(Из уральской старины)
I
Это была прехорошенькая четырнадцатилетняя, с золотистыми кудрями, шустрая, бойкая, заводская девочка, отец которой, — крестьянин, как все крестьяне сто лет тому назад на горнозаводском Урале, был простым приписным рабочим Верх-Нейвинского завода, занимаясь там кричным[7] мастерством.
Тяжелое и суровое было это время для уральского крестьянина, приписанного к какому-нибудь заводу, где добывались железо и медь.
Ранней весной его гонят из дальних деревень на заводскую работу, опускают в шахты, темные и глубокие, чтобы он там кайлом и заступом добывал железную руду и потом поднимал ее оттуда в бадьях на поверхность; посылают его в далекие непроходимые леса, чтобы он там рубил деревья и обжигал их на угли для завода, — в лесу приходится ему жить все лето в каком-нибудь жалком курене.
А еще хуже когда поставят его перед раскаленным горном, где плавится чугун, обжигая рабочему тело своим страшным, невыносимым жаром…
А работа кричного мастера, каким был отец Кати Богдановой, была еще хуже всего, особенно для непривычного крестьянина, оторванного от семьи и поля; он целый день возился с раскаленными, тяжелыми болванками, то перетаскивая их от печи к своей наковальне, то откалывая их так, что вокруг летели, как яркие звездочки, железные раскаленные искры…
Страшно бедно жили эти заводское рабочие, отрываемые вечно от своих полевых работ и семьи и бросающие свое хозяйство ежегодно.
И если кому жилось тогда привольно и весело, то разве-разве только маленькой детворе, вроде Кати Богдановой, в высоких, лесистых, привольных горах Урала, куда они устремлялись за грибами и малиною, где они лазили по отвесным скалам, где они пропадали целыми днями за самыми разнообразными розысками чудесного и нового, где, может быть, еще не ступала нога человека.
Летом было раздолье на этом пустынном и диком Урале: цветов — целые роскошные ковры на красивых пригорочках; ягод — малины лесной, клубники, смородины, вкусной и душистой княженики, не под силу выбрать человеку, а осенью столько разных грибов, что ими запасались на всю зиму.
Было хорошо и зимой на этом горнозаводском Урале, с катанием с пригорочков на санках и лыжах, с песнями и веселыми посиденками зимним долгим вечером, с катаньем на лошадях…
Все же лучше, привольнее всего было теплое лето. На речке Мельковке с ранней весны беспрерывно звенела вода по камешкам, вымывая их беспрестанно, особенно после летних обильных дождей, такое множество, что дети всего заводского поселочка устремлялись туда, чтобы поискать разноцветных чудных камешков и поиграть ими.
А игра эта состояла в том, кто каждый в ней участвующий должен был найти пять одинаковых по размеру камешков, которые бы можно было легко и удобно подбрасывать на руке.
Задумав такую игру, бросаются дети на речку Мельковку и живо рассыплются на ее каменистой россыпи с мелкою, прозрачною ключевою водою. Боже! какое теперь горное богатство под их босыми ножками: красноватая, как запекшаяся кровь, яшма, белый кварц с металлическими вкрапинками, тут и там полосатый красивый сердолик, тут же рядом камешек, зеленого красивого малахита, а там целый прозрачный, золотистый или белый кристалл горного хрусталя, а иногда даже — настоящий топаз или аквамарин, смешанный с горною родной породой. И все камешки такие яркие, чистые, — настоящая драгоценность для детей.
Насобирают целые подолы этих камешков дети, выйдут на зеленый бережок, усядутся за тенью развесистой ели или пихты и разбирают, отсортировывают свои сокровища, которыми подарила их сегодня Мельковка, расшумевшись после дождя.
Налюбуются дети вдоволь этими редкими разнообразными красивыми камешками, и ну живо играть в камешки. А игра эта заключается в ловкости рук, с которой мечутся камешки, — сначала по одному, потом по два, по три, по четыре зараз и, наконец, по пяти так, чтобы не только метнуть камешки рукою вверх, но и словить все без остатка.
Не словил кто из играющих хотя одного камешка, обронил его, — игра его кончена, и он должен дожидаться своей очереди, чтобы снова попытать свою ловкость.
Катя Богданова в этой игре превосходила всех, как и вообще превосходила всех своих сверстников ловкостью, быстрым приметливым глазом своим и выдумкою на всякие разнообразные детские игры.
