— Отдохнем: дальше ползком придется, — Николай сел, сдвигая пилотку на затылок. Десантники остановились на краю пшеничного поля. Все молчали, и он спросил: — Чего приуныли?
— Тьма какая…
— Ночь темней — автоматчик сильней, — спокойно сказал Николай.
Он очень хорошо понимал, что чувствовали его бойцы. Когда отойдешь от своих, но еще не сблизишься с врагом, когда время отсчитывается ударами сердца, — в эти напряженные секунды главное — не потерять бодрости духа. В томительном ожидании мозг словно раскален, смотришь вперед до боли в глазницах, слушаешь так, что, кажется, почуешь, как упадет на землю волос. Нервы натянуты. В этот миг хорошо отвлечься хоть какой-нибудь пустяковой шуткой.
— Вот когда я в кавалерии служил… — начал кто-то.
— Да ну? — живо подзадорил Николай.
— Тоже бывало: ночь темна, лошадь черна, едешь, едешь, да пощупаешь: тут ли она?
Угадывалось, что бойцы улыбаются. Николай был доволен. Только самый молодой из всех — Петька сидел рядом, касаясь плечом, и вздрагивал. Николай обнял ординарца:
— Сейчас, Петр Васильевич, проползешь метров пятьсот по-пластунски, жарко станет.
— Да я не замерз.
— Вижу, вижу.
— У вас, товарищ гвардии лейтенант, хорошо бьет автомат? — спросил кто-то.
— О-очень. Помнишь, у бабки в хате стояли, он с гвоздя упал — семь горшков разбил.
Все зажимали рты, прыская со смеху.
— Хватит. Поехали. А то еще хохотать начнете.
Николай пополз первым. Он торопился, но часто останавливался и слушал. За полем начались огороды. Между грядок двигаться было легче. Не ощущалось ни усталости, ни взмокшей от пота спины. Только сердце билось учащенно, и от волнения захватывало дух.
Автоматчики проникли в селение, не встретив ни одного вражеского солдата. Они встали в полный рост и поодиночке начали перебегать в темноте от дома к дому. Постепенно пошли, принимая все меньше и меньше предосторожностей.
Вдруг Николай споткнулся и упал: что-то ударило его по ногам пониже колен. За ним повалились на землю еще двое. Со стороны раздался громкий окрик:
— Хэнде хох!
Николай пополз вбок, еще не понимая, что случилось. Остальные рассыпались по сторонам, взяв автоматы на изготовку.
— Хэнде хох! — снова закричали из дома. Голос показался очень знакомым.
— Солидол, — произнес кто-то испуганным голосом.
— Свердловск! — закричали в ответ. Из дома выбежал старшина Черемных с бойцами. Николай поднялся, посветил фонариком и увидел проволоку, туго натянутую поперек улицы.
— Здорово придумали? — подскочил к Николаю старшина. — Удирающих задерживать.
— Плохо, — ответил Николай, отряхиваясь. — Любая легковушка, не говоря уже о танке, порвала бы вашу преграду.
— А для машин — вот! — старшина посветил своим фонариком на бревна — заготовки для телеграфных столбов, положенные поперек улицы. — Специально выкатили на середину. Их здесь у домов целая куча.
Николаю понравилась эта затея, но он не похвалил старшину, а сказал:
— А что толку-то? Противник все равно успел удрать.
— Ну и что ж. А самоходки свои они бросили: горючего им не успели подвезти.
— Где бросили?
— Айда за мной!
Автоматчики направились вдоль улицы. Деревня тянулась по обеим сторонам дороги на несколько километров. Тучи на небе совсем рассеялись, и становилось светлее. Гвардейцы дошли до перекрестка и увидели немецкие самоходки. Они, как стояли в засаде, так и остались. Кругом не было ни души. Противник ушел, отказавшись от сражения. То ли немцы боялись, что их обойдут с тыла другие танки, то ли они оттянули силы, чтобы дать бой на следующем рубеже. То ли увильнули, чтобы затем снова внезапно нанести удар.
— Да, жаль, что удрали, — повторил Николай, соображая, что может произойти дальше, и спросил: — А население мирное осталось?
— Лейтенант! — Поджигатели! — закричал Петя Банных, показывая в другой конец улицы.
