В вестибюле их встретил мужчина без пиджака, в байковом переднике.
— Хэддл, — обратился к нему Чарлтон, — узнайте, пожалуйста, какую комнату отвели мистеру Халлесу, и проводите его туда.
Хэддл пошел справиться.
— Ну, а нам, деревенщине, надо снять наши доспехи и умыться. Мы скоро вернемся. Когда приведете себя в порядок, приходите сюда. Кто-нибудь поведет вас завтракать.
В этом доме трудновато ориентироваться.
Хэддл вернулся, молча взял чемодан и повел Халлеса коридором, потом по лестнице на второй этаж и опять по коридору — в отведенную ему комнату. Комната была маленькая, обставленная точь-в-точь как в студенческих общежитиях. Сходство было настолько разительное, что Халлес чуть не спросил, когда надо явиться к ректору, и невольно поискал глазами на стене «правила» насчет того, когда здесь тушат свет и запирается входная дверь, где лежат ключи для запоздавших и так далее. А разрешается ли здесь принимать у себя в комнате представительниц другого пола? Странно: он сейчас впервые за много лет снова испытывал то беспокойное чувство неуверенности в себе и нечто вроде благоговейного трепета, которые испытывает новичок в храме науки.
Он с удовольствием убедился, что из «горячего» крана течет действительно горячая вода, и основательно умылся. Утираясь, он подошел к окну. Эге, Чарлтон-то был прав! Это кирпичное здание и в самом деле безобразно. Похоже на товарный склад при железнодорожной станции. Видно, покойный граф был верен аристократическим традициям и к наследию предков добавил нечто совершенно в духе своего времени.
Кое-как найдя дорогу, Халлес сошел вниз, в холл, и остановился у парадной лестницы. От первой площадки, где стена была увешана громадными портретами, лестница разветвлялась надвое и уходила на второй этаж. Холл был просторный и тоже весь увешан картинами. Халлес не нашел среди них на одной, написанной позднее начала девятнадцатого века.
Из бокового коридора появился один из тех, кого он встретил у трактира.
— Пошли! — сказал он Халлесу. — Вы, наверное, умираете с голоду? У меня уже слюни текут, как у павловских собак. Кстати, позвольте представиться: Джеффри Портер. Вы вряд ли запомнили наши фамилии там, в деревне: такой тарарам хоть кого мог ошеломить!
Портер привел новичка в небольшую комнату, где был накрыт стол, а на буфете приготовлены холодные закуски. Войдя, он поздоровался с человеком, который уже завтракал на дальнем конце стола. Этого широкоплечего седого мужчину с массивной челюстью Халлес видел в первый раз.
Они с Портером сели на другом конце стола и принялись за салат и холодное мясо.
— Интересно, как вам здесь понравится. Эндрью уже, кажется, описал вам обстановку.
— Да, в общих чертах. Но скажите: если тут работает артель «невидимок» — что делает среди вас Артур Гарстенг?
— Ну как же — ведь это его затея, и теперь он ведет все дело. Он где-то познакомился с лордом Клигнанкортом, и когда тот стал ему рассказывать печальную повесть своих бесплодных усилии сохранить родовое поместье, Гарстенга осенила блестящая идея. Они с Клигнанкортом стали компаньонами и создали солидное предприятие, в котором мы все теперь работаем. «Концерн» наш процветает. Мы выпускаем всевозможные товары — статьи, рассказы, обозрения, монографии, тексты для радиопостановок, мемуары артистов и знаменитых государственных деятелей... Все модные писатели пользуются нашими услугами. Каждому ребенку ясно, что выпускать столько продукции, сколько выпускают Уэлк, Чемпернаун. Пиблс и другие наши неиссякаемые кладези литературы, — попросту выше сил человеческих. Возьмите любую газету, или журнал, или вы найдете там одни и те же широко известные примелькавшиеся имена. Какой бы новый журнал ни начали выпускать — якобы для того, чтобы выдвинуть молодых писателей, — загляните в него и что вы увидите? Все те же знакомые имена. Эти господа всегда выступают по радио, читают доклады, ездят пожинать лавры в Америку. По меньшей мере раз в год каждый из них выпускает книгу в три обхвата. Как же они умудряются, а?
