо также поставить пост в устье реки Хунгари, по крайней мере из 10 человек, для удобства сообщения между Мариинским постом, устьем Уссури и Императорской Гаванью.

"До прибытия из Кронштадта винтового судна транспорт «Байкал» должен оставаться в моём распоряжении, так как, во-первых, на нём надобно снабдить экспедицию запасами или из Аяна, или с Сахалина, а во-вторых, ввиду прибытия в Татарский пролив американской военной эскадры, необходимо, чтобы в нём находилось наше военное судно".

"Что касается Сахалина, то исследования Бошняка, Орлова, и, в особенности, Рудановского, а также и сведения, доставленные ныне Самариным, показали, что, помимо занятого нами селения Тамари в заливе Анива, замечательны залив или озеро Буссе (Тообучи) и устья рек: Найбу, или Наину, Гунуп, Ван-Готан и Сисека, или Тый, на восточном берегу; на западном же: бухты Маока и Такмака, устье протоки Тарайка и озеро того же имени, селение Аркой и залив Дуэ. В видах политических и коммерческих Компании следует обратить на эти места внимание. Чтобы определить, в какой степени безопасно могут зимовать суда в заливе Тообучи (Буссе) и бухтах Маука и Такмака, названных мной бухтами Беллингсгаузена и графа Гейдена, я сделал надлежащие наставления Н. В. Буссе, а именно: приказал ему в заливе его имени, смежном с Муравьёвским постом, наблюдать за обстоятельствами, сопровождающими его замерзание и вскрытие; а в бухту Такмака послать в феврале месяце Рудановского поставить Ильинский пост, в исходе сентября снятый Орловым. Исполнить всё это тем более необходимо, что все эти бухты весьма важны и в том отношении, что в январе месяце Рудановский их нашел чистыми, а туземцы говорят, что они вообще редко замерзают и что навигация по ним всегда возможна. Рудановскому остаётся узнать, не заходят ли в эти бухты весною льды и не сопровождаются ли северо-восточные и восточные ветры жестокими порывами с гор; чего, как Вы изволите видеть из выписки журнала Рудановского, надобно ожидать, особливо в бухте Маока. Произвести ныне же эти наблюдения тем более необходимо, что с 1854 на 1855 год на Сахалине неминуемо должно зимовать судно Компании; следовательно, необходимо предварительно определить место, где это судно может зимовать с большей безопасностью.

"Пионерный характер наших действий в Приамурском и Приуссурийском краях, вследствие обширного и пустынного их положения и разнообразия природных условий, должен продолжаться ещё долго. Топор, заступ и плуг должны иметь здесь первенствующее место. Команды, сюда присылаемые, должны составлять здесь главных работников. Военная и гражданская организация, в том виде, в каком они находятся в России или на Кавказе, здесь решительно неуместны. Реки Амур и Уссури составляют надёжные базисы наших действий. Банки лимана и пустынные, бездорожные, лесистые и гористые прибрежья Приуссурийского и Нижнеамурского краёв будут надолго составлять самую надёжную защиту против всяких неприязненных покушений на этот край с моря и вследствие этого обеспечат наши действия в нём. Поэтому ныне все средства здесь должны быть употреблены отнюдь не на создание совершенно бесполезной в этом крае организации с армией военных и гражданских чиновников, или на сооружение каких-либо долговременных укреплений и зданий, а на то, чтобы были в этом крае надлежащие суда для внутренних сообщений, чтобы были военно-рабочие и земледельческие силы и лица, могущие разъяснить богатства природы этого края. Устье реки Уссури здесь представляет центр, из которого должны исходить пути, обеспеченные земледельческими поселениями, к главным местностям, как-то: к Забайкальской области, устью реки Амура и к гаваням, лежащим на прибрежьях края.

"Вот в чём единственно здесь и состоит правительственная задача, непосредственно вытекающая из всех фактов, добытых Амурской экспедицией, как пионером, указавшим уже на важное значение его для России в политическом и экономическом отношении".

Вместе с этим, в письме моём к Н. Н. Муравьёву, я просил, чтобы люди, назначаемые в экспедицию, были снабжены инструментами и материалами для плотничьих и кузнечных работ, а также и теплой одеждой, и повторил мою убедительную просьбу, чтобы в случае спуска этих людей по Амуру, в устьях Уссури и Хунгари, непременно было оставлено около 40 человек. Я писал, что "в начале наступившей навигации мною на побережье Уссурийского края будут заняты две закрытые бухты, дабы к навигации 1855 года определить, которая из них более продолжительное время открыта для навигации. Из людей, оставленных в устье Уссури, я отделю до 15 человек вверх по реке для зимовки в тех двух пунктах, откуда местные жители ездят в упомянутые бухты на побережье Уссурийского края; этим людям будет поручено ознакомиться с путями, исследовать их и установить сообщение между постами нашими в этих бухтах и постами на Уссури и Амуре, так чтобы к навигации 1855 года нам были точно известны те пункты в крае, на которые прежде всего следует обратить внимание.

"Становится крайне необходимым распорядиться таким образом именно теперь, когда ожидается, как Вы изволите мне писать, разрыв с западно-европейскими державами, ибо тогда посты, поставленные на побережье Уссурийского края, заставят неприятеля блокировать его и тем фактически признать этот край принадлежащим России. Между тем при таком распоряжении неприятель не сможет нам причинить вреда, потому что в случае крайности люди с постов могут отступить по пути неизвестному неприятелю в глубь этого дикого, гористого и бездорожного пространства. Учитывая такую возможность, нам необходимо только принять заблаговременно меры, чтобы из постов наших, поставленных на реке Уссури, было заготовлено продовольствие для отступающих людей, что весьма просто и легко сделать, когда пути эти нам будут известны".

"Вот те соображения, которые побуждают меня распорядиться так, как изложено выше. И вот причины, по которым, в случае разрыва с западными державами, нам следует здесь не сосредотачиваться, а напротив, рассредоточиваться малыми отрядами из 8 или 10 человек, и заранее обеспечивать наши сообщения в крае с его побережьем, имея при этом в виду привлечь неприятеля к блокаде побережья.

"Что касается до вторжения неприятеля с моря внутрь страны, то этого нам нечего опасаться, ибо, повторяю, банки лимана, опасное, трудное и неизвестное для неприятеля плавание по нему, пустынные, лесистые, гористые и бездорожные прибрежья, удалённость края от цивилизованных портов и, наконец, неизвестное для неприятеля количество наших сил и средств в нём, составляют непреоборимую преграду для подобного вторжения с моря.

"В настоящее время меня беспокоит то, что мы до сих пор не только не имели средства исследовать лиман и отыскать в нём более глубокие фарватеры, но даже не успели обеспечить безопасность плавания по ранее известным фарватерам; наконец, мы не имеем здесь ни одного парохода, который мог бы вводить суда в Амур, между тем как он, в случае войны с морскими державами, представляет единственное и надёжное во всех отношениях убежище для судов наших на отдалённом востоке.

"Такой же характер, в случае войны с морскими державами, должны иметь и наши действия на Сахалине. Наши посты, расположенные в заливах Анива, Такмака, Кусунай, Дуэ и Терпения (Тернай), привлекут неприятеля к блокаде берегов Сахалина. Отступление наших команд в случае крайности внутрь острова может быть произведено по известным нам путям, по которым мы легко можем снабжать продовольствием эти команды из Николаевского, независимо от морского пути. Само собой разумеется, что и здесь, так же как и на побережье Приуссурийского края, посты эти должны состоять не более как из четырех или шести человек, ибо главная цель их заключается единственно в том, чтобы привлечь неприятеля для блокады берегов острова".

Вместе с этим донесением генерал-губернатору я тогда, же уведомил Главное правление Компании и А. Ф. Кашеварова о своих распоряжениях относительно корабля «Николай» и о результатах исследований, произведённых на Сахалине Н. В. Рудановским.

1 марта я послал почту на Сахалин к Н. В. Буссе, уведомляя его о сделанных распоряжениях по Императорской Гавани и о принятом решении относительно действий на Сахалине в случае разрыва с морскими державами. Вот копия с отрывка моего письма Буссе:

"Не получив от Вас донесения о распространяемых японцами слухах, содержание которых было передано мне Самариным, я вижу, что Вы, как и следует, не обращаете внимания на подобные нелепости, и остаюсь уверенным, что, в соответствии с моими приказаниями и личными разъяснениями, Вы послали, в связи с ожидаемой ранней весной в Татарском проливе американской экскадрой, в залив Такмака или Маока Н. В. Рудановского весновать в нём и наблюдать за обстоятельствами, сопровождающими вскрытие залива, и за направлением и силой господствующих там ветров. Уверен также, что Вы не преминули сделать подобные же наблюдения в соседнем с Муравьёвским постом заливе вашего имени (Тообучи). Подобные наблюдения, как я Вам лично объяснил, необходимы для определения степени безопасности зимовки судна, которая, как Вам известно, неминуемо должна последовать с 1854 на 1855 год. Извещая Вас о характере принятых мной решений (о чем я уже сообщил генерал-губернатору), о характере и цели действий наших на Сахалине, в случае разрыва с морскими державами, я предлагаю вам точно этим руководствоваться и иметь в виду, что и в случае войны мы не должны оставлять острова, а только лишь уменьшить численность людей на нём, а остальных разместить по постам, в заливах: Анива, Такмака, Кусунай, Дуэ и Тернай (Терпения), от шести до восьми человек в каждом, то-есть в таких местах, где, пользуясь ныне известными нам путями, мы можем во время войны снабжать их продовольствием по внутренним путям через селения Погоби, Аркой и Кусунай, а не по морю".

Из вышесказанного видно, что главная цель принятого мной решения для действий в навигацию 1854 года состояла в том, чтобы ещё более утвердить за Россией обладание весьма важным для неё Нижнеамурским и Уссурийским краями.

Глава двадцать седьмая. Первый сплав по Амуру

Предписание Н. В. Буссе от 1 марта 1854 года. — Наше положение в Петровском. — Посылка Разградского вверх по Амуру. — Спуск по Амуру людей под начальством генерал-губернатора. — Мой отъезд из Петровского для следования вверх по Амуру. — Мои распоряжения А. В. Бачманову. — Наши силы в Приамурском крае. — Высочайшее повеление от 22 апреля 1853 года. — Послание в Пекин от 16 июня 1853 года. — Путешествие Н. Н. Муравьёва и торжественные встречи. — Моё путешествие вверх по Амуру и затем в залив Де-Кастри. — Донесение Бошняка. — Моя встреча с генерал-губернатором 14 июня 1854 года. — Спуск нашей флотилии по Амуру.

Положение моей жены в эту зиму было гораздо лучше, чем в предыдущие, ибо в прекрасной и образованной женщине Елизавете Осиповне Бачмановой она нашла и приятную собеседницу и помощницу; её общество оживляла кроме того, и супруга нашего священника, Екатерина Ивановна Вельяминова.

Хотя в эту зиму мы и не ощущали, как в предыдущую, никакого недостатка в продовольствии, но последствия первой ужасной зимы в пустыне имели влияние на здоровье моей жены и в особенности на нашу малютку — Екатерину. Между тем 2 апреля у нас родилась вторая дочь — Ольга; жена не в состоянии была кормить ее, а кормилицы не было. Это ещё более усиливало болезнь матери.

12 апреля я получил с нарочным высочайше дарованную мне награду — орден Владимира 3 степени. Генерал-губернатор, препровождая мне её, писал, что государь остался весьма доволен моими решительными действиями и занятием главного пункта острова Сахалина — Тамари. Одновременно Н. Н. Муравьёв указывал, что команды, назначенные для укомплектования по штату экспедиции, вероятно спустятся по Амуру из Сретенска. Ввиду этого обстоятельства, полагая, что просьба моя об организации постов в устьях Уссури н Хунгари придёт уже после отправки людей вниз по Амуру из Сретенска, я сейчас же командировал вверх по Амуру Разградского. Ему было поручено, достигнув устья реки Хунгари, принять меры для обеспечения безопасности сплава в связи с тем, что широкий Амур ниже устья Уссури течёт среди множества островов, почему следование здесь на непаровых судах не только затруднительно, но и опасно. С Разградским я предписал начальнику отряда, который должен был следовать с этими судами, оставить в устье Уссури 30 человек, а в устье Хунгари 10 человек со всем тем довольствием, запасами и материалами, с каковыми эти люди сплавляются. Затем с остальными людьми остановиться в Мариинском посту и ожидать моего прибытия в него. По исполнении этого поручения Разградский должен был возвратиться в Мариинский пост не позже 20 мая. Начальнику Мариинского поста А. И. Петрову предписано было в то же время поставить пост в Де-Кастри и, по возвращении Разградского, сдать ему оба поста — Мариинский и в Де-Кастри — и следовать в Николаевское для наблюдения за работами.

В Петровском 15 апреля было получено посланное с гиляками донесение Д. И. Орлова с реки Тумнин о том, что часть оленей и запасов достигла Императорской Гавани и что смертность между командами ослабевает.

4 мая прибыла почта из Аяна; с ней генерал-губернатор уведомлял меня, что он сам спускается по Амуру с людьми как для комплектования экспедиции, так равно и для подкрепления Петропавловского порта; что люди, назначенные для подкрепления Петропавловска, должны отправиться туда из залива Де-Кастри; что для перевозки этих людей в Петропавловск В. С. Завойко предписано к 15 мая прислать суда в Де-Кастри и, наконец, что он со всеми командами к 20 мая будет в Мариинском посту, почему предписывает и мне быть там к этому же времени.

Залив Счастья 4 мая был еще покрыт льдом, когда на берегу в горах начиналась распутица. Дабы достигнуть к назначенному времени Мариинского поста, необходимо было к 10 мая быть в Николаевском; добраться же до него в то время, и то с большой опасностью, можно было только верхом на оленях; а оленей, кроме четырёх, прибывших с почтой, около Петровского не было; этим же последним необходим был отдых по крайней мере в продолжение четырех дней; поэтому я не мог выехать из Петровского ранее 8 мая. Отправляясь в путь, я сделал единственному офицеру, остававшемуся в Петровском, А. В. Бачманову, следующее распоряжение: при первой возможности прислать в Мариинский пост 10-весельный катер. Прибывающим на петровский рейд иностранным китобойным судам, а равно и всему местному населению объявлять, что по Амуру следует к нам вооружённая флотилия с войском. Последнее распоряжение я счёл необходимым сделать потому, что хотя Н. Н. Муравьёв и не уведомлял меня о разрыве с западными державами, но личное его прибытие и необходимость в подкреплении Петропавловска давали мне, повод думать, что этот разрыв вероятно уже последовал.

Положение наше в это время на нижнем Амуре было таково: в Петровском находилось 25 человек при 25 кремневых дрянных ружьях, выбранных из остававшихся в Охотске; в Николаевском 30 человек при 30 таковых же ружьях и двух- и трехфунтовых пушках, из которых могла стрелять только одна; в Мариинском посту 8 человек с такими же ружьями, а на Александровском, посту (Де-Кастри) 10 человек при таких же ружьях и одной трехфунтовой пушке. Пороху во всей экспедиции состояло 1 1/2 пуда (24 кг) и снарядов для упомянутых трёх орудий на 25 выстрелов на каждое. Вот в каком положении застала нас война на нижнем Амуре. На все делавшиеся мне предложения сосредоточить в случае войны в Николаевском все силы для борьбы с неприятелем я постоянно отвечал, что следует не сосредоточивать эту ничтожную горсть, но, напротив, рассредоточить, потому что банки лимана и пустынные прибрежья края составляют самую надёжную его защиту. В описываемое время я вовсе не беспокоился в этом отношении, а заботился только лишь о том, чтобы исполнить упомянутый план мой, то-есть при помощи постов, раскинутых вдоль побережья Приамурского и Приуссурийского краёв, привлечь неприятеля к его блокаде. Кроме того я считал необходимым уменьшить численность людей на Сахалине, предварительно раскинув их по постам из шести и пяти человек, и, наконец, после доставки людей и продовольствия на зимовавших в Императорской Гавани судах и на транспорте «Байкал» (он должен был притти в залив Де-Кастри) на все посты в Приуссурийском крае и на острове Сахалине, ввести затем эти суда в реку Амур. Ввиду вероятной возможности прибытия неприятельской эскадры в Татарский пролив, я был вполне уверен, что вся эта операция может быть окончена гораздо ранее прихода сюда неприятеля, так что с его появлением оба берега Татарского пролива будут уже обставлены нашими военными постами, с единственной целью привлечь неприятеля к их блокаде. Для обеспечения этих постов необходимо было занять устья рек Хунгари и Уссури и предупредить об этом Н. Н. Муравьёва ранее прибытия его в Мариинский пост, для того, чтобы там были оставлены люди. Ввиду этого я спешил поскорее выбраться из Петровского, дабы заблаговременно встретить Н. Н. Муравьёва, надеясь при этом, что в исполнении моих распоряжений препятствия не представится. Вот те надежды и цель, с которыми я отправился из Петровского 8 мая. Но все они были противоположны мнению, сложившемуся тогда у людей, которые шли туда располагать нашими действиями.

Внезапная решимость высшего правительства дозволить генерал-губернатору сплавить людей по Амуру, считавшемуся в то время китайским, последовала таким образом:

Важные результаты деятельности Амурской экспедиции и благосклонное внимание, оказанное ей императором Николаем I, давали надежду Н. Н. Муравьёву на успех его постоянных стараний, что будет, наконец, разрешено плавание по Амуру. Ввиду этого генерал-губернатор приказал Петру Васильевичу Козакевичу сделать промеры реки Шилки, чем была доказана возможность организации на этой реке пароходства. Проект об организации пароходства в 1853 году был высочайше утвержден и в том же году на Шилкинском заводе был заложен 60-сильный пароход «Аргунь», который строился под руководством Петра Васильевича корабельным инженером Шарубиным¹⁷³. Вместе с этим в том же году начали делаться постепенные приготовления к сплаву по реке Амуру. Ожидаемый разрыв с западными державами понудил генерал-губернатора прибыть в Петербург для обсуждения различных мероприятий по защите вверенного ему края в случае открытия военных действий. 22 апреля 1853 года Н. Н. Муравьёв докладывал Николаю Павловичу о важности исследований, произведенных Амурской экспедицией, доказавших по точному смыслу Нерчинского трактата несомненные права наши на реку Амур. Исследования в Удском крае, произведённые экспедицией подполковника Ахтэ, ещё более подтверждали факты, добытые Амурской экспедицией, относительно направления границы нашей с Китаем (вопроса, возбуждённого и решённого {Все тексты, выделенные отсюда и ниже особыми шрифтами (курсивом или в разрядку) принадлежат Г. И. Невельскому. (Прим. ред.). } на месте Амурской экспедицией). Река Амур должна принадлежать не Китаю, а России, докладывал генерал-губернатор и представлял императору, что для подкрепления Петропавловска необходимо разрешить сплав по реке Амуру, ибо через Иркутск, Якутск и порты Охотского моря нет никакой возможности доставить в Петропавловск ни продовольствия, ни оружия, ни войск. Государь император, выслушав доклад Муравьёва, признал всё это основательным, и того же 22 апреля 1853 года повелел: н_а_п_и_с_а_т_ь о_б э_т_о_м П_е_к_и_н_с_к_о_м_у т_р_и_б_у_н_а_л_у; п_р_е_д_л_о_ж_е_н_и_е ж_е М_у_р_а_в_ь_ё_в_а о с_п_л_а_в_е п_о р_е_к_е А_м_у_р_у з_а_п_а_с_о_в, о_р_у_ж_и_я, п_р_о_д_о_в_о_л_ь_с_т_в_и_я и в_о_й_с_к р_а_с_с_м_о_т_р_е_т_ь в О_с_о_б_о_м к_о_м_и_т_е_т_е. Во исполнение этого повеления 16 июня 1853 года правительствующий Сенат направил письмо Пекинскому трибуналу внешних сношений следующего содержания:

"По существующим трактатам граница от реки Горбицы к востоку, положенная до верховья реки Уды, должна итти Хинганским или Становым хребтом гор, а от верховья реки Уды — тем же хребтом, до моря протяженным, таким образом, что все реки, текущие по южную сторону этого хребта, должны состоять во владении Китайского государства, а реки по всем прочим направлениям, текущие из этого хребта, — во владении Российского государства. Но, так как на всём этом пространстве пограничные знаки не поставлены {Из письма видно, что правительство вследствие моих разъяснений, убедилось в ошибочности донесения Миддендорфа, что будто бы найденные им при следовании от Охотского моря в Забайкалье столбы, или груды камней, составляют пограничные знаки, поставленные китайцами. На основании этого сообщения и была образована экспедиция Ахтэ для определения по этим столбам границы с Китаем.}, то поэтому и приглашается китайское правительство прислать своих уполномоченных для постановления этих знаков ввиду разграничения пространства до моря, оставшегося до усмотрения неразграниченным".

Этот акт весьма знаменателен в истории Приамурского края; он составляет первый краеугольный камень, положенный Амурской экспедицией в основание к признанию края за Россией. До этого времени на всех правительственных и частных картах, во всех учебных заведениях и во всех, как мы видели, актах объяснялось, что граница наша с Китаем идет к Охотскому морю, к Тугурской губе, то-есть весь Приамурский край считался как бы бесспорно во владении Китая. Благодаря этому акту, вытекающему единственно из исследований, произведённых Амурской экспедицией по изучению направления Хинганского хребта и рек, берущих из него начало, правительство впервые признало неправильность принимавшейся им до того границы с Китаем и тем сознало, что река Амур должна принадлежать не Китаю, как до этого оно было твёрдо убеждено, а России. И так, возбуждённый и разрешённый Амурской экспедицией пограничный вопрос не остался бесследным; разрешение его и составляло одну из главных миссий Амурской экспедиции.

По прибытии Н. Н. Муравьёва из-за границы в С.-Петербург Особый комитет приступил к рассмотрению его предложения относительно сплава по Амуру; после прений в Комитете было решено: плыть по реке Амуру. Император Николай I, утвердив это решение, лично прибавил Муравьёву: ч_т_о_б_ы п_р_и э_т_о_м н_е п_а_х_л_о п_о_р_о_х_о_в_ы_м д_ы_м_о_м.

После этого Н. Н. Муравьёв тотчас же отправил М. С. Корсакова курьером в Иркутск, с поручением ускорить распоряжения по амурскому сплаву. Вскоре после отъезда Корсакова, в феврале 1854 года, Николай Николаевич выехал из Петербурга, и еще по льду переехал озеро Байкал. Вся Сибирь встрепенулась при вести об открытии плавания по Амуру, которого она ожидала более 160 лет. "Генерал-губернатора Николая Николаевича Муравьёва, — пишет Свербеев, сопутствовавший ему в качестве дипломатического чиновника, — везде встречали с восторгом, давали в честь его обеды, сочиняли стихи и песни".

По прибытии генерал-губернатора в Шилкинский завод на водах реки Шилки уже красовался невиданный до сего времени в Забайкалье пароход «Аргунь» и 76 грузовых баркасов для экспедиции. Горное ведомство сделало в честь торжества блестящую иллюминацию.

14 мая 1854 года после напутственного молебна перед древней иконой божьей матери, вынесенной из Албазина, и при салюте из албазинской пушки, флотилия начала спускаться по реке Шилке¹⁷⁴. Впереди всех на своей лодке плыл генерал-губернатор. "Запестрели перед нами берега Шилки, — говорит Свербеев, — оглашаемые громкими криками ура! Мы быстро неслись по ней, чтобы достигнуть реки Амура. Заводская пушка приветствовала флотилию, и население Шилки бросало шапки вверх и кричало ура! Это были радостные, восторженные и единодушные пожелания открытия пути по реке Амуру.

"18 мая, в 2 1/2 часа пополудни, флотилия вступила в воды реки Амура. Все встали на лодках, сняли шапки и осенились крестным знамением. Генерал-губернатор, зачерпнув в стакан амурской воды, поздравил всех с открытием плавания по реке; раздалось восторженное ура, и суда понеслись по гладкой поверхности Амура. Таким образом, после двухвекового промежутка времени, патриотическими усилиями и настойчивостью Н. Н. Муравьёва снова появилась флотилия на водах амурских". "Вместе с разрешением сплава по реке Амуру из С.-Петербурга, 4 февраля 1854 года, был послан лист Пекинскому трибуналу внешних сношений, в котором излагалось, что отныне по всем делам о разграничении земель генерал-губернатору разрешено установить непосредственные сношения с китайским правительством. Вследствие этого, для предупреждения китайского правительства о нашем сплаве по Амуру, генерал-губернатор 14 апреля послал первый лист свой в Пекин с полковником Заборинским; но последнего не пропустили, и этот лист тогда был отправлен через Кяхту обыкновенным путем. В нём излагалось следующее:

"Вследствие полученных генерал-губернатором повелений, он с надлежащим числом войск плывёт на судах по реке Амуру для подкрепления наших постов в низовьях реки и в наших приморских владениях и спрашивает, к какому времени и куда именно будут высланы уполномоченные от китайского правительства для определения границ".

Эти факты также весьма знаменательны в истории Приамурского и Приуссурийского краёв. Они составляют второй краеугольный камень, положенный Амурской экспедицией в основание к признанию края за Россией, — ибо:

а) Разрешение плавания и самое плавание по реке Амуру генерал-губернатора никак не могло бы последовать, если бы исследованиями, произведёнными на транспорте «Байкал» в 1849 году, а вслед затем Амурской экспедицией, не был открыт путь из Татарского пролива через пролив Невельского в реку Амур и Охотское море; то-есть если бы этими исследованиями не были рассеяны вековые заблуждения, принимавшиеся за непреложную истину, и не было фактически указано, что река Амур составляет действительно артерию, связывающую Восточную Сибирь с океанами;

б) Разрешение на плавание и самое плавание по реке Амуру, осуществлённое генерал-губернатором, никак не могло бы состояться, если бы Амурской экспедиции, в противность ничтожной цели, с которой она была снаряжена в 1850 году, не было дано государственного направления и если бы, несмотря на ничтожность имевшихся в её распоряжении средств, неимоверные трудности, опасности и лишения, экспедиция эта не решилась, с поднятием российского военного флага в устье реки Амур, занять его и торжественно объявить всем иностранным судам, подходившим к берегам этого края, что Амурский бассейн и прибрежья Татарского пролива составляют российские владения. И, наконец,

в) Разрешение на плавания и самое плавание по Амуру, осуществлённое генерал-губернатором, никак не могло бы состояться, если бы Амурская экспедиция, при несоответствии данных ей повелений, не открыла бы и не заняла бы военными постами главные пункты Приамурского бассейна, к которым затем и смог генерал-губернатор направиться со своей флотилией вниз по Амуру; пункты, из которых только и оказалось возможным заблаговременно послать подкрепления в Петропавловск; наконец, пункты, в которых только и оказалось возможным приютить и спасти Японскую экспедицию, команды, имущество и суда Петропавловского порта от преследования в несколько крат сильнейшего неприятеля, — притом в минуту, самую для нас критическую.

В то время, когда генерал-губернатора с его спутниками с восторгом провожали из Забайкалья и они с полным комфортом и всевозможными средствами для безопасного плавания спускались по Амуру, я, с неимоверными усилиями, через горы, по снегам и воде, верхом на оленях, а большей частью пешком, пробирался из Петровского в Николаевск. Оттуда на байдарке с двумя казаками я проследовал в Мариинский пост, из которого 16 мая, на той же байдарке и туземной лодке, вместе с Разградским отправился далее вверх по Амуру с целью личного ознакомления с рекой, по которой должна была следовать с генерал-губернатором наша флотилия. Кроме того я хотел ознакомиться с устьем реки Хунгари, близ которого следовало поставить наш пост, и встретить генерал-губернатора, чтобы лично объяснить ему главную цель занятия нашими постами устьев рек Хунгари и Уссури.

24 мая я с Разградским прибыл к устью Хунгари. Там о спуске нашей флотилии ничего слышно не было. Осмотрев устье этой реки и самую реку на пространстве около 20 вёрст и назначив место, где должен быть поставлен наш пост, 27 мая я отправился далее вверх по Амуру, заготовляя на пути по селениям лоцманов из местного населения для обеспечения безопасных условий плавания спускавшихся с генерал-губернатором судов. 4 июля мы достигли селения Оуля Куру, приблизительно в 500 верстах от Марийского поста. От этого пункта плавание вниз по реке без проводников делается весьма затруднительным, а поэтому, а также для того, чтобы не слишком удаляться от Мариинского поста, куда ожидалось прибытие из Петропавловска наших судов, и наконец, чтобы дать отдых людям, я здесь остановился, чтобы ожидать генерал-губернатора; по означенному им времени прибытия в Мариинский пост он давно уже должен был быть здесь. Вечером 5 июня приплыл ко мне на туземной лодке нарочный из Мариинского поста с уведомлением, что в залив Де-Кастри пришли два транспорта из Петропавловска и винтовая шхуна «Восток» из Императорской Гавани, от адмирала Ефрема Васильевича Путятина, по поручению которого командир шхуны «Восток», капитан-лейтенант Воин Андреевич Римский-Корсаков уведомлял меня о разрыве с западными державами и о том, что у него имеются важные бумаги от адмирала, которые он должен передать лично мне. Вследствие этого я приказал Разградскому ожидать здесь генерал-губернатора. Я оставил Разградскому письмо, в котором убедительно просил Н. Н. Муравьёва оставить посты в устьях рек Уссури и Хунгари. Я писал Николаю Николаевичу, что при наступивших военных обстоятельства: такие посты делаются уже крайне необходимыми, как для обеспечения сообщения с Забайкальем, так и с Маньчжурией — местностями, откуда мы при военных обстоятельствах только и можем продовольствовав наших людей, могущих собраться в низовьях Амура.