Все обернулись. Там в темноте, над крышами домов, ясно вырисовывалось облако дыма, освещенное пламенем. Затем вспыхнуло еще в одном месте. Зарево осветило дорогу и автомашину на ней. Напрягая глаза, можно было различить в полутьме несколько фигур, которые сновали от грузовика к домам, совершая свое гнусное дело. Николай бросился туда, командуя на ходу:
— В цепь! Прочесать деревню! Старшина, сигналь Малкову.
Черемных на бегу запустил длинную очередь из автомата по грузовику. Он выхватил гранату, выдернул кольцо и вырвался вперед, обогнав всех бегущих.
— Гады! — отрывисто выкрикивал он. — Горючее самоходкам подвезли! Опоздали! На дома выливаете! Не выйдет!
Немцы начали отстреливаться, собираясь возле своей машины. Запылал еще один дом. На улице стало совсем светло. Гвардейцы бежали со всех ног. Старшина кинул гранату. Она не долетела. Поджигатели вскочили в кузов, грузовик тронулся. Какой-то немец семенил вслед за машиной, пытаясь уцепиться за борт.
— Не упускать! — кричал Николай. Он бежал, уперев автомат в грудь, и стрелял длинными очередями.
— Хальт! — орал старшина. — Стойте, сволочи!
Навстречу из темноты вынырнул танк Юрия. Грузовик круто повернул и врезался в каменную ограду. Танк подковырнул его, не останавливаясь, промчался вдоль всей улицы мимо автоматчиков и открыл огонь по немецким самоходкам. Николай с улыбкой глядел ему вслед. Подбежал Петя Банных:
— Товарищ лейтенант! Надо сказать ему. Зачем снаряды зря жечь?
— Ничего. Не бегай. Пусть поработает.
Подъехала вторая «тридцатьчетверка». Николай остановил ее и отослал обратно, чтоб она встала на западной окраине. Вскоре вернулся Юрий. Он выбрался из танка и подошел к Николаю, который сидел с ординарцем на земле у канавы и набивал патронами магазины автомата.
— Николай! Поздравь! Три штуки уничтожил! Они даже повернуться ко мне не успели.
— Да-а, — произнес Николай, потирая лоб.
Юрий разглядывал чумазое лицо своего нового друга. Подбородок у Николая сильно выдавался вперед. Брови под нависшим лбом обрывались над переносьем углами. Полные губы. Верхняя по-детски топорщилась, чуть-чуть поднималась кверху. Он щурил глаза, вокруг них легли легкие морщинки, углубляя взгляд. В глазах таилось тепло, и в самой глубине мелькнула искорка, когда он сказал:
— Вот так с огоньком и надо… Хорошо — врага уничтожать?
— Знаешь, я первый раз…
— Радируй комбату. — Он хотел добавить: «Плохо только, что немцы все удрали». Но ничего больше не сказал, не хотелось охлаждать пыл товарища.
Рассветало. За дымом пожарищ вот-вот зардеет солнце. К утреннему небу подымались дымы — сизые от запаленных домов и черные от немецких самоходок. Кое-где щелкали одиночные выстрелы: автоматчики прочесывали деревню. На небосклоне, как зарево артподготовки, смутными бликами заалела утренняя заря. Разбуженные боем поля дышали туманами. Оттуда повеяло сыростью и холодком.
Они пошли вдоль улицы. Николай размахивал руками в такт своей нескладной, сбивчивой речи.
— А здорово это, Юрий, правда? Шагаешь по освобожденной земле! Жаль, что здесь в прифронтовой полосе, немцы мирное население успели угнать. А дальше — знаешь, как нас встречать будут. — Тут он увидел в конце улицы старуху, которая вышла из хаты, озираясь по сторонам и крикнул: — Мамаша! Здравствуйте! Узнаете своих?
Они подбежали к ней, и Николай протянул руку:
— Поздравляю с вызволением из фашистской неволи! Где все ваши громадяне?
— Угнали нимци всих. Ой, диты мои диты, — заплакала и запричитала старуха.
Николай ласково взял ее за плечи:
— Не плачь, мамо. Мы их догоним. Вернем. Всех вернем.
— Замордуют их нимци.
— Ничего. Догоним, мамо. Скоро догоним. До границы немного осталось.
— До якой граници?
— До кордону, — пояснил Николай.
— До кордону? А як с тими, що в неметчину угнаны? — старуха отступила на шаг и тревожно смотрела на офицеров.
Юрий стоял в стороне, не принимая участия в разговоре. Он с любопытством слушал, как Николай рассуждал, потрясая кулаком:
— Дойдем и до неметчины, мамо. До Берлина дойдем. Все равно всех вызволим.
