Вмѣсто предисловія

Милый другъ! Въ своемъ письмѣ Вы затрагиваете вопросъ о "Санинѣ" (г. М. Арцыбашева) и его роли въ нашей общественной жизни. Я очень радъ случаю побесѣдовать съ вами о вопросѣ, который, какъ Васъ, такъ и меня сильно интересуетъ. Да не только меня съ Вами. Этимъ разсказомъ зачитывается и живо интересуется теперь вся наша молодежь, начиная отъ уже вполнѣ предѣлившагося интеллигента и кончая рабочей дѣвушкой или гимназисткой 2-го 3-го класса. Въ одной библіотекѣ мнѣ, напримѣръ, приходилось замѣчать 11--12-ти лѣтнихъ дѣвочекъ съ котомками учебниковъ въ рукахъ, которыя, вмѣсто того, чтобы отправляться въ школу, приходили сюда читать "Санина". Это обстоятельство я, конечно, не ставлю въ плюсъ ни В. П. Санину, ни его родителю г. Арцыбашеву, но я вывожу это для иллюстраціи той необыкновенной сенсаціи, которую возбудилъ этотъ разсказъ въ публикѣ.

Вы пишете: "Санинъ -- это острое орудіе, взявшись за которое надо быть осторожнымъ". Я вполнѣ съ Вами согласенъ, думаю даже, что при малѣйшей, допущенной съ нашей стороны, неосторожности мы рискуемъ быть искалѣченными самыми неизлѣчимыми ранами или быть испачканными самой отвратительной грязью.

Я также вполнѣ раздѣляю Вашъ взглядъ на Санина, какъ на "человѣка минуты, вкушающаго плоды земныхъ прелестей", но съ чѣмъ я ни въ коемъ случаѣ и ни подъ какимъ видомъ согласиться не могу, такъ это съ Вашимъ мнѣніемъ, будто "Санинъ появился слишкомъ рано", будто "въ нашъ вѣкъ онъ является своего рода Базаровымъ", будто "мы не доросли до него" и т. д.

Раньше всего, что такое Санинъ? На мой взглядъ, это человѣкъ, живущій для того только, чтобы жить. Для него жизнь -- это океанъ прелестей, сильныхъ чувствъ и ощущеній. Гордо поднявъ голову, Санинъ смѣло бросается въ бурлящія волны этого океана и съ ироніей и презрѣніемъ глядитъ на маленькихъ существъ, которыя остались на берегу и были слишкомъ слабы, чтобы присоединиться къ нему. На окружающихъ его обыкновенныхъ людей, на массу или "толпу", по его терминологіи, Санинъ смотритъ свысока,-- въ себѣ и только въ себѣ онъ видитъ весь смыслъ бытія. Люди глупы, жестоки, плоски, утверждаетъ Санинъ, и для нихъ онъ отказывается жертвовать даже одной минутой жизненной сладости. У Санина нѣтъ ничего святого, для него не существуетъ никакихъ идеаловъ, никакихъ точекъ въ пространствѣ, никакихъ цѣлей. "Эхъ, люди, люди! восклицаетъ-Санинъ со злобой, создадутъ вотъ такъ себѣ призракъ, условіе, миражъ и страдаютъ". На Юрія Сварожича, одушевленнаго разнаго рода идеями, Санинъ смотритъ съ сожалѣніемъ и скорбитъ о томъ, что "погибла смѣлость, свободная страсть и красота", что "остался одинъ только долгъ и безсмысленная мечта о грядущемъ золотомъ вѣкѣ". Женщина въ глазахъ Санина -- только источникъ сладострастія для мужчины и въ этомъ отношеніи онъ положительно сходенъ со скотомъ. Даже къ родной сестрѣ у Санина возбуждается гнусная страсть самца, которой онъ и не думаетъ укрощать. Онъ жалѣетъ о смерти сестры только потому, что "съ ней умерла бы огромная радость, которую она вносила въ жизнь окружающихъ людей", Положительно на все Сапинъ смотритъ съ точки зрѣнія его личной выгоды. Онъ разрушаетъ всѣ мосты нравственности, всѣ устои морали и, ни на минуту не задумываясь, онъ готовъ пожертвовать гибелью сотенъ тысячъ людей ради одного часа его собственнаго благополучія. "Я люблю Ланде, говоритъ Санинъ, потому, что онъ на своемъ пути не останавливался ни передъ какими преградами, ни смѣшными, ни страшными". Таковъ Санинъ.

Характерно то, что онъ выплылъ на поверхность именно теперь, когда общество, выдерживающее дружный натискъ реакціонныхъ силъ, переживаетъ періодъ безпримѣрнаго застоя. Эпоха революціонной вспышки, конституціонныя иллюзіи, торжество реакціи, полная реставрація,-- все это сильно запутало соціальныя взаимоотношенія и создало тотъ невѣроятный хаосъ, который и царствуетъ теперь во всей странѣ. Этотъ-то періодъ -- періодъ хаотической мысли и парализованности общественныхъ силъ -- и нашелъ себѣ, хотя не особенно яркое, отраженіе въ трактуемомъ романѣ г. Арцыбашева. Лица, не могущія уяснить себѣ ходъ и систематизацію историческихъ проблемъ, жаждущія сильныхъ чувствованій и рѣзкихъ ощущеній, заключаютъ себя въ свой личный мірокъ, сводя на нѣтъ весь широкій внѣшній міръ. Тутъ они получаютъ возможность широко развивать свои животныя страсти, выводя ихъ за предѣлы человѣческаго пониманія. Этихъ лицъ, которыхъ въ былое время, быть можетъ, радовало торжество соціалистическихъ идей, теперь охватилъ пессимизмъ, и они начинаютъ презрительно относиться къ самимъ идеямъ и еще болѣе презрительно -- къ ихъ носителямъ. Эти лица готовы въ порывѣ страсти однимъ взмахомъ уничтожить все то, надъ чѣмъ въ теченіе долгихъ вѣковъ трудилось все человѣчество. "Существую "я" и ничто кромѣ меня" -- таковъ лозунгъ эгиды типовъ, представителемъ которыхъ является г. В. П. Санинъ.

Было-бы крайне ошибочно думать, что въ этомъ отношеніи Россія преставляетъ собой исключеніе, что только у насъ могъ народиться такой необузданный индивидуализмъ. Какъ разъ наоборотъ. Почти то-же самое пережила и Германія послѣ революціи 48 года.

Въ началѣ 60-хъ годовъ юнкеры снова захватили въ свои руки власть надъ имперіей. Императоръ, раньше разъѣзжавшій среди толпы и обѣщавшій строго блюсти начала конституціи, отдалъ грозный приказъ государственному кораблю: полный ходъ назадъ! Берлинъ былъ объявленъ на военномъ положеніи, а во всей странѣ была введена диктатура. И что-же? Тогда вмѣсто восторженныхъ революціонныхъ пѣсенъ, широкими волнами разливавшихся по всей странѣ, стали слышаться стѣсненные голоса отдѣльныхъ разочарованныхъ, пессимистически настроенныхъ поэтовъ, которые начали апеллировать къ "личностямъ", и въ окружающемъ ихъ непроницаемомъ мракѣ они искали сильныхъ "мужей" и энергичныхъ "дѣятелей". Такъ, Брандесъ ("Молодая Германія", переводъ Писаревой) приводитъ стихотвореніе одного лучшаго поэта тогдашняго времени Гартмана.

...А вижу ученыхъ и профессоровъ,

Президентовъ и ассесоровъ,

Виноторговцевъ и редакторовъ,

Суперинтендантовъ и акушеровъ,

Торговцевъ тряпьемъ и антикваріевъ,

Честныхъ людей, Гаиземановъ и Вассермановъ,

Но гдѣ-же мужи и дѣятели?

Это, конечно, индивидуализмъ далеко не санинского пошиба, но все-таки индивидуализмъ. Даже у Гейне, который такъ "причудливо сочеталъ въ своей поэзіи прихотливые капризы фантазіи съ суровыми требованіями соціализма", встрѣчается очень часто отрицательное отношеніе къ людямъ и ихъ идеямъ.

... Берегись людскихъ совѣтовъ,

Ихъ совѣты губятъ душу,

Между всѣхъ людей вселенной

Не найдешь ты человѣка.

