ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

— Идите смело… Только никуда не сворачивайте. Дорога тут прямая.

Молодой человек среднего роста, одетый в летнее пальто, поблагодарил станционного служащего и тронулся в путь.

Радостное чувство овладело им, когда он вышел на широкое асфальтированное шоссе. Темные силуэты пирамидальных тополей, теплый ласковый ветер казались ему необычными. Необычным казался и воздух, насыщенный запахами трав. «Вот он, юг! — мелькнуло в голове у Крымова. — Настоящая южная ночь…»

Со станции донесся резкий гудок. Затем послышалось глухое пыхтение и нарастающий шум. Остановившись, Крымов долго смотрел, как удаляются огоньки поезда, пока, наконец, они не исчезли совсем за поворотом.

— Все! — проговорил он вслух. — Начинается новая жизнь…

Крымов поднял чемодан с земли и быстро зашагал по асфальту.

Постепенно дорога начала спускаться вниз. На горизонте появилось багровое зарево: это всходила луна. Вскоре ее серебристый свет уже играл на верхушках деревьев.

Вокруг стало светлее. Вот справа деревня. Не оттуда ли слышится песня? Теплая и задушевная мелодия. Это далекий девичий хор выводит одну из тех грустных украинских песен, которые стоит услышать лишь один раз, чтобы запомнить на всю жизнь.

Крымов шел словно зачарованный, стараясь дышать по возможности глубже. Пьянящий весенний воздух, и лунная ночь, и далекая песня создавали приподнятое настроение. Крымову самому захотелось петь.

— До-ро-о-га… дорога… пря-а-ма-ая… — неожиданно затянул он, припомнив напутствие железнодорожника. — Дорога… дорога… прямая… пряма-яяя…

Вдруг совсем рядом послышался приглушенный разговор. Крымов оборвал пение и только теперь заметил, что под тенью деревьев стоят двое.

— Всего доброго, Петр Антонович, — уже позади себя услышал он женский голос. — Вот вам и попутчик. С ним будет весело…

Крымов не разобрал ответа, но вскоре с ним поравнялся приземистый человек в больших роговых очках.

— Ночь замечательная… — проговорил Крымов, обращаясь к своему спутнику. — Поневоле петь хочется.

— Да… Очень возможно, — рассеянно ответил тот. — Это иногда бывает с некоторыми…

— Почему же с некоторыми?

Незнакомец удивленно повернул голову в сторону Крымова.

— То есть, простите… Я вас не совсем понимаю. А если человек не любит петь? Что же может заставить его заниматься этим бесцельным препровождением времени?

Дальше продолжали идти молча. Только шорох шагов нарушал ночную тишину.

Вскоре Крымову стало невыносимо наступившее молчание.

— Поглядите вокруг! — начал он восторженно. — Какая чудесная ночь! Какая картина перед нами! Видите, вдалеке виднеется строение — оно напоминает при свете луны сказочный замок. Посмотрите, вон в окошечке справа то зажигается, то гаснет таинственный голубой свет… Можно вообразить, что в этом замке живут волшебники.

Незнакомец мельком посмотрел в указанном направлении, а затем поднес левую руку близко к глазам, чтобы посмотреть на ручные часы.

— Опять та же история… Уже половина двенадцатого, а электросварка не закончена, — сердито сказал он.

— А тополи? Тополи, посмотрите! — не унимался Крымов. — Они ведь серебряные!

— Вы, видно, поэт, — не так ли? — произнес незнакомец.

— Отчасти, конечно…

— Тогда все ясно. Должен вас разочаровать. Тополи — самые обыкновенные пирамидальные. А постройка, представляющаяся вашему воображению древним замком, не что иное, как Научно-исследовательский институт геолого-разведывательной техники. Там, внутри, замасленные, пахнущие гарью станки и машины… И само собой разумеется, что вместо волшебников там инженеры, конструкторы, которым поэзия должна быть чужда… Понимаете, чужда?

— Почему чужда? Вот я инженер… — взволнованно начал было Крымов, но незнакомец не дал ему договорить.

— Для настоящего инженера, человека, увлеченного техникой, любящего свою профессию, поэзия должна быть чужда, — повторил он. — Вы не согласны со мной?

— Нет, не согласен, — твердо произнес Крымов, останавливаясь.

Остановился и его спутник. Некоторое время он внимательно глядел на Крымова сквозь роговые очки, словно собираясь с мыслями, затем тихо проговорил:

— Вы меня простите. Не совсем удобно нам тут спорить. Вы, кажется, к тому же торопитесь.

— Мне нужно попасть в Научно-исследовательский институт геолого-разведывательной техники, о котором вы только что упомянули.

— Что же вы раньше не сказали об этом! Ведь, продолжая спорить, я бы поневоле увел вас в совершенно противоположную сторону. Мне нужно идти в этом направлении, а вам вот сюда… Шагайте по шоссе и никуда не сворачивайте. Тут близко. Всего доброго!

— Всего доброго! — ответил Крымов и тронулся дальше.

Вскоре на асфальтированной дороге, покрытой бледной пеленой лунного света, показалась черная точка. Она быстро катилась навстречу Крымову, увеличиваясь в размерах, и, наконец, превратилась в черную собаку из породы овчарок. Виляя хвостом, собака подбежала к Крымову, на секунду остановилась в нерешительности, а затем, как бы убедившись в отсутствии у него скверных намерений, бросилась к нему, радостно подпрыгивая и извиваясь всем телом.

— Назад, Джульбарс! Назад! — послышался чей-то голос, и к Крымову почти бегом приблизился юноша, одетый в военную гимнастерку.

— Вы не пугайтесь, — проговорил хозяин собаки. — Это исключительно умный пес! Еще не было случая, чтобы он укусил кого-либо ни с того ни с сего.

— А я не из пугливых. Не поможете ли вы мне найти проходную, дежурного… Одним словом, я только что прибыл сюда на работу.

— Позвольте… Не Крымов ли ваша фамилия?

— Совершенно верно.

— Так почему же вы не позвонили со станции? Вас ждут. Я случайно слышал разговор. Вызвали бы машину!

— Ну вот еще, какой пустяк… Тут ведь недалеко. Так вы покажете, где проходная?

— Идемте, идемте! Сейчас все устроим… — весело заговорил юноша, выхватывая чемодан из рук Крымова. — Разрешите представиться, — продолжал он на военный манер, — бывший гвардии старшина, радист Уточкин, Константин Уточкин. В настоящее время работаю в Институте геолого-разведывательной техники в должности радиомеханика.

— Очень рад познакомиться.

— Разрешите узнать, как ваше имя, отчество, товарищ Крымов?

— Олег Николаевич.

— Сейчас, Олег Николаевич, все будет в порядке. Комната для вас уже готова. На сегодняшний день никаких забот не предвидится. Сразу же отдохнете с дороги. Хотя позвольте… Единственной неприятностью может быть только Панферыч.

— Какой Панферыч?

— Да есть у нас тут один вахтер. Он как раз дежурит сейчас. На вас как на свежего человека он, конечно, нападет. Но я уж постараюсь его как-нибудь приглушить.

— То есть как нападет?

— А очень просто! Это совершенно невозможный старик! Технического образования у него нет, — одним словом, вахтер. И, представьте себе, интересуется наукой настолько, что никому не дает проходу! Ввязывается во все разговоры и споры. Его у нас все знают и, представьте себе, любят!

— Это очень интересно! Я ничего не буду иметь против, если он на меня «нападет»! И просил бы вас не «глушить» его…

Беседуя таким образом, они подошли к институту.

Очутившись в просторном и ярко освещенном вестибюле, Крымов прежде всего внимательно осмотрел своего провожатого. Это был юноша лет двадцати пяти с добродушной и немного задорной физиономией, с черными, слегка вьющимися волосами. Военный костюм сидел на нем аккуратно. Сапоги были тщательно вычищены. В спокойных движениях юноши чувствовалась уверенность.

Вскоре появился и вахтер Панферыч, о котором Крымову пришлось выслушать рассказ по пути.

— Опять пса приволок! — послышался его грозный оклик. — Сколько раз тебе говорил: не тащи собаку… Здесь ей не место. Тут храм науки, а ты поганишь его собачьим присутствием!

— Какой же тут храм науки, Панферыч? Здесь проходная, преддверие, так сказать… — возразил механик, стараясь поймать собаку за ошейник.

— То есть как это преддверие? — продолжал Панферыч обиженным голосом. Территория у института единая.

Он приблизился к вошедшим степенной и неторопливой походкой. Это был старик лет семидесяти, с «козлиной» бородкой. Его голубоватые, чуть прищуренные глаза горели тем веселым огоньком, который часто встречается у сухопарых, подвижных и хорошо сохранившихся старых людей.

— Здравствуйте, товарищ Панферыч! — громко приветствовал его Олег Николаевич, желая таким образом прекратить спор о собаке. — Прибыл к вам на работу. Кому мне нужно здесь сообщить об этом? Я инженер Крымов.

На лице вахтера появилось гордое и радостное выражение одновременно. Возможно, ему польстило, что только что прибывший инженер уже знает его.

Через минуту все трое сидели в маленькой комнатке возле телефона, стоявшего на столе. В вестибюле жалобно повизгивал пес.

— Геологические вопросы и прочие проблемы — дело почетное, — говорил Панферыч. — Чем больше различных машин мы тут повыдумываем, тем страна у нас будет более богатая. Это факт! Вот возьмите хотя бы буровые машины, что у нас строят. Почему не сделать одну такую, которая бы землю километров на десять пробуравила! Я как-то говорил об этом директору… А он отвечает: «Трудно, Панферыч! Как ты ее сейчас сделаешь? Твое предложение используем несколько позже…» А я вот строго научно рассуждаю так…

— Что-то долго не звонят, — вставил Костя, протягивая руку к телефонному аппарату.

— Позвонят, позвонят! Нечего тебе волноваться, — недовольно заметил Панферыч. — Успеешь еще навозиться со своей собакой.

— Собака — мой фронтовой товарищ, — как бы оправдываясь, проговорил Уточкин. — Действительно, не могу с ней расстаться! Вот как было дело…

И Крымову пришлось выслушать краткое повествование Кости о причине его привязанности к собаке, спасшей ему жизнь во время войны при самых необычных обстоятельствах.

Вскоре на пороге появилась, позвякивая связкой ключей, женщина в белом халате, «хозяйка гостиницы», как ее тут называли, и попросила инженера следовать за собой.

Крымов простился с вахтером и в сопровождении Кости вышел из помещения.

Глава вторая

Проснувшись, Крымов оглядел комнату и убедился, что она такая же уютная, какой показалась ему вчера поздно вечером. Письменный стол, стулья, книжный шкаф — все подобрано строго, со вкусом. И в том, как эти вещи были расставлены, и в других мелочах чувствовалась чья-то заботливая рука.

Комнату заливало яркое утреннее солнце.

Крымов быстро вскочил с постели и распахнул окно. Бодрящий свежий воздух ворвался в комнату вместе с шумом, которым обычно наполнен по утрам двор большого дома.

— На практику, что ли, приехал? — послышался женский голос.

— Нет, не на практику. Работать тут будет. Только что окончил институт, отозвался другой женский голос.

— Молодой?

— Очень молодой. И наружность у него приятная…

Крымов почувствовал, что слушать подобный разговор ему неудобно, и хотел захлопнуть окно. Но голоса утихли. Перед ним с высоты третьего этажа открывался замечательный вид. Красивые постройки Научно-исследовательского института, показавшиеся ему вчера при свете луны сказочным замком, утопали в молодой, только что распустившейся зелени огромного парка. Вдали, слегка покрытое голубоватой дымкой, виднелось поле. Справа и слева возвышались зубчатые стены леса. В бесконечной глубине прозрачного неба звонко щебетали птицы. Их стрекочущий хор то затихал, то снова приближался, словно управляемый чьей-то невидимой дирижерской палочкой.

Проделав несколько гимнастических упражнений, Крымов стал торопливо одеваться. Неожиданно раздался стук в дверь.

— Войдите! — громко сказал Олег Николаевич.

— Простите… — раздался густой бас, и из-за приоткрывшейся половины двери показалось сонное лицо.

— Заходите, заходите…

— Прошу простить… — начал вошедший. — Понимаете, какое дело! Буквально через полчаса я должен быть у директора, вызывает… А с небритой физиономией, вроде моей, лучше не появляться совсем — он этого страшно не любит. А лезвие я вчера хотел купить, но, понимаете, встретил Васю, как раз когда шел в магазин. А Вася и говорит: пойдем да пойдем ко мне. Он, конечно, живет недалеко, можно было бы и успеть, а получилось совсем обратное…

— Вам нужно лезвие для бритвы? Проходите! Что же вы стоите?.. Сейчас поищу…

Незнакомец медленно вышел на середину комнаты и остановился в нерешительности. Это был человек лет сорока, одетый немного неряшливо.

— А парикмахерская у нас открывается поздно… — продолжал он ворчливо. Форменное безобразие! Не хотят считаться с народом. Бездельники!

— Вот вам лезвие, — Крымов подошел к гостю. — Может быть, заодно познакомимся? Меня зовут Олег Николаевич. Фамилия моя Крымов.

— Горшков Пантелеймон Евсеевич… — глухо пробасил гость, пожимая руку Крымова. — Механик по сборке в экспериментальном цехе, — добавил он через некоторое время, внимательно разглядывая свои нечищеные ботинки.

— Очень рад познакомиться. Нам, наверное, придется встречаться по работе. Я как раз собираюсь осуществлять один новый проект, и экспериментальные работы предстоят большие.

— Так, так… — пробормотал Горшков. — Экспериментальные работы, говорите, новый проект… Оно, конечно, было бы ничего, если бы не разные безобразия, встречающиеся на каждом шагу…

— Какие безобразия?

— Разные, говорю… Вот поработаете — увидите сами. Что ни шаг, то непорядок. То же самое касается и опытных работ. Все мудрят, мудрят! А в конечном итоге получается много неувязок, недоговоренностей…

— Позвольте, а как же на это смотрит директор?

Услышав слово «директор», Горшков сразу спохватился и, извиняясь, удалился из комнаты своей немного неуклюжей походкой.

Спустя некоторое время Крымов не спеша направился в Научно-исследовательский институт, где ему предстояло увидеть директора Константина Григорьевича Гремякина. Он прошел через проходную будку и очутился в парке. Широкая песчаная аллея вела к большому двухэтажному зданию.

В приемной Крымова приветливо встретила пожилая женщина с пышными седеющими волосами, секретарь директора.

— Нина Леонтьевна, — проговорила она, здороваясь.

Крымов уселся в кожаное кресло и принялся ждать.

Вдруг из кабинета директора послышался шум резко отодвигаемого стула и даже, как показалось Крымову, удары кулака по столу.

— Что там такое? — тревожно спросил он, кивая головой на массивную дверь, обитую черной клеенкой. — Директор сегодня, кажется, не в духе?

На лице секретаря директора появилось строгое выражение, говорившее о легком недоумении.

— Почему не в духе? Наоборот! Разве вы не слышите, как он бодро разговаривает?

— Слышу, — подтвердил Олег Николаевич. — Однако…

Но в это время дверь бесшумно распахнулась и на пороге появился Горшков. Крымов, к своему удивлению, заметил, что вид его нисколько не напоминает вид человека, которому только что пришлось пережить неприятность.

— Вот, — сказал Горшков, обращаясь к секретарю директора, — Константин Григорьевич просил передать вам для приказа. Тут благодарность за досрочное выполнение сборки по узлу Д-35.

— Ну что ж… поздравляю вас, Пантелеймон Евсеевич! — ответила Нина Леонтьевна, внимательно разглядывая врученную ей бумажку.

— А чего тут поздравлять, — проговорил тот. — Дело самое обычное… Если бы не безобразие с подачей деталей, то наряд был бы выполнен еще быстрее.

— Заходите, товарищ, — предложила Нина Леонтьевна, обращаясь к Крымову.

Олег Николаевич переступил порог и очутился в просторном кабинете, отделанном под мореный дуб.

Из-за стола, стоявшего в углу, порывисто поднялся человек с упрямым и энергичным выражением лица.

— Наконец-то прибыли! Очень хорошо! Здравствуйте… — радостно заговорил он, протягивая через стол руку. — Завтракали? Нет? Как же так! Садитесь, садитесь… Почему не позвонили со станции насчёт машины? Что же это такое, я вас спрашиваю!

— Тут очень близко… — начал оправдываться Крымов, но директор перебил его:

— Излишняя скромность. Совершенно излишняя! Олег Николаевич, вы прибыли вовремя. Если бы вы знали, что мы тут затеваем! Люди нужны, люди и еще раз люди…

Гремякин вышел из-за стола и продолжал говорить, быстро расхаживая по кабинету. «Ну и темперамент!» — мелькнуло в голове у Крымова.

— Нам нужны инициативные инженеры, — директор на минуту остановился. Перед нами непочатый край работы! Вы понимаете, как важна для нашей страны широкая и эффективная геологическая разведка!

— У меня, Константин Григорьевич, есть одно предложение… Проект новой геологической машины, — удалось, наконец, вставить слово растерявшемуся Крымову.

— Один проект? — строго спросил Гремякин.

— Один…

— Почему один? Мало!

— Пока один…

На смуглом лице директора появилась улыбка.

— Я пошутил, — начал он, — это хорошо, что один. А то бывают люди, у которых в голове тысяча проектов и предложений, за все хватаются и ничего не доводят до конца. Вы меня понимаете? Целеустремленность прежде всего! Занимайся одним делом! Не разбрасывайся! Сделал одно дело, довел его до конца — принимайся за другое.

— Я только так и представляю свою работу! Целеустремленность действительно прежде всего, — проговорил Крымов.

— Превосходно! А теперь я хочу выслушать вас. Расскажите подробно о себе и о своем проекте.

С этими словами Константин Григорьевич сел к столу и, откинувшись на спинку кресла, приготовился слушать.

Крымов собрался с мыслями и принялся излагать их как можно более сжато. Ему казалось, что директор вот-вот перебьет его и снова польется безудержная темпераментная речь. Но опасения его оказались напрасными. Гремякин хотя и делал резкие движения, то хватаясь за карандаш, то передвигая лежащие на столе бумаги, но не перебивал своего собеседника.

— Вот оно что! — громко произнес он, когда Крымов закончил свою речь. Далеко хватили! Очень далеко. Хм… Смелая мысль, очень смелая… Необыкновенный проект!

— Но основанный на вполне реальных данных.

— Не спорю! Надо будет ознакомить с проектом наших специалистов. Затем мы обсудим все как следует… Скажите, пожалуйста, а вам известно, что для сооружения подобной машины, — я имею в виду окончательную реализацию, потребуется уйма сил?

— Я это знаю, Константин Григорьевич.

— Вот и чудесно. Уйма сил потребуется! Огромное напряжение воли! Борьба предстоит немалая…

— Думаю, что с вашей помощью… — начал было Крымов.

— Какой может быть разговор о помощи! — перебил его директор. — Разве не ясно, что вам будут созданы необходимые условия! Наш институт располагает замечательными кадрами, имеет первоклассное оборудование. Все это будет в вашем распоряжении. Но… повторяю еще раз: многое зависит от вас, от вашего упорства в работе, от умения преодолевать трудности, от вашей целеустремленности. Понятно?!

— Понятно.

— Ну вот и хорошо!

— Мне хотелось бы, Константин Григорьевич, приступить к предварительным работам в самые ближайшие дни.

— Понимаю, понимаю. Не терпится… Я сам такой! Но, дорогой Олег Николаевич, я должен вас немного разочаровать. Видите ли, какое дело… Сейчас весь институт занят выполнением ответственнейшего задания. Задания необычайной государственной важности! Имеются весьма строгие директивы из центра. Это не значит, конечно, что мы должны совершенно забыть о вашем проекте. Он будет рассматриваться нашими специалистами, обсуждаться.

— Немного обидно, но что ж делать, раз такое положение, — сказал Крымов, глубоко вздохнув.

— Ничего, ничего! Всему свое время. Я направлю вас работать в конструкторское бюро, которым руководит очень знающий и опытный инженер. Вы слышали о Трубнине?

— Немного слышал… — неуверенно ответил Крымов, вспомнив фамилию автора солидных технических статей.

Олег Николаевич вышел из кабинета возбужденный и радостный. Открывая дверь, он чуть было не столкнулся на пороге с человеком, с которым вчера встретился на дороге.

— Только что прошел ваш будущий начальник, — улыбаясь, сказала Нина Леонтьевна, рассматривая резолюцию директора. — Петр Антонович Трубнин… продолжала она, не замечая удивленного выражения лица Крымова.

Глава третья

Крымов вошел в просторный и светлый зал. Вдоль стен с огромными окнами тянулись ряды чертежных столов. На полу вдоль и поперек были разостланы мягкие ковровые дорожки. Сотрудники ходили по ним совершенно бесшумно. Только изредка раздавалось чье-либо осторожное слово или слышалось шуршание чертежной бумаги.

Олег Николаевич сел на свое место.

— Я к вам! — послышался мягкий и певучий голос.

Крымов повернул голову и увидел перед собой стройного юношу с мечтательными глазами, конструктора Катушкина, с которым он только что познакомился в кабинете начальника.

— Как я рад, что мне удалось встретиться с вами, — Катушкин приветливо улыбнулся. — Это так неожиданно! Вы приехали из Ленинграда?

— Совершенно верно, — ответил Крымов, недоумевая, почему инженер так рад знакомству с ним.

— Я никогда не был в Ленинграде, — продолжал конструктор, присаживаясь, но город этот люблю необычайно! С ним связано столько воспоминаний!

— Воспоминаний? — удивился Крымов. — Вы же говорите, что никогда не были в Ленинграде.

— Это правда. Но я имел в виду не свои личные воспоминания, а, так сказать, литературные. Ну, вы меня, конечно, поймете… Я совершенно отчетливо представляю Неву, белые ночи, Адмиралтейскую иглу, — одним словом, все, что воспето Пушкиным.

— Это конечно… — неопределенно протянул Крымов, внимательно наблюдая за собеседником.

Катушкин осторожно пододвинул свой стул и заговорил еще тише, почти шепотом:

— Основное мое несчастие заключается в том, что я мало путешествовал. А ведь это так важно! Ну, где я был? Учился в Новосибирске. Практику проходил в Магнитогорске. Немного работал в Донбассе. Но все это, знаете, не то…

— Почему не то? — опять удивился Крымов.

Из своего кабинета вышел начальник конструкторского бюро инженер Трубнин. Он прошел через зал, окинув быстрым взором сотрудников, и скрылся в противоположных дверях. Крымову показалось, что взгляд Трубнина дольше, чем на ком-либо другом, задержался на нем и на конструкторе Катушкине.

Олег Николаевич постарался вспомнить разговор, происходивший час назад в кабинете Трубнина, куда он явился для знакомства со своим начальником.

— Здравствуйте. Кажется, уже немного знакомы, — такими словами встретил его Трубнин.

— Да. Мы случайно встретились, когда я шел со станции.

Затем начались расспросы о Ленинграде, об общих знакомых — преподавателях. После этого Трубнин вынул папку с чертежами сложного гидравлического бура и начал советоваться по мелким техническим допросам. Крымов отлично понимал, что это своего рода экзамен, и постарался сосредоточиться. Но в то же время он внимательно следил за инженером Трубниным, стараясь понять, что за человек его начальник.

Однообразно и монотонно говорил Петр Антонович, не повышая и не понижая голоса.

— Я не согласен с вами, что равнопрочность этого рычага можно рассчитывать по упрощенной формуле, — настаивал он, устремив взор на чертеж. — Эти вольности иногда могут привести к довольно печальным результатам.

— Но ведь в некоторых случаях такие расчеты возможны… — попытался отстоять свое мнение Крымов.

Однако Трубнин продолжал возражать. В его рассуждениях чувствовалась большая доля твердой и непоколебимой педантичности.

— Первое время вы будете заниматься разработкой узла Б-28 совместно с конструктором Катушкиным. Этот молодой инженер, мне кажется… близок вам по духу, — закончил Петр Антонович со странной улыбкой.

— Почему? — тоже улыбаясь, спросил Олег Николаевич.

— А вот увидите… Кстати, наш спор относительно искусства и техники мы с вами при случае продолжим. Как устроились с квартирой?

— Очень хорошо. Спасибо!

На пороге появился Катушкин. Некоторое время они беседовали втроем, а затем Крымов ушел, оставив начальника наедине с конструктором.

И вот теперь он сидит за чертежным столиком и слушает словоохотливого инженера, который жалуется на то, что мало путешествовал.

— Я бесконечно рад, что вы попали именно к нам, Олег Николаевич… продолжал Катушкин. — Меня тут мало кто понимает.

— Ну, а что тут у вас с узлом Б-28? — осторожно спросил Крымов, который тоже не мог понять странных жалоб молодого инженера.

Лицо Катушкина приняло строгое выражение.

— Да, да. Пора заняться делом, — заторопился он. — Вы уж простите меня. Я так обрадовался вашему появлению, что, понимаете… Сейчас введу вас в курс работы.

Конструктор направился к своему столику и вскоре вернулся с папкой чертежей. Разложив их перед Крымовым, он начал объяснять. Голос его потерял всю свою мелодичность.

— Тут, по этой трубе, будет поступать вода, — говорил медленно Катушкин. Здесь должен быть клапан. Нет, простите, не клапан. Хотя, позвольте, действительно клапан. Вода будет уходить вот сюда…

Раздается звонок. Слышится шелест сворачиваемой бумаги и оживленный разговор. Сотрудники собираются покинуть конструкторский зал. И Крымов видит, как меняется Катушкин: радостные искры блестят в его глазах, голос снова приобретает мелодический оттенок.

— Вот вам одно из моих произведений. Это, конечно, не из самых лучших. Вы должны меня понять… — С этими словами конструктор протянул Крымову лист бумаги, на котором красивым бисерным почерком были написаны стихи.

— Ваше мнение для меня особенно ценно!

— Почему именно мое мнение? — улыбаясь, спросил Крымов.

— Не скромничайте, Олег Николаевич, — лукаво посмотрев на инженера, проговорил Катушкин. — Неужели не хотите прочесть?

Крымов пожал плечами и принялся внимательно рассматривать поданную ему бумажку.

Никогда в жизни он не питал особого пристрастия к стихам. Поэзией интересовался в меру, как интересуются люди его возраста. Но не нужно было быть хорошим знатоком, чтобы сразу определить беспомощность показанных ему строк.

Вот как они выглядели:

В знойном воздухе, мятном, пьянящем,

Средь музыкального рокота волн океана,

Под солнцем искристым, палящим

Зреет сочная, золотистая

Гирлянда бананов.

Дальше следовало все в том же духе.

— Ну, как? — заволновался Катушкин, когда Крымов кончил читать. — Будут замечания?

— Вообще, ничего… — пробормотал тот, не решаясь обидеть поэта. — Правда, очень много неясностей… недоделок, что ли. Вот, например, вы пишете: «зреет гирлянда бананов». Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что плоды бананов могут быть расположены в виде гирлянды только в том случае, когда их продают нанизанными на бечевку. А растут они иначе.

— Черт возьми! — смущенно сказал Катушкин. — Вы правы. Надо было посмотреть в учебнике ботаники…

— Вы, значит, пишете стихи? — спросил Олег Николаевич, чтобы прервать наступившее неловкое молчание.

— Разве Трубнин не говорил вам об этом? — удивился конструктор и, не дожидаясь ответа, тут же добавил: — У меня еще есть небольшая поэма о северном сиянии. Хорошо, если бы вы прочли ее.

— Прочту. Обязательно прочту… — ответил Крымов. — Но только я хочу предупредить вас: в стихах разбираюсь посредственно. Честно скажу: ничего не понимаю!

— Да вы смеетесь надо мной, что ли! — недоверчиво проговорил Катушкин. Ваша скромность переходит всякие границы.

Крымов готов был уже не на шутку рассердиться, но, увидев обиженное лицо инженера, вовремя остановился. Не зная, что делать, Олег Николаевич принялся вновь просматривать стихотворение о бананах, зреющих под лучами тропического солнца.

— Да, — наконец произнес он, стараясь придать своему голосу как можно более авторитетный тон. — Призвание, то есть, простите, дарование, у вас, по-видимому, есть, но работать над собой придется еще очень много… очень много.

В это время по опустевшему залу пронесся звонкий голос, кто-то звал Трубнина по имени и отчеству. Крымов вспомнил, что уже слышал этот голос, когда вечером шел со станции. Он принадлежал женщине, с которой прощался Трубнин.

Олег Николаевич повернул голову и увидел быстро идущую по залу высокую девушку, одетую в пестрое платье. Умное и энергичное лицо ее было чем-то обеспокоено. Она еще раз позвала Трубнина и, убедившись, что его нет в конструкторском зале, направилась к дверям, ведущим в кабинет начальника.

— Кто это? — тихо спросил Крымов, провожая девушку взглядом.

— Зоя Владимировна Семенова. Геолог… Очень милая девушка. Она является консультантом по геологическим вопросам в нашем институте, — хмуро проговорил Катушкин. — В поэзии также разбирается неплохо, — добавил он уже более веселым тоном.

— Вы, кажется, не на шутку увлекаетесь поэзией… — заметил Крымов, приводя в порядок свой стол.

— Я тут не один! — обрадовался конструктор. — У нас в институте есть еще несколько человек: товарищ Петряк, счетовод производственного отдела, слесарь Томилин, очень одаренный юноша, Галуновский, работник отдела технического контроля, и еще ряд товарищей. Имеются прозаики. В работе нашего литературного кружка много недостатков, нет опытного руководителя! Но люди — определенно талантливые! Вы убедитесь в этом сами. Кстати… Не устроить ли в нашем клубе вечер поэзии? Мы бы все выступили… Как вы думаете? Мы часто устраиваем такие вечера. Обычно на них приходит много народу, большинство принимает активное участие в обсуждениях… Может быть, вы тоже выступите?

— Отчего же не устроить. Конечно, устраивайте! Я тоже приду на вечер послушать местных поэтов, — ответил Крымов, — приму участие в обсуждении их стихов…

Этот ответ произвел на Катушкина магическое действие. Лицо инженера просияло. Он схватил Крымова за руку и начал ее трясти, радостно улыбаясь.

— Вот замечательно, Олег Николаевич! Чудесно! В таком случае я пойду немедленно. Необходимо застать на месте секретаря комсомольской организации и договориться насчет вечера. Всего доброго, Олег Николаевич!..

С этими словами Катушкин помчался к выходу. Крымов проводил его недоумевающим взглядом.

Глава четвертая

В кабинет секретаря комсомольской организации Катушкин вошел с торжественным видом.

— Здравствуйте, товарищ Ермолов! — проговорил он, переступая порог.

— Приветствую вас, Валентин Дмитриевич, — ответил смуглый юноша, поднимаясь и протягивая руку. — Вот хорошо, что зашли!

— Как же я мог не зайти, когда творятся такие чудеса? — конструктор потряс в воздухе журналами.

— Что такое? Садитесь.

— Не знаю, как с прозаиками, а с поэтами работу в нашем литературном кружке можно будет наладить неплохо…

— Давно пора.

— Есть все основания для этого! Представьте себе: к нам на работу прибыл новый инженер, Олег Николаевич Крымов… — с этими словами Катушкин протянул Ермолову пачку журналов.

— Конечно, Крымов поэт не первой и не второй величины, — продолжал конструктор, — однако не нам чета: уже довольно известный! Вот я принес несколько номеров «За доблестный труд», в которых помещены его стихотворения. Олег Крымов!

Ермолов откинулся на спинку кресла и принялся внимательно рассматривать Катушкина.

— Подождите, — сказал он через некоторое время. — Вы думаете, что прибывший к нам инженер Крымов — поэт Крымов?

— Да! Представьте себе, Сергей Иванович, такой невероятный случай… Вызывает меня Трубнин. Знакомит с только что прибывшим. Еще ничего не сказал мне, я сам, понимаете, почувствовал. Очень мало он походит на обычных инженеров, сразу заметно по внешнему виду, что это человек искусства… Вы знаете? Я даже почти не удивился, когда Трубнин мне заявил: «Будете работать вместе с товарищем Крымовым. Это ваш единомышленник — тоже поэт». Как, спрашиваю, — поэт Крымов! Олег Крымов? «Совершенно верно, — отвечает. — Вы угадали: Олег Николаевич Крымов».

— Очень интересно, — посмотрев на разгоряченного и взволнованного Катушкина, промолвил Ермолов. — Что нового он рассказывает?

— Человек необычайной скромности! Заявляет мне, что в поэзии разбирается плохо, как-то стесняется… Одним словом, ведет себя так, как и полагается в этом случае. Правда, он дал согласие принять участие в нашем ближайшем литературном вечере…

— Ну что ж, — обрадовался Ермолов, — дело очень хорошее. Организацию вечера я поручу вам и товарищу Петряку. Договоритесь с Крымовым как следует, составьте план, и мы его быстренько обсудим.

— Только… — забеспокоился Катушкин, — договариваться с Крымовым буду я сам. Повторяю, человек он необычайно скромный, к нему нужен особый подход… Вот тут, в журнале, я закладочками отметил наиболее выдающиеся произведения.

— Хорошо. Я посмотрю.

— Так я побегу разыскивать Петряка…

— Подождите минуточку, — Ермолов встал из-за стола, подошел вплотную к Катушкину и взял его за руку. — Мне нужно поговорить с вами по одному вопросу. Валентин Дмитриевич, — начал он тихо, — все это хорошо. Я понимаю вас. Не каждому дано так любить поэзию, как любите вы. Не всякий из нас может слагать стихи. Вы знаете, что комсомольская организация помогает вам чем может… Но скажите мне откровенно, что нужно сделать, чтобы как следует помочь вам в работе?

Наступило молчание.

— В работе ведь тоже нужно горение, — продолжал Ермолов. — Нужна страсть! Вы согласны со мной?

Катушкин поднял глаза на говорившего.

— Конечно… — ответил он чуть слышно.

— Что-то неладное произошло у вас в жизни. Мы все это прекрасно понимаем. Вам не следовало учиться на инженера. У вас нет к технике глубокого, настоящего призвания. И теперь вам тяжело. Вас тянет заниматься литературой. Где же выход? Насколько мне известно, вам двадцать четыре года. Может быть, еще не поздно… вы понимаете меня?

Катушкин сжал руку Ермолова.

— Вы правы. Я много думал над этим…

— Как у вас обстоит дело с последними стихами? Собираются их печатать?

— Нет. Рукопись вернули…

— Может быть, теперь вам поможет Крымов?

— Поможет! Конечно, поможет! — уверенно проговорил Катушкин, поднимаясь со своего места. — Он должен мне помочь! Все-таки признанный поэт…

— Представьте себе, Зоя Владимировна, еще один поэт! Катушкин от него в восторге, — говорил Трубнин своей спутнице, идя по широкой песчаной аллее институтского парка.

— Это очень интересно, — ответила Семенова.

— Директор назначил его в мое конструкторское бюро. При разговоре с ним я с первых же слов выяснил, что это ягода того же поля, что и Катушкин. Боюсь, у него нет склонности к точному математическому мышлению, которым должен обладать настоящий инженер. Натура романтическая… — закончил со вздохом Петр Антонович.

— Что вы сказали директору?..

— Я спросил, не слишком ли много будет в моем подчинении поэтов. Один уже есть, а мне второго прислали.

— И вы… — Зоя Владимировна остановилась и с упреком взглянула на Трубнина. — Вы сочли возможным это сказать?

— То есть… позвольте… — смущенно забормотал тот, снимая роговые очки, что он делал обычно, когда начинал волноваться.

— Вы же прекрасно знаете, что директор не любит Катушкина именно за то, что, увлекаясь поэзией, он недостаточно внимательно относится к своей работе. Зачем же вы, не зная человека, рекомендуете его как второго Катушкина?

— Гм-м… Да-да, — протянул Трубнин, растерянно оглядываясь по сторонам. Вы правы. Я действительно поступил нехорошо…

— Сядем, — предложила Зоя Владимировна, указывая на скамейку.

— Видите ли, вообще, конечно… — начал было Трубнин, но сразу осекся. Надев снова очки, он машинально вынул из бокового кармана свою неразлучную логарифмическую линейку и принялся ее внимательно разглядывать.

— Петр Антонович! Объясните мне, пожалуйста, почему вы так не любите искусство и, в частности, поэзию? — спросила Семенова, опускаясь на скамейку.