Сделав эти распоряжения, утром 6 июня я на байдарке отправился обратно в Мариинский пост и оттуда 11 июня прибыл в залив Де-Кастри Здесь находились транспорты «Иртыш», "Двина" и шхуна «Восток» посланные адмиралом Путятиным из Императорской Гавани, и транспорт «Байкал», прибывший сюда, согласно сделанному мной в 1853 году распоряжению, с казенным провиантом для Амурской экспедиции из Петропавловска. Командир шхуны Римский-Корсаков передал мне требования Е. В. Путятина о снабжении его экспедиции продовольствием и теплой одеждой и денесения Е. В. Путятина генерал-губернатору. В заключение он сообщил мне, что Е. В. Путятин в Японии получил высочайшее повеление отправиться с судами своей эскадры к берегам Амура. Получив его, адмирал весной 1854 года послал из своего отряда корвет «Оливуца» для подкрепления Петропавловского порта, приказал корвету зайти сначала в Императорскую Гавань и дать знать о разрыве с западными державами. Корвет «Оливуца» около 20 апреля пришел в Императорскую Гавань и нашел экипажи зимовавших там судов «Иртыш» и «Николай» е самом слабом состоянии после болезни. «Оливуца» и зашедший туда же в исходе апреля корабль Российско-Американской компании "Князь Меньшиков" снабдили Крнстантиновский пост недостающими запасами и улучшили, таким образом, положение команды поста; после этого «Оливуца» направился по назначению. Транспорт же «Иртыш» и корабль "Князь Меньшиков", с состоящим при адмирале Е. В. Путятине капитаном 2-го ранга Константином Николаевичем Посьетом¹⁷⁵, я послал в залив Анива на остров Сахалин, в Муравьевский пост, где они и соединились с зашедшим туда же по моему распоряжению транспортом «Байкал» (на пути следования из Петропавловска в залив Де-Кастри). Начальник Муравьёвского поста Н. В. Буссе, по предложению адмирала Е. В. Путятина, в котором между прочим было сказано: если оно не противоречит особым распоряжениям вашего начальства (то-есть моим), — снял Муравьевский пост, и К. Н. Посьет, разместив команду и имущество поста на упомянутых судах, отправился из залива Анива в Императорскую Гавань. Адмирал Путятин на пути из Японии в Императорскую Гавань на фрегате «Паллада» заходил в Корею и на южном побережье Приуссурийского края, близ корейской границы, открыл обширную, закрытую от всех ветров, бухту, названную им бухтой капитана Посьета, а далее к северу — бухту св. Ольги. Таким образом, сведения, полученные нами от населения реки Уссури, оправдались. 20 мая фрегат пришел в Императорскую Гавань в которой и сосредоточились: фрегат «Паллада», транспорт «Иртыш», шхуна «Восток» и корабли Российско-Американской компании: «Николай», и "Князь Меньшиков". Кроме того, там собрались все команды, снятые с Сахалина из Муравьёвского поста. Адмирал Путятин, находя Константиновскую бухту Императорской Гавани весьма удобной для защиты против ожидавшихся превосходных сил неприятеля, немедленно приступил к укреплению этой позиции.

Начальник Константиновского поста Н. К. Бошняк сообщил мне, что в продолжение зимы из 12 человек команды поста умерло 2 человека, из 48 человек экипажа транспорта «Иртыш» умерло: 1 офицер и 12 человек нижних чинов; из 26 человек экипажа корабля «Николай» умерло 4 человека; а всего из собравшихся внезапно и случайно в самую глухую осень на Крнстантиновском посту 84 человек от разных скорбутных болезней умерло 20 человек. Командир транспорта «Иртыш» лейтенант Пётр Фёдорович Гаврилов, и экипажи как этого транспорта, так и поста после перенесения страшных лишений и тяжелых болезней находятся еще в изнурённом состоянии, но поправляются. И далее: "Чем бы ещё могла кончиться эта печальная драма, если бы Вы не доставили в Императорскую Гавань значительного количества муки и крупы и если бы по получении сведения о таком совершенно неожиданном обстоятельстве, сосредоточении здесь 64 человека вместо 12, Вы не прислали бы нам, хотя и скудного, но единственно возможного количества необходимых запасов и оленины и если бы корвет «Оливуца», прибытие которого оживило всех, не снабдил нас запасами. По случаю болезни командира «Иртыша» П. Ф. Гаврилова командиром этого транспорта адмирал Е. В. Путятин назначил лейтенанта Н. М. Чихачёва".

Через несколько часов по прибытии моём в Де-Кастри я получил с нарочным уведомление из Мариинского поста о прибытии парохода «Аргунь» и о том, что вслед за ним идёт со своей флотилией и генерал-губернатор. Вследствие этого я немедленно из Де-Кастри отправился в Мариинский пост, а оттуда на байдарке навстречу генерал-губернатору, которого и встретил утром 14 июня в 7 верстах от Мариинского поста. Я немедленно сообщил ему о состоянии Амурской и Сахалинской экспедиций, о судах, собравшихся в заливах Де-Кастри и Императорской Гавани, и требованиях и распоряжениях адмирала Е. В. Путятина.

К полудню 14 июня 1854 года почти вся флотилия собралась у Мариинского поста. Этот пост состоял тогда из 8 человек матросов, проживавших в двух избах по 3 сажени (5,4 м) длины и ширины каждая. Я и все спутники генерал-губернатора, собравшись около него, поздравляли его с благополучным совершением плавания по Амуру, после почти 170-летнего перерыва в плаваниях по этой реке. Н. Н. Муравьёв передал мне благодарность государя и с тёплым сочувствием выразил и свою глубокую признательность за все действия и распоряжения мои, постоянно направлявшиеся к важной государственной цели, и сообщил мне такую же признательность от князя Меньшикова и министра внутренних дел Льва Алексеевича Перовского, бывшего постоянно первым защитником их как перед государем, так и во всех комитетах, назначавшихся по амурскому делу. Николай Николаевич при этом передал мне от Льва Алексеевича браслет для моей жены, разделявшей с нами все лишения и опасности, прося её принять подарок в знак его глубочайшего к моей жене уважения.

Спуск нашей флотилии от Усть-Стрелки до Мариинского поста, по рассказам спутников Н. Н. Муравьёва, совершался так:

Вступив в воды реки Амура 18 мая, флотилия 20 мая подошла к месту, где 165 лет тому назад существовал Албазинский острог, следы которого еще были видны. У этого пустынного холма, священного по преданиям, играла музыка на флотилии, на всех судах скомандовали на молитву, все встали и сняли шапки. В этом молитвенном приближении к месту древнего обиталища наших соотечественников, уже давно почивших, слышалось благоговейное почтение потомков к историческому пепелищу, драгоценному каждому русскому сердцу. После молитвы все вступили на албазинскую почву. "Что-то родное сказалось сердцу, когда мы вышли в долину, где жили русские люди, где они так долго и храбро отстаивали свои права. Первым движением каждого было подняться на остатки албазинского вала и подробно осмотреть его; первым взошёл на него Н. Н. Муравьёв. За ним мы все преклонили колена перед прахом почивших храбрых и доблестных защитников Албазина".

28 мая флотилия подошла к маньчжурскому городу Саха-Хальян-Ула-Хотон (Айгунь). Генерал-губернатор, остановившись на ночлег при устье реки Зеи, послал вперед на лодке чиновников Свербеева и Сычевского, которые передали исправлявшему тогда должность губернатора города Айгуни Мейреин-джангин Хуцумбу копию с листа, отправленного в Пекин. Губернатор города Айгуни не получил тогда еще от своего правительства известия о намерении русских плыть по Амуру и потому заявил о невозможности пропустить русскую флотилию мимо города. В то время, когда Свербеев и Сычевский откланивались Мейреин-джангину, к нему вбежал старик хафан (чиновник), встал на колени и с испугом сказал, что по Амуру, словно туча, идут русские суда, запрудившие всю реку, что у пристани остановилось большое судно и несколько лодок. После этого двое из высших маньчжурских чиновников, принятых генерал-губернатором на пароходе «Аргунь», желали только, чтобы русская флотилия поскорее миновала город. Затем генерал имел торжественное свидание с губернатором Айгуни на берегу, в особо устроенной палатке. Продолжая путь далее, флотилия 30 мая достигла устья реки Буреи, 2 июня миновала устье реки Сунгари, а 5 июня — реки Уссури, где и было получено от меня письмо, отправленное с гольдом еще до вскрытия реки, на имя начальника отряда, который должен спускаться по Амуру {Письмо это заключалось в моей просьбе, чтобы начальник отряда оставил. там пост.}. После ожидания окончания плавания по неизвестной реке, которая была в то время в таком высоком разливе, что баржа часто проплывала по верхушкам растущего на островах тальника, за который иногда задевал колесами пароход «Аргунь», 9 июня флотилия находилась в окрестностях деревни Маи, около 150 вёрст ниже устья реки Уссури. За неимением карты Амура длину реки измеряли по географической карте Азии и поэтому полагали, что флотилия подходила к озеру Кизи. В этот день внезапно налетел шквал, которым в несколько минут разбросало по берегу и потопило наши суда, так что в этот критический момент флотилия едва не потеряла весь свой груз. Два дня было затем употреблено для просушки провианта у низменного острова. К вечеру 10 июня на реке была замечена лодка, шедшая вверх под парусом, и в ней морской офицер. Все столпились на берегу около Н. Н. Муравьёва и с нетерпением ожидали известия. Еще лодка не успела подойти к берегу, как генерал-губернатор спросил офицера: далеко ли до Мариинского поста? Офицер отвечал: около 500 вёрст, что неприятно разочаровало всех ожидавших близкого конца плавания. Офицер этот был мичман Разградский; он донёс генерал-губернатору, что я вместе с ним ожидал здесь флотилию и надеялся, согласно уведомлению, встретить её здесь около исхода мая. Разградский передал от меня письмо, в котором, как выше объяснено, я убедительно просил Н. Н. Муравьёва оставить в устьях рек Уссури и Хунгари посты.

"До этого пункта, — говорили мне Н. Н. Муравьёв и все его спутники, — мы находили большую часть прибрежных деревень пустыми, жители бежали от страха; но отсюда вступили в страну, как бы давно принадлежавшую России. Навстречу к нам выходили гольды в сопровождении стариков, вроде старост, которые с любопытством на нас смотрели, приносили в изобилии рыбу и выставляли везде проводников (лоцманов), которых до этого времени мы нигде не могли достать. На этом пути явился маньчжурский купец со своими приказчиками и, бросившись на колени перед генералом, извинялся, что он производит здесь торговлю без разрешения русских, почему и просил выдать ему на это разрешение. Поэтому, — говорили мне спутники Н. Н. Муравьёва, — нельзя было не удивляться тому огромному влиянию, которое при ничтожных средствах и в столь короткое время приобрела Амурская экспедиция не только на коренных жителей этого края, но и на маньчжуров. Здесь-то ясно перед нами обнаружилась неосновательность санкт-петербургских воззрений и данных оттуда повелений ограничивать действия экспедиции какой-то землёй гиляков. Здесь мы оценили всю важность и справедливость Вашего донесения, что Нижнеприамурский край по праву должен принадлежать России, а не Китаю".

С прибытием в Мариинский пост Н. Н. Муравьёв объявил мне, что 350 человек, под начальством назначенного помощником губернатора Камчатки и командиром 47-го флотского экипажа капитана 2-го ранга Арбузова и инженерного поручика Мровинского, должны следовать в залив Де-Кастри, а оттуда на транспортах «Иртыш» и «Двина» в Петропавловск. Сотня конных казаков и горная батарея (четыре орудия) остаются в Мариинском посту, остальные же 150 человек должны следовать в Николаевский пост. "По высочайшему повелению, — сказал мне Николай Николаевич, — суда отряда адмирала Путятина: фрегат «Паллада» и шхуна «Восток», должны войти в реку Амур, почему все команды этих судов, а равно и команда Константиновского поста, должны зимовать в Николаевском посту; люди же Муравьёвского поста должны на компанейских судах отправиться в Ситху". Таким образом, в наших постах Мариинском и Николаевском, где помещалось только 35 человек, должно было зимовать около 900 человек.

После двухдневного отдыха, предоставленного командам, совершившим такое дальнее и утомительное плавание по совершенно неизвестной реке, было приступлено к переброске отряда Арбузова на пароходе «Аргунь» и гребных судах по озеру Кизи и далее через водораздел в Де-Кастри, а оттуда на транспортах на подкрепление Петропавловска; к отправке людей в Николаевский пост и к подготовке в нём помещений как для размещения их и команды фрегата «Паллада», так и к подготовке помещений на зиму для людей, остававшихся в Мариинском посту.

Глава двадцать восьмая. Подготовка к обороне низовьев Амура

Донесение Завойко из Петропавловска о недостатке продовольствия. — Мнение генерал-губернатора и прибывших с ним лиц о нашей границе с Китаем. — Представление моё генерал-губернатору о невозможности ввести фрегат «Палладу» в лиман без паровых средств. — Смерть моей дочери и болезнь жены. — Соглашение Н. Н. Муравьёва и Е. В. Путятина о вводе судов в Амурский лиман. — Прибытие Н. Н. Муравьёва в Петровское. — Донесение Н. Н. Муравьёва о моих действиях. — Путешествие на оленях из Петровского в Николаевское. — Предположение о неприятеле. — Неудачный ввод фрегата «Паллада» в лиман. — Отъезд генерал-губернатора и его распоряжения. — Его предписание мне от 10 августа. — Предписание Янковскому. — Моё путешествие с семейством из Петровского в Николаевское. — Фрегат «Паллада» в Императорской Гавани. — Мои распоряжения о размещении команд. — Генерал-губернатор в Аяне. — Шхуна «Восток». — Корабль Российско-Американской компании «Ситха». — Транспорт «Байкал». — Плавание шхуны «Восток». — Донесение Римского-Корсакова о победе в Петропавловске.

Вслед за уходом в Де-Кастри отряда Арбузова я вместе с генерал-губернатором проследовал туда же. Н. Н. Муравьёв из Де-Кастри отправился на шхуне «Восток» и Императорскую Гавань, чтобы передать Е. В. Путятину высочайшее повеление и, по соглашению с ним, сделать надлежащие распоряжения. 24 июня отряд Арбузова на транспортах «Иртыш» и «Двина», с продовольствием на весь путь до Петропавловска, а равно и с провиантом, привезённым на «Байкале», вышел по назначению. Через несколько часов после ухода из Де-Кастри этих судов в заливе появился пришедший из Петропавловска корвет «Оливуца» с донесением от В. С. Завойко, что он не в состоянии продовольствовать вновь прибывшую команду, потому что провианта для находившихся в Петропавловске команд и жителей хватит только до 1 ноября, и что, ввиду военных обстоятельств, снабжение порта морем на компанейских судах вокруг мыса Горн, как это делалось до тех пор, весьма сомнительно; если же суда эти и успеют войти в порт, то и тогда они привезут только годовое количество продовольствия, рассчитанное только на то число людей, которое ныне находится в Петропавловске.

Все вышеизложенные факты весьма знаменательны в истории Приамурского и Приуссурийского краёв. Они составляют третий краеугольный камень, положенный Амурской экспедицией в основание к признанию этого края за Россией. Эти факты ясно обнаруживают, что оплотом для России на отдалённом её востоке никогда не мог быть Петропавловск и что вся сила её с этой стороны заключалась единственно в этом крае, Но, к несчастью, тогда еще не вполне сознавали это последнее, весьма важное обстоятельство, так что и разрешение сплава по Амуру было мотивировано необходимостью посылки подкреплений в Петропавловск, который предполагалось сделать нашим главным портом на Восточном океане. Я очень сожалел тогда, что в устьях Уссури и Хунгари не были поставлены посты, а также что мое предложение о мелких постах на Сахалине было отклонено; но в то время все были того мнения, что нам вовсе не надобно итти далее левого берега Амура, что обладание этим берегом и должно составлять конечную цель наших здесь действий, и таким образом желали положить границу с Китаем по левому берегу Амура. Таковы были мнения и убеждения лиц, от которых зависело направление наших действий в этом крае. Эти убеждения разделяли тогда и почти все лица, прибывшие с генерал-губернатором, но, как мы увидим ниже, факты весьма скоро обнаружили всю неосновательность такого мнения и всю справедливость моих постоянных представлений о том, что река Амур составляет только лишь базис наших здесь действий, главной же и конечной целью их должен быть Уссурийский бассейн и его побережье.

В связи с предполагавшимся вводом фрегата «Паллада» в устье Амура я объяснил генерал-губернатору, что отсутствие в распоряжении экспедиции долгое время испрашивавшихся мною судов для исследования лимана и обеспечения по нему плавания с наступлением войны застало нас совершенно врасплох; после первого плавания по лиману в 1849 году мы, с имевшимися в распоряжении экспедиции ничтожнейшими средствами, едва смогли только определить более или менее точное направление лиманских прибрежных фарватеров, по которым фрегат, при осадке в 22 фута (6,6 м) пройти не может. Существует, правда, надежда, говорил я генерал-губернатору, отыскать более глубокий фарватер, который, по словам местного населения, находится в лимане, но из-за обширного лабиринта банок и мелей, неправильных и быстрых течений, отыскание его в короткое время сомнительно.

В случае неудачной попытки к отысканию подобного фарватера остаётся одно средство — провести разгруженный фрегат по сахалинскому каналу и через бар северного фарватера, ибо при сизигиях на этом баре можно встретить глубины до 19 футов (5,8 м ), но в таком случае необходимо, чтобы в исходе августа не были упущены сизигийные воды и чтобы при проводке фрегата были сосредоточены все наши паровые средства. При всём том, чтобы быть уверенным в возможности провести фрегат этим путём, необходимо прежде всего произвести на шхуне «Восток» исследование бара на северном фарватере и самого фарватера. Наконец, во всяком случае, прежде чем вести по лиману фрегат, необходимо, чтобы он был совсем разгружен и чтобы при нём во время проводки постоянно находилась шхуна «Восток», а в помощь ей пароход «Аргунь»; особенно необходима шхуна, так как «Аргунь» при сильной толчее и волнении в северной части лимана плавать не может.

Вследствие этих объяснений генерал-губернатор, отправляясь в Императорскую Гавань, поручил мне ожидать его в Николаевском, дабы оттуда на шхуне «Восток» итти с ним по северному лиманскому прибрежному каналу и лично хорошенько ознакомиться с каналом и его баром и тем определить положительно, может ли разгруженный фрегат «Паллада» пройти этот бар в сизигийную августовскую воду. Фрегат приказано было разгрузить в лимане у мыса Лазарева и после разгрузки вести по лиману, имея при нём непременно шхуну «Восток» и пароход "Аргунь".

После ухода Н. Н. Муравьёва из Де-Кастри я отправился в Мариинский пост, где ожидало меня тяжко-грустное известие из Петровского: моя несчастная старшая дочь умерла, и жена была очень больна. Получив это, я сию же минуту на байдарке отправился в Петровское. Жену застал я едва оправившейся от этой потери и тяжкой болезни. Тяжело было нам, родителям, видеть могилу нашей малютки на пустынной Петровской кошке! Тяжко было испытание это нам, и без того отрезанным пустыней от всего света, но, что делать, — эта жертва, тяжкая для нас, была данью исполнения долга, направленного к благу Отечества!

С прибытием в Петровское корабля Российско-Американской компании на нём прибыл из Аяна брат моей жены, мичман Николай Иванович Ельчанинов, которого она не видела более шести лет. Это свидание благотворно подействовало на мою жену в её тяжкой горести.

Пробыв трое суток в Петровском, я отправился в Николаевское, чтобы встретить там Н. Н. Муравьёва и с ним на шхуне «Восток» осмотреть бар северного фарватера. Ввод фрегата «Паллада» в реку более всех озабочивал меня; тем более, что при извилистых лиманских каналах и быстрых течениях было ясно видно, что наши паровые средства весьма недостаточны для этой цели.

Между тем Николай Николаевич, условившись с адмиралом Ефимом Васильевичем Путятиным о снятии поста, о вводе фрегата в лиман и о разгрузке его у мыса Лазарева, отправился обратно в залив Де-Кастри, в котором начальником Александровского поста был назначен мной молодой лейтенант Яков Иванович Купреянов, поступивший на службу в экспедицию.

Из Де-Кастри шхуна «Восток» с генерал-губернатором отправилась в лиман. Корвет «Оливуца» был отправлен в Петропавловск с распоряжением камчатскому губернатору В. С. Завойко — укреплять этот порт и защищаться в нём. Транспорт «Байкал» должен был ожидать у мыса Лазарева фрегат «Палладу». Генерал-губернатор, осмотрев на шхуне «Восток» рейд и местность у мыса Лазарева, пошел по сахалинскому каналу, пытаясь отыскать на этом пути средний канал. Попытка эта оказалась тщетной: сильным течением шхуну прижало к банкам, на которых она и простояла около 20 часов. Это обстоятельство и противные ветры замедлили плавание шхуны, а генерал-губернатор, между тем, спешил отправить через Аян свои донесения. Вследствие этого, он отложил свое намерение зайти за мной в Николаевское и направился из лимана в Петровское. Оттуда он дал мне знать, чтобы я немедленно спешил к нему.

Вопрос о том, можно или нет ввести в реку фрегат «Паллада», таким образам, разрешён еще не был.

Адмирал Путятин, сняв Константиновский пост, 16 июля с фрегатом «Паллада» пришёл к мысу Лазарева. Довольно сильное течение на рейде около этого мыса и отмелый берег не позволили производить разгрузку фрегата, особенно выгрузку артиллерии. Для последней было необходимо устроить пристань, а для всех материалов и шкиперских запасов — магазин. Команда фрегата поэтому немедленно приступила к сказанным работам.

В это же время, 18 июля, в залив Де-Кастри пришёл 52-пушечный фрегат «Диана», под командой капитана 2-го ранга Степана Степановича Досовского. Это был фрегат, посланный из Кронштадта на смену фрегата «Паллада», который, после выдержанного им шторма, по донесению адмирала Путятина, оказался совершенно ненадёжным к обратному плаванию из Японии и должен был поэтому быть оставлен в Петропавловске. Таким образом, 20 июля в лимане у мыса Лазарева соединились оба фрегата.

Между тем генерал-губернатор, придя на шхуне «Восток» в Петровское 15 июля, отправил на ней в Аян часть своего штаба и курьером в Петербург майора М. В. Корсакова с донесениями о благополучном сплаве и о всех своих упомянутых выше распоряжениях. В донесении этом он писал относительно действий Амурской экспедиции:

"Не доходя около 960 вёрст до устья реки Амура, флотилия вступила в край, как бы давно принадлежащий России. Отважные и решительные действия начальника Амурской экспедиции и всех его сотрудников заслуживают полной признательности. Несмотря на лишения, трудности, опасности и ничтожество средств, при которых действовала эта экспедиция, она в столь короткое время успела подчинить своему влиянию не только здесь обитающие племена, но даже и приезжающих сюда для торговли маньчжуров. Она фактически указала нам на важное значение этого края для России и рассеяла все заблуждения, какие до сих пор об этом крае имелись".

20 июля я вместе с генерал-губернатором и капитаном 2-го ранга Козакевичем из Петровского отправились через горы верхом на оленях в Николаевске, куда и прибыли благополучно. Шхуне «Восток» из Аяна приказано было возвратиться в Николаевское. Неприятель ни в Татарском проливе, ни в Охотском море не показывался, из чего можно было заключить, что всё внимание его было обращено на Петропавловск.

В Николаевском в то время было три домика: казарма для 25 человек команды, пакгауз и домик для офицера. По прибытии туда людей из Мариинского поста там начали строить, под наблюдением А. И. Петрова, три флигеля и две большие казармы для помещения как этих людей, так и команды фрегата «Паллада» с офицерами. Вокруг поста был дремучий лес и тайга. Генерал-губернатор, осмотрев окрестности этого поста и устья реки Амура, назначил пункты, где должны быть укрепления для защиты устья. 26 июля с мыса Лазарева в Николаевское прибыл на вельботе адмирал Путятин. После совещания с Н. Н. Муравьёвым было решено, что после снабжения фрегата «Диана» провизией, а главное сухарями, которых почти не было, адмиралу Путятину отправиться на зиму в Японию для окончания переговоров с японцами и затем ранней весной возвратиться в лиман к мысу Лазарева. Чтобы изыскать средний и более глубокий фарватер для провода фрегата, 28 июля мы вместе с адмиралом на пароходе «Аргунь» пошли из Николаевского в лиман. Исследования наши, однако, оказались тщетными. Они обнаружили лишь, что в короткое время и с имевшимися тогда средствами было невозможно сделать необходимые промеры, которые определили бы фарватер в средней части лимана, имевшей до 30 вёрст ширины. Тогда Е. В. Путятин немедленно послал гребные суда с фрегатов «Паллада» и «Диана» с офицерами Колокольцевым, Моисеевым и Ворониным с целью отыскать, не найдется ли около южного прибрежного канала заводи, в которой мог бы быть оставлен на зимовку фрегат «Паллада», и какой глубины можно ожидать в предстоявшие августовские сизигийные воды на баре северного лиманского фарватера, то-есть сделать тщательные промеры вблизи этого берега. Эти исследования показали, что около прибрежного лиманского фарватера не было такого места, где бы фрегат мог безопасно перезимовать. Глубина на баре северного фарватера в малую воду оказалась 12 футов (3,7 м), а так как в сизигии прибывало воды до 7 футов (2,1 м), то можно было к тому времени ожидать более 19 футов (5,8 м).

После тщательного освидетельствования корпуса фрегата «Паллада» комиссией, составленной по распоряжению генерал-губернатора и адмирала Путятина, оказалось, что верхний баргоут, особенно у вант-путинсов, гнилой, так что болты последних вылезали; несколько бимсов и книц дали трещины, и степсы у грот- и фок-мачт сели. Таким образом фрегат без капитальной тимберовки не мог итти в море¹⁷⁶. Между тем, по случаю свежих ветров и течения, выгрузка с фрегата, в особенности артиллерии, на вновь устроенную пристань была сопряжена с немалыми трудностями. Сверх того, она замедлялась ещё недостатком людей, так как часть команды была занята постройкой здания для помещения имущества фрегата, казармы для людей, которые должны были остаться здесь на зимовку, и пекарни для изготовления сухарей для команды фрегата «Диана»; кроме того часть команды отделена была для упомянутых исследований и для построек в Николаевском. Наконец, фрегат «Диана» должен был находиться всегда в боевой готовности, ибо с часу на час надобно было ожидать появления неприятеля. По этим причинам фрегат могли только разгрузить к 10 августа, причём он сел кормою 18 фут. 8 дюйм. (5,7 м). До 24 августа, времени полных сизигийных вод, когда имелась надежда провести фрегат через бар северного фарватера, оставалось всего 13 суток. Фрегату предстояло без паровой помощи пройти более 95 миль (176 км) по лиманскому, сахалинскому каналу и северному рейду до северного берега, по пути, как мы видели, еще поверхностно исследованному и усеянному банками, при встречных неправильных и быстрых течениях от северо-запада и запада. Пароход «Аргунь» не мог быть полезен фрегату в этом случае, ибо на сахалинском фарватере, при обрывистых банках мгновенно разводит сильное волнение, которого пароход по слабости своего скрепления выдерживать не мог, тем более, что машина его после первой качки портилась. Единственное надёжное паровое судно, которое могло бы быть полезно фрегату при следовании его по сахалинскому каналу и в особенности при переходе через бар северного фарватера, была 40-сильная шхуна «Восток», но она должна была в то время итти с генерал-губернатором в Аян, так как других судов тогда у нас не было. Итак, надежда провести фрегат «Паллада» в реку Амур, кроме благоприятных обстоятельств, обусловливалась главным образом тем, чтобы шхуна «Восток» непременно была у фрегата «Паллада» не позже 20 августа.

Ввиду всех упомянутых обстоятельств генерал-губернатор должен был поспешить с оставшимся у него штабом отправиться на шхуне в Аян с тем, чтобы возвратить её немедленно к фрегату "Паллада".

Между тем, в бытность генерал-губернатора в Николаевском посту, он получил ответ на посланный им перед началом плавания по Амуру лист Пекинскому трибуналу о разграничении земель. Ответ этот заключался в письме от цицикарского и гиринского генерал-губернатора Гусайцы-Фунянга, которым уведомлялось, что "он, по указу богдохана, назначен для осмотра и разграничения мест, сопредельных с Россией, и что поэтому он отправился на лодках из города Сензина [Саньсина] по реке Сунгари-Ула [Сунгари], но, узнав, что генерал проплыл по Амуру, остановился в деревне Мылки; отсюда он отправляет своих чиновников Тейхена, Башкана, Дилана и багена с товарищами для извещения генерал-губернатора о содержании указа богдохана, а сам по прибытии русских чиновников отправится осматривать пограничные места". На это было отвечено, что теперь война, и чиновники посланы не будут.