Кто сгомонил сегодня всех заводских ребят в дальние горы за малиною, не боясь даже мохнатого бурого медведя? — Катя Богданова. Кто забрался всех выше на скалу? — Тоже она. Кто взобрался на вершину высокой ближайшей горы первым, чтобы полюбоваться горным широким видом и на расстилающийся под ногами завод? — Катя Богданова. Кто набрал больше всех ягод и грибов? — Она же.
Это был настоящий коновод всех детских смелых предприятий, все равно, будь это лето красное, будь это холодною зимою. А уж кто больше всех наищет самоцветных камешков в речонке Мельковке, то это, несомненно, Катя.
Вот на этой-то речке, родной Мельковке, в поисках разноцветных чудных камешков и случилось с Катей Богдановой происшествие, которое навсегда увековечило ее имя на Урале.
II
Это было как-то летом, — ровно сто лет тому назад, когда особенно после грозы что-то расшумелась речка Мельковка, приток знаменитой реки на Урале Чусовой, по которой тогда единственно только и сплавлялись металлы Урала.
Ночью гроза была особенно какая-то страшная: молния блистала почти беспрерывно, не утихая ни на минуту; гром шумно, звучно, порою со страшными ударами разражался в высоких горах, и дождь барабанил таким продолжительным ливнем, что избушка Кати Богдановой только вздрагивала.
Вся семья уснула только на заре, и, как только показалось яркое солнышко, Катя Богданова была уже на берегу особенно шумевшей сегодня речки.
Речка Мельковка была в настоящем разливе: мутная белая вода с шумом летела с далеких гор и плескалась о прибрежные камни; на средине ее были настоящие высокие волны, и дно ее гудело, как будто там ворочались тяжелые камни, как жернова, до такой степени был силен поток, такая силища гнала сверху дождевую воду…
Катя долго любовалась грозным видом обыкновенно тихой и маленькой горной своей реки, и как только спала вода, как только пронеслась она с гор высоких, накопившись там после сильной грозы, — она уже была во главе целой партии заводских детей в поисках чудных находок.
И, действительно, сколько чудных и редких камешков вымыла сегодня из своих берегов родная речка: хрусталь и топаз так и блестели в воде, как яркие брильянты; красная яшма горела своими яркими красными разводами; опал, как жемчуг, гляделся среди камешков и мелкого золотистого песка, а зеленый малахит, как незабудка, выглядывал из-за камешков, заставляя детей кричать друг другу о редкой находке.
Это была целая россыпь камней самого разнообразного цвета; и мальчики, засучив свои штанишки, а девочки подобравши свои юбочки, то и дело, звали друг друга к себе, чтобы показать, похвалиться редкой находкой. Разноцветных камешков было громадное количество; дети уже насбирали их чуть не полные подолы, а камешки все попадались и попадались один другого заманчивее, увлекая детей все дальше и дальше вдоль речки.
Как вдруг Катя Богданова, по обыкновению всегда впереди всех других своих сверстников, крикнула и бросилась вперед, увидавши какой-то необыкновенный камешек.
Камешек, действительно, был какой-то необыкновенный, — блестящий, как золото, тяжелый такой на вес, и в то же время он не походил на камешек, а скорее, как будто, на застывшую лепешечку, покрытую матом.
Разумеется, Катя Богданова собрала всех своих сверстников, чтобы полюбоваться находкой, и они один за другим бережно, как драгоценность, брали из ее рук этот чудный, золотистый, матовый камешек, и смотрели на него очарованными глазами.
Но что это за камешек, такой тяжелый в руке; что это за камешек, такой золотистый, как кудри его нашедшей девочки, — ровно никто из детей не мог сказать, почему Катя Богданова бросилась к своей матери, чтобы показать ей свою находку.
Катя чуть не до смерти перепугала мать свою, чем-то занятую по домашности, с такой поспешностью влетев в домик свой, вместе с многочисленными подругами, по случаю этой находки.
— Господи, боже мой! — только проговорила ее мать. — Да что такое случилось у вас?
Но не успела она закончить вопроса своего, как все заговорили вдруг про чудную находку.
Катя подала матери золотистый камешек; но и та не могла определить, что это за камень такой, и только назвала его „рудою“.
— Руда какая-то, девушки, — только сказала она, — ужо положьте на божничку, прийдут вечером рабочие с завода, они скажут. Они все знают насчет разной руды, и я скажу вам тогда, какую находку нашла Катя.
И, посоветовавши дочери переодеть скорее юбочку, она снова занялась хозяйством.
III
Прозвенел вечерний, урочный, заводский колокол; посыпался рабочий народ из завода по улице, торопясь к своим, после тяжелой и долгой работы, и тихая улочка, где жила Катя Богданова, живо наполнилась рабочими, и заводская слободка словно вдруг ожила от говора торопящегося к домам народа.