— Не понимаю. Меня самого это часто удивляло.
— А дело объясняется очень просто: громадная часть их продукции пишется здесь. Мы сочиняем для них все мелкие вещи — и даже некоторые большие романы.
— Мошенники! — буркнул седой мужчина на другом стола.
В эту минуту вошло еще несколько человек.
— Aй-ай-ай, как не стыдно! — сказал один из них, грозя седому пальцем. — Опять вы выражаетесь непочтительно о великих людях! Да еще при новичке!
Седой на секунду поднял глаза, утомленно и сердито глянул на всех и снова занялся сыром и печеньем.
«Странная у него кожа — как будто она никогда не нуждается в бритве? — подумал Халлес. — Скопец, что ли?»
Вошедшие взяли с буфета тарелки с едой и сели за стол. Седой утер рот большим цветным платком, встал и пошел к двери. Халлес проводил глазами эту громоздкую фигуру — и вдруг со стуком уронил нож на тарелку. На седом юбка!
Как только дверь захлопнулась, он круто обернулся и увидел вокруг ухмыляющиеся физиономии.
— Что, попали впросак? — спросил Чарлтон.
— Кто она? Ведь это женщина, да?
— Это Беверли Кроуфорд.
— Неужели? Я и не знал, что она еще жива.
— Ну, это как сказать?.. — отозвался кто-то из собеседников. — Бедная старуха давно вышла в тираж. В двадцатых годах она произвела фурор, а теперь вот докатилась — вынуждена пробавляться халтурой. Нелегко ей терпеть такое унижение, да что поделаешь — все хотят есть.
Халлес припоминал то, что ему было известно о Беверли Кроуфорд. Первая ее книга наделала шуму — то был роман о лесбийской любви, и назывался он «Сюзанна — занятный муж». Халлес так и не смог одолеть этот роман до конца. Бесконечные страницы кропотливых психологических изысканий оправдательного характера — это не всякий способен переварить.
— Помните, — говорил между тем Чарлтон, — какой успех имел ее первый роман? Но объяснялось это только его сюжетом. Бульварные газеты подняли трезвон: одни называли книгу обличительной и смелой, другие кричали, что это скандал, что она позорит нашу христианскую страну. И, конечно, книгу стали раскупать как горячие пирожки. Но читать ее было просто невозможно!
— Да, бедняжка Беверли — писательница бездарная, — вставил кто-то.
— Ну нет, этого я бы не сказал, — возразил Портер. — Она удивительно тонко чувствует оттенки слов.
— Ну, может быть, у нее что ни слово — то перл, но вся мозаика в целом — скучища невообразимая, — сказал Чарлтон не сдаваясь. — И, во всяком случае, больше ни одна книга не имела такого успеха, как первая. Пока Беверли была в моде, всякую ее писанину, конечно, везде охотно печатали, но когда сенсация утихла, и интерес публики поостыл, ее акции у издателей сразу упали и ей преспокойно дали отставку, Она написала второй роман — и он потерпел фиаско. Третий был еще хуже. Тогда ее уже окончательно перестали печатать. Она была выброшена за борт... Весь секрет в том, что ей не о чем было писать.
— А чем она занимается здесь? — спросил Халлес.
Но в эту минуту позвонил телефон на буфете. Один из писателей вскочил и взял трубку, остальные выжидательно замолчали.
— Слушаю. У телефона Мертон... Да, он здесь, завтракает с нами. Хорошо, передам.
Он положил трубку на рычаг. — Это секретарша Гарстенга. Халлес, он просит вас зайти к нему после завтрака.
Да и нам не мешает поторопиться. Пора опять за дело, — заметил кто-то. — Эти проклятые «сельские развлечения» здорово выбивают нас из колеи. Меня, например, оторвали от статьи «Парные кровати или двуспальные?», которая будет помещена в «Воскресном отдыхе» в качестве очередной еженедельной беседы преподобного Раули.
Позавтракав, все встали из-за стола.