Но окончательную разработку индивидуализмъ получилъ у Ницше, который вывелъ его изъ узкихъ рамокъ и вдунулъ въ него аристократическо-анархистскую необузданную душу. Не признавая никакого долга, въ какой-бы формѣ онъ ни проявлялся, Ницше ломаетъ всѣ преграды, которыя установлены для прихотей и страстей индивида. "Ты положилъ свою высшую цѣль въ свои страсти, и вотъ онѣ стали твоей радостью, твоей добродѣтелью". ("Такъ говорилъ Заратустра", глаза "О радостяхъ и страстяхъ".) Лозунгъ Заратустры "я хочу" это единственный мечъ, который Ницше даетъ въ руки своимъ послѣдователямъ и которымъ они должны рубить все, что стоитъ на пути къ удовлетворенію ихъ прихотей и страстей. Вспомните еще Фалька изъ "Homo Sapiens" Пшибышевскаго. "Внутренняя великая святыня человѣчества, разсуждаетъ Фалькъ, это могучій инстинктъ" и для его удовлетворенія слѣдуетъ жертвовать всѣмъ, даже гибелью всей вселенной. Припомните, какъ онъ терзалъ, обезчещивалъ и губилъ молодыхъ дѣвушекъ, и все это считалъ естественнымъ, ибо оно удовлетворило прихотямъ его личности. Этотъ Фалькъ многимъ напоминаетъ нашего Санина и оба они, за малыми дефектами, являются прямыми послѣдователями Ницше. Такой періодъ индивидуалисткихъ теченій пережила не только Германія. Переживали его и другія страны. Да оно вполнѣ понятно. Всякая эпоха Sturm und Drang'а рождаетъ людей съ грубой, безшабашной силой и безпорядочной энергіей, людей, которые требуютъ безграничнаго произвола для своей личности, которые презираютъ и ненавидятъ общественные оковы. Но какъ скоро такія личности появляются, такъ-же скоро онѣ исчезаютъ, такъ-же скоро онѣ опускаются. Фалькъ умираетъ въ полномъ почти безуміи и вынужденъ сознаться, что онъ "вымирающій человѣкъ". Конецъ Санина намъ еще тоже не извѣстенъ Эгоистическія стремленія нѣкоторыхъ умственныхъ аристократовъ, презирающихъ уравнительныя тенденціи вѣка, должны въ концѣ концовъ отступить передъ сильными движеніями массы. Интересъ въ данное время къ "Сапину" объясняется только тѣмъ, что мы переживаемъ періодъ застоя, лѣни и инертности. По вѣдь этотъ періодъ переходный -- и я не сомнѣваюсь, что какъ только наша жизнь войдетъ въ обычную коллею, интересъ къ "Санину" пропадетъ окончательно. Какъ ницшеанство въ Германіи, такъ и Санинъ у насъ является послѣдней вспышкой индивидуализма передъ окончательнымъ и полнымъ торжествомъ общественныхъ идеаловъ. Въ эпоху развитія соціальныхъ стремленій, среди проповѣди равенства и человѣческой солидарности долженъ затеряться голосъ, призывающій къ гордому одиночеству, проповѣдующій безсердечіе и равнодушіе. Среди смѣлыхъ и громкихъ требованіи равноправія, которыя предъявляетъ женщина, долженъ заглушиться голосъ животнаго инстинкта, зовущій женщину на рабскую службу прихотямъ мужчины. Я не отрицаю, что существуютъ и въ не маломъ количествѣ, и подъ различными видами и костюмами еще будутъ существовать, г.г. Санины, но меня интересуетъ не ихъ существованіе, а отношеніе къ нимъ общества. Какъ враждебно нѣмецкое общество встрѣтило Ницше, такъ-же презрительно наше русское общество должно встрѣтить "Санина". Симптомы такого къ нему отношенія уже проявляются въ отдѣльныхъ газетныхъ рецензіяхъ и журнальныхъ статейкахъ; но это лишь цвѣтики. Настоящій судъ общества еще впереди, за предѣлами переживаемаго нами умственнаго и психологическаго кризиса. "Милый Фалькъ! Есть страданіе совершенно иное, котораго вы не чувствуете, которое чувствуетъ лишь тотъ, кто слился въ одно со всѣмъ человѣчествомъ. Я знаю, что для васъ не существуетъ человѣчества. Душа ваша слишкомъ мала, чтобъ объять весь свѣтъ. Сердце ваше бьется только для вашихъ ясенъ, возлюбленныхъ и дѣтей"... Такую оцѣнку далъ Фальку его товарищъ. Я глубоко убѣжденъ, что точно такъ-же оцѣнятъ г. Санина, всѣ сознательные элементы общества, всѣ широкіе демократическіе слои массы.

Я изложилъ, другъ мой, свой взглядъ на затронутый вами вопросъ. Для его подтверлсденія я посылаю Вамъ хранящійся у меня документъ "Дневникъ поклонницы Сапина", который случайно попалъ въ мои руки.

Меня тронула судьба этой "вѣрной поклонницы" и я навелъ о ней справки.

Удалось только выяснить, что она заболѣла сифилисомъ, послѣ чего исчезла. О дальнѣйшей ея участи носятся разные слухи. Одни говоритъ, что она потомъ отравила себя, другіе -- что она умерла въ больницѣ для сифилитиковъ.

Какъ видите, другъ мой, печально кончаютъ свою жизнь поклонники Санина...

Примите мой искренній дружескій привѣтъ

О. Ш.

8 Апрѣля. Вчера пріѣхала изъ дому. Какъ тутъ все скучно, однообразно! Даже злость беретъ. Ѣздила домой, думала, тамъ веселѣе будетъ, съѣдутся всѣ знакомые, можно будетъ встряхнуться, развлечься. Думала, а что я застала? Петя угрюмъ и носится еще со своими бреднями о пролетаризаціи массъ, о національномъ хозяйствѣ -- и какъ ему это не надоѣдаетъ?! Юзя съ его чистой, невинной душой скорбитъ о застоѣ въ движеніи и развращенности нравовъ у молодежи. Гнилыя все существа -- умереть можно отъ скуки въ ихъ обществѣ. Я удрала изъ этого стоячаго болота. Пріѣхала сюда,-- та-же скука. И какой, вл. самомъ дѣлѣ, толкъ въ идеалахъ, которыми носятся эти безжизненныя твари -- какъ ненавижу я ихъ за вялость!-- что въ ихъ идеалахъ интереснаго? Вѣдь все такъ сухо, кабинетно,-- доктринеры пустые! фи...

Я за послѣднее время никакъ успокоиться не могу. Что-то волнуетъ меня и тревожитъ. Я хочу жить, широко -- широко жить. Не могу я, какъ эти черепахи, запереться въ раковинѣ и, ползая медленно, заниматься чѣмъ-нибудь обыкновеннымъ. Душа моя жаждетъ сильного, широкого, красиваго. Но гдѣ это взять? Кругомъ все такъ сѣро, обыкновенно и единообразно. Атмосфера такая душная, что задохнуться можно. Единственное утѣшеніе -- дневникъ. Съ нимъ я люблю проводить время. Говорю, что хочу -- никто не противорѣчитъ.... Но вотъ снова начинается это сумашедшее настроеніе. Голова болитъ. Брошу писать, авось пройдетъ.

* * *

12 Апрѣля. Прошли еще три дня, а я все не успокаиваюсь. Скука та-же -- когда она кончится? Какъ будто безобразныя крысы выползаютъ изъ подъ земли, лѣзутъ на мое тѣло и кусаютъ его. Никогда я такъ остро не чувствовала скуки, какъ сейчасъ; никогда такъ скверно не было на душѣ. Еще нѣсколько такихъ дней, и я положительно съ ума сойду...

* * *

14 Апрѣля. У насъ на второмъ семестрѣ есть одна дѣвица, которую всѣ зовутъ "богиней мудрости", а что въ ней мудраго, ей Богу, не знаю. Она, правда, держитъ себя такъ важно, какъ будто, въ самомъ дѣлѣ, штука какая, но въ дѣйствительности оно далеко не такъ. Щеки впалыя, ноги длинныя, вся она суха и тонка, какъ аспидная доска, и докторъ Высоковннъ, когда заходитъ въ классъ, первую улыбку все таки мнѣ посылаетъ. Сегодня эта "богиня" заговорила со мной о жизни. Жизнь, утверждаетъ она, сама но себѣ есть борьба и, желая оправдать нашу стоимость, мы всегда должны бороться и стремиться. Надувъ свой длинный носъ, она говорила, что мы должны тѣсно сомкнуться въ стройные ряды широкихъ массъ и медленно, но умѣло и разсчетливо повести осаду позицій "стараго". Мы не должны обращать вниманіе на наши личныя прихоти, мы должны жертвовать собой на пользу общему дѣлу. Мы должны бороться, и новое восторжествуетъ надъ старымъ. По моему-же, это только сумасбродство. Правда, оно очень интересно, даже красиво, но всегда -- всегда бороться! Кто на это согласится? Вѣдь нужно-же когда нибудь самимъ вкушать плоды этой борьбы. Гдѣ-же и когда она будетъ? Неужели на томъ свѣтѣ? Нѣтъ. Теперь и только теперь слѣдуетъ наслаждаться жизнью. Я знаю, что я права, хотя большинство нашихъ зубодралокъ соглашаются съ нею. Вѣдь это овцы. Прослыла та умной -- онѣ и соглашаются съ нею, и слушаютъ ее. Я глубоко убѣждена, что даже тѣ, которыя такъ говорятъ, тоже ищутъ наслажденій. Вѣдь это-то и есть жизнь.