10 августа Н. Н. Муравьёв со своим штабом пошёл на шхуне «Восток» из Петровского в Аян, предполагая отправить её оттуда немедленно к фрегату «Паллада», так чтобы до 20 августа «Восток» уже был у фрегата. Отправляясь в Аян, Николай Николаевич дал мне и командиру фрегата «Паллада», флигель-адъютанту И. С. Унковскому, приказания, сущность которых заключалась в следующем:

"Николаевский пост должен быть главным нашим здесь пунктом, а потому из Петровского перевезти в этот пункт все запасы, материалы и часть команды. Пароход «Аргунь» и шхуна «Восток» должны находиться в распоряжении командира фрегата «Паллада» Унковского для содействия во время проводки этого фрегата сахалинским и северным фарватерами в реку Амур. При размещении команды «Паллада» на зимовку в Николаевском приступить к исправлению фрегата и к заготовке леса для постройки предполагаемых батарей на мысах Куегда, Мео и Чнаррах. Если в продолжение настоящей навигации нельзя будет перевезти с мыса Лазарева в Николаевское артиллерию, снаряды, порох и имущество с фрегата «Паллада», то с открытием навигации 1855 года надо немедленно и прежде всего приступить к этому, а также и к постройке батарей на упомянутых выше мысах. При вводе фрегата в Амур командира фрегата "Унковского с некоторыми офицерами отправить в Аян, а старшего после него по чину капитан-лейтенанта И. И. Бутакова при надлежащем числе офицеров оставить в Николаевском, в Амурской экспедиции, для заведывания фрегатом и командой. Как офицерам, так и команде фрегата производить морское довольствие по штату экспедиции. И наконец, конным казакам содержать зимой сообщение между Мариинским и Николаевским постами".

Унковскому предписывалось: после полной разгрузки фрегата, не упуская удобного времени, — полных сизигийных августовских вод, постараться ввести фрегат «Паллада» по сахалинскому и северному фарватерам в Амур. В случае, если бы по каким-либо причинам он не успел осенью ввести его в реку, то оставить его на зимовку в лимане, оградив сваями и с открытием навигации 1855 года немедленно ввести фрегат в Амур.

22 августа я получил в Петровском уведомление, что машина парохода «Аргунь» испортилась и что фрегат «Паллада», как по этому случаю, так и по весьма неблагоприятным обстоятельствам, не вступил еще на сахалинский фарватер. Итак, надежда провести фрегат через бар северного фарватера, пользуясь августовскими сизигийными водами (то-есть до равноденствия), рушилась; оставалось, следовательно, провести его через этот бар в сизигийную полную воду в начале сентября; но для успеха предприятия было необходимо, чтобы при нём непременно была шхуна «Восток» и чтобы фрегат до наступления свежих равноденственных ветров достиг северного лиманского рейда. Здесь он только и мог надёжно отстаиваться в ожидании благоприятных обстоятельств. Стоянка на сахалинском фарватере, особенно в северной части его, при дующих здесь обыкновенно в равноденствие крепких, почти штормовых, северных ветрах и при сильных течениях и сулоях в сужениях между банками, была бы весьма опасна.

Прождав в Петровском до 26 августа возвращения из Аяна шхуны «Восток» и видя, что все ожидания тщетны, я с женой и малюткой, на катере и вельботе, со всем нашим имуществом отправился по заливу и лиману в Николаевское. Д. И. Орлову в Петровском было приказано: "По прибытии на петровский рейд шхуны «Восток» немедленно отправить её в сахалинский канал, к фрегату «Паллада». Ожидаемые на компанейских судах из Аяна товары и запасы выгружать и отправлять в Николаевский пост".

28 августа на пути нашего следования из Петровского в Николаевское, в лимане у мыса Пуир, внезапно засвежевшим, почти штормовым северным ветром, катер со всеми нами выбросило на берег, так что мы двое суток должны были провести в гилякской юрте в селении Пуир, и только к вечеру 1 сентября добрались до Николаевского. К этому времени пароход «Аргунь» успел исправить свои повреждения в машине, а потому утром 2 сентября я и отправился на нём к фрегату «Паллада». К вечеру 4 сентября мы подошли к фрегату, который в это время, несмотря на всевозможные неблагоприятные обстоятельства, одними своими средствами, без всякой паровой помощи, успел пройти самую трудную и опасную часть сахалинского фарватера {Эта часть сахалинского фарватера, именно та, у которой течение из реки встречается с течениями из Татарского пролива и Охотского моря, и намывает банки; фарватер извивается между ними.}, так что до бара; северного фарватера оставалось ему не более 35 миль (65 км), то-есть пространство, которое, при сколько-нибудь благоприятных обстоятельствах, он мог бы пройти в один и много два дня, а на северном рейде у бара ожидать сизигийной полной воды. Этот бар имел длины всего около 3/4 мили (1,4 км); за ним шёл северный прибрежный фарватер, на котором глубина при малой воде оказалась от 3 1/2 до 5 сажен (6,4–9 м), а в реке от мыса Тебах до Николаевского поста — от 6 до 15 сажен (11–27 м).

Рано утром 5 сентября с юга подул тихий ветер, и фрегат, имея впереди под парусами шлюпки, ограждавшие банки фарватера, шёл за ними к северу по глубинам от 5 до 8 сажен (9-14 м ), со скоростью 3 1/2 узлов (6,5 км). Имея в виду, что при таких благоприятных обстоятельствах фрегат скоро достигнет северного рейда, я, чтобы запастись дровами на ближайшем берегу, отправился на пароходе на мыс Уса, имея намерение сколько возможно поспешнее выйти к фрегату на северный рейд. С помощью парохода и с часу на час ожидавшейся шхуны «Восток» провести фрегат через бар и обеспечить, таким образом, вход его в Амур было весьма легко, тем более, что глубина его на северном баре в полную воду достигла до 19 футов (5,8 м), фрегат же имел осадку в 18 футов (5,5 м).

Таким образом, если бы во время перехода южной части лимана при фрегате имелись паровые средства, то-есть шхуна «Восток» и пароход «Аргунь», то он уже был бы на северном рейде, а так как последний довольно хорошо защищен, то стоянка его уже была бы спокойной, тогда как по всему сахалинскому каналу, особенно при северо-западных и северо-восточных ветрах, стоять на якоре было не безопасно.

В ночь с 5-го на 6-е число «Аргунь» встал на якорь у мыса Уса на глубине 12 футов (3,6 м); был штиль, но после полуночи начал задувать северо-западный ветер и к 3 часам утра превратился в шторм. Пароход «Аргунь» под парами и на двух якорях едва мог отстаиваться; каждую минуту мы ожидали, что у нас лопнут канаты и пароход выбросит на подветренный берег, находившийся от нас в одной миле.

Шторм продолжался до вечера 8 сентября, когда ветер вдруг переменился, задул с юга и начал стихать. Пароход имел серьёзные повреждения в машине, что и понудило меня, пользуясь попутным южным ветром, 9-го числа под парусами следовать для исправления в Николаевское; мы едва дотащились до него к ночи 10 сентября. Между тем 5 сентября из Петровского в Николаевское пришел катер с различными запасами. Д. И. Орлов с ним прислал мне известие, что 2 сентября из Аяна на петровский рейд пришел корабль Российско-Американской компании с различными товарами и запасами, к выгрузке которых он и приступил; что шхуну «Восток» генерал-губернатор послал из Аяна на Камчатку с важными распоряжениями, с почтой и чиновниками и, наконец, что компанейский корабль будет ожидать моих распоряжений.

Озабоченный положением фрегата «Паллада», по прибытии в Николаевское, я немедленно послал в лиман к северному рейду шлюпку, а к югу паровой катер «Надежда» и 14 сентября с катером получил уведомление от командира фрегата «Паллада», что при жестоком шторме с северо-северо-востока он едва мог отстояться на двух якорях в северной части сахалинского фарватера и что имевшиеся у него баркас и два катера затопило. Не имея, таким образом, средств продолжать путь далее, он возвращается к мысу Лазарева в распоряжение адмирала Путятина. Итак, несмотря на все энергические меры, принятые адмиралом, командиром фрегата, офицерами его и вполне молодецкой и опытной его командой, по вышеизложенным причинам и, главным образом, за отсутствием при фрегате единственного нашего парового судна — шхуны «Восток», ввести фрегат в реку в эту навигацию не успели. Оставлять его зимовать в лимане было опасно, ибо осенним и весенним ледоходом, во время которых здесь постоянно бывают свежие ветры и быстрые течения, фрегат мог быть раздавлен или выброшен на банку. По тем же причинам не безопасно было оставлять его и в заливе Де-Кастри. Между тем, по вскрытии и очищении лимана ото льда в весеннюю сизигийную воду, на баре южного прибрежного фарватера часто бывает воды до 19 футов (5,8 м); это обстоятельство давало надежду, что ранней весной удастся ввести фрегат в реку этим кратчайшим и более других безопасным путём.

На морских картах того времени на всём протяжении Татарского пролива не показано ни одной гавани. Весь берег обозначался как сплошь скалистый и неприступный, а Сахалин соединённым с материкам при помощи песчаного перешейка. Все же сделанные нами открытия, а равно и составленные новые карты хранились в тайне. Поэтому следовало предполагать, что всё внимание неприятеля, в видах уничтожения наших военных судов, к чему он главным образом и стремился {Неприятель знал, что у нас имеются фрегаты «Паллада», "Диана", «Аврора» и корвет «Оливуца», и что при крейсерстве этих судов в океане они могут нанести его торговле и колониям большой ущерб. Это обстоятельство порождало страшную панику, ибо ловить в океане почти невозможно. Ввиду этого-то, боясь за свою торговлю и колонии, англо-французы и собрали здесь сильную эскадру, дабы уничтожить наши суда, а главное, не позволить им выйти в море. Такова была главная их цель.}, будет обращено на Петропавловск, как на единственный пункт, где, по его мнению, только и могли скрыться наши суда. Правильность такого заключения была подтверждена тем, что в продолжение всей навигации 1854 года неприятельские крейсера не появлялись ни в Охотском море, ни в Татарском проливе.

Вследствие вышеупомянутых соображений адмирал Путятин и решился отвести фрегат «Паллада» на зимовку в Императорскую Гавань, предполагая самой ранней весной 1855 года привести его обратно к мысу Лазарева, так чтобы, пользуясь первой сизигийной большой водой, ввести его в реку Амур южным прибрежным фарватером. Получив сведения о таком решении адмирала относительно фрегата и имея в виду отправить в Аян командира фрегата Унковского с некоторыми офицерами, я предложил капитан-лейтенанту Фуругельму, заведывавшему тогда торговыми делами Российско-Американской компании в устье Амура, задержать на петровском рейде компанейский корабль, на котором Унковский и офицеры могли бы отправиться в Аян. Вместе с этим я предоставил Фуругельму все имевшиеся у меня перевозочные средства, дабы как можно скорее могли быть доставлены из Петровского в Николаевское различные продовольственные запасы, привезённые на компанейском корабле из Аяна {Из Аяна в это время старились отправить всё на Амур, как в место, единственно безопасное от нападения неприятеля.}. Между тем из Николаевска на гребных судах фрегата «Диана» к мысу Лазарева перевозили ржаную муку и различные продовольственные запасы, какие только мы могли уделить для фрегата, а на мысе Лазарева в устроенной для этой цели пекарне заготовляли для фрегата сухари. С возвращением фрегата «Паллада» к мысу Лазарева оттуда в Николаевское начали отправлять его команду со всем её имуществом. Начальство над ней поручалось капитан-лейтенанту Бутакову, с которым были оставлены лейтенанты Бирюлёв, Шварц и мичман Иванов, поручик Попов, прапорщик Кузнецов и артиллерийский поручик Антипенко. Все эти операции при отсутствии паровых средств были сопряжены с большими затруднениями и совершались под непосредственным наблюдением и ведением командира фрегата «Диана», капитана 2-го ранга С. С. Лесовского¹⁷⁷. Благодаря энергии и деятельности Степана Степановича фрегат «Диана» к 22 сентября был готов к плаванию, а помогавшая в снаряжении «Дианы» команда фрегата «Паллада» в числе 380 человек (кроме 10 оставленных при артиллерии на мысе Лазарева) прибыла в Николаевское. «Диана», имея на буксире под фальшивым вооружением остов фрегата «Паллада», 24 сентября направилась из лимана к югу.

О перевозке артиллерии и имущества, снятого с фрегата «Паллада» и оставленного на мысе Лазарева, из-за позднего времени года и отсутствия надлежащих средств и думать было нечего; все средства и внимание наше надобно было обратить на самое важное и необходимое: а) на доставку из Петровского в Николаевское различных запасов, товаров и материалов, которые привезены были к нам для спасения из Аяна; б) на скорое и насколько возможно удобное устройство зданий для размещения огромного количества людей, собравшихся в Николаевском на зимовку; в) на обеспечение этих людей продовольствием, отчего, главным образом, зависело сохранение их здоровья, и наконец г) необходимо было как можно скорее переправить Унковского с офицерами в Петровское, дабы не задерживать компанейский корабль, который должен был, доставив их в Аян, возвратиться к назначенному сроку в колонии.

Между тем генерал-губернатор, прибыв из Петровского в Аян, на шхуне «Восток», 13 августа отправил оттуда в Большерецк на корабле Российско-Американской компании «Ситха» некоторых чиновников и часть почты. Корабль этот вместо Большерецка пошел в Петропавловск и при входе в Авачинскую губу был взят неприятелем. Потому-то Николай Николаевич и послал из Аяна 17 августа шхуну «Восток», вместо Петровского, в Петропавловск. 26 августа «Восток», при входе в Авачинскую губу, случайно встретился с ботом № 1 под начальством боцмана Новограбленного, который и дал знать на шхуну, что у Петропавловска стоит неприятельская эскадра. Шхуна сейчас же пошла обратно к югу. Проходя Курильскую гряду, у неё обнаружили течь и повреждение в машине; для исправления этих повреждений шхуна зашла в бухту на острове Парамусир, где и встретилась с транспортам «Байкал», направлявшимся из Аяна в Большерецк. Она передала ему все бумаги, посланные на ней генерал-губернатором, с приказанием немедленно отправить их из Большерецка берегом в Петропавловск и с тем, чтобы с этим же посланным дали знать из Петропавловска в Большерецк о результатах нападения на этот порт неприятеля.

Исправив повреждения, шхуна «Восток» 26 сентября пришла с Курильских островов в Большерецк. 6 октября командир шхуны капитан-лейтенант В. А. Римский-Корсаков получил из Петропавловска известие, что при содействии прибывшего туда фрегата «Аврора» неприятель был блистательно отражен и с большими потерями в личном составе удалился из Авачинской губы¹⁷⁸. С этим известием шхуна «Восток» из Большерецка пошла в Николаевское, но по случаю свежих противных ветров и позднего времени года войти в лиман не смогла и принуждена была укрыться в Петровском заливе, где и осталась на зимовку.

В. А. Римский-Корсаков, сообщая мне о своем плавании и о победе в Петропавловске, в заключение оказал, что по сведениям, полученным в Большерецке из Петропавловска, этот порт в случае продолжения военных действий в предстоящую навигацию, совершенно не обеспечен продовольствием; имеющихся запасов хватит не более чем на 10 месяцев.

Получив это донесение, я 22 октября, при собрании всех команд, рассказал командирам о блистательной победе, одержанной их доблестными товарищами в Петропавловске. Затем мы заложили на мысе Куегда батарею и первое на Амуре судно — шхуну-баржу «Лиман» (прозванную "Бабушкой") для перевоза артиллерии с мыса Лазарева.

Глава двадцать девятая. Второй сплав по Амуру. Закрытие Амурской экспедиции

Соображения мои о положении Петропавловска. — Представление генерал-губернатору от 27 октября 1854 года о необходимости перевести этот порт в Приамурский край. — Надежды и предположения, что мне во-время дадут знать о снятии Петропавловска. — Мое производство в контр-адмиралы. — Уведомление от Синицына из Императорской Гавани. — Цель англо-французов в Восточном океане. — Командировка прапорщика Кузнецова в Императорскую Гавань. — Инструкции. — Моё письмо Н. Н. Муравьёву от 12 апреля 1855 года. — Положение Амурской экспедиции в зиму с 1854 на 1855 год. — Прибытие семейств из Петропавловска. — Моя поездка в Де-Кастри. — Сведения о снятии Петропавловского порта. — Нападение неприятеля на наши суда. — Мои распоряжения. — Прибытие в залив Де-Кастри. — Военный совет. — Моё предположение. — Решение совета. — Отправка эскадры в лиман. — Возвращение в Николаевское. — Донесение Бутакова о прибытии наших судов к мысу Лазарева. — Причины снятия Петропавловского порта. — Следование из него нашей эскадры. — Посылка Мартынова. — Прибытие С. С. Лесовского к мысу Лазарева. — Взятие в плен Мусина-Пушкина. — Шхуна «Хеда». — Прибытие на ней Е. В. Путятина и К. Н. Посьета в Николаевское. — Сплав генерал-губернатора по Амуру и прибытие его в Мариинский пост. — Закрытие Амурской экспедиции. — Моё новое назначение. — Отчёт Амурской экспедиции. — Необходимость постов по реке Амуру. — Наша граница с Китаем. — Почему не принято моё мнение. — Ввод в реку Амур фрегата «Аврора» и других судов. — Личный состав Амурской экспедиции.

Как ни блестящи были подвиги защитников Петропавловска, но за недостатком продовольствия их положение в случае продолжения войны на Камчатке представлялось безвыходным. Это обстоятельство ясно указывало на необходимость оставить Петропавловск и сосредоточить все в Николаевском или вообще на Амуре, о чём я неоднократно писал и говорил ранее, но на что, к несчастью, тогда не обращали должного внимания. Спасение храбрых и доблестных защитников Петропавловска, судов и всего имущества порта, в случае продолжения военных действий и в 1855 году, представлялось возможным лишь при том условии, если они сами ранней весной уйдут из Петропавловска и, обманув каким-либо образом бдительность неприятеля, успеют войти в лиман Амура.

Имея в виду это обстоятельство, я писал генерал-губернатору с первой же почтой, отправленной из Николаевского 26 октября: "Осмеливаюсь доложить Вашему превосходительству, что в случае продолжения войны сосредоточение в Николаевском всего, что находится ныне в Петропавловске и Японии, по моему мнению, должно составлять нашу главную заботу. Если мы во-время это сделаем, то какие бы превосходные неприятельские силы здесь ни появились, они никакого вреда сделать не могут, потому что банки лимана, полная неизвестность здешнего моря, расстояние в не одну тысячу миль, отделяющее их от сколько-нибудь цивилизованных портов; леса, горы и бездорожное, пустынное побережье Приамурского края составляют крепости, непреоборимые для самого сильного врага, пришедшего с моря. При сосредоточении в Николаевском судов, людей и всего имущества Петропавловского порта единственный неприятель, с которым неминуемо придется бороться, это мороз и пустыня, но, чтобы, победить их, необходимо, чтобы все наши силы были обращены на своевременное устройство просторных помещений и на полное обеспечение (из Забайкалья по Амуру) сосредоточенных здесь людей хорошим и в избытке продовольствием, медикаментами и необходимой здесь тёплой одеждой. Каждый же прибывший сюда человек, полностью не обеспеченный пищевым довольствием, одеждой и строительными материалами (кроме леса, разумеется) и инструментами, будет нас здесь не усиливать, а только ослаблять и обременять, распространяя болезни и смертность; поэтому не следует присылать сюда людей без полного обеспечения всем вышеупомянутым.

Здесь, в настоящее время, каждый солдат прежде всего должен быть плотником; самое для него необходимое: топор, тёплая одежда и полная обеспеченность продовольствием. Только при наличии этих средств он может бороться и выйти победителем неминуемого и лютого здесь врага — мороза и других условий, вредно действующих на здоровье и порождающих различные болезни и смертность. Если мы победим этого врага, внешний враг для нас будет уже не страшен, ибо, прежде чем добраться до нас, ему придется встретиться с негостеприимным и богатым банками лиманом, в котором он или разобьется, или же очутится в совершенно безвыходном положении. Он не решится также без пользы терять людей, высаживая десанты на пустынные берега Приамурского края. Таким образом, война здесь будет кончена со славой, хотя и без порохового дыма и свиста пуль и ядер, — со славой, потому, что она нанесёт огромный вред неприятелю без всякой с нашей стороны потери: неприятель будет всегда в страхе, дабы суда наши не пробрались отсюда в океан для уничтожения его торговли. Он будет вынужден блокировать берега Татарского пролива и южной части Охотского моря; поэтому здесь необходимо будет сосредоточить большое количество военных судов. Правда, это будет сопряжено с весьма значительными расходами, но, знаю, принесёт нам огромную пользу, так как, блокируя побережье пролива, а следовательно, и весь Приамурский и Приуссурийский края, неприятель тем самым фактически признает их русскими".

В заключение этого письма я выразил надежду, что мне будет дано знать заблаговременно о решениях, какие будут приняты относительно Петропавловска, ибо в противном случае я буду поставлен в большое затруднение и не буду иметь возможности провести своевременно необходимые мероприятия.

Излагая своё мнение Николаю Николаевичу, я знал, что оно было совершенно противоположно тем видам на Петропавловск и тем мерам, которые были предприняты для того, чтобы сделать из него наш главный порт на Восточном океане. Я знал, что для его защиты еще в 1852 и 1853 годах туда была отправлена артиллерия, снаряды и прочее, но тем не менее я надеялся, что на мое письмо, вследствие важности его содержания, генерал-губернатор обратит свое внимание и вскоре пришлёт ответ. Поэтому после окончания построек для размещения всех собравшихся здесь команд и чинов и различных необходимых работ для предстоявшей навигации я начал заготовлять лес для построек в Николаевском на случай внезапного увеличения его гарнизона. Однако я имел в виду ещё и то обстоятельство, что с юга вход в лиман возможен только в первых числах мая, ибо южная часть лимана иногда бывает совершенно чиста к 5-му или 6 мая, а иногда затерта льдами до 15-го числа. Это зависит от господствующих в начале мая ветров: если ветер южный, то южная часть лимана бывает чиста от льда в самом начале мая, и наоборот; если будет северный ветер, то лед стоит там до 15-го числа. На фарватере между южной частью лимана и заливом Де-Кастри, единственным на тогдашних картах пунктом, где суда могли становиться на якорь, находятся банки, между которыми без карты итти затруднительно. За ними же, или за так называемым мной баром общего южного фарватера, суда могут стоять спокойно. По рассказам местного населения от мыса Екатерины идет хорошо проторенная тропинка к Амуру в селение Алом, лежащее в 80 верстах от Николаевского.

Изложенные выше обстоятельства были весьма важны в случае преследования наших судов сильнейшим неприятелем; наши фрегаты, в ожидании возможности входа в лиман собравшиеся в заливе Де-Кастри, достаточно хорошо известном неприятелю, могут легко подвергнуться его нападению, между тем как, находясь у мыса Екатерины, путь к которому без подробной карты и затруднителен и совершенно неизвестен неприятелю, они будут в большей безопасности от его нападения. Кроме того при каких-либо несчастных обстоятельствах от мыса Екатерины можно достигнуть Амура по берегу. Поэтому, в случае преследования вашей эскадры сильнейшим неприятелем, она у мыса Екатерины может в безопасности выжидать возможности войти в Амурский лиман. По этим-то причинам мне и необходимо было заблаговременно знать, будет или нет переводиться в Николаевское Петропавловский порт, дабы иметь возможность дать знать об этом начальнику, следовавшему из Петропавловска с судами и имуществом порта. Я был уверен (чего иначе, кажется, и быть не могло), что в случае перевода Петропавловского порта в Николаевское меня, как главноначальствующее в крае лицо, обязательно уведомят; но, как мы увидим далее, этого не последовало, а потому я и счел, что моё мнение оставлено без внимания и что после победы, одержанной в Петропавловске, порт решено оставить там. Поэтому с открытием навигации 1855 года я ожидал прибытия в Амурский лиман только фрегатов «Диана» и «Паллада» с Е. В. Путятиным во главе, которому путь в лиман уже был хорошо известен. Ввиду ввода фрегата «Паллада» в Амур и сколь возможно скорой перевозки с мыса Лазарева артиллерии и имущества фрегата, мы старались, чтобы к открытию навигации были готовы строившаяся в это время баржа-шхуна «Лиман», гребные суда и пароход «Аргунь», который требовал большого ремонта. Сверх того я поручил командиру шхуны «Восток» Римскому-Корсакову по льду осмотреть и определить бар северного фарватера, а с открытием навигации спешить из Петровского в лиман для содействия вводу фрегата. Вместе с тем мы по льду же определили бар и направление южного лиманского прибрежного фарватера, имея в виду, чтобы при первой весенней сизигийной полной воде, с помощью парохода «Аргунь» и шхуны «Восток», ввести фрегат «Паллада» в Амур этим путём.

В январе 1855 года пришла к нам первая зимняя почта и с ней я получил высочайший приказ от 26 августа 1854 года о своём производстве к контр-адмиралы. Генерал-губернатор, поздравляя меня по этому поводу, писал, что император остался чрезвычайно доволен всеми моими предыдущими действиями и находит их решительными, благородными и патриотическими. В заключение Николай Николаевич писал, что он надеется, что фрегат «Паллада» весной будет введён в Амур, и одновременно изъявил мне неудовольствие, почему фрегат не оставили зимовать в лимане, как он предписывал Унковскому. Вслед за этим я получил также уведомление от боцмана биницына, из Императорской Гавани, что фрегат «Паллада» с 10 матросами оставлен на его попечение на зимовку в этой гавани, что на фрегате находится порох и к нему проведен стопин. Боцман имел от адмирала Путятина приказание, если по какому-либо случаю, прежде его прихода в Императорскую Гавань, явится в неё неприятель, то фрегат немедленно взорвать на воздух, а самим удалиться в лес. "Провизии и одежды, — писал боцман, — оставлено было в полном изобилии, все люди совершенно здоровы, но фрегат по случаю гнилости имеет значительную течь, так что до заморозков не отходили от помпы".

В начале марта прибыли две почты, и с ними мы получили русские и иностранные газеты, из которых увидели, что отбитое нападение англо-французов на Петропавловский порт, общественное мнение в Англии и Франции расценивало как оскорбление и требовало, чтобы обе эти державы приняли энергические меры для уничтожения Петропавловска, а главное, наших судов, находящихся в Восточном океане. Это обстоятельство, а равно и соображение относительно напрасного уничтожения фрегата «Паллада» побудило меня сейчас же послать в Императорскую Гавань прапорщика штурманов Кузнецова, приказав ему следовать туда через Мариинский пост. По прибытии в эту гавань иметь в виду: а) чтобы стопины, проведенные с фрегата «Паллада», были всегда в исправности, так чтобы фрегат немедленно мог быть взорван; б) с открытием навигации на входном мысе в гавань, постоянно иметь пост и бдительно наблюдать за всеми судами, идущими с моря; в) предварительно осмотреть место, куда удобнее отступать команде в случае прихода в гавань неприятеля, и в этом месте иметь постоянно сухарей и другой провизии, по крайней мере, на два месяца; г) в случае прихода неприятеля в Императорскую Гавань немедленно взорвать фрегат, зажечь все строения и отступить в избранное место; д) по приходе в Императорскую Гавань судна адмирала Путятина, или какого-либо из наших военных судов, предъявить эти мои приказания и, наконец, е) при всяком удобном случае, с надёжными гиляками или нашими судами, доносить мне подробно, имея в виду, что ранней весной, согласно распоряжению адмирала Путятина, фрегат «Паллада» должен быть приведён в Амурский лиман.

С последней почтой, отправленной зимним путем 12 апреля 1855 года, донося генерал-губернатору о состоянии экспедиции, я в частном письме к нему писал: "Фрегат «Паллада» не вошёл в реку вследствие неприбытия к назначенному сроку шхуны «Восток» и других неблагоприятных обстоятельств; оставить же его на зимовку в лимане было опасно, во-первых, потому, что он мог быть уничтожен льдами, а во-вторых, я не имел на это ни права, ни средств, что должно быть известно Вашему превосходительству. Не получив до сих пор никакого уведомления относительно изложенного в прошлом письме моего мнения о переносе сюда Петропавловского порта, я остаюсь уверенным, что этого не последует, а потому ныне принимаются только лишь меры к тому, чтобы скорее ввести в реку ожидаемый сюда фрегат «Паллада» и перевезти сюда всё имущество, выгруженное с него на мысе Лазарева".

