Едва Варенька отдышалась с дороги, ее пригласил к себе хозяин дома. Он встретил Варвару Федоровну как старую знакомую, поздравил с благополучным прибытием и похвалил за аккуратность. У окна кабинета стоял плотный, небольшого роста мальчуган и смотрел на Варвару Федоровну насупясь.
– Подойди ближе, Мишель, вот твоя новая наставница! – сказал Иван Николаевич. – Я ласкаюсь надеждой, Варвара Федоровна, что усердием и послушанием Мишель заслужит ваше справедливое расположение!
Миша все еще разглядывал гувернантку исподлобья. В памяти смутно всплыла Роза Ивановна и дурацкие колпаки. Оживая, шевельнулась глухая ненависть к забытой долбежке. Но тут новая гувернантка обратилась к нему.
– Я верю, – сказала Варвара Федоровна, – я надеюсь, что мы будем друзьями!
Миша с любопытством прислушался. Голос был ясный и живой. И в глазах у новой наставницы совсем не было тех колючих буравчиков, которыми сверлила душу Роза Ивановна.
«Пожалуй, гувернантки разные бывают, – раздумывает Мишель. – Ну что ж, может быть, и подружимся?..» Он, Мишель, дружбе рад, хоть сейчас покажет Варваре Федоровне свои книги и даже птиц… Только птиц в детской совсем еще мало. Если приходится начинать заново, будешь рад каждой овсянке. А вот когда вернется Аким…
– Вы сами увидите, Варвара Федоровна, какой наш Аким! Он и курского соловья достанет! Есть такой соловей, каменовская птица, не слыхали?
Если бы в это время в детскую вошел сам Аким и встал бы у притолоки, он глянул бы на Варвару Федоровну таким же рассеянным взором.
– Он, подлец, малиновкой пустит, а потом на зеленухин голос даст да в лешеву дудку! Вот он какой, каменовский соловей!..
Варвара Федоровна стоит в детской, изумленно слушает про лешевы дудки и ничего не понимает. А Мишель, увлекшись, посвящает ее еще глубже в каменовские таинства:
– Аким к ним ходил. Это уж как пьяница в кабак – немыслимо отстать!..
Перед кабаком Варвара Федоровна опять стала втупик, но тут же решила, что воспитанием Мишеля придется заняться очень серьезно. На этом Варвара Федоровна остановилась твердо и уставилась на клетку с овсянкой: в институте овсянкой называли суп, а оказывается, птица такая есть. Прыгает овсянка в клетке, а у Вареньки сердце бьется, как птица. Уж очень далека Ельня от ее прежней жизни. Но не такова Варвара Федоровна, чтобы попусту вздыхать. Осмотрела птиц и перешла с Мишелем в классную, позвала Полю и начала урок с русского языка. За диктантом немедля объявились диксионеры и лексиконы…
Батюшка Иван Николаевич одобрил все распоряжения Варвары Федоровны, только с музыкой никак ее не торопил.
Не одному Мишелю придется сидеть теперь целый день за занятиями. Старый друг Иван Маркелович Киприянов тоже без отдыха заседает в какой-то мудреной комиссии «Сословия призрения разоренных».
Иван Маркелович совсем захлопотался, но и в хлопотах не забыл новоспасского умника.
Нет-нет, да и появится за Десной памятный возок, а из возка козырем глянет дорожный картуз. И есть от чего глядеть козырем тому картузу. Он неразлучно с Иваном Маркеловичем все горести перенес, а теперь по справедливости делит с ним честь: молодой барин Александр Иванович через Бородинское поле перешел, за храбрость получил золотое оружие и вышел в полковники. А теперь шлет письма чуть что не из Парижа – вон куда Бонапарта провожает! И взлетит на попутном ухабе еще выше дорожный картуз: «Нам теперь полковника из походов непременно дождаться надо!..» А возок уже перебрался через плотину и, мелькнув в цветочном саду, остановился перед новоспасским домом.
Но не так-то легко вылезть сегодня Ивану Маркеловичу, потому что высятся перед ним в возке связки книг.
