— На Берлин!
Эта цель не упоминалась в разговорах. Отдавая приказы идти вперед, командиры сдерживали свои чувства и не произносили этого слова. Но в душе каждый — от генерала до рядового бойца — повторял:
— На Берлин!
Войска Первого Украинского форсировали реку Нейссе. Силами мощной подвижной группировки с несколькими тысячами танков во главе был нанесен удар по Берлину с юга и юго-запада. Одновременно войска Первого Белорусского фронта двинулись на штурм Берлина с Одера.
Апрельское утро. Кругом все зеленело. Запахи весны будоражили и без того взволнованных бойцов.
Артиллерия — пятьсот сорок стволов на километр! — работала бесконечно долго. Ухали басы дальнобойных, учащенно дышали, как огромные кузнечные меха, гвардейские минометы, и били, били, били полевые орудия. Все знали, что есть приказ Верховного Главнокомандующего не торопиться штурмовать вражескую оборону, а сперва тщательно обработать ее снарядами. Все знали, что артиллерийская подготовка будет длиться час сорок семь минут. Но никто папироски не свернул, ожидая, что вот-вот смолкнут орудия, пехота закричит «ура» и танки вырвутся вперед. Каждый механик-водитель сидел за рычагами, поглядывая на кнопку стартера. Стрелок-радист держал рацию на приеме. Заряжающий — нет, нет, да снова брал снаряд в руки, будто хотел убедиться, достаточно ли в нем весу. Командир танка ежеминутно смотрел на часы и прикладывал их к уху: «Не остановились ли? Уж больно медленно идут, проклятые!»
Автоматчики стояли на броне, напряженно вглядывались вперед, словно танк уже мчался.
Артиллерия грохотала. В лесу, перед Нейссе было тесно, как на митинге. Колонны танков стояли впритирку друг к другу. Кто-то из десантников рассуждал, посмеиваясь:
— Общее собрание Первого Украинского фронта считаю открытым. Присутствует… Мирза, пиши в протоколе: выделена дивизия регистраторов, она еще не окончила подсчет присутствующих. На повестке дня: Приказ Верховного Главнокомандующего — «Добить зверя в его собственной берлоге и водрузить знамя Победы»…
— Перестань ты болтать, — обрывают его. — Ну, чего ты душу рвешь из груди. И так уж поистомились…
Николай с любовью смотрел на своих бойцов. Он стоял, опершись на башню, и мечтал: «Изобрели бы такой совершенный радиоаппарат для каждого, чтобы можно было, как захочешь, поговорить с любым человеком, где бы он ни находился. Сейчас бы связаться быстро с заводом: «Алло! Тагил! С добрым утром! Как дела?» А потом ребятам в госпитале пару слов сказать… С матерью поговорить… С Потаповой Соней — обязательно; сообщить ей, где мы находимся, что комбригу радист нужен… Старушке, в Лацке подо Львовом, привет послать: «Как, мол, вернулась ваша дочка?». Или бойцам на Дальнем Востоке, — ничего что нет знакомых, — все свои: «Как там самураи? Долбаните-ка их заодно, чтоб уж надолго никакая война не угрожала нам, а то работы накопилось много».
«Такой аппарат дозарезу нужен, — рассуждал про себя Николай. — При коммунизме, наверное, сделают». Ему хотелось не только мысленно, но и реально ощутить живительную связь людей необъятного по размерам государства. Замечтавшись, он до мельчайших подробностей представил разговор со своим бывшим бригадиром на заводе — сталеваром Шумковым:
«— Колька! Как там дела? — строго спрашивал сталевар. — Наступает армия?
— Отлично, Иван Иванович! Уже за Нейссе пробиваемся.
— Союзников не ожидаете? Сами действуете?
— Сами, Иван Иванович! Их ждать — войны вовеки не закончишь.
— Как идет артподготовка? Снарядов хватает?
— А как же! Уже час орудия работают, и — ни малейшей заминки.
— Так и должно быть: мы все время идем с перевыполнением плана. — Сталевар покашлял. — Ну-к чо? Ладно… Да! Вот еще: Гитлера в Берлине не убивайте — его судить будем, всенародно.