— Вам надо подняться по главной лестнице, — объяснил Халлесу Чарлтон. — Кстати, мы, мелкая сошка, ходим по ней только в тех случаях, когда нас вызывает Гарстенг. На втором этаже повернете с площадки направо — и первая дверь налево. На ней табличка, так что вы сразу найдете.
Следуя этим указаниям, Халлес дошел до кабинета Гарстенга, постучал и женский голос ответил: «Войдите». Комната была большая и светлая, но ее портили простые некрашеные полки, ящики с картотекой и множество разных шкафов. За письменным столом сидела девушка, очень элегантно и модно одетая, с лицом красивым, но неприветливым.
— Мистер Халлес! — не спросила, а скорее констатировала она. — Мистер Гарстенг вас сейчас примет.
Она открыла дверь в смежную комнату, и оттуда глухо, словно издалека, донесся голос человека, который не то нараспев декламировал что-то, не то произносил речь.
— Это он говорит в диктофон, — шепотом пояснила секретарша. — Но вы проходите и садитесь у стола.
Халлес прошел по толстому ковру, путь до стола показался ему бесконечно длинным. Сидевший за этим громадным письменным столом мужчина указал ему на стул против себя и продолжал говорить в трубку диктофона медленно, с подчеркнутой выразительностью:
— …сверкая в тусклых просторах времени… Стоп, поправка! (он сделал пометку карандашом на лежавшем у диктофона блокноте) ...Сверкая на скучной равнине времени… словно брызги росы на траве... Поправка! (снова пометка карандашом) ... как брызги росы на траве... или гребень в матовом мраке волос...
Он положил трубку диктофона и обратился к Халлесу:
— Здравствуйте. Извините, что заставил вас ждать. Я как раз кончаю поэму.
Оба привстали и пожали друг другу руки через широкий стол, затем снова сели.
Гарстенг придвинул к себе какую-то папку и раскрыл ее.
— Та-ак, — протянул он, быстро перебирая лежавшие в ней бумаги. Минуту-другую он, молча их просматривал, затем поднял глаза и пододвинул Халлесу ящичек с сигарами. — Прошу!
Закурив, Гарстенг откинулся в кресле, выпустил в потолок облако дыма и приступил к деловой беседе. Говорил он с заметным манчестерским акцентом.
— Кларкснуэл писал мне о вас и прислал образцы вашего творчества. Рассказы хороши, иначе я не пригласил бы вас сюда. Но пробить себе дорогу вы не можете. Правильно? Скажем прямо — положение у вас тяжелое. А мы набираем способных литераторов, не умеющих пристраивать то, что они пишут. И вам тоже мы предлагаем работать у нас. На каких условиях — это вы, вероятно, уже знаете от Кларкснуэла. Если вы согласны, у вас будут нормированные рабочие часы, и в эти часы вы обязаны писать то, что вам поручат. Все это будет печататься под чужими именами. Ну, а в свободное время, можете писать для себя. И помните: если вы кому-нибудь заикнетесь, что писали за того или иного автора, вы отсюда пулей вылетите. Мало того, вы попадете в черные списки, и вам нигде в Англии ходу не дадут: я человек влиятельный. То же самое будет, если вы хоть словом обмолвитесь о характере нашей организации — даже в том случае, если решите не работать у нас. Для всего внешнего мира мы просто колония писателей. Говорите всем, что лорд Клигнанкорт облек в современные формы меценатство, которое всегда было отличительной чертой английской аристократии. Он предоставил свой дом сообществу писателей, и здесь они за умеренную плату могут жить на всем готовом и спокойно работать. Вот и все… Ну, что же вы решили? Согласны принять наше предложение? Испытательный срок — месяц, а затем каждая сторона имеет право отказаться.
Слушая этого человека, Халлес все время внимательно наблюдал за ним. Так вот он Гарстенг, этот знаменитый певец английской деревни, апостол идиллической «старой Англии», главный редактор ежемесячного журнала «Рощи и долины», издатель серии «Красоты нашей родины», редактор еженедельника «Ареопаг», директор издательства «Слоуп и Крауди», сценарист, радиокомментатор и так далее и так далее. В своей черной визитке, жилете с белой выпушкой и серых в полоску брюках, коротко подстриженный, он был очень элегантен и производил впечатление человека энергичного и деловитого. На вид ему было лет за тридцать.