– Натка, умник, – говорит Иван Маркелович, – постранствуй и ты между делом, – и передает Мишелю связку за связкой, – Ты по ним, по книгам, постранствуй, а я во благовременье расспрошу, в каких царствах побывал, какие пределы земные посетить изволил?…
Когда возок Ивана Маркеловича тронулся в обратный путь, и козырь-картуз нырнул в вечернюю синеву, книги в детской у Мишеля встали чинно в ряд. И не может досыта наглядеться на новое свое сокровище юный книжник. Чего стоит одно заглавие: «История о странствиях вообще, по всем краям земного круга, сочинения господина Прево, сокращенная новейшим расположением через господина Лагарпа»! Пока этакое заглавие осилишь, уже совершишь немалое путешествие. А по книжным листам грозно ходят перед тобой моря и океаны. Из морских недр встают неприступные скалы таинственных островов. И пальмы, приветствуя быстроходный бриг, колышут гигантскими листьями. А ты плывешь и плывешь, чтобы, отдышавшись на каком-нибудь открытом тобой материке или архипелаге, снова поднять паруса.
И так день за днем, со страницы на страницу. А рядом с тобой стоит, навалившись на штурвал, морской бродяга с рыжею бородою. Сам отважный Васко да-Гама всматривается в безбрежную даль:
– Не земля ли там? Эй, рулевой!
– Нет, капитан!
И еще выше кидает бриг морская волна…
– А какое оно, море? – задумывается, оторвавшись от книги, Мишель и переводит глаза на картину, перекочевавшую в детскую из бабушкиных покоев.
Волны на картине лежат мирно и неподвижно, как складки бабушкиной шали, и на каждую волну надет вместо гребня белый чепчик с плоеными фестончиками. Вот так волны! А корабль поднял паруса – и ни с места. Мишель снисходительно щурится на давно знакомую надпись под кораблем: «Жду ветра силы и ожидаю время». Не спешат покинуть гавань рассудительные корабельщики.
– Ну и ждите! Вот Васко да-Гама, тот не ждал. И Колумб не ждал, зато и открыл Америку. Колумбы никогда не ждут, на то они и Колумбы! – тщетно подзадаривает корабельщиков Мишель.
И ему самому очень хочется прокладывать новые пути в какие-нибудь неведомые дали, которых никто не знает и о которых ничего не знает он сам. Но ему некогда ждать, и он снова плывет и плывет, яростно пожирая страницу за страницей. Перед ним открывается столько земель и морей, что их названий не может удержать даже отличная Мишелева память. Нечего делать, придется помочь памяти. Ей помогут выписки, сделанные из книг.
Солнце заглянет в детскую, уйдет в луга за Десну, а Мишель все еще сидит за своими выписками. Он отказывается от игр, отмахивается от надоедливых девчонок и не жалеет ни быстротечных часов, ни собственных онемевших пальцев, досыта напившихся чернил. Коварные кляксы то и дело возникают в тетради, как подводные рифы, но от строки к строке Мишель прокладывает между ними твердый курс, как Васко да-Гама, бороздящий моря.
Летние дни бегут. Выписки Мишеля поглощают тетрадь за тетрадью.
Но нескоро увидишь в этом безбрежном океане желанный брег. В «Странствиях вообще» восемнадцать томов! Мишель сдвигает брови, ерошит пером волосы и продолжает писать. Буквы приплясывают, виляют, разбегаются, но Мишель неутомим…
Все больше удивляется Мишелю Варвара Федоровна. Она ввела неумолимый порядок в сутолоку и суматоху детской. Мишель первый уложился в этот порядок, но уложился вместе со своими птицами и книгами. С виду увалень, а каждое слово на лету ловит. На речи и вовсе нетороплив, а время находит на все. Все дается Мишелю вполдела, но он ничего вполдела не делает. Управится с науками – и опять часами стоит у своих овсянок.
– Да они же совсем не овсянки! – старается растолковать наставнице огорченный Мишель. – Птицу, Варвара Федоровна, умом понимать надо. Вы ее не по перу, а по голосу принимайте. Одно дело – возьмите – гусачкова стукотня, а совсем другое дело – свистовый ход, слышите?..
– Какой ужасный лексикон, Мишель! – говорит Варвара Федоровна, и кажется ей, что говорит она престрого, хотя голос ее теплеет день ото дня.
Все диктанты, диксионеры и грамматики попрежнему уживались в детской с птичьей словесностью, а птичья словесность так и жила, как ни в чем не бывало. Положительно все удается этому коренастому увальню!