* * *

15 Апрѣля. Сумашедшее настроеніе не покидаетъ меня ни на минуту. Прихожу въ школу -- измученныя, скучныя лица. Домой приду -- сѣрыя, мрачныя стѣны. Хожу изъ угла въ уголъ, ничего дѣлать не могу. Скучно, да и только. Приходящихъ товарокъ по школѣ я терпѣть не могу -- онѣ всѣ такія неинтересныя. Гдѣ тотъ необыкновенный? Гдѣ онъ?

* * *

17 Апрѣля. Сегодня намъ предложили взять на себя иниціативу устройства бала въ политехническомъ институтѣ. Я съ большой радостью согласилась, ибо тутъ можно будетъ какъ слѣдуетъ развлечься, повеселиться. То-то будетъ житье! Всѣ студенты, политехники.... Музыка, танцы -- ахъ, кабы ужъ скорѣе! Сегодня я чувствую себя гораздо лучше. Какъ будто приближается то, что я такъ жадно искала. Наполнявшая меня пустота какъ будто сгущается и образуется что-то толстое положительное.

* * *

20 Апрѣля. Сегодня уже балъ въ институтѣ. Какъ много хлопотъ, работы. За эти дни я какъ бы ожила. Какъ я рада случаю съ вечеромъ! Познакомилась съ новыми студентами и не такими, какъ старые, которые вѣчно носятся своими никому не нужными идеалами. Это человѣки, боги! Взять, напримѣръ, Корнилова -- вѣдь это сама жизнь! Что для него идеалы, нравственные устои, законы морали? Жить, онъ говоритъ, и больше ничего! Въ его смѣлой, твердой походкѣ, въ его частомъ дыханіи такъ и чувствуется настоящій живой человѣкъ. А Волинскій? У него, хотя и длинный носъ, который не совсѣмъ благообразно скручивается, но онъ, какъ и я, терпѣть не можетъ этихъ нравственныхъ "индюковъ", какъ онъ ихъ называетъ. Пусть въ карты играетъ, пусть кафешантаны, фарсы посѣщаетъ -- эка важность! Надо, говоритъ онъ, все брать отъ жизни. Вотъ потѣшный... Но довольно о знакомыхъ. Сегодня балъ, сегодня я буду жить, наслаждаться и на этомъ я хочу дольше остановиться въ дневникѣ. Вчера Корниловъ сильно -- сильно пожалъ мою руку и сказалъ, что сегодня я буду царицей, а онъ -- царемъ. Я -- царица! Какъ это мило, прелестно... Но пора уже одѣваться, пора пойти туда,-- на праздникъ жизни. Будутъ чокаться бокалы, будетъ рѣкою литься вино, будутъ умиленно поглядывать студенты, будутъ цѣловать, сильно -- сильно цѣловать, а я обхвачу царя моего и отъ великой радости я всей силой укушу его. Лицомъ моимъ, на которое смотрѣли до сихъ поръ только одряхлѣвшіе отъ идеаловъ студенты и кислыя старыя дѣвы - курсистки, будутъ любоваться теперь молодые глаза красивыхъ молодыхъ людей. Мой станъ обхватитъ теперь сильная рука, вродѣ Корнилова. Она будетъ прижимать, а мнѣ будетъ хорошо, хорошо. Я съ сожалѣніемъ оставляю теперь дневникъ, но... надо скорѣе идти туда, на праздникъ жизни.

* * *

21 Апрѣля. Теперь 9 часовъ утра. Глаза безсмысленно блуждаютъ въ комнатной пустотѣ. Руки и ноги какъ будто онѣмѣли. Я никогда до пьяна не напивалась, но представляю себѣ самочувствіе до безумія опьянѣвшаго неопытнаго "пиваку", просыпающагося послѣ отрезвленія. Такъ и я себя теперь чувствую. Какъ будто сонъ, тяжелый, до боли мучительный сонъ корчилъ меня въ своихъ объятіяхъ. Но все же... это былъ прекрасный, золотой сонъ. Вчера я была царицей! Да, Корниловъ правду говорилъ: я была царицей, онъ -- царемъ. Медикъ глазъ не спускалъ съ моихъ полныхъ розовыхъ щекъ, юристъ любовался моими ангельскими, но вмѣстѣ съ тѣмъ плутоватыми глазами, какъ онъ говорилъ Корнилову. Политехникъ убѣждалъ Волинскаго, что я -- очень сложный механизмъ, которымъ онъ не прочь бы позаняться; художникъ видѣлъ во мнѣ прекрасный оригиналъ.... Всякій находилъ во мнѣ свой идеалъ. Почти всѣ искали моего взора, моей улыбки, пожатія моей руки, а я на всѣхъ смотрѣла свысока. Мы съ Корниловымъ проходили по залу. На него смотрѣли, какъ животныя, а ко мнѣ ласкались, какъ собаки. Я была царицей! Это правда. Прекрасна жизнь -- хороша она! А потомъ, послѣ бала -- сколько сладкихъ, упоительно сладкихъ минутъ! Мы сѣли съ Корниловымъ на извощика. Лошадь мчалась быстро, быстро, какъ стрѣла, какъ молнія. Она фыркала, отдувалась, пѣнилась, а Корниловъ только переводилъ дыханіе. Онъ обнималъ и прижималъ меня тѣсно -- тѣсно. Нѣтъ словъ для выраженія той великой радости, которую я переживала въ тѣ минуты. Вотъ и дура я: думала когда-то, что мужчины гадки... Могла-бы даже самая лучшая изъ нашихъ кислятинъ такъ крѣпко сжать меня и доставить такъ много удовольствія? Мы пріѣхали домой. Какой онъ сильный Корниловъ! Вотъ это человѣкъ, вотъ это жизнь! Онъ обнималъ меня, цѣловалъ въ носъ, въ губы, въ глаза, горячо -- горячо цѣловалъ. Никогда я такихъ сладкихъ минутъ не переживала. Каждое прикосновеніе его горячихъ губъ пріятной струей живого источника расходилось по всѣмъ жиламъ, распространяя въ нихъ что-то сильное, горячее. Мнѣ было хорошо. Я чувствовала, что живу. Корниловъ подымалъ меня на своихъ упругихъ мускулахъ, но мнѣ казалось, что это ангелы подымаютъ меня и уносятъ въ то блаженное царство, гдѣ люди живутъ настоящимъ и наслаждаются широко -- широко. Я положила голову на его плечо, и мнѣ было такъ сладостно, такъ пріятно. Но... свѣтъ ужъ такъ, какъ видно, устроенъ, чтобы все хорошее продолжалось не долго. Корниловъ ушелъ, а я теперь чувствую себя такъ, какъ будто пришла изъ какого-то слишкомъ веселаго пира или вернулась съ какой-то слишкомъ горячей битвы. Почему онъ такъ скоро ушелъ? Почему онъ не оставался еще? Почему? Я вынуждена прервать свои мысли, ибо голова сильно разболѣлась. Надо пойти прилечь немного.