— Бачу, добрий ты чоловик, — успокоилась старуха. — Счастья тебе, сынку, счастья! Почекайте трохи, я зараз…
Женщина, переступая босыми ногами,, повернулась и вразвалку побежала в хату. Офицеры постояли немного. Николай предложил:
— Давай, зайдем в гости.
— Ну, что ты! Неудобно.
— Вот еще — «неудобно». Свои ж люди.
Они вошли в узкую дверь. Старуха хлопотала возле печи, заталкивая в нее солому.
— Ой, мати божья! Вам, сынки, треба поисты, а я ничого не маю. Нимец все забрал. Зараз я бараболи… Ой, мати божья! Серникив нема.
Николай вытащил из кармана спички и отдал ей.
— Нам ничего не нужно, мамо. Вот разве воды напиться.
Женщина подала воды и сквозь слезы с материнской нежностью смотрела на Николая. Он выпил полный ковш и поблагодарил по-украински:
— Дякую, мамо. У тебя что, фашисты угнали кого-нибудь? Дочку, может быть? — Старуха закивала. — В каком городе она? — Николай вынул из планшета блокнот с карандашом.
— Так, так, — обрадовалась и закланялась она, — запиши, сынку, Котбус, чи город, чи мистечко. Котбус. Горпына Мельник. Горпына, — и она беззвучно зарыдала.
— Найдем, мамо. Не журись. Всех найдем. Ну, а теперь ховайся: бой еще, может, будет. Счастливо, родная.
Офицеры почтительно козырнули и вышли. Юрий подсмеивался. Его забавляло, с какой серьезностью Николай записывал имя и фамилию неведомой девушки.
— Зачем это тебе? — спросил он.
— А как же? — озабоченно возразил Николай. — Во-первых, женщина теперь знает, что мы не просто воюем, а за нее воюем. И потом, чем чорт не шутит, может доведется как раз побывать в этом самом Котбусе. Приятно тогда будет встретить знакомую.
* * *
Вскоре по радио был получен приказ: удерживать деревушку до подхода бригады. Лейтенанты выбрали на западной окраине два кирпичных здания с хозяйственными пристройками. Юрий быстро замаскировал танки в сараях и разрешил экипажам спать. А Николай долго не давал отдохнуть своим бойцам. На оборону были перенесены все трофейные гранаты, в доме разобраны полы, выкопаны вдоль стен щели и у земли пробиты бойницы. Он обыскал оставленные немцами машины, вынул пулеметы, заставил собрать по всей деревне патроны к ним. Потом он предложил Юрию перетащить на буксире немецкие танки в огород, поставить их на виду, чуть замаскировав.
— Для модели, — пояснил он. — Пусть они по ним стреляют.
Юрий выполнил эту затею, хотя не думал, что будет бой. Он радовался, что все обошлось хорошо в прошедшую ночь, и хотел отдохнуть. А Николай точно боялся безделья. Заканчивали одно, он задумывал другое.
Наконец, все готово к обороне. Довольный проделанной работой Николай приказал бойцам спать, а сам пошел к раненым. У механика-водителя сожженного танка вспухла пробитая осколком нога. Он лежал в жару и отчаянно ругался. Николай подсел к нему и положил руку на лоб:
— Чего бранишься? Ну? Как дела?
— Плохо, товарищ лейтенант. Рана-то пустяковая, да натрудил я ногу за ночь. Вот проклятая, чтоб ей…
Николай успокаивал:
— Ничего, сейчас придет бригада, поедешь в госпиталь.
— Эх, не везет мне. Все ничего было. Полгода за рычагами. А тут на́ тебе! И сразу — так здорово.
— Ты сегодня за двоих сработал, — утешал Николай.
— Да меня засмеют, если узнают, что механик-водитель всю ночь с пулеметом на чердаке просидел…
Вошел Юрий.
— Вот ты где! Пойдем приляжем, отдохнем.
— Сейчас, подойди.
Николай наклонился к уху раненого и сказал ему что-то. Механик засмеялся. Николай погрозил ему пальцем: молчи, мол, и вышел вслед за Юрием.
Они перешли в крайний дом, где спали автоматчики. Николай встал к окну с выбитыми стеклами. Там, в утренних лучах июльского солнца желтели полоски пшеницы. Николай порылся в карманах, достал измятую пачку сигарет, со вздохом посмотрел на нее и спрятал обратно.
— Ты что механику такое смешное сказал? — спросил Юрий.