— Да как вам сказать… Не люблю, да и только! Признаться, мне ни разу не приходило в голову анализировать это. Хотя, позвольте… позвольте… Был в моей жизни такой случай… Как-то в дни юношества судьба свела меня с одним человеком. Мы оба ухаживали за одной девушкой. Мой соперник считался представителем мира искусства: он писал стихи, хорошо играл на рояле, сочинял музыку. А девушка, представьте себе, была студенткой — будущим инженером. Мой соперник презирал технику и, смеясь, говорил: что за охота возиться с машинами? Как вы можете их любить! Не понимаю… Ну, я, конечно, спорил с ним…

— И кого же из вас предпочла девушка?

Трубнин молча поджал губы.

— Понятно, — проговорила Семенова.

Уже заходило солнце. Силуэты деревьев, сквозь густую листву которых пробивались яркие блики, четко вырисовывались на фоне багряного неба.

— И природу вы не любите? — тихо спросила Зоя Владимировна.

— И природу не люблю, — отрезал Трубнин.

— Почему? Быть может, тоже помешала девушка?..

Инженер нахмурился. Было видно, последнее замечание задело его за живое.

— Искусство неотделимо от жизни, — начала Семенова, не глядя на своего собеседника. — Странный вы человек… Сколько красивого вокруг нас! Вы только посмотрите, как самоотверженно трудятся люди, как борются за переустройство мира! Наконец возьмите технику, которую вы так любите. Разве все это не замечательный материал для величественных поэм, увлекательных романов, красочных картин?

— Техника не нуждается в поэзии.

— Нет, нуждается! Я уверена, что люди, не любящие искусство и природу… Простите, Петр Антонович, — прервала Семенова сама себя, — мне трудно пояснить свою мысль… Мне только хотелось вас спросить, почему вы, человек, горячо любящий технику, замечательный специалист, наизусть знающий все формулы, какие только существуют, разбирающийся во всех машинах и конструкциях, почему вы… не изобрели ничего сами? Понимаете? Не создали какой-либо оригинальной системы… Вы думали об этом?

Трубнин сразу поник. Его лицо приняло свойственное ему сухое выражение.

— Думал… — наконец ответил он.

— И к какому заключению пришли?

— Видите ли… как вам объяснить? Изобрести что-либо — это значит всего-навсего дать первоначальную идею. Но кому нужна идея, не воплощенная в жизнь? Изобрести что-либо — это значит затратить, как признался один очень крупный изобретатель, одну десятую часть одного процента тех усилий, которые требуются, чтобы изобретение было реализовано… Вы понимаете меня! Одна десятая часть одного процента! Целая армия трудолюбивых инженеров работает над осуществлением проекта! При этом первоначальная идея обычно настолько видоизменяется, что уже не может считаться принадлежащей одному человеку… Когда я слышу, что такая-то машина изобретена таким-то инженером, мне это не нравится! А почему не упоминаются люди, трудившиеся, может быть, всю свою жизнь для того, чтобы изобретение получило практическое применение, чтобы машина приобрела форму, известную нам теперь?

— Вот оно что… — задумчиво протянула Семенова. — Вы таким образом хотите оправдать себя?

— А я и не оправдываюсь… — холодно продолжал Трубнин. — Я делаю свое дело. Я совершенствую машины, довожу до величайшей точности их работу. Я собираю и воплощаю в математические формулы свои наблюдения, провожу научно-исследовательскую работу. На основании моей работы можно строить прочные и нужные машины.

В это время в глубине аллеи показалась черная собака. Она остановилась и, виляя хвостом, стала наблюдать за сидящими на скамейке людьми. Вскоре из-за поворота появились инженер Крымов и механик Уточкин.

— Вот и сам поэт идет, — произнес Трубнин. — Сейчас я познакомлю вас с ним, — добавил он, приподнимаясь со своего места.

Глава пятая

По мере того как темнело, Гремякин все энергичнее ходил по своему кабинету. Изредка он останавливался у открытого окна, чтобы вдохнуть полной грудью вечернюю свежесть, а затем снова принимался шагать из угла в угол.

— Стальные трубы… А если диаметр больше? А?.. В самом деле, увеличим диаметр, — директор смотрит в глубину комнаты, где в полумраке вырисовывается темный силуэт письменного стола.

В поселка один за другим зажигались огни. На горизонте мелькали зарницы. Слышались далекие раскаты грома. Приближалась гроза.

— Пусть доставляют на самолете! Точка! — проговорил Гремякин и стремительно подошел к столу. — Все… никаких возражений быть не может!

Даже наедине Константин Григорьевич продолжал чувствовать себя членом большого коллектива. Он мысленно спорил с людьми, доказывал им, спрашивал у них совета, соглашался с ними или опровергал их мнение. Это была своеобразная форма творческого процесса, присущая многим людям, но обостренная у Гремякина до крайности.

— Такие возможности… А мы? Что делаем мы, спрашивается? — резко повернувшись, директор направляется к выходу.

Широко распахивается массивная дверь. Она остается открытой. Ее прикрывает Нина Леонтьевна. Она некоторое время прислушивается к удаляющимся шагам, а затем медленно усаживается за стол.

Но вот в коридоре снова послышался шум шагов. Кто-то ступал грузно и уверенно. Открылась дверь, и на пороге показался приземистый, широкоплечий человек в украинской рубахе и широких брюках, выпущенных поверх добротных сапог.

Это Батя, секретарь парткома. Собственно, его настоящая фамилия — Хвыля, что в переводе с украинского значит волна. Иван Михайлович Хвыля. Но так его редко кто называет. Кличка, данная рабочими, его товарищами, за степенный вид, рассудительность и добродушие, осталась за ним с давних пор.

— Добрый вечер, Нина Леонтьевна! — Батя приблизился к секретарю. — У себя?

— Добрый вечер, Иван Михайлович. Только что вышел.

Батя медленно повернулся и направился к двери.

— Придется зайти попозже. Всего доброго.

Между тем директор идет по огромному помещению, слабо освещенному немногочисленными дежурными лампочками. Он внимательно приглядывается к сложным механизмам, расставленным в зале. Некоторые тонут в полумраке — видны лишь их контуры, другие освещены хорошо.

Медленно переходит директор от одного механизма к другому. Это мощные буровые машины самой разнообразной конструкции. Они стоят на сборочных стендах.

Вот блестящий стальной цилиндр, окруженный системой шестеренок, — это телескопический бур. Когда-то на него возлагали много надежд, но он не оправдал их. Испытания этого механизма давно прекращены.

Вот электробур. Когда он работает, в нем не вращаются трубы, идущие в землю. На конце неподвижной штанги — бронированный электромотор, длинный и тонкий, как труба; глубоко под землей он приводит в движение резцы, в мелкую пыль превращающие землю.

Пневматический бур. Гидравлический бур. Много и других буров расположено в зале.

Больше всего гидравлических буров. Уже давно они показали себя с лучшей стороны. Вода, подающаяся с поверхности земли под большим давлением, не только приводит в движение маленькую турбинку, но и размывает породу. Одновременно она беспрерывно промывает просверленное отверстие и не дает ему засориться землей.

Гроза усилилась. Теперь раскаты грома слышатся где-то совсем рядом. В большие квадратные окна, озаряемые фиолетово-розовыми вспышками молний, начинает барабанить дождь.

У одной из машин директор задерживается особенно долго. Он внимательно разглядывает ее со всех сторон, словно любуясь.

Вогнутая раковина, снабженная целым рядом блестящих стальных резцов, выделяется среди других деталей машины своим размером. Это скоростной шахтный бур. Его назначение — бурить землю так, чтобы сразу получилось широкое отверстие, напоминающее ствол шахты.

Шахтные буры известны давно. Конструкторское бюро должно лишь усовершенствовать существующую машину, применив к ней последние достижения науки и техники.

— Чудесно… — директор смотрит на новую, недавно привинченную деталь.

Он хорошо знаком с конструкцией этой машины, проектируемой под руководством инженера Трубнина. Видел он раньше и деталь, привлекшую его внимание, но не полюбоваться ею лишний раз он не может.

Несколько часов назад Гремякин получил приказ ускорить конструирование скоростного шахтного бура. На выполнение этого задания нужно направить все силы. Вот почему директор ходит по мастерским, присматриваясь к механизмам и оборудованию, на месте прикидывая будущую перестановку людей.

— Трубнин не подведет, — говорил он вполголоса. — А вот как Крымов? Человек новый… Можно ли поручить ему? Участок ответственный…

Константин Григорьевич покидает сборочный зал, поднимается по лестнице на второй этаж и идет по длинному коридору. Мимо него проплывает шеренга дверей. Тут расположены лаборатории.

Он может войти в любую из них. Для этого не придется звать вахтера, чтобы отпереть дверь. В кармане директора лежит «единый» ключ, он подходит ко всем дверям института: в них установлены специальные замки.

Перед дверью с надписью «Лаборатория электроразведки» Гремякин останавливается. Звенящий звук отпираемого замка разносится по коридору.

Под потолком вспыхивает цепь матовых шаров, освещая просторную комнату мягким рассеянным светом. Директор медленно начинает обходить столы.

— Куда же девался? — удивленно говорит он. — Вчера еще был здесь…

Он снова оглядывает все столы и не находит того, что ему нужно. Вот аппаратура, исследующая строение земных слоев с помощью отраженных от них звуковых волн. Это приборы электроакустической разведки… Вот магнитный прибор, позволяющий вести разведку с самолета, идущего бреющим полетом над землею… Вот точные гравитационные приборы, с помощью которых определяется малейшее отклонение в силе земного притяжения. Они рассказывают о том, где находятся глубоко скрытые под землей тяжелые руды металлов. Вот акустическая станция для подслушивания подземных шорохов. Ее чувствительные «уши» геофоны, зарытые в землю, могут уловить шум далекой подземной реки или кипение магмы вблизи вулканического очага.

— Вот оно что, — тихо произносит директор, разглядывая детали, разбросанные по столу. — Разобрали. Почему? Надо будет завтра вызвать Цесарского.

Он долго смотрит на стол, где ещё вчера стоял макет аппарата для подземной ультразвуковой локации.

Разработка этого прибора производится крупнейшим специалистом по электрической разведывательной аппаратуре — инженером Цесарским, и производится очень давно. Но только вчера были получены обнадеживающие результаты.

Идея нового прибора необычайно проста. Уже давно существует радиолокация, позволяющая с помощью отраженных радиоволн наблюдать на специальном экране передвижение далеких предметов. Радиолокатор предупреждает о приближении самолетов. На экране радиолокатора последней модели, установленного на судне, вырисовывается контур корабля, не видимого из-за тумана или дальнего расстояния. И вот строители аппаратуры для разведки земных недр решили применить локацию в своем деле. Но как это сделать? Ведь ультракороткие радиоволны, применяемые в обычной радиолокации, не могут распространяться в толще земли. Часть их сразу же отражается от верхнего слоя земли, а остальные бесследно поглощаются.

Но в природе существуют другие волны, легко распространяющиеся в земле и особенно хорошо — в твердых породах, в камнях, рудах. Это ультразвуковые волны, источником которых является звук настолько высокого тона, что его не слышит человеческое ухо. Опыт подтвердил, что эти волны можно приспособить для подземной локации. Мощный пучок ультразвуковых волн пронижет толщу земли. Встретив по пути породы различной плотности, волны отразятся от них в разной степени — в большей или меньшей. Отраженные волны, подобно эху, вернутся обратно к прибору, и на телевизионном экране можно будет наблюдать картину подземного мира.

Долго еще ходил директор по пустынному институту. Он напоминал полководца, ночью осматривающего расположение позиций и спящих бойцов. Завтра полководец появится среди войск. А сегодня, под покровом темноты, он бродит, предаваясь размышлениям и строя планы будущих славных дел.

Последним местом, куда зашел директор, было конструкторское бюро инженера Трубнина. Осторожно склонялся он над чертежными досками. Иногда брал в руки карандаш и делал мелкие заметки на толстой бумаге, приколотой кнопками. Эти надписи, всегда очень дельные, часто приводят в изумление конструкторов, не сразу догадывающихся, кем они сделаны.

У одного из столиков директор задержался надолго. Он сел на стул и взял в руки лист бумаги, попавшийся ему среди чертежей. Вверху стоит крупное, выведенное каллиграфическим почерком название, не имеющее никакого отношения к геолого-разведывательной технике: «В блеске сияния полярного» (Поэма).

Директор не обратил внимания на фамилию автора. Он прочитал только заглавие и несколько первых строк.

— Вот оно что! В рабочее время! Трубнин прав… Возмутительно! — негодующе сказал Гремякин и положил бумажку на место.

Обратно он шел быстро.

— Кого нам присылают? Безобразие… — бормотал директор на ходу.

На лестничной площадке с ним повстречался поднимающийся наверх дежурный вахтер Панферыч.

— Не в противопожарном ли отношении, Константин Григорьевич, безобразие? спросил вахтер проходящего мимо директора.

— Почему в противопожарном? Кто тебе сказал? — проговорил директор, остановившись перед Панферычем.

— Может быть, чем надо помочь, Константин Григорьевич?

— Спасибо, Панферыч, твоя помощь тут не нужна, — ответил Гремякин и отправился дальше.

Вскоре он появился в помещении парткома.

— Безобразие… — было первое его слово. — Игрушками у нас народ занимается…

— Притвори дверь-то сначала, — спокойно сказал Батя, поднимаясь со стула. — Кто, говоришь, игрушками занимается?..

Глава шестая

— Напоминаю вам, Олег Николаевич, что литературный вечер начнется сегодня в семь тридцать. Вы обещали принять участие… — обратился Катушкин к Крымову, видя, что тот собирается уходить.

— Хорошо, я приду. По-моему, вы уже третий раз говорите об этом, рассеянно ответил инженер.

Выйдя из помещения, Олег Николаевич направился в соседнее здание института.

Шел крупный дождь. Дул холодный порывистый ветер. Это еще больше усиливало чувство досады, овладевшее Крымовым после только что состоявшегося разговора с инженером Трубниным.

Сухость Трубнина и его отрицательное отношение к проекту новой геологической машины оставили в душе Крымова неприятный осадок. Трубнин не верил в реальность новой машины. Проект Крымова казался ему слишком смелым, почти фантастическим. Свое недоверие он обосновал целым рядом математических доказательств, правда весьма спорных и чрезвычайно сложных.

Но не математические доказательства смущали Крымова. Им он мог противопоставить свои, тоже сложные, но весьма убедительные. Самым обидным было излишне осторожное отношение Трубнина к техническим идеям, отклоняющимся от общепринятых положений.

Трубнин считался непревзойдённым специалистом в деле усовершенствования любых известных в технике геологических механизмов. Машина, выпущенная из его конструкторского бюро, обычно отличалась большой прочностью и хорошо выдерживала испытание в самых тяжелых условиях. Но к идеям, еще не проверенным практикой, Трубнин относился недоверчиво.

— Должны же появляться новые, еще никем не исследованные пути, в технике? — говорил Крымов своему начальнику.

— Должны.

— Так почему же вы так холодно относитесь к ним, называете их «фантазиями»?!

— Прежде всего, я не отношусь «холодно», — отвечал Трубнин. — Вам это кажется… Я просто не уверен, что ваш проект завоюет право на жизнь. Я не могу интересоваться всем сразу. Хорошо работает лишь тот, кто не разбрасывается, кто целиком и до конца отдает свои силы одному делу. Вы же, насколько мне известно, не поставили целью заниматься только проектом…

— Я вас не понимаю… Откуда вам это известно?

— Натуры, подобные вашей, склонные к поэтическим взлетам, легко загораются различными идеями и — вы меня простите — не всегда доводят их до конца…

Хотя Трубнин, видимо, понявший, что обижает молодого инженера, смягчил затем тон, Крымов ушел немного расстроенный.

Он был настолько поглощен своими мыслями, что не обратил внимания на небольшую группу людей, собравшихся, несмотря на дождь, возле афиши, приклеенной к стене. Между тем стоящие у афиши, среди которых был и механик Горшков, провожали его взглядами, полными любопытства.

— Он самый, — заявил Горшков. — Я с ним знаком.

— Гордый он, что ли? Почему отвернулся, проходя мимо нас?.. — спросил у механика высокий человек, стоявший рядом.

— Странно вы рассуждаете… — ворчливо ответил Горшков. — Может быть, он занят важными мыслями, ему не до нас…

На свежего человека брюзжание Горшкова нередко производило неприятное впечатление. Однако сотрудники, знающие Пантелеймона Евсеевича в течение многих лет, понимали, что он человек мягкий и отзывчивый. Поворчать же любил «для порядка», чтобы его не считали тряпкой.

— Хорошо бы вечер занимательной астрономии устроить, — продолжал между тем Горшков. — Почему в этом году ни разу не было вечера занимательной астрономии? Это не дело…

Однако предложение механика не вызвало воодушевления у его собеседников, и он, еще более насупившись, углубился в созерцание афиши.

Вот что на ней значилось:

«Сегодня в клубе Института геолого-разведывательной техники состоится литературный вечер. Свои стихи прочтет поэт Олег Крымов. С новыми стихами выступят также местные поэты: А.Галуновский, В.Катушкин, Г.Петряк и К.Томилин. После выступлений будет обширное обсуждение с участием Олега Крымова. Начало в 19 час. 30 мин.»

Между тем, поднявшись по лестнице и пройдя длинный коридор, Олег Николаевич очутился перед дверью с надписью:

Конструкторское бюро «Электроразведка»

Здесь ему предстояло встретиться с инженером Цесарским, которому директор, так же как и Трубнину, поручил ознакомиться с проектом молодого изобретателя. Крымов открывает дверь.

— Изумительно! — слышится в зале звонкий тенорок. — Удивительно хорошо! Это рычаг! Да что тут говорить, вы рассчитали его чудесно. Еще бы чуточку закруглить… самую малость, вот в этом месте. Павел Павлович, а Павел Павлович! Ну подойдите же, дорогой, сюда. Вы только взгляните!

Павел Павлович Чибисов, седой долговязый конструктор, поднимается со своего места и неторопливо приближается к коротенькому подвижному человеку с розовым, почти круглым лицом. Это начальник конструкторского бюро Модест Никандрович Цесарский.

— Вот здесь также допуска укажите, — говорит Цесарский, делая пометки на чертеже.

Оставив конструкторов договариваться насчет допусков, Модест Никандрович мчится в противоположный конец зала.

— Как у вас дела, дорогой? Разрешите-ка взглянуть… Ничего себе гроза! А дождь! Право, чудесный дождь!

Новый собеседник Цесарского поворачивает голову к широкому окну и мельком смотрит на потоки, омывающие мутные стекла.

— Вот такая же примерно погода была, когда мы испытывали в присутствии министра аппарат «ЦС-37», — говорит начальник конструкторского бюро, немного понизив голос.

Этот аппарат, предназначенный для обнаружения в железнодорожных рельсах скрытых трещин и раковин, был разработан инженером Цесарским и получил в свое время очень высокую оценку.

— Должен вам сказать, — продолжает Модест Никандрович, — подземный радиолокатор будет оценен не менее тепло, чем прибор «ЦС-37». Вы только подумайте…

Цесарский пододвигает к себе несколько больших рулонов чертежной бумаги и принимается осторожно разворачивать их.

Гроза усиливается. В просторном помещении конструкторского бюро быстро темнеет. Поминутно слышатся раскаты грома, от которых дребезжат оконные стекла.

— Ну-с… — начинает Цесарский, внимательно рассматривая чертежи. — Возьмем хотя бы этот узел. Какие могут быть сомнения? Уверяю вас, никаких! Система передатчиков проверена. Эта часть — тоже… О-о! Да у вас уже готовы детали для остова?! Только, позвольте… позвольте… Не слишком ли узкой вы сделали эту раму?

На лице Модеста Никандровича появляется несколько мелких морщин. Он озабоченно смотрит на чертеж, беззвучно шевеля губами. Но это продолжается всего лишь несколько секунд. Его лицо снова принимает веселое выражение.

— Ах, простите! — восклицает он. — Я не обратил внимания на сноску. Ну да! Конечно, все правильно! Еще раз прошу простить меня…

К разговаривающим приближается механик Уточкин.

— Костя, как хорошо, что вы пришли! А я как раз хотел посылать за вами. Видно по всему, что деталь, которую я поручил вам собрать, уже готова. Не правда ли?

— Еще не готова, Модест Никандрович. Постараюсь выполнить ваше распоряжение через два часа. Тут вас ожидает инженер Крымов. Я пришел сообщить вам…

— Крымов?

— Ну да! Новый инженер.

— Это насчет необыкновенного проекта… Совершенно верно!

Цесарский извиняется перед конструктором, с которым только что разговаривал, и направляется к выходу.

— Очень рад с вами познакомиться! Проходите, пожалуйста… проходите, говорит он Крымову, приглашая его в свой кабинет. — Располагайтесь, как дома. А я ведь давно вас жду! Садитесь, прошу вас…

Цесарский суетится, роется в папках с бумагами.

— Вот ваш проект…

— Модест Никандрович! Разрешите мне самому объяснить вам… — начинает Крымов, пододвигая свое кресло ближе к письменному столу.

— Конечно! Конечно, Олег Николаевич! Весь превращаюсь в слух! Ведь это так интересно! Вот только я приготовлю лист чистой бумаги.

Цесарский вынимает из кармана пиджака самопишущую ручку и слегка морщится.

— Несчастье у меня с ручками. Просто несчастье! Недавно мне подарили замечательную самопишущую ручку отечественного производства. И, представьте себе, — потерял! А ведь чудесная была ручка! Удивительная! Теперь вот приходится писать старой… Итак, я слушаю вас…

После разговора с Трубниным Крымову приятно было беседовать с Цесарским. Этот человек был так обаятелен, что на душе сразу стало легко. Олегу Николаевичу казалось даже, что, если Цесарский и признает проект негодным, он все равно уйдет отсюда не слишком обиженным.

Но Цесарский не признал проект негодным. Он восторгался им, удивляясь его необычайности. Модеста Никандровича смущало только одно.

— Удивительно! — говорил он. — Удивительно, что машин, подобных вашей, не строят за границей. Видите ли… попытки, конечно, были, но, насколько мне известно, закончились неудачей. В конце концов это неважно. Моя помощь будет заключаться в том, чтобы снабдить вашу будущую машину подземным звуколокатором. Так я вас понимаю?

Модест Никандрович то начинал говорить о совершенно посторонних вещах, то снова возвращался к проекту.

Время текло незаметно. Раскаты грома доносились теперь издалека.

— Дождь льет, как из ведра… — рассказывал Цесарский, играя автоматической ручкой. — Как бы вы не простудились, говорю я министру. А он, представьте себе, совершенно не обращает на это внимания! Выходит из машины и — прямо к месту испытания моего прибора, к железнодорожному полотну.

Крымов выслушал повествование инженера о случае, доставившем ему большую славу, с явным интересом.

— Рад всегда вас видеть! Заходите, пожалуйста… Буду помогать, чем могу… — говорил Цесарский на прощание, провожая Крымова до дверей.

Глава седьмая

Покинув конструкторское бюро инженера Цесарского, Крымов направился к директору. Свидание с ним было назначено еще с утра.

В приемной к Крымову подошел молодой человек с вьющимися черными волосами.

— Разрешите познакомиться… — сказал он, весело улыбаясь. — Моя фамилия Петряк, счетовод производственного отдела.

— Инженер Крымов… — Олег Николаевич протянул счетоводу руку.

— Ну, как наш институт?

— Мне здесь нравится, — ответил Крымов, вспомнив свой разговор с Цесарским.

— У нас есть замечательные ребята, — продолжал Петряк. — Вы встретите таких людей, которые вам пригодятся для будущей работы над образами.

— Для чего пригодятся? — удивился Крымов.

— Да увидите сами! Мы хотим вас привлечь к общественной работе в самом широком смысле этого слова.

— Насколько у меня хватит умения, общественной работой займусь обязательно. Дайте только немного освоиться.

— Среди нашей молодежи вы будете пользоваться большим авторитетом. Такие люди, как вы, всюду желанные гости… Ну как, приготовились к выступлению? Катушкин мне говорил, что все в порядке!..

Крымов не знал, что они разговаривают на разных языках. Он не видел афиши, объявлявшей о литературном вечере, на котором должен был читать стихи, и не подозревал о надвигающемся скандале. Олег Николаевич мало следил за поэзией и не слышал о поэте-однофамильце, носящем к тому же его имя. Поэтому Крымов решил, что речь идет о его предстоящем свидании с директором.

— Да это, собственно говоря, будет разговор в общих чертах, — задумчиво проговорил он.

— Все равно очень интересно! У нас тут мало кто разбирается в этом деле, решительно заявил Петряк.

— Что вы! А инженер Цесарский? Я с ним только что говорил. Наконец инженер Трубнин…

Теперь настала очередь удивиться Петряку. Он впервые слышал, что Трубнин интересуется поэзией.

— Как вы смотрите на Катушкина? Будет ли из него толк? — снова задал вопрос Петряк. — Вы знаете, с ним просто беда! Парень не любит своей работы. Теперь вся надежда на вас…

— На меня?!

— Ну конечно! Мы все ждем, что вы ему поможете…

— Да… действительно, Катушкину нужно помочь… — пробормотал Крымов. Надо помочь, и я помогу ему, — закончил он твердо.

— Вот и хорошо! — радостно воскликнул Петряк, пожимая руку Крымова. — Я ему так и передам. Да, вот еще что! Ведь у нас есть ребята, подобные Катушкину! Конечно, со всеми сразу вам будет трудно заниматься, но со временем… в смысле их роста, так сказать, помочь тоже нужно. Вы меня понимаете?

— Вообще понимаю. Только вы уж слишком большие надежды возлагаете на меня…

Крымов хотел сказать еще что-то, но в это время Нина Леонтьевна предложила ему зайти к директору.

— Потом мы с вами поговорим об этом подробнее… — пообещал он, прощаясь с счетоводом.

— Константин Григорьевич, я пришел, чтобы переговорить о необходимости приступить как можно скорее к постройке модели машины, — начал Крымов, поздоровавшись с директором. — Вот тут общий вид. Первую модель, я считаю, надо строить небольшую. — Олег Николаевич разложил на столе чертежи.

Директор быстрым движением пододвинул их к себе и стал внимательно рассматривать.

— Скажите, пожалуйста… вы этим делом собираетесь заниматься серьезно или это минутное увлечение? — неожиданно спросил он, делая ударение на слове «минутное».

— Конечно, серьезно!

— Гм-ммм…

Наступило молчание.

— Видите ли… — продолжал Гремякин. — Принцип подобной машины так необычен. Я не хочу сказать, что в этом совершенно новом принципе заложена какая-либо порочная идея. Нет! Я верю, мы, можем осуществить даже идею, кажущуюся сейчас фантастической! Не в этом дело. Дело в человеке, берущемся бороться за осуществление идеи. Понимаете, бороться, преодолевать тысячу преград. Способны ли вы на это?

— Еще бы…

— А я не совсем уверен… Для осуществления предлагаемой вами машины нужна железная воля и… целеустремленность. Понимаете? Це-ле-уст-рем-ленность… Человек должен посвятить себя целиком этому делу, может быть, не на один и не на два года. Вы же… мне так кажется, решили заниматься проектом машины между прочим, параллельно с другим делом, которым уже занимаетесь с увлечением…

— Я не понимаю вас… — начал Крымов.

— Подождите. Сейчас поймете. В нашем институте разрабатываются десятки машин. Все они как воздух нужны стране… Прежде чем заняться еще одной машиной, внести ее, так сказать, в производственный план, за выполнение которого мы все отвечаем, я должен взвесить все обстоятельства. Подумать, кому поручить осуществление проекта.

Директор посмотрел на Крымова. Он увидел, что сидящий перед ним инженер слушает его с полуоткрытым от удивления ртом.

— Я не говорю, что ваш проект мы не будем осуществлять. Модель машины начнем строить, несмотря на ее необычайность и спорность. Но, к сожалению, сейчас мы вынуждены отложить разработку проекта…

Крымов медленно поднялся со своего места.

— Сидите, сидите… Обижаться не следует — институт перегружен. На днях я получил телеграфное распоряжение из центра форсировать работу по окончанию скоростного шахтного бура. Мне придется приостановить некоторые работы с тем, чтобы перебросить людей и освободить оборудование для выполнения этого задания… Видите, какое положение!

Крымов так же медленно, как поднялся, сел снова. Все услышанное было для него полной неожиданностью.

— Ну вот! Уже и приуныли! Как же вы думаете бороться за осуществление проекта, если сразу падаете духом! — уже более мягко произнес директор. Кончим работу над шахтным буром, займемся вашим изобретением. Людей нет! Мало людей!.. — закончил он.

Крымов молча принялся собирать со стола свои чертежи. У него немного дрожали руки, а разбросанные бумаги, как нарочно, не хотели укладываться в папку.

— Не отчаивайтесь, пожалуйста! — еще раз попробовал успокоить его Гремякин. — Вы, поэты, видно, все такие, нетерпеливые… Нет, Олег Николаевич, это вам не стих написать. Техника требует длительной и упорной работы. Кстати… Я хотел вас спросить, находите ли вы удобным писать стихи в служебное время?..

Крымов бросил на директора удивленный взгляд.

— Какие стихи? Я не понимаю вас… — проговорил он, глотая слюну.

— Я видел на вашем чертежном столе стихи.

— Это не мои… — смущенно сказал Олег Николаевич.

— Чьи же?

Крымов промолчал. Он вспомнил о стихотворении, обнаруженном им сегодня среди бумаг на чертежном столике, и решил, что нехорошо выдавать Катушкина.

— Да, Олег Николаевич. Между искусством и техникой есть некоторая разница. Общее между ними лишь то, что в том и другом случае необходима целеустремленность. Не унывайте и не сердитесь… — бросил вдогонку директор, когда Крымов уже подходил к двери. «Чорт бы побрал Катушкина! — думал изобретатель. — Это все произошло из-за его дурацких стихов».

Взволнованный разговором, он не заметил входившего в кабинет директора Батю и прошел мимо, не ответив на его приветствие.

— За что это ты его отчитал? — озабоченно спросил Батя, усаживаясь в кресло.

— Кажется, немного того… перегнул… — смущенно ответил Гремякин.

— Напрасно. Сегодня он выступает в клубе с чтением своих стихов.

— Да… действительно, кажется, напрасно… А с другой стороны — зачем он пишет стихи в рабочее время!

По клубной сцене, широко размахивая руками, носится Катушкин.

Последние приготовления подходят к концу.

Уже поставлен и покрыт красным сукном длинный стол, на стене повешен большой портрет Пушкина.

— Когда же, наконец, принесут графин с водой! — волнуется конструктор. Вася! Вася! — вскрикивает он и мчится по лестнице вниз, в раздевалку.

Из зала уже доносятся голоса собирающихся на вечер.

— Никакого вступительного слова не надо, — заявляет кто-то.

— Нет! Обязательно нужно что-нибудь сказать!

— Это конечно…

— Где Вася?!! Я не могу так, товарищи! Куда он исчез? — слышится голос Катушкина, снова бурей ворвавшегося на сцену.

— Да оставь ты в покое своего Васю! Скажи лучше, почему до сих пор нет Крымова?

— Время действительно позднее, — замечает Ермолов, глядя на часы. Товарищ Катушкин! Почему нет Олега Николаевича? Может быть, надо послать за ним? Человек все-таки новый…

— Уже давно послали. Целая делегация пошла.

Вскоре беспокойство устроителей вечера достигло высших границ. Вернулись люди, посланные за Крымовым, и заявили, что его решительно нигде нет.

— Объясните мне толком, — обратился к Катушкину Ермолов, уже не на шутку обеспокоенный отсутствием Крымова, — вы с ним договорились? Он дал согласие выступить?

— Сегодня три раза ему напоминал о вечере! Хотя… должен признаться… смущенно начал конструктор, — твердое согласие я получил только на выступление в прениях. Учитывая его скромность, на большем не настаивал. Все равно собравшиеся упросят его прочитать стихи.

— Полтора часа назад я говорил с ним в приемной директора, — вмешался в разговор Петряк. — Спрашивал, готов ли он к выступлению. Он, правда, предупредил, что это будет «разговор в общих чертах», но о том, что не сможет прийти, ничего не сказал.

— Эх, вы!.. Ор-га-ни-за-то-ры… — протянул Ермолов. — Не договорились как следует, напутали. Безответственная работа, товарищи… Стыдно за вас.

Между тем гул голосов людей, собравшихся в зале, все усиливался. Тяжелый занавес, словно под напором этих звуков, нетерпеливо раскачивался.

Крымов вышел из кабинета директора с чувством обиды. «Мы вынуждены отложить разработку проекта», — вспомнил он слова директора.

Олег Николаевич шел по коридору, судорожно сжимая в руках папку. Назойливо громким казался ему звук собственных шагов, отраженных от покрытых масляной краской стен коридора.

— Да что с вами? Очнитесь наконец!

Крымов останавливается. Его держит за руку Зоя Владимировна.

— Ничего не понимаю… Вы заставили меня буквально бежать за вами! Это не только рассеянность… Вы чем-то взволнованы?..

— Нет, нет… Ничего… — бормочет Крымов, стараясь высвободить руку. — Я действительно иногда бываю рассеянным…

— Вы, наверное, думаете о предстоящем выступлении?

— О каком выступлении? Вы меня извините… я очень тороплюсь.

— Ничего не понимаю. Очень странно… — Семенова с удивлением посмотрела вслед быстро удаляющемуся инженеру.

Постояв несколько минут и, видно, приняв какое-то решение, она последовала за ним.

Крымов направился в парк. Дождь давно прекратился. Вечернее солнце пробивалось сквозь остатки туч, уносимых ветром. Вскоре зеленые ветви, еще блестевшие от влаги, окружили Крымова со всех сторон. Он разыскал скамейку, расположенную в глубине парка, и, сев на нее, задумчиво склонил голову над папкой с чертежами.

Мысли проносились быстро, одна за другой.

Олег Николаевич вспомнил об инженере Катушкине и его настойчивом требовании прочесть ему «свои стихи». О поэзии почему-то говорил Трубнин, человек, не любящий искусства. И, наконец, директор… Все это было непонятным и странным.

Долго сидел Крымов, перебирая в голове всевозможные догадки. Солнце спускалось к горизонту, и на песчаную аллею ложились тени деревьев.

Постепенно чувство мелкой обиды стало сглаживаться. Его сменяло другое, нараставшее в душе быстро, как буря. «Надо бороться… — думал Крымов. — Добиваться осуществления проекта — это мой долг. Общественный долг. При чем тут обида!»

Он поднял голову, улыбнулся и неожиданно почувствовал облегчение.

Вдруг ему показалось, что рядом зашевелились ветви.

Он не ошибся. Из-за кустов вышла Семенова.

— Очень прошу простить меня, — проговорила она, направляясь к скамейке. Не слишком красиво следить, но вы вели себя странно… Я просто боялась оставить вас одного.

Появление Семеновой обрадовало Крымова.

— Садитесь, Зоя Владимировна. Очень рад, что вы пришли сюда. Я, кажется, вел себя действительно…

Крымов не договорил фразы и умолк, словно ни знал, что дальше сказать.

— С вами происходит что-то неладное. Если бы я могла рассчитывать на вашу откровенность, то, уверяю вас… — начала Семенова и также не договорила.

Некоторое время сидели молча.

— Скажите, — наконец нарушила молчание Зоя Владимировна. — Вы очень любите поэзию?

— Ничего не понимаю, — пробормотал Крымов. — Как будто сговорились! Почему вас всех интересует поэзия, искусство?.. Чего вы от меня хотите? Больше всего на свете я люблю технику! Понимаете — технику! Техника — мое искусство и моя поэзия… Я люблю ее по-настоящему, романтически, глубоко…

Семенова с удивлением смотрела на говорившего, силясь что-то сказать, но он не дал ей вставить ни слова.