Положение наше на Нижнем Амуре в зиму с 1854 на 1855 год было таково:

Несмотря на ничтожество средств, при энергической деятельности офицеров и команд, работы шли быстро: мы успели выстроить две большие казармы для помещения в одной из них походной церкви, снятой с фрегата «Паллада», лазарета, швальни и команды фрегата, а в другой — чинов Амурской экспедиции. Кроме того мы выстроили три офицерских флигеля, для помещения офицеров и священника, флигель для гауптвахты, казначейства и канцелярии, магазины, кузницу, мастерскую и флигель для инженера, эллинг, на котором строилась шхуна «Лиман», и сарай для починки гребных судов. Затем были выстроены 12 чистых домиков для женатых чинов, магазин и помещение для приказчиков и товаров Российско-Американской компании. Все товары и запасы из Петровского, доставленные туда из Аяна на кораблях Компании, мы перевезли в Николаевское и приняли меры, чтобы гиляки доставляли нам свежую рыбу и дичь, а тунгусы — оленину. В Николаевском собралось зимовать 820 человек. В Петровском зимовала команда шхуны «Восток» и 15 человек, оставленных для караула и содержания поста; всего до 80 человек. В Мариинском стояли сотня конных казаков и батарея горной артиллерии — всего 150 человек. Таким образом, всех людей в экспедиции было 1 050 человек, а в зиму с 1853 на 1854 год помещения было только на 70 человек.

Но, несмотря на всё это, зимовка прошла благополучно; команды были веселы и бодры. Прибытие офицеров {Офицеры эти были: заведывавший командой фрегата капитан-лейтенант И. И. Бутаков, лейтенанты Шварц и Бирюлёв, мичман Иванов, корпуса штурманов: Попов и Кузнецов, командир бота «Кадьяк» Шарыпов, командир шхуны «Восток» Римский-Корсаков, мичманы: Анжу и Ельчанинов, и механик поручик Зарубин.} и команды фрегата «Паллада» и шхуны «Восток» оживило нас, жителей Николаевского, привыкших к пустынной жизни в Петровском. Николаевское приняло вид как бы города, хотя по улицам его торчали пни и коренья. Сильные пурги с метелями заносили весьма часто не только улицы, но и дома и, останавливая работы, затрудняли даже сообщения между домами. Несмотря на всё это, наше общество не скучало: пошли домашние театры, маскарады, и танцы, фейерверки и иллюминации, катанье на собаках и пикники в Петровское. Для развлечения команды устраивались горы, пляски и тому подобное. Всё и всех оживляли единственные тогда дамы: моя жена и Е. О. Бачманова; они были душой всех развлечений, столь необходимых в такой пустыне, отрезанной от всего цивилизованного мира. Гиляки с нами освоились; завелись постоянные базары, рыба и дичь доставлялась гиляками в достаточном количестве и с охотой; в предметах же, необходимых для более или менее цивилизованных людей, как-то: сахаре, чае, кофе и прочем, благодаря Российско-Американской компании и заботливости заведывавшего её делами капитан-лейтенанта И. В. Фуругельма, недостатка не было. Медикаментов, оставленных с фрегатов «Паллада» и «Диана», а частью сплавленных по Амуру и привезенных из Аяна, было вдоволь; тёплой одежды для команды фрегата и экспедиции — тоже. Свежая пища, по возможности просторное помещение и заботливость офицеров о сохранении здоровья людей и об их развлечениях (несмотря на сырые здания, сооружавшиеся прямо с корня, усиленные работы и неблагоприятные климатические условия) сделали то, что зимовка прошла весьма благополучно: мы, можно сказать, блистательно победили лютого и неизбежного в пустыне врага. Хотя к весне больных начало прибывать довольно много, а именно: в Николаевском и Петровском было до 100 человек в лазарете, а в Мариинском, из-за недостаточной и несоответствующей местным условиям тёплой одежды и неприспособленности людей, почти 2/3 команды были больны; но с появлением зелени все мгновенно поправились и из 900 человек в Николаевском и Петровском умерло только 4 человека, а из 150 в Мариинском умерло 3 человека; всего же 7 человек на 1 050, что составляет 2/3 %.

К открытию навигации по реке 10 мая шхуна «Лиман» и гребные суда были спущены на воду; мы ожидали только возможности пройти по лиману к мысу Лазарева. Лиман к этому времени еще не вскрылся и северные, довольно крепкие ветры затирали его льдами; более всего затерта была южная часть лимана, так что, судя по прежним примерам, не было никакой надежды войти в него с юга ранее 15 мая. Это обстоятельство меня весьма озабочивало: мы скорбели и думали о наших товарищах в Японии, которых сюда ожидали. Ввод ранней весной в лиман фрегатов «Диана» и «Паллада» был существенно важен, ибо, судя по сведениям, добытым нами из газет, надобно было ожидать, что неприятель примет самые энергические меры для уничтожения наших судов; ему было точно известно, что фрегат «Диана» находился в Японии. Скорбели мы также и о наших товарищах-героях в Петропавловске, но так как о переносе этого порта на реку Амур никаких сведений не было получено, то я и полагал, что вероятно приняты какие-то иные меры для того, чтобы по возможности сохранить суда и команды, там находившиеся, от нападения более сильного неприятеля. Хотя я не мог себе представить, какие бы могли быть эти меры, однако никогда не предполагал, чтобы предварительно мне не было дано знать о переносе порта; я не думал, чтобы сделали это сюрпризом, который, из-за непринятых заблаговременно мер, мог кончиться весьма плачевно.

Так прошло время до 7 мая; лед на главном фарватере Амура начало ломать, а 8 мая он уже шёл по фарватеру в огромных массах. Бухта у Николаевского была еще покрыта толстым слоем; все суда наши, как-то: паровой катер «Надежда», пароход «Аргунь» и шлюпки, были во льду. Сообщения никакого не было — стояла полная распутица.

7 мая прибыл на оленях из Аяна нарочный с уведомлением от генерал-губернатора, что ранней весной в Де-Кастри должно прибыть судно с семейством В. С. Завойко и другими семействами из Петропавловска; мне приказывалось озаботиться — переправить их в Мариинский пост, а судно ввести в реку. Это обстоятельство как меня, так и всех, ещё более уверило, что решились защищать Петропавловск до конца. Получив это сведение, я немедленно приказал вырубить изо льда паровой катер и перетащить его на фарватер, который к вечеру 8 мая начал очищаться ото льда. Операция эта была сопряжена с немалыми усилиями: мы проработали всю ночь с 8-го на 9-е число, и к утру 9 мая пароход был на вольной воде. Я отправился на нём в Мариинский пост, сделав следующие распоряжения:

1) После очищения лимана ото льда капитан-лейтенанту Бутакову следовать на шхуне «Лиман» и гребных судах к мысу Лазарева для перевозки оттуда артиллерии. Лейтенанту Бирюлёву запасать лес и заложить батарею на мысе Мео, а Шварцу — на мысе Чнаррах. Бачманову, как старшему после меня, заведывать Николаевским постом, приготовлять лес и строить батарею на мысе Куегда;

2) Артиллерию и снаряды, перевозимые с мыса Лазарева, размещать и оставлять для батарей на мысах: Чнаррах, Мео и Куегда¹⁷⁹ и

3) В случае прихода к мысу Лазарева фрегатов «Диана» и «Паллада» обратить всё внимание на ввод в реку фрегата «Паллада», для чего употребить пароход «Аргунь» и зимовавшую в Петровском шхуну «Восток» и все остальные наши средства.

У селения Маи (около 20 вёрст от Николаевского) я встретил нарочного, отправленного из Мариинского поста с донесением лейтенанта Чихачёва из залива Де-Кастри. Николай Матвеевич писал, что он с транспортом «Двина» и транспорты «Иртыш» и «Байкал» прибыли в залив Де-Кастри с семействами и со всем имуществом Петропавловского порта и что вслед за ними идёт В. С. Завойко с фрегатом «Аврора» и корветом «Оливуца», ибо, по распоряжению генерал-губернатора, Петропавловский порт снят и велено всё сосредоточить в Николаевском. Донося об этом, он извещал, что к северу от Де-Кастри и в самом заливе плавают льды и что он ожидает моих распоряжений. Такое неожиданное известие понудило меня следовать скорее в Де-Кастри, ибо, если петропавловская эскадра успела выйти ранее появления там неприятеля, то, по всей вероятности, последний усилит свою бдительность для её преследования.

Проходя селение Алом, я послал оттуда с гиляками одного казака и приказал ему следовать к мысу Екатерины, с тем, чтобы в случае каких-либо обстоятельств гиляки могли служить проводниками оттуда в реку Амур.

11 мая, не доходя 100 вёрст до Мариинского поста, я встретил следовавшего оттуда казака с известием от начальника поста, что все наши суда, возглавляемые В. С. Завойко, собрались в заливе Де-Кастри и на них нападает неприятельская эскадра, и что семейства перебираются из Де-Кастри в Мариинский пост. Получив это известие и имея в виду наши ничтожные силы, собравшиеся в Де-Кастри и состоявшие только из двух боевых парусных судов — фрегата «Аврора» и корвета «Оливуца», которые не могли бы оказать серьёзного сопротивления (между тем как в газетах писали, что для уничтожения наших судов должна собраться сильная паровая неприятельская эскадра, в несколько крат превышающая нашу), я сейчас же отправил командира «Надежды», мичмана Ельчанинова в Николаевское со следующими распоряжениями:

1) Капитан-лейтенанту Бутакову с двумя офицерами и с командой фрегата «Паллада» на гребных судах следовать немедленно к мысу Лазарева. Команда должна иметь патроны, по крайней мере, на 25 выстрелов и взять с собой возможно больше зарядов для орудия. Если, при следовании по лиману, льды не позволят итти на шлюпках, то Бутакову высадиться на берег и стараться поскорее достигнуть мыса Лазарева, где устроить батарею и, в случае нападения неприятеля, удерживать его там до последней крайности. При невозможности держаться против неприятельских сил заклепать орудия, зажечь всё имущество и отступить к селению Ули, от которого с проводниками достигнуть берега Амура;

2) Бачманову быть готовым в Николаевском, в случае покушения неприятеля проникнуть на гребных судах в Амур, напасть на неприятеля на наших вооружённых гребных судах и стараться остановить его движение;

3) Приготовления к постройке батарей на мысах Мео и Куегда остановить и немедленно поставить временную батарею на мысе Куегда для защиты Николаевского, и

4) Дать немедленно знать в Петровское командиру шхуны «Восток» Римскому-Корсакову, чтобы, в случае нападения на Петровское неприятеля, шхуну «Восток» и бот, пользуясь полной водой, ввести в устье реки Лач, сжечь всё в Петровском и, сосредоточив все свои силы, отразить неприятеля. Я боялся, чтобы неприятель, в случае какого-либо несчастья с нашей стороны, не узнал о возможности входа в реку лиманом и не проник бы туда на своих паровых и гребных шлюпках.

Сделав вышеупомянутые распоряжения, я с напряжённой поспешностью отправился в Мариинский пост, дабы узнать об участи нашей эскадры в заливе Де-Кастри. Прибыв в Мариинск к вечеру 11 мая, я нашел в нём до 200 жён и детей, прибывших туда из Де-Кастри с петропавловской эскадры. Почти всю команду Мариинского поста я нашёл или больной, или слабой, все же здоровые люди были заняты перевозкой прибывших семейств на озеро Кизи, которое только что вскрылось. Начальник поста Кузьменко донёс мне, что он ничего не знает о последствиях нападения 9 мая на нашу эскадру в заливе Де-Кастри; он не знал даже и того, в каком числе судов был неприятель. Из Мариинского поста я немедленно отправился по озеру Кизи к перевалу с этого озера в залив Де-Кастри, приказав Кузьменко сейчас же приготовить и, с первой возможностью, отправить два орудия с надлежащей прислугой и снарядами, занять пункт на озере Кизи, от которого начинается дорога в Де-Кастри; затем всех здоровых конных казаков послать занять дефиле {Дефиле — узкий проход в горах или речной долине. (Прим. ред.).}, лежащее на пути из залива к озеру Кизи, дабы отразить всякую попытку неприятеля с целью проникнуть из Де-Кастри к озеру Кизи; наконец, всех прибывающих к нему по возможности размещать и довольствовать.

Ночью с 11-го на 12-е число я прошёл на пароходе «Надежда» по озеру Кизи до перевала в залив Де-Кастри, и здесь нашёл несколько семей, ожидавших гребных судов, чтобы отправиться в Мариинский Пост. Распутица на берегу была в полном разгаре: вода, а местами снег и грязь были по колена и по пояс. Здесь я также ничего не узнал относительно нашей эскадры, ибо все прибывшие сюда вышли из Де-Кастри в то время, когда неприятель только показался. Оставив здесь пароход «Надежда» и приказав, чтобы он содействовал перевозке в Мариинский пост семейств, а оттуда орудий и казаков, я взял поручика Попова с подробными картами лимана и пошёл пешком в Де-Кастри, пробираясь туда по колено, а иногда почти по пояс в воде, снеге и грязи. Изнурённые и мокрые, мы только к вечеру 13-го числа добрались до залива Де-Кастри, где и нашли стоящей на якоре всю нашу камчатскую флотилию, состоявшую из фрегата «Аврора», корвета «Оливуца» и транспортов «Двина», "Иртыш" и «Байкал». Начальник Камчатки, адмирал Завойко, сообщил мне, что 9 мая английский пароходо-фрегат и бриг открыли нашу эскадру и, произведя рекогносцировку залива и обменявшись несколькими выстрелами с корветом и фрегатом, вышли из залива и направились к югу; поэтому надо предполагать, что это был только авангард их эскадры, посланной сюда для разведки о наших судах. Теперь следует ожидать появления неприятеля в больших силах. Между тем В. С. Завойко послал на вельботе к лиману мичмана Овсянникова, чтобы удостовериться, возможно ли в него войти. Судя по постоянно дувшим свежим северным ветрам, надо было полагать, что южная часть лимана была еще заперта льдом. Мичман Овсянников не возвращался, а между тем надобно было решить вопрос итти ли немедленно в лиман или ожидать здесь возможности входа в него. Для этого, а также и для подробного объяснения пути из Де-Кастри к Амурскому лиману, сейчас же были потребованы на флагманский корвет «Оливуца» все командиры. Мнение их было таково: ожидать в Де-Кастри возможности входа в лиман и, в случае нападения неприятеля, защищаться до последней крайности; при неблагоприятных же обстоятельствах взорвать суда. Выслушав это мнение, я предложил сейчас же следовать к северу и стараться скорее пройти к мысу Екатерины, где и ожидать возможности входа в лиман; потом итти к мысу Лазарева, у которого под прикрытием нашей батареи ожидать возможности следования в реку Амур; в случае же нападения неприятеля, согласно принятому уже решению, бороться до последней крайности и, при несчастьи, взорвать суда, а кто спасётся, тем от мыса Екатерины отступить на реку Амур к селению Алом с проводниками, которые там ожидают прихода нашей эскадры. Моё мнение было принято единогласно: на другой день вся наша эскадра снялась с якоря и направилась к лиману; в то же время прибыл мичман Овсянников и рассказал, что к северу льдов нет. На пути в залив Де-Кастри В. С. Завойко заходил в Императорскую Гавань, чтобы взять фрегат «Паллада», но Константиновская бухта, в которой стоял фрегат, была еще покрыта льдом, и потребовалось бы не мало времени, чтобы его вывести оттуда и приготовить к плаванию; между тем терять времени было нельзя, ибо с часу на час надобно было ожидать нападения неприятельской эскадры; кроме того фрегат «Диана» еще не приходил, а потому В. С. Завойко, подтвердив Кузнецову данные ему инструкции и снабдив его продовольствием, оставил фрегат «Паллада» ожидать там Е. В. Путятина.

Ясно, что после ухода нашей эскадры из залива Де-Кастри главное внимание с моей стороны было обращено на то, чтобы ожидаемый в заливе с часу на час в больших силах неприятель не имел возможности узнать об уходе нашей эскадры в Амурский лиман. Для этого необходимо было устранить всякую возможность захватить кого-либо из людей. В этих-то видах всё местное население из залива Де-Кастри было удалено; людям же, остававшимся на посту, было приказано с прибытием неприятельских судов отступить в лес, по дороге к — озеру Кизи, не уничтожая наших избушек при посте, дабы этим привлечь внимание неприятеля и принудить его сделать рекогносцировку, и тем, по возможности, задержать его в Де-Кастри. Если же неприятель пойдет далее вглубь страны, то, отступая, соединиться с казаками при дефиле и, защищая его, отступать к озеру Кизи, к нашим орудиям, находившимся на перевале к озеру.

Сделав эти распоряжения, я поспешил в Мариинский пост и оттуда в Николаевское, дабы принять меры к скорейшей перевозке имущества и артиллерии с мыса Лазарева и быть готовым к устранению различных неблагоприятных случайностей. Так как по Амуру еще никто не проходил и о следовании генерал-губернатора мы еще никаких известий не получили, то я отправил навстречу к нему мичмана Разградского с донесением от меня и от В. С. Завойко.

18 мая, по возвращении в Николаевское, я пошёл на пароходе «Надежда» в лиман, к мысу Лазарева, но у мыса Уса встретил сплошной лед. Здесь я нашёл стоявшие за льдинами гребные суда и шхуну-баржу «Лиман» с лейтенантом Бирюлёвым, который сообщил мне, что И. И. Бутаков с лейтенантом Шварцем и мичманом Ивановым и с 160 человеками пошли пешком к мысу Лазарева, взяв с собой 10-дневное продовольствие сухарей и 200 боевых зарядов для орудия. Бирюлёву было приказано после того, как лиман очистится ото льда, следовать к мысу Лазарева в распоряжение Бутакова и по прибытии на мыс немедленно сообщить мне о всем, что там делалось. Я пошёл обратно в Николаевское, откуда немедленно послал пароход «Аргунь» под командой Я. И. Купреянова в помощь нашим гребным судам к мысу Лазарева. За сим мы начали строить батарею на мысе Куегда и исправлять и вооружать оставленные в Николаевском гребные суда. В Петровское Римскому-Корсакову дано было знать, чтобы он при первой возможности прибыл в Николаевское.

Через несколько дней я получил донесение от капитан-лейтенанта Бутакова о том, что с величайшими затруднениями, по случаю распутицы, они 15 мая пришли к мысу Лазарева, на котором и начали строить батареи. 18-го числа пришёл туда В. С. Завойко со всей камчатской эскадрой, и Бутаков поступил в его распоряжение.

Снятие Петропавловского порта и сосредоточение всех наших морских сил в Николаевском, вопреки упомянутым доселе убеждениям относительно этого порта, последовало так: генерал-губернатор, получив известие из Петербурга о готовившемся нападении на Петропавловск и намерении уничтожить наши суда в Тихом океане при помощи собранных для этого больших неприятельских сил и о полном недостатке продовольствия в Петропавловске, не ожидая приказания из Петербурга, послал своего адъютанта есаула Мартынова курьером на Камчатку с приказанием контр-адмиралу Завойко снять Петропавловский порт, погрузить всё казенное имущество и семейства на суда зимовавшей там эскадры и с ней отправиться в устье Амура. Есаул Мартынов, следуя через Якутск и оттуда на собаках в Охотск по дикому побережью Охотского моря, где расстояние между жилыми пунктами доходит до 400 вёрст, переезжая по льду широкие заливы с опасностью при случайных ветрах погибнуть от вьюг, совершил весь путь от Иркутска до Петропавловска до 8 000 вёрст (8 500 км) в три месяца, со скоростью, до того времени еще небывалой. Скорость этого следования, энергические и быстрые распоряжения и действия, принятые в Петропавловске, а равно скорый выход оттуда, изо льдов, нашей эскадры и счастливый переход, сделанный ею в виду, можно сказать, в несколько крат сильнейшего неприятеля, спасли честь и славу нашего оружия, суда и команды наши и имущество порта. Это обстоятельство фактически оправдало мои мысли о том, что Петропавловск, как отрезанный морем от материка, не мог быть нашим главным портом на отдалённом востоке и что подобный порт мог быть только в Приамурском и Уссурийском краях, то-есть в местностях, непосредственно связанных с Восточной Сибирью внутренними путями, безопасными от нападения неприятеля с моря. Следовательно, все затраты, произведённые в Петропавловске с тем, чтобы сделать его главным портом, были совершенно напрасны, и если сосредоточенные в нём команды и суда наши были спасены в Приамурском крае, то это обстоятельство нельзя не приписать особому случаю. Оставлять эти суда и команды на Камчатке, при возможности разрыва с морскими державами, было весьма неосновательно и, по моему мнению, следовало бы еще весной 1854 года перевезти все из Петропавловска в Николаевское.

В. С. Завойко распорядился переброской порта великолепно: еще не разошелся лед в Авачинской губе, как суда наши были вооружены. Лишь только тронулся лед, они вышли в море, забрав с собой все семейства и всё имущество порта. Есаул Мартынов остался в Петропавловске начальником. Вскоре по уходе эскадры из Петропавловска туда явились англо-французы и, не найдя там ни судов, ни команд (кроме есаула Мартынова с несколькими жителями), сожгли казённые магазины и пошли в погоню за нашими судами в Японское море¹⁸⁰.

23 мая я получил уведомление из Де-Кастри, что через три дня после ухода нашей эскадры туда пришли неприятельские суда и высадили десант с целью захватить кого-либо, дабы узнать, куда ушли наши корабли. Не найдя в Де-Кастри ни одного человека, а равно и никакого имущества, кроме случайно оставленного мешка ржаной муки, которую неприятель рассыпал, неприятельская эскадра вышла из залива и направилась к югу, предполагая, как впоследствии оказалось, что наша эскадра не могла никуда уйти, кроме этого направления. Неприятель был твёрдо убеждён, что в лиман из Татарского пролива войти невозможно, из-за сплошной отмели, соединяющей Сахалин с материком. Этим обстоятельством оправдывался впоследствии начальник неприятельской эскадры.

27 мая я получил сведение с мыса Лазарева, что наши суда, стоявшие у этого мыса, под прикрытием воздвигнутой на нём батареи, готовятся итти в реку, что имущество фрегата «Паллада» грузится на шхуну-баржу «Лиман» и на транспорты, которые вместе с корветом «Оливуца» пройдут в реку свободно, и что фрегат «Диана» погиб в Японии. Вместе с тем я получил известие, что к мысу Лазарева с 150 человеками команды фрегата «Диана» пришёл на купеческом судне капитан 2-го ранга С. С. Лесовский, что адмирал Путятин выстроил в Японии шхуну «Хеда» и разместил команду фрегата на этой шхуне и двух зафрахтованных им для этой цели купеческих американских кораблях. На одном из этих кораблей начальником был С. С. Лесовский, а на другом Мусин-Пушкин, сам же адмирал Е. В. Путятин с капитаном 2-го ранга К. Н. Посьетом поместился на шхуне «Хеда». Степан Степанович из Японии пошёл прямо в залив Де-Кастри; там он получил известие, что все наши суда в лимане, и немедленно отправился туда же. По выходе из залива, не имея возможности продолжать путь далее из-за густого тумана и штиля, он встал на якорь за северным входным мысом. Неприятель в это время был в заливе и производил рекогносцировку; только благодаря упомянутой случайности С. С. Лесовский счастливо избежал неминуемого плена, Мусин-Пушкин же, отправившийся из Японии с остальной командой фрегата «Диана», не был так счастлив: он пошел из Японии в Петропавловск и, не найдя там наших судов, направился в Аян; на этом переходе около Сахалина он был взят в плен неприятельскими крейсерами. Адмирал Е. В. Путятин на шхуне «Хеда» пошел из Японии так же в Петропавловск и, не найдя там наших судов, направился в Татарский пролив; по пути он зашёл в Императорскую Гавань, где узнал, что наша эскадра ушла в лиман, и немедленно туда же последовал, счастливо избежав, благодаря туману, неприятельских крейсеров, блокировавших берега Татарского пролива. У одного из неприятельских судов шхуна «Хеда» в густом тумане прошла под кормой. Адмирал Е. В. Путятин с К. Н. Посьетом в исходе июня вошли в Амур и потом к Николаевскому.

Между тем раз открытое сообщение по Амуру убедило в необходимости пользоваться им навсегда. Это ещё более вызывалось и тогдашними военными обстоятельствами, и решением соединить в низовьях Амура все команды и суда наши, пришедшие из Камчатки и Японии. В Петербурге и в Иркутске осознали всю справедливость моих постоянных представлений, что всякие затраты на Петропавловск, Аян и т. п. пункты, совершенно отрезанные от Сибири, напрасны, и что только в Приамурском и Приуссурийском краях мы можем твердо встать на отдалённом нашем Востоке. Вследствие переписки с Пекинским трибуналом внешних сношений о непропущенном в Пекин нашем курьере, полковнике Забаринском, генерал-губернатор извещал китайское правительство, что весной 1855 года он снова с войсками поплывет по Амуру для защиты края от вторжения в него англо-французов и потому просил известить его о месте, назначенном для съезда уполномоченных, и ответ об этом прислать в Мариинский пост, на реку Амур (Кизи).

После этого был произведён второй сплав по Амуру, который был разделён на три отделения: 1-е отделение состояло из 26 барж, под начальством самого генерал-губернатора, который в этот раз спускался по реке со своею супругою Екатериной Николаевной; 2-е отделение — из 52 барж, под начальством командира 15-го линейного батальона подполковника Андрея Андреевича Назимова, и 3-е — из 35 барж, под начальством полковника М. С. Корсакова. С этим сплавом прибыли для защиты Приамурского края: 15-й линейный батальон и 14-й линейный полубатальон, всего 2 500 человек войска, а потому в Мариинском посту сосредоточилось более 2 700 человек. В составе сплава находилась также учёная экспедиция, снаряженная Сибирским отделом Географического общества на средства члена его Степана Федоровича Соловьёва, пожертвовавшего на исследование Амурского края полпуда золота. Эта экспедиция состояла из натуралиста Маака¹⁸¹, астронома Рашкова, топографа Зончевского и чиновника Кочетова. С этим же сплавом, под распоряжением чиновника особых поручений при генерал-губернаторе князя Михаила Сергеевича Волконского¹⁸², прибыли первые русские земледельцы — иркутские и забайкальские крестьяне, для поселения между Николаевским и Мариинским. К поселению их под руководством князя М. С. Волконского сейчас же и приступили; начиная от Николаевского, по правому берегу реки Амура, были основаны деревни: Иркутская, Богородская, Михайловская, Ново-Михайловская, Сергиевская и Воскресенская¹⁸³. Поселенцы получили от казны пособие и были освобождены навсегда от рекрутской, земской и подводной повинностей. Вместе с этим против Мариинского поста поселилась на острове Сучи сотня конных казаков, образовав станицу Сучи.

С прибытием в Мариинский пост генерал-губернатор и главнокомандующий всеми морскими и сухопутными силами, сосредоточенными на устье реки Амура, отправил ко мне в Николаевское мичмана Литке со следующим предписанием:

1) Амурская экспедиция заменяется Управлением камчатского губернатора контр-адмирала Завойко, местопребыванием которого назначается Николаевское;

2) Вы назначаетесь начальником штаба при главнокомандующем всеми морскими и сухопутными силами Приамурского края¹⁸⁴;

3) Все чины, состоящие в Амурской экспедиции, поступают под начальство контр-адмирала Завойко, и

4) Главной квартирой всех наших войск назначается Мариинский пост.

Вследствие этого, мне предписывалось, впредь до прибытия в Николаевское, сдать экспедицию старшему после себя, а самому немедленно следовать к месту назначения, в Мариинский пост. О всех этих распоряжениях вместе с тем сообщалось В. С. Завойко. Ему предписывалось, сдав эскадру командиру фрегата «Аврора» Изыльметьеву, следовать в Николаевское и вступить в начальствование. Капитану Изыльметьеву предписывалось со всеми судами, как можно поспешнее, следовать в Амур. Контр-адмиралу Завойко вменялось в обязанность всеми средствами способствовать в этом капитану Изыльметьеву. Командиру шхуны «Восток» Римскому-Корсакову, согласно моим распоряжениям, предписывалось готовить гребную флотилию на случай нападения неприятеля на таких же судах.

Вследствие этих распоряжений главнокомандующего я с женой и с нашей малюткой отправились в Мариинский пост и поселились в двух маленьких комнатах. Дежурным штаб-офицером был тогда князь Александр Васильевич Оболенский. Начальником сухопутных войск, сосредоточенных в низовье Амура, был назначен полковник М. С. Корсаков, а начальником казаков — адъютант генерал-губернатора подполковник Сеславин. При штабе было несколько чиновников и офицеров, в числе их: Якушкин и Федор Александрович Анненков.

