Медленно занимается лесной пожар. Невидимый, идет под землей огонь, таясь, набирает силы. Опалит там-сям сушняки да ржавые мхи и – под землю: прибавь силушки, мать-земля! И опять гудит под моховищами да в буреломах. В смертном предчувствии клонятся долу лесные травы и томится, свиваясь, древесный лист.
И взметнется вдруг к небу огненный столб, разольется во все стороны морем-океаном. Не зря медлил лесной пожар: силу копил. Не зря копили силу смоленские леса. Выходили оттуда мужики к завалам, сидели в засадах дни и ночи. Шли мимо большие войска – тех пока пропускали. Шли малые команды – тем кончали путь. Ни вперед им не спешить, ни назад не возвращаться.
Стали и новоспасские ходить в дальние засады. Со шмаковскими ходили к Дорогобужскому тракту. Конюх Савватий собрал партию под Волочок итти. Вернулись и оттуда не с пустыми руками: ружей и ружейного припасу отбили. Только не все пришли назад. Из дорогобужского похода Семен Петров не вернулся. Под Волочком Петра Фомкина порубили. Не гонять больше стада и Гераське-подпаску…
– Помяни их, господи, во царствии твоем, а мы, новоспасские, помним!
– Пой, поп, панихиду!
Надел отец Иван черную ризу, отпел вечную память па поле брани убиенным, помянул всех за родину вставших, и своих, и тех, кто из дальних приходов: имена их ты, господи, веси…
– А отмщение за нами, мужики!
– За нами, отец!
– Время змея в гнезде брать! – сказал Аким.
– Ну?!
– Пойду в Ельню! – и ушел.
Подойдя к Ельне, он пригляделся с ближнего оврага. Прислушался: пора!
В тот вечер новоспасские собрались в барской конторе. На ночь ни один шерамыжник носа не сунет.
В светце трещала лучина. Управитель Илья Лукич, вернувшись из рославльских деревень, привез добрые вести:
– Сказывают, к нашей армии великие силы идут, собираются в Калуге. А рославльские мужики одной рукой к ружьишку приучаются, другой под озимь пашут. Ныне повсеместно так.
– Пашут, говоришь? Вот и нам бы эдак! Эх, народу бы поболе!.. Все ли здесь?
– Нет, не все. Опять побили злодеи мужиков. Иных – раненых – в Рославль к докторам увезли А вот Савватий из Починка, тот в Рославль не захотел, в лесу отлеживается. Смерть смотрела на него, смотрела: нет, говорит, не мой!
Перебрали мужиков, до баб дошли.
– Федосья-солдатка, где?
– Ее в плененных считай, в поле поймали…
– Авдотья?
– Которая Авдотья, пряха?
– Зачем пряха? Барская нянька!
– И ее нету, почитай с неделю нету. Подалась в Язвицы на богомолье и пропала…
– Вот тебе и богомолье!
Пересчитали баб и девок – тоже недочет. Ну, остаточные, поднатужься!
В контору вошел отец Иван.
– Смените лучину! – вынул грамоту. – От главнокомандующего генерала-от инфантерии Голенищева-Кутузова!..
– Вот она, Расея, голос подает!
– К нам грамота, к смоленским! – сказал отец Иван.
Лучину переменили. Отец Иван стал читать явственно и душевно:
«Достойные смоленские жители, любезные соотечественники! Враг мог разрушить стены ваши, обратить в развалины и пепел имущество ваше, наложить на вас тяжкие оковы, но не мог и не возможет победить и покорить сердец ваших. Таковы россияне!..»
Отец Иван читал, и казалось, ушел ввысь низкий, закопченный потолок барской конторы. Казалось, каждый сам видел те развалины и пепел. Каждый сам слышал, как собираются в единое сердце непокоримые русские сердца.
Долго сидели в тот вечер мужики в новоспасской конторе. Много раз перечитали кутузовскую грамоту, пришедшую дальним, кружным путем.
Когда уже расходились, в ночной тьме встало близкое зарево.
– Никак в Ельне?!.
От колокольни ковылял Петрович.
– В Ельне, мужики, занялось. Горит злодей со всеми потрохами!
А к полудню следующего дня вернулся Аким, зашел к отцу Ивану. Глянул на него поп:
– В Ельне – ты?..
И перекрестил Акима размашистым крестом.
– Горением огненным очистим землю от скверны… А тебе что, кавалер?
Егор Векшин, войдя, поклонился попадье и ответил отцу Ивану:
– Выдай, батюшка, от главнокомандующего Кутузова бумагу, снесу в лес Савватию!
Завязал грамоту в тряпицу, положил на сердце и понес. Идет Егор к лесному жительству, ступает крепко. Не догнать кавалера. Раньше годы за ним гнались, теперь назад пошли.
И свернуть бы кавалеру в засеку. Не итти бы ему прямиком. Не высмотрели бы солдата волчьи глаза, не выскочили бы на дорогу шерамыжники, не напали бы на Егора с тылу.
Успел кавалер выхватить тесак, успел ударить одного наотмашь, успел от другого уклониться, не успел к третьему обернуться.
Только с мертвого и сняли шерамыжники, что серебряный крест с Егорием в ободочке. Лег старый солдат, приложил ухо к земле. Слыхал или не слыхал, как тряслась земля, как ревели пушки тульских заводов, как строились на поле Бородинском русские полки?..
Спи, Егорий, спи, кавалер! Враг не покорил и не покорит сердец наших. Таковы россияне!