— Мои воспоминания о детстве связаны именно с техникой! — возбужденно продолжал Крымов. — Вот я иду с матерью по улице города. Проезжает автомобиль — тогда это было редкостью… Меня охватывает волнение. Я слежу за удаляющейся машиной. Горе матери, если остановится испорченный мотоцикл. Меня не оторвать от него. Я буду стоять, рассматривая его со всех сторон, следить за каждым движением человека, который его исправляет… Помню своего дядю инженера. Для меня был праздник, когда он приходил к нам. Дядя казался мне необыкновенным человеком. Мать говорила, что он строит машины… Дядя машет рукой, изображая таким образом шатун двигателя. Он пытается объяснить мне принципы работы машины. Его кулак описывает круг, и я вижу: дядя вращает, рукой невидимый коленчатый вал. У меня колотится сердце. Прекрасная машина с тысячами мельчайших деталей, нарисованных моим воображением, становится ощутимой, реальной… Затем бессонная ночь. Наутро маленький трехколесный велосипед должен превратиться в самоходную коляску. Я думал, что велосипедные колеса будут беспрерывно вращаться, если к педалям привязать веревкой пружины от матраца. Тогда одна пружина, сжимаясь, потянет педаль и растянет другую, привязанную ко второй педали. Так они будут перетягивать друг друга, вращая при этом колесо. Я уже видел себя на велосипеде-самоходе, который мчится по асфальтовому тротуару на удивление всем мальчишкам. Меня ожидало разочарование. В то время я еще не знал, что изобретаю вечный двигатель…

Крымов замолчал и, подперев голову руками, глубоко задумался.

— Олег Николаевич, — тихо проговорила Семенова. — Какого вы мнения о Трубнине?

— Да как вам сказать? Специалист он замечательный… — неопределенно ответил тот, не поднимая головы.

— Вот о чем я хотела вас спросить… — снова начала Зоя Владимировна. Трубнин меня заинтересовал с первых же дней моего знакомства с ним. Вернее, не столько он сам, сколько люди, подобные ему. Я имею в виду инженеров, замкнувшихся в кругу узкой специальности, не любящих природу, искусство и даже… считающих за грех интересоваться ими. К сожалению, такие люди у нас еще есть.

— Да, Трубнин именно такой, — подтвердил Крымов.

— Мне кажется, что эти люди не могут быть полноценными работниками.

— Согласен с вами, — заметил Крымов, оживившись.

— Мне приходилось много спорить с Трубниным. Я поставила перед собой задачу — доказать ему, что он не прав. Ведь это же замечательный специалист, но он может работать еще лучше. Помогите мне в этом деле!

Олег Николаевич повернул голову к своей собеседнице и посмотрел на нее недоумевающим взглядом.

Вдали послышались возбужденные голоса. И через несколько мгновений Крымов увидел перед собой Катушкина и Костю Уточкина.

— Олег Николаевич! Что же вы делаете! Зрительный зал набит битком… Вас ждут! — задыхаясь от быстрого бега, проговорил Катушкин.

— Кто меня ждет? — удивленно спросил Крымов.

— Все ждут! Вы, наверное, забыли про вечер? В институтском городке расклеено восемь афиш… Начало в семь тридцать, а сейчас уже девять…

— Да, Олег Николаевич, все ждут. Насилу вас разыскали, — подтвердил Уточкин.

— Я просто не решалась вам напомнить… — вставила Семенова.

— Я, конечно, немного виноват перед вами… — чуть не плача, продолжал Катушкин. — Вы обещали принять участие в обсуждении, а я приписал в афише, что вы также будете читать свои стихи. Разве вы не видели афишу?

Крымов, совершенно сбитый с толку, переводил взгляд с Катушкина на Уточкина, с Уточкина на Семенову.

— Идемте, Олег Николаевич, — жалобно попросил Катушкин. — Представляете, какой скандал получится, если вы не придете. Все подумают, что вы гордый, и виноватым во всем окажусь я… Прочтите просто несколько стихов. Хотя бы из последних номеров журнала «За доблестный труд». Я захватил их с собой.

Только теперь Крымов заметил в руках Катушкина пачку журналов. Его осенила догадка.

— Какие стихи? Покажите… — он протянул руку к журналам.

— Вот они… Это один из лучших, — бормотал Катушкин, раскрывая толстую книжку без переплета.

Только теперь для Крымова многое стало ясным. Он увидел свое имя и свою фамилию, напечатанные крупными буквами перед названием стихотворения.

— Вот оно что… — растягивая слова, начал Олег Николаевич, почти с ненавистью глядя на Катушкина. — Понятно! И вы… организовали вечер, не договорившись… — Крымов запнулся, перевел дыхание и добавил: — не договорившись с поэтом!

— Идемте, Олег Николаевич… Идемте! — умоляющим голосом говорил Катушкин. — Я виноват перед вами. Но ведь публика ждет!

— Действительно неудобно! — вмешался Костя. — Народ собрался…

Несколько секунд Крымов смотрел неподвижно в какую-то неопределенную точку. Смелое решение назревало в его голове. Руки судорожно сжимали твердую папку с чертежами машины.

— Хорошо, — глухо сказал он, поднимаясь. — Идемте.

Глава восьмая

Под шум аплодисментов Крымов вышел на сцену и остановился недалеко от рампы.

— Товарищи… — произнес он нерешительно, смущенный пчелиным гулом зрительного зала.

Свет боковых прожекторов и закулисных софитов совершенно ослепил его, и потому головы зрителей казались окутанными легкой дымчатой пеленой.

— Товарищи! — повторил Крымов громче и снова умолк.

Поведение Олега Николаевича вызвало небольшое недоумение у организаторов вечера, но о назревающем скандале еще никто не подозревал. За столом президиума сидели местные поэты во главе с Катушкиным.

Зрительный зал приготовился слушать.

Но Крымов вел себя странно, явно разрушая у собравшихся представление о поэте как о властелине мысли, легко подчиняющем себе аудиторию. Он стоял, растерянно перекладывая из рук в руки толстую папку.

— Товарищи! — произнес Олег Николаевич в третий раз. — Если говорить о современной поэзии. Я имею в виду наш труд… и мы вместе с вами… — путано начал он.

За столом президиума заерзал на своем месте Катушкин, судорожно вцепившись в руку соседа.

— Нельзя ли говорить проще. Это же не лекция по астрономии! — послышался из зала недовольный голос Горшкова.

Разыскивая глазами человека, подавшего реплику, Крымов увидел Трубнина и Семенову, сидевших во втором ряду. Лицо Зои Владимировны выражало напряжение. Она подалась всем корпусом вперед и внимательно, с видом глубокого волнения глядела на сцену. Трубнин, наоборот, рассеянно смотрел по сторонам безразличным взглядом.

— Прежде всего, хочу предупредить вас, что я не тот человек, за которого вы меня принимаете, — твердым голосом сказал вдруг Крымов.

В зале стало тихо.

— Много говорят у нас о современном искусстве: о литературе, музыке, живописи и скульптуре. Но редко можно услышать о поэзии в технике, о вдохновенной романтике творческих исканий при конструировании новых машин… Среди нас есть люди, которые думают, что наука и техника не нуждаются в высоком поэтическом запале! — громовым голосом произнес Крымов, делая шаг вперед. — А это неверно! Я докажу!

Из-за стола президиума поднялся бледный Катушкин.

— Честно трудятся наборщики и другие типографские работники… — уже более спокойно продолжал Крымов. — Они делают большое дело. Только благодаря им выходят в свет книги. Но типографским работникам пришлось бы беспрерывно печатать одно и то же, если бы исчезли писатели… Честно трудится многотысячная армия инженеров, строящая всевозможные машины… Но им пришлось бы беспрерывно строить похожие одна на другую машины, если бы исчезли изобретатели. Разве не видно сходства между творцами литературы, искусства и творцами новых идей в области технической мысли? Разве работа изобретателей не есть творческий процесс? Разве будет развиваться техника, если не станет людей, страстно стремящихся идти неизведанными, часто очень тернистыми путями? Разве смогут эти люди работать, не имея в душе высокого романтического отношения к технике?.. Страстного поэтического горения…

По залу пронесся гул одобрения. Катушкин уселся, разводя руками.

— Писатели и изобретатели — люди одного склада. — Крымов приблизился к рампе. — Это люди, стремящиеся создавать новое, быть полезными родине… Сколько духовных сил приходилось тратить дореволюционным русским изобретателям на борьбу с косностью, неверием, безразличием! Ничего, кроме насмешек и издевательств со стороны царских чиновников, не встретил наш великий соотечественник механик Ползунов, построивший первую в мире паровую машину. Словно милостыню, выпрашивал средства на постройку своего аппарата Можайский изобретатель первого в мире летающего самолета. В условиях полного недоверия, окруженный темными махинациями капиталистов-предпринимателей, работал Лодыгин, создатель электрической лампочки. Вспомним о трагической судьбе гениального сына русского народа Яблочкова, изобретателя электрического освещения, самопишущего телеграфа и сотни механизмов, ставших неотъемлемой частью большинства современных электрических машин! Он вынужден был покинуть родину и работать вдали, на чужбине. Все знают, как относились к Попову, изобретателю радио, некоторые узколобые, бездушные чиновники, преклонявшиеся перед всем заграничным…

— А как относились к замечательнейшему русскому астроному Струве? послышался из зала возбужденный голос механика Горшкова.

— Так было в прошлом… — повысил голос Крымов. — Советскому ученому, изобретателю предоставлены прекрасные институты, созданы все условия для творческого труда. Сотни тысяч стахановцев — новаторов производства — окружены вниманием партии и правительства!.. Советский изобретатель знает, что его изобретение не будет спрятано в сейф и законсервировано в угоду биржевым соображениям предпринимателей, как это происходит в Америке или в Англии. Советский изобретатель знает, что каждая новая машина в нашей стране помогает осуществлению светлой мечты человечества — построению коммунистического общества! Ради этих высоких целей все свои силы, все свои способности советский изобретатель должен отдавать делу прогресса советской техники! Он должен быть готов к упорной борьбе — природа не отдает без боя своих тайн, и нельзя надеяться на ее милости… Мы одерживаем победы над нею потому, что в душе советского человека горит неугасимый огонь романтически-страстного отношения к своему делу. Так, за высокое романтическое отношение к технике!.. За упорство советских изобретателей — поэтов технического творчества! закончил свою речь Крымов, высоко подняв руку.

Ему ответили громкие аплодисменты.

Из-за стола поднялся Катушкин.

— Товарищи! — начал он. — Тут произошло недоразумение… Я виноват… Товарищ Крымов — это не Крымов… То есть он, конечно, Крымов, но не тот… И тут ни при чем…

Новый взрыв аплодисментов и смех заглушили слова оратора. Когда аплодисменты утихли, из зала послышался высокий женский голос:

— Расскажите о своей машине!..

Это сказала Зоя Владимировна. Крымов стоял в нерешительности, не зная, что ему делать.

Тем временем на сцену по маленькой деревянной лестничке взобрался пожилой человек с черной бородкой и горящими, как уголь, глазами.

— Я не согласен с товарищем Крымовым, — громко сказал он. — Инженеры не наборщики. Ни изобретательство, ни технику нельзя сравнивать с искусством. Это две совершенно разные вещи!

— И к технике и к искусству нужно относиться со страстью… — перебил его чей-то голос.

— Это конечно, но!..

На сцену быстро поднимается инженер Цесарский.

— Товарищи! — начинает он. — Все, что сегодня произошло здесь, — это замечательно! Это чудесно! Ну в самом деле! Когда бы мы с вами собрались поговорить по вопросам, затронутым товарищем Крымовым? Товарищ Крымов прав. Страстное и романтическое горение необходимо для новаторов в технике! Творчество изобретателя в какой-то мере напоминает творчество писателя. То же самое можно сказать о работе конструктора. Вот я вспоминаю такой случай… Как-то раз…

Послышался приглушенный смех.

— Вы думаете, я хочу рассказать о машине «ЦС-37»? — улыбаясь, говорит Цесарский. — Ничего подобного! Впрочем, будет лучше, если я использую в качестве примера смелую техническую идею, с которой недавно познакомился. Обратимся к этой папке с чертежами…

Инженер приближается к Крымову.

— Дайте-ка, дорогой Олег Николаевич, ваши чертежи…

Крымов с явной неохотой протягивает Модесту Никандровичу папку, с которой не расставался ни на минуту во время выступления.

— Вы только взгляните на этот проект! — продолжает Цесарский, разворачивая большой лист синьки. — Разве это не поэзия? Что мы тут видим, товарищи?.. Вот веретенообразное тело машины… Сзади плавники, как у рыбы… Впереди система резцов, с помощью которых машина будет вгрызаться в землю, превращать ее в пыль. А лопасти, с достаточной силой упираясь в землю, будут двигать снаряд в глубь земли… Вот тут, внутри машины, расположатся люди — смелые подземные путешественники, открыватели несметных геологических сокровищ… Ведь это же подземная лодка, которая сможет довольно быстро проникать в толщу земли, преодолевать любые преграды!.. Разве это не романтика, товарищи? Какая смелая мысль! Какой взлет научной фантазии! Взлет, посильный только натурам поэтическим, способным мечтать и увлекать полетом своей мечты других.

И приветливо улыбаясь, Цесарский спустился в зрительный зал.

Со своего места поднялся инженер Трубнин. Судорожно уцепившись за спинку впереди стоящего стула, он смотрел на сцену напряженным и нервным взглядом.

Воспользовавшись наступившей тишиной, Катушкин снова решил взять слово.

— Как видите, товарищи… по моей вине товарищ Крымов оказался совсем не поэтом… — начал было он, сильно волнуясь. Но ему не дали договорить.

— Неверррр-рр-нооо-оо! Непррр-рр-авильно-ооо! — пронесся по залу многоголосый крик.

Возвратившись из института, вахтер Панферыч застал у себя дома учеников местного ремесленного училища — гостей внука Петьки.

Кряхтя, Панферыч уселся за стол возле горячего самовара.

— Ну и дела… — протянул он, покачав головой. — Только что был на одном ответственном заседании.

— Что, дедушка, за дела? — хитро улыбаясь, спросил Петька, черноволосый, озорной мальчишка. Он знал по опыту, что предстоит интересный и, возможно, смешной рассказ.

— Да вот, заседание было в клубе, ну и меня пригласили… Приходи, говорят, Панферыч, вопрос очень ответственный будет разбираться… И действительно. Разбирали заявление одного молодого инженера, недавно прибывшего к нам на работу. Почему, заявил он, не стараетесь выдумывать новых, необыкновенных машин? В чем дело! Душевного интереса у вас к этому нет, что ли? Я вот тоже хотел попросить слова и рассказать насчет своего предложения… Чего вы хихикаете?..

Панферыч строго посмотрел на внука, поперхнувшегося чаем, и продолжал строгим, не допускающим возражений голосом.

— Чего вы смеетесь? Строят в нашем институте разные машины для бурения земли? Строят! А что это за машины? По-моему, самые обыкновенные, известные науке… Сколько раз я говорил директору: почему бы не построить нам машину, которая бы сверлила землю километров на десять? Интересно проверить, что там находится! А он в ответ: «Подожди, Панферыч, предложение твое используем несколько позже». А вот инженер этот хочет под землей ездить на лодке…

— На лодке?

— Ну да, на подземной! Садятся в нее люди, закупориваются, нажимают педаль и начинают себе понемногу опускаться… А вокруг разные породы драгоценные… Все видно…

— Да как же они их увидят?

— Вот чудак! А специальные стекла зачем? Через окошечки…

— Раздавит их земля…

— Вот какое у тебя неверие! Все будет по научному рассчитано… Комар носа не подточит… А ты говоришь — раздавит…

— И что же, будут строить такую машину?

— Известное дело, будут! Общественность требует!

— Во машина, ребята! — засуетился Петька, поднимая вверх большой палец.

— Ну еще бы… — подтвердил его товарищ, Ваня Савельев, худенький мальчик со смышленым лицом. — Если бы нам в такой машине отправиться путешествовать под землю! А? — добавил он через некоторое время.

Наступило молчание. Тихо пел самовар, слышалось бульканье чая, который ребята пили из блюдечек.

— Такую машину надо сделать обязательно… — проговорил, наконец, Петька. — Дедушка, — продолжал он лукаво, — в следующий раз, когда тебя пригласят на заседание, внеси предложение… Пусть строят сначала маленькую машину, для пробы: вот такую хотя бы… — и Петька растопырил руки, показывая объем будущей модели.

— Вот чудак какой! — опять рассердился Панферыч. — Известное дело, сразу большую строить не будут…

— Так за чем же остановка?

— Говорят, институт перегружен! Понятно тебе?

— У нас в ремесленном можно сделать, — пробасил один из мальчиков.

— Молокососы вы еще! — вспылил Панферыч. — Вон попросил Петьку сделать ключ к замку от сарая, так он до сих пор его делает.

Обиженные ремесленники загудели.

— Мы микрометры уже изготовляем, дедушка: инструмент, имеющий точность в одну сотую миллиметра! А вы упрекаете нас каким-то ключом, — важно заявил Ваня Савельев.

— Подумаешь! Микрометры… — продолжал ворчать Панферыч, поднимаясь из-за стола. — Подземная машина — это вам не микрометр…

Глава девятая

На следующий день Крымов проснулся с головной болью. С досадой вспомнил все случившееся вчера. Ему казалось, что он совершил недостойную, мальчишескую выходку.

Было сравнительно рано. День выдался снова хмурый. Солнце, обычно озарявшее его комнату по утрам, еще не появлялось.

Одевшись, Крымов сел за письменный стол.

Перед ним лежала толстая папка с чертежами. Он медленно раскрыл ее.

— Что же теперь делать? Что нужно делать, чтобы проект как можно быстрее начал осуществляться? — Олег Николаевич перебирал чертежи. — Вот первое препятствие… А сколько их еще будет! В тяжелых муках рождается машина, подвергаясь бесчисленным изменениям… Здесь что-то не то, — пробормотал он, лихорадочно перелистывая синие листочки бумаги.

И вдруг вспомнил свой разговор с директором: сейчас институт работает над осуществлением проектов других машин. Каждая из этих машин необходима стране. Нельзя всего сделать сразу. Существует план работы. Должна быть очередность. «Но… — Крымов даже поднялся из-за стола, так неожиданна была мысль, промелькнувшая в голове. — Может быть, мои чертежи, расчеты недостаточно убедительны? Может быть, именно поэтому директор не слишком торопится с сооружением первой модели машины?»

Он снова сел и углубился в изучение синек.

— Ну да… Вот тут… Это совершенно недопустимо, — говорил инженер сам с собой, быстро делая карандашом заметки в тетради. Он так увлекся работой, что не заметил, как часы пробили девять ударов. Было ровно 9 часов, время, к которому он обязан быть на работе.

Все быстрее и быстрее бегает карандаш. Крымов с размаху перечеркивает накрест некоторые листы плотной синьки.

— Не то, не то… — бормочет он. — Это не убедительно… Все расчеты требуют проверки…

Внезапно им овладевает чувство неуверенности. То ли он делает? Надо посоветоваться, обсудить…

Перелистав чертежи, Крымов останавливается на одном из них, маленьком прямоугольном кусочке синьки, и находит небольшую ошибку, сделанную им при составлении чертежа. Просто удивительно, как он не заметил ее раньше! Следовательно, и другие расчеты могут быть тоже неверны…

Крымов не слышит стука в дверь, не видит, как в комнату входит секретарь комсомольской организации Ермолов.

Между тем вошедший застывает на пороге от изумления: инженер Крымов рвет какие-то чертежи.

— Олег Николаевич, что вы делаете! — кричит он и бросается к столу.

— А? Что? — Крымов отрывается от чертежей и растерянно смотрит на неожиданно появившегося перед ним человека.

— Вы рвете чертежи… Разве так можно?

— Чертежи… Ну да… Но ведь они мне не нужны, Сергей Иванович!

— Вам не нужны? Вы думаете только о себе?

— Я уничтожаю те чертежи, которые меня не удовлетворяют. А взамен их буду делать новые! Понимаете?

— Не понимаю…

— Что же тут непонятного?

— Не понимаю, зачем рвать старые! Разве это помешает делать новые?

— Я хочу решительно все делать заново. Нужно полностью отрешиться от старого… Эти чертежи не удовлетворяют меня. Они будут держать меня в плену, мешая думать.

— Подождите. Стоит ли принимать серьезные решения, ни с кем не посоветовавшись. Сейчас вы расстроены. Оно и понятно…

— Нет, Сергей Иванович, не так уж сильно я расстроен, как вам кажется… А что касается советов, это верно… К сожалению, сейчас я даже не знаю, с кем мне следует советоваться. Разве с инженером Цесарским?

— Вы думаете, что, кроме инженера Цесарского, в институте нет людей? Ошибаетесь! Подождите до вечера принимать какие-либо решения. Кстати, я только что был в конструкторском бюро и видел вашего начальника, Трубнина. Он просил передать вам, что если вы плохо себя чувствуете, ну, переволновались, что ли… то можете утром на работу не приходить. Ведь вы последние дни очень много работали в неурочное время.

По тому, как директор вошел в свой кабинет, резко распахнув дверь, Нина Леонтьевна поняла, что предстоит напряженный день. Торопливо схватив папку с бумагами, она немедленно последовала за ним.

— Немедленно вызвать Трубнина! — бросил Гремякин, усаживаясь на свое место. — В двенадцать тридцать совещание начальников сборочных и механических мастерских… Где почта?

Нина Леонтьевна принесла и молча положила на стол пачку телеграмм и писем. Гремякин принялся их просматривать.

Да. Изменений никаких нет. Новые распоряжения из центра говорили о том же. Работа над скоростным шахтным буром должна быть закончена в самом срочном порядке. Предлагалось выполнить это задание во что бы то ни стало, любыми средствами, любой ценой.

Самое неприятное было то, что необходимость ускорить сдачу в эксплуатацию бура требовала временного прекращения некоторых других работ. Уже по тому, что подобные меры приходилось принимать в институте, обладающем мощным оборудованием и большим резервом людей, можно было судить, насколько важно задание.

Своей спокойной походкой в кабинет вошел Петр Антонович. Он уселся в глубокое кожаное кресло, закинул ногу на ногу и принялся наблюдать за директором.

— Петр Антонович! Сроки нас сжимают с каждым днем. Вот посмотрите… проговорил Гремякин, порывисто протягивая инженеру телеграфный бланк.

— Странно… — неопределенно произнес Трубнин, рассматривая бланк через роговые очки.

— Ничего странного нет. Мы должны выполнить приказ, и мы его выполним.

— Существует предел. Существует прочность и запас прочности в любом механизме. В данном случае механизм переводится за предел прочности. Может произойти авария.

— Чепуха… Чепуха! — громко воскликнул директор, вскакивая со своего места. — Мобилизуем весь коллектив института!

— Чрезмерное количество народа будет только мешать.

— Все зависит от расстановки сил. Сейчас же с вами решим…

Константин Григорьевич наклонился над столом и начал быстро перебирать папку с чертежами и расчетами.

— Эта деталь уже готова… Тут предстоят изменения… Цех номер три… Запишите: цех номер три! Агрегат с новыми резцами уже проверялся?

— Проверялся. Результаты лишь немного лучше, чем при старых резцах.

— Это ничего. На днях придет партия резцов из более твердого сплава. Так…

Спокойный и, казалось бы, равнодушный ко всему на свете инженер Трубнин оживает, его движений становятся энергичными. Он пододвигается ближе к столу, начинает быстро перелистывать чертежи, писать на листке бумаги какие-то цифры. Из кармана извлекается маленькая толстая книжка-справочник — неразлучный спутник Петра Антоновича. Белая логарифмическая линейка мелькает в воздухе, словно палочка в руках виртуоза-жонглера. Трубнин производит вычисления.

И справочник, наполненный всевозможными формулами, и логарифмическая линейка составляют как бы неотъемлемую часть Трубнина. Однако не следует думать, что Петр Антонович не знает на память формул и комбинаций больших цифр. Логарифмической линейкой он пользуется только потому, что это облегчает работу.

Однажды, когда один сотрудник попросил его возвести в третью степень большое трехзначное число, а логарифмической линейки случайно не оказалось, Петр Антонович, как говорится, не моргнув глазом и подумав совсем немного, произвел вычисление в уме, то есть три раза помножил трехзначное число само на себя.

В кабинет вошел Батя.

— Наконец-то! — произнес директор, отрываясь от чертежей. — А я уже собирался посылать за тобой… Ты задержался на целых пять минут!

— Пять минут — время большое, не спорю… — Батя улыбнулся.

— Сейчас положение такое, что и минутой надо дорожить! Ты только посмотри, что тут делается! Расскажите, Петр Антонович.

Через час общий план перестройки работы был готов. Предстояло еще уточнить его в мельчайших деталях, провести совещание с начальниками мастерских и общее собрание сотрудников института, на котором следовало рассказать о важности предстоящей работы.

— Да! Как быть с вашим новым… с поэтом? Может быть, перевести его в бюро Цесарского, а оттуда взять более надежного конструктора? — обратился директор в конце совещания к Трубнину.

— Нет, — твердо ответил тот.

— Он вам не помешает?

— Наоборот, — еще тверже сказал Петр Антонович.

Директор неопределенно пожал плечами, как бы говоря: «Ну что же… ваше дело!»

— Кстати! Ты что-нибудь слышал о вчерашнем литературном вечере? — с легкой улыбкой спросил директора Батя, после того как Трубнин оставил кабинет.

— Нет. А что?

— Да так, ничего… Я потому и задержался, что советовался тут с одним человеком… Значит, ты ничего не знаешь?

Гремякин с удивлением посмотрел на Батю.

— Я не понимаю… — проговорил он. — Сейчас такое время, каждая секунда должна быть рассчитана, а ты с литературным вечером!

— Ладно, ладно… Не буду больше. Успокойся! Давай лучше подумаем о пятом цехе.

Однако о пятом цехе говорить не пришлось. В кабинет вошла Семенова.

— Я получила дополнительные распоряжения, — начала она, — проследить за тем, чтобы приспособление для взятия проб земли в шахтном буре работало автоматически через каждые десять минут.

Пришлось заняться вопросом автоматического приспособления.

— Я не могу! — твердил директор. — Не могу… То, что вы требуете, задержит работу. Поймите сами!

— А вы хотите останавливать бур через каждые десять минут, чтобы геологи могли брать пробу? И эта машина будет называться скоростным буром? спрашивала Зоя Владимировна.

— Действительно! Вот тут сбоку имеется место для автомата, — вмешался Батя, внимательно разглядывавший чертеж.

Сраженный этими доводами, Гремякин согласился, что для бура необходимо автоматическое приспособление.

— Кстати, Константин Григорьевич… Собирается ли институт в ближайшее время строить модель машины Крымова? — пользуясь наступившей паузой, задала директору вопрос Зоя Владимировна.

— Что? — тихо спросил директор. — Он уже успел обратиться со своим проектом и к вам?

— Я слышала его выступление…

— Какое выступление?

Тут Семенова заметила, что Батя делает ей какие-то таинственные знаки. Нетрудно было догадаться, что он предлагает ей молчать и не продолжать разговора о проекте Крымова.

— Я не понимаю, товарищи, — продолжал Гремякин. — Сейчас такое напряженное время… Я ведь не отрицаю, проект Крымова представляет большой интерес. Но разве мы можем им заниматься сейчас? Это очень смелый проект… Почти фантастический! Несмотря на это, повторяю… заниматься им будем. Но какой разговор может быть теперь, когда приходится временно приостановить уже ведущиеся работы, более реальные и близкие к практическому осуществлению!

— Кончено с этим вопросом, — строгим, не допускающим возражений голосом проговорил Батя.

Глава десятая

Почти целый день Крымов переделывал чертежи своей машины. Несмотря на данное Ермолову обещание не рвать больше чертежей, Олег Николаевич все же не удержался и уничтожил еще один. Только после этого, свободно вздохнув, он вооружился карандашом и линейкой.

Время бежало быстро. Крымов работал с увлечением, едва успевая заносить на бумагу новые мысли и технические решения, нахлынувшие на него с неожиданной силой. Он не заметил, как стало темнеть и сумерки постепенно начали наполнять его маленькую комнату. Громкий стук в дверь, наконец, оторвал его от работы. На пороге он увидел Петра Антоновича.

— Я к вам на минутку… — проговорил вошедший, глядя прямо перед собой.

Олег Николаевич приготовился выслушать какое-нибудь неприятное сообщение.

— Дело вот в чем. — Петр Антонович остановился посреди комнаты и вынул из бокового кармана логарифмическую линейку. — Если вы намерены взять для разрыхления породы резцы с отрицательным углом атаки, то как же вы думаете обойтись без дополнительных лопастей?

Крымов молчал. Оба стояли друг против друга.

Быстро работала логарифмическая линейка в руках Петра Антоновича. Он обстоятельно, словно читая лекцию, говорил о своих исследованиях в области бурения земли. Они еще не опубликованы, инженер Крымов может не знать о их существовании. А знать ему нужно.

Неожиданно простившись, Трубнин ушел. «Зачем он приходил? — думал Олег Николаевич. — Сообщить о наблюдениях над разрыхлением породы он мог бы и на работе… Кстати, они не нужны мне для той части шахтного бура, над которой я работаю. Странно… Однако все это надо учесть при проектировании подземной машины!»

Между тем Петр Антонович, выйдя из парадного и сделав несколько шагов по направлению к парку, повстречался с Зоей Владимировной.

— Странные вещи иногда происходят! — говорил он, почти не глядя на Семенову. — Резцы с отрицательным углом атаки — явление очень известное… А представьте себе, начал я сегодня думать и пришел к заключению, что если снабдить их дополнительными лопастями…

Дальше следовало подробное объяснение.

— Петр Антонович! Ведь это обстоятельство можно использовать и в машине Крымова! — проговорила Зоя Владимировна, взглянув на Трубнина.

— В машине Крымова? Да, да… Я уже думал. Кстати, я только что был у него! Я же непосредственный начальник Олега Николаевича, и должен был осведомиться о состоянии его здоровья! Он ведь не приходил на работу.

— Ну, и как он себя чувствует?

— По-моему, неплохо. Мы с ним подробно поговорили относительно резцов с отрицательным углом атаки. Я ему высказал свои соображения…

— Этим вопросом Крымову придется заниматься при постройке шахтного бура?

— Нет, что вы! — удивился Петр Антонович. — Крымов у меня на совершенно другом участке и к резцам никакого отношения не имеет.

— Все ясно! — радостно произнесла Семенова. — Я с вами прощусь и побегу. У меня срочное дело.

Трубнин с недоумением посмотрел вслед Зое Владимировне, не поняв, чему она так обрадовалась.

Вскоре работу Крымова прервал Костя Уточкин, появившийся в комнате со своей неразлучной собакой.

Он расположился, как дома, не обращая внимания на недовольство хозяина.

— Я работаю… — попробовал было объяснить Олег Николаевич.

— Знаю! — весело воскликнул Костя. — И обед пропустили… Все знаю. Сейчас и обед и ужин сюда принесут сразу.

— Зачем? Я не просил.

— Нельзя, Олег Николаевич! По фронтовому уставу не положено… Регулярное принятие пищи есть одно из основных условий поддержания боеспособности, шутил Уточкин.

— А если боец попал на вражескую территорию?

— Это другое дело. А тут кругом наши…

— Не все, Костя…

— Не вижу противника.

— Вы не видите, а я вижу, — ответил Крымов, думая о том, что избавиться от Кости ему уже не удастся.

Этот добродушный и немного забавный юноша был в институте первым человеком, к которому он почувствовал расположение. Олегу Николаевичу захотелось поговорить с ним откровенно.

— Директор, неизвестно почему, отнесся к моему проекту очень холодно, начал он.

— Неверно…

— Мой непосредственный начальник инженер Трубнин проявляет к нему полное равнодушие.

— Это еще неизвестно…

— Единственный человек, который меня понял, — инженер Цесарский.

— Опять неверно…

— Это почему же?

— Цесарский ко всему относится с восторгом…

В дверь постучали, и в комнату, извиняясь на все лады, вошел конструктор Катушкин.

— Олег Николаевич! Простите меня, что вошел к вам без спроса, — говорил он, отмахиваясь шляпой от радостно встречавшей его собаки. — Ваше выступление вчера произвело на всех сильное впечатление… Это так замечательно! Можно присесть?

Катушкин, захлебываясь, стал рассказывать, что он слышал от различных людей о вчерашнем литературном вечере. По его рассказу, выходило так, что литературного вечера и не предполагали делать, а все собрались для того, чтобы участвовать в диспуте о романтике в технике.

В комнату вошла официантка столовой, и голодный Крымов, слушая Катушкина, принялся уничтожать принесенный обед.

— Умное животное! — восторгался конструктор, наблюдая за собакой, грызущей кости, которые ей бросил Крымов. — Понимаете, Олег Николаевич, я как-то заметил, что она разбирается в поэзии! Давайте попробуем…

Он поднялся во весь свой высокий рост и начал читать стихотворение Надсона.

Собака продолжала молча грызть кость.

— Теперь прочту свое! — проговорил поэт, прервав чтение.

То ли от того, что он начал читать свое стихотворение еще громче, или по другой причине, но собака неожиданно оскалила зубы и глухо заворчала.

— Вот видите, — печально сказал конструктор, прекратив чтение, разбирается!

Олег Николаевич понял, что Катушкин старается его развеселить. «Может быть, я действительно выгляжу слишком грустным?» — подумал он и мельком посмотрел на себя в большое зеркало, стоящее в углу комнаты. То, что он увидел, подтвердило его догадку: в зеркале отражалось болезненное лицо, впавшие глаза.

Вдруг в коридоре послышались шаги, и вслед за этим у двери Крымова раздался чей-то глухой голос.

— Неудобно… Надо спросить разрешения.

В комнату заглянул Ермолов.

— Я не один, со мной товарищи… наши комсомольцы. Разрешите войти? промолвил он, обращаясь к Крымову и одновременно пожимая руки Катушкину и Косте.

— Конечно! — ответил тот, поднимаясь из-за стола.

— Здесь целая делегация… — стоя у дверей, продолжал Ермолов, пропуская четырех рослых юношей.

После того как гости расселись, наступило молчание.

Крымов вопросительно посмотрел на Ермолова, как бы спрашивая его, что все это значит. Но тот сделал вид, что не замечает этого взгляда.

— Ну, как поживает твоя собака, Костя? — обратился он к механику.

— Да вот сегодня, когда был на работе, опять не водили гулять! Просто несчастье…

— Ай-яй… Разве можно так обращаться с животным! Можно подумать, что твоя мамаша не любит собаку…

За дверью снова послышались шаги, разговор шепотом, а затем робкий стук в дверь.

— Войдите! — сказал Олег Николаевич.

— Нам нужно видеть инженера Крымова, — проговорил тонкий, немного дрожащий от волнения детский голос.

— Я Крымов. Что вы хотите?

— Да вот мы решили поговорить с вами, — мальчик прошел в комнату. За ним следовали двое ребят.

— Петька! Это ты? — воскликнул Ермолов.

— Я.

— О чем хотите говорить с товарищем Крымовым?

— Насчет его машины… подземной.

— Постой, постой. Вас кто-нибудь просил зайти?

— Зачем, сами пришли…

— Ничего не понимаю, — пожал плечами Ермолов.

— И я тоже, — добавил Олег Николаевич.

В это время в дверь снова постучали.

— Можно войти? Здравствуйте, товарищи! Все в сборе? — степенно проговорил вошедший.

— Народу, Иван Михайлович, даже больше, чем предполагалось.

— Тут вот еще ремесленники пришли, — начал Ермолов.

— Какие ремесленники? — удивился Батя.

— Петька, внук Панферыча, и еще двое.

— Степан Шаповаленко и Ваня Савельев, — вставил Петька.

— А зачем пришли?

— Хотим помочь товарищу инженеру строить подземную машину… У нас есть предложение.

— Ишь ты! Вот боевые!

— А тайну хранить будете, ребята?

— Какую тайну?

— Все, о чем тут говорить будем.

— А о чем будем говорить?

— О подземной машине. Как помочь ее строительству.

— Ну, это известно. Дело серьезное. Сами понимаем… — заговорили ребята все вместе.

До прихода Бати Крымову казалось, что друзья собрались у него, чтобы поговорить о вчерашнем литературном вечере, помечтать о подземно-движущейся машине и немного подбодрить его. Теперь он понял: присутствующие что-то затевают, но что именно, он не знал.

— Товарищ Крымов! Зачем же вы порвали чертежи? Этого, признаться, я от вас не ожидал, — начал Батя, набивая табаком свою трубку.

— Я уничтожил те, что казались мне сомнительными… — неуверенно ответил Олег Николаевич. — И взамен уничтоженных успел уже сделать другие… Частично, конечно, — добавил он после некоторой паузы.

— Все равно нехорошо. Неудовлетворенность проделанной работой и стремление добиться лучшего — замечательная черта. Не удовлетворяет вас чертеж? Делайте новый! Но зачем же уничтожать старый? Вдруг вам захочется к нему вернуться! Разве не бывает так?