— Анекдот один. Надо же развеселить человека.
— Расскажи мне.
— Потом, — отмахнулся Николай. — Что же это противничек к нам не жалует?
— Зачем тебе противник?
— Курево уже кончается, — напустил на себя веселость Николай и, подсаживаясь к Юрию, по-свойски ткнул его пальцем в бок. — А мы с тобой удачливые. Легко взяли перекресток.
— Да, выполнили приказ, — произнес Юрий, думая о чем-то своем.
Не догадываясь, что мысли Юрия заняты другим, Николай продолжал:
— Вот не люблю так без дела сидеть и ожидать противника. То ли дело — на него самому наступать.
— Да, — поддержал Юрий, — скорей бы до границы дойти.
— Почему до границы? А что старуха сегодня говорила? Помнишь?
— Ну, до Берлина. Расправиться бы с этим фашизмом — и конец.
— А если дальше придется?
— Дальше — едва ли. Берлин падет — и фашизм падет.
Николаю не нравился слишком спокойный тон, которым говорил Юрий о таких вещах. «Рассуждает, как старикашка!» Ему захотелось взбудоражить этого невозмутимого парня. «Подумаешь, надел погоны офицера, овладел техникой и думает, что достиг в жизни всего». Он чуть было не начал высмеивать Юрия, что тот подбил брошенные немецкие самоходки. Но вспомнив, как Юрий был доволен этим, как у него горели глаза, Николай сдержался. Потом все-таки спросил:
— Ты сегодня здорово увлекся, когда самоходки противника увидел? Правда?
— Чем? Всем? Почему? Я готов выполнить любое, что мне поручат. Это долг офицера. Но не влюбляться же мне в войну. Она не девушка.
Николай промолчал. Ему хотелось относиться к Юрию как к младшему товарищу, но он почувствовал, что это невозможно — Малков был грамотен и рассуждал самоуверенно. Николай обдумывал, как вернее сказать о больших целях войны — об освобождении государств Европы, которые после этого, наверняка, пойдут по другому пути — за Советским Союзом. Юрий в это время спросил:
— У тебя симпатия есть в тылу?
— Какая симпатия?
— Ну, девушка любимая. Невеста, что ли.
Николай покачал головой:
— Невесты нет. Знакомых много.
— А у меня есть. Вот смотри. — Он вынул фотокарточку девушки и показал. — Вот. Она у меня химик-огнеупорщик. Знаешь огнеупоры? Печи мартеновские из них делают, кирпич такой. Слыхал когда-нибудь? — Он помолчал и продолжал. — Когда глядишь смерти в лицо, думается о самом дорогом. Правда? Смешно! Вот мы с ней только в средней школе вместе учились, а она для меня все: и боевое счастье, и радость. Посмотрю, вспомню Свердловск, гранитную набережную, пруд. Или лес. Там, ведь знаешь — сядешь на трамвай — и прямо до леса можно доехать. Эх! Когда только я опять там буду?
— Погоди, погоди, — перебил Николай, рассматривая фотографию. — Я где-то ее видел. Стой. По-моему она похожа на нашу Соню — радистку бригадной станции. Да, да. Точно.
— Соня Потапова? — спросил Юрий, и голос его стал сиплым.
— Не знаю. Может, Потапова. — Николай внимательно взглянул в смущенное лицо Юрия. Тот спросил:
— Давно она здесь, эта радистка?
— Уже давненько. А что? Да ты не беспокойся — может это и не она. Может, ошибаюсь: я видел ее всего два-три раза. Но похожа…
Юрий старался скрыть свое смятение. Он зачем-то полез в карман гимнастерки, потом в другой. Ничего не отыскал и вопросительно посмотрел на Погудина.
— Славная девушка, — Николай взял портрет, подержал его перед глазами в вытянутой руке и отдал обратно.
Он представил себе радистку Соню, которую майор Никонов называл «глазастой». Николай видел ее на совещаниях у начальника связи бригады, когда тот собирал в перерывах меж боями офицеров и радистов. Как-то случалось, что его место оказывалось против радистки бригадной станции.
Соня обычно сидела, подперев рукой голову, изредка что-то записывала в свою тетрадку, никогда не выступала. Николаю нравилось смотреть на нее. «Какая она усталая, лицо бледное. Это, наверное, от того, что целые сутки проводит у рации в своем ящике». Сонина радиостанция помещалась в крытом кузове грузовика. Николай никогда не бывал там, но представлял: наверное, там по-домашнему уютно… Случалось, Соня почувствует на себе внимательный взгляд Погудина и посмотрит на него. Взор у нее открытый, смелый, сначала будто удивленный, а потом ласковый, чуть насмешливый.