Когда Варвара Федоровна приступила к географии, Мишель, не перебивая ее, выслушал новости о том, что земля, на которой мы обитаем, имеет форму шара… А в конце урока прогулялся по ландкарте, как по собственной детской.
– Вот тут, Варвара Федоровна, остров Цейлон, а здесь Ява… – Заглянул в Африку, неторопливо прошелся по Европе и внимательно прицелился: – А вот, Варвара Федоровна, Орел, мы там жили в войну…
Варвара Федоровна не успела подивиться познаниям питомца, как он, задержав указку между Москвой и Смоленском, нашел среди лесов крученую ниточку Десны.
– А вот тут, Варвара Федоровна, мы теперь живем!..
Надо же помочь наставнице: она на карту глянет и не затеряется в лесах, скорее обживется в Новоспасском. Еще раз пришлось тогда подивиться Варваре Федоровне: мальчики, значит, тоже разные бывают; Мишель, например, просто удивительный Мишель!
Легкое ли дело забыть Вареньке Петербург? Легкое ли дело обогреть душу в чужом доме? В нижнем этаже новоспасской усадьбы суматошилась чужая Вареньке жизнь. В Новоспасское приезжали гости. Приезжали, как встарь, и в званые и в незваные дни.
Евгения Андреевна из своих покоев не выходила, лелеяла орловскую дочку Машеньку. Зато у хозяина в кабинете было полно чубуков. А вокруг Новоспасского шумят и шумят в непонятной тревоге леса. Впрочем, никакие тревоги Вареньки не касаются. Она властвует в детских и в классной единодержавно. Только, пожалуй, над самой Варварой Федоровной еще больше властвует музыка. Музыка, ты открываешь нам небо! Уж с тобой-то, музыка, никогда не разлучится Варвара Федоровна…
Пусть Иван Николаевич о музыке совсем забыл. Варвара Федоровна села в классной за фортепиано в первый же вечер и, слегка поморщившись от дребезжащих его звуков, стала играть. Мишель, Поля, Наташа и даже Лиза чинно стояли вокруг фортепиано, предвкушая, как задаст музыка гувернантке на орехи Но сварливое фортепиано обнаружило невиданную кротость и вступило с Варварой Федоровной в долгий, задушевный разговор.
– Мишель, – сказала Варенька, – я думаю, что завтра, – она бы куда охотнее сказала «сегодня» и «сейчас», только было уже слишком поздно, – я думаю, что завтра мы начнем наши музыкальные уроки. – Потом сияющая Варенька обернулась к Поле: – Я хочу сказать, что мы начнем непременно завтра, мой друг!..
И уроки на фортепиано начались. Но и музыка не произвела никакого переполоха ни в птичьем царстве Мишеля, ни в его диктантах, ни даже в странствиях. Правда, легче разобраться в Сандвичевых островах или перемахнуть через тропик Рака, чем породниться с тобой, музыка, небесный дар! Стоит только тронуть твои пожелтевшие, потрескавшиеся косточки, и летишь ты, музыка, туда, куда песни за тобой не ходят. А только на песню оглянешься да не успеешь похвастать перед ней каким-нибудь новым экзерсисом, как уже лезут тебе в уши скрипицы и дудки и бог знает кто. В уши по старой памяти так и лезут, но сами из Шмакова до сих пор не едут. И когда будут – неизвестно.
Мишель охотно рассказывает Варваре Федоровне о шмаковских музыкантах, но Варвара Федоровна опять понимает далеко не все. На первый план в этих рассказах выступает какая-то Ильёва нога, за ней выскакивает Тишка-кларнет, и все окончательно покрывается туманом, когда какой-то Яков начинает дуть в трубу-валторну, которая зовется кренделем. Однажды, садясь за фортепиано, Мишель опять начал было свои рассказы и вдруг оборвал их, улыбнувшись:
– А ведь я в Шмакове чуть было не утонул, Варвара Федоровна! – и начал бойко разыгрывать заданный урок.
Варвара Федоровна так перепугалась, что тут же решила никогда не отпускать питомца в ужасное Шмаково, где тонут дети!
– Держите счет, Мишель, – говорит Варвара Федоровна и даже стучит по фортепиано карандашом: – И раз!.. и два!..
И кажется Вареньке, что говорит она наистрожайше, но если прислушаться, все больше теплеет от урока к уроку голос суровой наставницы. Да и немудрено: ведь это ты, музыка, открываешь нам небо!
– И раз!.. и два!..