— Постараемся, Иван Иванович.
— А как Европа? Рабочих-то после фашизма в живых осталось? Социализм думают строить? Смотри, Колька! На тебе ба-альшая ответственность. Ты там вроде, как наш посол…»
Юрий Малков поднялся из башенного люка и удивленно взглянул на Николая.
— Ты, что это бормочешь про себя? Николай! Что с тобой?
— Чего? — Он очнулся, покраснел, стал ощупывать свои карманы, вынул платок. — Это я так… Дай закурить.
— Я ж не курю. И весь табак еще вчера тебе отдал.
— Ну, да. Точно. Дай тогда пожевать чего-нибудь…
— Пожалуйста. Что тебе? Консервы? Сало есть, не американский шпик, украинское, настоящее. Хочешь? Сахару, может быть? Ну, пошлем на кухню за супом.
— Ладно. Ничего не надо. — Николай постепенно отделался от смущения и улыбнулся, счастливо щурясь. — Я что-то замечтался. Люблю пофантазировать…
Юрий ответил в тон ему:
— Я сейчас тоже сидел и думал. Знаешь, у меня сейчас такое настроение! Эх! — Он безнадежно махнул рукой, не сумев подобрать нужные слова. — Вот так бы начать мне полгода назад, когда в бригаду пришел. Знаешь, если мне сейчас мой прежний экипаж — Антона Ситникова, да Мишу Пименова — мы бы на своей машине прямо без остановки в рейхстаг въехали.
— У тебя и сейчас экипаж неплохой, — возразил Николай. — Ребята из госпиталя, бывалые. А сам ты…
Артиллерийский гул, стоявший над землей, чуть прервался. Через секунду орудия заговорили с новой силой, перенеся огонь чуть дальше, вглубь вражеской обороны. На реке, впереди за лесом, раздалось такое «ура», что гром артиллерии сразу всем показался тихим, как на маневрах.
— Ура-а! — подхватили десантники на танках, не в силах сдержать себя в эти торжественные минуты.
Мимо танков двинулись пехотные обозы-грузовики с боеприпасами, тачанки с катушками проволоки и телефонами, кухни, кинопередвижка. И когда показался походный банно-прачечный комбинат — две машины с баками, корытами и грудами выстиранного белья, на которых сидели девчонки с автоматами, — тогда не вытерпела танковая душа. Василий Иванович Никонов вышел на дорогу:
— Куда вас понесло? Что вам в печонки такое попало? Ишь, приспичило! Ну, куда вы поперед батьки в пекло суетесь? Стойте, дьяволята!
Какой-то молоденький ездовой, привставая на тачанке, пускал коней вскачь. Он глянул на майора сияющими от счастья глазами: «Врешь, мол, не обманешь — такой команды быть не может».
Грохот артиллерии оборвался. Но в ушах еще долго стоял затихающий гул. Словно перестали рокотать гигантские басовые струны, но одна, самая низкая, еще гудела. И танки получили приказ: вперед.
Машины рванулись в нетерпении. Вброд перешли Нейссе. Взобрались на западный берег, размолотый в труху. Мимо остатков леса, где лишь торчали огрызки древесных стволов, через противотанковые рвы, сглаженные снарядами, по полям, вывернутым наизнанку, гвардейцы вывели машины на дорогу. Вперед, на Берлин! Путь открыт!
Маршруты танковых корпусов были разбиты на этапы для бригад. На каждом этапе одна бригада мчалась впереди, пробивая путь, остальные шли в колонне следом. Когда горючее и боеприпасы у головной бригады кончались, ее сменяла другая. Создавалась неостанавливающаяся лавина.
Перед маленькими городишками не задерживались. С хода таранили заграждения. Повернув башни чуть в бок — один танк направо, другой налево — с полным огнем из орудий, пулеметов и автоматов мчались по главной улице. В небе, обгоняя танки, летела воздушная гвардия и за три минуты до наземных войск хорошим огоньком «предупреждала» гарнизон противника о гибели.