Но Николай ни разу не подумал набраться храбрости и заговорить с этой девушкой. И сейчас он с любопытством слушал Юрия, который, может быть, и на самом деле знает именно ее, любит Соню.
Он тряхнул головой и потер пальцами лоб, стараясь припомнить какие-нибудь особенные приметы радистки, чтобы выяснить с Юрием, действительно ли это и есть Соня Потапова. Но ничего, кроме больших выразительных глаз, не вспомнил. А Юрий вдруг решительно сказал:
— Знаешь, откровенно говоря, она мне вовсе не невеста. Это я так просто… Какая невеста! Она даже и не знает, как я ее… как она мне… — Юрий застенчиво улыбнулся и махнул рукой — запутался, мол. А Николай подумал: «Он, вообще, кажется, парень славный! Другом будет хорошим». Юрий совсем уже доверительно продолжал: — Я с ней не встречался, как в армию ушел. И до этого, когда в институт поступили после школы, тоже редко виделись. А вот когда меня на фронт из училища направили, домой заехал, взял на счастье ее портрет из альбома со школьными фотографиями. Ведь мы с ней дружили в школе.
Николай внимательно слушал его. Даже рот слегка приоткрылся. Он не сводил с Юрия глаз и спросил:
— Ты любил ее?
— Нет, — снова смутился Юрий. — Какая там любовь… в школе… Просто часто вместе бывали. Хорошие знакомые.
— А чего ж ты тогда ее карточку таскаешь? Может она другого любит?
— Нет. У нее никого нет, — сказал Юрий твердо. — Это я знаю. А сейчас она для меня все. Я в честь ее на любое дело пойду.
— Да ну?.. — Николай опустил голову и глядел исподлобья, изучая нового приятеля. Юрий переменил тему разговора.
— Ты до фронта кем был?
— Подручным сталевара, — протянул Николай. — А ты?
— Я был студентом. Первый курс механического факультета окончил.
Николай хотел сказать, что он тоже учился без отрыва от производства в вечерней школе. Но снова взглянул на фотографию, которую Юрий все еще вертел в руке, и вернулся к прежнему разговору.
— Что-то уж больно узко ты воюешь. За какую-то девчонку — и все.
— Чудак! Это же романтика, символ. Понимаешь? Вот я смотрю на нее и вспоминаю свой город, дом, родину. Мы на улице Мамина-Сибиряка живем. В палисаднике акации у нас много. И сирень есть… Ты, например, о чем думаешь, когда в бой идешь?
— Когда бой, думать о постороннем некогда. Главное — получше воевать, побольше сделать, да живым вернуться.
— А все-таки? После боя? Меж боями? Ты же ведь вспоминаешь что-то? Что тебе чаще всего на ум приходит?
— Чаще? — Николай еще раз посмотрел на Юрия изучающим взглядом. Потом отвел глаза и начал соскабливать ногтем грязь на рукоятке черного ножа у пояса. И вдруг заговорил оживленно, горячо выделяя отдельные слова. — Трудно сказать, что чаще… Вот, например, иногда вспоминаю: ездил я в свой Тагил, на завод. Просто так — попрощаться со всеми перед отправкой на фронт. Собралось там в клубе человек с полтысячи, меня на трибуну вытащили. Дескать, вот — наш, наш доброволец Колька Погудин. Я сказать хочу: привет от всей бригады передать, за технику боевую поблагодарить — а все в ладоши хлопают и «ура» кричат. Я и говорить не могу: воздуху нехватает и глаза застилает. Я ж им свой, свой заводской! И они мне все свои. Понимаешь? Даже слесарь Петька Ваганов с Гальянки, мы с ним никогда не дружили, дрались не раз, и тот вылез к трибуне да как крикнет: «Да здравствует наша сталинская гвардия!» Все встали и снова — в ладоши. Понимаешь, что я почувствовал? Сотни людей — и все любят меня. Я вроде как их уполномоченный фашистов бить! Вот это счастье!
Юрий улыбнулся.
— Но ведь это абстрактно очень.
— Абстрактно? Это значит отвлеченно? Так? А если наши ребята в атаку идут и кричат: «За Родину!» — это тоже абстрактно? Что же им «за Машу» или «за Соню», или там «Тоню» идти, что ли? Соня — что? Выйдет она замуж — а ты? Сразу ложись под танк и помирай?