— Ну, что же? — сказал он отрывисто. — Согласны?
— Согласен.
— Отлично. Посмотрим, как вы работаете.
Он нажал кнопку звонка и нагнулся к ящику.
— Мисс Ленгтон, попросите ко мне на минутку мистера Порпа.
— Мистер Порп — наш контролер-распорядитель, — пояснил он затем Халлесу. — Он вас введет в курс дела, даст первое задание, словом — все устроит. Да, кстати... буду вам очень признателен, если вы сегодня вечером придете на наше собрание в сельском клубе. Ваши коллеги объяснят вам, что надо делать. Разумеется, это не входит в ваши обязанности, так как это работа не литературная, но вы меня очень обяжете, если придете.
«А если не придете, мы вам это припомним», — мысленно докончил за него Халлес, когда Гарстенг с беглой ледяной усмешкой посмотрел на него в упор ничего не выражающим взглядом. Он кашлянул и сказал:
— Приду с удовольствием!
В дверь постучали, Гарстенг крикнул: «Войдите». Вошел тощий человечек лет шестидесяти, с желтым, как воск лицом и реденькими, прилизанными рыжеватыми волосами. Он слегка поклонялся, сложив руки, как это делают слуги-китайцы, и, не поднимая глаз, ступил шаг-другой по ковру.
— Порп, это Халлес. Он будет у нас работать. Укажите ему, где и что надо делать.
Порп на миг поднял маза, но смотрел куда-то в сторону.
—Слушаю, мистер Гарстенг.
Гарстенг жестом отпустил их.
Когда они шли вниз по парадной лестнице, Порп выпрямился н неприятным, квакающим голосом сказал:
— Сейчас покажу вам, где мы работаем.
Из вестибюля он повел Халлеса по коридору и дорогой показал ему ряд комнат. В четырех больших комнатах сидели за столами писатели и усердно стучали на пишущих машинках. Халлесу указали свободный стол, где ему предстояло работать. В пятой комнате помешалась обширная библиотека. Ведал ею немец, с которым Порп познакомил Халлеса.
— Это — доктор Фикенвирт. За всеми справками, какие вам понадобятся, обращайтесь к нему. Он вам что угодно разыщет, — сказал Порп с гордостью.
В следующей комнате Беверли Кроуфорд читала рукописи. Она доставала их, точно сэндвичи, из разорванного бумажного пакета, лежавшего у нее под рукой. Еще несколько таких пакетов были сложены подле нее на полу.
— Эту комнату у нас называют «Отдел посылок», — сказал Порп, хихикнув. — Видите тюки? Это все рукописи, отвергнутые редакциями. Мы покупаем их на вес. Вам, наверное, попадалось наше объявление в литературных журналах? Мисс Кроуфорд все просматривает. Хлам идет в мусорную корзину, а то, что может нам пригодиться, она сортирует на три категории: рукописи, которые сойдут в том виде, как они есть; рукописи, которые придется сильно переработать, а то и целиком переписать; и такие, в которых интересна только тема.
— Вы мне вот что скажите мистер Порп, — перебил его Халлес. — Если мне поручат написать статью или рассказ за какого-то писателя — как я смогу подделаться под его манеру?
— Ну на этот счет можете не беспокоиться. У нас дело поставлено серьезно. Смотрите, вот ящик. На каждого писателя — из тех, кого мы обслуживаем, — заведена отдельная папка. Тут его анализ стиля, указаны его любимые словечки, обороты, приемы и приводятся образцы. У нас, как видите, все предусмотрено — с маху ничего не делается.
Постучав, они вошли в другую комнату, тесную и полную табачного дыма. Сидевший за столом высокий мужчина с кустистыми бровями и копной седеющих волос поднял глаза и широко улыбнулся.
— Ага, новый «негр»! — загудел он густым басом.