— Едва ли мои чертежи понадобятся скоро.

— Это еще неизвестно. Мне, например, думается, что они потребуются сегодня.

— Кому потребуются? Для чего? — тихо спросил Крымов, едва сдерживая волнение.

— Вы знаете, что сейчас институт выполняет срочное задание. О том, чтобы немедленно приступить к опытным работам над вашей машиной, не может быть и речи. Месяца через два-три институт, конечно, займется вашим проектом. Но я и другие товарищи нашли путь к наиболее быстрому осуществлению вашего проекта.

— Не понимаю… Как же это?..

— Сейчас мы обсудим… Самое главное — у людей есть желание помочь. Предлагаемая вами подземная машина — проект настолько смелый, что многие считают его фантастическим. Следовательно, имеется риск. Может случиться, что силы, отданные на осуществление этого проекта, окажутся затраченными впустую. И тем не менее к вам приходят люди и предлагают вместе с ними разделить этот риск. Они берутся изготовить маленькую опытную модель вашей машины в свободное, неурочное время.

— Понимаю… начинаю понимать… — растерянно, но радостно проговорил Крымов.

— Маленькую машину можно делать у нас в ремесленном. Только надо договориться с заведующим… — послышался голос Петьки.

— Видите, товарищ Крымов, сколько находится желающих работать! — продолжал Батя. — Вот вам и романтика технического творчества, о которой вы рассказывали вчера! Подобная романтика возможна лишь в нашей стране… Много нашлось бы в капиталистической стране людей, которые стали бы помогать изобретателю безвозмездно, не видя в этом личной выгоды?

— Я нашел небольшую ошибку в своих прежних расчетах. Директору надо будет показать… — начал было Олег Николаевич, но Батя перебил его.

— Товарищ Крымов, стоит ли беспокоить директора? Сейчас у него, как говорится, хлопот полон рот. Задание необычайно срочное и ответственное. Вы же знаете! Я слышал, что и на вашу долю падает очень ответственный участок… Трубнин настоял, чтобы его поручили именно вам.

— Мне?.. Ответственный участок?.. И вы говорите, что на этом настоял Петр Антонович?.. — удивленно спросил Крымов.

— Совершенно верно. А говорить директору насчет изготовления модели не нужно. Даже лучше, если он ничего не будет знать. Константин Григорьевич такой человек, что начнет интересоваться нашей работой, а это отвлечет его внимание от основного. И вообще нам не следует распространяться об этом…

Взволнованный Крымов поднялся со своего места.

— Товарищи… — тихо произнес он и замолк.

— А ведь в самом деле лучше всего эту работу развернуть в мастерских ремесленного училища, — послышался голос Ермолова.

— Подумаем… Посмотрим чертежи, посоветуемся и приступим, как говорится, с карандашом в руке к разработке плана, — ответил Батя, поднимаясь со своего места.

Глава одиннадцатая

Мало кому было известно, что, кроме работы над скоростным шахтным буром, которой занимается почти весь институт, в мастерской ремесленного училища идет не менее напряженная работа. Несколько комсомольцев — квалифицированных механиков, окончив работу в институте, вместо того чтобы идти домой, направляются к небольшому кирпичному зданию, расположенному в глубине парка. Там они трудятся над сборкой маленькой металлической конструкции. Им помогают три ученика ремесленного училища. Несколько позже появляется Костя Уточкин. Ему дольше других приходится задерживаться в институте, в лаборатории Цесарского. Крымов и Катушкин по приходе в мастерскую надевают синие рабочие комбинезоны и наравне с остальными работают молотком и напильником.

Как и условились во время совещания у Крымова, тайну соблюдали строго. Уже несколько раз заглядывал в мастерскую Панферыч, разыскивая внука Петьку. Но вахтера не пускали дальше порога.

По выходным дням начали выходить в поле. Делали это тоже с предосторожностями: шли поодиночке, в разное время. Двое тащили в руках модель, завернутую в брезентовый плащ.

В мастерскую возвращались перепачканные землей, но веселые и довольные.

Но это было не всегда. Однажды вернулись с поля расстроенные.

Собравшись на другой день вечером, расстроились еще больше. Модель оказалась разобранной до последнего винтика. Ее детали в беспорядке валялись по столам. Выяснилось, модель разобрал Крымов, оставшийся ночью в мастерской после того, как все ушли.

— Нельзя было оставлять его одного… — грустно протянул Костя, разглядывая замасленные шестеренки, на сборку которых он потратил столько времени.

Вскоре появился Катушкин. Он заявил, что Крымов не может сегодня прийти, так как не спал всю ночь и нездоров. Вот мятущаяся душа! Вечно не удовлетворен! Он, кажется, хочет делать все заново…

Строители маленькой машины притихли. Они бесцельно бродили по мастерской, не зная, за что им приняться.

— А его особенно слушать нельзя, — неожиданно заявил Петька. — Раз он изобретатель, то все время будет выдумывать что-нибудь новое… Так мы никогда не кончим модели. Давайте машину опять соберем и поедем в поле без него.

Предложение было очень смелое, но Катушкин его поддержал.

— Действительно, товарищи! — заговорил он горячо. — Вечное неудовлетворение собой и достигнутыми результатами — это характерная черта настоящих творческих натур! Вы не представляете, как меня всегда мучительно тянет заново переделать свои только что написанные стихи! Я понимаю Крымова… Если бы у меня был редактор, который мог бы сразу указать на ошибки, вы представляете, насколько мои стихи были бы лучше!

Решили немедленно собирать машину, разобранную изобретателем под влиянием неудачного испытания в поле. Когда поздно вечером в мастерской появился Крымов в сопровождении Ермолова, сборка машины подходила к концу.

Позже пришел Батя. Он уселся по своему обыкновению на высокую скамейку и закурил трубку.

— Чего вы нервничаете? Чего торопитесь! — начал он после того, как узнал, в чем дело. — Разве так можно? Совершенно не обязательно заканчивать машину ко дню испытания шахтного бура.

Работающие над машиной не возразили Бате, хотя и имели на этот счет другое мнение. У них были собственные планы.

Рабочий день подходил к концу. Постепенно утихал шум станков. То там, то здесь в просторном помещении сборочного цеха гасли электрические лампочки.

К Горшкову подошел конструктор Катушкин.

— Я опять к вам, Пантелеймон Евсеевич!

— Наверное, новые синьки принесли…

— Нет, нет… Я пришел к вам с просьбой. Несколько дней назад вы дали мне кусок круглого железа диаметром в тридцать пять миллиметров. Сейчас мне нужен кусок, какой-нибудь отброс… диаметром в сорок.

— Это не дело, товарищ инженер, — заворчал Горшков. — Конечно, кусочки железа не представляют какой-либо ценности. Вон у нас сколько лежит их! Все равно убирать нужно. А все-таки непорядок… Зачем вам железо?

— Видите ли… тут есть одно дело. Как бы вам объяснить, — путано начал Катушкин. — Одним словом, для небольшого опыта. Не идти же мне из-за маленького кусочка на склад и не выписывать целую болванку!

— Это было бы уже безобразие, — сурово заметил Пантелеймон Евсеевич, подозрительно глядя на конструктора.

Выбрав подходящий кусок железа и завернув его в газету, Катушкин удалился. Он сильно торопился и потому не заметил, что следом за ним идет Горшков.

Когда конструктор вошел в мастерскую ремесленного училища, все уже были в сборе.

— Вот… достал… — проговорил он, разворачивая бумагу перед Костей Уточкиным. — Можно будет выточить из этой болванки? Только не запороть бы опять… Где чертеж?

Все были настолько заняты своим делом, что не заметили, как в дверях появился Горшков. Он остановился у входа и, скрестив на груди руки, принялся наблюдать за происходящим.

— Это, товарищи, не дело! — вдруг раздался над самым ухом Крымова, занятого сборкой машины, голос Горшкова. — Это непорядок… Если все инженеры станут заниматься механической сборкой, что же из этого получится!

— Как вы сюда попали? — с удивлением произнес Олег Николаевич. — Кто вас пропустил?

— А не все ли равно, как попал! Догадался, что у вас непорядок, вот и пришел. Этот чертеж, что ли? Отойдите-ка, не мешайте… Тоже выдумали заниматься не своим делом. Ваше дело высчитывать и проектировать, а не сборкой деталей заниматься…

— А вы разве знаете, что мы здесь делаем? — спросил его Уточкин.

— А чего тут знать? Сразу видно! Телескоп в неурочное время делаете для астрономических наблюдений, — ответил механик, хитро подмигнув глазом. — Надо было сразу обратиться ко мне за помощью, как к любителю астрономии! Ну, да дела тут еще, видно, хватит… — добавил он, пододвигая к себе корпус машины.

Глава двенадцатая

Наконец наступил торжественный, давно ожидаемый день испытания скоростного шахтного бура.

С самого утра на испытательной площадке, огороженной высоким деревянным забором, царило оживление. Люди хлопотали возле огромной машины на гусеничном ходу.

Машина выглядит очень внушительно. С широкой платформы, упирающейся могучими гусеницами в землю, тянется ввысь ажурная металлическая ферма. С ее конца, обращенного к небу, спускается вниз блестящий конус, расширяющийся в своей нижней части. Это он, снабженный сотней крепчайших резцов, будет бурить землю, оставляя за собой свободное круглое отверстие. Рядом с конусом, окружив со всех сторон толстый металлический вал, расположились ковши транспортеров, которые будут брать разрыхленную породу и поднимать ее вверх. На хромированных и кадмированных деталях ярко блестит утреннее солнце.

Инженер Трубнин, подтянутый и строгий, дает последние указания. Директор объясняет комиссии, приехавшей на испытание из центра, устройство машины, говорит о трудностях, с которыми пришлось столкнуться при конструировании и постройке этого агрегата. Жалуется на не совсем удовлетворительное качество резцов, присланных заводом-поставщиком.

Площадка постепенно заполняется сотрудниками института, строителями новой машины.

— Интересно, как у вас решена задача свинчивания труб? — спросил Гремякина один из членов комиссии.

— Только автомат! Иначе нельзя! Разве люди будут успевать свинчивать трубы вручную? При большой скорости погружения в землю буровой головки, которую мы запроектировали, это совершенно немыслимо! Автомат свинчивает трубы одну за другой, и только благодаря этому труба успевает нарастать по мере работы машины.

— И он будет действовать надежно?

— Эта деталь рассчитана и спроектирована лично Трубниным, — гордо ответил директор, как будто других доказательств и не требовалось.

У маленькой проходной будки, примыкающей к высокому забору, дежурил Панферыч.

— Праздник нынче большой! — обратился он к Катушкину, уходившему с площадки. — Как у вас там, все в порядке?

— Все в порядке, дедушка, — бросил тот на ходу.

Он был чем-то сильно озабочен.

К своему удивлению, Панферыч увидел, что Катушкин подошел к его внуку Петьке, игравшему недалеко от проходной будки с ребятами, и начал что-то ему говорить. Выслушав конструктора, Петька бросился бежать со всех ног и скрылся за ближайшим холмом, покрытым мелким зеленым кустарником.

Еще больше удивился Панферыч, когда услышал, как инженер Крымов, подойдя к проходной, по-видимому, специально для того чтобы встретить Катушкина, тихо спросил:

— О сигнале условились?

— Да… Петя — связным… — ответил тот едва слышно.

Заканчивались последние приготовления.

Наконец включили мотор. Металлическая конструкция вздрогнула, послышалось глухое ворчание больших шестеренок.

Широкий конус, быстро вращаясь, прикоснулся к земле, образуя мощный буран из пыли и комьев земли, и с пронзительным визгом скрылся в этом буране. Заработали транспортеры, высыпая из своих горловин черную земляную струю. Послышалось ритмичное щелканье автомата, свинчивающего трубы.

Люди еще теснее сомкнули кольцо вокруг машины.

У распределительного щита стоял Петр Антонович Трубнин. Сквозь большие роговые очки он спокойно наблюдал за измерительными приборами. Нельзя было понять, что творится в душе этого человека. Возможно, он волновался так же, как и все остальные, но заметить это со стороны было совершенно невозможно.

Медленно поворачивает Трубнин большое колесо штурвала. Однообразная песнь машины начинает звучать тоном выше. Быстрее щелкает автомат. Стрелка измерительного прибора, показывающего скорость погружения буровой головки в землю, все поднимается.

— Довольно, Петр Антонович, — говорит рядом стоящий директор. — Уже близко к пределу…

Шум, производимый бурильной головкой, грызущей породу, затихает по мере того, как она погружается все глубже в землю. Остается лишь слабое, монотонное ворчание шестеренок да щелканье автомата.

Петр Антонович снова поворачивает колесо штурвала, увеличивая скорость бурения. Стрелка медленно ползет к ярко-красной черте.

Директор не может спокойно стоять на месте: он то протягивает руку по направлению к Трубнину, то отдергивает ее; вынимает из кармана для чего-то записную книжку и снова кладет ее в карман.

Затаив дыхание, стоят строители машины.

Но вот стрелка, перевалившая за красную черту, замирает. Машина, набравшая темп выше запроектированного, продолжает работать по-прежнему четко. Лишь немного сильнее, чем раньше, содрогается ее корпус.

Петр Антонович сошел с помоста, как бы говоря этим, что он сделал все зависящее от него и большего сделать нельзя.

Воздух огласился мощным криком «ура!».

К забору испытательной площадки приблизилось несколько ремесленников. Среди них был и Петька. Он подозрительно осматривался по сторонам, словно собирался залезть на забор.

Панферыч выскочил из проходной и погрозил внуку кулаком.

— Я те… дам! — закричал он. — Ишь, чего выдумал!

Между тем шум на площадке стал постепенно затихать. Присутствующие уже успели поздравить строителей бура с успехом и собирались покинуть испытательную площадку. Наступило обеденное время. Скоростной бур должен был продолжать работу. Спустя несколько часов приемочная комиссия предполагала вернуться к месту испытания, чтобы убедиться в бесперебойной работе механизма.

— Константин Григорьевич! — обратился Батя к директору. — Ты мне нужен на маленький секретный разговор…

С этими словами он взял Гремякина под руку и отвел его в сторону. То, что Батя, рассказал, видимо, взволновало директора. Громким и возбужденным голосом он воскликнул:

— Да не может быть! Не поверю, пока не увижу… Предложи комиссии сам!..

Батя подошел к членам комиссии со следующими словами:

— Пользуясь вашим присутствием на испытательной площадке, мы решили показать вам одно маленькое изобретение. Не согласитесь ли вы посмотреть его?

Члены комиссии ответили утвердительно.

— В таком случае — подавайте сюда машину, — отдал Батя распоряжение Катушкину.

Тот помчался к выходу.

Прошло более четверти часа, а конструктор все не возвращался. Многими овладело нетерпение.

— Куда он провалился? Какое изобретение? Что это значит? — слышались удивленные голоса сотрудников института.

Но вскоре произошло нечто такое, что заставило всех забыть о Катушкине.

Дело в том, что к шуму буровой машины, к которому все уже привыкли, стал примешиваться посторонний звук.

Это был плохой признак. Он означал, что нарушилась слаженная работа механизма. Опытные механики всегда узнают о неисправности машин прежде всего по шуму, как врачи, определяющие болезнь сердца по его стуку. Но машина была новая, и никто еще не знал, что означает новый, только что появившийся звук.

— Может быть, не следовало перегружать машину? — спросил один из членов комиссии, внимательно прислушиваясь.

Геолог Семенова подняла и показала говорившему кусочек камня, только что выброшенного из транспортера.

— Кварцит, — пояснила она. — Буровая головка вступила в соприкосновение с кварцевой породой. Возможно, поэтому и появился другой звук.

Но инженеры знали, что это неверное предположение. Головка бура ушла так далеко, что шум разрыхляемой породы уже не мог достигать поверхности.

— Ничего, товарищи. Не нужно торопиться. Посмотрим, что будет дальше, постарался успокоить присутствующих Батя.

Между тем шум все рос. Теперь уже можно было определить, откуда он исходит. Оказалось, виновата в нем не машина. Он слышался из-под земли, невдалеке, рядом…

— Земля приподнимается, товарищи! — закричал кто-то, отступая назад.

Все повернулись к кричавшему.

Вздымаясь под влиянием невидимой подземной силы, зашевелилась земля и показались металлические части какого-то механизма…

Люди стояли как зачарованные. Через несколько секунд маленькая машина выползла на поверхность земли и беспомощно, словно рыба, вынутая из воды, шевелила своими металлическими лопастями. Острые зубы, расположенные впереди цилиндра, блестящего, словно лемех плуга, также продолжали вращаться. Механизм ерзал по земле, натягивая электрические провода, выходившие из образовавшейся норы.

— Совершенно невероятная история! Откуда эта штука?! — слышались удивленные возгласы.

— Это модель подземно-движущейся машины товарища Крымова, — проговорил Батя.

Все столпились вокруг появившегося из-под земли механизма.

— И я ничего не знал об этом! — произнес директор, отведя Батю в сторону. — Почему ты мне не сказал?

— Константин Григорьевич! Дорогой! — ответил Батя, положив руку на плечо своего друга. — Да разве при спешной и ответственной работе над скоростным буром можно было отвлекать тебя на такую мелочь, как постройка игрушечной модели! Ведь еще неизвестно было, что из этого выйдет. А Крымова следовало поддержать. Кроме того, если ребята изъявили желание заняться этой машиной в неурочное время, так почему же не разрешить им этого? А вдруг что-либо выйдет! И вышло… Правильно я поступил?

— Да разве я сомневаюсь в том? Конечно, правильно! А я ведь действительно не смог бы уделить этому делу внимания! И потом еще увлекся бы… — говорил Гремякин, крепко сжимая руку Бати. — Ну пойдем, посмотрим как следует…

Глаза директора загорелись. Он подошел к механизму и опустился перед ним на колени.

— Уррра-аааа! — послышались из-за забора крики мальчиков. Это юные строители модели выражали свой восторг по поводу удачно окончившегося испытания.

— Откуда они ее запустили? Где строители этой машины? — раздались голоса присутствующих, понявших из объяснения Бати, в чем дело. — Значит, она у них управлялась по проводам… Точно прицелились! Молодцы!

— Это замечательно, — послышался восторженный голос инженера Цесарского.

К машине протиснулся Петр Антонович. Он спокойно и внимательно стал наблюдать за работой механизма.

— Все правильно… Резцы с отрицательным углом атаки… Молодцы! удовлетворенно сказал Трубнин. — Откуда ее запустили? — обратился он к Бате.

— Из-за холма, лежащего недалеко отсюда… — ответил тот. — Она прошла под землей и вышла здесь.

Председатель комиссии приблизился к Бате.

— Спасибо, что показали модель, — сказал он. — Я нисколько не сомневаюсь, что подобным машинам предстоит огромное будущее.

— Ну, товарищи! — воскликнул директор. — Теперь мы построим такую машину для геологической разведки, что только держись! Ай молодцы! А где же Крымов?

— Крымова! — закричала Семенова. — Автора и строителей машины сюда!

— Автора! Строителей! — раздались голоса.

Но Крымова не оказалось. Он ушел, чтобы поделиться радостью удачного опыта со своими друзьями, из которых большинство не имело пропуска на испытательную площадку. На месте был только Катушкин.

— Разве это не романтика? Разве это, товарищи, не поэзия! — начал конструктор взволнованным голосом. — Высокое романтическое горение призвало нас к постройке этой модели! — он выбросил руку по направлению подземного механизма. Но, уловив не слишком одобрительный взгляд стоявшей рядом Семеновой, Катушкин осекся.

Между тем с шахтным буром происходило что-то неладное. Все тоньше и тоньше становилась струя породы, сыпавшаяся из горловины транспортера. Машина начала гудеть, словно ей было тяжело и она устала от работы. Никто не заметил, как из круга вышел инженер Трубнин, подошел к распределительному пульту и стал у штурвала.

Все жиже и жиже струйка земли.

Наконец на это обратил внимание директор. Он и Батя торопливо направились к шахтному буру. За ними последовали остальные.

— Петр Антонович, плохо работает транспортер! Вы видите?

— Да, вижу… — тихо произнес инженер и нажал на рычаг.

Немедленно прекратился шум. Машина остановилась. Вокруг воцарилась тишина. Только высоко в небе продолжали громко щебетать полевые птицы…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Крымов лег на диван и предался размышлениям.

Успешный опыт с маленькой моделью открывал широкую дорогу к осуществлению большой, настоящей машины, «подземной лодки», бороздящей глубины земли. Теперь ничто не остановит и ничто не изменит хода событий.

Олег Николаевич уже представлял себя сидящим за штурвалом большой «подземной лодки». На телевизионном экране звукового локатора проходит сказочная картина подземного мира. «Кстати, о локаторе… — подумал Крымов. — Что-то задерживает окончание работы над ним в лаборатории Цесарского. Нельзя же отправляться путешествовать под землю, не имея в машине радиолокатора! Надо поинтересоваться, как идут дела у Модеста Никандровича…»

В это время раздался осторожный стук в дверь. Олег Николаевич вскочил и направился к двери. На пороге показалась Зоя Владимировна.

— Простите меня за поздний визит, — начала она. — Мне нужно поговорить с вами по одному важному делу…

Усаживая свою гостью в кресло, Крымов заметил, что Семенова чем-то взволнована.

— Прежде всего… я хочу вас поздравить, — Зоя Владимировна протянула инженеру руку. — Я радовалась и гордилась вами и людьми, которые помогли осуществить вашу идею.

— Людьми, которые потратили столько сил, чтобы помочь осуществлению проекта, действительно можно гордиться. Что же касается меня, то, по-видимому, еще рано, — отозвался Крымов.

— Но вот о чем я пришла вас просить… — продолжала Семенова.

— Постараюсь исполнить вашу просьбу.

— Помните наш разговор в парке перед самым вашим выступлением в клубе?..

Семенова сделала паузу и сказала, глядя прямо в лицо своему собеседнику:

— В настоящий момент Петру Антоновичу Трубнину очень тяжело… Он не слишком общительный человек, потому ему тяжело вдвойне… Испытание шахтного бура пришлось прекратить, вы знаете. Возможно, что это мелкая неисправность, которая завтра утром будет устранена, а может быть, это дефект всей конструкции, требующий коренной переделки. И представьте себе человека, замкнутого от природы, у которого мало друзей… Он сейчас сидит дома один, переживая свою неудачу. От решения комиссии зависит его престиж, его имя безупречного и опытного специалиста.

— Что же мне нужно сделать? — растерянно проговорил Крымов, начинающий догадываться, к чему клонится разговор.

— Навестить его…

— Но будет ли он рад меня видеть? Вы говорили с ним об этом?

— Нет, не говорила. Но я твердо уверена, что вам нужно пойти к нему… Именно вам. И знаете почему?

Крымов медлил с ответом.

— Неудача Трубнина совпала с удачным испытанием вашей модели, — пояснила Семенова. — Вы должны навестить его, показав этим, что ни в малейшей мере не потеряли веры в него. Понимаете?

Олег Николаевич поднялся со своего места.

— Вы правы… — тихо сказал он. — Но захочет ли Петр Антонович видеть меня в настоящее время?

— Думаю, да. Он ведь очень уважает вас.

— Меня?

— Да, вас.

Крымов с удивлением посмотрел на Семенову. Он вспомнил, как встретил его Трубнин, как холодно всегда разговаривал с ним. Правда, Петр Антонович был сух решительно со всеми.

— Он уважает вас за те качества, которые отсутствуют у него самого, — за романтическое отношение к техническому творчеству…

— Я схожу к нему. Вы считаете удобным зайти сейчас?

— Только сейчас… Я тоже к нему приду немного позже.

Семенова поднялась и, не прощаясь, направилась к выходу.

Странное чувство овладело Крымовым, когда затворилась дверь и он остался один. Олег Николаевич вспомнил, что, после того как закончилось испытание шахтного бура, он ни разу не подошел к Петру Антоновичу, не обмолвился с ним ни одним словом. Неожиданный успех заставил его забыть все на свете. «Как нехорошо…» — думал он, выходя на улицу.

На дворе его встретила теплая и ласковая южная ночь. Чуть заметный ветер, словно боясь нарушить торжественную тишину, осторожно шевелил листья деревьев. Низко над горизонтом, как будто приклеенный к бархатному небу, висел тонкий серп месяца.

Крымов медленно шел по аллее, направляясь к корпусу, в котором жил Трубнин. Под ногами тихо хрустел песок, разукрашенный сетчатым узором теней, бросаемых листьями. «Что я ему скажу? — мучительно думал он, все более замедляя шаг. — Пришел посочувствовать… Глупо. Надо будет поговорить о технических причинах неудачи. Кстати, что там могло произойти?..»

Крымов остановился. Некоторое время он стоял, словно прислушиваясь к слабому шелесту ветра, а затем решительно повернул в совершенно противоположную сторону. Вот калитка — выход из парка. Олег Николаевич огляделся. У самой ограды стоит трехэтажный дом. Дальше, за калиткой, открытое поле.

Совсем недалеко виднеется темный забор испытательной площадки. Крымов направился к нему быстрым шагом.

В проходной ему встретился Панферыч. Он внимательно проверил пропуск и пожал плечами, удивляясь столь позднему появлению инженера. По просьбе Крымова вахтер вручил ему аккумуляторный электрический фонарь.

Наконец Олег Николаевич внутри ограды. Бросая на землю причудливую длинную тень, стоит освещенная месяцем бурильная машина. Рядом с ней, напоминая издали египетскую пирамиду, расположилась высокая, конусообразная куча земли. Эту землю шахтный бур успел выбросить на поверхность до своей остановки.

Крымов подошел к широкому отверстию и направил в него яркий пучок электрического света.

Совершенно отвесная стена, казалось, исчезала в нескончаемой глубине. Свет пропадал в густом, непроницаемом мраке. Из шахты тянуло сыростью.

Инженер перевел луч фонаря на толстую стальную трубу, уходившую в землю посреди шахты. Рядом с ней в виде бесконечно длинной лестницы спускались вниз ковши экскаватора. Они были наполнены землей: остановившийся механизм еще не успел выбросить ее на поверхность.

Крымов толкнул ногой прямоугольную цепь экскаватора. Она качнулась, и вместе с ней загромыхали железные ковши с сырой землей.

— Выдержит… — пробормотал Крымов и принялся торопливо снимать пиджак.

Через минуту он осторожно спускался вниз, пользуясь ковшами, словно ступеньками. Делать это было очень трудно. Вся цепь глухо звенела, беспрерывно раскачиваясь, на голову сыпались комья земли. Свет электрического фонаря, привязанного к поясу, хорошо освещал лишь небольшой участок, а место, на которое приходилось ступать ногами, оставалось в тени. Крымов явственно слышал звук собственного дыхания, отраженный от стен и усиленный глубоким колодцем.

Длинным, бесконечно длинным кажется спуск. Крымов останавливается, чтобы передохнуть, и снова принимается работать. На голову продолжает сыпаться земля, слепя глаза, попадая за шиворот.

Но вот нога касается твердой опоры. Олег Николаевич направляет свет фонаря на сложное устройство, которым заканчивается экскаватор. Он внимательно разглядывает его со всех сторон. Одной рукой приходится держаться за стальную трубу, иначе можно сползти вниз по скользкой от влажной глины поверхности конуса.

Крымов не видит признаков неисправности. Так почему же экскаватор перестал подавать на поверхность разрыхленную породу? Земля, не попавшая в ковши, расположилась толстым слоем по окружности конуса у самой стены. Быть может, этот слой тормозил работу машины?

Мысль о причине неисправности бура, пришедшая в голову инженера, требовала осмотра его головки в том состоянии, в каком он был остановлен. Агрегат, извлеченный на поверхность, уже не мог бы подтвердить внезапно возникшее предположение.

Крымов наклоняется ниже. Он пытается переставить на другое место немного отекшую ногу. Но тут происходит то, чего он старался избежать всеми силами. Нога срывается. Толстая труба, за которую Крымов держался левой рукой, неожиданно ускользает. Он падает вниз. Правая нога остается зажатой между двумя металлическими деталями. Резкая боль в суставе заставляет Крымова громко вскрикнуть. Он пытается освободить ногу, проклиная себя за неосторожность.

Кабинет Трубнина был полон табачного дыма. Инженер беспрерывно курил, и большая пепельница, стоявшая на письменном столе, уже давно была до отказа набита окурками.

— Я удивляюсь, что его до сих пор нет, — сказала сидевшая в кресле Зоя Владимировна.

— Пожалуй, он не придет, — неуверенно ответил Петр Антонович.

— Придет. Он советовался со мной, удобно ли ему навестить вас.

— Чтобы выразить сожаление…

— Почему сожаление! Разве происшедшая неудача его не касается? Разве он не проектировал бур вместе с вами?

Трубнин сделал неопределенный жест.

— Теперь его не может интересовать поломка обычного шахтного бура, — начал он тихо. — Его мысли далеки и витают в облаках… Что ему экскаватор, рассчитанный и спроектированный известным путем. Он работал честно и усердно у меня в конструкторском бюро. Но я представляю, как ему это было тяжело, когда совсем рядом изготовлялась модель его машины!

— Петр Антонович!

— Да имею ли я право требовать от него внимания к моему «прозаическому» экскаватору! — продолжал Трубнин, закуривая новую папиросу. — Его удел изобретать новые механизмы, а мой — строить давно известные буровые машины…

— Я пойду, — проговорила Зоя Владимировна, поднимаясь. «Не пришел… — думала она, опускаясь по лестнице. — Неужели Трубнин прав?»

Глава вторая

Сегодня инженер Цесарский пришел домой значительно позже обычного.

Наспех поужинав, он сослался на срочное дело и немедленно заперся в своем рабочем кабинете.

В действительности никакого срочного дела у него не было. Он принялся ходить из угла в угол, мучительно размышляя. Его постоянно жизнерадостное лицо приняло грустное выражение.

Подойдя к окну, чтобы задернуть штору, Модест Никандрович на минуту остановился. С высоты четвертого этажа было видно поле, залитое лунным светом, и забор испытательной площадки, посреди которой чернел силуэт шахтного бура.

— Да, вот оно что… — промолвил инженер, отходя от окна.

События сегодняшнего дня взволновали Модеста Никандровича и в то же время навели на грустные размышления. Расхаживая по кабинету, он продолжал думать о неожиданном появлении из-под земли маленькой модели машины Крымова и о бурном восторге присутствовавших при этом людей.

Цесарский немного завидовал успеху, выпавшему сегодня на долю Крымова. Этот маленький, внешне очень симпатичный человек был самолюбив.

Одна за другой следуют неудачи при разработке подземного звуколокатора, которым он занимается уже два года. А тут, на глазах, такой успех молодого инженера.

Цесарский начинает вспоминать прошлое. Мысли его неизменно возвращаются к разработке дефектоскопа «ЦС-37» — прибора, принесшего ему славу крупнейшего специалиста. Модест Никандрович подходит к стене, на которой развешаны фотографии.

Фотографий много. Вот, например, на одной из них он вместе с министром на испытании аппарата «ЦС-37» в поле. Правда, фотограф уловил не совсем удачный момент. Министр на снимке смотрит куда-то в сторону, как бы не обращая внимания на рядом стоящего инженера.

На другом снимке Модест Никандрович видит себя в окружении ближайших помощников. Внизу четкая, выведенная каллиграфическим почерком надпись: «Модесту Никандровичу Цесарскому — на добрую память о славном дне окончания работы». Дальше следуют росписи.

Взгляд Цесарского останавливается на следующей фотографии. Вот он и довольно известный иностранный ученый, стоящие рядом.

Отчетливо проносятся в памяти все подробности посещения иностранным гостем Научно-исследовательского института. Вспоминается, как изысканно вежлив был с ним этот слащаво улыбающийся дряхлый старик.

Сколько лестных и, как казалось Модесту Никандровичу, удивительно остроумных комплиментов выслушал он в присутствии многочисленных сотрудников института.

Гость обворожил Модеста Никандровича.

— Вы необычайно талантливый инженер! О-о!.. Даже более чем талантливый, говорил старик. — Очень жаль, что я не могу расспросить вас обо всем. Я понимаю, что это может нарушить секрет вашей фирмы… Будем говорить о мелочах.

«Очень корректный и скромный…» — подумал тогда Цесарский. А жажда рассказать о достижениях, еще больше удивить заграничного гостя томила инженера, и он с трудом сдерживал это желание.

Модест Никандрович отходит от стены и снова начинает шагать по кабинету. «Что тормозит работу? — мучительно думает он. — Результаты, и неплохие, налицо. Лабораторная модель подземного звуколокатора уже работает. Она «просвечивает» землю на глубину до пяти метров. На маленьком флюоресцирующем экране телевизора уже можно видеть картину геологических наслоений. Еще немного усилий, и можно будет увеличить расстояние просвечивания до пятидесяти… до ста… до двухсот метров. Немного усилий… А может быть, их потребуется много? Может быть, ограничиться пока достигнутым и начать эксплуатацию аппаратуры, пригодной для просвечивания толщи земли на пять метров.

Ведь это так просто!.. Через месяц-два можно будет выпустить в какой-то мере нужный прибор. Да, но… — Модест Никандрович вдруг останавливается от неожиданно пришедшей ему мысли. — Тогда станут говорить: «Подумайте, Цесарский-то!.. Мы от него ждали, и вправе были ждать после такой замечательной конструкции, как — «ЦС-37», чего-нибудь необыкновенного! А он…» Нет! Надо добиться значительных результатов и создать прибор, который произведет буквально революцию в геолого-разведывательной технике.

Советская геолого-разведывательная техника должна получить и получит самый совершенный в мире прибор», — решает Модест Никандрович.

Он идет к письменному столу и усаживается в мягкое кожаное кресло.

Цесарский вспоминает, что вот уже прошло два месяца с тех пор, как им подано в отдел снабжения института требование выписать из-за границы специальный, недавно появившийся измерительный прибор. Этот прибор должен помочь довести работу над звуковым локатором до конца.

Когда в лаборатории впервые явилась необходимость в подобной измерительной аппаратуре, Модест Никандрович без особого труда произвел соответствующие расчеты и придумал схему такого прибора. По его указанию прибор построили в первом, черновом варианте, обычно называемом макетом. На основе опыта работы с макетом можно было, произведя небольшие изменения и доделки в конструкции, построить настоящий, вполне доброкачественный аппарат.

Сначала Модест Никандрович очень гордился придуманной им аппаратурой и даже поместил в научном журнале теоретическую статью. Но с течением времени увлекся другой работой, более важной, и оставил измерительный аппарат в виде лабораторного макета, несмотря на то, что старый и опытный конструктор Павел Павлович Чибисов неоднократно просил Цесарского разрешить ему самостоятельно довести разработку до конца.

— Нет, нет! — обычно отвечал Модест Никандрович. — Все равно это будет отвлекать мое внимание от основного дела. Вот немного разгружусь и займусь прибором сам…

Когда на страницах прейскуранта одной иностранной фирмы Цесарский увидел рекламу аппаратуры, предназначаемой для той же цели, он захотел узнать, как там решили эту техническую задачу.

В целях сравнения и сопоставления научно-исследовательские институты нередко приобретают заграничную аппаратуру. Поэтому в требовании Цесарского выписать из-за границы небольшой измерительный прибор никто не увидел ничего предосудительного. Заявку приняли, и инженеру обещали доставить необходимый прибор в самый кратчайший срок.

И вот теперь Модесту Никандровичу кажется, что работу тормозит именно отсутствие заказанного прибора и что пользоваться имеющимся лабораторным макетом не следует: он, по-видимому, менее точен, чем ожидаемая аппаратура.

«Это возмутительно… — думает Цесарский. — Два месяца прошло, а прибора все нет. Неужели я должен отвлекаться от непосредственной работы и заниматься доделкой своего измерительного прибора! Нет, сейчас это немыслимо…»

Модест Никандрович подходит к столу и замечает среди бумаг толстую бандероль. Он разрывает пакет и видит журнал, на обложке которого изображены геологические машины, раскрашенные во всевозможные цвета. Это заграничный ежемесячник, посвященный вопросам геолого-разведывательной техники.

Инженер лениво перелистывает плотные страницы, скрипящие между пальцами. И вдруг на лице его появляется нечто среднее между гримасой и улыбкой. «Ишь ты! С чего бы это? А вообще интересно… Интересно…» — беззвучно шепчут его губы.