— Но ведь я не за нее воюю. Просто… я ее люблю… И все свои лучшие чувства…
Николай не слушал:
— Ты насчет абстрактного и конкретного к Ивану Федосеевичу обратись. Он тебе живо растолкует. Все будет ясно.
— Это кто такой — Иван Федосеевич?
— Замполит батальона, знаешь ведь — гвардии капитан Фомин.
Помолчали. Николай вдруг неожиданно для себя зевнул. Он прикрыл рот рукой, чтобы этого не заметил задумавшийся Юрий, и предложил:
— Давай немного поспим.
Юрий обиделся, поднялся и ушел к танкам. Для него такой задушевный разговор был событием. Николай понял это и, глядя ему вслед, пожалел, что прервал беседу. В дом вошел автоматчик, потный и запыленный. Это был боец из отделения, поставленного Николаем в дозор на высотку впереди деревни.
— Товарищ гвардии лейтенант! Больше нет мочи, разморились на солнышке — так глаза сами и засыпают. Хоть бы бой был, а то тишина. Боюсь, провороним что-нибудь. Отделенный послал — сменить просим.
Лейтенант посмотрел на часы:
— Ребята всего сорок минут спят. Через полтора часа разбудишь помкомвзвода, и он даст подмену.
Автоматчик покосился на развороченные полы, вырытые траншеи вдоль стен, выдолбленные бойницы и, подавив вздох, приложил руку к виску:
— Разрешите идти?
— Взгляни, наблюдающий на крыше не уснул?
— Не-ет. Сидит с биноклем.
— Курево-то есть у вас? — спросил Николай.
— Нету, товарищ лейтенант.
Вынув начатую пачку сигарет, Николай разделил надвое и половину протянул бойцу.
— На, держи… Покурите — легче сон перебороть. Надо запасаться табаком.
— Куда его? Мы ж все карманы патронами набили. Ничего. Бригада подъедет — получим. Сводка информбюро еще не известна, товарищ гвардии лейтенант?
— Нет пока. Одна рация с бригадой связь держит, второй экипаж спит.
— Что же сказать отделенному?
— Скажи, что ребята славно поработали. К обороне приготовились. Сейчас спят и крепко надеются на вас.
— Все будет в порядке! — уже бодро ответил автоматчик. — Счастливо оставаться!
Николай лег, растянувшись на спине рядом с ординарцем, и быстро заснул. Через пробитую в стене дыру тонким лезвием проник солнечный луч. Шли часы, и луч перемещался. Сначала он упал на ноги Николая, на сапоги с распяленными голенищами, за которыми торчали магазины автомата. Потом лег на брюки, запачканные землей и кирпичной пылью. Затем на грудь с оттопыренными карманами гимнастерки и орденом, на верхнем кончике которого была отбита эмаль. Наконец, добрался до небритого подбородка, осунувшихся щек и, пригрев сомкнутые веки, разбудил лейтенанта.
Николай открыл глаза и отодвинулся от солнечного луча. Наверху послышался шум. Это по крыше застучал сапогами наблюдающий. Через минуту он вбежал в дом. Увидев командира, бросился к нему:
— Товарищ лейтенант, товарищ гвардии лейтенант!
Николай напустил на себя спокойствие, положил руки под голову.
— Что такое?
— Танки! — шептал автоматчик.
— Где-е?
— Справа по дороге, что тополями обсажена.
Стараясь не показать, что это его встревожило, Николай сел.
— Много их?
— Не видно. Только пыль одна. Уже близко.
— Буди ребят.
Автоматчик отыскал среди спящих Александра Черемных и затормошил его:
— Старшина! Старшина! Подъем!
Николай, сохраняя медлительность в движениях, подошел к окну. Он знал цену самообладанию в такие минуты и подумал: «Если идет много танков, то придется очень туго. Юрий с двумя машинами ничего не сделает».
За полями неубранных хлебов к небу поднимались огромные тучи пыли. Ветер дул в их сторону, и как ни старался Николай расслышать звук моторов — не смог. Лицо его нахмурилось, потемнело. Морщинки вокруг глаз вздрагивали.
— Товарищ старшина, старшина! Подъем! — Автоматчик тянул помкомвзвода за гимнастерку. — Спят, как мертвые!
Николай вынул пистолет и выстрелил в потолок. Как по команде, автоматчики вскочили, будто и не спали вовсе.