* * *

24 Апрѣля. За послѣдніе нѣсколько дней я себя чувствую такъ-же, какъ чувствовала себя послѣ ухода Корнилова. Сегодня одинъ господинъ читалъ у насъ въ школѣ рефератъ объ этикѣ. Скучно было, и я осталась слушать. Слушала, конечно, очень разсѣянно, но многое припоминаю. Онъ говорилъ о какомъ-то "высокомъ" идеализмѣ. Бороться -- суровый долгъ. Эмпирическія нужды должны урѣзываться и совершенно подчиняться духовнымъ и т. д. Самъ референтъ отрицательно относился къ такому виду идеализма, заявлялъ себя сторонникомъ "соціальнаго" идеализма, но "высокій" идеализмъ, говорилъ онъ, насчитываетъ много послѣдователей и имѣетъ больше положительныхъ чертъ, чѣмъ сантиментальный, широкій и др. Я слушала его и думала: неужели, въ самомъ дѣлѣ, имѣются такіе люди, которые совершенно отказываются отъ удовольствій, наслажденій, пріятныхъ ощущеній и обрекаютъ себя на борьбу за какіе-то идеалы? Нѣтъ. Такихъ нѣтъ и не можетъ быть. Вѣдь и я когда-то идеалисткой была, вѣдь и я болтала много о пролетаріатѣ, котораго и до сихъ поръ не знаю, увлекалась соціализмомъ, о которомъ и теперь понятія не имѣю, бредила свободой, равенствомъ и братствомъ,-- но я не предавалась этому всецѣло, а всегда имѣла въ виду и свои личныя цѣли. Къ тому же, нора увлеченій должна-же когда нибудь миновать. И она минула, эта гадкая пора! Теперь я прямо смотрю въ глаза жизни. Въ ней есть много пріятнаго, красиваго, сладкаго, и мы должны все это брать. Въ этомъ, по моему и только въ этомъ -- весь смыслъ бытія. Мнѣ говорятъ мои "кислятины", что все это грязно, дается несправедливыми средствами -- исполать! Пусть грязно, не корректно, не честно,-- вѣдь все это въ сущности пустыя слова. Я хочу жить,-- значитъ, я хочу удовольствій, веселій и сильныхъ чувствъ. Люди страдаютъ, люди гибнутъ, но что я имъ дамъ? Чѣмъ я имъ помогу? Ничѣмъ. Себя погублю, а имъ не пособлю,-- какой-же въ этомъ смыслъ? Жизнь коротка, ею надо воспользоваться. Непремѣнно воспользоваться этимъ временемъ, пока оно не ушло!

* * *

26 Апрѣля. Сегодня пришелъ Корниловъ, который все время не являлся. Онъ такой-же, какъ и раньше.. Не говоритъ много, только вперится карыми глазами, такъ взглядомъ и пройметъ насквозь. Онъ непремѣнно хотѣлъ, чтобъ я сѣла къ нему на колѣни, но я ни за что не соглашалась,-- пусть знаетъ, какъ не являться столько времени. Онъ сталъ гнаться за мной, желая схватить, а я удирала изъ одного угла въ другой и не давалась. Нѣсколько разъ я притворялась утомленной и давала ему хватать себя, но какъ только онъ это дѣлалъ, я сейчасъ-же высвобождалась изъ его рукъ. Такъ продолжаюсь около получаса. Вдругъ Корниловъ сдѣлался такимъ страннымъ, какимъ я его, кажется, никогда не видала. Глаза налились кровью, лицо покраснѣло, хитрая улыбка сошла и замѣнилась грознымъ, суровымъ выраженіемъ лица. Онъ стиснулъ зубы и гнался за мной какъ бѣшенный. Наконецъ, схвативъ меня, онъ такъ крѣпко прижалъ къ себѣ, что я крикнула отъ боли. Я сердилась на него, но въ душѣ я чувствовала себя очень хорошо. Потомъ мы пошли гулять и гуляли очень долго въ паркѣ. Уходя, Корниловъ крѣпко пожалъ мою руку и поцѣловалъ. Мы условились завтра встрѣтиться въ паркѣ.

* * *

28 Апрѣля. Вчера вечеромъ мы встрѣтились съ Корниловымъ въ условленномъ мѣстѣ. Онъ былъ необыкновенно милъ. Ему замѣчательно къ лицу штатское платье. Мы усѣлись на скамьѣ въ одной изъ темныхъ аллей. Онъ завелъ разговоръ о жизни, о нашемъ къ ней отношеніи, о людяхъ вообще. Какъ онъ красивъ, когда начинаетъ горячиться! Онъ такъ-же думаетъ, какъ и я. Женщины, говоритъ онъ, это самое благое въ жизни. Намъ природа удѣлила нѣкоторыя особенности, благодаря которымъ мы можемъ шире и глубже наслаждаться жизнью. Молодость, говоритъ онъ, проходитъ быстро, и если не теперь, то когда-же?.. Когда онъ пересталъ говорить, то взоръ его притупился и лицо потеряло свою живость. Онъ сдѣлался менѣе интереснымъ. Чтобы снова возбудить споръ, чтобы снова любоваться красотой и свѣжестью его лица, я показывала видъ, что не согласна съ нимъ. Я говорила, что есть еще идеи, за которыя мы должны бороться, которымъ мы должны бытѣ вѣрны и т. д. "О, идеи, почти воскликнулъ онъ, довольно кормить себя идеями! Мое существо требуетъ иной нищи. Идеи! Идеалы! За всѣхъ ихъ вмѣстѣ взятыхъ я и мизинца вашего не отдамъ". При этомъ онъ быстро и сильно обнялъ меня и горячо поцѣловалъ въ губы. "Что намъ въ идеалахъ, продолжалъ онъ потомъ, если ихъ плодами будутъ пользоваться дѣти, внуки или правнуки. Я хочу теперь, теперь наслаждаться жизнью". При этомъ онъ сталъ такъ сильно прижимать меня къ себѣ, что я чуть не вскрикнула, но удержалась. Я его тоже обнимала, тоже сильно прижимала къ себѣ, и это было пріятно, хорошо... Передъ уходомъ онъ снова пожалъ мою руку и просилъ на сегодня снова придти въ эту аллею. Пожимая въ послѣдній разъ мою руку, онъ сказалъ: "да, моя милая, жизнь -- злодѣйка и богатая злодѣйка. Надо отбирать у нея все, все намъ пріятное. И чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше"... Я поняла его и уже давно объ этомъ подумываю. Но чтобы... чтобы... (стыдно передать это чувство) я съ нимъ не соглашалась. Но онъ, кажется, понялъ, что я точно такъ-же, какъ и онъ, смотрю на жизнь.

* * *

1 Мая. Сегодня Корниловъ пришелъ со своимъ товарищемъ Кругловымъ. Мы снова забрались въ ту темную аллею. Я сѣла рядомъ съ Кругловымъ, а Корниловъ помѣстился у моихъ ногъ. Снова зашла рѣчь о жизни и людяхъ. Кругловъ во время разговора придвигался ко мнѣ все ближе и давалъ мнѣ чувствовать прикосновенія его тѣла. Корниловъ положилъ голову ко мнѣ на колѣни и мечталъ. Я посматривала на его лицо, и оно имѣло страдальческій видъ. Онъ въ теченіе почти всего вечера молчалъ, а говорилъ, большей частью, Кругловъ, который оказался замѣчательно краснорѣчивымъ. Настоящій Демосѳенъ! Есть, говорилъ онъ, такіе господа, которые различаютъ людей по ихъ отношенію къ тому или другому идеалу. Но это чепуха. Но его мнѣнію, все человѣчество дѣлится на людей и людишекъ. И тѣ, и другіе имѣютъ одного только Бога, которому они молятся, который ими руководитъ. Это инстинктъ. И тѣ, и другіе исповѣдуютъ одну только религію--выполненіе всѣхъ тѣхъ требованій, которыя предъявляетъ инстинктъ. Но разница вотъ въ чемъ. Одни -- люди, смѣлыя натуры, не скрываются, говорятъ и дѣлаютъ это прямо, а другіе людишки, жалкіе трусы, прячутся за спины всевозможныхъ идеаловъ. И тѣ, и другіе топчутъ, разрываютъ, уничтожаютъ все, что стоитъ на пути къ удовлетворенію инстинкта, но мы, говорилъ онъ, дѣлаема, это прямо, никого не стыдясь, а они прячутся отъ глазъ толпы и дѣлаютъ тоже въ глухомъ и постыдномъ уединеніи. Они, продолжалъ онъ, корчатъ изъ себя "невинныхъ душекъ" и бредятъ разными мелкими философіями. Настоящая-же философія у насъ. Я, почти воскликнулъ онъ, Корниловъ, весь нашъ кружокъ,-- мы ницшеанцы! Ницше говоритъ, что прелюбодѣй -- не тотъ, кто удовлетворяетъ требованія своего инстинкта, а тотъ, кто, желая этого все-таки не удовлетворяетъ его. И это вѣрно. "Я хочу" -- вотъ мой лозунгъ, и пусть все гибнетъ въ жертву ему. Сильный, могучій потокъ лился изъ устъ Круглова. Я чувствовала въ душѣ мощныя струи того ясного, красиваго источника, который называется жизненной правдой. Вѣдь обо всемъ этомъ и я уже не разъ думала, вѣдь и мнѣ скучно стало съ этими людишками, которые кичатся съ ихъ никому не нужными и никакого удовольствія не доставляющими идеалами. Вѣдь и мнѣ душно стало въ рамкахъ этихъ идей, и я сломала ихъ. Я сломала ихъ и вышла на волю... Корниловъ почти ни одного слова не произнесъ. Онъ только лежалъ и смотрѣлъ на небо. Я слышала его частые вздохи и глухіе стоны. Онъ страдаетъ, ибо не можетъ удовлетворить своего инстинкта. Я вижу, что онъ любитъ меня, но не хочетъ говорить, боясь, что я ему откажу. Но и я, вѣдь, его люблю. Боже мой! Его румяныя, свѣжія щеки, его сильная, толстая рука, какъ клещи обхватывающая тѣло,-- развѣ можно не любить его?! Я каюсь, что вчера показывала ему видъ, будто я съ нимъ не. согласна. Но вѣдь онъ-же долженъ былъ чувствовать, долженъ былъ понять. Когда я сказала Круглову, что я вполнѣ раздѣляю его взглядъ на жизнь, Корниловъ немного оживился; но блеснувшій въ его глазахъ маленькій огонекъ скоро потухъ. Около часу ночи они меня проводили домой. Кругловъ далъ мнѣ для чтенія книгу Ницше "Такъ говорилъ Заратустра". "Ѳто, сказалъ онъ, наше евангеліе". А Корниловъ только пожалъ сильно мою руку и ничего не говорилъ. На мой вопросъ, когда его ждать завтра, онъ со вздохомъ отвѣтилъ:, не знаю". Я просила его придти. Когда они уходили и я оставалась еще немного у воротъ, я слышала, что кто-то щелкнулъ пальцами, а другой какой то расхохотался. Мнѣ сначала казалось, что это дѣло Круглова и Корнилова: но оно не можетъ быть. Вѣдь онъ, бѣдненькій, такъ страдаетъ. Надо ему все открыть, положительно все,-- пусть не мучается.