Он распахивает окно и начинает ходить по комнате. Наконец неторопливо, нерешительным шагом направляется к дверям.

Через несколько минут Модест Никандрович уже шел по парковой аллее, прилегающей к дому. «Не слишком велика честь, но все же — еще одно признание…» — продолжал он шептать на ходу.

Луна, поднявшаяся высоко над горизонтом, заливала дремавший парк ярким серебристым светом.

— Зоя Владимировна! И вы тоже гуляете? Какая чудесная ночь! — радостно произнес Модест Никандрович, увидев идущую навстречу Семенову.

— Ночь действительно хороша, — ответила Зоя Владимировна, останавливаясь. — Я только что была у Трубнина… — добавила она, разглядывая Цесарского.

— Ну, как он? Наверное, тяжело переживает неудачу. Надо же, чтобы так получилось!.. А я ведь собирался к нему зайти! Как это вышло, что не зашел? забормотал Модест Никандрович, силясь вспомнить обстоятельства; помешавшие ему навестить своего коллегу. — Право, неудобно… очень неудобно…

— То, что вы его не навестили, это еще простительно, — задумчиво продолжала Семенова. — А вот некоторым товарищам должно быть стыдно…

Зоя Владимировна запнулась, словно раздумывая, следует ли ей говорить дальше.

— Кого вы имеете в виду? — участливо осведомился Модест Никандрович.

— Крымова…

— Вот как!.. Понятно, понятно. Кстати, сегодня я обнаружил очень смешную вещь. Представьте себе, прихожу домой и вижу на столе июльский номер иностранного журнала «Геологические машины». Просматриваю и, к удивлению, замечаю свою фамилию. Что за черт! Я ведь не писал! Буду я еще писать в журнал, который, как вам известно, в угоду различным иностранным фирмам только и делает, что перевирает научные и технические истины! Оказывается, перевели мою статью, опубликованную еще год назад в «Вестнике геолого-разведывательной техники». Перевели и даже не спросили разрешения! Почему бы это? Притом, обратите внимание, — поместили на самом видном месте!

— Ну и что же?.. — рассеянно спросила Зоя Владимировна.

— Да так, ничего особенного! Интересно все-таки, что считаются с научными работами советских ученых… Вот когда наш институт посетил известный иностранный ученый, — да вы, наверное, помните этот случай…

Модест Никандрович не договорил фразы. Послышались приглушенные голоса, шорох шагов, и вслед за этим из-за поворота появилось два человека. Сильно хромая на левую ногу и еле передвигаясь, шел Крымов. Его поддерживал вахтер Панферыч.

— Олег Николаевич! Что случилось? — заволновался Цесарский, бросаясь навстречу.

— Сущий пустяк… — с трудом преодолевая боль, ответил тот. — Просто нелепый случай.

Семенова с удивлением смотрела на приближавшихся.

— Что же все-таки произошло? — промолвила она, когда весь перепачканный в земле Крымов остановился рядом с ней.

— Провалился в какую-то яму… — глухо ответил Олег Николаевич, стараясь не глядеть в лицо Семеновой.

— Очень странно…

— А чего странного! — вмешался Панферыч. — Научный закон притяжения земли, только и всего. Ежели бы вы там были, и вы бы провалились…

— Вам больно? — спросила Зоя Владимировна, стараясь также поддержать Крымова.

— Немного, кажется, вывихнул ногу.

— Я не помню, чтобы тут поблизости были ямы, — задумчиво сказала Семенова.

— Какое это имеет значение, Зоя Владимировна! — заволновался Цесарский. Перед нами факт!

— Научный факт! — поправил его Панферыч и предложил трогаться дальше.

Глава третья

В течение дня Крымова успело навестить много друзей. Он лежал в постели с забинтованной ногой и почти не мог двигаться.

Приходившие выражали свое сочувствие и удивлялись нелепому случаю.

Действительно, было чему удивляться.

По рассказу Крымова выходило, что он вышел вечером в парк, споткнулся в темноте о какой-то предмет, затем провалился в яму, в результате чего и получил растяжение жил левой ноги. Панферыча, встретившего его после того, как ценой необычайных усилий ему удалось подняться на поверхность из шахты, Крымов попросил не говорить о посещении испытательной площадки.

Олег Николаевич считал, что рассказывать о том, что произошло в действительности, неудобно. Больше всего он боялся, что об этом узнает Трубнин. Каким глупым может показаться инженеру его поступок! Ведь если ему захотелось проверить свое предположение относительно неисправности экскаватора, нужно было дождаться утра, договориться с главным механиком института, который и организовал бы безопасный спуск при помощи лебедки.

У постели больного находился Костя Уточкин, принявший на себя после работы роль добровольной сиделки. По комнате бродила собака. Она часто подходила к своему хозяину и выжидающе смотрела ему в глаза, как бы спрашивая: «Чего мы тут сидим? Разве не лучше бегать по парку?»

Чтобы развлечь Олега Николаевича, Костя начал рассказывать эпизоды из своей фронтовой жизни. Однако они недолго оставались вдвоем. Навестить Крымова пришел инженер Трубнин.

— Как вы себя чувствуете? — начал он, садясь на стул.

— Ничего… Спасибо… — ответил тот, немного волнуясь.

— То, что произошло с вами, — случай далеко не единичный. Двенадцать лет назад один мой приятель споткнулся о корень растения, да так, что потом лежал восемь дней. Одну минуточку… Да, это действительно было двенадцать с лишним лет тому назад.

Крымов свободно вздохнул. «Не знает, обо что я споткнулся…» — подумал он.

— А как, Петр Антонович, дела с шахтным буром? Уже подняли буровую головку на поверхность? — спросил он, желая придать разговору другое направление.

Трубнин пожал плечами и ответил с видимой неохотой:

— Подняли. Пока причина неисправности экскаватора не обнаружена.

— Вы обратили внимание на червячное сцепление? Не могла ли туда попасть земля через отверстие для выхода грязевого раствора? — продолжал Крымов.

— Может быть, и так… Завтра утром головка будет разобрана, тогда узнаем. — Трубнин полез в карман и извлек оттуда логарифмическую линейку. — Возможно, получается заклинивание роликов в коробке сцепления. Надо проверить нагрузку, — задумчиво произнес он.

Вслед за этим Трубнин погрузился в вычисления.

— Петр Антонович! — обратился к нему Крымов, приподнимаясь в постели. — У меня к вам просьба…

— Слушаю вас.

— Не разбирайте головку бура, не проверив следующего…

Крымов стал объяснять, в чем должна заключаться проверка.

— Да почему вы так считаете? Какие у вас к этому существуют основания!? удивился Трубнин. — Можно подумать, что вы изучили положение головки непосредственно под землей. Нет, ваши соображения кажутся мне мало убедительными… Завтра разберем головку, и тогда все сразу станет ясным.

— Ну, тогда не разбирайте без меня, — попросил Крымов. — Предполагаю, что завтра мне станет лучше и я приду на площадку.

Петр Антонович недоуменно посмотрел на говорившего. Его настойчивость была не понятна.

— Нет, — твердо ответил он. — Этого сделать нельзя. Врач приказал вам лежать пять дней, и извольте выполнять его предписание точно.

Пожелав больному скорого выздоровления, Петр Антонович ушел.

— Ну и ну… — протянул Костя, после того как за Трубниным закрылась дверь. — Я думаю, что и во сне он видит вычислительную линейку. Сухой человек… И все же он лучше, чем мой начальник Цесарский…

— Это почему же? — удивился Крымов, у которого с именем Цесарского были связаны хорошие и теплые воспоминания.

Костя пододвинулся поближе к больному и принялся было рассказывать о своем начальнике, как раздался стук в дверь и в комнате появился сам Цесарский.

Он направился к Крымову, широко расставив руки, словно собирался заключить его в объятия.

— Как это ужасно! Как это нелепо! — восклицал он на ходу. — Надо же, чтобы это случилось именно сейчас! Что говорит врач?

— Приказал лежать пять дней.

— Ну вот, видите, как нехорошо, — продолжал Модест Никандрович, суетливо усаживаясь в кресло. — Мне от души вас жаль. Кстати… Я ведь пришел вас поздравить! Угадайте-ка, с чем!

— Не берусь…

— Я только что слышал разговор… Уже подготовлен приказ! — проговорил он, понизив голос. — Организуется новое конструкторское бюро — бюро по конструированию геолого-разведывательных подземно-движущихся машин… Бюро, которое станет заниматься разработкой вашей идеи! И вы будете начальником этого бюро…

Крымов надеялся, что в институте ему предоставят возможность работать над своей машиной, но для него большой неожиданностью было сообщение о том, что для этой цели организуется целый отдел. Ему, молодому инженеру, оказывалось высокое доверие.

Вот почему добродушно улыбающийся Модест Никандрович, сообщивший это радостное известие, показался Олегу Николаевичу необыкновенно милым и близким.

— Этого не может быть… — стараясь скрыть волнение, наконец произнес он.

— Нет, это так! Я рад за вас и верю, что настоящая большая машина будет построена быстро и станет замечательным орудием геологической разведки! И знаете что? — Модест Никандрович снова понизил голос, словно собирался сообщить какую-то тайну. — Я пришел к заключению, что после сооружения кашей машины скоростной шахтный бур потеряет свою ценность.

— Я вас не совсем понимаю…

— Что ж тут непонятного? Разве не ясно для всех, что ваша подземно-движущаяся машина значительно снизит роль шахтного бура! Разве это неверно? Ваша машина сможет проделывать широкое отверстие в земле под любым углом. Так кому же, спрашивается, будет нужен шахтный бур? Конечно, жаль Трубнина, — продолжал Цесарский со вздохом, — он очень много работал над ним… Ну, да это ничего. Дело прежде всего.

— Я не согласен с вами.

— Теперь между вами и Трубниным возникнет соперничество, — продолжал Цесарский, не обратив внимания на замечание Крымова.

— Почему соперничество? — удивленно сказал Олег Николаевич.

Его покоробило от того, что он услышал. Ему показалось, что перед ним сидит не Модест Никандрович, доброжелательно настроенный ко всем человек, а кто-то другой.

Однако Цесарский, быстро спохватившись, заговорил проникновенным голосом:

— Трубнин хотя и сухой, но удивительно милый человек. Его надо знать по-настоящему, чтобы оценить как следует…

— Модест Никандрович, как у вас дела с подземным звуколокатором? проговорил Крымов, стараясь таким образом переменить тему.

— Понимаю, понимаю! — встрепенулся Цесарский. — Теперь, можно сказать, звуколокатор интересует вас уже непосредственно. Вам придется его устанавливать в своей подземной лодке. Так, так…

— Ну, до этого еще далеко. Меня просто интересует ваша работа.

— Пока ничем не могу вас порадовать… — вздохнул Цесарский. — Вот Косте хорошо известно, какие трудности приходится преодолевать. Меня бесит страшная неповоротливость нашего материально-хозяйственного отдела. До сих пор не могут получить из-за границы прибора для измерения напряженности поля ультразвуковых волн. Два месяца тому назад заказал! Это просто возмутительно!

— Модест Никандрович! Ведь подобный прибор, построенный по вашим чертежам, работал неплохо. Он, конечно, еще не закончен, ему не придан производственный вид, но сделать это можно было бы поручить Павлу Павловичу или кому-нибудь другому, — вмешался в разговор Уточкин.

— Вы вечно шутите, Костя! — ответил Цесарский улыбаясь.

— Подземная звуколокация такая замечательная вещь… — задумчиво промолвил Крымов. — Нужно, чтобы она вошла в жизнь как можно скорее. За чем все-таки остановка, Модест Никандрович? Неужели только за каким-то заграничным измерительным прибором?

Цесарский выпрямился, лицо его приняло серьезное выражение, он заговорил немного торжественно.

— Я не выпущу из стен лаборатории своего прибора до тех пор, пока не буду уверен в том, что он совершенен. У меня имеется имя… имя строителя прибора «ЦС-37». Я заработал его упорным трудом и не хочу терять.

— Неужели кто-либо может отнять у вас прежние заслуги? — удивился Крымов.

— Э-э-э!.. Уверяю вас, отношение к человеку может измениться, если он выпустит в свет вместо хорошего прибора какую-нибудь дрянь. И прежняя слава забудется! Признанный специалист может тысячу лет ничего не делать, и все-таки он будет признанным. Но стоит ему только сделать неудовлетворительный прибор или даже прибор среднего качества, все прежнее забудется, судить о нем будут по последнему его творению. Разве это не верно?

— Вы что-то не то говорите! — возразил Крымов. — По-вашему, выходит, что лучше ничего не делать и не идти на технический риск, так как в случае неудачи можно потерять прежнюю славу.

— Нет, нет! — заволновался Цесарский. — Вы не совсем правильно меня поняли… Конечно, работать нужно, но делать это следует так, чтобы новая работа получилась лучше старой. Разве в этом есть что-либо плохое? Кстати… небрежно добавил он, разворачивая номер заграничного журнала. — Посмотрите перевод моей статьи об измерителе напряженности поля ультразвуковых волн… Перепечатали то, что было опубликовано мною еще в прошлом году в нашем журнале.

— Насколько я понимаю, речь идет о приборе, которого вам сейчас не хватает для успешной работы над подземным радиолокатором? — спросил Крымов, разглядывая чертежи.

— Совершенно верно. Такой прибор я построил… Он работал, но, как я уже говорил вам, совершенно неудовлетворительно! Он где-то валяется у нас в лаборатории. И зачем они перепечатали мою статью, не приложу ума… Ведь за границей уже выпущен подобный прибор. По-видимому, он работает по другому принципу! Помните, Костя, я показывал вам рекламное сообщение? Вы еще ходили в отдел снабжения с моим поручением насчет выписки этого прибора. И вот до сих пор его нет!..

— Модест Никандрович! А почему вы не довели разработку своего прибора до конца?

— Да знаете, прибор-то, в сущности, мелочь! Больших проблем он не решает.

— Но за границей, как видите, с этим не посчитались и прибор, подобный вашему, сделали! Теперь вы выписываете его из-за границы. Немного странно…

Крымов не мог заметить, как по лицу Цесарского, плохо освещенному настольной лампой, пробежала легкая дрожь.

— Что?.. — прошептал он.

— Ну, вы сами подумайте, — продолжал Крымов. — Работа еще не закончена, а вы торопитесь с ее публикацией. Для чего это? Мне кажется, время, потраченное на статью, лучше было бы употребить на доработку прибора…

Цесарский поднялся с кресла.

— Я, пожалуй, пойду… — тихо сказал он. — Вы, Олег Николаевич, нездоровы, и вам нельзя волноваться. А мы тут начинаем спорить… Это нехорошо. Уверяю, я нисколько на вас не обиделся! И не думайте об этом! Лежите, отдыхайте, поправляйтесь как можно скорее, а позже мы, если только у вас появится желание, вернемся к этому разговору… Так я пойду. Всего наилучшего!

— До свиданья, Модест Никандрович. Не сердитесь на меня… — проговорил Крымов, закрывая глаза.

Цесарский осторожно, почти на цыпочках, вышел из комнаты.

— Обиделся… — прошептал Крымов.

— Ну и пусть себе! — ответил Костя.

— Нет, Костя, так рассуждать нельзя, — продолжал Крымов, приподнявшись на подушке. — Обидеть и рассердить человека проще всего. А вот доказать ему, что он не прав, что ошибается, — это дело более сложное. Я ведь не собираюсь его защищать.

— Не надо, Олег Николаевич, думать о нем. Вам действительно вредно волноваться… — забеспокоился Уточкин.

— Нет, Костя… Тут не волноваться нельзя. Цесарский глубоко ошибается.

Крымов в изнеможении опустил голову на подушку. Его лицо горело: видимо, поднялась температура.

В дверь постучали.

На пороге появились Батя и Ермолов.

— Эге-ге! — воскликнул Батя, приближаясь к постели больного. — А говорили — пустяк… На человеке лица нет!

Крымов открыл глаза.

— Лежите, лежите… — забеспокоился Батя. — Мы на одну минутку… Хотели порадовать вас новостью, да, видно, придется отложить… Давно был врач? обретался он к Косте.

— Часа три назад.

— Ко мне приходил Цесарский… — заговорил Крымов. — Помочь бы ему надо, Иван Михайлович! Не ладится у него с работой… и вообще заблудился он как-то…

— Знаю, знаю… Все знаю! Конечно, поможем. Он что — жаловался?

— Да нет… Не особенно.

— Все беспокоится, что до сих пор нет прибора, который он выписал, вставил Костя.

— Так вы лежите, Олег Николаевич, и ни о чем не думайте. Выздоравливайте, набирайтесь сил… — проговорил Батя. — А вас, товарищ Уточкин, прошу ко мне зайти завтра. Посоветуемся, как лучше помочь Цесарскому…

— И комсомольцев из лаборатории надо будет пригласить, — добавил Ермолов.

— Пригласим… Все сделаем что нужно.

Глава четвертая

— Странные бывают люди, — искоса посмотрев на внука, сказал Панферыч.

— А что такое, дедушка? — спросил тот, собираясь ложиться спать.

— Да вот иду я, а навстречу инженер Трубнин. «Здравствуй, Панферыч, говорит. — Как случилось, что Крымов чуть было ногу не сломал? Где это могло произойти?» Ну, а как я ему объясню, если это дело секретное!

— Да что ты, дедушка!

— Вот тебе и «что ты»… — недовольно забурчал Панферыч. — Идем дальше. Парк, говорю, у нас замечательный. Всякий раз с приходом весны дорожки песком посыпаются, подстригаются деревья на центральных аллеях. Случай с товарищем Крымовым из ряда вон выходящий. А вообще по парку можно ходить даже в самых глухих местах без опаски и спокойно наслаждаться природой. «А ты любишь природу?» — спрашивает он меня. «Известное дело, — отвечаю. — Сердце радуется, когда видишь, как все кругом живет и развивается!» — «А песни любишь?» — «Тоже люблю. Как же жить без песен? На большие дела готов человек, ежели у него песня в душе звенит…»

Петька, успевший улечься в постель, с удивлением смотрел на деда, у которого молодым и озорным огоньком блестели глаза.

— Вот товарищ Крымов очень любит песню!.. Он так и заявил на ответственном заседании в клубе: «Нужно, — говорит, — ученому и инженеру относиться к своей работе, как к песне». И на благородные поступки он способен.

— Я хорошо знаю Крымова, — важно сказал Петька. — Над моделью подземной машины вместе работали. О каком поступке ты говоришь?

— Знаешь, знаешь! — неожиданно рассердился Панферыч. — Больно много ты знаешь… Сказано тебе — дело секретное, значит не расспрашивай!

Цесарский возвратился домой в скверном настроении.

— Что же это? Какое он имеет право читать мне нравоучения? — бормотал инженер, запирая на ключ дверь своего кабинета.

Модесту Никандровичу казалось, что за всю жизнь, во всяком случае с того момента, как он получил известность выдающегося инженера-конструктора, никто не говорил ему в глаза так дерзко.

Цесарский начинает быстро ходить по комнате, заложив руки назад. «Едва вылупился из яйца, а уже презрительно и высокомерно критикует работу других, — думает инженер. — Воображаю, как он относится в душе к Трубнину! Хитрит, определенно хитрит… И я за него ратовал на этом дурацком «вечере поэзии», прославлял его, относился к нему хорошо, а он…»

Успокоился Модест Никандрович, лишь когда вспомнил, что у Крымова высокая температура, а в этом случае люди бывают раздражительны и часто не отдают себе отчета в том, что говорят.

Внезапно раздался дребезжащий телефонный звонок. Цесарский быстро подошел к письменному столу и взял трубку.

— Я слушаю. Добрый вечер! Что вы говорите! Неужели детали готовы? Это замечательно! Да, да… Испытание завтра? Нет, это ни к чему. Не стоит… Почему не стоит? Надо посмотреть, подумать. Я сам лично все должен проверить. Очень возможно, Павел Павлович, часть деталей придется видоизменить. А о выходе в поле в ближайшее время не может быть и речи. Прошлое испытание прошло неудачно — довольно! Испытания отменяются, и больше никаких разговоров быть не может… Директору я позвоню сам… Всего доброго!

Модест Никандрович положил трубку в развилку телефонного аппарата и подошел к окну. «Хорошо, что я отменил завтрашнее испытание. Погода, кажется, меняется, и завтра пойдет проливной дождь. Находиться в поле будет не особенно приятно».

Цесарский смотрит на озаренную лунным светом испытательную площадку. Вдалеке, у самого горизонта, виднеются темные тучи. Изредка вспыхивают красноватые зарницы молний.

Но что это? Модест Никандрович внимательно всматривается. На испытательной площадке происходит совершенно непонятное: маленькая человеческая фигурка отделяется от машины, стоящей посреди поля. Все движения человека говорят, что ему трудно идти. Он хромает. Кто же это такой?

— Ничего не понимаю, — бормочет Модест Никандрович. — Это не может быть. Это невероятно…

Больных часто мучают кошмары. Иногда человек видит во сне длинную нить, с монотонным жужжанием тянущуюся мимо в неведомую, бесконечную даль. Вы пытаетесь протянуть руку, чтобы оборвать нить и прекратить таким образом томительное однообразное жужжание, но нет сил. Вы не можете встать, шелохнуться, тронуться с места, а нить гудит, гудит без конца…

Крымову чудилась лента. Она также бесконечно тянулась мимо него, также гудела. Она уходила в глубокую яму. Гудение напоминало отдаленный гул трактора. Но нет, это не трактор — это скоростной шахтный бур. А лента — это цепь экскаватора… И странное дело! Цепь опускается вниз, вместо того чтобы подниматься наверх! И потом… почему в ковше не земля, а крохотные белые предметы удлиненной формы? «Логарифмические линейки…» — проносится в сознании Крымова. Ну да! А вот раздается голос инженера Трубнина: «Рассчитаем… рассчитаем… рассчитаем». «Нельзя надеяться только на расчет», — силится сказать Крымов, но не может. А голос продолжает гудеть: «Рассчитаем… рассчитаем… рассчитаем…» — «Нельзя надеяться только на расчет!» — вскрикивает Крымов и просыпается.

Он проводит ладонью по лицу, обильно покрытому потом. Затем снова погружается в сон. И опять ему снится та же лента, уходящая в землю. Только теперь совершенно отчетливо, кроме монотонного жужжания, слышится бульканье воды. «Это вода проникает через осевые втулки… — возникает в сознании больного мысль. — Надо проверить немедленно… иначе завтра механизм разберут, и ничего нельзя будет увидеть». Крымов опять проснулся. «Что надо проверить немедленно? — уже наяву думает он, силясь приподняться. — Ах, да… коробку скоростей».

Странное иногда происходит с человеком, когда у него высокая температура. Чаще всего мысли путаются и все представляется в неверном свете. Бывает наоборот: четко и необычайно остро работает мозг, вспоминаются давно забытые вещи, вспоминаются с мельчайшими подробностями. Мысль, родившаяся у Крымова только что в бреду, оказалась реальной и ощутимой.

Он осторожно опускает больную ногу с постели. Руки дрожат, зубы выбивают мелкую дробь, ноет нога. Но Крымов не замечает ничего. Он становится на пол и делает несколько неуверенных шагов по направлению к платяному шкафу. Он решил немедленно идти на испытательную площадку, чтобы проверить свое предположение. Рано утром рабочие приступят к разборке головки бура, и сделать этого уже будет нельзя.

Преодолевая боль, опираясь на палку, он отправился на площадку.

Больше всего Крымова тревожила мысль, не дежурит ли у входа Панферыч. Старик, знавший действительную причину болезни инженера, конечно, ни за что не допустит его снова к машине. Но опасения Олега Николаевича оказались напрасными. У входа стоял молодой парень. Инженер сделал над собой невероятное усилие, чтобы не казаться хромым, и с деланно беззаботным видом предъявил пропуск.

— Поздно что-то идете, товарищ инженер, — заметил вахтер.

— Это ничего, — ответил Крымов, стараясь улыбнуться. — Я забыл осмотреть, в каком состоянии находится одна деталь, а завтра уже будет поздно — машину разберут. Дайте-ка мне аккумуляторный фонарь.

Приблизившись к буровой машине, Крымов почувствовал себя окончательно плохо. Появилось головокружение и непреодолимая слабость в теле. Поставив на землю фонарь, инженер приступил к осмотру металлических деталей.

Работа подвигалась медленно. Приходилось переходить от одной детали к другой, наклоняться над ними, что было необычайно трудно. Наконец Крымов нашел то, что ему было нужно. Он засунул руку в широкое отверстие металлического корпуса и нащупал скользкую поверхность вала.

С этой минуты началось творческое решение сложной технической задачи: построение цепи умозаключений, основанных на наблюдениях и фактах. Крымов убедился, что вал достаточно легко движется вдоль своей оси. Следовательно, защитные фланцы подшипников не могут плотно прилегать к корпусу. Теперь надо посмотреть, в каком положении остановилась шестеренка главного ведущего вала, приводящего в движение ковши. Направив узкий пучок света в расщелину между корпусом и предохранительным щитом, Крымов исследовал массивную шестерню, шероховатую от прилипших комьев земли.

Он работал с увлечением, забыв о больной ноге. Только изредка при неосторожном движении резкая, мучительная боль давала о себе знать. Тогда Олег Николаевич прекращал свою работу, глубоко переводил дыхание и, собравшись с силами, сосредоточив всю свою волю, снова приступал к дальнейшим исследованиям.

Подметив и сравнив целый ряд мелочей, Крымов понял причину технического недочета, мешавшего машине нормально работать.

Больше нет никаких сомнений, все стало ясным. Теперь можно смело утверждать, чего именно недостает механизму, чтобы он работал бесперебойно и слаженно.

Почувствовав боль в ноге, Крымов осторожно присел на чугунную бабку, стоявшую рядом.

— Олег Николаевич! Что это значит? Я стою около вас уже пять минут и никак не могу понять… — послышался удивленный голос.

Крымов повернул голову и увидел инженера Цесарского.

— Тут мне нужно было проверить… — ответил он, растерянно смотря на Модеста Никандровича.

— То есть, позвольте… Вы же больны!

— Это пустяк…

— Ничего не понимаю, — продолжал Цесарский. — Что вас здесь может интересовать?

— Причина неисправности, конечно, — отозвался Крымов, силясь приподняться с земли.

Цесарский, спохватившись, бросился к больному, чтобы помочь ему встать.

— Зачем вы поднялись с постели? — сердито говорил он. — Разве завтра без вас не обнаружили бы эту неисправность?

— К сожалению, после разборки машины не обнаружили бы.

— Не понимаю…

— Разобрав машину, Трубнин сразу бы нарушил соединение фланца с корпусом, и от его внимания ускользнула бы одна мелочь. Я говорил об этом Петру Антоновичу, но он принялся спорить со мной и никак не хотел согласиться.

Цесарский взял под руку больного инженера и осторожно повел его к выходу.

— Поразительно, просто поразительно… — бормотал он на ходу. Представляю, как завтра все будут удивлены, узнав об этой истории…

— Никто не должен узнать о ней, — проговорил Крымов, остановившись. Слышите, Модест Никандрович? — никто…

— Ну, хорошо, хорошо… Обещаю, — смущенно ответил Цесарский. — Идемте, я уложу вас в постель. Вам не следует волноваться, Олег Николаевич. Только разрешите задать вам один вопрос: каким образом узнает о ваших наблюдениях инженер Трубнин, если вы не собираетесь ему рассказывать о своем посещении площадки…

— Очень просто. — Крымов тяжело перевел дыхание. — Завтра утром, как можно раньше, пока рабочие еще не успели приступить к разборке машины, вы, Модест Никандрович, явитесь к Трубнину и потребуете, чтобы он немедленно последовал за вами на испытательную площадку. Разговаривайте с ним так, будто предложение исходит от вас. Покажите ему люфт вала, в каком положении остановилась новая шестерня. Подробности я объясню вам по пути…

Они прошли мимо удивленного вахтера и медленно побрели через парк, уже посеревший от приближающегося рассвета.

Глава пятая

Организации нового конструкторского бюро дирекция института уделила большое внимание. Недавно выстроенный корпус был целиком предоставлен в распоряжение этого отдела.

Крымову после коротких, но горячих споров с директором удалось перевести на работу в свое бюро почти всех строителей маленькой модели. Может быть, именно поэтому значительную часть его сотрудников составляла молодежь.

Скоростной бур инженера Трубнина после небольших переделок блестяще выдержал все испытания и был отправлен на специальный завод для серийного производства. Однако конструкторская работа на этом не прекратилась, так как появились новые требования — увеличить скорость бурения.

При обсуждении этого вопроса нашлись люди, которые стали возражать против усовершенствования шахтного бура. Они обосновывали свои возражения тем, что подземно-движущаяся машина с успехом может заменить шахтный бур. Ведь подземная лодка — механизм, свободно передвигающийся и толще земли и оставляющий за собой туннель в земле, — может быть использована и как бур. Шахтный бур делает в земле лишь вертикальное отверстие, тогда как подземная лодка сможет делать не только вертикальное, но и наклонное и даже горизонтальное. Так зачем же возиться с шахтным буром? — говорили эти люди.

Их старались убедить, что подземная лодка предназначается в основном для «путешествий» под землей с целью геологической разведки. Полностью заменить шахтный бур она не сможет.

Работу над усовершенствованием шахтного бура не прекратили, но всем стало ясно, что между буром и лодкой поневоле возникает соревнование и, как некоторые выражались, «соперничество».

Условия этого соревнования были неравные.

Разработка сверхскоростного шахтного бура могла протекать плавно, без неожиданностей. При его изготовлении помогала многолетняя практика конструирования бурового инструмента. Подземную же лодку строили впервые в мире.

Для начала Олег Николаевич решил осуществить нечто среднее между маленькой, уже существующей моделью и большой лодкой — венцом его мечтаний. Поэтому конструкторское бюро Крымова занималось теперь проектированием и строительством подземной лодки, в которой мог поместиться всего один человек.

Машину небольшого размера в случае каких-либо неудач легче переделывать и видоизменять. Маленькую машину можно изготовить скорее, с меньшей затратой средств. Убедившись же окончательно, что механизм действует хорошо, приступить к постройке целого подземного корабля.

Уже с самого начала существования конструкторского бюро по строительству подземной лодки Крымова стал беспокоить слишком задорный дух «соперничества», возникший между некоторыми его сотрудниками и работниками бюро инженера Трубнина. Каждый был увлечен своим делом и считал его самым важным — в этом не было ничего плохого. Однако временами до Олега Николаевича доходили слухи о том, что некоторые сотрудники во время принципиальных споров чрезмерно горячатся, чуть ли не ссорятся.

Беспокоился Крымов еще и о другом. Дело в том, что окончание разработки подземного радиолокатора сильно затягивалось. Как же можно было путешествовать под землей, ничего не видя перед собой! Ведь если подземно-движущаяся машина, предназначенная в основном для разведки подземных недр, не будет снабжена прибором, позволяющим видеть «сквозь землю», то потеряется почти весь смысл ее существования.

— Мы поссорились окончательно… С Наташей поссорились… — пробормотал Костя Уточкин.

— Как же это вышло? — спросил Крымов.

Они шли через парк. Костя провожал Олега Николаевича, торопившегося на заседание к директору.

— Да вот Наташа сказала, — продолжал Костя, — что люди, путешествующие в подземной лодке, будут подвергаться опасности, в то время как людям, работающим со скоростным шахтным буром, ничего не грозит. Я возразил, Наташа свое. Вот с этого и началось…

Крымов, от которого у Кости не было никаких тайн, хорошо знал, что его друг ухаживает за недавно приехавшей на практику студенткой Наташей, работающей в лаборатории Трубнина.

— Помиритесь! — весело протянул он, желая подбодрить своего друга. — Это не причина для ссоры.

— Как мне ей доказать, что путешествие в подземной лодке будет совершенно безопасным, — не унимался Костя.

— Скажи, что в первое самое опасное испытание поведешь лодку. Тогда в ее глазах ты сразу станешь героем, и вы помиритесь! — пошутил Олег Николаевич.

Эта идея, видно, понравилась Косте — он сразу заметно повеселел.

Уточкин собрался было и дальше вести разговор на эту тему, но, услышав отчаянный лай Джульбарса, покинул Крымова, чтобы узнать, в чем дело.

Вскоре он увидел, как Джульбарс, то прижимаясь к земле, то подпрыгивая, нападает на какого-то очень почтенного старика, отмахивающегося палкой.

Костя бросился на помощь.

— Что же это такое? — кричал старик. — Куда я попал? Тут институт или собачий двор, я вас спрашиваю?

— Вы, наверное, замахнулись палкой. Это единственное, чего не терпит моя собака… — оправдывался Костя.

— Да-с! Замахнулся, представьте себе… Или я не должен был защищаться? Так, по-вашему!

Костя с трудом успокоил старика и вызвался его провожать.

— Я гидролог и палеонтолог, — говорил по пути новый знакомый. — Занимаюсь изучением давно вымерших животных. Но, должен вам признаться, был бы очень рад, если бы все собаки и кошки оказались также вымершими. Не люблю…

Выяснилось, что палеонтолог разыскивает конструкторское бюро Крымова. Костя объяснил, что в настоящий момент Крымова на месте нет, но он скоро будет.

Через несколько минут Костя пригласил гостя зайти в кабинет Олега Николаевича.

— Может быть, я могу быть чем-нибудь полезен? — обратился к палеонтологу сидевший за письменным столом инженер Катушкин. — Разрешите познакомиться.

— Толмазов, Георгий Степанович, — ответил старик, протягивая руку. Гидролог и палеонтолог. К вам прибыл главным образом как палеонтолог.

— Очень приятно, очень приятно! — приветливо улыбнулся Катушкин.

— Вот у меня письмо, на котором имеется резолюция вашего директора, продолжал Толмазов, протягивая бумажку.

Катушкин погрузился в чтение, а гость принялся разглядывать маленький, но очень уютный кабинет.

— У вас, надеюсь, имеются чертежи? — спросил конструктор, отрываясь от бумаги.

— Вот тут небольшой карандашный эскиз. Вам, конечно, самим придется придумать конструкцию, — это лишь идея. Мне нужно изготовить небольшое приспособление, облегчающее очистку скелетов от приставшей земли. Вообще эта работа на первый взгляд кажется легкой, а на самом деле требует крайней осторожности!

— Понимаю, понимаю… Изготовление вашего приспособления, в сущности, работа пустяковая, но видите ли, в чем дело…

Катушкин остановился, словно соображая, как лучше выразить свою мысль.

— Немного непонятно, почему директор послал вас именно к нам. Ведь требуется изготовить такой пустяк, а мы тут, — я имею в виду, наше конструкторское бюро, — занимаемся делом, имеющим огромное государственное значение.

— То есть как пустяк! Для кого пустяк? — обиделся старик.

— Я понимаю, — продолжал Катушкин, — для вас приспособление — нужная вещь. А для нас, людей, решающих грандиозную, я бы сказал, мирового масштаба проблему геологической разведки, — это мелочь.

— И что же из этого следует?

— Вот я думаю… Почему директор послал ваз… именно к нам? Он, наверное, забыл, что у нас на носу испытания! Нам дорог каждый час! Ведь рядом существует конструкторское бюро инженера Трубнина.

— Хм, хм… — протянул профессор. — Что же это у вас за «грандиозная», «мировая» проблема решается?

— Да, да. Именно грандиозная и мировая, — с явной гордостью сказал Катушкин. — Представьте себе чудесный механизм: он проходит сквозь землю так же свободно, как нож сквозь масло! Перед вами открывается сказочная картина подземного мира… Вы путешествуете под землей…

— Не-ет, батенька, — задорно перебил ученый. — Шалите! Не буду я путешествовать в такой машине!

— Почему? — удивился Катушкин.

— Еще застрянешь в ней под землей! Не-ээээт…

Присутствующий при разговоре Костя тяжело вздохнул. Он вспомнил о ссоре с практиканткой Наташей.

— Позвольте, позвольте… — начал профессор. — Вы говорите — машина, путешествующая под землей… подземная лодка… Так, так… Да ведь это же крот! Ну да, крот! А вы знаете, как устроен скелет у крота или хотя бы зубы? Сколько чудесного и в то же время поучительного можно встретить в природе.

Катушкин нахмурился. Ему показалось недостойным сравнивать замечательную машину, результат творения человеческого ума, с каким-то кротом.