Все в ожидании смотрели на командира, который стоял к ним спиной у окна. И тут отчетливо послышался рев мощных советских моторов. Этот звук ни с чем нельзя спутать.
— Ура! Наши идут, — закричал кто-то во весь голос. Автоматчики зашумели. Тихо, чтобы не нарушить веселья, Николай подозвал одного из сержантов.
— Нуртазинов, готовь свое отделение в пешую разведку. До следующей деревни. Узнать, что за рощей. Есть ли оборона и как проходит? Пообедаете и отправляйтесь. Часа на полтора — не больше.
Сержант, сузив раскосые глаза, весело отчеканил:
— Есть, товарищ гвардии лейтенант! Разведаем все, что нужно.
Рокот моторов и лязг гусениц хлынул в деревню, затряслись стены. Проголодавшиеся десантники ринулись к приехавшей с танками кухне. Через несколько минут они уже шумно обедали во дворе того самого дома, где готовились обороняться. Старшина Черемных принес гармонь, которая хранилась в автомашине помпохоза, стряхнул с нее крошки сухарей и растянул меха. Мелодия вырвалась сразу громко, задорно, со звоном и переливами. Николай подмигнул гармонисту и запел свою любимую:
Начинаются дни золотые…
Голос у него был простуженный, незвонкий. Но он с большим чувством выговаривал слова:
Эх вы, кони мои вороные,
Вороные вы кони мои, —
подхватили остальные.
Миша Бадяев; десантник с остреньким носом, лукавыми карими глазами, дурачась, вскочил на спину своему приятелю-радисту. Схватив как вожжи, болтавшиеся на черном шлеме провода переговорного устройства, он высоким дискантом старался перекричать всех:
Нас не выдадут черные кони:
Вороных никому не догнать!
Под общий хохот радист прошелся козликом вокруг гармониста. Кто насвистывал, кто бил ложкой по котелку. За шумом уже не было слышно гармошки.
Николай незаметно отошел в сторону и отдал последние приказания отделению Нуртазинова. Семь бойцов пошли вперед, на запад от деревушки. Проводив их, Николай снова отправился спать.
Разбуженный песней, Юрий долго лежал на теплой решетке мотора позади башни, пока его не вызвали к майору Никонову. Майор бранил начальника снабжения. Горюче-смазочные материалы подвозились с опозданием.
— Что вы неживые, что ли? — басил комбат. — Не можете быстро заправить батальон машин! Сейчас вся бригада подойдет. Что тогда делать будете?
Воспользовавшись паузой, Юрий доложил:
— Товарищ гвардии майор, прибыл по вашему приказанию.
— Погоди, — Никонов едва обратил на него внимание, продолжая свой разговор со снабженцем.
Юрий терпеливо ждал. Наконец майор освободился.
— Здорово! Что же сам не приходишь, не докладываешь, как дела?
Юрий подробно рассказал, как произошел бой, как он принял на себя командование взводом танков разведки, где похоронили старшего лейтенанта Осипова. Повел к подбитым самоходкам, объяснил, зачем они переволокли их с места на место. Показал организованную оборону. Майор одобрительно поддакивал.
— Правильно. Так и надо. Захватить позицию — полдела. Удержать ее — труднее. Но к этому, вижу, вы отлично подготовились.
Он с интересом рассматривал вырытые под полом окопы и пробитые в стенах бойницы. И, наконец, спросил:
— Ну, а Погудин как? Хорош?
— Погудин? — Юрий спохватился, что ничего еще не рассказал о том, как замечательно действуют автоматчики, и восторженно начал: — Десант Погудина отличный. Прошу, товарищ гвардии майор, оставить его на будущие бои…
— Э-э, браток, смотря как обстановка сложится.
Осматривая оборону, они вошли в дом, где спал Николай.
— Вот он, — шагнул к нему Юрий.
— Постой, постой, не буди. Ишь, дьяволенок! — произнес Никонов свое любимое словечко. — У Погудина хорошая способность: спать, когда есть хоть пятиминутная возможность. Поэтому у него всегда свежая голова… — Майор выглянул в окно. — Вон комбриг приехал!
Они вышли навстречу маленькой автомашине, которая, пыля, подрулила к самому дому. Полковник, невысокий, подвижный, выпрыгнул не дожидаясь, пока шофер затормозит:
— Здравствуйте, товарищи! Ну как, Василий Иванович, готов идти дальше?
