За мысом Желания появились стального цвета огромные, мрачные птицы с совиными круглыми головами. Янтарными глазами они выискивают в пене гребней добычу. Это — глупыши, первые предвестники лежащей за ледяным барьером земли. За их изящным и легким полетом следишь часами.

Все чаще стали попадаться льдины с бурыми пятнами. Когда „Седов“ разбивает такую льдину, в разные стороны расплываются бурые слизистые комочки. Это особые полярные водоросли. Они живут, присосавшись к подводной части льдин и айсбергов.

— Как бы достать их! — хлопочет все время ботаник Савич. Богатство водорослей не дает ему покоя. — Это было бы превосходным приобретением для ботанического сада.

Но во время хода ледокола водорослей не поймать, и, скрепя сердце, Савич уходит в салон.

На одной из проплывших мимо борта пловучих ледяных гор — айсбергов подтаявшие следы медведя. Через четверть часа с левого борта у края ледяного поля расплылось рябиновое пятно — кровь тюленя: тут завтракал полярный медведь.

Земля была совсем близко.

— 130 миль по курсу до ближайшего острова архипелага, — сообщил старший штурман Хлебников, — мы сейчас находимся на 78°7′ северной широты.

— Когда дойдем?

Я задал самый неприятный и затруднительный вопрос для полярного моряка.

— Как льды… — отвечает недовольно капитан Воронин. — Сейчас разводье, а через час будут сплошные ледяные поля. В Арктике нет пассажирских расписаний. Если такие же будут льды, завтра увидим архипелаг. А возможно, что мы…

— Что?

— Увидим его через месяц, через год. Льды не находятся в подчинении капитану Совторгфлота.

Взяв бинокль, Воронин шарит им по лежащему кругом ослепительному ледяному хаосу. Он выискивает среди хаоса путь ледоколу.

„Осьминог“ (так прозван сорокакратный бинокль на треножнике), как вошли во льды, поступил в безраздельное пользованье Воронина и штурманов.

Настал самый ответственный момент пути. Ведомый голубоглазым капитаном, „Седов“ дерзко вступил во владения полярных льдов. Воронин часами выстаивал у осьминога. Труба осьминога обращена на холодную сталь „ледяного неба“. Сопровождаемый стаями серых крикливых морских чаек, „Седов“ осторожно плывет в узкой полынье меж ледяных полей. Все ослепительнее становится сверкание краев ледяного тупика, в котором полукругом сходятся ледяные поля. Где выход из него? Десять минут — и „Седов“ ткнется носом вон в тот стоящий вертикально торос. Быстрее чертит в разных направлениях труба осьминога застывший сверкающий хаос. Сверкающие стены тупика выросли, они достигают уже иллюминаторов. Голова ледяного тороса на уровне спардека.

По дороге к Северной земле «Седов» лавирует между льдин, пробираясь к разводьям и полыньям. Снимок с капитанского мостика.

Воронин делает два широких шага от осьминога к краю штурманской рубки.

— Лево на борт! — отрывисто командует он. — Борис Ефимович, держите левее вон того ропачка.[1] Пробиваемся на большое разводье.

— Есть, на ропак! Лево руля! — доносится снизу веселый голос всегда бодрого младшего штурмана Ушакова.

Воронин снова застывает у глазниц осьминога.

— Одерживай!

— Есть, одерживай! — откликается из рубки рулевой.

— Так держать!

— Полный вперед! — приказывает Воронин.

— Полный вперед! — как эхо, отдает в машинную приказ Ушаков.

Форштевень „Седова“ в десятке метров от кромки льда. Невыносимый скрежет раздается в следующее мгновенье. Резкий толчок. Сотрясаясь всем корпусом, „Седов“ всползает на край тупика. Звеня, ломается лед. Лазоревые водовороты образуются под носом. Из зеленой воды выныривают синими ребрами разбитые льдины. Усиливающийся скрежет рвет барабанные перепонки.

В воде — только вздымающий сливочную пену винт „Седова“. Весь остальной корпус ледокола на льдине. Несколько секунд „Седов“ мертво лежит на льдах. Затем раздается грохот, нос „Седова“ стремительно падает вниз. Лазурные ребра льдин встают у бортов. Тысячетонная тяжесть ледокола проломила лед. Винт сзади разбрасывает в разные стороны мелкие льдины. Но „Седов“ неподвижно стоит в покрытых снегом торосах.

Лед очень толст.

— Полный назад! — слышится от осьминога.

— Полный назад! — передает команду Ушаков.

„Седов“ медленно сползает вниз. Нервной мелкой дрожью трясется его корпус. Гулко рвет воду работающий обратно винт. Когда „Седов“ отходит метров на сто назад, Воронин отдает новый приказ:

— Полный вперед!

— Есть!

Все ускоряя свой бег, „Седов“ вновь устремляется в сделанный во льдах пролом.

Грохот, скрежет, толчок, голубые буруны… „Седов“ еще на полкорпуса проник вглубь Арктики.

— Назад, — монотонно раздается команда.

— Есть, назад!

„Седов“ отходит, чтоб вновь кинуться в атаку. Еще и еще бросается он стальной грудью на льды. После одного из нападений — впереди, в ледяном поле появляется трещина. Извиваясь, она черной змеей бежит к темнеющему впереди разводью.

„Седов“ устремляется в трещину. Стальной нос его клипом раздвигает ее. Расходятся поперечные трещины. Одна из них проходит под стерегущим ледяной тупик-торосом. Торос исчезает в тяжелой зеленой воде.

— Полный вперед! Путь на север свободен…

Взятые с Новой Земли на архипелаг промышленники в радостном оживлении. Кузнецов надел запачканную кровью и жиром зверобойную малицу. Подпоясался самоедским охотничьим ножом из моржового клыка. Скинув капюшон, Кузнецов часами стоит на носу „Седова“. Нюхает воздух, ищет что-то во льдах.

Выпив сырое зеленое с коричневыми крапинками яйцо гагары, он смотрит мне в лицо.

— Хорошо!

— Что? Яйцо?

— Льды!

Для кого что хорошо. Для Кузнецова — льды. Выйдя ночью из кубрика, я увидел другого промышленника — ненца Тимошу Хатанзейского. Он сидел на опрокинутой вверх дном поморской лодке с полозьями. Щурился на ледяные поля. В лодке за спиной Тимоши сидел мохнатый, похожий на росомаху пес. На лбу его — метка зеленой краской. Это — передовой одной из новоземельских упряжек. Он привставал, повизгивал, ложился и опять вставал. Глотал жадно дувший из ледяных пустынь норд.

— Зверя чувствует, — односложно бросил Тимоша.

— А ты?

— А мне не спится. Тороса. Тут медведи.

Четвероногий и человек думали об одном.

Среди ночи я упал с койки на середину кубрика. „Седов“ очень сильно врезался в непроходимое торосистое поле. Всю ночь ломал он хрустальные перемычки между свинцовыми полыньями. Всю ночь в столовой матросского кубрика звенели в шкафчике стаканы. Морскую качку сменила качка ледяная. Разрезая льды, „Седов“ дергается в разные стороны. Невыносимый скрежет заставляет прятать голову под подушку. В нос ледокола гулко бьют перевертывающиеся торосы. Потом наступила глубокая тишина: прорвав перемычку, „Седов“ шел разводьем. Затем снова раздавались скрежет и толчки.

Мы держали неуклонный курс на норд. Сейчас норд становился осязаемым