1. ПЕРВЫЕ ВЕСТИ
— Вам посылка, — сказал мне как-то компаньон по бараку, бывший секирянин полковник Гзель.
Я пошел к начальнику командировки стрелку-украинцу… Этот мордатый парняга чрезвычайно любил воинское чинопочитание. Я об этом узнал горьким опытом. Я имел неосторожность однажды придти и попроситься в кремлевскую библиотеку. Он меня обругал и почти выгнал.
— А вы бы подошли по-военному. Так мол и так, гражданин стрелок, — посоветовал мне один из старых рабочих кирпичного завода.
Я постучал в дверь. Минута молчания. Потом сердитый и презрительный окрик:
— Ну?
Я вошел и вытянулся по военному.
— В чем дело? — сказал стрелок, лежа в кровати.
Я попросился за посылкой, имея тайную надежду получить пропуск для следования без конвоя.
Стрелок нехотя встал, спросил фамилию, написал пропуск и молча вручил мне его.
Из Кремля я возвращался радостный: получил весточку от близких. У сельхоза неожиданно встречаю по-прежнему энергичного и размашистого Петрашко.
— Я, брат, выкарабкался, — весело сказал он, пожимая мне руку. — Теперь туфту заряжаем на сортоиспытательной станции.
Он посмотрел на мое бледное, осунувшееся лицо.
— Пора бы и вам выползать.
Мы шли мимо Святого озера в лесу. Рядом была закрытая полянка.
— Свернем сюда, — сказал Петрашко. — Я вам кое-что сообщу.
* * *
… Я возвращался на кирпичный завод совершенно ошеломленный новостью, боялся верить в близкое избавление. Лежа на топчане в недолгие часы отдыха, я старался осмыслить это новое. А что, если не удастся, если организация провалится? В моем воображении всплывало смеющееся лицо Петрашко, его презрительный тон:
— Этот курятник занять нам ничего не будет стоить. И среди стрелков есть наши.
Даже среди стрелков! Организация существует почти год. Почти год люди готовятся к решительному бою — к захвату острова!
В моем воображении встает эта картина. Падают чекистские оковы. Освобожденные Соловки котлом кипят. Мы захватываем суда и движемся на Кемь. Захватываем Кемский пересыльный пункт, завладеваем оружием и боевыми припасами и, под охраной своего отряда, отступаем в Финляндию.
Я вновь стал чувствовать бег тяжелых дней. И чем тяжелее было мне, тем ярче горела надежда на избавление. Теперь, при виде чекиста, я ощущал не тоску, не тяжесть на душе. Для меня он, этот нынешний хозяин моей жизни, могущий убить меня, стереть в порошок, — стал жалкой игрушкой грозно наплывающей, взволнованной стихии. Встанет сердитый вал и швырнет его как щепку в бездну небытия.
Через два месяца меня вызвали в УРЧ. Мрачный Малянтович взял мою учетную карточку, какие-то бумаги, задал мне несколько вопросов и, наконец, сказал:
— Завтра отправляйтесь без конвоя в пушхоз, в распоряжение Туомайнена.
Я вылетел пулей из прокуренного УРЧ'а и встретился с Петрашко.
— Куда?
— На кирпичный. Завтра перехожу в пушхоз.
Петрашко улыбнулся.
— Даже и из пушхоза никогда не закрыта дорога и на Секирную и на кирпичный и в шестнадцатую упокойную роту.
Мы посмотрели друг другу в глаза и обменялись крепким рукопожатием.
Петрашко вполголоса бросил:
— Скоро!
Я расстался с ним взволнованный и радостный.