— Машины заправляются, товарищ полковник.
— Хорошо. Через двадцать минут двинетесь. — На капоте автомашины комбриг развернул карту и жестом подозвал майора. — Справа — второй батальон преследует группу, что задерживала вас вчера и сегодня. К ночи во что бы то ни стало надо дойти до рубежа реки. В темноте форсируем. Вот здесь, — он подчеркнул ногтем на карте место предполагаемой переправы. — Саперы уже на подходе — молодцы, не отстают. Дальше — в передовом отряде пойдет третий батальон, а вы в основных силах бригады.
— Есть, товарищ полковник!
— Что у вас впереди? Вот здесь, в следующей деревне? Кто в разведке?
— Я, товарищ гвардии полковник, — ответил Юрий.
— Малков? Что дальше на пути?
— Неизвестно, товарищ гвардии полковник.
— Плохо. Давненько здесь находитесь, можно было поинтересоваться.
— Стояли в обороне, как было приказано, товарищ гвардии полковник.
— Оборона не исключает разведки, — нахмурился комбриг. — Где Погудин? Его десант с Малковым?
— Так точно, — наклонил голову Никонов.
— Он спит, — поспешил сообщить Юрий.
— Разбудите, — комбриг свернул карту, сделал несколько нетерпеливых шагов вперед и назад. Потом уселся на кирпичных ступеньках, ведущих в дом. — Фу, как парит. Наверное, дождь будет.
Юрий сбегал за Николаем. Тот мгновенно поднялся, одернул гимнастерку, вышел быстро, но не торопясь, и доложил полковнику о себе.
— Что известно о противнике?
— Через десять минут разведка вернется, товарищ полковник.
— Вот это другой разговор. Подождем. — Комбриг сразу повеселел и с улыбкой испытующе взглянул на Николая: — так, значит противник убежал? Как же это вы его упустили, а? Товарищи лейтенанты? И Малков тут, говорят, с пустыми самоходками лихо расправлялся.
— Они отступили неожиданно, товарищ полковник! Даже пленный фельдфебель не знал, — оправдывался Юрий. — А самоходки… — он сердито глянул на Николая.
— Вы разговаривали с пленным?
— Да, допрашивали, товарищ полковник.
— Вы хорошо знаете немецкий? — заинтересовался комбриг.
— Он свободно разговаривает, — вставил Николай и примирительно посмотрел на Юрия.
— Да. Это очень много значит — знать язык врага. — Командир бригады взглянул на Погудина, и Николаю показался в его словах укор. Но полковник улыбнулся. — Как только покончим с Гитлером, засяду зубрить языки и всех других возможных противников, — сказал он.
Вернулись разведчики. Их черноглазый сержант скомандовал «смирно» и, наскоро отряхнув с себя пыль, строевым шагом подошел к командирам.
Полковник не сдержал улыбки.
— А, Нуртазинов? Докладывай мне.
Тот растерялся.
— Немецкий противник… — и запнулся, вопросительно посмотрев на своего лейтенанта.
— Ничего, ничего, — успокоил комбриг. — Что же ты? До немцев сползал, а тут растерялся? Садись-ка и расскажи, где и что видели. Карту знаешь?
— Знаем. Лейтенант учил.
Подробно расспросив смышленого Нуртазинова о расположении сил противника, полковник приказал Никонову атаковать немцев сразу всем батальоном в развернутом строю.
— А я с остальными машинами пробьюсь в обход справа, — добавил он. — Нам надо во что бы то ни стало уничтожить эту группировку на нашем пути. Иначе она будет все время отходить, изматывать наши силы и на каждом возможном рубеже организовывать оборону. Сейчас подойдет полк самоходных орудий и артиллерии. Василий Иванович, свяжись с ними, оставь офицера. Но ждать их не будем, начнем сами. Авиация вызвана. Сигналы прежние. Вот гроза, наверное, летчикам помешает. Малков, дождь будет? — весело спросил полковник.
Юрий растерялся.
— Не… знаю… товарищ полковник.
— Ну, что это за ответ? — шутил комбриг. — Майор, научи своего офицера… Надо сказать четко и уверенно: «Или будет, или нет». Погудин? Болят твои раны?
— Дождь будет, — спокойно ответил Николай.
— Ну, ждать все равно не станем. Это бюро погоды ненадежное. Давайте, действуйте.
Полковник уехал. А минут через пять на всю деревенскую улицу раздался басистый голос Никонова.
— По машина-ам!