— Сделать ваше приспособление, мы сделаем, — медленно начал он. — Раз директор распорядился, мы не имеем права отказаться. Но может быть, вы попросите его направить вас в лабораторию инженера Трубнина? Вы же сами видите, от какого серьезного дела нас отвлекаете! Прошу вас немного посидеть и подождать начальника конструкторского бюро инженера Крымова.

Однако профессору показалось целесообразным использовать время ожидания на то, чтобы переговорить предварительно с инженером Трубниным, на которого ему указал Катушкин. Обещая вскоре вернуться, он вышел из кабинета.

— Я, кажется, того… перегнул, — забеспокоился конструктор, обращаясь к Косте.

— Несимпатичный он какой-то, — заметил тот. — Собак не любит.

— Ну, на самом деле! — заговорил Катушкин. — Мы решаем задачу огромного народнохозяйственного значения: делаем машину, которая будет помогать осуществлению пятилетнего плана! А ему динозавров и ихтиозавров нужно откапывать. Подождет со своими древними скелетами. Это не имеет никакого отношения к грандиозному строительству в нашей стране… Живет же человек мыслями о каких-то давно погибших животных!

Толмазов вышел из здания и остановился у дверей в нерешительности.

— Вы не скажете, где тут конструкторское бюро инженера Трубнина, обратился он к человеку, проходившему мимо.

— А почему бы мне не сказать, — строго ответил Горшков. — Идемте, провожу вас, я работаю там механиком.

— Очень буду вам благодарен…

— Наверное, вы из центра насчет ускорения работы над шахтным буром? У нас тут беспрерывно ездят…

— Нет, представьте себе, — ответил Толмазов. Он, как и всякий, впервые видящий Горшкова, был удивлен и озадачен его непомерной строгостью. — Мне нужно изготовить маленькое приспособление. Директор направил меня в конструкторское бюро инженера Крымова, а там безучастно отнеслись к моей просьбе. Вот я и хочу предварительно поговорить с инженером Трубниным, а уж потом идти к директору.

— Поговорить можно… Почему же не поговорить!

Трубнина на месте не оказалось. Толмазову пришлось разговаривать с второстепенными сотрудниками.

— Сделать-то сделаем, — заявил один из них, высокий, немного сутуловатый человек. — Но было бы лучше, если бы этим занялось конструкторское бюро Крымова. Чем они особенно заняты?

— Я был у них, — печально произнес палеонтолог.

Это сообщение подействовало на присутствующих, как электрический ток.

— Они, наверное, говорили, что очень заняты «необыкновенной» работой! воскликнул все тот же сотрудник.

— Да, да! Именно необыкновенной и срочной.

Лица окружавших Толмазова людей расплылись в улыбке.

— Мы не занимаемся необыкновенными вещами, а делаем простое и нужное дело: строим шахтный бур, работающий очень быстро, — продолжал высокий мужчина. — И именно благодаря тому, что проект нашей машины не фантастический проект, работа наша имеет большое государственное значение.

— И вы очень заняты, и приспособление мне сделать не сможете, — улыбаясь, сказал профессор.

Один из сотрудников молча развел руками, как бы говоря: «Что же делать, раз такое положение…»

— Вы мне нравитесь! Честное слово, нравитесь! — профессор рассмеялся. — И вы и люди, которые строят подземную машину. Какой задор! Нет, с вами, право, весело…

В это время мимо прошел Трубнин.

Толмазов простился с сотрудниками и направился вслед за инженером.

— Палеонтология — интереснейшая наука! — с увлечением говорил он, сидя в кабинете Трубнина.

— Я понимаю вас, — отвечал тот, то и дело поправляя свои роговые очки. Он куда-то торопился и хотел скорее кончить этот разговор.

— Разве вы не согласны со мной? — не унимался старик.

— Согласен. Но, видите ли, меня интересует техника, и только техника. К естественным наукам, признаюсь, у меня никогда не было пристрастия. Что касается вашей просьбы, то, к сожалению, ничем не могу помочь. В резолюции директора ясно сказано, что вам надлежит обратиться в конструкторское бюро Крымова, и я не могу нарушить распоряжения.

Палеонтолог простился и вышел из кабинета.

— Ну, как? — спросил его повстречавшийся в коридоре Горшков.

Толмазов отрицательно покачал головой.

— А вы с самим-то Крымовым разговаривали? Не разговаривали? Подождите одну минуточку.

Ученый остановился.

— Это непорядок, товарищ профессор, — сурово продолжал Горшков. — Ведь надо же знать Крымова! Он человек такой, что всем интересуется. Даже астрономией немножко… Он вам поможет. Директор знает, к кому вас надо направить! Или вы думаете, что он не соображает, что делает? Так, что ли? Непорядок, непорядок…

— Какая нелепость! — говорил Катушкин, возбужденно жестикулируя. — Он сравнил нашу машину — олицетворение смелого полета человеческой мысли — с каким-то жалким кротом! Начал рассказывать, как устроен его скелет и какие у него зубы…

Сидевший за письменным столом Крымов явно не разделял настроения Катушкина. Он молча наблюдал за говорившим.

— Ну, и что же было дальше?

— Ничего особенного! Я объяснил ему, что мы решаем грандиознейшую проблему, проблему, переворачивающую вверх дном всю геологическую разведку, и дал понять, в вежливой форме конечно, что заниматься пустяками нам некогда. Ну, в самом деле, почему директор адресовал его к нам? Почему не к Трубнину?

— Валентин Дмитриевич, подождите, — задумчиво проговорил Крымов. — Он рассказывал, как устроен скелет крота… и про зубы, говорите, упоминал?

— Вот именно!

— Так позвольте, разве это не должно нас интересовать?

— Я не понимаю вас.

— Очень жаль, что вы этого не понимаете. Инженеры тоже должны любить природу. Много полезного и поучительного могут почерпнуть они при внимательном изучении природы. Возьмите Ломоносова, ученого, естествоиспытателя и поэта…

В дверь постучали, и на пороге появился Толмазов.

Глава шестая

Поздно вечером в комнату, занимаемую партийной организацией института, быстро вошел директор.

— Не нравится мне эта история, — начал он сразу, обращаясь к Бате.

— Цесарский?

— Цесарский.

В комнате воцарилось молчание.

— Испытание снова откладывается, — продолжал Гремякин. — До каких же это пор? Ты обещал заняться Цесарским. Ты отговорил меня от крутых административных мер. Ты уверял, что Цесарский изменит методы своей работы. Теперь смотри, что получается… Монтаж подземной машины Крымова подходит к концу, а подземного радиолокатора нет! Так что же, машина под землю пойдет слепая, а?.. В том, что Цесарский замечательный специалист, я не сомневаюсь. Но что с ним происходит? Что происходит с человеком, безусловно умеющим работать? Ты разобрался, ты понимаешь что-нибудь?

— Понимаю, — ответил Батя.

— Что же мне с ним делать?

— Подожди еще несколько дней, осталось немного. Этим делом занимаюсь не я один, занимаются все коммунисты, даже беспартийные, которым тоже небезразлично, потерять ли такого специалиста, как Цесарский, или доказать ему, что он не прав, повлиять на него… Давай лучше поговорим о предстоящем испытании модели Крымова.

Директор глубоко вздохнул, как бы давая понять, что он согласен ждать.

Многие знали, что работа по изготовлению модели подземной машины находится под особым покровительством директора, окружена заботливым вниманием секретаря партийной организации и что, наконец, комсомольцы института помогают строительству, работая даже в неурочное время. И все же было поразительно, с какой скоростью удалось изготовить и собрать этот весьма сложный подземный агрегат.

Сегодня утром с помощью гусеничного трактора машина была доставлена на испытательную площадку.

Многие любовались необычайностью формы, приданной новой машине. Вспоминали первую, совсем маленькую модель, неожиданно появившуюся из-под земли при испытании шахтного бура. Сравнивали ее с новой.

Стальной веретенообразный предмет лежал на земле. Это был корпус «подземной лодки». Впереди в виде венца расположились резцы из крепчайшего сплава. Ими подземный аппарат должен разрыхлять породу, превращая ее в мелкий песок. Сзади корпуса лодки — плавники и хвост. Их назначение упираться в стенки образовавшегося прохода в земле и передвигать машину вперед.

Куда же, спрашивается, будет деваться земля, разрыхленная резцами лодки. Ведь она должна «расступиться», чтобы дать место двигающемуся подземному механизму! Или она выбрасывается наверх?

Нет. Земля не выбрасывается наверх, так как этот процесс связал бы и ограничил свободу движения лодки. При движении конического тела лодки разрыхленная порода распирается по сторонам. Она утрамбовывается в стенки прохода, образуемого механизмом, и эти стенки становятся прочными, неосыпающимися.

Но что же будет, если лодка попадет в каменный грунт? Ведь раздробленный резцами камень не сможет утрамбовываться в каменную породу. Для этой цели вдоль корпуса лодки предусмотрены специальные транспортеры. Они забирают распыленный камень и высыпают его сзади лодки.

Много волнений было по поводу прибытия в срок специального аккумулятора, очень маленького по размеру, но накапливающего в себе огромное количество электроэнергии, необходимое для приведения в действие мощных электромоторов лодки. Однако аккумуляторы прибыли в институт даже на день раньше, чем их ожидали.

Внутренность маленькой подземной лодки не отличалась особыми удобствами для человека, отправляющегося в ней путешествовать. После ее испытания должна была строиться настоящая, большая лодка, вмещающая нескольких человек и удобно оборудованная внутри. А первому подземному путешественнику предстояло лежать или сидеть в полусогнутом состоянии.

Но не это смущало Батю, стоявшего в глубоком раздумье перед машиной. Дело в том, что в кабине лодки отсутствовал подземный звуколокатор. Аппаратура, уже работающая в лаборатории Цесарского, безусловно была бы полезна для первой модели лодки, несмотря на то, что она просвечивала землю всего на пять метров, но прибор, в ожидании лучших результатов, все еще находился в форме лабораторного макета — устройства, совершенно непригодного для применения в лодке.

Правда, Крымов, собиравшийся совершить первое подземное путешествие, не придавал этому особого значения. Он считал, что проводить испытания, имея перед собой экран, позволяющий видеть впереди себя под землей, значительно удобнее, но если его нет, испытание можно провести и без него.

Однако этого мнения придерживался только один Крымов. Все остальные считали, что путешествовать под землей без звуколокатора очень опасно. Директор весьма неохотно дал согласие провести испытание, он долго отговаривал Крымова и советовал ему подождать.

В числе зрителей, собравшихся у подземной машины, находился и инженер Цесарский. Вместе с другими он внимательно осматривал машину.

Неожиданно до его слуха донесся следующий разговор:

— А может быть, трусите? — говорила маленького роста миловидная девушка, студентка, проходившая практику в лаборатории Трубнина.

— Как вам не стыдно так думать! Я же объясняю: Крымов отказал мне категорически!

Цесарский узнал голос Кости Уточкина.

— Но ведь вы сказали мне, что отправитесь в первое, самое опасное подземное путешествие и что об этом уже есть договоренность с Крымовым.

— Договоренность была, но сейчас он отказывается пустить меня под землю, смущенно продолжал Костя.

— Так ли это? Может быть, недостаточно настаивали?

— Пойду поговорю еще, — мрачно заявил Уточкин, отходя от студентки.

Цесарского почему-то заинтересовало, что Костя будет говорить Крымову, и он незаметно последовал за механиком.

Вокруг подземной машины, отчаянно жестикулируя, ходил Катушкин. Крымов, одетый в черный комбинезон, с пробковым шлемом на голове, как у танкистов, тоже волновался.

— Олег Николаевич! — обратился к нему Костя. — Я категорически настаиваю на выполнении вашего обещания…

— Отстань, Костя!

— Я не могу, Олег Николаевич! Почему рисковать должны именно вы? Я требую…

— Что?

— Олег Николаевич, выслушайте меня… Я требую не потому, что не хочу оказаться в глупом положении перед… Ну, вы знаете перед кем. Нет, у меня имеются другие соображения.

— Какие? Что ты от меня хочешь, Костя?

— Машина идет без звуколокатора, вслепую. Это значительно увеличивает опасность первого опыта.

— Ну?

— Давайте рассуждать так. Почему до сих пор нет подземного звуколокатора? Виновата лаборатория Цесарского. А я раньше был сотрудником его отдела, следовательно, вина за отсутствие локатора ложится частично на меня. Вы согласны со мной?

Увлеченные спором, Крымов и Уточкин не обратили внимания, что невдалеке стоит Цесарский и вес слышит.

— В таком случае я тоже виноват в отсутствии подземного радиолокатора, горячо ответил Крымов. — Я ничего не сделал, чтобы помочь Модесту Никандровичу…

Кто-то тихонько толкнул Крымова в бок, обращая таким образом его внимание на то, что близко находится инженер Цесарский и, быть может, слышит их разговор.

Модест Никандрович почувствовал себя чужим среди людей, продолжавших спорить и хлопотать возле машины. Чувство глубокой тоски овладело им. С тяжелым осадком на душе он покинул испытательную площадку. Медленно, низко наклонив голову, Цесарский шел по аллее парка. Он был настолько углублен в свои мысли, что не заметил, как к нему приблизился Батя, долго следовавший за ним.

— Отдыхаете? — участливо спросил он, поравнявшись.

— Нет, какой тут отдых! Наоборот, Иван Михайлович…

— Наоборот — значит, не отдыхаете, — шутливо заметил Батя.

— Представьте себе, Иван Михайлович, неладное что-то творится со мной. Состарился я, что ли?

— Что вы, Модест Никандрович? Какой же вы старик?

— Морально постарел…

— Не имеете права… Какая причина состарила вас так быстро? Разве вы принадлежите только себе? А люди, окружающие вас? А поколение подрастающее? А строительство в нашей стране? Стране, предоставившей людям возможность работать свободно! Как же можно думать только о себе и поддаваться «моральной старости»?!

Цесарский смотрел вокруг блуждающим взглядом и, казалось, думал совсем о другом.

Некоторое время шли молча.

— Слишком много неудач у меня со звуколокатором, — наконец начал Модест Никандрович. — Одна за другой, одна за другой. А тут еще измерителя напряженности ультразвукового поля нет. Да я уже вам говорил…

— Модест Никандрович! Неужели все дело только в этом измерительном приборе? Ну, а если бы его вообще на свете не было, неужели вся работа от этого остановилась бы? Ведь я помню, как вы работали над прибором ЦС-37… Ночи напролет, под проливным дождем проводили испытания. А когда что-либо не получалось, то боролись, находили выход… Ведь было так?

— Да и сейчас тоже!

— Не спорю, не спорю… Я просто говорю, что вам надо немного встряхнуться. А ваши претензии насчет того, что до сих пор не получен заграничный измерительный прибор, может быть, и основательны. Но предположим, что прибора заграница не пришлет? Неужели вы не сможете сделать подобного?

— Можно, конечно… — задумчиво протянул Модест Никандрович. — Где-то у нас валяется опытный образец. Он вообще работал… Но поймите, нет смысла заниматься кустарничеством, когда существует, по всем признакам, замечательный аппарат, изготовленный заводским путем!

— Не спорю, не спорю. Вам это виднее. Ну, что ж, придется ждать прибытия заграничного прибора… Как вы смотрите на то, что Крымов собирается проводить испытание без звуколокатора? Не слишком ли это опасно?

Модест Никандрович замедлил шаг.

— Должен вам сказать… — начал он, немного волнуясь. — Должен вам прямо сказать, поступок Крымова можно считать героическим. Да, именно героическим. Намеченное им испытание очень опасно. Да ведь это все знают! Неужели нельзя подождать месяц, в крайнем случае — два?

— Не соглашается Крымов, требует. Директор долго не разрешал проводить испытание, а потом неожиданно уступил. А я вот еще до сих пор не знаю…

— Крымов склонен к героическим поступкам, — перебил Цесарский. — Это натура романтическая, вдохновенная… По нему мало кто может равняться. Возьмите хотя бы того же Трубнина. Разве он способен на какой-либо самоотверженный поступок? Ведь нет же! Мало таких людей, как Крымов.

Батя внимательно посмотрел на Цесарского и, ничего не сказав, тронулся дальше.

Возвратившись домой, Модест Никандрович принялся шагать по своему кабинету из угла в угол, что он обычно делал, когда был расстроен.

Однако это продолжалось недолго. Цесарский уселся в любимое мягкое кресло и облегченно вздохнул, словно с сердца только что спала большая гнетущая тяжесть.

Дело в том, что инженер принял твердое и непоколебимое решение, простое и благородное. Завтра рано утром он явится к директору и попросит разрешения провести испытание под землей вместо Крымова.

Вечером, зайдя в кабинет директора, Батя застал своего друга в приподнятом настроении.

— Что с тобой, Костя? — удивился он.

— Ничего! А что?

— Чему ты так радуешься, немного странно. У Крымова завтра испытание. Вдруг что-либо случится?

— Ничего с ним не случится. Будь спокоен…

— Вот как?! Ты в этом уверен?

Вошла Нина Леонтьевна и доложила, что директора хочет видеть механик Уточкин. Через несколько минут Костя стоял возле стола.

— Я прошу разрешить мне вместо Крымова провести испытание подземной машины, — твердо проговорил он. — Я считаю, что Крымову не следует рисковать… Конечно, там ничего такого не случится, но все-таки спокойнее, если испытание буду проводить я.

— Для кого спокойнее? — осведомился Гремякин, хитро улыбаясь.

— Для вас… для всех, — уже растерянно сказал Костя.

— Насчет всех не знаю, а что касается меня, то волноваться буду одинаково и за вас и за Крымова.

— Мне удобнее.

— Почему удобнее?

Костя сбился и смотрел то на директора, то на Батю умоляющим взглядом.

— Так разрешите?

— Нет, товарищ Уточкин. Больше никаких разговоров не может быть. Есть у вас еще вопросы?

— Вопросов больше нет, — пробормотал Костя и, постояв немного в нерешительности, простился и вышел.

Не успела захлопнуться дверь, как в кабинет снова вошла Нина Леонтьевна и сказала, что механик Горшков пришел по какому-то весьма срочному делу.

— Что же это получается? — как всегда строго заговорил Пантелеймон Евсеевич. — Не дело, товарищи… Инженеров, особенно таких, как Крымов, беречь надо! Застрянет под землей… мало ли что? Вслепую идти хочет! Зачем же вы разрешаете? Я бы не разрешил…

— А что бы вы сделали? — заинтересовался директор.

— Вызвал бы человека менее ценного, например меня, и сказал бы ему: «Вот какое дело, товарищ Горшков. Испытание очень ответственное и в то же время весьма опасное. Не согласишься ли ты провести его?» А я бы ответил: «Пожалуйста, товарищ директор! Почему бы не провести испытание, раз нужно!»

— Не выйдет, — добродушно улыбаясь, проговорил Гремякин.

— А может быть, разрешите?

— Не разрешу.

Горшков удалился, насупившись и бормоча по пути:

— Непорядок… Не дело…

Батя собрался было продолжить прерванный разговор, как в кабинет вошел начальник конструкторского бюро по проектированию буровых машин инженер Трубнин.

— Константин Григорьевич! — начал он, усаживаясь в кресло и одновременно протирая носовым платком роговые очки. — Может быть, мне и не следовало вмешиваться не в свое дело, но все же, представьте себе, я решился.

— Слушаю вас.

— Правильно ли мы поступим, если допустим Крымова к завтрашнему испытанию машины? Человек он слишком горячий, увлекающийся, в силу этих обстоятельств может возникнуть какое-либо осложнение. Мне кажется, испытание должен проводить не Крымов, а человек более спокойный, не такой пылкий.

— Кого же вы предлагаете? — полюбопытствовал Батя.

— Если Константин Григорьевич не будет ничего иметь против, то испытание проведу я, — спокойно ответил Трубнин, надев, наконец, очки.

— Что? — переспросил Гремякин.

— Целесообразнее всего испытание поручить провести мне, — сухо повторил Трубнин. — Уверяю вас, все будет в порядке! — добавил он через некоторое время твердо и настойчиво.

— К сожалению, Петр Антонович, это невозможно.

И директор принялся объяснять. Начальник конструкторского бюро завтра ни в коем случае не должен отлучаться из института: ожидают представителя из центра, еще имеется десяток причин. Одним словом, он очень благодарен Петру Антоновичу, но, к сожалению, воспользоваться его предложением не может.

— Как тебе это нравится? — воскликнул директор, обращаясь к Бате, когда Трубнин вышел из кабинета.

— Должен признаться, очень нравится. А тебе?

Гремякин хотел что-то ответить, но не успел: в кабинет снова вошла Нина Леонтьевна. Она сообщила, что директора желают видеть еще несколько сотрудников института.

— Понятно… — директор рассмеялся. — Зовите первого.

В дверях появился комсомолец, техник-монтажер.

— Подземную лодку хотите испытать? — весело спросил Константин Григорьевич.

— А вы откуда знаете? — удивился тот.

— По вас видно. Спасибо, товарищ. К сожалению, вашу просьбу удовлетворить не могу. Другие вопросы есть?

— Нет… — смущенно пробормотал техник.

Директор порывисто поднялся из-за стола и вышел в приемную.

— Все тут насчет испытания лодки? Признавайтесь, товарищи! — проговорил он.

Несколько человек, сидевших на диване, при его появлении быстро поднялись со своих мест. Однако никто ничего не ответил.

— Все ясно, — продолжал Гремякин. — Молчание — знак согласия. Ничем не могу помочь, дорогие товарищи. От всего сердца благодарю, но советую идти домой. Время позднее…

Наконец директор и Батя остались в кабинете одни.

— Давай-ка обсудим это дело как следует, — сказал Гремякин садясь напротив Бати. — Ты вот готов был обвинить меня в том, что я легкомысленно отношусь к предстоящему испытанию подземной машины. Нет, не легкомысленно. Прежде всего должен тебе сообщить, что с Трубниным я полностью согласен: Крымов человек увлекающийся, ему захочется, чтобы его машина сразу совершила под землей какое-нибудь чудо… может не рассчитать своих сил.

— И что же ты думаешь?

— Думаю поступить следующим образом… Кстати, что это мы сели так далеко друг от друга? Я придвинусь к тебе поближе. Ты знаешь, у меня такое ощущение… ну, как бы тебе объяснить? Соскучился я по тебе, одним словом.

— Да мы же по десять раз в день видимся? — удивился Батя.

— Это верно! Да все дела, дела… А поговорить по душам, по-дружески, времени не хватает…

— Ой, Костя! С чего бы это ты нежные слова произносить стал? Ну, говори, говори уж. Не тяни…

— Да ты рассуди! Какой еще может быть выход!? По-моему, ничего другого и не придумаешь… Я сам поведу лодку.

Рано утром инженер Цесарский встретил Панферыча недалеко от парадного своего дома.

— Товарищ Панферыч! Вы вчера ночью дежурили у входа на испытательную площадку?

— Я, — ответил старик, останавливаясь.

— Что там за шум был?

— А испытание подземной лодки проводили! — гордо заявил Панферыч.

— То есть… как испытание? Ведь оно назначено на сегодня! Вы что-то путаете…

— Ничего не путаю. Назначено было на сегодня в четырнадцать тридцать, а проводилось с двадцати четырех ноль-ноль по четыре пятнадцать, иначе говоря ночью.

— Почему? — явно расстроенный, продолжал Модест Никандрович. — Как же это так…

— А все дело в том, — начал Панферыч тоном заговорщика, — что очень много желающих оказалось испытывать машину. Все беспокоились, как бы с Крымовым чего не случилось. Устройства-то, что позволяет видеть впереди себя под землей, еще нет! Директор и сказал: чтобы никому обидно не было, сам испытаю лодку.

— Понятно… Но все-таки это странно.

— Почему же странно? — удивился старик. — Ничего странного нет. Машина прошла испытание хорошо: углубилась в землю и опять вышла на поверхность через четыре часа. Все правильно. Только вот резцы, я слышал, немного затупились.

Цесарский поблагодарил вахтера и быстрым шагом направился в свою лабораторию.

Глава седьмая

С некоторого времени Цесарский стал замечать, что сотрудники его отдела изменили к нему свое отношение.

Правда, его распоряжения они выполняли хорошо. Больше того, старались работать дольше, чем было установлено внутренним распорядком института. Однажды, явившись утром в конструкторское бюро, Цесарский узнал, что часть сотрудников не покидала со вчерашнего дня лаборатории. За это время они успели сделать то, что он наметил на несколько дней.

Но не это удивляло Цесарского. Его беспокоило другое. Сотрудники стали разговаривать с ним сдержанно и холодно. Уже незаметно было, чтобы они с прежней улыбкой слушали его веселые шутки.

Как-то раз Модест Никандрович решил откровенно объясниться с Павлом Павловичем Чибисовым, с которым работал вместе уже много лет.

— Скажите, Павел Павлович, — обратился к нему Цесарский. — Не кажется ли вам, что отношение ко мне некоторых товарищей нашего коллектива немного изменилось? Вы не находите этого?

— Нет, — удивленно ответил Павел Павлович. — А что такое?

— Да так, знаете… народ стал меня немного чуждаться.

— Этого я не замечал. А вообще товарищи очень озабочены.

— Чем озабочены?

— Как вам сказать? Хотят поскорей закончить подземный радиолокатор и ввести его в эксплуатацию…

Производственное совещание состоялось в лаборатории Цесарского. Для доклада слово было предоставлено начальнику конструкторского бюро.

Модест Никандрович поднялся из-за стола и обвел продолжительным взглядом всех собравшихся…

Кроме людей, подчиненных ему, в комнате находились сотрудники, работающие в других отделах. Среди них Цесарский увидел Крымова, механика Уточкина, Зою Владимировну. В дальнем углу примостился Горшков.

— Товарищи! — начал Цесарский.

Но, удивительное дело, куда девались легкие и непринужденные манеры, свойственные Модесту Никандровичу? Почему нет на его лице легкой, обворожительной улыбки?

Инженер говорил неуверенно, часто повторял одно и то же, сбиваясь с мысли; он жаловался на непреодолимые трудности, которые будто бы мешают работе. Большую часть своей речи он посвятил критике отдела снабжения института, который до сих пор не обеспечил его специальным заграничным прибором. Можно было подумать, что именно отсутствие измерительного прибора тормозит всю работу.

Это заявление вызвало неодобрительный ропот собравшихся. Они понимали, что не все обстоит так, как пытался представить Цесарский.

Речь Модест Никандрович закончил намеками на свои прежние заслуги. Правда, сделал он это вяло, без всякого подъема.

За ним стали выступать его сотрудники. Они критиковали свою работу и работу руководителя лаборатории — Цесарского. Многие прямо говорили о том, что с некоторого времени Цесарский потерял свое обычное упорство при решении трудных задач, стал бояться широко экспериментировать, начал работать с оглядкой. Говорили, что все это мешает творческой научно-исследовательской работе, направленной на создание новых, еще не известных машин и аппаратов.

Батя начал свое выступление с того, что сообщил присутствующим новость. Заграничный прибор, из-за отсутствия которого, по словам Цесарского, так сильно тормозится работа, наконец, прибыл в институт.

— Он в ящике, на котором сидит товарищ Горшков! — заявил Батя, указывая рукой в дальний угол.

— Это очень интересно! — оживившись, воскликнул Модест Никандрович. — Даже не терпится посмотреть!

— Хорошо! — обрадовался Батя. — Прибор можно поставить на стол и ознакомиться с ним. Как, товарищи, не возражаете?

Предложение Бати некоторым показалось несколько странным. Однако никто не возразил против того, чтобы тут же, на совещании, осмотреть измерительный прибор, о котором сегодня было столько разговоров. Трое сотрудников уже тащили тяжелый ящик на председательский стол.

— Ты не сказал самого главного, — прошептал сидящий рядом с Батей директор.

— Подожди… Все идет так, как нужно…

Между тем ящик успели открыть: на столе красовался лакированный замысловатый прибор. Он был снабжен огромным количеством ручек и кнопок из разноцветной пластмассы.

— Позвольте? — вдруг послышался звонкий голос. — Что же это такое?

Все повернули головы к говорившему и увидели Костю Уточкина, стоявшего у стенки с большим листом синьки.

— Что такое, товарищ Уточкин? — недовольно спросил председательствующий Павел Павлович.

— Как же так? Смотрите, товарищи, что делается! Вот у меня в руке схема заграничного прибора, прибывшая вместе с ним в ящике, как и полагается…

— Ну!

— Но ведь это же схема нашего макета! Я говорю о макете прибора, который мне лично приходилось монтировать по чертежам Модеста Никандровича. Между макетом, изготовленным у нас год назад, и полученным из-за границы прибором нет никакой разницы! Только у нас он был сделан в первоначальном виде грубо, а этот разукрашен большим количеством рукояток.

— Этого не может быть, — тревожно произнес Цесарский, вскакивая со своего места. — Дайте мне схему…

В комнате воцарилась тишина. Слышно было, как шелестит в дрожащих руках Цесарского лист плотной бумаги. Все с напряжением следили за ним.

— Да… Это моя схема… — наконец глухо произнес он.

— Вот так история! — заговорил Батя, осторожно забирая у Цесарского фирменный чертеж. — Посмотрим, не указана ли тут ваша фамилия? Нет, не указана. Посмотрите-ка, товарищи, на фирменный ярлык — может быть, там стоит фамилия автора?

Несколько человек начали рассматривать прибор со всех сторон.

— Ничего нет… Только название фирмы…

Люди нисколько не были удивлены этим, так как хорошо знали, что за границей никогда не указывают на фирменных ярлыках фамилий изобретателей творцов аппаратов.

— Ваша статья со схемой прибора, кажется, была опубликована несколько лет назад? — обратился Батя к Цесарскому.

— Совершенно верно. А затем переведена и недавно напечатана в заграничном журнале, — ответил Модест Никандрович.

— Вот видите, товарищи, что получается! — снова раздался среди наступившей тишины голос Бати. — Нашего, советского изобретателя… обокрали! Ищите его фамилию на этикетке прибора, ищите его фамилию в прилагаемой схеме, ищите его фамилию в каталогах фирмы и разных публикациях — не найдете ее! Обокрали не только изобретателя, обокрали его родину… Что приходилось делать изобретателю до революции? Рекламировать как можно шире свое изобретение, чтобы заинтересовать предпринимателей!.. А что в результате этого выходило? Примеров сколько хотите. Реализуют изобретение русского инженера за границей, и какой-нибудь Маркони или Эдисон присваивает себе его работу. Так было прежде. Но что теперь толкает некоторых наших изобретателей, не дожидаясь внедрения в жизнь, шуметь и кричать о своем изобретении? Давайте разберемся… Смотрите, что получается. Изобретатель опубликовал свой труд, а внедрить в жизнь изобретение не позаботился. Изготовил один образец и на этом успокоился…

— Прибор Модеста Никандровича работал хорошо! — послышался голос Кости Уточкина.

— Вот видите, и работал он хорошо! Что же это такое, товарищи? Неверие в свои силы? Ведь подумать страшно! Изобретатель забраковал собственный измерительный прибор и потребовал заграничный. Он думает, что заграничный будет лучше, так, что ли? А из-за границы ему присылают его же прибор! Вот какие вещи иногда случаются…

— Безобразие! — гаркнул Горшков. — Судить за такие вещи надо.

— Кого судить? — послышался чей-то голос.

— Товарищи, позвольте!.. — закричал Цесарский, вскакивая со своего места. — Позвольте, товарищи… — повторил он уже тихо. — Меня судить? За что же? Здесь какое-то недоразумение.

Инженер провел дрожащей рукой по вспотевшему лбу. Затем уставился ничего не понимающим взглядом на заграничный прибор и продолжал, волнуясь:

— В моей статье, опубликованной в журнале… Эта статья была общего, обзорного характера. В ней не раскрывалась сущность изобретения… я ручаюсь вам. Ведь это же легко проверить! За что же меня судить?..

— Как же так получилось? — спросила Зоя Владимировна.

Цесарский ничего не ответил.

— Да, товарищи, это очень поучительный случай, — продолжал Батя. — Что толкает некоторых изобретателей как можно скорее рассказать о своем изобретении? Болезненное честолюбие! Пусть, мол, обо мне знает как можно больше людей… И вот видите, к чему это порой приводит. Не гонитесь за славой, она сама к вам придет. Усовершенствуйте свое изобретение, позаботьтесь о внедрении его в жизнь, этим вы вернее добьетесь общего признания. Тогда ваше имя станет известно всей стране. Сегодняшний случай, товарищи, хороший урок тем людям, действиями которых руководит не столько любовь к родине и забота о ее укреплении, сколько жажда славы, стремление к личному успеху.

Раздались бурные аплодисменты и громкие возгласы: «Правильно! Совершенно верно!»

Побледневший Модест Никандрович, стараясь никого не задеть, стал пробираться к тому месту, где находился прибор. Подойдя к нему, он принялся рассматривать поблескивающие никелем ручки управления, затем так же молча направился к выходным дверям. Среди напряженной тишины был отчетливо слышен шум удаляющихся шагов.

— Модест Никандрович, куда вы?.. — озабоченно произнес директор. Обижаться не следует, люди все свои…

— Я не обиделся, товарищи… — медленно проговорил Цесарский, повернувшись лицом к сидящим в зале. — Все, что тут говорилось, — это правильно… Я прошу собрание разрешить мне уйти… Мне необходимо подумать, проверить одну вещь…

Никто ему не ответил.

Тихонько скрипнула дверь. Ее прикрыл за собой покинувший совещание Модест Никандрович.

Со своих мест поднялись Уточкин и Горшков. Они оставили зал, чтобы проводить инженера.

Вот, наконец, рабочий кабинет. Все как будто на своем месте: широкий письменный стол, заваленный книгами и чертежами, удобное кожаное кресло, на стенах те же картины и фотографии!

— Судить… судить… — тихо шепчут губы Цесарского.

Он опускается в кресло.

Блуждающий взор Модеста Никандровича останавливается на ярком пятне, резко выделяющемся на письменном столе. Это блестящая обложка заграничного журнала. В нем дан перевод его статьи об измерителе напряженности поля ультразвуковых волн.

Модест Никандрович начинает перелистывать журнал.

Вот его статья. Инженер углубляется в чтение. Но через несколько минут он дрожащей рукой лезет в боковой карман пиджака за самопишущей ручкой, потом с ожесточением подчеркивает строчку. Но чернила не хотят ложиться на глянцевую бумагу. Напрасно Модест Никандрович встряхивает ручку и снова пытается провести линию.

— У-уу… черт! — громко вскрикивает он и со всего размаха запускает ручкой в противоположную стену. — Вот оно что… Вот оно что… Негодяи!

Его руки трясутся, лицо становится красным. Он вскакивает, с грохотом отодвигая кресло. Подбегает к стене, увешанной фотографиями. Судорожно вцепившись руками в дубовую раму одного из снимков, срывает его с гвоздя: это фотография иностранного ученого, в свое время обворожившего Цесарского.

Приблизив фотографию к лицу, Модест Никандрович начинает вспоминать все подробности разговора. «Очень жаль, — говорил гость, — что я не могу расспросить вас обо всем. Это может нарушить интересы вашей фирмы. Будем говорить о мелочах…»

И вот он, Цесарский, подстрекаемый желанием похвастаться, без удержу болтал о разных «мелочах», которые сами по себе, конечно, не выдавали тайны изобретения, но… Инженер лишь теперь сообразил: если соединить эти мелочи со сведениями, опубликованными в статье, тайна изобретения перестанет быть тайной.

Вот почему прибывший из-за границы прибор является точной копией его собственного.

— Судить! — придя в ярость закричал инженер. — Меня следует судить, судить!..

Комната наполнилась звоном разбитого стекла. Это полетела на пол фотография. Послышался шум опрокидываемого кресла. В воздухе закружились в диком вихре обрывки глянцевой бумаги.

Цесарский рвал в мелкие клочья заграничный журнал.

— Судить… судить… судить! — продолжал кричать Модест Никандрович, когда его, трясущегося в нервном ознобе, укладывали в постель.

Глава восьмая

К Панферычу, сидевшему на лавочке у проходной, подошел профессор Толмазов.

— Скажите, вы местный житель? — обратился он к нему.

— Да.

— Мне нужно с вами посоветоваться.

— Пожалуйста! Наверное, вас кто-нибудь ко мне направил?..

— Нет, никто не направлял — сам решил обратиться. Я профессор палеонтологии. Палеонтология — это наука, посвященная исследованию остатков животного и растительного мира, существовавшего на земле много миллионов лет назад. У меня к вам такая просьба. Мне нужен крот… Быть может, вы знаете мальчика, который согласился бы помочь мне поймать его в поле…

— Крот вам нужен для научной цели? — спросил Панферыч.