Вступив в свою новую должность — начальника штаба, я представил генерал-губернатору отчёт о действиях Амурской экспедиции с июня 1850 года по июнь 1855 года, то-есть за пять лет. Из отчёта было видно, что эта экспедиция, принимая в расчёт и всё казённое довольствие, стоила казне всего 64 400 рублей серебром, то-есть около 12 500 рублей в год {Жалованье и довольствие одного камчатского губернатора стоило гораздо дороже, не говоря уже о том, что на Камчатку вместе с Аяном была брошена не одна тысяча рублей.}. Во всё время, собственно в Амурской экспедиции, умерло 12 человек и не потеряно ни одного человека. Вот что стоило России утверждение её в Приамурском крае! Представляя этот отчёт и имея в виду, во-первых, что в низовье Амура должно зимовать более 7 000 человек, а во-вторых, дальнейшие мероприятия по отражению неприятеля и дальнейшему устройству края, столь близкого моему сердцу, я представил генерал-губернатору следующее мнение:

1. При сосредоточении ныне в устье реки Амура команд, семейств, имущества Петропавловского порта и всех наших судов, а равно и команд японской экспедиции, война с внешним врагом здесь кончена, ибо неизвестность для него входа в лиман с юга и плавание по лиману, наполненному банками и мелями, с неправильными быстрыми течениями, наконец, гористые, лесистые, пустынные и бездорожные прибрежья Приамурского и Приуссурийского краёв представляют для неприятеля, нападающего с моря, непреоборимые препятствия. Он окажется вынужденным только блокировать берега Охотского моря и прибрежья Татарского прилива и этим принесёт нам только пользу, закрепляя таковым своим действием Приамурский и Приуссурийский края с островом Сахалином за Россией. За сим здесь остаётся для нас один неизбежный, внутренний враг — мороз и неблагоприятные условия для здоровья зимующих в пустыне людей. Чтобы выдержать борьбу с возможно меньшей потерей людей, необходимо сейчас же принять энергические меры, как для просторного размещения людей на зиму, так и для изобильного их довольствия и снабжения одеждой, соответствующей климатическим условиям. Между тем в этом отношении при сплаве сюда людей многое было упущено; почему, по моему мнению, в настоящее время необходимо сделать следующее распоряжение: а) для наблюдения за неприятелем в заливе Де-Кастри расположить сотню казаков с двумя горными орудиями, всех же остальных людей обратить для постройки просторных помещений на зиму; б) для пополнения продовольственных запасов и одежды сейчас же вступить в сношение с маньчжурами, обитающими по реке Сунгари и более или менее нам знакомыми; в) для того же, чтобы упрочить сношения с маньчжурами, сейчас же поставить пять или шесть постов (между Мариинским постом и устьем реки Сунгари и, наконец, г) принять меры, чтобы туземцы доставляли нам рыбу и дичь.

2. Так как Приамурский и Приуссурийский края представляют одно неразрывное целое, где река и море составляют единственные в крае пути сообщения, то край этот требует совершенно иной организации управления, сравнительно с управлениями других наших провинций. Главный пункт этого управления должен быть в устье реки Уссури или около устья реки Сунгари, представляющей единственный путь в населённую Маньчжурию, почему, согласно смыслу Нерчинского трактата, при разрешении уже нами пограничного вопроса, то-есть определения направления пограничного Хинганского хребта и рек, берущих начало из него, устье Сунгари и весь бассейн Уссури с его прибрежьем, до корейской границы, должны составлять неотъемлемую принадлежность России, тем более, что один Амур представляет здесь только лишь базис наших действий и вовсе не обусловливает полное значение для России этого края; всю же силу края и политическую важность его для России, как ясно указывает нам настоящая война, составляет южное прибрежье Приуссурийского бассейна с гаванями, из которых суда, по первому повелению, всегда могут выйти в море; гаванями, неразрывно связанными с Амуром посредством внутреннего пути, недоступного нападению неприятеля с моря; гаванями, удобно расположенными относительно торговых пунктов и торговых путей по океану. Ввиду этого единственная правительственная задача надолго здесь должна состоять в том, чтобы заселять земледельцами те пути, которые ведут к упомянутой цели, дабы расположенные в крае наши военные силы могли быть обеспечены местным продовольствием и чтобы вместе с тем было обеспечено и сообщение по главным путям края; наконец, чтобы наши войска, главная часть которых должна быть сосредоточена в южном колене Амура и по Уссури, имели все средства к быстрому передвижению водой по трём главным артериям края, рекам Амуру, Уссури и Сунгари. Кроме того необходимо, чтобы здесь всегда имелось три или четыре исправных во всех отношениях военных крейсера, которые по первому приказу могут выйти в океан.

3. Имея в виду пустынные и бездорожные, гористые и лесистые прибрежья края, служащие нам самым надежным оплотом, всё внимание и средства правительства должны быть обращены к скорейшему достижению цели, указанной во втором пункте; поэтому средства, определяемые правительством на этот край, отнюдь не должны быть расточаемы на содержание дорогостоящей бюрократической администрации с толпой различных видов чиновников, на сооружение капитальных зданий и укреплений, ибо надолго еще в этом крае нам должно оставаться как бы в лагере, с теми средствами, какие указаны в предыдущем втором пункте, средствами, весьма достаточными, с одной стороны, для пресечения всяких на этот край неприязненных покушений и для нанесения, существенного и действительного вреда неприятелю в случае, таких покушений, а с другой стороны — к прочному утверждению политического значения России на отдалённом её Востоке.

4. Наконец, хотя по сведениям, добытым уже Амурской экспедицией, установлено, что в бассейнах рек Зеи, Буреи, Хунгари, Уссури, Тумнина, Амгуни, Горина и других содержатся огромные запасы золота и другие богатства, тем не менее торговля и промышленность в крае, вследствие огромного пустынного его пространства, географического положения и климатических условий, никак не может быстро здесь развиваться, как мы то видим в Северо-Американских штатах и в особенности в Калифорнии. Было бы более чем несообразно увлекаться примером Америки и ожидать здесь того же, что совершается там в этом отношении. Край этот во всех отношениях совершенно отличен от Америки, поэтому правительство должно обратить всё своё внимание только на упомянутую во втором пункте важную задачу свою и, не увлекаясь иллюзиями и примером Северо-Американских штатов и Калифорнии, твердо и неуклонно итти к разрешению упомянутой задачи, так чтобы и самое дозволение к развитию в крае золотопромышленности всецело было направлено к облегчению и содействию разрешения этой задачи и к полному исследованию края во всех отношениях.

Моё мнение было тогда радикально противоположно воззрениям начальствующих лиц, спустившихся по Амуру. Эти господа никак не могли освоиться с мыслью, что, сосредоточив все наши команды и суда в Николаевском, мы уже кончили войну здесь со славой. Эти воспитанники Кавказа, Марсова поля и красносельских лагерей и манёвров не могли себе представить, чтобы без свинца, пуль и ядер, треска и шума реляций и их спутников: крестов, чинов и отличий — могла кончиться здесь война. Они никак не могли себе представить, что, приютив здесь наши суда и команды от явной погибели, мы одним только этим принудили неприятеля к блокаде берегов Татарского пролива, заставив его тем самым признать этот важный край русским. Эти господа, подобно реформаторам-чиновникам, созидавшим реформы в канцеляриях, ради треска и шума, никак не могли вообразить себе, что окончательная победа наша, а равно и прочное водворение в Приамурском и Приуссурийском бассейнах должны совершиться без всякого шума и треска мерами, основанными на глубоком изучении, в продолжение шести лет, страны, её обитателей и её отношений к соседней с ней Маньчжурии. Эти господа, питомцы Кавказа и Марсова поля, вообразили себе, что неприятель будет делать серьезное нападение на залив Де-Кастри с целью овладения им; они решили, что для России необходимо иметь только левый берег Амура с его низовьем до залива Де-Кастри; они полагали, что главный наш пункт, в котором должно сосредоточиться всё управление краем, лежащим по левому берегу Амура, а равно и прибрежьями Охотского моря, должно быть Николаевское, а порт — в заливе Де-Кастри; южный же Приамурский и Приуссурийский бассейны с их прибрежьями они считали ненужными для России. К счастью, это последнее фальшивое заблуждение скоро, как мы увидим ниже, изменилось, и при разграничении с Китаем в главных чертах было принято моё мнение¹⁸⁵. Что же касается до моего мнения относительно главной и единственной там правительственной задачи, то оно было совершенно искажено. В крае завелись различные бюрократические учреждения, и он разделился на две отдельные области, так что главная правительственная задача, о которой говорилось выше, далеко еще до сих пор не разрешена в самых существенных и главных основаниях, ибо центральное управление в крае не соединено еще в южном колене Амура; оно, подобно Австрии, представляется в виде дуализма¹⁸⁶. Войска не могут получить продовольствия на месте. Морское ведомство доставляет провиант для своих команд на кругосветных судах по высоким ценам. Средства к быстрому передвижению в нём по главным артериям края — Амуру, Уссури и, в особенности, Сунгари — далеко не усовершенствованы, и земледельческие поселения по главным путям сообщения в крае далеко еще не приведены в надлежащий вид, сообразно требованиям. К сооружению гавани на Сахалине около Дуэ, или в Кусунае, где бы суда безопасно могли грузиться, до сих пор не приступлено, и, наконец, толпы золотопромышленников, наводняющих ныне этот край, эксплоатируя и истощая его богатства, никакой существенной пользы ему не приносят в отношении, разрешения упомянутой правительственной задачи. Между тем, с того, времени, когда это мнение моё было представлено, прошло уже 20 лет и миллионы были брошены для переселения туда штрафованных солдат, на крепостные сооружения, на различные бюрократические учреждения и, наконец, для посылки толп чиновников и чиновничьих экспедиций {Экспедиция одного Сколкова стоила более 100 000 рублей.}. Для чего это совершали? Должно быть мы, ради честолюбия, из самой простой и естественной задачи хотели сделать что-то сложное, дабы придать себе важность, но на самом деле действовали так, как действуют только бюрократы.

Таков был тогда и ныне мой взгляд на наше положение на отдалённом Востоке, какое необходимо нам там создать, чтобы иметь, согласно мысли Петра I, Екатерины II и Николая I, надлежащее для России политическое значение и рассадник для образования наших морских офицеров и команд.

К исходу июля 1855 года все суда наши, бывшие тогда в Восточном океане, кроме остова гнилого фрегата «Паллада», со всеми командами и имуществом Петропавловского порта, были сосредоточены в Николаевском, и река Амур послужила им надёжным и безопасным убежищем от преследования их в несколько крат сильнейшим неприятелем. Суда, зимовавшие тогда в Амуре, были следующие: 44-пушечный фрегат «Аврора» {На этом фрегате я служил девять лет, в том числе шесть лет был на нем старшим лейтенантом. Теперь я открыл вход в Амур как бы нарочно для того, чтобы в этой реке спасти от явной гибели дорогую моему сердцу "Аврору".}, 16-пушечный корвет «Оливуца», 6-пушечная винтовая шхуна «Восток» и транспорты «Двина», "Иртыш", «Байкал», шхуна «Хеда», тендер «Камчадал» и пароход "Аргунь".

Итак, установление возможностей плавания морских судов в устье Амура и в Амурском лимане, в который оказалось возможным попадать как из Охотского моря, так и Татарского пролива, открытие, исследование и утверждение наше в Приамурском крае н на острове Сахалине, совершённые Амурской экспедицией, при первом же случае разрыва с западными державами, указало на всю государственную важность деятельности этой экспедиции. В первый же год войны благодаря работам упомянутой экспедиции этот край сыграл роль убежища для нашей военной эскадры и имущества Петропавловского порта, а также Японской экспедиции, без чего всё это было бы поставлено в самое критическое положение. Несмотря на победу, одержанную в Петропавловске, эскадра наша и всё находившееся на ней сделалось бы добычей или огня или неприятеля. Между тем она провела зиму спокойно, как бы на родной почве, среди своих собратьев, со всеми принадлежностями и особенностями русской жизни.

Все изложенные сейчас факты весьма знаменательны в истории Приамурского и Приуссурийского краёв, ибо они составляют последний краеугольный камень и незыблемый фундамент, воздвигнутый Амурской экспедицией к признанию Амурского и Уссурийского бассейнов с островом Сахалином за Россией. Эти факты ясно доказывают, что только здесь Россия может иметь надлежащий оплот и важное политическое значение на отдалённом своём Востоке. Эти факты составляют честь всего нашего флота, ибо питомцы его вынесли всё это единственно на своих плечах, несмотря на полное несоответствие данных им инструкций и полное ничтожество средств. Их одушевляли гражданская доблесть и мужество, а они твёрдо шли к цели, с полным сознанием, что именно эта цель приведёт к утверждению навсегда края за Россией.

Вот что 15 лет тому назад писалось в наших периодических журналах некоторыми из личностей, более или менее знакомыми с деятельностью наших морских офицеров, составлявших Амурскую экспедицию, по тем данным, которые они могли добыть из рассказов и из архива Главного управления Восточной Сибири и Главного управления бывшей Российско-Американской компании:

"Горсть людей, выброшенная в 1850 году в дикую пустыню, каковой представлялась Петровская кошка, вместо предназначенного ей основания простого зимовья для расторжки с гиляками, успела, несмотря на всевозможные лишения и нужды, ничтожество средств и полное несоответствие данных ей инструкций, в течение трёх лет с небольшим обследовать пустынную местность низовьев реки Амура и острова Сахалина, утвердиться в главных пунктах и распространить русское влияние на всё окрестное население и даже на маньчжуров. Твёрдость духа и отчаянная решительность начальника экспедиции повели к тому, что, по истечении столь краткого времени, русские встали твёрдой ногой на Амур, открыли, что река в 300 верстах выше устья весьма близко подходит к единственному близ лимана заливу Де-Кдстри, заняли селение Кизи и соседний с ним залив Де-Кастри, составляющий непременную станцию судов, идущих с юга в устье Амура, открыли месторождение каменного угля на острове Сахалине и открыли и заняли одну из лучших гаваней в мире, гавань Императора Николая I и главные пункты острова Сахалина. Они собрали положительные данные о независимости жителей материкового берега и острова Сахалина, доставили точные сведения о реке Уссури и о важности её в отношении близкого соседства с незамерзающими почти круглый год гаванями, исследовали направление Хинганского станового хребта от верховьев реки Уды и направление главных рек, стекающих с восточного склона этого хребта, и, возбудив пограничный вопрос, дали точные и неоспоримые доказательства того, что весь край от верховья реки Уды к востоку до моря, заключающий в себе южный и северный бассейны реки Амура, устья реки Сунгари и весь бассейн реки Уссури с их прибрежьями до корейской границы, а равно и остров Сахалин, составляют неотъемлемую принадлежность России. Вот что сделал, — пишет Романов {Журнал "Русское Слово", 1860 год.}, - в Приамурском крае ничтожный экипаж транспорта «Байкал» в 1849 году и горсть людей, брошенная в 1850 году на дикое прибрежье Охотского моря, среди непроходимых пустынь за 10 000 вёрст от образованного мира. Претерпевая невыразимые лишения, зимой холод, часто и голод от неприсылки судов из Камчатки или из Аяна, подвергаясь опасности быть потопленными наводнением {Низменная песчаная кошка, на которой находилось Петровское зимовье, неоднократно подвергалась наводнениям. Раз зимой вода подступила почти под самые строения и затопила единственный колодец, с пресной водой, так что все жившие в Петровском пользовались снегом для варки пищи и питья. После оставления Петровского зимовья и переселения всех в Николаевское вода зимой поднялась до такой высоты, что затопила всю кошку, влилась, в пустые дома и замерзла там толстым слоем. Конечно, подобное явление могло бы случиться и во время жительства в Петровском чинов и семейств Амурской экспедиции.}, эти добровольные изгнанники из образованного круга не унывали среди окружавших их опасностей, не падали духом под бременем выпавших на долю их тяжких трудов и испытаний, но во всех случаях бодро шли вперед… с сознанием высоких общественных целей, предназначенных им для осуществления на пользу Отечества. Руководимые своим достойным начальником и примером его супруги, разделявшей наравне с другими все лишения и опасности, действуя всегда вне повелений, под ежеминутным опасением при малейшей неудаче подвергнуться строжайшей ответственности, — эта горсть людей не страшилась голодной смерти, скромно в безмолвной тишине пустынь собирала камни, из которых начальник её создал твердый фундамент для событий, совершившихся на отдалённом Востоке нашего Отечества.

"Если бы подобные действия были совершены где-либо иностранцами, то мы давно бы затвердили имена их наизусть, боясь показаться варварами перед образованной Европой; тогда бы все удивлялись им и провозглашали бы подвиги их, подобно подвигам Росса, Парри, Франклина и прочих. Почти все мы до сих пор не знаем тех русских имён, которым Отечество наше обязано водворением русского влияния на пустынных берегах низовьев Амура и прибрежьях Восточного океана, а с этим вместе отечество обязано им и приобретением Приамурского и Приуссурийского краёв с их прибрежьями и островом Сахалином¹⁸⁷.

"При этом нельзя не отдать должной справедливости, — пишет Романов, — и тем женщинам, которые добровольно и бодро разделяли труды, лишения и опасности, несвойственные их полу. Имена Невельской, Орловой и Бачмановой, в особенности первой, занимают почётное место в истории Приамурского и Приуссурийского краёв".

"Вот как описывает, — говорит Романов, — участвовавший в Амурской экспедиции Бошняк супругу начальника экспедиции Екатерину Ивановну Невельскую {Н. Бошняк, Экспедиция в Приамурском крае, "Морской сборник", 1859, № 2.}.

"После роскошных зал и гостиных недавней воспитаннице Смольного монастыря, со средствами и возможностью жить иначе, пришлось приютиться в трехкомнатном флигеле, разделивши его с семейством Орлова. Толпы грязных гиляков, тунгусов и ряд встреченных неприятностей не устрашили ее. Мы откровенно сознаемся, что многим обязаны её внимательной любезности ко всем, и прямо скажем, что её пример благодетельно действовал на тех, можно сказать, несчастливиц из жён нижних чинов, которых судьба забросила вместе с своими мужьями на горькую долю. Часто находясь в обществе Е. И. Невельской, мы никогда не слыхали от неё ни одной жалобы или упрёка; напротив, мы всегда замечали в ней спокойное и гордое сознание того горького, но высокого положения, которое предназначило ей провидение. Занятия по устройству нового хозяйства и книги прогоняли от неё скуку. Во всём обнаруживалась твердость её характера, привычка к занятиям и способность обходиться без балов и вечеров — способность, столь редко встречаемая в наше время!

"Наконец, поспел губернаторский дом (5 сажен длины и 3 сажени ширины), в пять конурок; наступила зима, а с ней вместе и те страшные пурги, в продолжение которых погибло несколько человек. Везде холод страшный, всё замело снегом, так что для прохода вынуждены были разгребать снежные коридоры, а в казарму иногда выход был только через чердак. И Е. И. Невельская проводила зиму одна, (все мы были в командировках), в комнатах с 5° тепла, и, дрожа от холода, продолжала оставаться с той же стоической твёрдостью убеждений. Наконец, наступил 1852 год. Неприсылка из Камчатки судов ставила нас в положение более чем отчаянное. Для грудных детей не было молока, больным не стало свежей пищи и несколько человек легло в могилу от цынги {Этот удар не миновал и семейства самого Невельского: страдания Екатерины Ивановны, происшедшие вследствие претерпеваемых ею лишений, имели пагубное влияние на здоровье её малолетней дочери; до сих пор на Петровской кошке существует могила младенца.}.

"И тут этот чудный женский инстинкт нашёлся, чтобы подать руку помощи страданиям. Единственная корова из хозяйства Г. И. Невельского, завезённая в 1851 году, снабжала молоком несчастных детей, а солонина явилась за столом начальника экспедиции. Всё, что было свежего, делилось пропорциональными частями, и опять ни одной жалобы а ни одного упрёка. В таких действиях, по моему мнению, заключаются главные заслуги Амурской экспедиции; они поддерживали дух покорности и терпения, без чего она должна была бы рушиться. Спросим теперь после этого очерка, многие ли бы мужчины согласились на подобную жизнь? Конечно, немногие. А ведь этой женщине было 19 лет. Скажут, может быть, что много таких примеров. Да, но всё-таки в местах более многолюдных и где не было таких лишений, которые предстояли для женщины в Амурском крае. Из всех этих обстоятельств Е. И. Невельская вышла победительницей, несмотря на то, что, конечно, нажила много врагов, как это обыкновенно бывает в наших захолустьях и закоулках".

Так окончила свою трудную и высокую миссию Амурская экспедиция, и таковы были последствия её деятельности. Теперь мне в заключение остается только изложить дальнейшие наши действия в Приамурском крае и окончательное утверждение как его, так и Приуссурийского бассейна за Россией, как окончательное следствие этой деятельности наших морских офицеров на отдалённом Востоке Отечества. Настоящую главу закончу списком личного состава экспедиции, действовавшей с 1850 по исход 1855 года:

В 1850 и 1851 годах Амурская экспедиция состояла:

Начальник: капитан 1-го ранга Г. И. Невельской, лейтенант Н. К. Бошняк и мичман Н. М. Чихачёв, прапорщики корпуса штурманов Д. И. Орлов и А. И. Воронин, командир транспорта «Охотск» лейтенант Гаврилов, прапорщик Семёнов, топограф Попов, доктор Орлов и приказчик Российско-Американской компании Березин. Нижних чинов, собственно в экспедиции, 26 человек и на транспорте 20 человек. Из женщин: супруга начальника экспедиции Е. И. Невельская, супруга Д. И. Орлова — Х. М. Орлова, жён нижних чинов 4.

В 1852 году:

Кроме Гаврилова все остальные; нижних чинов 56 человек и мичманы: Разградский и Петров.

В 1853 году:

Кроме Чихачёва и Семёнова все остальные и, сверх того, капитан-лейтенант Бачманов с супругой Елизаветой Осиповной, священник Гавриил Вениаминов с супругой Екатериной Ивановной, прапорщик Боуров, нижних чинов 70 человек и в Сахалинской экспедиции: майор Н. В. Буссе, лейтенант Н. В. Рудановский, нижних чинов 86 человек и приказчик Российско-Американской компании Самарин. Сверх этого в Императорской Гавани зимовал «Иртыш» под командой Гаврилова, и корабль Российско-Американской компании «Николай» под командой Клинковстрема, всего 76 человек и в Петровском — бот «Кадьяк» под командой Шарыпова с 15 человеками команды.

В 1854 и 1855 годах:

Все остальные, кроме упомянутых судов и команд с Сахалина, майора Буссе и приказчика. Сверх того поступили: лейтенант Я. И. Купреянов и лейтенант Н. В. Рудановский. Собственно в Амурской экспедиции было команды 86 человек и прикомандирована к ней команда фрегата «Паллада» с офицерами, сотня конной легкой артиллерии и сотня казаков.

Глава тридцатая. Последние месяцы в Приамурье. Назначение уполномоченных для переговоров о разграничении

Наше положение в исходе 1855 года. — Предложение Н. Н. Муравьёва о границе по Амуру. — Его распоряжения. — Подъём вверх по Амуру адмирала Е. В. Путятина на катере «Надежда». — Основание Кутомандского поста. — Несбывшиеся предположения. — Коммерческие корабли Северо-Американских Штатов: «Пальмето» и «Беринг». — Уничтожение в лимане корабля Российско-Американской компании. — Прибытие неприятельских судов в залив Де-Кастри. — Высадка неприятеля в этом заливе. — Донесение из Императорской Гавани. — Цель посылки туда Разградского. — Моё представление о том, что не следует затоплять фрегат «Паллада». — Переписка генерал-губернатора с маньчжурами. — М. С. Корсаков в Айгуни. — Лагерь в Де-Кастри. — Плавание вверх по Амуру. — Распоряжения Н. В. Буссе. — Выход из Николаевского фрегата «Аврора», корвета «Оливуца» и транспорта «Двина». — Транспорт «Иртыш». — Моё возвращение в Петербург. — Слухи в Петербурге о моих действиях. — Одобрительные слова государя. — Образование Приморской области. — Капитан 1-го ранга Козакевич назначается исправляющим должность военного губернатора Приморской области. — Посольство графа Е. В. Путятина. — Заселение левого берега Амура. — Плавание по Амуру графа Путятина и его поездка в Китай. — Цель высадки Рудановского на Сахалине в 1857 году. — Действия графа Путятина в Китае. — Переговоры о границе возлагаются на Н. Н. Муравьёва. — Сосредоточение наших войск на Амуре. — Предварительные распоряжения Н. Н. Муравьёва. — Назначение уполномоченных от китайского правительства.

Скопление большого количества войск и в особенности семейств камчатских жителей и служащих, происшедшее внезапно, сверх всякого ожидания и без предварительной подготовки, необходимой и не в такой дикой пустыне, какой представлялся тогда Приамурский край, но и в населённой местности должно бы было породить многие лишения, стеснения в помещении, недостаток во многих предметах продовольствия и необходимых принадлежностях быта. В Николаевском посту, имевшем к весне 1854 года помещения только на 30 человек, к осени того же года надобно было разместить более 800. В Мариинском посту к тому же времени помещения было только на 8 человек, а к осени надобно было разместить более 200 человек. В начале же лета 1855 года внезапно и неожиданно явилось в Николаевском до 5 000 душ, а в Мариинском до 2 000. Нужно было всех приютить, доставить всем средства к жизни, приготовить к зиме теплые помещения и всё делать тогда, когда неприятель блокировал нас со всех сторон и когда надобно было вводить все наши суда и иметь в готовности гребную флотилию и строить батареи. Сверх этого, несмотря на постоянные представления мои о необходимости иметь по Амуру посты для внутреннего сообщения с Маньчжурией и Забайкальем, они поставлены не были, и вследствие этого мы были совершенно отрезанными от мест, из которых могли восполнять наши недостатки в продовольствии и одежде. Смело можно сказать, что если бы Амурская экспедиция не приобрела такого влияния на гиляков, что они охотно доставляли нам в большом количестве рыбу и частью дичь, то, при таком внезапном огромном стечении людей количество болезней и смертность были бы гораздо большими, нежели то было в зиму с 1855 на 1856 год.

Генерал-губернатор, спускаясь в 1855 году по Амуру, 12 мая близ устья реки Кумары встретил четыре большие маньчжурские лодки, поднимавшиеся вверх по Амуру с несколькими чиновниками, отправленными маньчжурскими властями по распоряжению из Пекина в Забайкалье, к устью Горбицы, для совещания о разграничении. Генерал-губернатор предложил этим чиновникам прибыть в Мариинский пост, где во время переговоров выразил пожелание, чтобы река Амур была принята границей между Российской и Китайской империями {Этот факт ясно показывает, какое было тогда фальшивое убеждение о Приамурском крае, состоявшееся в противность доводам моим и постоянным стремлениям доказать, что без морского прибрежья и бассейна реки Уссури Амур не представляет для России значения.}. Китайские уполномоченные по обыкновению уклонились от этого предложения, ссылаясь в своих доводах на письмо нашего Сената, посланное в Пекин в 1853 году, в котором говорилось о горном хребте, идущем от вершины реки Горбицы. Генерал-губернатор, настаивая на своем предложении, объяснил, что он имеет на то повеление своего государя. Посольство отправилось обратно без всякого результата, с убеждением, что Н. Н. Муравьёв действует будто бы на Амуре самовольно, без согласия своего правительства. Это убеждение впоследствии и выражалось китайцами в их официальных бумагах и даже получило отражение в некоторых иностранных журналах.

В ожидании нападения неприятеля на залив Де-Кастри главнокомандующий Н. Н. Муравьёв, вместо предложенных мной сотни казаков, расположил в заливе Де-Кастри 500 человек пеших казаков под командой своего адъютанта, подполковника Сеславина; поэтому, разумеется, были весьма ослаблены наши средства к устройству надлежащих зимних помещений. Сеславин до исхода сентября напрасно ожидал в заливе Де-Кастри неприятеля, — последний туда не являлся. В сентябре Сеслакнн оставил в этом заливе часть казаков с двумя горными орудиями, сам же с остальными людьми возвратился в Мариинский пост.

Между тем адмирал Е. В. Путятин с капитаном 2-го ранга Посьетом на паровом катере «Надежда» в начале августа отправился вверх по Амуру в Забайкалье. Это было первое наше судно, поднимавшееся по реке Амуру. Плавание его совершалось медленно и сопряжено было с величайшими затруднениями и лишениями. Мы, как я выше сказал, не имели на Амуре постов, в которых пароход мог бы запасаться продовольствием и дровами, почему он был загружен и вынужден был иметь на буксире тяжелый баркас; дрова же для топлива рубил прямо с корня. Кроме этого вода в верховьях реки была необыкновенно низка и на реке обнаружилось много банок и мелей. Холода наступили весьма рано, так что, не доходя около 300 вёрст до Усть-Стрелочной станции, адмирал Е. В. Путятин встретил шугу (лед) и вынужден был, приковав пароход и баркас к скале, оставить их тут на зимовку, а сам со всеми своими спутниками с неимоверными лишениями и усилиями добрался пешком по берегу (в начале ноября) до Усть-Стрелочной станции, а оттуда через Иркутск проехал в С.-Петербург.

Пароход «Шилка», построенный летом 1855 года в Сретенске, спускаясь по реке Амуру, сел на мель близ Усть-Стрелки, около устья речки Кутоманды и остался тут зимовать, основав первый наш пост в верховье реки Амура — Кутомандский.