Есть ли предел силе, энергии и выносливости русского человека, когда он воодушевлен? Ну, пусть танкисты — они на машинах, им можно приклонить голову, вздремнуть на ходу. А пехота! Советская пехота, прошагавшая с боями от Волги до Шпрее! Где может быть предел ее силам?! Эти богатыри шли за танками, почти не отставая. Стоило только танкистам остановиться, чтоб заправить машины, как их обгоняли вдохновенно шагающие пехотинцы. Идут, заткнув за пояс полы шинелей, — вот-вот побегут со всех ног. Будто за спиной не пройденные километры, с боями на каждом шагу. Будто только что из дому вышли разделаться с бандитами, которые здесь на европейской улице людям проходу не дают.
Несколько дней мчались танки. Николай почти не сходил с брони. Немного болела нога. Когда было совсем невмочь, он садился тут же на крыле возле башни. От мотора, который не успевал остывать, корпус машины был теплым.
Юрий выбрался из люка. Его похудевшее лицо было темным от копоти и пыли. На миг в горящих глазах мелькнула тревога: «Где Николай?» Но он быстро увидел друга и склонился к нему.
— Коль! Чувствуешь, как мотор четко работает? Ситникова не раз помянешь.
Николай задорно тряхнул головой. Встречный ветер шумит в ушах и бросается в рот, прерывая дыхание, лишь скажешь слово. Колонна грохочет по шоссе, оставляя на асфальте вдавленные следы гусениц.
На обочине мелькнула желтая немецкая табличка:
«Потсдам — 2 километра».
Юрий увидел ее и закричал, хлопая друга по плечу.
— Смотри, смотри! Это предместье Берлина.
Сбавляя бешеную скорость, танки открывают огонь по завалам на окраине, по домам справа и слева. Оттуда стреляют немцы. Десантники спрыгивают и бросаются на завал. Застрекотали автоматы.
— Гранаты, гранаты! — командует Николай. Он бережет раненую ногу и не сходит с танка, хотя это опасно.
Вот один смельчак-автоматчик взобрался на завал и машет танкистам: «Давай, мол, вперед! Тарань! Можно».
Танк Юрия вырывается из колонны. Николай прячется за башню. Машина, будто прыгнув, сразмаху толкает преграду. Мотор ревет. Еще усилие, еще! Летят в стороны телеги, груженные камнем, бочки с гвоздями, ящики с кирпичами и еще какой-то хлам.
Немец в форме юнкера, грязный, без фуражки подкрадывается сбоку с противотанковым ружьем. Николай прицеливается и пускает длинную очередь из автомата. С крыш бьют пулеметы. Юрий наводит на них орудие, танк вздрагивает от частых выстрелов.
Вдруг Юрий слышит по-радио голос Сони: «Я — Буря, я — Буря. Не задерживайтесь! Не задерживайтесь! Быстрее на канал — захватить мосты, захватить мосты!»…
Юрию хочется ответить ей, хочется рассказать Николаю о том, что Соня вернулась. «Какой она молодец! В такие дни нашла бригаду, догнала ее». Хочется сказать Соне хоть одно слово: «Вперед!» Но он не может приказать, чтобы радист переключил на передачу: надо спешить. Он сигналит рукой из люка десантникам. Те быстро взбираются на танк.
— Включай четвертую! — командует Юрий механику.
Его обгоняют другие машины. Снова преграда. Кто-то другой идет на таран. Танк застревает в грудах камня, в щепах, в хламе. На него лезут немцы. Десантники выручают, завязывается рукопашная.
Николай размахивает руками: «Так их!» Его подмывает кинуться туда. Он посылает автоматчиков. А Юрию не терпится. Он командует: «Полный газ!» и таранит завал сбоку. Задние машины стреляют через головы по зданиям впереди. Дома тонут в огне и дыме. Подъезжает «катюша» и присоединяет к огню танков ливень пылающих снарядов.
Танк Юрия прорывается дальше. За ним остальные. Десантники бегут следом, не чувствуя под собой земли. Из каждого дома отчаянная стрельба. Гранаты летят в окна. Лавина танков, сея огонь орудиями и пулеметами, метр за метром продвигается вдоль улицы.