— Ай-ай-ай, мистер Уэлтон! — проквакал Порп. — Как вы выражаетесь!
— Не хорохорьтесь. Порп. Здравствуйте, мистер...
— Халлес, — подсказал Порп. — Знакомьтесь, мистер Халлес, — это мистер Уэлтон, наш редактор.
— Добро пожаловать в наш литературный бордель! — прогремел Уэлтон и повернулся к Порпу. — Эй, Порп, приведите себя в порядок. Манишка у вас вся вылезла наружу.
Пальцы Порпа с нервной торопливостью нащупали вырез жилета и поправили накладную манишку.
Уэлтон захохотал.
— Знаете, мистер Халлес, Порп еще в девятнадцатом году закупил по дешевке несколько сот рубашек хаки — из старого армейского запаса — и с тех пор носит только их, и будет носить до самой смерти, и в гроб его положат в такой рубашке. А так как неудобно администратору крупного предприятия ходить в столь неподходящем белье, то он прикрывает свои грех этой элегантной манишкой и приставными манжетами.
— Послушайте, мистер Уэлтон! — огрызнулся Порп. — Я не позволю так издеваться над собой при подчиненных! Мы с вами люди одного ранга!
— Служебного — да, не спорю, — еще громче прогудел Уэлтон. — Ладно, Халлес, зайдите ко мне после того, как этот хорек прогоняет вас по всему дому.
— Мистер Уэлтон, вы ведете себя неприлично!
— Смотрите-ка, Порп, у вас течет из носа, утрите его манишкой. Носовой платок у вас, наверное, такой грязный, что неудобно вытаскивать его при подчиненных.
Он подмигнул Халлесу.
— Мистер Уэлтон, это становится невыносимым! Я вынужден буду жаловаться мистеру Гарстенгу.
— Что ж, ябедничайте, если вам угодно, сплетник вы несчастный! Так значит приходите позже Халлес, потолкуем. А если Порп увяжется за вами, посадите его на цепь в уборной.
Они вышли. Порп все время нервно поднимал плечи, как бы желая восстановить этим свое оскорбленное достоинство.
— Мистер Уэлтон — крайне недисциплинированный субъект и в своих шуточках не знает меры, — обиженно процедил он. — Мистер Гарстенг терпит его только потому, что он превосходный редактор. Он редактирует всю нашу продукцию. Знаете, он в свое время занимал прекрасные должности в редакциях на Флит-стрит, но отовсюду его увольняли — слишком уж строптивый и неуравновешенный господин! Он способен из-за какой-нибудь пустой прихоти в любое время бросить работу и уйти. И никогда не делает так, как ему велят. Больше его ни в одной газете и на порог не пустят... Ну, вот и мой кабинет!
Они вошли.
— Присядьте. Я сейчас...
Пока Порп, подойдя к столу, рылся в бумагах, Халлес рассматривал висевшую на стене диаграмму. На ней было изображено что-то вроде родословного древа, у которого каждая ветвь отходила вниз от своего непосредственного родителя.
На самом верху, в качестве главы рода, красовался «Директор» (Д), от него ответвлялся «Управляющий делами» (У). Этот «У» давал от себя четыре отпрыска: «Контролера-распорядителя» (К), «Редактора» (Р), «Заведующего хозяйством» (З.Х.) и «Экономку» (Э). От «Экономки» (Э) и «Заведующего хозяйством» (З.Х.) отходили вниз соответствующие ветви: от нее — вся домашняя прислуга, от него — обслуживающий имение персонал. От кровосмесительного брака «Контролера» (К) и «Редактора» (Р) произошел целый выводок писателей (П) и, кроме того, предприимчивый «Контролер» (К) имел еще на стороне незаконную семью секретарей (С).