Вслед за адмиралом Е. В. Путятиным предполагали отправиться вверх по Амуру на пароходе «Аргунь» В. С. Завойко с капитаном Изыльметьевым и некоторыми другими офицерами фрегата «Аврора», а генерал-губернатор со мной и всем своим штабом хотел итти на шхуне «Восток» в Аян; но всем этим предположениям не суждено было осуществиться. Пароход «Аргунь», следуя из Николаевского в Мариинский пост, в тумане выскочил на лайду, и, несмотря на всевозможные усилия, стащить его не смогли. Он так и остался на нём зимовать, а все бывшие на нём пассажиры на шлюпках возвратились в Николаевское. Шхуна «Восток», по причине внезапно упавшей воды на баре протоки Кизи, не могла выйти на главный фарватер и осталась на зимовку в Мариинском посту, в котором уже решился было зимовать и генерал-губернатор; но, получив из Николаевского сведения о приходе туда из Северо-Американских Штатов коммерческого корабля «Пальмето» с различными запасами, генерал-губернатор со своим штабом и капитаном Изыльметьевым поздней осенью решился следовать на нём в Аян; я же с семейством и чиновником особых поручений при Н. Н. Муравьёве Анненковым остался зимовать в Мариинском посту.

Корабль «Пальмето» был первым коммерческим судном, вошедшим с юга в реку Амур. Этот корабль, вместе с кораблём Северо-Американских Штатов «Беринг», прибывшим в исходе сентября в залив Де-Кастри; был зафрахтован в Америке капитаном Козакевичем, который отправился туда из С.-Петербурга в конце 1854 года для закупки различных запасов, назначавшихся на реку Амур.

Корабль «Пальмето», следуя в Аян с упомянутыми лицами, благополучно избежал находившихся тогда в северной части лимана неприятельских крейсеров. Причина, побудившие неприятеля блокировать именно эти места, были таковы:

Один из кораблей Росеийско-Американской компании, идя из Аяна в Ситку, во избежание неприятельских крейсеров, спустился к лиману, но тут был замечен неприятельским фрегатом, который за ним и погнался. Корабль, сопровождаемый высланным из Николаевского подпоручиком Ворониным, успел войти на северный лиманский рейд, перешёл уже и бар северного фарватера, но здесь заштилел; между тем неприятель, не решившись следовать за ним в лиман, выслал свои гребные суда. Капитан корабля и Воронин, не имея никаких средств защищаться, зажгли корабль, а сами с командой (12 человек) под неприятельскими выстрелами достигли на шлюпках мыса Пуир. Таким образом, и этот корабль не достался в руки врага. Это обстоятельство вселило в неприятеле ещё большую уверенность, что вход в лиман Амура возможен только из Охотского моря, а потому он и усилил здесь своё наблюдение за нашими судами.

Прибывший в залив Де-Кастри в исходе сентября коммерческий корабль «Беринг» к началу октября разгрузился и был готов итти обратно; но в это время в залив вошли три неприятельские судна под начальством командора Эллиота, составлявшие, как оказалось впоследствии, авангард англо-французской эскадры, крейсировавшей в южной части Татарского пролива и около берегов Японии. Эта эскадра, желая отомстить за своё неудавшееся в прошлом 1854 году, нападение на Петропавловск и на находившиеся в нём наши военные суда, ранней весной 1855 года вошла в Авачинскую губу и, не найдя там ни судов, ни команд, кроме есаула Мартынова с несколькими жителями, сожгла пустые магазины и направилась к Курильской гряде по тому пути, по которому должна была следовать наша камчатская эскадра. Не встретив ни одного из наших судов этой эскадры, счастливо ускользнувших от его бдительности, неприятель стал крейсировать около берегов Японии и у южной части Татарского пролива, отрядив два судна к заливу Де-Кастри, которые, как мы выше видели, и пришли в него 9 мая. Суда эти, открыв нас, поспешили дать знать об этом своему адмиралу, крейсировавшему, как сейчас сказано, у берегов Японии, а наша эскадра в это время вошла в лиман. Неприятель, придя во второй раз, не нашел наших судов в заливе Де-Кастри и, уверенный, что Сахалин — полуостров и что вход в лиман с юга невозможен, решил, что суда наши из залива ушли к югу и скрываются где-либо у побережья Татарского пролива или Охотского моря, и всё лето и осень блокировал их берега, отыскивая эти корабли. В исходе сентября, не встретив ни одного из судов, он отрядил три судна под командой командора Эллиота в залив Де-Кастри с целью добыть сведения, куда именно ушла наша камчатская эскадра. Эллиот, придя в Де-Кастри в начале октября и увидев, что там расположен наш отряд, хотел захватить кого-либо в плен, чтобы узнать, куда скрылись наши суда; для этого он решился сделать высадку (около 200 человек). После усиленной бомбардировки десант пристал к берегу, но казаки наши в числе 70 человек, под командой есаула Пузана, с двумя горными орудиями, под командой капитана Кузьменко и мичмана Ельчанинова, давши пристать к берегу неприятельскому десанту, из леса открыли по нему сильный огонь из орудий и ружей, так что неприятель со значительными потерями должен был немедленно возвратиться на свои суда, потеряв пять человек убитыми и до 20 человек ранеными; с нашей стороны было ранено три нижних чина. После этого он расположился в Де-Кастри, полагая, что суда наши поздней осенью придут туда на зимовку. Между тем Пузан дал знать о появлении неприятеля в Мариинский пост. Сеславин, получив эти сведения, сейчас же выступил с остальными казаками (до 450 человек), а за ним туда же последовал и подполковник Назимов с 14-м батальоном; таким образом, в половине октября в заливе Де-Кастри собралось до 1 500 человек войска. С 9 или 10 часов утра до часа пополудни неприятель ежедневно бомбардировал нас, но никакого вреда ни войскам, ни строениям нашим не приносил; лесу, правда, повалил довольно. Простояв здесь до исхода октября, он ушёл к югу, а за ним и войска наши по льду озера Кизи возвратились обратно в Мариинский пост.

Так кончилась навигация 1855 года. Неприятель, блокируя берега Татарского пролива, тщетно искал наши суда; он не открыл даже и Императорской Гавани, в которой спокойно простоял блокшив фрегата «Паллада». Эта гавань так замаскирована берегом, что надобно знать очень хорошо её положение, чтобы войти в неё. На всех картах того времени весь берег Татарского пролива показан прямым и скалистым.

Я с семейством, как частный уже человек, расположился в двух сырых комнатах, уделённых мне подполковником Назимовым; камчатский губернатор Завойко оставлен был начальником края, а адъютант генерал-губернатора Сеславин — начальником супохутного войска, зимовавшего в Мариинском посту.

Начальник Константиновского поста в Императорской Гавани подпоручик Кузнецов, не зная, что начальство в крае перешло уже к Завойко, в письме от 25 ноября (посланном с гиляками) сообщил мне, что Императорская Гавань покрылась льдом, что неприятель не показывался, что вся команда здорова и провианта имеется на 10 месяцев, кроме некоторых вещей продовольствия, которые и просил меня прислать ему. В то время, когда я получил от Кузнецова это донесение, в Мариинский пост прибыл мичман Разградский, которого контр-адмирал Завойко командировал в Императорскую Гавань с тем, чтобы затопить там фрегат «Паллада», а команду с Кузнецовым возвратить в Николаевское. Я на время задержал Разградского в Мариинском посту, впредь до ответа от Завойко, которому, препровождая донесение Кузнецова, писал: "…В уничтожении фрегата «Паллада» не предстоит ныне ни малейшей крайности, потому что до вскрытия Императорской Гавани, до мая месяца 1856 года, может последовать перемирие и даже мир, а потому нужно только доставить туда просимые Кузнецовым продовольственные запасы, что весьма легко сделать по пути, идущем в Императорскую Гавань из селения Хунгари, и подтвердить Кузнецову, в случае если мира не последует и неприятель войдет с целью завладеть фрегатом, действовать в точности согласно данным ему инструкциям, то-есть взорвать фрегат, а самому с людьми отступить в лес по направлению к Хунгари. Подобное действие будет иметь гораздо большее влияние на неприятеля в нашу пользу, чем затопление без всякой еще крайности фрегата, который может быть выведен из гавани, в случае наступления мира с весной 1856 года…".

На это предложение камчатский губернатор контр-адмирал Завойко от 16 декабря 1855 года отвечал мне, что, ввиду данных ему приказаний, он не может принять подобное моё предложение, как противоречащее этим приказаниям, на свою ответственность, а потому он строго приказывает Разградскому немедленно отправиться в Императорскую Гавань и затопить там фрегат «Паллада». Вследствие этого Разградский, следуя в Императорскую Гавань через селение Хунгари, прибыл туда 17 января 1856 года, то-есть в 16 дней; он затопил у Константиновского поста фрегат «Паллада» и, забрав бывшую в этом посте с Кузнецовым команду (14 человек), 20 марта тем же путём возвратился в Николаевский пост. Таким образом, Константиновский пост существовал с 1 августа 1853 года по 1 марта 1856 года¹⁸⁸.

Между тем в начале 1856 года генерал-губернатор Муравьёв прибыл в С.-Петербург, куда в это время амбани {То-есть губернаторы.} гиринский и сахалинский с ургинским ваном Вейдзье прислали от себя лист нашему Сенату. В нём они сообщали, что генерал-губернатор сделал такие предложения (в Мариинске), которые они не смеют показать своему правительству, а между тем русские плавают по реке Амуру, строят там города и прочее. Этот лист был передан на рассмотрение Особого комитета, который постановил предоставить генерал-губернатору Муравьёву послать ответ от себя. Вследствие этого Н. Н. Муравьёв сообщил им, что, имея право распечатывать листы к Сенату, он прочёл их объяснение и в свою очередь также не решается показать их Сенату. Этот ответ ещё более утвердил китайцев во мнении, что генерал Муравьёв действует самовольно.

Ранней весной 26 апреля 1856 года полковник Корсаков, спустившись по рекам Шилке и Амуру до оставленного графом Путятиным парохода «Надежда», пошёл на нем в Айгунь, где и объявил амбаню (губернатору), что нынешним летом по Амуру будут спускаться суда и что по берегам реки будут оставаться наши посты для обеспечения возвращающихся с низовьев реки войск и сообщения между низовьями и Забайкальем {Итак, признали наконец, что поставить посты по реке Амуру было необходимо, между тем как представление мое в 1855 году об этом считали утопическим и напрасным.}.

Между тем Сеславин в начале апреля, перед открытием навигации в заливе Де-Кастри, выступил туда с казаками (500 человек) из Мариинского поста и расположился в заливе лагерем в том предположении, что неприятель возьмёт этот залив и укрепится в нём. С открытием навигации я и Завойко с нашими семействами на баржах отправились вверх по Амуру; я вышел из Мариинского поста 15 мая, а вслед за мной из Николаевского поплыл и В. С. Завойко. В то же время шхуна «Восток» отправилась также вверх по реке Амуру до устья Уссури. Не доходя 200 вёрст до этого места, ко мне на баржу прибыл со шхуны «Восток» на туземной лодке Ф. А. Анненков и сообщил, что капитан-лейтенант Н. М. Чихачёв, спускаясь из Забайкалья с 10 лодками, встретился у мыса Доли со шхуной и объявил о заключении мира с западными державами. Он сказал, что подниматься по реке без паровых средств, по случаю быстрых течений у мысов и в некоторых протоках, в особенности в щеках Хингана, опасно и медленно, что пароход «Шилка», который должен бы был отправиться из Сретенска вниз по Амуру нам навстречу, не готов и вряд ли пойдет в нынешнюю навигацию и что поэтому мне и Завойко гораздо лучше возвратиться обратно и следовать в Иркутск через Аян. Вследствие этого мы с Завойко пересели на шхуну «Восток» и поплыли в Николаевское, куда и прибыли 20 июня. Между тем 22 мая Чихачёв дал знать о заключении мира Сеславину в залив Де-Кастри, о чём тот, в свой очередь, сообщил пришедшему в Де-Кастри командиру английского фрегата «Pique». Фрегат этот пришел в Де-Кастри 21 мая, чтобы удостовериться, нет ли там какого-либо судна из нашей эскадры, и вместе с тем узнать, не заключён ли мир, так как о начавшихся мирных переговорах они уже имели сведения. Командир фрегата сообщил, что 19 мая он заходил в Императорскую Гавань, о существовании которой случайно узнал зимой с 1855 по 1856 год от бывших у нас в 1855 году американских судов {Таким образом, неприятель нашел Императорскую Гавань по получении сведений об её существования от бывших у нас американцев, и входил туда же после заключения мира. Это обстоятельство весьма важно в том отношении, что оно фактически доказало справедливость моих действий к предложений. Если бы в устьях рек Уссури и Хунгари были поставлены наши посты, то тогда о заключении мира в Императорской Гавани знали бы прежде неприятеля, и фрегат «Паллада» был бы сохранён.}. Командир английского фрегата, кроме того, рассказывал, что французский фрегат, блокируя берега Татарского пролива в лето 1855 года, описал открытую в 1854 году адмиралом Е. В. Путятиным гавань Посьета и назвал ее заливом Императора Наполеона III, гавань же императора Николая I командир фрегата «Pique» назвал заливом Барракута. По получении сведения о заключении мира полковник Сеславин с своими войсками возвратился из Де-Кастри в Мариинский пост и, вследствие распоряжения генерал-губернатора, начал готовиться с этими войсками к возвращению вверх по Амуру, обратно в Забайкалье; 14-й линейный батальон был оставлен в Мариинском посту.

С открытием навигации по Амуру отправился вниз из Забайкалья третий амурский рейс под начальством состоявшего для особых поручений при генерал-губернаторе подполковника Н. В. Буссе; в этом рейсе находилось 110 различного рода лодок, барок и плотов. Передовым отрядом рейса командовал Н. М. Чихачёв. Подполковник Н. В. Буссе, спускаясь по реке Амуру, в видах обеспечения предстоящего подъёма вверх по реке наших войск, поставил только три поста на левом берегу Амура: Кумарский (против устья реки Кумары), Зейский (близ устья реки Зеи) и Хинганский (при входе в Малый Хинган). Такое число и распределение постов не отвечало ни огромному пространству течения реки, ни её характеру. Подъём по Амуру особенно труден на участке ниже устья реки Уссури. Здесь множество извилистых и быстрых проток, по которым, медленно продвигаясь вперед, неминуемо должны были следовать наши гребные суда с войсками, дабы избежать ещё худшего — сулоев и весьма быстрых течений около скалистых мысов на фарватере. Поэтому на указанном пространстве крайне было бы необходимо поставить по крайней мере два поста: один в устье Хунгари, а другой в устье Уссури. Плавание от Уссури до Хингана по причине извилистых и быстрых проток затруднительно и медленно, а плавание в так называемых щеках, то-есть в том месте, где река прорывает Хинганский¹⁸⁹ хребет, из-за быстрого течения скалистых берегов очень трудно; поэтому между устьями рек Уссури и Сунгари следовало бы поставить пост, а другой такой же около входа в Хинган. Итак, кроме указанных постов, надобно бы было поставить ещё четыре и все семь обеспечить продовольствием по крайней мере на семь дней для 500 человек. Тогда бы подъём наших войск на легких гребных судах, на которых они не имели возможности взять продовольствия более как на неделю, был бы совершенно безопасен, и люди не были бы поставлены в такое гибельное положение, в каком они очутились по милости Буссе: значительная часть из них умерла с голода. Сеславин на легких гребных судах, приобретённых большей частью у гиляков, выступил с войсками из Мариинского поста в исходе июля двумя отрядами. Вследствие вышеуказанных обстоятельств, препятствовавших плаванию, они поднимались весьма медленно и с большими затруднениями. Далеко еще не достигнув расставленных Буссе постов, они издержали все свои запасы и принуждены были питаться кореньями, ягодами и варить даже кожу с обуви. Положение их было ужасное, но оно становилось ещё грустнее, когда, достигнув наконец поста, они находили там самое ничтожное количество провианта. Ставивший пост не сообразил даже и того, что плыть против течения по неизвестной еще реке на гребном судне — не значит ехать или итти по известному тракту; рассчитывая пройти известное расстояние по реке, против течения, в один день, необходимо брать запаса на три или четыре дня, ибо здесь можно постоянно ожидать различных случайностей, которые могут замедлить плавание.

Этот факт наглядно показал всю неосновательность или близорукость тех мнений, какие представляли эти господа генерал-губернатору против моих настояний об учреждении постов в устьях рек Хунгари, Уссури, Сунгари, Буреи и в Хинганском хребте в устье Зеи и снабжении их достаточным количеством провианта, вполне могущим обеспечить следование наших войск. Я часто говорил, что без этих распоряжений мы останемся отрезанными в низовьях Амура, и что подъём людей, особенно в значительных массах и без паровых средств, может быть гибельным, но, к сожалению, мне тогда не верили.

В это же время капитан 2-го ранга С. С. Лесовский, принявший от В. С. Завойко начальствование, со свойственными ему энергией, распорядительностью и полным знанием морского дела, начал готовить к дальнему плаванию (в Кронштадт) зимовавшие около Николаевского, в протоке Пальво¹⁹⁰, наши суда: фрегат «Аврора», корвет «Оливуца» и транспорт «Двина». Вначале сентября эскадра эта была уже готова и, выйдя благополучно из реки и лимана в Татарский пролив, отправлялась по назначению. Я с В. С. Завойко и с полковником Назимовым, с нашими семействами на транспорте «Иртыш» в начале июля пошли в Аян.

Из Аяна в начале августа мы все верхами достигли Маи (дети сидели в корзинках по обеим сторонам лошадей), то-есть проехали 240 вёрст (256 км) и затем, следуя в лодках по рекам: Мае, Алдану и Лене, в начале сентября пришли в Якутск, а оттуда к исходу сентября прибыли в Иркутск, совершив таким образом до Иркутска более 4 000 вёрст (4 200 км). Оставив своё семейство в Красноярске (до зимнего пути) у сестры моей жены А. И. Мазарович, муж которой командовал тогда казачьим красноярским полком, я отправился в С.-Петербург, куда и прибыл в исходе октября.

Со слов генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича и управляющего тогда Морским министерством адмирала Ф. П. Врангеля я узнал, что в С.-Петербурге распространились слухи, будто бы суда наши — фрегат «Аврора», корвет «Оливуца» и транспорт «Двина», вследствие мелководья на баре Амура, не могут выйти из реки, что донесения мои относительно состояния этого бара ложны и, наконец, что будто бы я виновен в том, что фрегат «Паллада» не ввели в реку и утопили в Императорской Гавани. Этот слух был настолько распространен, что даже государь Александр Николаевич, которому я представлялся, несмотря на высокомилостивые слова, что Россия никогда не забудет моих заслуг, всё же заметил мне, что река Амур мелка и не годится для плавания, На это я отвечал его величеству, генерал-адмиралу и, наконец, управлявшему Морским министерством адмиралу Ф. П. Врангелю, что слух этот ошибочен, река Амур судоходна, плавание по ней возможно, и суда наши благополучно выйдут из реки и лимана, о чем вероятно весьма скоро получится донесение; что же касается фрегата «Паллада», то официальные донесения и представления мои, начиная с 1852 года, ясно показывают, что я со своей стороны делал все, чтобы ни того, ни другого не могло случиться, и если бы на них обратили должное внимание, то наверно бы этого и не произошло.

Вскоре после того, именно в начале декабря, прибыл в Петербург курьером капитан-лейтенант Чихачёв с известием о благополучном выходе в Татарский пролив нашей эскадры из Амура. Получив это известие, я счёл необходимым поздравить с этим событием генерал-адмирала и управляющего Морским министерством Ф. П. Врангеля, и при том выразился, что после этого факта я надеюсь, что затеянные против меня интриги прекратятся и будет признано, что донесения мои были вполне справедливы.

Весной 1856 года на пароходе «Надежда» спустился в Николаевский пост капитан 1-го ранга Козакевич, назначенный вместо В. С. Завойко камчатским губернатором. Вскоре после того прибыли в Николаевское из Америки пароход «Америка», заказанный там Казакевичем в 1854 году, и два коммерческих судна — «Беринг» с грузом различных товаров и «Европа» с механической мастерской и двумя маленькими речными пароходами: «Амур» и «Лена». Осенью того же года между Николаевским и Мариинским были построены почтовые станции; на каждой из них было по четыре казацкие и по четыре крестьянские лошади.

В конце 1856 года была утверждена Приморская область Восточной Сибири, в состав которой вошли прежняя Камчатская область, Удский и Приамурский края; местопребыванием военного губернатора этой области был назначен Николаевский пост, переименованный в город Николаевск-на-Амуре. Вместо прежней камчатской флотилии была высочайше утверждена сибирская флотилия на Восточном океане. Исправляющий должность камчатского губернатора капитан 1-го ранга Козакевич был переименован в военные губернаторы Приморской области Восточной Сибири и в командиры сибирской флотилии и портов Восточного океана. Таким образом, учреждением этой области официально признавалась зависимость устья реки Амур от России, и Нижнеамурский край официально присоединился к русским владениям в Азии.

В то же время, то-есть в конце 1856 года; после отъезда Н. Н. Муравьёва из С.-Петербурга в Сибирь, посланником в Китай был назначен адмирал граф Е. В. Путятин {За действия Е. В. Путятина в Японии ему была даровано графское достоинство и 3 000 рублей пенсиона.} (по случаю, как было сказано в извещении об этом Пекинскому трибуналу, особенных обстоятельств, возникших между Россией и Китаем). Граф Путятин в начале 1857 года прибыл в Кяхту, откуда послал ноту китайскому правительству, требуя пропуска в Пекин. Китайцы медлили с ответом до мая и после отъезда графа Путятина из Кяхты прислали ему в Селенгинск уведомление, в котором сообщалось, что у них нет никаких особо важных дел, с Россией, для которых стоило бы такой высокой особе, как посланник, предпринимать трудный и далёкий путь в Пекин. Граф Путятин отправил китайцам соответствовавший их уведомлению ответ и продолжал путь по Забайкалью на Шилкинский завод, откуда вместе с генерал-губернатором поплыл по Амуру. В Айгуни, принимая поздравление амбаня с приездом, граф Путятин спросил его, не получены ли на имя его какие-либо бумаги из Пекина, и, узнав, что нет, продолжал путь далее к устью реки Амура. Генерал-губернатор возвратился в Зейский пост и здесь остался ожидать прихода войск и переселенцев, назначенных на реку Амур. В начале 1857 года императором было утверждено заселение левого берега Амура; поэтому весной переселенцы Амурского конного казачьего полка были двинуты вниз по Амуру и под личным наблюдением генерал-губернатора заняли его левый берег от Усть-Стрелки до щёк Малого Хингана. Кроме того в устье Зеи стали лагерем 13-й линейный батальон и дивизион легкой батареи. В навигацию 1857 года в Николаевск пришло семь иностранных кораблей: «Беринг» и "Messenger Bird" из Бостона, шхуны «Люиз-Перо» и «Камчадал» из Сан-Франциско, барк "Baru nam" и шхуна «General-purse» из Гонгконга и барк «Оскар» из Гамбурга. В эту же навигацию в первый раз из низовьев Амура на пароходах «Амур» и «Лена» в Забайкалье было доставлено незначительное количество товаров.

Между тем граф Путятин близ селения Михайловского был встречен контр-адмиралом Козакевичем на пароходе «Надежда» и вместе с ним продолжал плавание до Николаевска. Пробыв здесь несколько дней в ожидании парохода «Америка», отводившего транспорт «Байкал» в залив Де-Кастри, а «Иртыш» в Императорскую Гавань (для возобновления нашего Константиновского поста) {Это последнее обстоятельство весьма важно в том отношении, что тогда уже начали убеждаться в справедливости моих представлений, что нам отнюдь не следует ограничиваться левым берегом Амура и непременно иметь за собой бассейн реки Уссури с его побережьем до корейской границы.}, граф Путятин, на том же пароходе, в сопровождении тендера «Камчадал», направился к берегам Китая. 14 июля он открыл залив Ольги и, отправив оттуда тендер «Камчадал» с лейтенантом Рудановским на остров Сахалин, проследовал далее в корейский порт Гамильтон. Тендер «Камчадал» подойдя к селению Кусунай (48° северной широты) и высадив здесь на шлюпках с 15 человеками лейтенанта Рудановского, возвратился в Николаевск. Рудановский поставил в устье Кусуная пост и затем, отправившись на шлюпках вдоль западного берега Сахалина, поздней осенью прибыл в Николаевск.

Между тем граф Е. В. Путятин из порта Гамильтон пошёл в Печитлийский залив и 24 июля достиг реки Пей-хо, вошёл здесь в сношение с китайскими властями, которые после различных отговорок 12 августа приняли от него пакет с обещанием доставить ответ в Печили. После этого пароходо-корвет «Америка» отправился в Шанхай за бумагами, ожидавшимися из России, и оттуда вернулся в Печили, где 4 сентября Е. В. Путятин получил подобный же первому неудовлетворительный ответ от китайского правительства. В то же время из Пекина было послано письмо нашему Сенату, в котором китайцы жаловались, что Е. В. Путятин, несмотря на дружеское их отношение к России, решился, вопреки трактатам, проникнуть в Печили, закрытый для европейцев. В письме говорилось, что, несмотря на то, что более подходящим местом для переговоров является Кяхта, китайское правительство тем не менее выслало своих чиновников в Печили, но граф, передав свои требования, ушёл за ответом в Шанхай. Рассматривать вопрос об Амуре в Шанхае, по мнению китайцев, было неудобно, ибо для этого у них на Амуре есть уполномоченный, главнокомандующий войсками в Маньчжурии, к которому и следует обращаться для переговоров по этому предмету, а поэтому китайское правительство и просит отозвать графа Путятина из Шанхая. Лист этот с донесением от графа Путятина о его неудавшейся попытке проникнуть в Пекин через Печили и об открытии переговоров в Шанхае были получены в С.-Петербурге в конце 1857 года, во время пребывания там Н. Н. Муравьева.

Вследствие этих донесений графа Путятина и письма от китайского правительства было решено: предоставить ему, не касаясь вопроса об Амуре, домогаться от китайцев только тех преимуществ для России, какие получат другие нации. Это распоряжение было послано графу Путятину через Суэц в Шанхай с особым курьером — адъютантом генерал-губернатора Н. Н. Муравьёва — подполковником Мартыновым. Переговоры же о границе нашей с Китаем на востоке решено было возложить на генерал-губернатора Муравьёва, о чем и было уведомлено китайское правительство. По этому случаю Пекинскому трибуналу внешних сношений был послан лист, в котором указывалось, что все действия русских на реке Амуре производятся с утверждения высшего русского правительства и что сам генерал-губернатор был вызван в Петербург государем и получил лично от него приказания. Поэтому, если китайское правительство желает покончить с Амурским вопросом, то может обращаться к генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьёву, как к уполномоченному.

Китайское правительство, усматривая, что мы основанием наших постов в низовьях Амура и на побережье Приамурского края сознали, наконец, наши права на него и видя, что, начиная основывать военные поселения по берегам реки, мы принимаем уже решительные меры к прочному водворению в этом крае и не желаем делать ни уступок, ни замедлений, прислало сказать, что "из возникших недоразумений не приходится ему разрывать с нами двухсотлетнюю дружбу".

Генерал-губернатор, вернувшись в Иркутск из С.-Петербурга в конце февраля 1858 года, послал в Ургу кяхтинского пограничного комиссара для подробнейшего объяснения с китайскими властями в духе упомянутого листа Сената. В отношении же поселений на левом берегу Амура Николай Николаевич велел предупредить ургинских правителей, что этот берег, а равно и берега Уссури будут заселяться наступающим летом {Факт заселения берегов Уссури весьма знаменателен тем, что высшее правительство и генерал-губернатор Муравьёв признали, наконец, всю важность и необходимость для России Приуссурийского края, то-есть согласились с основательностью моих постоянных об этом представлений и постоянных, как мы видели, отчаянных и ревностных стремлений и действий Амурской экспедиции, которой одной, можно сказать, Россия и обязана приобретением этого края.}, что эти действия ничего враждебного по отношению к Китаю не содержат, а, напротив, клонятся к общей пользе обоих государств.

В то же время генерал-губернатор отправил из Иркутска к устью Зеи чиновника Кочетова, поручив ему, между прочим, когда, тот будет в Айгуни, на вопрос амбаня (губернатора) о том, где Муравьёв, отвечать, что Н. Н. Муравьёв прибудет на Амур, как только откроется навигация, но что не может долго останавливаться в нашем посту в устье Зеи; ибо должен спешить в Николаевск, и что если они желают с ним переговорить, то это удобнее сделать при его возвращении из Николаевска. Предупреждение это Н. Н. Муравьёв счёл необходимом сделать, во-первых, в надежде получить в Николаевске известие от графа Путятина, а во-вторых, чтобы показать китайцам, что с его стороны нет особенного стремления к ведению с ними переговоров, ибо он и сам очень хорошо понимал, где должна итти наша граница, и обставлял ее уже постами. Одним словом, Муравьёв решился действовать в духе Амурской экспедиции.

Николай Николаевич, переехав в апреле по льду через Байкал, продолжал дальнейший путь до Сретенска. Оттуда в сопровождении архиепископа Иннокентия 26 апреля он во время ледохода поплыл по Амуру на особых баржах с двумя вооружёнными катерами. Не доходя устья Зеи, в станице Бибикова, Н. Н. Муравьёв был встречен чиновником из Айгуни, который просил его подождать некоторое время приезда цицикарского главнокомандующего (дзянь-дзюня), назначенного уполномоченным при переговорах о разграничении. 5 мая генерал Муравьёв прибыл в Усть-Зейскую станицу, куда на другой день приехал айгунский амбань (губернатор) Дзираминта; он сообщил, что цицикарский главнокомандующий и уполномоченный уже прибыл из Цицикара в Айгунь и просит генерала хотя бы на несколько дней отсрочить свое плавание, чтобы иметь возможность переговорить с ним о разграничения. Это дело, по его словам, крайне заботит их правительство. При этом амбань намекнул генерал-губернатору, что он во всём успеет и всё сделает. В заключение амбань просил назначить местом для переговоров город Айгунь и приглашал туда Николая Николаевича к себе на обед. Генерал-губернатор согласился как на то, так и на другое, тем более, что амбань посещал его уже два раза.