Николай стоит у башни. Юрий показывается на секунду: «Соня здесь!» Но Николай не слышит. — «Мы им покажем!» — отвечает он. Юрий смеется, разгоряченный боем.
В этот миг дымное пламя вспыхнуло на их танке. Горящие капли газойля брызнули Николаю на затылок, и он обернулся. Загорелись запасные бачки. Николай быстро скидывает с себя тужурку и начинает; сбивать пламя.
Юрий увидел. Он решает сбить пламя ветром и, ничего не говоря экипажу, командует механику-водителю: «Полный газ. Без задержки, без задержки». Водитель, слушая спокойный голос командира, выжимает из мотора все. Стрелка на спидометре, показывающая скорость, перевалила все дозволенные границы.
Колонна бригады летела через город громоподобным вихрем. Впереди, словно гвардейское знамя, полыхал факел горящего танка. Рвался надвое воздух. Казалось, что не от снарядов, не от пуль рушатся стены, сыплются кирпичи, известка, а от гигантской силы урагана, ударившего по сторонам. Будто появился разозленный сказочный богатырь Вихорь Вихоревич и в гневе промчался по городу.
Юрию и Николаю не удавалось сбить пламя. Горючее проникало внутрь и трещало там. Вот-вот взорвется мотор, и танк встанет. Они домчались до конца. Механик затормозил. Улица уперлась в канал. Бетонные берега были круты. Мосты оказались взорванными.
— Горим! — закричал Юрий экипажу. — Вылезай!
На другой стороне возвышались здания германской столицы. На канал вслед за первым танком один за другим вылетели остальные. С каждой минутой на берегу становилось теснее и теснее. Машины выстраивались вдоль края и стреляли в упор по домам первого берлинского квартала, которые начали оживать и извергать огонь. Десантники сгоряча прыгали в грязную воду, чтобы вплавь перебраться через канал.
Юрий увидел, что некоторым автоматчикам вода была по горло, они шагали по дну. Пламя перекинулось на башню и жгло ему спину, но Юрий никак не мог в такой день покинуть танк. Он быстро спустился из башни вниз и сел за рычаг. Мотор лихорадочно стучал. Юрий включил скорость и дал с места полный газ.
Николай упал и начал кататься по земле, гася на себе гимнастерку.
Пылающий танк словно присел под собственной тяжестью, затем метнулся вперед и рухнул в воду. Он прошел еще по дну, взбивая волны верхушкой башни, и замер, уперев орудие в противоположный берег. Пламя газойля сорвалось с него и поплыло, дымя, вниз по течению. Юрий выкарабкался из танка, откашливаясь и отплевываясь. Вода ручьями текла с него, он пополз по стволу орудия и дотянулся рукой до мокрого, грязного цемента.
— Доски! Доски! — неистово закричал Николай своим десантникам.
Это произошло на глазах у всей бригады. Никто не намечал действовать таким образом. Но все мгновенно поняли замысел Юрия и Николая. Второй танк ухнул в воду близ берега. Автоматчики тащили вывороченные в ближайшем доме полы. Штурмовые мостики с берега на танки быстро умножались. Скоро сплошной настил перекинулся через канал, и по нему безудержным потоком двинулись люди.
Подъехала мотопехота. Вот уже на руках переносят пулеметы и легкие орудия. Рядом саперы наводят понтонные мосты. А войска на этом берегу все прибывают и прибывают. Уже сотни танков ведут огонь, поддерживая бой за плацдарм на той стороне. Подходят «катюши», артиллерия. В воздухе реют самолеты. На черные кварталы обрушилась вся сила фронта. Гвардейские танки проложили ей путь.
На севере гремел Первый Белорусский. Берлин занимался в кольцо. Дым, копоть и пыль застелили небо. Померкло над столицей Германии солнце. Оно было красным, будто гасло, не успев опуститься за горизонт, и медленно падало в чаду густого грязного воздуха…
…Они шли по улицам разрушенного города. Шагали медленно, потому что у Николая еще болела нога. Юрий все время забегал вперед, и Соня сдерживала его, взяв под руки обоих. Василий Иванович Никонов шел сбоку и сосал погасшую трубку, поглядывая на молодежь.