Это диаграмма нашей организации, — пояснил Порп с явным самодовольством. — Я ее сам вычертил. У нас тут все поставлено на строго деловую ногу, и безусловно важно было установить четкую служебную иерархию. Теперь каждый знает, кому он подчинен. Вот вы, например, подчинены мне и редактору: я буду проверять количество вашей продукции, вашу исполнительность, аккуратность и все прочее, а редактор — качество вашей работы. Не буду утверждать, что я литератор, хотя в литературе я разбираюсь. Нет, я деловой человек. Организатор, администратор, заведующий личным составом — вот мои специальности. Но я всегда говорю: каков бы ни был ваш товар — картошка или культура, — правила для всех одни и те же.
Он хихикнул и, взяв со стола одну из папок, достал из нее лист бумаги.
— Вот это называется «бланк задания». Вашим первым заданием будет серия из шести статей для одной популярной воскресной газеты. Тема — «Забытые уголки нашей прекрасной Англии». Автором их будет считаться Эрбен Спритлторп. Мисс Кроуфорд даст вам его папку, чтобы вы ознакомились с его стилем, и у нее же вы получите краеведческий материал.
Халлес взял листок — это был печатный бланк, и в пустые графы уже были вписаны дата, его фамилия и подробные указания относительно порученной ему работы.
— Видите, все по-деловому, — сказал Порп с гордой усмешкой.
Халлес отправился к Беверли Кроуфорд и показал ей свое задание.
— Вот как, вам сразу всучили Спритла! Ну хорошо, вот папка, в ней вы найдете достаточно образцов его слога. Вы, я думаю, никогда не читали писанины этого болвана — так изучите ее как можно лучше, иначе вы не сможете опуститься до его уровня. Побольше сахарной водицы — не бойтесь переборщить! Смело распускайте слюни — таков его жанр. А вот в этой папке у меня подборка статей из редакционной мусорной корзины... Отберите себе шесть самых лучших, где описаны различные уголки Англии, да смотрите, чтобы они были подальше друг от друга. Если вам понадобятся о них добавочные сведения — идите к Фикенвирту. У него есть путеводители и книги по истории графств. Кроме того, он справится по своей картотеке, чем славятся эти места, не родились ли там какие-нибудь знаменитости — кинозвезда, чемпион футбола, боксер, современный политический деятель, или полководец, или какие-нибудь исторические личности. Впрочем, с историческими личностями вы будьте поосторожней! Пишите только о тех, кого знает понаслышке широкая публика. А Уолпол, например, или Кэннинг, или Шелли, или Китс вам ни к чему. И вообще помните, что вы пишете за Эрбена Спритлторпа и для ходкой воскресной газеты. Ну, желаю успеха!
После довольно долгих блужданий по коридорам, Халлес нашел в конце концов комнату, где ему отвели место для работы. Кроме Мертона, фамилию которого он уже знал, здесь работали еще Кэдби, Сайкс и Тревельян. Халлес сел за свой стол и стал просматривать материал.
— На кого вы работаете? — спросил Мертон, перегнувшись к нему с соседнего стола.
— На Эрбена Спритлторпа.
— Да ну? — удивился Мертон и крикнул остальным:
— Слыхали? Порп для начала дал этому бедняге Спритла!
Со всех сторон послышался ропот сочувствия. Но люди были слишком поглощены своим делом, и разговоры быстро утихли. Кто усердно стучал на машинке, кто размышлял, хмуря брови и почёсывая голову.
Мертон сказал вполголоса:
— У нас тут не принято разговаривать. Ну, помогай вам бог!
Халлес изо всех сил старался проникнуться образом мыслей Спритлторпа и подделаться под его стиль. На это ушел весь остаток дня, а в пять часов раздался электрический звонок, оглушительный, как сигнал тревоги, предупреждающий о присутствии в доме ночного грабителя. Все отодвинули машинки и, зевая, потягиваясь, протирая глаза, двинулись к дверям.
— Вы на меня не обижайтесь, — сказал Тревельян Халлесу. — У нас есть неписаное правило: в рабочие часы никаких разговоров. Если мы поддадимся соблазну и будем болтать, мы не сделаем заданий к сроку. Это работа большей частью такая нестерпимо нудная, что только железная дисциплина не даёт нам отлынивать от нее. Право, мы все вам очень сочувствуем: знаем ведь, что стряпня Спритла — настоящее рвотное. Ну, как у вас подвинулось дело?