Теперь иду читать Ницше. Авось и я сдѣлаюсь ницшеанкой.

* * *

3 Мая. Замѣчательная книга "Такъ говорилъ Заратустра" У меня не хватаетъ терпѣнья читать все, и я довольствуюсь отрывками. Какая сила, смѣлость какая! Нравственность -- пустота, мораль -- мишура. "Сверх-человѣкъ"! "Я хочу"! Я хочу, и такъ должно быть. Я во всемъ съ нимъ согласна, кромѣ вопроса о женщинахъ, о которыхъ онъ, но моему, неправильно судитъ. "Женщина, говоритъ онъ, должна удовлетворить прихотямъ мужчины",-- какъ будто у насъ своихъ страстей, своихъ инстинктовъ нѣтъ. По моему, это -- обоюдная услуга. Но кромѣ этого вопроса онъ во всемъ правъ. Нѣкоторыя мѣста я подчеркнула краснымъ карандашомъ и списала. Пусть теперь попробуютъ заговорить со мной наши "идеальныя" кислятины, я смогу имъ отвѣтить. Я покажу имъ настоящую философію, и онѣ узнаютъ, до чего онѣ жалки, гадки, ничтожны со своими мыслями и глупыми идеями. Онѣ всѣ бредятъ "долгомъ" нравственнымъ, моральнымъ, духовнымъ, но я имъ покажу Ницше: "завоевать свободу и поставить на встрѣчу даже долгу священное "нѣтъ",-- вотъ зачѣмъ, братья мои, нужно стать человѣкомъ. Что касается духа, то онъ не больше, какъ орудіе у тѣла, ибо Ницше говоритъ, что "созидающее тѣло создало себѣ духъ, какъ орудіе для воли своей". А о цѣломудріи, о цѣломудріи какъ онъ говоритъ! "Кому тягостно цѣломудріе, тому надо его отсовѣтовать". Каждое слово -- настоящій перлъ. Отъ него вѣетъ силой, могучей, жизненной силой. Долой все! Погибай все! Я хочу!- вотъ наши девизы. Да, я сдѣлаюсь ницшеанкой, настоящей ницшеанкой. Придетъ Корниловъ, и я прямо ему это объявлю -- то-то онъ обрадуется. Но почему его до сихъ поръ нѣтъ? Кабы онъ ужъ скорѣе пришелъ. Я почему-то чувствую нетерпѣнье. Я люблю его, Корнилова. Какой онъ сильный, красивый, мой ницшеанецъ!.

4 Мая. Уже 11 часовъ утра, а я только что встала. Голова какъ будто туманомъ окутана. Мысли перепутаны. Хаосъ невѣроятный. Вчерашній вечеръ ни на минуту не забывается. Все мнѣ калгется мелкимъ, ничтояснымъ въ сравненіи съ тѣми сильными ощущеніями, которыя я вчера вечеромъ переживала. Дивная сказка оказалась еще болѣе дивной былью. Эта быль стоитъ мнѣ дѣвственности, чести,-- но зачѣмъ онѣ? къ черту ихъ! Это глупые людишки нарочно приклеймили ярлыкъ "чести", чтобы построить еще одну ограду для нашихъ наслажденій. На самомъ же дѣлѣ -- это сильный, полный остроты и рѣзкости, видъ наслажденій, который мы и должны использовать.

Вчера Корниловъ пришелъ одинъ и былъ одѣтъ въ свое штатское платье. Щеки его румянились, глаза блестѣли. Онъ былъ милъ, необычайно милъ. Но я замѣчала, что лицо его передергивала тайная грусть. Вошедши, онъ пожалъ мою руку и молчаливо сѣлъ къ столу. Мнѣ его жалко стало, и я объявила ему, что и я уже ницшеанка, ницшеанка въ полномъ смыслѣ слова, что я вполнѣ раздѣляю его взглядъ на жизнь и людей и что позавчера я только для вида съ нимъ не соглашалась. Онъ повеселѣлъ немного. Зрачки его глазъ расширились, въ глазахъ заблестѣлъ огонекъ. Я видѣла въ немъ мужчину, настоящаго ницшеанскаго мужчину. Я не могла удержать себя. Вышла изъ-за стола, обхватила его толстую шею и сильно-сильно поцѣловала. Потомъ ушла обратно и сѣла у стола. Тогда онъ сталъ усиленно дышать и весь покраснѣлъ. Глаза его тоже налились чѣмъ-то краснымъ, Я видѣла, какъ его нижняя губа дрожала. Вдругъ онъ быстро поднялся, быстро подошелъ ко мнѣ, схватилъ мою руку и спросилъ, не шучу-ли я, дѣйствительно-ли я съ нимъ согласна и дѣйствительно-ли я люблю его такъ, какъ онъ меня. "Я требую рѣшительный отвѣтъ. Да или нѣтъ. Или я уйду, уйду навсегда". Я чувствовала важность вопроса и отвѣта. Я хотѣла подумать, но какое-то сильное желаніе, сама не знаю чего, схватило меня и не давало соображать. Мрачное облако заволокло мой умъ и помрачило мои мысли. Пожиманіе его теплой руки разжигало кровь въ моемъ тѣлѣ, и я отвѣтила положительно. Потомъ снова обхватила его и снова поцѣловала. Тогда онъ посадилъ меня на колѣни, прижималъ, обнималъ, цѣловалъ. Я чувствовала, что въ душѣ подымались могучія волны страстей, когда я прижималась къ его тѣлу. Кровь бросилась въ голову. Я видѣла открывавшуюся предо мной бездонную пропасть, но тамъ стучалъ водопадъ сильныхъ, сладкихъ, упоительно сладкихъ ощущеній. И я хотѣла стремглавъ броситься въ эту пропасть, окунаться въ струяхъ этого водопада. Я какъ будто перестала сознавать. Какой-то сильный круговоротъ захватилъ меня, и я вертѣлась. Ураганъ въ душѣ все больше усиливался, и я вертѣлась, и летала. Не помню, что со мной происходило, но знаю, что переживала очень хорошія, очень сладкія минуты. Погибайте, долгъ, цѣломудріе, дѣвичья честь! А мнѣ вчера было хорошо -- хорошо. Корниловъ, очень разгоряченный, ушелъ около полуночи и обѣщалъ сегодня тоже придти. Теперь немного скучно, къ тому, еще нездоровится, но это все пустое. Придетъ Корниловъ, и будетъ пріятно -- пріятно.

* * *

6 Мая. Только что былъ Корниловъ. Пришелъ, поздоровался, посидѣлъ съ четверть часа и ушелъ. Сказалъ, что его товарищи ожидаютъ и онъ спѣшитъ. Я не могу точно опредѣлить, что именно я теперь переживаю, но чувствую, что-то тяжелое давитъ внутри, наступаетъ и давитъ. Почему онъ такъ скоро ушелъ, Корниловъ? Почему онъ не остался, какъ вчера, какъ позавчера? Неужели онъ не чувствуетъ то-лее, что и я? Все скучно, сѣро, однообразно кругомъ! Чувствую, что-то горячее льется но жиламъ, волнуется и, кажется, вотъ вотъ оно выльется. Почему Корниловъ не остался? За что онъ заставляетъ меня такъ страдать. Пойду на улицу, быть можетъ, тамъ развлекусь немного. Но вотъ идетъ Кругловъ. Я ему отъ души рада -- вѣдь онъ тоже мужчина. Онъ -- товарищъ Корнилова, тоже сильный человѣкъ. Прошу дневникъ, пойду встрѣчать его.