Глава тридцать первая. Подписание Айгунского и Тяньцзинского трактатов. Краткое обозрение результатов работ экспедиции

Основание города Благовещенска. — Первое свидание генерал-губернатора с китайскими уполномоченными в Айгуни. — Предложение генерал-губернатора. — Проект договора. — Ультиматум. — Айгунский трактат 16 мая 1858 года. — Подписание и размен трактата. — Письмо от Н. Н. Муравьёва. — Приказ генерал-губернатора от 18 мая 1858 года. — Плавание Н. Н. Муравьёва и прибытие в Николаевск. — Состояние Николаевска в 1858 году. — Основание Софийска. — Плавание по реке Сунгари. — Айгунский амбань посещает генерал-губернатора в Благовещенске. — Цель этого посещения. — Ответ Н. Н. Муравьёва на статьи дзянь-дзюня. — Тяньцзинский трактат. — Ратификация Айгунского трактата. — Путешествие Мартынова из Тянь-цзиня в Петербург. — Награды. — Краткое обозрение деятельности морских офицеров в Приамурском крае.

Девятого мая 1858 года в Усть-Зейской станице архиепископом Иннокентием заложен был храм во имя Благовещения, а сама станица переименована в город Благовещенск. На другой день генерал-губернатор на своем катере в сопровождении, двух вооруженных катеров отправился в Айгунь на обед к амбаню Маньчжуры еще заранее просили позволения принять Н. Н. Муравьёва с подобающими высокому сановнику почестями и салютом, на что тот изъявил своё согласие. Поэтому, при вступлении генерала на берег, в стороне показался дым и послышался слабый треск; пушек, как видно, у них не было, но, судя по звуку, можно предполагать, что это было маленькие мортирки, подобные имевшимся в Маймачене. Наши вооружённые катера отвечали им выстрелами из своих орудий, громкий звук которых озадачил и, как впоследствии оказалось, не понравился маньчжурам. Генерал-губернатора посадили вместе со статским советником Перовским в парадную одноколку амбаня, свите же предложили приготовленных на берегу верховых лошадей, и таким порядком все в парадной форме проследовали через город и крепость при большом стечении народа. Амбань встретил генерал-губернатора как почетного гостя у одних из наружных ворот, ведущих во внутренние дворы его дома. Введя в комнату, он указал ему на сидевшего там дзянь-дзюня, главнокомандующего амурскими силами, князя И-Шан, родственника царствующего богдохана. Генерал-губернатора посадили в той же комнате, вместе с дипломатическим чиновником Перовским, обер-квартирмейстером полковником Будоговским, переводчиком маньчжурского языка Шишмарёвым и заведывавшим путевой канцелярией Генерал-губернатора Карповым; с ними поместились дзянь-дзюнь И-Шан и амбань Дзираминга. Секретарь маньчжуров ротный командир Айжиндай стоял за столом. Остальные члены свиты генерал-губернатора {Свиту эту составляли: пристав духовной нашей миссии в Пекине П. Н. Перовский, Генерального штаба подполковник К. Ф. Будоговский, секретарь по дипломатической части Е. К. Бютцов, переводчик маньчжурского языка Я. П. Шишмарёв, чиновники особых поручений генерал-губернатора Восточной Сибири: коллежский асессор Д. Н. Гурьев, коллежский асессор П. В. Корчевский, коллежский секретарь Карпов и адъютант артиллерии поручик М. И. Котдубацкий.} поместились в другой комнате, служащей сенями для двух половин дома, и были угощаемы сидевшими вместе с ними маньчжурскими штаб-офицерами с синими прозрачными шариками на шапках.

Началось угощение, состоявшее из чая и разных сухих сластей, поставленных на столе в нескольких блюдечках; потом подавали жареную баранину и жареного поросенка, нарезанных мелкими кусочками, которые пришлось класть в рот по-маньчжурски — двумя палочками и, в заключение, подали жидкость наподобие супа, с клещевинным маслом. Во время обеда неоднократно подавали теплую рисовую водку (мангалу) в крошечных фарфоровых чашечках, а генералу в серебряной, с соблюдением строго чинопочитания, то-есть начиная всегда с генерала, потом подносили Перовскому и тем, которые или по своей тучности или по своей презентабельности казались им старше других. Обед прошёл весьма весело: говорили любезности, сообщали друг другу новости, но о главном деле ни слова. После обеда князь И-Шан предложил Н. Н. Муравьёву переговорить о деле, но Муравьёв отклонил это, говоря, что сегодня будем пировать, а все дела отложим до завтра. Этим генерал, между прочим, хотел показать маньчжурам, что он не слишком дорожит и вовсе не торопится вести с ними переговоры. Обед кончился в 7-м часу вечера, после чего генерал-губернатор и его свита отправились на катере и вместе с вооружёнными катерами перешли к противоположному берегу, где стали на якорь у песчаного острова.

На другой день, 11 мая, генерал-губернатор со своим штабом, в парадной форме, перешёл на катере к противоположному берегу. Та же одноколка и верховые лошади ожидали их в Айгуни, но на этот раз Н. Н. Муравьёв отправился верхом со своей свитой в дом амбаня, где И-Шан ожидал его к 10 часам утра. Предварительно было условлено, чтобы при переговорах присутствовали с обеих сторон только необходимые лица: с китайской стороны князь И-Шан, амбань и Айжиндай; с нашей: генерал-губернатор, Петровский и переводчик Шишмарёв. Но в первое же заседание потребовали с картами Будоговского. Все эти лица поместились в той же комнате, в которой накануне обедали, таким образом, что налево от входа на широких нарах сидели по обеим сторонам стола И-Шан и направо от него амбань, а направо от входа, на таких же нарах генерал-губернатор, справа от него Перовский, а слева Будоговский (когда его потребовали). Переводчик Шишмарёв и секретарь Айжиндай стояли по бокам, каждый у стола своей стороны. Сначала генерал-губернатор изложил с исторической последовательностью наши действия на Амуре, причины и цель этих действий, клонящихся к пользе обоих государств, и потом указал, что для пользы обоих государств необходимо определить границу между ними по рекам Амуру и Уссури, так как она представляет удобнейшую естественную черту между обоими государствами.

По окончании всего изложенного Н. Н. Муравьёв представил князю И-Шану заблаговременно вычерченный на бумаге проект пограничной черты по Амуру, Уссури (с верхними притоками её) и по реке Тумень-Ула, до моря. Чтобы лучше объяснить маньчжурам направление этой черты, он и потребовал из другой комнаты Будоговского с картой.

Затем генерал-губернатор предъявил свое полномочие, написанное на русском и маньчжурском языках, где сообщалось, что ему, генерал-губернатору Восточной Сибири, русским правительством поручалось вести переговоры с Китаем как о разграничении, так равно и о всех делах, которые, по его мнению, могут клониться к взаимным пользам обоих государств.

Генерал-губернатор предложил обсудить все его предложения о границах, обещал прислать на бумаге проект договора и сказал, что вероятно дзянь-дзюнь утомлен продолжительными прениями (ибо было уже 3 часа после полудня) и, может быть, привык в это время обедать. Поэтому он просил посетить его и назначил 4 часа пополудни для новой встречи.

Так кончилось первое заседание 11 мая. Все переговоры велись на маньчжурском языке. Несмотря на то, что дзянь-дзюнь был истый маньчжур и родственник богдохана, он, повидимому, лучше знал придворный китайский язык, нежели свой родной маньчжурский. Поэтому речь генерал-губернатора к дзянь-дзюню Шишмарёв переводил амбаню по-маньчжурски, а тот передавал её дзянь-дзюню по-китайски. Когда же генерал-губернатор адресовался к амбаню, то слова Шишмарёва на маньчжурском языке передавались амбаню особым переводчиком по-китайски.

Около 4 часов стали подвигаться к катеру генерал-губернатора две огромные джонки, назначавшиеся, по словам маньчжурских чиновников для переезда дзянь-дзюня. Их поставили по сторонам катера, но Николай Николаевич послал Шишмарёва просить дзянь-дзюня приехать на вельботе. Ровно в 4 часа показалось огромное шествие дзянь-дзюня из города с огромной свитой, предшествуемой двумя оруженосцами впереди. На катер генерал-губернатора были приглашены дзянь-дзюнь, амбань, Айжиндай, личный секретарь дзянь-дзюня, его прислужник с трубкой и два оруженосца. Угощение состояло из чая, сластей, мадеры, шампанского и ликёра. Хор трубачей Иркутского конного полка играл на берегу в близком расстоянии от катера. Музыка, повидимому, очень нравилась дзянь-дзюню, особенно веселые мотивы русских плясовых песен, которые, по его желанию, повторялись несколько раз. Таким образом, время шло незаметно между веселым разговором и обильным угощением. На другой день, 12 мая, отправили с Перовским и Шишмарёвьтм проект договора, состоявший из пяти пунктов.

В первом определялась точная граница между Россией и Маньчжурией, именно от слияния рек Шилки и Аргуни по Амуру до устья реки Уссури, потом вверх по этой реке и по верхним её притокам до водораздельного хребта; отсюда на верхние притоки реки Тумень-Улы и по ней до моря;

во втором назначалось свободное плавание по всем рекам, составляющим границу;

в третьем дозволялось свободное переселение жителей обоих государств с земель, отошедших во владение другого государства, в течение одного года;

в четвёртом утверждалась взаимная торговля по рекам Амуру и Уссури для жителей берегов этих рек; наконец,

в пятом назначался пересмотр прежних трактатов относительно торговых сношений и сообщений с Пекином, отправление миссии, послов, курьеров и прочего, могущих доставить пользу и славу обоим дружественным государствам.

По представлении Перовским этого проекта договора, маньчжуры по обыкновению возобновили свои односторонние доводы и опровержения, о последнем пункте решительно отказались и рассуждать, говоря, что по этим предметам дзянь-дзюнь не имеет полномочий, и что ему поручено только договариваться о делах на Амуре, и если мы желаем касаться нашей торговли с Китаем, то должны будем начать отдельные переговоры, совершенно особо от настоящих. Слово граница маньчжуры просили исключить, представляя, что граница с Китаем утверждена будто бы прежними трактатами. Айжиндай указал и на слова: "ради большей славы и пользы обоих государств", объясняя, что не надобно упоминать эти слова, ибо зачем тут упоминать о славе, когда наше государство и без того так славно, что большей славы ему желать нельзя. По его желанию это выражение было заменено: "ради большей, вечной взаимной дружбы обоих государств". Таким образом, это заседание кончилось безо всяких результатов.

Вечером в этот же день приехал Айжиндай для подробнейших объяснений с Шишмарёвым и привёз свой проект договора, утверждая, что дзянь-дзюнь и амбань никак не согласятся изменить его, так что, если генерал Н. Н. Муравьёв не согласен изменить своего проекта, то они должны будут разойтись. Все эти рассуждения с Айжиндаем производились в этот раз с Перовским и Шишмарёвым в каюте баржи.

13 мая утром Шишмарёв отправился в Айгунь и предложил изменённый проект договора (с выпуской только пятого пункта и с заменой слова славы — дружбой) на рассмотрение дзянь-дзюня и амбаня. Прежние споры маньчжуров снова возобновились; однако Шишмарёв успел склонить амбаня к включению пункта об обоюдной торговле; изменили первый пункт проекта. После этого прибыл на баржу Айжиндай с новым проектом договора, который был составлен согласно договорённости с Шишмарёвым; показав его Шишмарёву, он увёз его обратно в Айгунь. Вечером Айжиндай снова прибыл на баржу к Шишмарёву и с отчаянием уверял, что он не досмотрел первую статью договора о землях от реки Уссури до моря и, по прочтении, не вник будто бы в смысл этой статьи; только уже по приезде в Айгунь, вместе с амбанем, он рассмотрел её. При этом Айжиндай со слезами умолял Шишмарёва изменить эту статью, уверяя, что его ожидает тяжкое наказание за этот недосмотр, так что, если не согласятся изменить этой статьи, то он сейчас же на виду у нас утопится в Амуре. Шишмарёв дал ему понять, что подобные разговоры неуместны; на это Айжиндай отвечал Шишмарёву: "Хорошо вам так рассуждать, когда вы хотите, чтобы наш дзянь-дзюнь вам уступал, и если бы наш дзянь-дзюнь хотел бы что-нибудь вам уступить, то он при переговорах рассуждал бы иначе". Шишмарёв повёл Айжиндая к генерал-губернатору, перед которым он повторил свою просьбу об исключении из договора первой статьи, оставляя только свободное плавание и торговлю по Амуру; генерал-губернатор сказал Айжиндаю, что об этом он будет говорить не с ним, а с дзянь-дзюнем и что поэтому ему волноваться нечего.

Генерал-губернатор, усматривая безуспешность переговоров и видя, что маньчжуры только тянут время и что обыкновенным путём никакого толка от них добиться невозможно, решился изменить характер переговоров, дав им настоятельный и твердый оборот. С этой целью он 14 мая с Шишмарёвым и Будоговским прибыл в Айгунь и предложил в виде ультиматума окончательный текст договора. Маньчжуры начали приводить доказательства на право владения Приамурским и Приуссурийским краями и говорили, что они собирают будто бы ясак с жителей этих стран, как владельцы их, что в этой стране и на её прибрежьях у них всегда были караулы, свидетельствующие право их владения ею, что страна от реки Уссури до моря, и вообще Уссурийский бассейн, составляет родину царствующей в Китае династии, а потому уступать его России было бы равносильно измене. На эти объяснения маньчжуров генерал-губернатор возражал, что "ни по Амуру от Хингана до моря, ни по Уссури, ни на побережье страны никогда китайских караулов не было. Местное население, обитающее в Приамурском и Приуссурийском краях, никогда ясака китайскому правительству не платило. После завоевания русскими, в исходе XVII века, этой страны Россия имеет полное на неё право. По всему левому берегу реки Амура, начиная с Усть-Стрелки до Хингана, никаких китайских постов не существовало; по смыслу же первого пункта Нерчинского трактата вся страна от Хингана к востоку до моря должна принадлежать России, а в это пространство входит весь бассейн реки Уссури и устья реки Сунгари, как то доказано точными исследованиями, произведёнными нами в 1850–1853 годах, и что поэтому, предлагая провести границу по Уссури, и так уже делается огромная уступка Китаю в уважение к его постоянной дружбе с Россией. Основанием наших военных постов (начиная с 1850 года) в низовьях Приамурского края и наблюдением за устьем Амура и побережьем края мы защитили его от явных покушений со стороны иностранцев. Мы делали это потому, что обитающее там население никогда власти Китая над собой не признавало, и потому, что край этот Россия всегда считала своим. Последняя блокада побережья этой страны англо-французами ясно доказывает, что эти нации, бывшие в дружбе с Китаем, а с нами в войне, признавали этот край не китайским, а русским. В 1854 и 1855 годах для защиты его от них мы сосредоточили надлежащие военные силы, между тем как китайское правительство не принимало в этом ни малейшего участия и тем ясно сознавало, что этот край принадлежит не Китаю, а России. Родина царствующей в Китае династии находится не в Уссурийском бассейне, а в бассейне реки Нингуты, впадающей в реку Сунгари, близ города Нингуты — местности, на которую мы не претендуем, и, наконец, если в Приуссурийском крае и находятся китайцы, то это беглые преступники, скрывшиеся сюда, как бы в другое государство, для избежания наказания, определённого им по китайским законам. По всему этому весь упомянутый Приамурский и Приуссурийский край мы вовсе не захватываем у Китая, как край, составляющий по всем правилам принадлежность России, но желаем, в видах обоюдной пользы обоих дружественных государств, только проведения здесь точной границы, до сих пор еще неопределённой между российскими и китайскими владениями.

Дзянь-дзюнь и его товарищ амбань не могли ничего ответить в опровержение этих справедливых доводов генерал-губернатора и сказали только лишь, что они не сомневаются в высокой цели русского правительства. За всеми этими спорами время шло. Между тем еще при начале переговоров Н. Н. Муравьёв предупреждал, что времени у него мало и он спешит в Николаевск. Поэтому, видя, что все его попытки убедить дзянь-дзюня остаются тщетными, он встал из-за стола, взял за руки дзянь-дзюня и амбаня и, обращаясь с сердитым лицом к переводчику Шишмарёву, приказал передать им, что лично с ними остается друзьями, что он им сказал всё, что от него зависит, и теперь их дело обсудить и согласиться на его решительные и неизменные предложения, для чего дается им срока только до завтра. Не дождавшись перевода этих слов, генерал-губернатор быстро вышел из комнаты, у ворот сел на коня и в сопровождении Будоговского и Шишмарёва поехал к пристани. Вскоре генерала догнал Айжиндай и, подъехав к Шишмарёву, спрашивал его, куда генерал спешит? "Теперь, — говорил он, — поднялся сильный ветер и на реке волнение, и князь И-Шан говорит, что лучше бы немного обождать". Шишмарёв, не отвечая на это, следовал за генерал-губернаторам, который, подъехав к берегу, быстро соскочил с коня, бросил в сторону нагайку, сел на катер, где его ожидала уже вся свита, и под парусами, при низовом ветре, пошёл к противоположному берегу. Толпы собравшихся на берегу маньчжуров выпучили глаза от удивления: привыкшие видеть генерала всегда приветливо посматривавшим на толпившийся по улицам Айгуни народ, они вдруг увидели его нахмуренным и рассерженным.

Отойдя от Айгуни на расстояние около 7 вёрст, Н. Н. Муравьёв пристал на левом берегу к маньчжурской деревне и здесь отобедал со своей свитой, а к вечеру возвратился к вооружённым катерам, стоявшим против Айгуни, у противоположного берега реки. Вскоре прибыл сюда чиновник от князя И-Шана узнать о здоровье генерала и о причине его гнева и вместе с этим просил извинить их.

Такова была сущность представлений генерал-губернатора и возражений на эти представления китайского уполномоченного князя И-Шана.

Эти обстоятельства показали, что инструкции санкт-петербургских дипломатов для ведения переговоров с китайцами, — инструкции, которым эти дипломаты придают огромное значение и ставят себе в заслугу, здесь не имеют места, и что только решительными действиями, противоположными этими инструкциями, и возможно достигнуть надлежащей цели. Пример Амурской экспедиции, действовавшей, как мы видели, радикально противоположно повелениям из санкт-петербургских канцелярий, убедили уже генерал-губернатора в необходимости, прежде чем разговаривать с китайцами, раскинуть военные поселения (станицы) по берегам рек Амура и Уссури, и тем, как представлял и я, фактически указать Китаю, что эту страну Россия всегда считала своею. Только такие действия, то-есть военные поселения и передвижение батальонов и вооруженных катеров (вроде канонерок), и привели к надлежащему результату.

Маньчжуры, видя, что все наши справедливые доводы на право обладания Приамурским и Приуссурийским краями могут быть подтверждены и нашими, уже совершёнными там действиями, решили притти к соглашению на условиях, предложенных Н. Н. Муравьёвым. Но так как они не были хорошо знакомы о Уссурийским краем, то боялись, чтобы в наши владения не вошли местности, откуда происходит их царствующая династия. Поэтому они желали в настоящем договоре сохранить более или менее неопределённое положение в Приуссурийском крае и просили генерал-губернатора, не употребляя здесь слова граница, предоставить возможность точнее договориться о ней в Пекине, то-есть провести её так, как указано выше в первом пункте проекта договора, предложенного Н. Н. Муравьёвым.

Вследствие этого на другой день, то-есть 15 мая, прибыли на баржу к генерал-губернатору батальонный командир с Айжиндаем для окончательного соглашения по всем договорным статьям проекта, представленного генерал-губернатором, и с убедительной просьбой от князя И-Шана, чтобы слово граница в Уссурийском крае было вычеркнуто, то-есть, чтобы в землях от верховья реки Уссури до моря предоставлено было, согласно проекту генерала, утвердить границу в Пекине, а потому эти земли впредь до ратификации в Пекине оставить без разграничения. Генерал-губернатор согласился на изменение редакции первой статьи, почему она и выражена так: "От Усть-Стрелки, то-есть слияния рек Шилки и Аргуна, левый берег реки Амура и далее от устья реки Уссури до моря оба берега реки Амура и вся страна до моря да будет владение Российского государства. Правый берег реки Амура до устья реки Уссури — владение Китайского государства. Земли, лежащие от реки Уссури и от верховьев её до моря оставить между обоими государствами неограниченными до усмотрения российского императора и китайского богдохана {Подлинный текст первой половины первой статьи Айгунского трактата несколько отличается от вышеприведенного и гласит следующее: "Левый берег реки Амура, начиная от реки Аргуни до морского устья реки Амура, да будет владением Российского государства, и правый берег, считая вниз по течению до реки Уссури, владением Дайцинского государства; от реки Уссури, далее до моря, находящиеся места и земли, впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами, как ныне, да будут в общем владении Дайцинского и Российского государств (излагается по сборнику договоров и других документов по истории международных отношений на Дальнем, Востоке". Изд. института востоковедения, Москва. 1927 г. (Прим. ред.). }. К этому, по настоянию Айжиндая, относительно земель от верховьев реки Уссури, прибавлено "как и ныне" {Это выражение "как и ныне", предложенное маньчжурами, весьма замечательно, ибо оно объясняет их понятие об истоке реки Уссури из южной части Хинганского хребта, что оказывалось и по всем сведениям и исследованиям, добытым Амурской экспедицией, и о чем я, как мы видели, при возбуждении мной в 1852 году пограничного вопроса, сообщал правительству.}; на всё это последовало согласие генерал-губернатора, ибо это обстоятельство нисколько не изменило существа представленного им проекта. Право свободного плавания по пограничным рекам Амуру и Уссури, о котором говорится во второй статье, в маньчжурском тексте вышло по рекам Сахалян-Ула, Сунгари-Ула и Уссур-Ула {По нашему понятию течение реки Амура составляет всё пространство от слияния Щилки с Аргунъю (Усть-Стрелки) до лимана. Между тем, по понятиям маньчжуров и китайцев, под рекой Амуром (Маму по-тунгусски, а Сахалян-Ула по-маньчжурски и китайски) разумеется только течение от Усть-Стрелки до устья Сунгари, а далее до моря река называется Сунгари-Ула, то-есть маньчжуры и китайцы принимают, что не Сунгари впадает в Амур, а, напротив, Амур в Сунгари.}. Айжиндай заметил, что, стало быть, на основании этого пункта трактата, русские могут плавать по реке Сунгари и внутрь Маньчжурии и торговать в лежащих по берегам этой реки городах? Ему отвечали на это утвердительно и доказывали всю пользу от этого как для самих маньчжуров, так и для всей страны. Он охотно согласился с этим, почему в трактате, во втором пункте, и было выговорено: плавать по реке Сунгари и производить торговлю по берегам этой реки.

В заключение генерал-губернатор заявил, что так как теперь они согласились окончательно по всем статьям, то он намерен подойти с вооружёнными катерами ближе к Айгуни и салютовать в честь заключённого трактата. Айжиндай предложил на это подойти к их берегу, если генералу угодно, но просил только не стрелять, прибавив при этом: "мы, чиновники, да и наши военные не любят выстрелов". Это желание было исполнено и затем ни в этот день, ни в следующие за ним дни никакого салюта произведено не было. Для окончания различных мелочных недоразумений Шишмарёву приходилось ещё два раза ездить к амбаню.

Наконец, наступил достопамятный день 16 мая. Трактат назначено было подписать в 12 часов, но за перепиской беловых экземпляров на русском и маньчжурском языках время протянулось до вечера. В 6 часов генерал-губернатор со своей свитой, в полной парадной форме, вышел на берег в Айгуни и пешком отправился к дзянь-дзюню, где тотчас же начали потчевать его чаем и сластями. После краткого приветствия генерал Н. Н. Муравьёв сказал князю И-Шану, что он очень рад, что они пришли к соглашению по всем пунктам и кончили дело, продолжавшееся более полутораста лет и заботившее их правительства. Затем Приступлено было к чтению и проверке текста на маньчжурском языке, и началось подписывание трактата на русском и маньчжурском языках. Подписали: генерал-губернатор, дзянь-дзюнь князь И-Шан, Перовский, амбань, Шишмарёв и Айжиндай. После подписания трактата генерал-губернатор и дзянь-дзюнь князь И-Шан взяли каждый в одну руку по два подписанные экземпляра на русском и маньчжурском языках, в одно время обменялись ими и передали друг другу со взаимными поздравлениями.

Окончив весь церемониал по заключению трактата, Н. Н. Муравьёв вскоре оставил дзянь-дзюня, поцеловавшись с ним на прощанье, и отправился из Айгуни в Благовещенск. По прибытии на баржу спутники генерал-губернатора по русскому обычаю, с шампанским в руках, поздравили его с совершившимся великим событием, доставившим России более полумиллиона квадратных верст хотя и пустынной, но богатой территории, открывшей Сибири водный путь к океану и, наконец, давшей ей на отдалённом Востоке твёрдое политическое значение.

Н. Н. Муравьёв от того же числа, 16 мая 1858 года, почтил меня следующим письмом:

"Любезный Геннадий Иванович! Сегодня подписан трактат в Айгуни, Приамурский край утвержден за Россией. Спешу уведомить Вас об этом знаменательном событии. Отечество никогда Вас не забудет, как первого деятеля, создавшего основание, на котором воздвигнуто настоящее здание. Целую ручки Екатерины Ивановны, разделявшей наравне с Вами и со всеми Вашими достойными сотрудниками труды, лишения и опасности и поддерживавшей Вас в этом славном и трудном подвиге. Искренно обнимаю Вас, благодарю и ещё поздравляю" {Это письмо я получил 8 августа 1858 года в деревне родного дяди моей жены Николая Матвеевича Ельчанинова, селе Поповке, Смоленской губернии, Вельского, уезда, где я с семейством проводил тогда лето.}.

17 мая ночью Н. Н. Муравьёв возвратился в Благовещенск. В тот же день, на церковном параде, генерал-губернатор отдал следующий лаконический приказ:

"Товарищи! Поздравляю вас! Не тщетно трудились мы! Амур сделался достоянием России!.. Россия благодарит… Ура!.."

20 мая генерал-губернатор отправил подлинный трактат при своем донесении императору Александру II с секретарем по дипломатической части Бютцевым. Таким образом, первое известие, посланное в С.-Петербург из вновь основанного за 10 дней перед этим города Благовещенска, была благая весть о присоединении Приамурского и Приуссурийского краёв к русским владениям.

21-го числа генерал-губернатор вместе со своим штабом отплыл в дальнейший путь, к устью Амура. Во время этого плавания обер-квартирмейстер Будоговский избирал места для поселения Амурского пешего батальона, который своими станицами в этом же году занял весь остальной левый берег Амура от Малого Хингана до устья Уссури; при устье же этой реки было основано поселение 13-го линейного батальона, названное Хабаровским {Ныне город Хабаровск. (Прим. ред.). }. От этого пункта дальнейший путь свой генерал-губернатор продолжал на ожидавшем его здесь пароходе «Аргунь» в сопровождении прибывшего навстречу ему военного губернатора Приморской области Козакевича. Прибыв 8 июня в Мариинский пост, генерал посвятил этот день обзору казарм, церкви и других зданий, выстроенных здесь в течение двух лет, истекших со времени его последнего путешествия, и 10 июня прибыл в Николаевск, где был встречен салютом с береговых батарей.

Николаевск после 1855 года, когда генерал-губернатор был в нём последний раз, из нескольких существующих тогда домиков протянулся на 1 1/2 версты вдоль берега Амура, и в нём одних частных домов считалось тогда уже до 200 номеров. Генерал остался здесь на несколько дней в ожидании прихода судов эскадры графа Путятина с известием от него о ходе переговоров в Китае.

15 июня в госпитальной церкви Николаевска было совершено преосвященным Иннокентием благодарственное молебствие о заключении договора; после молебствия была провозглашена вечная память всем положившим живот свой в Приамурском крае и многолетие всем, подвизавшимся и подвизающимся в здешнем крае деятелям.