— Знаете, нелегко вникать в ход мыслей такого человека.
— Да, это все равно, что опуститься до умственного уровня собаки, — заметил Сайке.
— Познавать мир только нюхом, — подхватил Кэдби. — А интересно — сам он верит в то, что пишет? — сказал Халлес. — Всерьез считает это литературой?
— Господь с вами! Конечно, нет! — ответил Мертон — Он сюда как-то раз приезжал, и мы с ним познакомились. Надо отдать ему справедливость — он говорит о своем «творчестве» с полнейшим цинизмом. Он всегда писал только для того, чтобы прокормиться. А теперь, когда он загребает деньги лопатой, он может себе позволить роскошь нанимать нас, чтобы мы писали за него. Сам он уже давно ничего не пишет. Живет себе припеваючи и увлекается — знаете, чем? Строит модели всех знаменитых зданий. Здесь в гостиной стоит модель Страсбургского собора, которую он нам преподнес. Он говорит, что у него в жизни только три огорчения. Во-первых, он не может себе простить, что в начале своей литературной карьеры писал всякую слюнявую чепуху под своим настоящим именем. Во-вторых, его гнусная воскресная газета заставляет его время от времени выступать публично — то в жюри на конкурсе красоты, то в других столь же достойных ролях. А в третьих — из-за этих публичных выступлений ему приходится читать всю ту дрянь, что мы пишем за него: надо же ему знать, что отвечать разным истеричкам, когда они хватают его за руки и твердят: «Ах, мистер Спритлторп, как мне понравился ваш рассказ «Каждый мужчина — ребенок?» или: «Ах, как много мне дала ваша статья «Об оптимизме»! Между прочим, оба эти произведения писал я. Чистейшая бульварщина! Спритл мне сказал, что, когда они появились в печати, он получил вдвое больше восторженных писем, чем обычно. Так что сами понимаете, что это за дребедень.
— Уверяю вас, — сказал Сайке, — Спритл первый вам посочувствовал бы. Он славный малый. Меня больше всего бесят те бездарные писаки, которые воображают, что их произведения — литература.
Они, не торопясь шли по коридору. По дороге к ним присоединились Беверли Кроуфорд, Фикенвирт, писатели, работавшие в других комнатах. Вдруг к ним суетливо подбежал Порп и загородил им дорогу.
— Ну, начинается! — сказал кто-то.
По обыкновению, глядя вбок, на стену, Порп сказал:
— Надо подготовиться к вечеру. В шесть будет чай с роскошным угощеньем' потом вы загримируетесь и переоденетесь, а в семь автобус заберет всех и повезет в деревню. Каждый из вас знает, что ему надо делать. Смотрите же, будьте готовы!
В это время Уэлтон вышел из своего кабинета и протолкался вперед.
— А мне эти маскарадные штаны тесны, — объявил он. — Придется их не застегивать спереди.
— Что вы мистер Уэлтон, как можно! — всполошился Порп, но дружный хохот, грянувший вокруг, надоумил его, что Уэлтон просто над ним потешается, и он сразу переменил тон.
— Сейчас не время шутить. И очень вас прошу, мистер Уэлтон, сегодня на собрании не нарушать порядка своими выходками! Прошлый раз мистер Гарстенг был ужасно раздражен тем, что вы опоздали, да еще притащили с собой свинью и наделали бог знает какой шум, когда пытались ввести ее в зал!
— Так ведь это я старался, чтобы все было как можно натуральнее и убедительнее. Но вы не волнуйтесь, Порп, сегодня я буду на высоте — образцовый деревенский олух. Я даже специально для сегодняшнего вечера заучил наизусть монолог на местном диалекте. Это о корове, которая полезла на чердак и...
— Нет, нет, мистер Уэлтон, прошу вас строго придерживаться программы? Никаких добавочных, внеплановых номеров?
— Ну, нет, так нет. А я хотел вам угодить.
И Уэлтон пошел дальше, отстранив с дороги Порпа. Остальные двинулись за ним. Контролер остался один. Качая головой и морща лоб, он смотрел им вслед.