* * *

7 Мая. Вчера Кругловъ, какъ видно, не пришелъ, а прибѣжалъ, ибо, вошедши въ комнату, онъ долго еще не могъ перевести духъ. Объяснилъ онъ это тѣмъ, что, зная о невозможности для Корнилова быть у меня вчера, онъ думалъ, что мнѣ скучно будетъ,-- вотъ онъ и пришелъ провести со мною вечеръ. Поговоривъ немного о Ницше и узнавъ, что и я улге исповѣдую ихъ религію, онъ сразу подошелъ ко мнѣ, крѣпко обнялъ и поцѣловалъ. Въ душѣ я была ему, конечно, очень благодарна за такой подарокъ, но, желая его подразнить, я говорила, что разскажу Корнилову, который разсердится на него за это. Не успѣла я кончить эту фразу, какъ изъ устъ Круглова полился неизсякаемый источникъ сильныхъ, красивыхъ истинъ. "Такъ какъ мы не признаемъ долга вообще, говорилъ онъ, то для насъ нѣтъ и долга передъ другомъ. У насъ нѣтъ дружбы. Есть инстинктъ и только ему мы остаемся вѣрны". Онъ сказалъ, что точно такъ-же мыслитъ и Корниловъ, которому и въ голову не придетъ сердиться. Когда онъ спросилъ меня о моемъ мнѣніи, я не могла его скрыть и призналась, что вполнѣ съ нимъ согласна. Тогда онъ подсѣлъ ко мнѣ и сталъ сильно меня прижимать. Я видѣла, какъ ноздри его раздулись, зрачки расширились, а яблоко глаза увеличилось вдвое или втрое. Мнѣ тогда вспомнилась картина, изображающая голодного волка, нападающаго на овечку. Когда Кругловъ началъ меня прижимать, я почувствовалала, что въ головѣ снова что-то запрыгало, а въ жилахъ снова начали бороться чертики. Умъ снова окуталъ какой то сѣрый густой туманъ. Снова все перемѣшалось. Загадочная пропасть была тутъ-же и притягивала сильными громовыми звуками ея водопада. Какъ это пріятно! Разгоряченный Кругловъ повалилъ меня до безумія пьяную отъ избытка ощущеній. Что дальше было, не знаю; но знаю, что переживала хорошія, сладкія минуты; хорошія, быть можетъ, потому, что я не въ умѣ была, не разсуждала, быть можетъ, почему-нибудь другому. Но это совершенно все равно. Было сладко, пріятно -- что-же еще нужно? Или что еще есть въ жизни? Кругловъ быстро ушелъ домой и не помню, обѣщалъ-ли онъ придти или нѣтъ. Во всякомъ случаѣ, я буду отъ души рада кому-нибудь изъ этихъ двухъ сильныхъ мужей.

* * *

18 Мая. Пришедши въ школу, я застала сегодня сильное движеніе. Мои "старыя дѣвы" шушукались, шептались, часто посматривали на меня и ни одна не подошла меня привѣтствовать. Я, конечно, не обращала никакого вниманія. Но вотъ подошла одна изъ нихъ, сухая, противная рожа съ стриженными волосами, и заявила мнѣ порицаніе за мое близкое знакомство съ Корниловымъ и Кругловымъ. Оказывается, что я не имѣю нравственнаго права сноситься съ тѣмъ кружкомъ, которому вся "честная студенческая братія" давно уже объявила бойкотъ за безнравственное поведеніе и различныя исторіи, случавшіяся съ членами этого кружка. Опять нравственность, опять долгъ, опять честь! Ничему, какъ видно, не научились эти безобразныя кислятины. Меня укоряютъ безнравственностью!-- это смѣшно, право. Да неужели онѣ не знаютъ, что именно то, чѣмъ онѣ меня укоряютъ, составляетъ мою гордость, мою славу? Разрушить, уничтожить я хочу и нравственность, и честь, ибо на нихъ построено та глухая стѣна, которая отдѣляетъ насъ отъ могучаго потока сильныхъ чувствъ и ощущеній,-- вѣдь только въ этомъ весь смыслъ жизни. Надоѣли онѣ мнѣ хуже горькой рѣдьки. И не налюбуются старыя дѣвы своими полинявшими перлами. Выросли, состарились -- нѣкоторымъ уже по 28--30 лѣтъ -- и ни одна не доросла до настоящаго понятія о жизни. Трещатъ, какъ сороки, объ устояхъ морали, о законахъ этики, а спросить-бы любую изъ нихъ, что это такое -- вытаращитъ глаза да и только. Я категорически заявила, что знакомства съ Корниловымъ, Кругловымъ и всѣмъ ихъ кружкомъ я хочу и отъ своего желанія не откажусь, что я готова съ радостью принять 20 бойкотовъ, исходящихъ отъ старыхъ дѣвъ, за одно теплое, сильное пожатіе руки красиваго молодого человѣка. При послѣднихъ словахъ "стриженная" покраснѣла (отъ стыда или злости, не знаю), не отвѣтила ни слова и отвернулась. Посмотримъ, что еще будетъ. Но... стоитъ-ли даже объ этомъ думать? Стоило-ли тратить для такой, въ сущности, мелочи драгоцѣнное время и страницы дневника? Брюзжатъ дѣвы -- пусть ихъ, вѣдь отъ зависти это. Сегодня я ожидаю къ себѣ Корнилова и Круглова вмѣстѣ. До сихъ поръ они приходили поодиночку, теперь -- вмѣстѣ. И чего, въ самомъ дѣлѣ, стѣсняться! Людямъ не стыдно жениться -- а вѣдь они это тоже для удовольствія дѣлаютъ -- чего-же намъ стыдиться? Мы добрались до самой верхней ступени той міровой лѣстницы, которая ведетъ къ сверхчеловѣку, мы поняли настоящій смыслъ бытія-такъ чего-же имъ стѣснять себя? Придутъ они,-- сама я буду наслаждаться и имъ буду наслажденія доставлять. Мы будемъ жить! Но... я такъ долго вожусь съ дневникомъ, а скоро ужъ придутъ мои дорогіе ницшеанцы. Надо себя духами испрыскать и принарядиться. Чтобъ пріятнѣй было!

* * *

19 Мая. Корниловъ и Кругловъ исполнили свое обѣщаніе: пришли вмѣстѣ. Они были пьяны или, какъ они выразились, подъ рюмкой. Но отъ этого они мнѣ были еще болѣе милы. Пришедши, они заявили, чтобъ я сегодня съ ними не шутила, а то ирибьютъ меня. "Безъ предисловій", произнесъ Корниловъ. Я хотѣла ихъ подразнить и напустила на себя, какъ они говорятъ, сурьезъ, но они чуть ли не въ звѣрей превратились, и я должна была уступить. Передъ уходомъ они разсказали, что скоро уѣзжаютъ на каникулы въ провинцію, что передъ отъѣздомъ они устроятъ пирушку, на которую меня уже пригласили. "Не безпокойтесь, говорилъ Корниловъ, мы васъ въ надежныя руки передалимъ". Станетъ немного скучно, когда они уѣдутъ. Опять потянутся скучные сѣрые дни. Но... Нечего тужить пока. Увидимъ раньше, въ какія такія надежныя руки они меня передадутъ.

* * *

22 Мая. Сегодня пришелъ Кругловъ вручить мнѣ адресъ дома, въ которомъ имѣетъ состояться вечерника. При этомъ онъ принесъ мнѣ первые 5 томовъ "Современнаго Міра" -- Впервые буду читать такой толстый журналъ,-- въ которомъ напечатанъ разсказъ Арцыбашева "Санинъ". Этотъ разсказъ Кругловъ превозносилъ прямо до небесъ. "Такъ какъ на вечеринкѣ, говорилъ онъ, будетъ много разговору объ этомъ трудѣ уважаемаго всѣмъ нашимъ кружкомъ г. Арцыбашева, то, чтобы имѣть возможность не быть внѣ спора, прочтите. Это колоссальное произведеніе, которое проливаетъ очень яркій свѣтъ во всѣ темные углы нашей жизни. Въ немъ указаны самые вѣрные и надежные пути, по которымъ должно двигаться человѣчество въ стремленіи къ счастью и блаженству. Какъ огненный столбъ освѣщалъ когда-то путь евреевъ изъ Египта въ Землю обѣтованную, такъ Санинъ освѣтитъ тотъ трудный путь, который совершитъ, если еще не совершаетъ, человѣчество изъ сего міра пустоты, изъ міра, усѣяннаго дернами морали и колючками нравственности, изъ міра, который различными долгами, какъ рыбачьими сѣтями, опутываетъ человѣческую личность и его инстинкты,-- изъ этого міра въ міръ полной свободы человѣческихъ инстинктовъ въ міръ, гдѣ нѣтъ ни долга, ни нравственности, ни морали". Онъ еще многое говорилъ о Санинѣ и совѣтовалъ ни одной строчки не пропустить. Потомъ онъ, посидѣвъ еще немного и побаловавшись, ушелъ очень довольный.