19 июня, отправившись из Николаевска на пароходе «Амур» в обратный путь вверх по Амуру, генерал-губернатор 21 июня прибыл в Мариинский пост. Выйдя 21-го числа из Мариинска, в сопровождении парохода «Шилка», генерал остановился у мыса Дэкай (в 35 верстах) выше Мариинска, на главном фарватере реки, откуда последний отклоняется к левому берегу, и здесь положил основание будущему городу Софийску. Отсюда военный губернатор Казакевич на пароходе «Шилка» отправился обратно в Николаевск, а генерал-губернатор продолжал плавание вверх по реке на пароходе «Амур». 28 июня он прибыл в Хабаровское, а 2 июля подошел к устью реки Сунгари. Взяв здесь в провожатые маньчжуров, он вошёл с пароходом в устье этой реки и поднялся по ней на 20 вёрст. Таким образом, пароход «Амур» был первым от сотворения мира пароходом, который показался на реке Сунгари и положил начало русскому судоходству и пароходству по этой реке, на основании права, предоставленного России Айгунским трактатом. Обозрев пройденную часть реки и её низменные берега и приведя в изумление гольдов — жителей прибрежных двух деревень, пароход вернулся обратно в Амур, открыв в устье Сунгари бар с наименьшей глубиной в 15 футов (4,5 м ). Продолжая путь далее вверх по Амуру, генерал-губернатор 8 июля прибыл в Айгунь. Начиная от устья Уссури, пароход ежедневно встречал целые десятки барж и плотов, спускавшихся вниз по Амуру с провиантом, переселенцами, различными грузами, с рогатым скотом, лошадьми и прочим, так что река, несмотря на свои пустынные берега, представляла в то же время довольно оживлённое зрелище. В Айгуни генерал отправился со своей свитой в дом амбаня, находившийся в крепости, где хозяин принял его с распростертыми объятиями у наружных дверей. После кратких приветствий и расспросов о здоровье амбань, по приглашению генерала, отправился пешком вместе с ним на пароход, на котором его прокатили с музыкой вверх и вниз по реке.

9 июля, по прибытии генерал-губернатора в Благовещенск, туда же 12-го прибыл на трёх больших джонках и амбань с огромной свитой. Его джонка с каютой наверху подошла к самой пристани; для встречи его были посланы на нижнюю площадку пристани некоторые лица из штаба генерал-губернатора, и при его выходе музыка, стоявшая у балкона дома, сыграла марш. Шествие открывали по лестнице пристани шесть пионов (офицеров) с белыми шариками и павлиньими перьями на шапках (за храбрость), за ними следовал церемониймейстер с голубым шариком на шапке, а позади его — амбань; остальная свита шла в беспорядке. Поднявшись по лестнице на берег и подойдя к балкону, передние ряды расступились, стали по обеим сторонам дороги и пропустили вперед церемониймейстера и амбаня. Генерал-губернатор встретил его на пороге балкона. В гостиной амбаня усадили за столом на диване; слева от него поместился Н. Н. Муравьёв, справа генерал М. С. Корсаков, сбоку от стола в креслах — комендант Айгуни и два гусайда (штаб-офицера) с голубыми шариками на щапках. Прочая свита амбаня стояла в комнате, а секретарь его вместе с Шишмарёвым поместились у стола. Подали угощение, состоявшее из чая, варенья, разных сластей, орехов, шампанского, наливок, папирос и сигар. Маньчжуры не заставляли себя долго просить. Амбань горстями раздавал своим приближённым белые сухари и хлеб, поданные к чаю. Цель приезда амбаня состояла в представлении генерал-губернатору составленного дзянь-дзюнем объяснения статей трактата, в котором между прочим заключались правила для обоюдной между русскими и маньчжурами торговли на Амуре. Эти объяснения состояли из 14 пунктов, заключавших в себе большей частью мелочные и стеснительные обряды трусливой китайской администрации относительно жителей левого берега и вообще торговли по Амуру. Все их доводы и убеждения явно клонились к тому, чтобы поставить торговлю в зависимость от чиновников и чтобы, таким образом, дать последним возможность пользоваться на счёт местных жителей, производящих торговлю.

Генерал-губернатор не соглашался на предложение маньчжуров, чтобы на всем протяжении Амура был назначен только один пункт для торговли, а требовал, чтобы жители обоих берегов производили свободно взаимную торговлю, где пожелают, без всяких стеснений и надзора чиновников. Наконец, после долгих прений, постановили, что на первое только лишь время через каждые восемь дней будет открываться семидневная ярмарка по очереди в Благовещенске и Айгуни, а жители обоих берегов смогут свободно производить торговлю на всём протяжении реки Амура. На остальные пункты объяснений дзянь-дзюня генерал-губернатор обещал прислать свой ответ в Айгунь, после чего амбань со свитой, получив богатые подарки и отдарив со своей стороны кусками шерстяной с шелком материи, веерами, трубками, связками табаку (вроде махорки), китайскими сухими сластями и прочим, тем же порядком вернулся со своей свитой обратно на джонках в Айгунь.

На другой день был послан ответ генерал-губернатора на статьи дзянь-дзюня; в нем было сказано: "Так как некоторые из этих статей противоречат смыслу трактата, то объяснения на них пришлются из Иркутска". 20 июля генерал-губернатор отправил пароход «Амур» обратно в Николаевск, сам же, на пришедшем из Усть-Стрелки пароходе «Лена», отправился в дальнейший путь вверх по Амуру.

Между тем граф Путятин 13 июня заключил с Китаем трактат в Тянь-цзине. Через несколько дней после этого китайцы заключили трактаты: с американским уполномоченным — 26 июня, с английским и французским — 27 июня. Сущность трактата, заключённого графом Е. В. Путятиным, состояла в следующем: об отправлении посланников, о производстве торговли, кроме сухого пути {Повидимому, здесь Невельской предусматривает, кроме ранее существовавшего торгового пункта в Кяхте, ещё и разрешенную Айгунским трактатом торговлю на Амуре. (Прим. ред.). }, в портах: Шанхай, Инибо, Фучжоу-Фу, Ся-Мын, Гуандун, Тайван-Фу, на острове Формозе, Цен-чжоу, на острове Хайнане и во всех других открытых для иностранцев местах¹⁹¹. Во всех этих местах Россия по трактату получала право иметь своих консулов, а Торговля, как сухопутная, так и морская, не должна была подвергаться никаким стеснениям. Кроме того китайцы обязывались подавать помощь при крушениях русских судов у берегов Китая. Наконец, трактатом этим устанавливалось ежемесячное почтовое сообщение с Кяхтой. Граф Е. В. Путятин, имея в виду сведения, добытые Амурской экспедицией, о положении пограничного хребта, указываемого Нерчинским трактатом, и результаты действий Амурской экспедиции, в девятой статье договора, между прочим, объяснил: "По назначению границ сделаны будут подробные описания и карты смежных пространств, которые и послужат обоим правительствам на будущее время бесспорными документами о границах". Это обстоятельство весьма важно, потому что, как мы видели, устье реки Сунгари и весь Уссурийский бассейн по этим исследованиям оказались бы принадлежащими России. Китайцы, имея в виду это обстоятельство, хотя и получили от дзянь-дзюня, цицикарского князя И-Шана известие о заключённом им с генерал-губернатором 16 мая Айгунском трактате, но до подписания трактата графом Путятиным не сообщали ему об этом, а уведомили его спустя несколько дней после заключения им трактата, именно тогда, когда уже богдохан ратифицировал Айгунский трактат, утвердив при том, согласно представлению Н. Н. Муравьёва, границу нашу с Китаем по реке Уссури до реки Тумень-Ула и далее по течению её до моря. Таким образом, упоминаемая статья трактата, заключённого графом Путятиным, была исполнена, и то, чего избегали маньчжуры при переговорах с генерал-губернатором в Айгуни, то-есть слово граница, теперь было утверждено самим богдоханом. Богдохан определил границу между Россией и Китаем по реке Уссури до морского берега и тем самым окончательно признал принадлежность Приуссурийского края за Россией.

Подлинный договор, заключённый в Тянь-цзине, граф Путятин отправил в С.-Петербург 7 июня с капитан-лейтенантом Чихачёвым через Суэц и Триест, а через 8 дней после того, именно 15 июня, отсылая прибывшего к нему из С.-Петербурга через Суэц курьером подполковника Мартынова обратно в Иркутск, через Калган, Гобийскую степь, Ургу и Кяхту, граф Путятин послал с ним письмо к Н. Н. Муравьёву и при нём копию с заключенного им в Тянь-цзине договора. Через 25 дней Мартынов прибыл в Иркутск, где, за отсутствием Н. Н. Муравьёва, сдал бумаги председательствующему в Главном управлении Восточной Сибири иркутскому губернатору генерал-лейтенанту Венцелю. Последний, узнав от Мартынова, что курьер, отправленный графом Путятиным с подлинным текстом договора, уехал до заключения французами и англичанами договора с Китаем, счёл нужным отправить очевидца этого события Мартынова с этим известием в С.-Петербург, поручив ему доставить туда и копию договора, заключённого графом Путятиным. Мартынов прибыл в С.-Петербург и сразу же представился Александру II. В тот же день были посланы телеграммы в Лондон, Париж и другие европейские столицы с известием о заключённых французами и англичанами договорах с Китаем; таким образом, Европа, в первый раз через Сибирь, узнала об этом событии гораздо раньше чем от своих уполномоченных.

Генерал-лейтенант Венцель, отправляя Мартынова в С.-Петербург, в то же время 11 мая послал к Н. Н. Муравьёву на Амур другого курьера с письмом от графа Путятина, копией с заключённого им договора и известием о ратификации богдоханом границы в Приуссурийском крае и заключённого Муравьёвым Айгунского трактата от 16 мая 1858 года. Этот курьер 22 июля встретил генерал-губернатора, следовавшего вверх по Амуру на пароходе «Лена», немного выше Албазина. Получив радостное известие, Н. Н. Муравьёв вызвал всех наверх, объявив о нём офицерам и команде. 12 августа пароход «Лена» пришёл в Сретенск, где и остался на зимовку. Оттуда генерал-губернатор отправился в Иркутск; по пути во всех сёлах его встречали с колокольным звоном толпы народа; везде провожали его с криками ура; в городах являлись депутации и делали денежные пособия в пользу нового края. Все хотели принять какое-либо участие в этой общей радости всей Сибири.

По получении донесения от Н. Н. Муравьёва о заключённом им Айгунском трактате и ратификации богдоханом, император указом, данным правительствующему Сенату 26 августа 1858 года, возвел Николая Николаевича Муравьёва с нисходящим от него потомством в графы Российской империи, с присоединением к его имени Амурского. В ноябре того же 1858 года, по случаю этого события, были высочайше награждены:

а) Следующими, по очереди орденами и пенсионами в 2 000 рублей:

Генерал-лейтенант, председатель Главного правления Российско-Американской компании, Политковский; генерал-майор Михаил Семенович Корсаков, контр-адмирал Петр Васильевич Козакевич и я {Следовавший по очереди мне орден Анны 1-й степени; орден Станислава я получил в 1856 году.}¹⁹².

б) Пенсионом в 1 500 рублей: Генерал-майор Николай Васильевич Буссе.

в) Владимиром 4-й степени и пенсионами в 350 рублей: Лейтенант Николай Константинович Бошняк и штабс-капитан корпуса штурманов Дмитрий Иванович Орлов.

г) Владимиром 4-й степени и Анной 3-й степени: Лейтенанты: А. И. Петров и Разградский, поручик корпуса штурманов Воронин, лейтенант Купреянов и доктор Орлов.

Так как я и Д. И. Орлов были семейные, то пенсионы, дарованные по нашу смерть, высочайше поведено распространить и на наших жен и детей.

Таковы были окончательные результаты открытий, совершённых в 1849 году на маленьком транспорте «Байкал», и затем деятельности наших морских офицеров, составлявших Амурскую экспедицию с 1850 по исход 1855 года! Нельзя не признать, что вышеизложенные неоспоримые документы и факты показывают, что разрешение Амурского вопроса, обусловливавшего политическое и экономическое значение России на отдалённом, её Востоке было совершено в главных основаниях единственно нашими морскими офицерами, которым судьба определила там действовать с 1849 по исход 1855 года. Они, возбудив погребённый, казалось, на веки Амурский вопрос, представили вместе с этим и практическую возможность, без особых затрат казны, к его разрешению, доказав доступность устья реки Амура и её лимана для плавания морских судов {Смотри переговоры мои с князем Меньшиковым, письмо генерал-губернатору Муравьёву от 10 февраля 1848 года и, наконец, принятые мной меры к скорейшему изготовлению транспорта и приходу его в Петропавловский порт.}. Они, не получив еще высочайшего соизволения, не теряя ни минуты времени, решились итти из Петропавловска к устью Амура и в его лиман, к местам, считавшимся тогда нашим правительством и всем образованным миром китайскими, и, несмотря на ничтожнейшие средства, с преодолением величайших затруднений и опасностей, положительно доказали, что считавшиеся недоступными устье реки Амура и её лиман вполне доступны, и что Сахалин не полуостров, а остров.

Они, при ничтожестве средств, с каковыми была снаряжена на прибрежьи Охотского моря частная торговая экспедиция в 1850 году, несмотря на тяжкую ответственность, единственно по своему усмотрению, решились дать этой ничтожной торговой экспедиции важное государственное направление; заняли военным постом устье реки Амура и от имени российского правительства объявили местному населению, маньчжурам и иностранным судам, бывшим тогда близ лимана реки Амура, что этот край Россия всегда признавала своей принадлежностью и тем, отстранив всякое на устье реки Амура постороннее покушение, сделали первый, твёрдый и бесповоротный шаг к признанию Приамурского края русским {Смотри инструкции мои Воронину и Бошняку в 1852 году и действия этих офицеров.}.

Они, при несоответствии данных инструкций, несмотря на тяжкую ответственность, опасности и лишения, единственно по своему усмотрению, решились исследовать направление Хинганского хребта от верховьев реки Уды и восточной части реки Амура, и этим положительно доказали неправильность понятия о направлении нашей границы с Китаем на этих местах и обнаружили, что Приамурский и Приуссурийский края должны составлять принадлежность не Китая, а России {Смотри инструкцию, данную мне в феврале 1851 года, и действия мои в навигацию того же года.}.

Они, несмотря на ничтожество средств, с перенесением неимоверных лишений, трудов и опасностей, возбудили и разрешили важнейший там морской вопрос, обусловливавший важное значение для России этого края. Они исследовали побережья Татарского пролива до 49° северной широты, открыли поблизости от реки Амура залив Де-Кастри (Нангмар), представляющий ближайший рейд с юга к Амурскому лиману; открыли под 49° северной широты превосходнейшую гавань Императора Николая I (Хаджа), составляющую центральную гавань между корейской границей и Амурским лиманом; исследовали пути, ведущие как из этой гавани, так низ залива Де-Кастри на реку Амур; собрали положительные данные о существовании почти круглый год открытых мест для навигации по прибрежью Татарского пролива, близ корейской границы и на реке Уссури. Всем этим они положительно доказали, что обладание одним левым берегом реки Амура без Уссурийского бассейна с его прибрежьями не представляет возможности утверждения надлежащего политического значения за Россией на отдалённом её Востоке, и, ввиду проявлявшегося уже тогда иностранного покушения на эти прибрежья, единственно по своему усмотрению, под личной тяжкой ответственностью, решились занять постами на реке Амуре селение Кизи, залив Де-Кастри и Императорскую Гавань, и от имени русского правительства объявлять всем появлявшимся у этих, берегов иностранным судам, что прибрежья Татарского пролива до корейской границы с островом Сахалином составляют российские владения {Смотри инструкции, данные мной офицерам: Бошняку, Чихачеву, Орлову, Петрову, Разградскому и прапорщику Березину в исходе 1853 года и результаты деятельности, вследствие этих инструкций, упомянутых офицеров.}.

Они справедливым и глубоким вниманием к коренным обычаям местного населения, изучением их образа жизни, потребностей и отношений, устранением различных столкновений между отдельными жителями, несмотря на ничтожную численность по сравнению с окружающими их со всех сторон гиляками, мангунами, гольдами и миллионным населением соседних маньчжуров, распространили в этом крае русское влияние в такой степени, что генерал-губернатор нашёл страну эту как бы давно принадлежавшей России {Смотри донесение генерал-губернатора в июле 1854 года.}.

Они, утвердившись в главных пунктах Амурского бассейна, приобрели в нем господствующее влияние и приготовили надёжный безопасный приют для наших судов и их экипажей в самую критическую для них минуту и, понудив неприятеля блокировать прибрежья края, заставили его этим заявить перед Европой, что Приамурский и Приуссурийский бассейны принадлежат не Китаю, а России {Это показывает сосредоточение наших судов на устье Амура в 1854 и 1855 годах и блокада англо-французов в 1855 году берегов Татарского залива, как берегов неприятельских, то-есть, наших, ибо только мы и были тогда их неприятелями.}.

Наконец, они всеми упомянутыми действиями своими, совершёнными вне данных им повелений, единственно по своему усмотрению и под своей ответственностью, фактически доказали правительству, что только в Приамурском и Приуссурийском бассейнах с омывающим их морем и возможно создать надлежащее политическое значение России на отдалённом ее Востоке и школу для образования экипажей нашего флота.

Вот почему деятельность наших морских офицеров, составлявших экипаж транспорта «Байкал» в 1849 году и затем Амурскую экспедицию с 1850 по исход 1855 года, преисполненная гражданской доблести, отваги и мужества, представляет незыблемое основание в окончательному присоединению к России в 1858 году Приамурского и Приуссурийского краёв и одну из видных страниц истории нашего флота и истории отдалённого Востока. Я имел счастие начальствовать этой экспедицией и потому счел своей священной обязанностью изложить эти события с фактической точностью в последовательном порядке.

Литература

А. Опубликованные работы Г. И. Невельского

1860. Невельской Геннадий. Ответ на письмо г-на Бошняка в редакцию Морского сборника. "Морской сборник", № 3, смесь, стр. 75–76.

1860. Невельской Геннадий. Замечания бывшего начальника Амурской экспедиции на статьи г. Фесуна, напечатанные в "Морском сборнике" за июль и август месяцы. "Морской сборник", № 13, часть неофиц., стр. 359–386.

1860. Невельской Г. Испытание туера — снаряда для буксировки судов, произведённое 8 октября на Средней Невке. "Морской сборник", № 13, смесь, стр. 135–138.

1864. Невельской Г. Обзор результатов действия русских на северо-восточных пределах России и участия офицеров нашего флота в деле восприсоединения Приамурского края к России. (Замечания на книгу: Историч. обозрение Рос. — Америк. К°, ч. II, гл. XII, XIII и XIV). "Морской сборник", № 6, критика и библиография, стр. 21–45; № 7, стр. 1-17; № 8, стр. 21–38.

1872. Невельской Г. По поводу воспоминаний Н. В. Буссе об острове Сахалине и экспедиции 1853 г. "Вестник Европы", № 8, стр. 907–910.

1878. Невельской Г. И. Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России 1849–1855 гг. При-Амурский и При-Уссурийский край. Посмертные записки адмирала Невельского. СПб., стр. VII+IV+424+5 карт. Изданы супругою покойного Екатериною Ивановной Невельскою под редакцией В. Бахтина.

1897. Невельской Г. И. Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России 1849–1855 гг. При-Амурский и При-Уссурийский край. Посмертные записки адмирала Невельского. СПб., стр. XV+437. Изданы детьми адмирала Невельского. Изд. 2-е, дополненное биографией и письмами Е. И. Невельской.

1899. Невельской Г. И. Рапорт капитана 1-го ранга Невельского генерал-губернатору Восточной Сибири и командующему войсками, в оной расположенными, 16 октября 1853 года, по делу занятия острова Сахалина. "Морской сборник", № 12, часть неофиц., стр. 58–70.

Б. Литература о Г. И. Невельском в связи с его открытиями и работами на Амуре

1862. Обзор действий русских на Амуре. "Морск. сборник", № 4, отд. библиограф., стр. 33–70.

1890. Геннадий Иванович Невельской. "Энциклопедия военных и морских наук под редакц. генер. — лейт. Леера", т. V, стр. 339–340.

1891. Очерк жизии Г. И. Невельского. "Изв. Имп. общ. для содействия русск. торгов. мореходству", вып. XXXIX, стр. 42–45.

1890. Геннадий Иванович Невельской. "Общий морской список". Часть XI. Царствование Николая I. СПб., стр. 28–30.

1891. Извлечение из протокола заседания Правления С.-Петербургского отделения от 19 апреля 1876 года (с речью М. К. Сидорова о Г. И. Невельском). "Изв. Имп. общ. для содействия русск. торгов. мореходству, вып. XXXIX, стр. 45–47.

1891. Памяти Геннадия Ивановича Невельского. "Изв. Имп. общ. для содействия русск. торгов. мореходству", вып. XXXIX, стр. 57–84.

1897. Геннадий Иванович Невельской. "Энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона", т. XX А, стр. 797.

1914. Геннадий Иванович Невельской. "Военная энциклопедия". Изд. И. Д. Сытина, т. XVI, стр. 565–566.

1938. Анов Н. — Великие русские мореплаватели. Лейтенант Невельской. "Водный транспорт" за 12/XII, № 169/1527/, стр. 4.

1860. Антонов Ф. Заметки на статьи г. Завалишина об Амуре. "Морской сборник", № 4, часть неофиц., стр. 396–445.

1860. Арбузов, капитан 1-го ранга. Замечания на статью г. Фесуна "О Петропавловском деле". "Морской сборник", № 10, смесь, стр. 4-10.

1891. Барсуков Иван. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский (материалы для биографии). М.

1891. Боголюбов Н. П. Геннадий Иванович Невельской (историческая справка, поучительная и для нашего времени). "Изв. Имп. общ. для содействия русск. торгов. мореходству", вып. XXXIX, стр. 47–57.

1858–1859. Бошняк, лейт. Экспедиция в Приамурском крае. "Морской сборн.", 1858, № 12, часть неоф., стр. 179–194.

1859, № 1 " " " 111–131.

", № 2 " " " 323-34.

", № 3 " " " 193–212.

1859. Бошняк, лейт. Занятие части острова Сахалина (из записок лейтенанта Бошняка). "Морск. сборн.", № 10, неоф., стр. 391–413.

1860. Буссе Николай. Замечания на статью г-на Бошняка "Занятие Сахалина и зимовка в Императорской Гавани". "Морск. сборн.", № 7, смесь, стр. 52–54.

1871. Буссе Н. В. Остров Сахалин и экспедиция 1853 года. "Вестник Европы", No№ 10, 11, 12.

1872. Буссе Н. В. Остров Сахалин и экспедиция 1853–1854 гг. (дневник 25 августа 1853 г. — 19 мая 1854 г.) с ответом Ф. Буссе гг-м Невельскому и Рудановскому. СПб.

1895. Буцинский Пётр. "Граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский", сочинение Ивана Барсукова. Рецензия проф. Харьковского университета Петра Буцинского. "Отчет о пятом присуждении премии Макария, митрополита Московского". Приложение к XXV тому. "Зап. Ак. наук", № 4, стр. 307–384.

1887. Войнич Владимир. Воспоминания и впечатления. Очерк деятельности наших моряков. СПб.

1894. Грумм-Гржимайло Г. Е. Описание Амурской области (с картой). СПб. Изд. Министерства финансов.

1896. Ефимов И. В. Граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский перед судом проф. П. Н. Буцинского (заметки и воспоминания). СПб. Типография П. П. Сойкина.

1915. Жданко М. Извлечение из доклада в заседании отделений географии математической и географии физической. "Изв. Рус. Геогр. общ.", № 4, стр. 247–255.

1913. Жданко М. Памяти адмирала Г. И. Невельского. Владивосток.

1916. Жданко М. Работы русских моряков в Охотском море. "Записки по гидрографии", т. X, вып. 5, стр. 843–881.

1916. Жданко М. Работы русских моряков по описи Охотского моря и лимана реки Амура. "Известия Рус. Геогр. общ.", № 10, стр. 805–823.

1883. Заборинский Ахиллес. Граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский.

В 1848–1856 гг. "Русская старина", ч. 6, стр. 623–658.

1881. Завалишин Дм. Амурское дело и влияние его на Восточную Сибирь и; государство. "Русская старина", кн. IX, стр. 75-100; кн. X, стр. 387–434.

1859. Завалишин Д. Ответ г. Романову на его возражения на статью под заглавием: По поводу статей об Амуре. "Морской сборник", № 5, смесь, стр. 1-20.

1850. Ивашинцов Н. Русские кругосветные мореплаватели (капитан-лейтенант Невельской). "Записки Гидрографич. департамента", часть VIII, стр. 160–162.

1939. Каманин Л. Открытия Невельского (из истории географических открытий). "Наша страна", № 1, стр. 36–37.

1946. Каманин Л. Г. Первые исследователи Дальнего Востока (В. Атласов — С. П. Крашенников — В. Поярков — Г. И. Невельской). Гос. издат, географической литературы. М.

1947. Каманин Л. Мужественный исследователь Дальнего Востока. "Сталинский Воин", № 119(1750).

1878. К. Б. и С. Ф. Рецензия. Подвиги русских морских офицеров на крайнем Востоке России 1849–1855 гг. (Посмертные записки адмирала Невельского). "Морск. сборн.", № 3, отд. библиогр., стр. 1–6; № 4, отд. библиогр., стр. 1-25.

1878. Листовский И. Рассказы из недавней старины. "Русский архив", кн. 3, стр. 507–521.

Лялина М. Адмирал Невельской. Присоединение Приамурского края, СПб. Изд. А. Ф. Девриена.

1943. Ляхова И. Н. Адмирал Г. И. Невельской (1813–1876). Библиография. Научно-библиографич. отдел Гос. библ. СССР им. В. И. Ленина.

1946. Мельчин А., майор. Адмирал Невельской. "Красный флот" за 28 апреля.

1927. Михайловская А. И. Из истории русско-китайских отношений XIX века (Айгунский трактат 1858 г.). Верхнеудинск.

1909. Муравьёв-Амурский В. В. граф (Генерального штаба капитан). Граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский, 1809–1909. Варшава.

1914. Никольский В. Памяти Невельского. Харьков.

1899. Огородников С. К биографии Г. И. Невельского. "Морской сборник", № 12, часть неоф., стр. 57.

1909. Приамурье. Факты, Цифры. Наблюдения. Собраны на Дальнем Востоке сотрудниками общеземской организации (приложение к отчету общеземской организации за 1908 год). Москва.

1891. Робуш М. С. Один из русских пионеров на Дальнем Востоке. "Исторический вестник", № 12, стр. 692–712.

1860. Романов Д. Амур. "Морск. сборн.", № 6, часть неофиц., стр. 173–187.

1861. Романов Д. Ответ г. лейтенанту Фесуну на его статью: Из записок офицера, служившего на фрегате «Аврора». "Морской сборник", № 2, смесь, стр. 278–283.

1872. Рудановский Н. По поводу воспоминаний Н. В. Буссе об острове Сахалине и экспедиции 1853 года. "Вестник Европы", № 8, стр. 910–923,

1889. Сборник договоров России с Китаем 1689–1881 гг. СПб. Изд. Министерства иностранных дел.

1855. Свербеев. Журнал плавания по Амуру в 1854 г. "Зап. Сиб. отд. РГО".

1878. Сгибнев А. Амурская экспедиция 1854 г. "Древняя и Новая Россия", № 11, стр. 214–233; № 12, стр. 309.

1869. Сгибнев А. Исторический очерк главнейших событий на Камчатке (1816–1856 гг.). "Морской сборник", № 8, часть неоф., стр. 33-110.

1859. Сгибнев Александр. О тунгусах Приморской области Восточной Сибири, "Морской сборник", № 5, стр. 34–49 (смесь).

1914. Сиденснер А. Адмирал Геннадий Иванович Невельской. К столетию со дня его рождения. СПб. Типография Морск. министерства.

1889. Струве Б. В. Воспоминания о Сибири 1848–1851 гг. СПб. Тип. т-ва "Общественная польза".

Те-в М. История реки Амура, составленная из обнародованных источников. "Вестник промышленности", том IV, отдел V, стр. 63-108.

1946. Тренев Виталий. — Амурская экспедиция Невельского. М., Воен. издат. Министерства вооружен. сил СССР.

1860. Фесун, лейтенант. Из записок офицера, служившего на фрегате «Аврора». "Морской сборник", № 1, часть неофиц., стр. 1-46;

№ 6 " " " 1-43;

№ 8 " " " 50–80;

№ 9 " " " 368–395;

№ 11 " " " 417–453.

1861. Фесун Николай. Ответ на замечания Г. Невельского. "Морской сборник", № 2, смесь, стр. 164–170.

1939. Хавин А. Русский Колумб. «Знамя», № 5–6, стр. 208–223.

1861. Шенурин Аполлоний. Возражения на статью контр-адмирала Невельского: "Замечания быв. начальн. Амурской экспед., ("Морской сборн.", 1860 г. № 13). "Морской сборн.", № 2, стр. 171–184.

1946. Штейн М. Н. Н. Муравьёв-Амурский. Историко-биографический очерк. Хабаровск. Огиз. Дальневост. Гос. изд.

1878. Шумахер П. В. К истории приобретения Амура. Сношения с Китаем с 1848 по 1860 год. "Русский архив", № 11, стр. 287–342. 1914.

Ястребцов Е. Адмирал Геннадий Иванович Невельской. "Русский биографический словарь"; том Нааке-Накенский — Николай Николаевич Старший; стр. 168–176. СПб. Изд. Русск. истор. общ. 1894.

Vend Vera {Псевдоним дочери Г. И. Невельского — Ольги Геннадиевны.}. L'admiral Nevelskoy et la conquЙte definitive du fleuve Amour. Paris.