Возвратился, по обыкновению невеселый после тяжелой работы, и отец Кати Богдановой; но ни девочка, ни мать ее не посмели сказать тотчас же о находке. Приличие требовало сначала накормить проголодавшегося рабочего, за столом тоже было не принято говорить, — так почитался каждый кусок хлеба; и только когда семья вышла из-за стола, Катя завертелась что-то около отца, готовая выдать свою тайну.
Но мать ее опередила:
— Глядь-ка, отец, какой чудный камешек сегодня нашла наша вострушка в Мельковке! На что я постоянно хожу за водой, и то не видала такого камешка, насколько он чуден. Должно быть, какая руда…
— Покажи-ка, — обратился он к дочери, уже направляясь на улицу, где обычно рабочий народ собирался под вечер, чтобы покалякать на завалинке.
Катя живо вскочила на лавочку, достала камешек с божнички и с поспешностью и радостью подала его своему отцу.
Тот взял камешек, повертел его в руке, повесил, но не сказал ни слова.
Отец Кати Богдановой был крайне неразговорчивым человеком, и Катя так не дождалась ответа отца, хотя всячески старалась, чтобы он вымолвил хоть одно какое ей слово.
Катю даже обидело это невнимание; но скоро она услыхала в окно, что на завалинке разговаривают про камешек, и девочка живо притихла в избе и стала прислушиваться к каждому слову.
А за окном, на завалинке, собравшиеся уже товарищи-рабочие стали исследовать камешек, каждый по-своему, заинтересовавшись им: кто провесит его на руке и скажет, что это, должно быть, какой-нибудь металл; кто ударит его о кремень свой, которым тогда раскуривали трубки, и скажет, что он не дает искорки; кто попробует его зубом своим и скажет, что он мягкий; кто поскоблит его ножичком и скажет, что он блестит…
— Руда какая-то, ребята, в нашей речке Мельковке находится, — сказал только один рабочий, — только какая руда, — не знаю, медная — не медная, железо — не железо…
Как вдруг один рабочий, рассматривавший блеск камешка, заметил:
— Уж не золото ли, братцы, это в нашей Мельковке? Чего нет на Урале! Находятся, слыхать, даже драгоценные камни…
— И впрямь, братцы, не золото ли? По-золотому, ровно, блестит, только вот мягко, — говорили рабочие.
И эта мысль так заинтересовала рабочих, что они тут же решили отправиться к батюшке, который считался, начитанным, самым умным человеком в заводе.
Батюшка сидел в это вечернее свободное время перед сном, тоже на завалинке, и обрадовался, когда к нему подошли рабочие.
— Что скажете, братие? — благословивши всех, обратился священник.
— Да вот, извините, батюшка, пришли мы вам показать одну находку. В Мельковке нашей отыскала ее одна девочка, вот дочь его, — указали на отца Кати Богдановой, — и что это за камешек, что за руда — мы никак не можем догадаться…
— Покажи-ка, — обратился батюшка к отцу Кати Богдановой, — знаю я твою дочь, — и протянул свою руку. Ему подали камешек, и он тоже, как рабочие, страшно им заинтересовался.
Батюшка внимательно стал рассматривать камешек, весил его на руке и вдруг по лицу его пошла счастливая улыбка.
— Как будто, ровно, золото… Золото и есть, — заговорил он вдруг и так обрадовался этому, что тут же кликнул свою попадью.
На зов его живо явилась матушка, и батюшка к ней обратился:
— Ну-ка, мать, сними свое обручальное кольцо золотое на минуточку, — рабочие принесли мне камешек, как-будто он похож на червонное твое золото, что в колечке.
Матушка торопливо меняла с своего опухшего пальца золотое обручальное кольцо и подала его священнику, предупредивши, чтобы оно куда не закатилось.
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, матушка, — заговорили рабочие почтительно и еще теснее окружили теперь батюшку, который стал сличать кольцо по блеску с камешком Кати.
Чиркнет тихонько батюшка по шиферной доске золотым кольцом, чиркнет найденным камешком, помуслит и смотрит, какая металлическая черта осталась по следу. Что червоное золото, что и камешек Кати Богдановой делают совершенно одинаковую черту.
Исчеркали всю шиферную плиточку, и батюшка объявил, что это не иначе как золотой самородок.
„Золото, золото“, — заговорили радостно рабочие и с вестью, что у них на речке Мельковке объявилось золото, про которое даже и не слышно было на Урале до этого времени, разошлись в тот летний вечер по домам, чтобы завтра встать снова на работы.