* * *

25 Мая. Сегодня я прочла этотъ дивный, очаровательный разсказъ. Что за сила, что за мощь въ этомъ Санинѣ! Вѣдь это Богъ, которому мы всѣ должны кланяться въ ноги. Я нѣкоторыя мѣста читала по нѣскольку разъ, подчеркивала, заучивала наизусть. "Санинъ" долженъ сдѣлаться карманной книгой всякаго человѣка, ищущаго счастья и наслажденій,-- вѣдь онъ даетъ отвѣты положительно на всѣ вопросы, которые могутъ быть вызваны жизнью. Это -- нашъ пророкъ, нашъ Илья, нашъ Мессія, который явился для того, чтобы закрыть рты всѣмъ кислымъ идеалистамъ и идеалисткамъ, безобразящимъ и гадящимъ красивую жизнь,-- пророкъ, который вызоветъ къ еще большей кипучей дѣятельности наши молодыя силы. Какая геніальность! "Если-бы погибла женская молодость, въ свѣтѣ стало-бы, какъ въ могилѣ" -- сколько правды, красоты въ этихъ словахъ! 0. если теперь наши дѣвы бальзаковскаго возраста станутъ трещать о своихъ этикахъ, то я имъ прямо отвѣчу словами Санина "Жить надо только тому, кто въ самой жизни видитъ что-то пріятное", и онѣ должны будутъ замолчать.-- Если станутъ онѣ величаться своими идеалами провозглашать ихъ и ставить себя выше меня, то я имъ покажу "Санина", и онѣ будутъ постыдно прижаты къ стѣнкѣ. "Санину вдругъ страшно стало, что эта красивая, солнечная молодая женщина, способная дать счастье многимъ людямъ, уйдетъ въ безсмысленную пустоту". Такъ это я и мнѣ подобныя способны дать счастье людямъ, а онѣ? Онѣ -- пустота да еще безсмысленная. Я способна дать счастье, я -- соль земли, я -- центръ вселенной,-- какъ это мило! Я зачитывалась этимъ произведеніемъ.

Вѣдь я и раньше такъ думала о жизни и людяхъ, но Санинъ укрѣпилъ все то, что держалось шатко. Я теперь сознала свою цѣнность, я выросла въ собственныхъ глазахъ. Бывало, не замѣтно для меня самой, въ душу попадали искорки сомнѣнія, бывало, я думала, что я -- одна такая и порицала себя, но теперь Санинъ открылъ мнѣ глаза на все. Онъ прямо и ясно доказалъ, что только въ моихъ поступкахъ весь смыслъ и интересъ жизни. И какой онъ талантъ этотъ Арцыбашевъ! II. художественная красота, и философская выдержка -- прямо прелесть! Ахъ, я совсѣмъ забыла, вѣдь пора уже на вечеринку и надо скорѣе одѣваться. Но я не могу оставить дневникъ, не высказавъ горячей душевной благодарности Арцыбашеву. Ахъ, если-бъ онъ былъ здѣсь! Я пошла-бы къ нему, обнимала-бы, цѣловала-бы, доставила бы ему такъ много наслажденій. И представляю себѣ, какъ мнѣ было-бы пріятно изворачиваться въ объятіяхъ Санина. То-бы жизнь была! Но это вѣдь мечта. Благодарю тебя, дорогой Арцыбашка! Я хоть мысленно цѣлую тебя, милый Санинекъ! А теперь пойду искать подобнаго тебѣ.

* * *

29 Мая. Сегодня мои зубодралки объявили мнѣ оффиціальный бойкотъ. Поводомъ, говорятъ онѣ, послужила вечеринка, о которой въ городѣ разсуждаютъ, какъ о дикой оргіи развратниковъ, у которыхъ звѣрскія страсти вышли якобы за предѣлы понимаемоети. Я, конечно, разсмѣялась и больше ничего. Стану я считаться съ такой мелюзгой. Онѣ говорятъ: я пала,-- пусть. Но Санинъ оправдываетъ это. Онъ прямо утверждаетъ, что "въ паденіи Лиды была страсть, поэзія силы и смѣлости, что "поступокъ ея не только естественъ, но и хорошъ, ибо онъ никому не причинялъ зла, а ей и другому человѣку далъ наслажденіе". И дѣйствительно. Я была отважна, смѣла! Я прямо пошла къ источнику, смѣло сдвинула камень и напѣлась. А онѣ? онѣ -- жалкія трусишки. Мнѣ объявили бойкотъ старыя дѣвы -- смѣшно ей Богу. Какъ будто я искала или хотѣла ихъ общества. Съ Волинскимъ и другими студенты тоже окончательно перестали раскланиваться, ихъ тоже избѣгаютъ, но, какъ я на моихъ кислятинъ, такъ они на своихъ студентовъ только плевать хотѣли. У насъ свой тѣсный кружокъ,-- зачѣмъ много? Мы будемъ жить лучше другихъ. Они намъ будутъ завидовать, не мы -- имъ. Они намъ потомъ руки протянута и насъ будутъ просить извиненія, не мы -- ихъ. Вотъ сегодня придетъ Волинскій съ компаніей. Будемъ вслухъ "Санина" читать. Волынскій обѣщалъ больніе не хихикать и носъ не скручивать въ складки. Они говорили, что принесутъ шампанское. То-то весело будетъ, то-то жизнь будетъ кипѣть. Мужчины будутъ горячиться -- ахъ, какъ пріятно, когда мужчина горячится -- нервы будутъ бурлить, страсти будутъ подыматься, и будетъ такъ хорошо, такъ хорошо.

* * *

2 Іюня. Двѣ крупныя непріятности. Въ школѣ мнѣ объявили, что я должна экзаменоваться въ августѣ но патологіи и фармакологіи, иначе я буду оставлена на томъ-же семестрѣ. Придется, значитъ, потратить ежедневно по нѣсколько часовъ на занятіе но этимъ сухимъ, безжизненнымъ предметамъ. Но самое непріятное -- это письмо изъ дому, въ которомъ отецъ требуетъ немедленнаго пріѣзда домой. Вѣдь, это прямо ужасно! Придется снова цѣлыхъ три мѣсяца прозябать въ этой глуши, не видя предъ собой агавой души, снова придется слышать розсказни Юзи и Пети объ ихъ соціализмахъ. Тамъ нельзя будетъ устраивать этихъ чудныхъ вечеровъ или оргій, какъ называютъ ихъ мои старыя дѣвы. Тамъ нѣтъ Корниловыхъ, Кругловыхъ или Волинскихъ, которые моглибы доставлять столько наслажденіи. Словомъ, тамъ не жизнь, а прозябаніе. И какая-же у меня проклятая судьба! Едва занялась моя заря, освѣщая и согрѣвая мой жизненный путь, какъ надвинулись черныя тучи, и зашла она, зашла моя заря. Едва расправила я крылья и поднялась изъ болота пустыхъ идеаловъ, въ которомъ я вязла, какъ подулъ вѣтеръ и сломалъ мои крылья. Послѣ такого приволья очутиться въ глуши,-- что болѣе ужасное себѣ можно представить? А ѣхать надо, иначе денегъ не будутъ присылать, а безъ денегъ -- что подѣлаешь? Вотъ Волинскій совѣтуетъ плюнуть на родителей и остаться здѣсь. Это можно-бы сдѣлать, но, опять таки, какъ лгать безъ денегъ? Я уже думала -- думала, искала различные предлоги, чтобы уклониться отъ поѣздки,-- никакъ нельзя найти. Мнѣ такъ и кажется, что я умру тамъ со скуки. Но... чего я, въ самомъ дѣлѣ хныкаю? Стыдно самой себя. Теперь поѣду, а тамъ найду предлогъ и укачу обратно сюда. Да... но какъ прожить до тѣхъ поръ, пока предлогъ найдется? Скверно... Ничего не подѣлаешь. Придется проститься на время со всѣмъ этимъ раздольемъ. Не будетъ тамъ этого широкаго размаха чувствъ, не будетъ... Прощайте, острыя чувства и сильны", ощущенія, я ѣду прозябать, я ѣду въ глушь. Я опущусь въ погребъ, гдѣ царствуютъ ихъ идеалы, а васъ отстраню немного. Отдыхай и ты, моя жгучая страсть, моя поэзія. На короткое время я замѣню тебя прозой, зато потомъ удовлетворю тебя на славу. Прощай, Санинъ! Твоя поклонница измѣнитъ тебѣ на нѣкоторое время, но будь покоенъ -- вѣдь ты всегда покоенъ -- потомъ.., потомъ я награжу тебя такими сильными наслажденіями, которыхъ ты никогда не ощущалъ, и заставлю тебя съ еще большей увѣренностью сказать, что мы тогда только живемъ, когда находимся съ женщиной.