Через день после падения Берлина танковые части получили новый приказ. Они приготовились к маршу. «Тридцатьчетверки» гвардейцев вытянулись в колонну по всей Герингштрассе от Потсдамерштрассе до самых Бранденбургских ворот. Пользуясь остановкой, друзья решили пройтись по Берлину.
В городе стояла необычайная тишина. Медленно, без криков провели пленных, и шаркающие шаги немцев долго были единственным звуком на широкой улице. Кое-где в домах, угадывалось, отдыхали измученные боем пехотинцы. То где-нибудь грустно, будто затосковав по Родине, заиграет русская гармошка. То пройдет группа бойцов с видом любопытных историков, рассматривающих достопримечательности европейского города.
Всюду был толстый слой пепла и пыли, оседавших от сожженных и разрушенных зданий. На всех кое-как уцелевших домах болтались белые тряпки. От некоторых — и трех- и пятиэтажных — осталось по одной стене. В небе все еще плыли облака дыма.
— Некрасивая столица Германии, — рассуждала Соня. — Широких улиц мало. Дома все мрачные. Безвкусица какая!.. Я вот представляю, как здесь было, и — не нравится.
Майор Никонов, разглаживая потрепанный воротник шинели, спросил:
— А ты в Москве, глазастая, бывала?
— Конечно, бывала.
— Ха-арошая наша Москва, — задумчиво произнес Николай. — У нас и Свердловск на Урале красивее этого солдафонского царства. — Он кивнул на фасад здания, где балконы подпирались головами грубо высеченных из камня солдат.
— Стоят, бедные, по команде смирно, — засмеялся Юрий, глядя на них.
Они подошли к большому дворцу с мрачными заплесневелыми украшениями из чугуна и цемента. Боковая стена здания пестрела надписями. Несколько человек собралось около какого-то сержанта. Тот выцарапывал на стене осколком:
«Вот мы и в Берлине»…
— Давайте и мы что-нибудь напишем, — предложила Соня. Она подобрала под ногами осколок и направилась к стене. — Ну, придумывайте.
— Надо написать, — сказал Николай. — Такие-то — дошли сюда с Урала. Мы же и домой поедем все вместе.
— Правильно, — согласился Юрий.
Василий Иванович Никонов спрятал трубку в карман и читал все надписи подряд. Лицо его стало сосредоточенным, торжественным.
— Что будем писать, товарищ майор? — спросила Соня.
— Можно и не писать, а прямо расписаться. Тут, вон, такие слова есть, что лучше не придумаешь. Вон: «Мы пришли с мечом в Берлин, чтобы навсегда отучить фашистов от меча».
— Вот стихи, — воскликнула Соня. Ее смеющиеся глаза стали серьезными. Она опустила руки, выпрямилась и прочитала, как воинскую присягу:
Сражен Берлин.
Фашизм проклятый
Уполз на запад.
Соня передохнула и продолжала еще более твердым голосом:
От зверья
Спасают мир твои солдаты,
Святая Родина моя.
И Василий Иванович, и Николай, и Юрий читали про себя вместе с нею. Их губы шевелились в лад:
Я жив! Тебе жизнь посвящаю —
Пошли меня на труд, на бой:
Я счастья высшего не знаю,
Святая Родина, я твой.
Девушка, не задумываясь больше, воинским шагом подошла к цементной стене и написала под стихами: «С. Потапова». Юрий выхватил у нее осколок и вывел четкими буквами: «Лейтенант Малков». Николай размашисто, почти в полстены нацарапал: «Сталевар Погудин». Никонов сделал свою надпись.
Они долго стояли и перечитывали эти стихи, написанные неведомым солдатом. Соня выучила их наизусть. Потом они заторопились обратно, к своей колонне, и шли молча.
По танкам передавалась команда: «За-аводи!» Машины зарокотали, готовые ринуться вперед. Гвардейцы развернули свое боевое знамя. Засверкали на ослепительно алом золотые буквы: «За Родину! За Сталина!» Колонна тронулась. Ветер колыхнул шелковое полотнище и развернул его во всю ширь.
Танки помчались на Прагу.