Когда возвратился в свой дом отец Кати Богдановой с находкой своей дочери, она спала уже сладким сном, набродившись днем по речке Мельковке, даже не подозревая что ожидает ее на утро.
IV
А утром весть про золото, пока спала эта девочка, уже разошлась по всему Верх-Нейвинскому заводу. „Золото открылось в речке Мельковке“, — говорили рабочие; „золото, сказывают, нашли на заводе“, и весть эта живо дошла до управляющего завода,, который плавил тут чугун для хозяина своего — купца Демидова и был владыкой завода и крепостных рабочих.
Управляющий этот был человек старого времени, строгий-престрогий, и как только услыхал про золото, про Катю Богданову, живо распорядился привести к нему девочку вместе с находкой. Можно вообразить, какой переполох поднялся в доме Кати Богдановой, когда пришли туда и потребовали ее с находкой к ответу, к самому управляющему заводом, по фамилии Полузадову.
— Господи, боже мой! — только всплеснула руками мать ее у печи. Девочку подняли с постели самым бесцеремонным образом, одели ее поскорее в свеженький пестрядинный самодельный сарафанчик понаряднее, заплели ей косы и повели к управляющему, где неизвестно, что еще будет.
Чуть жива, говорят, стояла Катя Богданова перед крыльцом управляющего.
Это были самые торжественные выходы управляющего, где обычно ранним утром уже толпился разный нуждающийся рабочий народ со своими слезными просьбами, где обычно делались разные распоряжения и наказывался провинившийся.
Было много рабочего народа к этому времени; но, когда показался на крыльце управляющий, он обратился первым долгом к девочке, которая стояла позади всех.
— Эта, что ли, девочка нашла у вас какой-то камешек? — обратился он строго к своим подчиненным, указывая глазами.
Ему с поклоном доложили, что эта самая.
— Ну-ка, пусть подойдет, красавица, посмотрим мы, что она нашла в речке Мельковке? — проговорил важно управляющий, и девочку толкнули к нему чуть не под ноги.
— Покажи, что нашла? — обратился к ней управляющий, и все присутствующие невольно расступились перед Катей Богдановой, которая вспыхнула вся, очутившись на глазах управляющего, и словно застыла от этого на месте.
Но Катя живо оправилась от первого смущения; смело подошла к самому крыльцу управляющего и учтиво, как ее учили дома, поклонилась. Поклонилась и тут же протянула руку и разжала перед управляющим свой кулачонок. В кулачке ее блеснуло золото, и все заметили, что блеснули и глаза управляющего, который, повидимому, был поражен этой находкой. Он быстро спустился с крыльца, торопливо взял блестящий, теперь уже очищенный от темного налета, как чистое золото, камешек и взвесил его на руке.
Перед ним, несомненно, было самородное золото, но недаром он был управляющим Демидова, чтобы тут же обнаружить свою радость. Он живо, как хитрый, осторожный человек, сообразил, что донесись весть о находке этой до Петербурга, — отберет казна дачу его хозяина под добычу золота и конец не только ему, управляющему, но и его заводу…
И быстрый в своих решениях, в досаде, что все залюбовались несомненным золотом, он живо спрятал самородок в свой жилет и строго распорядился:
— Отведите-ка ее на мою конюшню и дайте ей розог!.. Да наказать ей, чтобы отнюдь не говорила никому про находку свою и не шлялась по речке Мельковке… Услышу, что шляется, — запорю до смерти…
И прежде чем Катя Богданова поняла, в чем дело, ее подхватили какие-то жестокие руки и так в слезах, при криках ее отчаянных, зовущих на помощь, унесли ее на господские задворки…
А управляющий, как ни в чем не бывало, набросился на просителей и так раскричался, что они не знали, что делать.
Грозой, говорят, пронесся этот день для завода Верх-Нейвинского, когда пострадала за свою бесценную находку невинная девочка, и ее в беспамятстве принесли к матери которая так и упала на землю от горя.
Но ни редкая бесценная находка, ни жестокая мера управляющего не заглушили в народе весть про золото, которое нашлось на Урале.
„Золото, золото, золото“, — заговорил рабочий народ; все уверены были, что это, действительно, было золото, все говорили, жалели эту девочку; пострадавшую за него, и скоро весть про Мельковку, Катю Богданову, про золото разнеслась по всему горнозаводскому Уралу.
И рабочий народ стал внимательней присматриваться к разноцветным камешкам, и золото скоро было открыто чуть не всюду на Урале.