* * *

8 Іюля. Я долго не садилась за дневникъ,-- не хотѣла вносить сюда ту отчаянную скуку, пустоту, которыя окружаютъ меня теперь Хотя тутъ есть одинъ технологъ, съ которымъ можно иногда пріятно вечеръ провести, но это не то, что въ Кіевѣ. Юзя и Петя мнѣ покоя не даютъ своей болтовней объ идеализмахъ. Тоже братья!.. Не то, что Санинъ -- Лидѣ. Санина ругаютъ они до невозможности. Самое скверное то, что приходится скрывать себя и передъ родителями, и передъ братьями. Воображаю себѣ, какая паника началась-бы, если-бъ они узнали, что я не только поклонница, но и послѣдовательница Сапина... Приходится разыгрывать паиньку, такую именно, которую я въ дѣйствительной жизни ужасно презирала-бы. Да я и себя теперь презираю. Каковъ, въ самомъ дѣлѣ, теперь смыслъ моей жизни? Сама не наслаждаюсь, другимъ наслажденій не доставляю. Все такъ монотонно, сѣро, обыкновенно. Зеркало приноситъ далеко не утѣшительныя вѣсти. Я чувствую, что съ каждымъ днемъ я все больше и больше увядаю. Красота тускнѣетъ, а вѣдь это самое важное. Боже мой! Какая крутая мысль! Лѣто пройдетъ, листики завянутъ, что тогда? Неужели цвѣтокъ пропадетъ? Вѣдь только за красоту! Какая ужасная мысль! Нѣтъ. Это не возможно. Глупая фантазія! Я еще буду жить, буду жить! Я еще гордо подыму свою голову и какъ Санинъ "съ высокаго забора смотрѣлъ внизъ", такъ и я посмотрю на то безцвѣтное время, когда я тутъ прозябла. Я найду своего Корнилова, Круглова или другого. Его возведу въ цари, а сама останусь царицей. Мы еще поживемъ! А пока... скучно.

* * *

12 Августа. Пишу теперь въ гостиницѣ, куда я сегодня лишь пріѣхала. Я пережила сильную -- сильную бурю. Въ мѣстечкѣ узнали, что я беременна. Стали тыкать пальцами, стали надо мной смѣяться, издѣваться. Дошло до родителей. Поднялась невообразимая тревога. Плачъ, стонъ и отчаянье наполнили весь домъ. Папа падалъ въ обморокъ, мама -- въ истерику. Всѣ возстали противъ меня. Братцы мои -- тоже братья!-- и они вооружились противъ меня. Меня прогнали изъ дому. Отецъ проклялъ и велѣлъ больше не являться на его глаза. Я оказалась на улицѣ безъ гроша въ карманѣ. Положеніе отчаянное. Подвернулся технологъ и сунулъ полсотню. Я уѣхала сюда. Буря въ душѣ еще не улеглась. Какіе-то неистовые крики, образуя громадныя пробоины, вырываются изъ глубины и оглашаютъ все мое нутро. Мнѣ часто кажется, что я съ ума сошла. Какая-то невѣдомая сила подымаетъ меня, и я кручусь, кручусь, какъ бѣшенная. Но то, что я снова здѣсь, меня немного успокаиваетъ. Этотъ городъ напоминаетъ мнѣ всѣ сладкія, упоительно-сладкія минуты, которыя я когда-то переживала. Въ моей памяти воскресаетъ то веселое, полное жизни, время, когда я очертя голову бросалась въ бурлящія волны страстей и быстро-быстро плавала по широкому безбрежному океану сильныхъ чувствъ и ощущеній. О, золотое время! Но. нечего тужить. Если-бъ Санинъ узналъ, что его поклонница такъ падаетъ духомъ, онъ, вѣроятно, разсердился-бы. Нѣтъ. Я не падаю духомъ. Я и теперь не отстану, и и теперь не покорюсь." Пойду, найду своихъ, и мы заживемъ. Хотя я чувствую себя совсѣмъ не здоровой, хотя лицо похудало, поблѣднѣло и появились морщинки, но -- пустое, друзья на это не обратятъ вниманія. Что касается плода, то для него Санинъ давно уже нашелъ средство. Теперь пойду, поищу Корнилова. Царица ищетъ царя... Она найдетъ его и царство снова расцвѣтетъ пышнымъ, благоухающимъ цвѣтомъ. Съ какимъ презрѣніемъ я посмотрю назадъ, на пережитое въ глуши время. Мнѣ будетъ тягостно воспоминаніе о немъ, но я въ могучихъ потокахъ острыхъ и рѣзкихъ чувствъ постараюсь утопить его. Чтобы слѣда не осталось. О, Санинъ! Мы еще поживемъ съ тобою, я еще покажу тебѣ свою преданность.

* * *

21 Августа. За послѣдніе нѣсколько дней я себя положительно не узнаю. Что со мной происходитъ? Неужели моя пѣсенка уже спѣта? Неужели я уже роздала все, что у меня было? Неужели я уже больше ничего не могу дать людямъ? Ну, а если я ничего не даю, то я вѣдь и брать не могу. Ахъ, та ужасная мысль, которая случайно пришла въ голову лѣтомъ, теперь осуществляется. Лѣто прошло, листики упали, краса потускнѣла, увялъ цвѣтокъ... Людишки давно уже оттолкнули меня, я пошла къ людямъ, къ человѣкамъ, къ моимъ человѣкамъ, и они меня не приняли. Кругловъ женился, Корниловъ такъ живетъ съ какой-то нѣмкой-шансонеткой, а Волинскій проигрался, продулся и исчезъ куда-то. Они не хотятъ меня знать. Корниловъ посмотрѣлъ на мое лицо, потомъ на пухлое, свѣжее лицо своей сожительницы и произнесъ: "Кто вы? Я васъ не знаю". Кругловъ теоретически доказалъ мнѣ, что не можетъ продолжать знакомства со мною. Они оттолкнули меня. Я имъ больше не нужна. Или я вообще больше не нужна? Я чувствую, что со мной происходитъ нѣчто невѣроятное. Мысли мои подымаются высоко-высоко, но скоро онѣ падаютъ въ какую то ужасную бездну. Я сама начинаю вязнуть въ какой-то зыбкой тинѣ. Нѣтъ. Я вмѣстѣ съ мыслями лечу въ бездну. Какая-то дикая вѣдьма раскрыла свой широкій ротъ. Нѣтъ. Это -- жерло вулкана, это -- пасть звѣря. Она хочетъ меня проглотить. Вотъ -- вотъ... Вѣдьма скалитъ зубы, вѣдьма хохочетъ. Что-же со мной происходитъ? Я -- въ гостиницѣ, денегъ ни гроша, друзей нѣтъ. Что-же? Я въ дѣйствительности обѣднѣла? Не превратиться-ли въ попрошайку? Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ! Что я расфантезерилась?! Я чувствую приливъ силъ, ростъ энергіи! Моя мысль просвѣтлѣла -- я поняла! Я больше не малодушная,-- я теперь Санинъ! Санинъ мой, Богъ мой! Тноя поклонница не измѣнитъ твоимъ правиламъ. Хотя мнѣ теперь выгодно было-бы взывать къ нравственности, напоминать о долгѣ къ ближнему, ноя и теперь плюну на все это съ высоты.

Я пойду своей дорогой.

Я еще распрямлю свои крылья и тысячи мужчинъ будутъ подъ ними въ сладострастіи отдыхать. Я докажу, что я еще богата, что я еще сама способна наслаждаться широко и другимъ наслажденія доставлять. Не буду я апеллировать къ различнымъ устоямъ морали или этики. Раньше я плавала на поверхности, обнимая и радуясь только отдѣльнымъ пловцамъ,-- теперь я брошусь въ самую гущу жизни, буду всѣми безъ различія наслаждаться. Грозный всепобѣждающій образъ Санина манитъ меня своими очаровательными знаками... Онъ вселяетъ силу въ мой духъ, онъ ободряетъ меня. Онъ посвящаетъ меня на великое, славное дѣло. Ну, старая лукавая вѣдьма! Раскрой свой безобразный ротъ! Въ него полѣзетъ бывшая курсистка, настоящая вѣрная поклонница Санина.--