— Для научной.

— Ну, тогда никаких разговоров быть не может, — важно произнес он, вынимая из кармана трубку. — Как придет смена, так сразу и отправлюсь. Хотите, пойдемте вместе.

Спустя некоторое время по лесной тропинке, рассуждая о науке, шли Панферыч и Толмазов, вооруженные лопатами.

Неожиданно их внимание было привлечено громким разговором, доносившимся из лесу.

— Я спрашиваю: нормальны наши отношения или не нормальны?.. Чего вы молчите? — послышался голос девушки.

— Не нормальны, — смущенно ответил юноша.

— Так до каких пор это будет продолжаться?! Я не желаю больше мириться с такими взаимоотношениями.

В это время Толмазов и Панферыч вышли на полянку. Они увидели Наташу и Костю, сидящих к ним спиной.

— Тут какая-то ссора, — промолвил профессор. — Дело, видно, интимное… Уйдемте потихоньку, чтобы они не заметили нас.

Оба стали пробираться, стараясь не шуметь, на боковую тропинку.

— Вы должны воздействовать на сотрудников вашей лаборатории, — горячилась девушка. — Соревнование у них подменяется духом соперничества. На каком основании, например, Катушкин сказал, что у шахтного бура при скорости, с которой испытывалась лодка, резцы тоже затупятся?

— Основание у него было: ведь резцы у бура и лодки одинаковые. Это ваш Трубнин посоветовал нам поставить такие…

— Вы, наверно, их неправильно установили. Не мог Трубнин дать вам плохой совет.

— Ох и народ! Даже в лесу спорят! — проговорил Панферыч, когда они отдалились на значительное расстояние. — Вот так, товарищ профессор, всегда. Как сойдутся два сотрудника — один из лаборатории Крымова, другой из лаборатории Трубнина, — так и начинается… А начальники не спорят; говорят, даже помогают друг другу. Да и сотрудники тоже помогают друг другу в работе, только больно часто спорят. Один говорит: «Без нашей машины никак не обойтись», а другой: «Да, конечно, но от нашей будет больше пользы». И так все время.

— А знаете, Панферыч, это хорошо, что они горячо спорят и в то же время помогают друг другу, — это очень хорошо! Вот я тоже собираюсь поспорить с ними…

— Да… Видно, без спора в научном деле и шагу не ступишь.

Крымов проводил в своем кабинете маленькое совещание. Нужно было подвести итоги и наметить план дальнейшей работы. После первого испытания, проведенного лично директором, машина еще два раза путешествовала под землей. Один раз ее водил Крымов, второй — Костя, горячим просьбам которого пришлось уступить.

Стало ясно, что конструкция удовлетворяет эксплуатационным требованиям и что на основе опыта можно приступить к постройке большой машины — настоящего подземного корабля.

Однако не все вопросы были еще разрешены. Прежде всего, как быть с резцами? В результате значительной скорости передвижения машины под землей они сравнительно быстро тупились. Крымов долго ломал голову, как устранить этот недостаток. Предложения возникали одно за другим. Так, например, Катушкин предлагал по мере срабатывания резцов подменять их запасными. Но производить замену под землей очень неудобно, да это отразится и на темпах продвижения лодки. Нужно было придумать что-то другое…

Беспокоит Олега Николаевича и отсутствие звуколокатора. Крымов снова уже в десятый раз вспоминает подробности своего путешествия под землей.

…Завинчивается массивный люк, и он в последний раз осматривает шкалы измерительных приборов, освещенные зеленым фосфоресцирующим светом, нажимает пусковую педаль. Лодка вздрагивает. Слышится монотонный скрежещущий звук.

Он старается опускаться как можно круче. То и дело подтягивает к себе рычаг глубинного управления. Изредка кабина сотрясается от сильного удара: лодка натыкается на крупные камни. Один такой удар чуть не заставил его сползти со своего места.

Насколько спокойнее было бы путешествие, если бы в лодке установили звуколокатор! Были бы видны крупные камни, и машина могла бы свободно обходить их, как подводная лодка обходит рифы…

Но вот он начинает замечать, что скорость движения постепенно падает. Об этом ясно говорит измерительный прибор. Тогда он увеличивает обороты электромотора. Вой коллектора становится выше, мелодичный звук переходит в пронзительный, визжащий. Лодка лишь на немного увеличивает скорость. Стрелка прибора замирает и снова ползет вниз.

Он наклоняет руль глубины, с тем чтобы начать подъем лодки, — дальнейшее углубление ее может привести к катастрофе. Медленно поднимается машина, несмотря на бешеные обороты мотора. Резцы, расположенные на ее носу, с визгом дробят встречающиеся камни.

Бесконечно длинным и томительным кажется время подъема. Но вот он чувствует, что резцы уже не вгрызаются в землю. С огромной скоростью они вертятся, рассекая воздух.

Открывается люк, и он попадает в объятия своих друзей. Не теряя времени, они спешат осмотреть машину, и уже через несколько минут становится ясным, что резцы затупились, стали мало пригодными для дальнейшей работы…

Все это быстро пронеслось в голове Крымова. Он прислушался к спору.

— Нужно спроектировать автомат, меняющий резцы по мере их срабатывания! настаивал Катушкин.

Все понимали, что строить такой автомат — это значит значительно усложнять машину. Однако что-то надо делать. Директор требовал представить план разработки и постройки большой машины в самое ближайшее время.

Именно во время этих споров приоткрылась дверь и на пороге в нерешительности остановился профессор Толмазов.

— Простите, что помешал вам, но у меня очень срочное дело, — начал он, обращаясь к Крымову.

Профессор вошел в комнату, постукивая своей суковатой палкой. За ним следовал Панферыч.

— Мы к вам по важному делу, — сказал Толмазов. — Необходимо сделать сообщение…

— Садитесь, пожалуйста, — предложил Катушкин. — Как вы у нас проводите время?

— Есть у вас доска? Мел? — оживленно спросил профессор, не ответив на вопрос конструктора.

— Товарищи, принесите доску и мел, — проговорил Крымов.

Через несколько минут старик уже расхаживал перед доской с мелом в руке.

— Знаете ли вы, как устроены зубы у грызунов? Смотрите сюда.

Профессор провел на доске жирную белую линию.

— Это сердцевина зуба, она состоит из очень прочной кости. А вот по бокам слой более мягкой кости. Понятно? Дальше наслаивается еще более мягкая кость. Когда животное грызет, сперва срабатываются мягкие слои, а сердцевина срабатывается меньше и в результате этого она всегда возвышается над остальной частью кости. Что же получается?

— Не бунтуй, не ершись… Ничего не получится, милый, — неожиданно произнес Панферыч.

Все присутствующие повернули головы к вахтеру, старавшемуся что-то запихнуть в свой карман.

— Прошу внимания, — строго сказал профессор. — Итак, сердцевина зуба, подвергающаяся меньшему срабатыванию, всегда возвышается над остальной частью кости, и благодаря этому зуб всегда остается острым, сколько бы ни работал им грызун…

— Ой! — вскрикнул Панферыч.

— Что такое? — спросил Крымов.

— Научное доказательство… Вот, пожалуйста.

С этими словами Панферыч показал Крымову палец. Из него сочилась кровь и капельками падала на пол.

— Зубы, действительно, острые, — продолжал Панферыч: — Как хватит!

— Крот, товарищи, — спокойно произнес профессор. — Обыкновенный крот! Жертва, принесенная нашим Панферычем, совершенно излишня, надо промыть и перевязать палец. Найдется у вас аптечка?

Кто-то бросился в цех за аптечкой.

— По принципу зуба грызущего животного устроен режущий инструмент знаменитого советского изобретателя Игнатова, — раздался чей-то голос.

— Да, товарищи, изобретатель Игнатов, изучивший строение зуба грызуна, создал никогда не тупящийся инструмент для холодной обработки металлов, подтвердил профессор. — Почему бы вам, дорогие товарищи, не снабдить свою машину самозатачивающимися резцами?

— Видите ли, в чем дело, — начал Катушкин. — На основе строгих расчетов, произведенных очень знающим специалистом Петром Антоновичем Трубниным, доподлинно известно, что для работы в земле экономнее всего применять резцы с отрицательным углом атаки. Это проверено практикой. Резец с положительным углом требует большего расхода энергии. Скоростной шахматный бур тоже работает на резцах с отрицательным углом. Применить к ним принцип самозатачиваемости, предложенный инженером Игнатовым, к сожалению, совершенно невозможно.

— Что? — грозно спросил Толмазов. — Как вас прикажете понимать? Сама природа в течение многих миллионов лет путем длительного естественного отбора выработала наиболее совершенный инструмент для того, чтобы с его помощью наиболее экономно, с наименьшими потерями силы разрыхлять землю, а вы толкуете про какой-то там отрицательный угол! Что же это такое, товарищи? Инженер Игнатов нашел возможным применить принцип, по которому устроен зуб грызущего животного для резки стали, а вы не хотите им воспользоваться для разрыхления земли. Ведь зуб крота приспособлен исключительно для того, чтобы разрыхлять землю!

— Не спорьте, товарищи, с профессором, — вмешался Панферыч. — Все это очень научно, чего же тут спорить!

В комнате воцарилась тишина. Крымов вышел из-за стола и подошел к доске. Взяв в руку мел, он долго всматривался в эскиз зуба.

— Как же так, неужели мы шли неверным путем? — взволнованно проговорил Катушкин.

— Похоже на то, — сказал Олег Николаевич. — По этому принципу можно устроить резец, который будет работать значительно лучше резца Трубнина.

— Но почему же Трубнин не обратил на него внимания? Странно… — заметил Катушкин.

— Ничего странного нет, — спокойно возразил Крымов. — К сожалению, Петр Антонович не интересуется зоологией и вообще природой.

— Вот это верно! — согласился Катушкин. — Он любит только технику. Ему, конечно, и в голову не могла прийти такая мысль!

— Все ясно, товарищи, — сказал Крымов. — Вот смотрите сюда…

И он принялся чертить мелом профиль резца, пригодного для работы в земле.

— Эту деталь мы завтра же проверим, — пояснял Олег Николаевич. Самозаточка будет протекать очень интенсивно…

Присутствующие с напряжением следили за рукой Крымова, продолжающей вычерчивать белые линии.

— Будьте спокойны, все очень научно, — заговорил снова Панферыч. Возьмем, к примеру, крота: что же он, к точильщику носит зубы? Поглядите-ка на героя…

С этими словами он вынул из кармана маленького зверька с черной лоснящейся шерстью и положил его на стол.

— Вот, пожалуйста! Изучайте!

— Товарищи! — закричал Катушкин, порывисто взмахнув рукой. — Георгия Степановича Толмазова, подавшего нам такую замечательную идею, я предлагаю качать!

В кабинете поднялся невообразимый шум.

В темной комнате сидят люди. Они смотрят на большой фосфоресцирующий зеленым светом экран. На экране видно изображение двигающегося скелета животного: извивается позвоночный столб, шевелятся ребра, совершает однообразные повороты то в одну, то в другую сторону череп.

— Куда он пробирается? — слышится в темноте голос Бати.

Ему отвечает профессор Толмазов.

— Мы зарыли для приманки кусочек мяса.

— Неужели он чует мясо сквозь землю?

— Да, у этого животного необычайно развито обоняние, иначе ему трудно было бы разыскивать дождевых червей, которыми он питается!

— А почему он беспрерывно ворочает головой взад и вперед? — спрашивает Гремякин.

— В этом заключается его основная работа. Оскалив зубы, животное работает ими, словно резцами, для того чтобы разрыхлить впереди себя почву. Передними лапами и мускулами шеи распирает разрыхленную землю по сторонам. С помощью задних лап упирается в грунт, чтобы двигаться вперед.

Рядом с профессором сидит Крымов. Он не отрывает глаз от увеличенного изображения скелета. Ведь это двигающаяся схема механизма подземной лодки! Крымову чудится, что кости превращаются в стальные рычаги и детали машин…

Зажигается свет. Присутствующие поднимаются и подходят к большому рентгеновскому аппарату. Это дефектоскоп — аппарат для обнаружения раковин и трещин в толще металлических отливок и деталей. С его помощью в институте тщательно обследуют отливки, прежде чем пустить их в обработку, исследуют и готовые детали. Мощный поток рентгеновских лучей пронизывает толщу металла, и на большом экране можно увидеть малейшую раковину, скрытую внутри. Аппаратом рентгеноскопии предупреждаются возможные поломки в машинах и связанные с ними аварии.

Но на этот раз исследованию подвергалась не металлическая деталь и не отливка. В большом деревянном ящике, наполненном землей, находился крот. Он проделал в земле проход и пробирался к зарытому кусочку мяса.

В природе существуют и другие живые существа, передвигающиеся в плотной среде. Их много. Наиболее характерна в этом отношении личинка морского жука корабельщика. Она путешествует в толще дерева в любом направлении. Превращенное в порошок дерево личинка частично проглатывает, частично, с помощью лапок, отодвигает назад, в образовавшийся проход. Крепкими зубами снабдила природа эту личинку. Она может прогрызть и оболочку свинцовой трубы и даже мягкую породу камня.

Внимательно слушали люди, присутствовавшие в лаборатории дефектоскопии, рассказ старого профессора. Он призывал инженеров внимательнее относиться к окружающей их природе, изучать ее.

— Разве птица, парящая в воздухе, не прообраз современного планера? восклицал он. — Разве обыкновенная рыба не прообраз подводной лодки? Так почему же вам не заинтересоваться кротом и личинкой жука корабельщика? Ведь организм их совершенствовался в течение миллиардов лет в жестокий борьбе за существование! Гибли те виды, развитие которых шло по неверному пути, и только наиболее приспособленные к существованию выживали.

«Вот тебе и «ученый, оторванный от жизни»… — думал Катушкин, вспоминая, как он неприветливо встретил профессора. — Сначала посоветовал делать нетупящиеся резцы, а сейчас показал, как ими пользоваться».

«Оказывается, знание естественных наук, в частности зоологии, может пригодиться и людям, занимающимся техникой», — думал Трубнин, вспоминая свои разговоры с Зоей Владимировной.

Глава девятая

Нервное потрясение надолго уложило в постель Модеста Никандровича Цесарского. Врач запретил обращаться к нему с вопросами, связанными с работой, посоветовал воздержаться от слишком частых посещений больного.

Между тем работа над подземным звуколокатором шла своим чередом. Замещал Цесарского конструктор Павел Павлович Чибисов.

С необычайным упорством трудился коллектив, стараясь закончить разработку звуколокатора как можно скорее. Работать было очень трудно: слишком много неясностей возникало перед сотрудниками лаборатории. Разрешить все сомнения мог только Модест Никандрович, но он лежал больной, и никто не решался его беспокоить.

— Был у него вчера вечером, — рассказывал Павел Павлович товарищам по работе. — Состояние, по-видимому, не улучшилось: лежит и беспрерывно смотрит в одну точку, как и раньше, ничто его, видно, не интересует.

— Не пробовали говорить насчет сдвига фаз? — робко спросил один из слушателей.

— Давал понять, в общих чертах, конечно. Говорил, что бьемся…

— А он что?

— Ничего, лежит. Один раз только спросил: «Свели наблюдения в общую таблицу?» Я ответил: «Свели». Думал, тут же попросит показать ему ее или еще чем-либо выразит желание помочь нам, а он ничего…

В это время дверь отворилась и в комнату вошел Батя.

— Вчера опять разговаривал с врачом, — начал Иван Михайлович, обращаясь к Чибисову. — Почему, спрашиваю его, больной отказывается ехать лечиться? Ведь ему предлагают лучшие санатории, лучшие дома отдыха! Наконец мог бы уехать просто в деревню. Сколько человек его уговаривало! Да разве он сам не понимает, что для него необходима перемена обстановки?

— И что же ответил врач? — спросил Чибисов.

— «Первый раз вижу такого больного, — говорит, — очень странно…»

Павел Павлович принялся рассказывать о результатах работы последних дней. Но Батя слушал конструктора рассеянно: его тревожило состояние Цесарского.

Иван Михайлович раньше всех узнал, что заграничный измерительный прибор, из-за отсутствия которого будто бы тормозилась работа в конструкторском бюро Цесарского, мало чем отличается от модели прибора, построенного в свое время Модестом Никандровичем. Для того чтобы Цесарский как можно скорее понял свою ошибку, Батя ускорил получение пресловутого прибора. Однако он не мог предвидеть, что, поняв ошибку, инженер отнесется к случившемуся так болезненно. Зная жизнерадостный характер Модеста Никандровича, можно было предположить, что все это воспримется им проще — как товарищеское порицание. Только позже из объяснений больного Батя узнал действительную причину нервного потрясения Модеста Никандровича.

Отсутствие Цесарского тормозило работу. Но Батя верил в успех коллектива и внимательно следил за его работой.

— Как показал себя новый заграничный прибор? — спросил как-то Батя, обращаясь к Чибисову.

— Очень плохо: работает неустойчиво, диапазон волн, который он измеряет, значительно ниже, чем в макете, когда-то построенном Цесарским.

— Вот видите, что получилось, — пробормотал Батя.

— Нужно произвести сложный математический расчет, — продолжал Павел Павлович. — Не знаю, кому поручить, дело очень ответственное.

— Могу вам рекомендовать молодого, но очень талантливого математика, предложил присутствующий при разговоре Ермолов.

— Кто такой? — заинтересовался Батя.

— Ольшанский. Человек очень скромный, застенчивый, но, уверяю вас, он справится с любой самой трудной задачей.

Тут же было решено, что Павел Павлович попросит директора перевести математика Ольшанского на время в лабораторию электроразведки.

Никто из домашних Модеста Никандровича не знал, что, как только наступает ночь, больной поднимается с постели, торопливо надевает халат и, стараясь не производить шума, идет в свою рабочую комнату.

В кабинете Цесарского, по совету врача, переставили мебель, убрали некоторые фотографии, спрятали заграничные журналы и книги: ничто не должно было напоминать больному о причинах его глубокого потрясения.

Цесарский садится за письменный стол, осторожно открывает ящик, вынимает оттуда бумагу и начинает писать. Это происходит почти каждую ночь.

Как-то поздно вечером Модест Никандрович потребовал, чтобы к нему прислали курьера. Он вручил ему синюю папку с бумагами и кратко объяснил, что ее надо передать в лабораторию электроразведки, Павлу Павловичу Чибисову. Курьер обещал инженеру выполнить все в точности.

Однако ни Павла Павловича, ни других сотрудников в лаборатории не оказалось. Служебный кабинет Цесарского, теперь занимаемый Павлом Павловичем, прибирала уборщица. Она взяла у курьера папку и спрятала ее в ящик письменного стола.

На следующий день, рано утром, Ольшанский — светловолосый юноша с голубыми глазами — явился к Павлу Павловичу.

Ознакомившись с поставленной перед ним задачей, он заявил, что для решения ее ему потребуется десять дней. Павел Павлович предложил математику расположиться за столом Цесарского. Работа требовала полной тишины, и кабинет Модеста Никандровича, по мнению Чибисова, был самым подходящим местом.

Сегодня вечером предполагалось провести испытание аппаратуры, и к нему необходимо было подготовиться самым тщательным образом. В хлопотах и бесконечных заботах прошел весь день. Павел Павлович оставил в лаборатории только несколько человек.

На длинном столе стоит сложный макет прибора, опутанный паутиной тонких и толстых электрических проводников, круглый экран — глянцевая стеклянная поверхность большой катодной трубки — и ящик, наполненный утрамбованной землей.

Какую же задачу решают экспериментаторы?

В технике известно несколько способов, позволяющих «просвечивать» насквозь непрозрачные предметы. Рентгеновская дефектоскопия, ультразвуковая и ряд других в большей или меньшей степени нашли в этом практическое применение. Но не «просвечивать», а видеть «со стороны», что заключено в непрозрачном предмете, до настоящего времени могла только радиолокация — техника «электрического зрения», позволяющая летчику или моряку сквозь мглу и туманы видеть очертания берегов, вражеские корабли, самолеты. К сожалению, ультракороткие радиоволны, применяемые в радиолокации, хорошо отражаются от поверхности земли, и их нельзя заставить уходить вглубь земли, с тем чтобы рассмотреть ее геологические пласты, обнаружить ее богатства.

Экспериментаторы строят прибор, по идее схожий с радиолокатором, прибором, позволяющим видеть «со стороны». Для этого они применяют не радиоволны, которые земля задерживает и не пропускает, а ультразвук определенного тона, неплохо распространяющийся в земле. Ведь используется же ультразвук для «просвечивания насквозь» металлических отливок — так почему бы не использовать его для видения со стороны?

Ультразвук применяется в морском деле. Еще задолго до появления радиолокации на пароходах существовали ультразвуковые установки, работающие следующим образом: мощный пучок звуковых волн направляется в воду. Его излучает специальный прибор, расположенный на носу корабля, под водой. Звук, отраженный от дна, возвращается обратно и принимается чувствительным микрофоном. По времени, требующемуся для возвращения звука, с большой точностью определяется глубина.

Но перед строителями подземного звукового локатора стоит другая, несомненно более сложная задача. Нужно построить такую аппаратуру, которая бы не только указывала при помощи ультразвука на существование какого-либо предмета впереди, но и позволяла определить его формы, что, как уже говорилось, достигнуто в усовершенствованных радиолокаторах.

Убедившись в полной готовности к опыту, Чибисов включает рубильник. Постепенно на экране появляется расплывчатое изображение. Павел Павлович вращает ручки регуляторов. Сотрудники внимательно следят за показанием измерительных приборов.

Но все напрасно. Изображение не становится четче.

Чибисов прекращает опыт. Он начинает размышлять о причинах неудачи. Их может быть очень много. В сложнейшем электрическом организме, состоящем из сотни проволочных катушек и конденсаторов, малейшая несогласованность во взаимодействии двух даже самых мелких деталей приводит к нарушению работы всей схемы.

Сравнив показания приборов, Павел Павлович вернулся к мысли о том, что необходимо как можно скорее получить математический расчет, к которому уже приступил Ольшанский. Думая, что хоть начальные наброски, сделанные математиком, помогут ему строить свои предположения, он пошел в кабинет Цесарского. Убедившись, что на столе нет никаких бумаг, Павел Павлович открыл ящик.

Сверху лежала небольшая синяя папка. Раньше он никогда не видел ее. Конструктор торопливо развязал тесемки и начал внимательно просматривать бумаги.

— Ничего не понимаю, — наконец проговорил он. — Это именно то, что нам нужно. Как же так? Я ведь спрашивал его в конце рабочего дня. Он ответил, что приступил к первой части работы, но до конца еще далеко. А тут, поглядите.

Люди смотрят и не верят своим глазам. Перед ними большой математический труд, изложенный кратко и сжато. В цифрах и буквенных алгебраических знаках, стоящих косо и нестройно, словно писал их маленький школьник, заключено изящно выполненное математическое решение.

— Это невероятно! — волнуется Павел Павлович. — Или Ольшанский поистине гениальный математик, или я ничего не понимаю… Как можно за один день человеку, который впервые сталкивается с данным вопросом, справиться с такой работой?

— Действительно, нужно быть гением, — подтверждает один из сотрудников.

— Конечно, гениальный человек, — говорит второй. — И обратите внимание, какой скромный: эту работу он считал еще незаконченной!

— Все гениальные люди скромны. Такой незаметный на вид…

Обрадованные неожиданным решением сложной задачи, строители с жаром приступают к новым опытам. Они работают с увлечением, забывая о времени.

Все ближе и ближе экспериментаторы конечной цели. Заменены катушки и включены в схему другие конденсаторы, согласно новым расчетам. Все более четким становится изображение на экране. Теперь конструкторы на правильном пути. Увлекшись, они проработали всю ночь.

К началу рабочего дня в лабораторию пришел Ольшанский. Инженеры встретили его радостными восклицаниями.

— Спасибо вам, дорогой! Все в полном порядке! — Павел Павлович, продолжительное время не выпускал руки вошедшего. — Это поразительно! Как вы могли так быстро? Вы просто гениальный человек.

Ничего не понимающий математик долго смотрел на ликующих инженеров и лишь спустя некоторое время решился спросить:

— Скажите… Разве набросков, которые я успел сделать, оказалось достаточно? Ведь расчеты еще не закончены.

— Ничего себе «не закончены»! — закричал Павел Павлович. — Нарочно вы скромничаете, что ли? Как вам нравится? — обратился он к окружающим. — Товарищ считает свою работу незаконченной. А что показали опыты сегодня ночью?

Математик растерянно улыбнулся. Ему было непонятно, каким образом несколько математических набросков, сделанных карандашом на пяти страницах ученической тетради, смогли так сильно помочь инженерам.

— Вы ошибаетесь, — наконец заявил он. — Моя роль явно преувеличена. Я еще ничего не успел сделать.

— Оставьте, оставьте! — решительным тоном перебил его Павел Павлович. Все совершенно ясно, больше от вас ничего и не требуется… Спасибо, еще раз спасибо!

«Удивительно, как мало им было нужно», — думал Ольшанский, покидая лабораторию.

Вечером Павел Павлович и два сотрудника, принимавшие участие в удачном завершении опытов, сидели у кровати больного.

Модест Никандрович больше, чем обычно, был оживлен и слушал все, что ему говорили, с повышенным интересом.

— Прошлой ночью мы добились, наконец, четкого изображения, — рассказывал Павел Павлович. — Изображение настолько ясное, что и желать больше нечего.

— На каком расстоянии?

— Судя по всем данным, можно смело утверждать — метров на триста. Завтра собираемся выехать в поле.

— Очень хорошо… Очень хорошо…

Посетители уловили во взгляде Модеста Никандровича живой интерес и как будто даже радость.

— Вот еще что, — продолжал Павел Павлович, — очень сильно нам помог математик Ольшанский. Да вы его, наверное, знаете?

— Очень мало. Чем же он помог?

— Это замечательная история! Надо иметь в виду, что Ольшанский раньше совершенно не был в курсе нашей работы. И, представьте себе, в течение буквально одного рабочего дня он произвел сложнейший математический анализ! Работа огромная, просто непостижимо, как он сумел так быстро сделать… Все поражаются.

— Сегодня только о нем и говорят в институте, — вставил один из гостей.

— Очень интересно… Расскажите, как это произошло.

— Работаем мы ночью, — начал Павел Павлович. — Чувствую, что с режимом анодного сопротивления в последнем каскаде неладно. Вспомнил про математика, ведь он уже приступил к вычислениям. Дай, думаю, взгляну! Может быть, успел кое-что сделать более или менее подходящее для нашего случая. Подхожу к письменному столу. Открываю ящик. И что же вы думаете! Вижу синюю папку, заглянул в нее — батюшки! Огромнейший математический труд, целая диссертация! И вопрос, заметьте, поставил немного иначе, чем у нас он ставился раньше…

Павел Павлович остановился, так как заметил, что лицо Модеста Никандровича вытянулось и приняло растерянное выражение.

— Очень талантливый математик, — добавил один из сотрудников.

— Да… удивительно… — неопределенно произнес Цесарский, странно улыбаясь.

Присутствующие поняли, что подобный разговор волнует больного и замолчали. Для них стало ясно: Модесту Никандровичу трудно свыкнуться с мыслью, что не он, а кто-то другой приобрел славу человека талантливого, сумевшего помочь делу строительства подземного звуколокатора.

На следующее утро в дверях служебного кабинета Цесарского появился Ольшанский.

— Заходите, заходите! — обрадовался Павел Павлович.

— Извините, но мне надо выяснить… Произошло недоразумение.

— Какое? — Чибисов заметил, что гость чем-то обижен и смотрит на него не совсем доброжелательно.

— Видите ли, — продолжал математик, — у меня появилось подозрение, что я не заслужил той благодарности, которой вы меня щедро наградили.

— Ничего не понимаю.

— Еще раз благодарю за высокое мнение обо мне, но вынужден, к сожалению, просить у вас разрешения заглянуть в ящик письменного стола — я там кое-что забыл…

Павел Павлович, пожимая плечами, отодвинул свой стул.

— Смотрите, пожалуйста.

Ольшанский наклонился, открыл один из ящиков и вынул тоненькую ученическую тетрадку.

— Вы это видели?

— Нет, — признался Павел Павлович.

— Так и знал… — сказал Ольшанский, облегченно вздохнув. — А не можете ли вы показать мне «мой» труд, — добавил он, делая ударение на слове «мой».

— Вот он, — с готовностью произнес Чибисов, извлекая из другого ящика плотную синюю папку.

Ольшанский взял ее, неторопливо раскрыл и принялся внимательно рассматривать содержимое.

— Замечательная работа! — проговорил он, хитро улыбаясь.

Дверь отворилась, и в кабинет вошел молодой конструктор, ближайший помощник Павла Павловича.

— Замечательная работа! — повторил Ольшанский, обращаясь к только что вошедшему конструктору.

Инженер удивленно посмотрел на него. Трудно было поверить, что Ольшанский, человек бесконечно скромный, хвалил собственную работу.

— Конечно замечательная… — подтвердил Павел Павлович, — какие могут быть сомнения?

— А я и не сомневаюсь! — воскликнул математик. — Вы только поглядите! Ведь это же монументальный труд! Его мог создать лишь человек, много лет знакомый с той областью техники, о которой здесь идет речь.

— Вот это-то и удивило меня больше всего… — начал было молодой конструктор, но Ольшанский перебил его:

— Ничего удивительного нет. Труд принадлежит человеку, действительно знающему в совершенстве эту область техники, а… не мне. Опозорили вы меня, товарищи, — грустно продолжал Ольшанский. — Посмешище из меня какое-то сделали. Вчера слышу разговор: речь идет о формулах, будто бы выведенных мною, а я этих формул и не выводил. У меня закралось подозрение, решил проверить, и вот видите, как нехорошо получилось… Я не хочу, чтобы мне приписывали чужие заслуги! Придет время, будут у меня свои, может быть, не менее значительные.

— Так что же это за чертовщина! — воскликнул Павел Павлович, хватаясь за синюю папку.

— Почерк какой-то странный… — проговорил он, внимательно рассматривая загадочную рукопись. — Словно ребенок писал! Обратите внимание, какие кривые буквы!

— Действительно, ребенок или больной… — добавил молодой конструктор.

Павлу Павловичу почерк казался знакомым, но его мучило сомнение. Слово «больной» произвело на него магическое действие. Он выпрямился и перевел взгляд с Ольшанского на своего помощника.

— Цесарский! — наконец сказал он. — Это его работа…

— Я поставил перед собой увлекательнейшую научную задачу! — возбужденно говорил Катушкин.

— Какую? — спросил Панферыч, раскуривая трубку. — Вы же знаете, вопросы науки меня очень даже интересуют. Профессор Толмазов, когда мы ловили крота, очень обстоятельно советовался со мной. Теперь вы просите поймать летучую мышь для научных целей. Так почему не объяснить? Почему не посоветоваться?

Катушкин понял, что придется подчиниться старику, и тотчас уселся рядом на лавочку.

— Слушайте внимательно. Если чего не поймете — переспросите. Ученые заинтересовались, — начал объяснять Катушкин, — почему летучие мыши в совершенно темном помещении, например в пещере, где нет ни проблеска света, летают свободно, быстро и не натыкаются при этом на стены или какие-нибудь предметы? Стали исследовать. И что же оказалось? У летучей мыши имеется специальный орган, с помощью которого она издает звук очень высокого тона, не слышимый человеческим ухом.

— Неслышимый звук?

— Ну да! Называемый в науке ультразвуком. Этот звук, как и всякий звук, распространяется в воздухе со скоростью триста тридцать три метра в секунду, то есть быстрее, чем летит мышь.

— Опережает ее, значит…

— Опережает, достигает стены или предмета, находящегося на пути полета мыши, отражается от препятствия и возвращается, словно эхо. Мышь слышит этот отраженный звук и по нему определяет, что находится впереди. Разве это не звуколокация?

— Пожалуй, она самая и есть… — задумчиво протянул Панферыч. — Так сколько вам нужно мышей? Одну, две?..

— На первое время хотя бы одну! — обрадовался Катушкин. — А то что-то слишком долго возятся с звуколокатором. Надо им помочь… Цесарский, — может быть, слышали, — вернулся на работу. Говорят, совершенно другим человеком стал.

— То есть как это «может быть, слышали»? — обиделся Панферыч. — Конечно, знаю! Или вы думаете, что меня интересуют исключительно научные проблемы? Нет, люди важнее, товарищ инженер!

— Ясно, Панферыч! Согласен с вами, — сказал Катушкин, поднимаясь и протягивая старику на прощание руку.

Глава десятая

Только что закончилось обсуждение плана постройки могучей подземно-движущейся машины и программы его осуществления.

Участники совещания, шумно разговаривая, выходили из здания института.

— Товарищи победители недр! Товарищи победители недр! — надрывался Катушкин, стараясь овладеть всеобщим вниманием.

Но люди, занятые разговором, шли, не обращая на него никакого внимания.

— Победителями недр мы будем называться тогда, когда совершим в глубь земли длительное путешествие, — возразил конструктору Ермолов.

— Лодка, Наташа, будет опускаться на огромную глубину, — уверял девушку Костя. — Нет ни малейшего сомнения, что нам удастся установить невиданный рекорд. Мы проникнем в недра земли, где еще никогда не был человек. Ведь охлаждение машины предусмотрено? Значит, повышение температуры на большой глубине нам будет не страшно! Обязательно установим рекорд?

— Путешествовать можно смело. В случае чего, будем выручать вас при помощи шахтного бура, — говорил Трубнин идущему рядом с ним Крымову.

— Товарищи, минуточку внимания! — прокричал Катушкин, забегая вперед. Представьте себе, мы идем под землей. Вдруг — подземное нефтяное озеро! Что в этом случае нужно делать? — конструктор перевел дух и сам же ответил на свой вопрос: — Нужно немедленно использовать драгоценную находку.

— Как же ее сразу используешь? — с недоверием спросил Горшков.

— Уверяю вас, товарищи, нет ничего проще… Ведь нефть под землей обычно находится под страшным давлением! — принялся объяснять Катушкин. — Подземная лодка погружается в озеро… Все бурлит кругом! Рычаг рулевого управления я тяну на себя, и машина послушно направляется вверх. А за лодкой… А за лодкой по широкому проходу, оставляемому ею в земле, под страшным напором следует нефть. Она давит на хвостовое оперение и даже помогает машине пробираться на поверхность… И вот представьте на минуту картину. Машина выходит на поверхность, а за ней мощный поток нефти! Тысячи тонн нефти! Образуется озеро! Разве это не сказка?!

— Нефть под землей редко встречается в виде озера. Обычно ею пропитан песчаный грунт, — заметила Зоя Владимировна и тут же добавила: — Хотя и в этом случае нефть находится под давлением. Она последует за лодкой!

— А вот еще пример… Внимание, товарищи! — снова начал Катушкин.

Однако о другом примере конструктору так и не пришлось рассказать. Послышался отчаянный лай Джульбарса. Собака бросилась вперед и скрылась за поворотом.

— Не профессор ли приехал? Ведь его ожидают? — заволновался Костя. — Ни на кого так не лает! Я побегу посмотреть.

Костя оказался прав. Широко размахивая суковатой палкой, навстречу шел Толмазов.

— Георгий Степанович! Подземную машину начинаем строить! Целый корабль. План уже утвержден. Следующей весной будет готова… — радостно говорил Крымов, не выпуская руки профессора.

— Знаю, знаю, друзья! Потому к вам и приехал. Узнал и приехал… Поздравляю, товарищи, от души поздравляю!

— Мы проникнем в такие глубины… — начал было Костя, но профессор не дал ему договорить.

— Стойте, стойте! Это все само собой… У меня имеется другое предложение. На рекордную глубину успеете опуститься всегда! Первое испытание машины должно преследовать иную цель… Сейчас расскажу по порядку.

Кто-то предложил присесть и все расположились на маленькой полянке, покрытой чуть пожелтевшей травой.

— Я расскажу вам легенду, — начал профессор, — замечательную старинную легенду! Слушайте внимательно… «Нет на земле страны прекраснее, чем Аулиекиз. Она цветет круглый год, зимой там ветер весенний. Словно самый светлый из райских источников, опоясывает ее золотою водою река Янгиер. Сладок отдых в тени ее кипарисов и мускусных ив. Радостен становится каждый, кто попадает на ее благодатную землю». Это слова поэта, жившего в двенадцатом столетии.

— Замечательные строки! — воскликнул Катушкин.

— Еще не все!.. — торжественно продолжал Георгий Степанович. — «Но вдруг послышался страшный гул. Закачалась земля и стала опускаться вместе с дворцами, храмами, людьми, находившимися в них… Река покинула разрушенный край. Подули знойные ветры, и наступило царство смерти, царство песка…»

— Произошло землетрясение, — сделал предположение Костя.

— Совершенно верно, землетрясение. И вот в результате этого река Янгиер ушла под землю!

— А легенда имеет реальную основу? — поинтересовался Крымов.

— Да-с. Подземная река существует, — продолжал Толмазов. — Есть все основания думать, что это именно та река, о которой говорится в легенде. Она течет по равнине, а как доходит до пустыни, исчезает! И пустыня, собственно говоря, образовалась только потому, что река ушла под землю — осталось лишь высохшее русло. Теперь там нельзя найти воды. А геологические прогнозы и разведка сообщают, что под территорией пустыни находятся богатейшие залежи ископаемых! Но разрабатывать их нельзя — нет воды!

— Как же так? Надо найти! — заметил Горшков.

— Ясно, надо — кто в том сомневается? Разве это не делается? — спросила Семенова.

— Делается! Работает экспедиция, но пока безрезультатно, — ответил Толмазов.

— Давно я не была в геологической разведке… Сижу в институте, вроде делом занимаюсь, а в экспедицию, признаться, очень тянет… — мечтательно сказала Зоя Владимировна.

— Надо бы попробовать скоростным шахтным буром, — промолвил Трубнин. — К весне будет готова совершеннейшая модель!

— Нет, товарищи! Только с помощью подземной лодки. Только лодка найдет воду, — с пафосом начал было Катушкин, но, заметив неодобрительный взгляд Крымова, не решился развивать свою мысль.

— И то и другое можно использовать! — примирительно проговорил Толмазов. Меня загадка реки интересует давно. Я ведь не только палеонтолог, но и гидролог. Так вот представим себе, что мы путешествуем с вами под землей в лодке. Разыскиваем русло исчезнувшей реки. На нашем пути попадаются карстовые гроты, сказочные подземные дворцы. Углубляемся все дальше и дальше… Бурный поток ведет нас к могучим водопадам… Мы путешествуем до тех пор, пока не установим, что можно сделать для того, чтобы снабдить пустыню водой. Ведь эта задача имеет большое государственное значение!

— Позвольте, — вмешался Катушкин. — Вы же мне как-то говорили, что путешествовать под землей в нашей лодке очень опасно!

— Странный вы человек! — удивился профессор. — Если нужно для дела, какие могут быть опасения?..

Снова глубокой ночью бродит директор по опустевшим мастерским и лабораториям. Перед институтом встала грандиозная задача. Нужно построить в кратчайший срок могучий подземный корабль и новый, еще более усовершенствованный шахтный бур.

— Со звуколокатором теперь все в порядке… — тихо говорит Гремякин.

Он покидает сборочный цех и направляется в конструкторское бюро инженера Крымова. Константин Григорьевич мельком осматривает чертежные столики, у одного из них задерживается: его интересует сложный чертеж. Но не только чертеж. Тут же лежит, видимо кем-то забытый, толстый литературный журнал.

Директор открывает страницу, заложенную исписанным листком бумаги. Он видит стихотворное произведение. Имя и фамилия автора — Валентин Катушкин. Заглавие: «Дороги вглубь».

Гремякин внимательно читает. Его взгляд останавливается на исписанном листке. Это, по-видимому, письмо.

«…про «знойные страны» и все то, чего не видел собственными глазами, совершенно забыл. Работа у нас увлекательная. И только увлекшись работой, связав с ней свою жизнь, я нашел животворный источник подлинно творческого вдохновения. Этим, видимо, и объясняется то обстоятельство, что вы начали меня печатать. Очень сожалею, но прислать нового стихотворения не смогу еще долго. Прежде я писал в свободное время. Теперь же мы решаем такую ответственную задачу, что свободного времени не станет совсем — буду целиком занят работой…»

— Это тоже не дело. Надо будет поговорить.

Глубоко засунув руки в карманы, отчего его сухопарая фигура кажется немного сутулой, он идет по длинному коридору широким размашистым шагом.

Гремякин входит в комнату, занимаемую парторганизацией.

— Закрою дверь… Не беспокойся — закрою, — предупредительно говорит он Бате, переступая порог. — Поговорить нужно.

— С удовольствием! Садись.

— У меня создалось такое впечатление, что люди у нас не умеют отдыхать по-настоящему! При таких условиях я не могу быть уверен, что производительность труда будет высокой. Скажи, пожалуйста… как, по-твоему, работает наш клуб?

— Хорошо.

— А почему не бывает, предположим, вечеров поэзии: среди наших сотрудников есть неплохие поэты! Например, Валентин Дмитриевич Катушкин: в журналах печатается. Я только что прочитал его поэму «Дороги вглубь». Ты понимаешь, какое дело! Он затрагивает не только вопросы, связанные с техникой проникновения в глубь земли, но широко ставит и другие вопросы. Надо, мол, глубоко интересоваться общественно-политическими вопросами, не заниматься своей специальностью в отрыве от окружающего…

— Знаю. Поэму его читал. Кое в чем Катушкин в ней ошибается, но в общем произведение самобытное, интересное.

— Ты бы проследил, чтобы вечера поэзии в нашем клубе устраивались почаще.

— Вечера поэзии устраивать будем… А сейчас давай поговорим о встречном плане, выдвигаемом работниками института. Ты ведь знаешь, они предполагают построить подземную лодку и новый шахтный бур в значительно сокращенные сроки! — проговорил Батя, закуривая.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

Река протекала среди унылой, выжженной солнцем местности. Вдали виднелась цепь гор. Именно оттуда река начинала свое течение. Но недолго ей приходилось катить свои воды под знойным южным солнцем. Недалеко от того места, где расположилась экспедиция Института геолого-разведывательной техники, она постепенно исчезала, уходила в землю.

Заканчивались последние приготовления.

Огромная, сверкающая сталью, подземно-движущаяся машина была готова к старту.

Среди ящиков, предназначенных для погрузки в машину, стоял Костя Уточкин.

То и дело озираясь по сторонам, он с помощью молотка и отвертки пытался незаметно для окружающих вскрыть стенку одного из ящиков. Рядом, внимательно наблюдая за хозяином, сидел Джульбарс.

— Готовитесь к отбытию? — услышал вдруг Костя голос механика Горшкова.

Юноша вздрогнул и поднял голову, стараясь при этом незаметно спрятать инструменты в карман.

— Да, конечно… — пробормотал он смущенно.

— Волнуетесь, что ли?

— Вообще… немного, — ответил Уточкин, растерянно и виновато глядя на Горшкова.

— Это не дело… В такое опасное путешествие нельзя отправляться, не отрегулировав как следует нервную систему. А что это вы прячете от меня?

— Да так… ничего…

— Собаку с собой берете или тут оставляете?

— Тут оставляю… — со вздохом ответил Костя. — Профессор Толмазов протестует.

— Что же он, все боится ее?

— Возможно… А как же в опасное путешествие отправляться без собаки? Вот я вспоминаю, как на фронте, когда мне пришлось вылезать из горящего танка…

— Знаю, знаю… — перебил Горшков. — Один раз уже слышал.

Мимо прошел конструктор Катушкин.

— Сюда! Сюда, товарищи! — приглашал он.

Позади несколько человек несли тяжелые аккумуляторы.

Шествие замыкал Панферыч.

Увидев вахтера, Костя направился ему навстречу.

— Говорил я начальнику охраны, — начал Панферыч, поравнявшись с Костей: не менее пяти человек вахтеров надо брать в экспедицию! Пока тут шла сборка машины — замучились! Территория большая, разве ее всю огородишь!

— У меня к тебе просьба, Панферыч!

— Какая?

— Хочу поручить тебе собаку. Мы будем под землей недолго, дня три-четыре. Присмотришь за ней?

— А зачем ты сюда ее привез? Разве дома не мог оставить?

— Думал, профессор Толмазов согласится взять ее в путешествие. Одно время он почти дал согласие, а потом снова — ни за что! Зарычала она на него, понимаешь. Он ведь с палкой не расстается, а Джульбарс этого не любит.

— Ну, что с тобой будешь делать! Придется взять, — не сразу согласился Панферыч.

— Так я запру ее в сарай перед самым отправлением машины, а ты присмотри.

— Ладно, — ответил старик. — Пойду погляжу, как идет погрузка снаряжения.

Недалеко от машины медленно прохаживался профессор Толмазов, одетый в синий комбинезон, какой обычно носят танкисты.

— Отбываете, товарищ профессор? — радостно произнес вахтер, почтительно глядя на Толмазова.

— Да, Панферыч. Через несколько часов уже будем под землей.

— Вот у меня к вам какое дело, — заговорил вахтер останавливаясь. — Хочу вам добрый совет дать…

— Очень рад буду выслушать.

— Я насчет того, чтобы вы не сомневались в прочности нашей машины… проговорил он серьезно.

— А я и не сомневаюсь! Откуда вы взяли?

— Это я на всякий случай… В институте я работаю давно. Сколько разных машин перестроили на моей памяти! Одна другой сложнее и замысловатее. Вот эта, подземная лодка, просто пустяк по сравнению с некоторыми. И чтобы в смысле плохого изготовления или какого-нибудь научно-математического просчета — этого у нас не бывает. Ручаюсь вам, все будет в полном порядке! А собаку брать с собой — действительно ни к чему.

Заложив руки назад, с видом человека, задумавшего недоброе дело, Горшков наблюдал за погрузкой снаряжения в подземную машину.

— Костю не видели? — обратилась к нему Наташа.

— Видел… — буркнул Горшков. — Он там, среди ящиков. Трусит ваш Костя…

— Как трусит! Костя трусит? Какое основание вы имеете так говорить!

— Значит, имею… И как только инженер Крымов будет путешествовать под землей с таким компаньоном — представить не могу!

Наташа хотела что-то возразить, но, видно передумав, махнула рукой и отправилась разыскивать Уточкина.

Недалеко от подземной машины стояли Семенова и Крымов.

Зоя Владимировна давно искала случая поговорить с Крымовым. Наконец эта возможность представилась. Изобретатель на минуту остался один.

— Олег Николаевич! Мне хочется знать, довольны ли вы? Подумайте только, ведь через несколько часов осуществится ваша мечта!

— Конечно, доволен, Зоя Владимировна, — ответил Крымов. — Но меня беспокоит одна вещь…

— Что такое?

— Коэффициент полезного действия экскаватора мал. С этим положением мириться нельзя… Надо будет проверить под землей как следует. Не удовлетворяют меня и лопасти на хвостовом оперении…

— Олег Николаевич… — с укором сказала Семенова. — Вечно вы недовольны! Без конца стремитесь все переделывать. Так ведь нельзя! Подземная лодка прошла все испытания и показала себя с самой лучшей стороны. Чего вы от нее хотите? Сейчас предстоит первое практическое использование машины, и думать надо лишь об этом. Как только вы окажетесь под землей, вам нужно будет полностью предоставить себя в распоряжение профессора Толмазова.

— Вот как? — удивился Крымов. — Позвольте с вами не согласиться. Предстоящее путешествие — не только геологическая разведка! Это одновременно проверка машины в практических условиях!

Дальнейшему разговору помешали приблизившиеся к Крымову директор и Батя.

— Олег Николаевич, — проговорил Гремякин. — Мне хочется напомнить вам, что с завтрашнего дня за работой подземной машины станет следить вся страна. Вы будете отстаивать не только честь нашего института, но и честь передовой советской техники в целом…

— Я буду помнить об этом, Константин Григорьевич… — немного волнуясь, ответил Крымов.

— Людей берегите, — предупредил Батя. — Осторожность прежде всего. Не подвергайте риску людей. И о том, что мы готовы в любую минуту прийти вам на помощь, тоже не забывайте…

Наконец наступил торжественный момент.

Под дружные возгласы, выражавшие пожелания успеха, подземные путешественники один за другим начали подниматься по металлической лестнице. Наконец они скрылись в овальном отверстии люка. Послышалось монотонное жужжание мотора, и массивная крышка стала медленно опускаться.

Но внезапно шум мотора заглох, и через оставшуюся узкую щель до слуха провожающих донеслись голоса людей, споривших внутри лодки.

— Что это значит? — удивленно произнес Гремякин.

— Может быть, что-нибудь забыли, — задумчиво ответил Батя.

Через минуту все разъяснилось. Люк открылся и показалось хмурое лицо Горшкова. Он медленно спустился по лестнице и с виноватым видом остановился недалеко от директора.

— Я же говорил, что забыли! — воскликнул Батя. — Забыли попросить Горшкова выйти из кабины. Правда, Пантелеймон Евсеевич?

— Вообще, конечно. Я должен был в последний раз проверить, как подтянуты гайки у рулевого блока. Ведь в случае чего — мне пришлось бы отвечать, оправдывался механик, показывая директору разводной ключ.

— Все ясно, товарищ Горшков, — сердито проговорил Гремякин. — Где вы там прятались?

— На моей же совести лежало бы… — продолжал твердить Горшков. — Случись что-нибудь… Профессор, известное дело, кабинетный ученый. Уточкин еще молод…

Пантелеймон Евсеевич оглянулся и увидел, что его уже никто не слушает. Внимание всех было сосредоточено на машине, начавшей вздрагивать от приведенных в действие могучих двигателей.

Зрелище было необыкновенное.

Мощный фонтан земли, черный смерч, вздымался, окруженный тучей пыли. Воздух был наполнен глухим рокочущим гулом. Смерч не стоял на месте. Он быстро двигался по направлению к реке. Вот он соприкоснулся с ней, образовав кипящий вал воды, который, поднявшись на большую высоту, рассыпался тысячами брызг, сверкнувших в солнечном свете.

— Вы обещали дать информацию, — обратился к директору корреспондент центральной газеты. — Очень важно, чтобы она сегодня же была передана по назначению…

— Идемте, — ответил Гремякин.

Они направились к деревянным постройкам, расположенным на берегу реки.

В комнате с дощатыми стенами, уставленной сложной радиоаппаратурой, Гремякин предложил корреспонденту сесть за письменный стол. Сам же стал ходить, заложив руки назад, изредка останавливаясь перед широким окном со множеством деревянных переплетов.

— В двенадцать часов тридцать минут по московскому времени… — начал диктовать директор, — в районе Тау-Таш был дан старт первой в мире подземной экспедиции на подземно-движущейся машине, сооруженной Научно-исследовательским институтом геолого-разведывательной техники.

— Можете быстрее. Я стенографирую.

— Экспедиция преследует две цели. Первая — практическое испытание новой машины с целью выяснения возможных недостатков, вторая — изучение реки Янгиер. Как известно, воды реки Янгиер исчезают в песках пустыни Аулиекиз. Между тем еще до сих пор сохранялось безводное русло, пересекающее пустыню, по которому когда-то катила свои воды эта могучая река…

В далекие времена территория, занятая в настоящее время пустыней, была цветущим и плодородным краем…

В связи с открытием в пустыне Аулиекиз богатых месторождений редких металлов появилась задача обеспечить будущие предприятия большими запасами воды, необходимой для промывки и флотации руд. В пустыне уже работают экспедиции, разыскивающие воду. Но до сих пор они не достигли никаких результатов…

Дверь отворилась, и на пороге появился вахтер Панферыч.

— Чего тебе, Панферыч? — спросил Гремякин, прерывая диктовку.

— Да вот, ищу…

— Кого ищешь?

Но старик, пробормотав извинение, скрылся за дверью.

Со своего места поднялся радист.

— Ну что? — спросил директор, приближаясь к радиоприемнику.

— Все благополучно, самочувствие хорошее.

— Ну и отлично! — обрадовался Константин Григорьевич и, повернувшись к корреспонденту, снова стал диктовать.

Он немного остановился на общем вопросе, касающемся «исчезающих» рек.

— Случай с рекой Янгиер — не единственный случай. Существует немало полноводных рек, которые уходят под землю и там продолжают свое течение, а затем снова появляются на поверхности. Другие реки пропадают бесследно. Возможно, их воды подземными ходами пробираются к морю, а быть может, рассасываются в почве. Некоторые подземные реки существуют с незапамятных времен. Однако имеются случаи, когда их исчезновение произошло на памяти людей, в результате вулканической деятельности.

Для проведения испытания подземной машины в пустыню выехала большая группа сотрудников института с походной мастерской, сложнейшей радиоаппаратурой для подслушивания подземных шумов. Машину пришлось доставлять в разобранном виде, по частям, и собирать на месте.

Вначале подземная лодка исследует дно реки Янгиер, в той ее части, где вода заметно начинает убывать. Герметичность корпуса подземной машины разрешает, пользоваться ею одновременно и как подводной лодкой. Она снабжена так называемыми балластными резервуарами, металлическими цистернами, по желанию наполняемыми водой, отчего машина становится тяжелее и опускается на дно. При необходимости подняться на поверхность вода выкачивается помпами и лодка всплывает. Машина без всяких затруднений сможет ползти по дну реки, а затем углубиться в почву. Таким путем профессор Толмазов, научный руководитель экспедиции, думает обнаружить трещины на дне, пропускающие воду в глубь земли.

Глава вторая

Глухое монотонное жужжание наполняло маленькую кабину подземной лодки, освещенную электрическими лампочками, вделанными в стену.

Свет этих лампочек в настоящее время был намеренно преуменьшен реостатом. Через два овальных иллюминатора из толстого стекла, расположенных по бокам кабины, лился мерцающий зеленоватый свет. Лодка ползла по дну реки, освещая путь впереди себя мощным прожектором.

Однако не только через иллюминаторы подземные путешественники могли видеть, что происходит за пределами кабины.

На носу лодки расположен звуколокатор, недавно выдержавший все испытания и теперь впервые применяемый на практике. Перед водителем машины, в глубине небольшой квадратной ниши, висит флюоресцирующий синим светом экран, на котором отчетливо видно все, что находится впереди лодки на расстоянии четырехсот метров.

За рулевым управлением сидел Крымов. Он то убавлял, то прибавлял ход, один раз даже совсем остановил лодку, испытывая таким образом надежность работы узлов подземно-движущегося механизма.

Все это вызывало недовольство профессора Толмазова, сидевшего у иллюминатора за маленьким столиком. Действия Крымова мешали ему наблюдать и думать.

— Довольно, Олег Николаевич, — добродушно ворчал он. — Разве не ясно, что машина замечательная?

— Что вы, Георгий Степанович! — отвечал Крымов. — Рулевая штанга при виражах требует довольно значительных усилий! И это когда мы ползем на брюхе по дну реки, а что будет в земле?

— Так, может быть, вернемся?

— Нет, нет, зачем же? Ведь еще не выяснены другие недостатки! Их может оказаться очень много!

Костя, сидевший перед сложной радиоаппаратурой, вмонтированной в стену, был бесконечно доволен всем. Он с увлечением проверял работу пусковых кнопок, приводящих в действие телемеханические и другие агрегаты, иногда надевал наушники и начинал выстукивать на ключе очередную радиограмму на поверхность.

Но вдруг лицо Кости неожиданно стало озабоченным. Сняв наушники, он напряженно начал вслушиваться в равномерный шум, наполняющий кабину.

— Странный звук иногда слышен, — сказал Толмазов, не поворачивая головы. Вы не замечаете ничего такого?

— Какой звук? — обеспокоенно спросил Крымов.

— У меня такое впечатление, что где-то плачет ребенок.

— Ну, это вам показалось, — промолвил, усмехаясь, Костя.

Все трое внимательно прислушались.

Сквозь жужжание мотора иногда слышно было, как стальная обшивка лодки трется о песчаное дно. Изредка машина задевала большие камни, и тогда кабина немного вздрагивала. Вслед за толчком слышался скрип.

— Это камни! — добавил Костя.

Дно реки стало круто спускаться вниз. Одновременно с этим все более сужались ее каменистые берега.

— Какое теперь расстояние от лодки до стен? — задумчиво произнес Крымов. Ведь собирались же установить боковые альтиметры и не поставили.

— Из-за этого, надеюсь, нам не придется возвращаться? — добродушно спросил Георгий Степанович.

— Нет, возвращаться не будем, но альтиметры установим…

Крымов не закончил фразы, так как его внимание было привлечено большим камнем, неожиданно появившимся перед носом лодки.

— Позвольте, — удивленно сказал Толмазов, — разве можно сейчас думать об альтиметрах? Неужели будете устанавливать под землей?

— Зачем под землей? Вот вернемся на поверхность и установим. А что касается вашего замечания насчет того, можно ли думать об усовершенствовании машины во время испытания, то вы не правы, Георгий Степанович. Настоящий инженер тот, кто беспрерывно совершенствует любую, даже самую совершенную машину. Человек, вполне удовлетворенный созданным им механизмом, это не инженер.

— Гмм… — протянул Толмазов. — Возможно.

— Вы не беспокойтесь, Георгий Степанович, — вмешался Костя. — Наша машина очень надежный механизм. Все будет в полном порядке.

В это время корпус вздрогнул от резкого толчка. За ним последовал другой. Машина ударилась о большой каменный барьер.

— Увеличь дальность фокусировки звуколокатора, — быстро проговорил Крымов, обращаясь к Косте.

Квадратный экран, находящийся перед Олегом Николаевичем, покрылся туманной дымкой, затем на нем появилось новое изображение.

— Спуск вниз, и при этом очень крутой, — сказал Крымов, всматриваясь в экран.

— Чудесно! — воскликнул профессор. — Смерьте-ка, Костя, скорость течения воды!

Испытывая удары и тряску, лодка постепенно опускалась все ниже и ниже. Через овальные иллюминаторы было видно, как сужались боковые стены ущелья, по которому ползла лодка. Вскоре наверху появилась каменная крыша, и ущелье превратилось в туннель.

— Внимание, товарищи! — взволнованно провозгласил профессор. — Река ушла в землю. Мы находимся на пороге решения многовековой загадки.

Скрежет резцов, дробящих камень, отраженный от близко расположенных стен, изменил свой характер. Сейчас он напоминал шум, какой бывает при прохождении поезда через железнодорожный туннель.

Сильное течение подталкивало лодку вперед и мешало рулевому управлению. Машина иногда стукалась стальным корпусом о крепкую каменную стену.

Мимо все быстрее стали мелькать мрачные седые камни, причудливо выступавшие из стен. Подземное русло реки то и дело меняло свое направление.

Вдруг Георгий Степанович насторожился. Он обвел взглядом кабину, снова внимательно посмотрел в иллюминатор и тихо произнес:

— Странная вещь. Мне опять показалось…

— Что вам показалось? — спросил Костя.

— Представьте себе, кто-то плачет.

Костя подозрительно посмотрел на профессора.

Вскоре луч прожектора вырвал из мрака красивую, но страшную картину. Вдалеке виднелся бурлящий фонтан, немного дальше туннель заканчивался глухой отвесной стеной. Стало ясно — впереди водопад.

— Серьезное дело, — хмурясь, проговорил Крымов.

В это время машина, по-видимому наткнувшись на большой камень, на мгновение приняла наклонное положение.

— Ого! — воскликнул Толмазов, судорожно уцепившись руками за подлокотники своего сидения.

Фонтан приближался. Машину резкими рывками бросало из стороны в сторону. Кабину наполнял лязг и скрежет стали, царапающей камень.

Костя стал наблюдать за профессором. К его удивлению, ученый не проявлял признаков страха. Откинув назад свою голову, Толмазов сидел спокойно, немного щуря глаза. Видимо ради предосторожности, он снял пенсне. Профессор тоже изредка поглядывал на Костю. Он увидел, что лицо юноши приняло суровое и решительное выражение. «Не очень боится», — подумал про себя Толмазов.

Его внимание снова привлек странный звук. Шум кипящей воды и удары машины о камни мешали разобрать, что это такое. Во всяком случае, подобный звук не могли издавать какие-либо части машины. Оставалось предположить, что он доносится извне, жалобный, напоминающий вой или плач.

Профессор, рискуя удариться, приблизил лицо вплотную к стеклу.

Машина проходила под низко нависшими каменными глыбами. Бушующими волнами плескалась о черные стены вода.

— Я опять слышал! — прокричал Толмазов, стараясь перекрыть шум.

Ни Крымов, ни Костя ему не ответили.

Машину неуклонно тянуло к бушующему водопаду.

Радиста окружили плотным кольцом. В комнате тихо, только отчетливо слышен стук телеграфного ключа. Но вот прекращается стук и наступает полнейшая тишина, гнетущая и напряженная.

Взгляды всех прикованы к пластмассовым кружочкам наушников, плотно прижатым пружиной к ушам слухача-радиста. Ответных сигналов нет.

— Попробуйте опять телефон, — шепчет директор, наклонившись к самому уху радиста.

Слышатся звонкие щелчки переключателей. Радист подносит ко рту овальный пластмассовый микрофон с длинной ручкой.

— Лодка… Лодка… Говорит Земля… Говорит Земля… Отвечайте… Отвечайте…

Снова тишина. И снова Земля зовет Подземную Лодку.

— Дайте попробовать мне, — слышится взволнованный голос.

Все, как по команде, поворачивают головы. Это говорит практикантка Наташа.

— У меня значок радиолюбителя третьей степени, я была победительницей на всесоюзном соревновании коротковолновиков, — словно оправдываясь, бормочет девушка.

Радист вопросительно смотрит на директора.

— Пусть попробует.

Наташа торопливо занимает место перед радиоаппаратом, крутит рукоятки настройки, переставляет переключатели.

— Лодка… Лодка… Говорит Земля… Говорит Земля. Костя! Костя! Отвечайте… Отвечайте… Костя!..

Представьте себе, что вы находитесь в полной темноте. Совсем рядом бурлит и клокочет вода. Вы прислушиваетесь к этому шуму. Он необычен: гулко разносится рев воды, многократно отраженный от стен огромного подземелья. Но вот откуда-то появляется слабый свет. Вы видите, как он постепенно становится ярче. Теперь уже виден контур овального отверстия, из которого с ревом, преодолевая каменные барьеры, несется вода, освещенная изнутри. Вскоре свет становится ослепительным. Переливаясь всеми цветами радуги, высоко вверх поднимаются миллионы мельчайших брызг. То вверх, то вниз прыгает приближающийся к вам источник света. Это прожектор подземной машины.

Но вот машина, преодолев последние барьеры, выходит в спокойную воду. Дальше она плывет, то появляясь над поверхностью воды, то погружаясь на дно.

Когда был открыт люк и трое путешественников взобрались на стальную спину лодки, перед ними открылась замечательная картина.

Они находились в огромном сказочном гроте, в одном из тех, которые так часто встречаются под землей. Луч прожектора, направленный в потолок, освещал подземелье мягким, рассеянным светом. Отчетливо было видно, как блестят прозрачные грани кварца, вкрапленного в серые стены, изрезанные многочисленными ущельями. С потолка свисали готовые сорваться причудливые каменные глыбы. Посредине грота протекала река, настолько широко разлившаяся, что ее легко можно было принять за озеро.

— Ничего себе была переделка! — восторженно воскликнул Костя, указывая рукой на бушующий поток воды, вырывающийся из узкого отверстия.

Именно через это отверстие увлеченная могучим водным потоком лодка проникла в грот. Дальше она плыла по подземной реке и вот теперь стоит на берегу, недалеко от наклонной стены.

— Надо будет усовершенствовать буферные выступы, — задумчиво сказал Крымов, вспомнив страшную тряску при прохождении через груды камней.

— Явление карстовое… — проговорил профессор, неизвестно к кому обращаясь.

— Лопасти рулевого управления надо было бы сделать толще, — продолжал Олег Николаевич.

— Да, именно карстовое, — перебил его Толмазов. — Это значит, вода размыла все растворяющиеся породы, а каменные стены остались. В сущности, это явление очень распространенное в природе.

— А куда уходит вода? — поинтересовался Костя.

Толмазов покосился на него.

— Так мы и прибыли сюда, чтобы отгадать эту загадку. Немного отдохнем и приступим к исследованиям.

— А скажите, Георгий Степанович, может одна из этих глыб сорваться сама собой? — не унимался юноша, указывая рукой вверх.

— Все может быть. На всякий случай надо ходить осторожно.

В это время откуда-то издалека послышался протяжный и жалобный вой.

— Вы слышали? — проговорил Толмазов, обращаясь к Косте.

— Да, действительно, — забормотал тот. — Тут, наверное, есть подземные животные…

— Вообще встречаются, но это рыбы, рачки, черви. Они слепые и безмолвные. Вот будем исследовать дно озера…

— А ведь озеро можно очень просто обмелить, — не дал договорить профессору Костя.

— Каким образом? — удивился Толмазов.

— Совсем пустяк!

— Пустяк?

— Конечно! Видите каменные глыбы, повисшие над входом, откуда идет вода? Они еле держатся. Килограммов пять взрывчатки — и все полетит вниз.

— И частично, а может быть и совсем, закроет доступ воды в грот, подтвердил Крымов.

— Для воды — частично, а для нас в этом случае выход на поверхность будет закрыт полностью! Не так ли?

Это замечание не понравилось Крымову.

— Георгий Степанович! — воскликнул он укоризненно. — Да что вы! Просто обидно слушать. Для кого закроет доступ, — для нас? Значит, вы сомневаетесь в могуществе машины?

— Нет, нет, Олег Николаевич! В могуществе вашего замечательного механизма я не сомневаюсь, но мало ли что может случиться? Вдруг авария! Ведь здесь столько камней…

Тут уж и Костя решил вступиться за честь подземной лодки.

— Уверяю вас, Георгий Степанович, — волнуясь, начал он, — ваши опасения напрасны.

На несколько секунд воцарилось молчание.

— Вот боковые лопасти нужно сделать немного толще, — продолжал Крымов.

— Да, было бы неплохо… — задумчиво протянул Толмазов.

— Что неплохо? — заинтересовался Олег Николаевич. — Лопасти сделать толще?

— Нет, зачем? Озеро осушить…

Костя не стал ждать окончания разговора между профессором и инженером. Он быстро спустился в люк. Настало время передать очередную радиограмму, и необходимо было предварительно проверить передатчик в действии.

Вскоре послышался его радостный и немного возбужденный голос:

— Земля!.. Земля… Говорит Лодка. Я слушаю… Да, да. Проходили каменные пороги, преодолевали водопад как раз в условленное для передачи время… Слышимость? Совершенно верно, слабая. Не знаю, чем объяснить. Подстраиваюсь, еще подстраиваюсь. То же самое… Что? Пока подойдет директор? Давайте, давайте.

Последовала маленькая пауза.

— Наташа, здравствуй! Находимся в гроте… В сказочном гроте, говорю. И животные водятся… Нет, еще не видели. Возможно, динозавры, а может быть, ихтиозавры — не знаю… Идет Константин Григорьевич? Сейчас позову Крымова и профессора. Передайте привет Панферычу!.. Панферычу, говорю, привет передайте. Пусть получше следит за Джульбарсом… Сейчас. Одну минуточку…

Костя вскочил, подбежал к люку и позвал остальных участников экспедиции к радиоаппарату.

— Мы хотим завалить отверстие, через которое проникли сюда, — говорил в микрофон Толмазов, — чтобы обмелить озеро… Да… Не рискованно? Понимаю, понимаю. Передаю трубку Олегу Николаевичу.

— Все идет хорошо, — начал Крымов. — Вот только лопасти придется в дальнейшем делать толще… Конечно. И по бокам лодки нужно установить дополнительные альтиметры… Насчет завала? Значит, вы считаете его возможным?.. Согласен с вами, согласен… Слышимость? Действительно плохая. До свидания, до свидания.

Вооружившись альпенштоком и веревкой, Костя вылез из люка и тронулся в путь. Ящик со взрывчаткой он нес на спине, привязав его ремнями.

Крымов и Толмазов стали наблюдать за удаляющимся Костей.

— Он действительно опытный подрывник? — тревожно спросил Толмазов.

— Никаких сомнений быть не может, — спокойно ответил Олег Николаевич.

Уточкин шел вдоль берега подземного озера. Прожектор лодки, направленный в сторону отверстия, откуда вырывалась вода, хорошо освещал путь.

Вскоре юноша очутился вблизи бушующего потока и принялся внимательно изучать стену, по которой ему предстояло взбираться наверх. Стена была испещрена крупными и мелкими трещинами. Там и здесь торчали каменные выступы, образующие местами удобные площадки.

Костя приготовил веревку с петлей и, размахнувшись, с первого раза набросил ее на один из выступов.

Подниматься было нетрудно. Правда, ноги скользили по мокрым от брызг стенам, но Костя был хорошим физкультурником и легко преодолевал все трудности.

Бурлящая вода находится уже далеко внизу. Юноша делает последнее усилие и, подтянувшись на руках, вскарабкивается на маленькую каменную площадку. Торопливо снимает ящик, привязанный к спине, и устанавливает его как можно ближе к каменному массиву, вот-вот готовому сорваться вниз.

Когда Костя, перебирая руками мокрую веревку, уже скользил вниз, над его головой, словно бенгальский огонь, рассыпал фиолетово-желтые искры горящий бикфордов шнур. Время горения шнура было рассчитано с большим запасом, поэтому особенно торопиться не стоило. Но все-таки было неприятно находиться рядом с пятью килограммами тола, готового взорваться, и Костя старался как можно скорее спуститься.

Однако спуску очень сильно мешали каменные выступы. От раскачивания веревка то и дело терлась о них и, наконец, неожиданно заклинилась в расщелине.

Костя увидел, что висит над самой серединой бушующего потока. Он попробовал раскачаться, но это привело лишь к тому, что веревка заклинилась между двумя выступами в другом месте. Надо было снова подниматься наверх.

Только теперь Костя пожалел, что для ускорения дела применил бикфордов шнур, а не электрическую подрывную машинку. Конечно, чтобы воспламенить взрывчатку электрическим способом, нужно было тянуть кабель от нависшей над бездной скалы к подземной лодке, все это заняло бы время. Но зато, сидя в бронированной кабине лодки, взрыв можно было бы произвести, пустив в ход электрозапальную машинку в любое время, смотря по обстоятельствам. Не то бикфордов шнур — эластичная трубка, наполненная медленно горящим порохом. Подсоединить его к взрывчатке можно очень быстро. Но горе замешкавшемуся подрывнику! Пламя в шнуре передвигается к взрывчатке со скоростью одного метра в минуту, очень точно и неумолимо.

Костя внимательно осмотрелся и стал подтягиваться на руках. Словно предупреждая о грозящей опасности, на его голову посыпался дождь фиолетово-желтых искр.

Профессор Толмазов и инженер Крымов сидели в машине за выдвижным столом и изучали карту.

— Сейчас мы находимся вот здесь, — обведя карандашом указанное место, проговорил ученый. — Быстро прошли, Олег Николаевич.

— Если немного изменить профиль лопастей, то можно двигаться в воде еще быстрее, — отозвался Крымов.

— Ничего не нужно изменять в вашей машине. Она работает прекрасно. Интересно, куда дальше идет вода? Вот смотрите: это схема подземного хода, составленная мною на основании наблюдений и измерения пройденного пути. Можно предположить…

Профессор не договорил фразы. Послышался странный звук, напоминающий чавканье животного.

— Что такое? — спросил Толмазов приподнимаясь.

— Действительно, — удивился Крымов. — Я отчетливо слышал…

— Я тоже. По-моему, это где-то здесь, в машине.

— Не может быть, — проговорил Олег Николаевич, оглядывая кабину лодки.

Внезапно его внимание было привлечено кусочком черной веревки, валявшейся на полу. Он нагнулся и поднял ее.

— Черт возьми! Он, кажется, сошел с ума!

— Что случилось?

— Вот полюбуйтесь, — Крымов протянул профессору то, что поднял с пола. Это же бикфордов шнур! Значит, Костя не взял с собой электроподрывной машинки, поленился протянуть провода и отправился взрывать скалу при помощи бикфордова шнура. Как это я недосмотрел! Давайте поднимемся наверх.

Через несколько секунд они уже находились на спине подземной машины.

— Пора бы ему возвратиться, — с тревогой сказал профессор.

— Да, очень странно, что его до сих пор нет. Я пойду посмотрю, — ответил Крымов. — Не мог же он спрятаться в расщелине и там ожидать взрыва!

— Я тоже пойду с вами.

— Зачем, Георгий Степанович? Оставайтесь тут.

— Позвольте! Я понимаю, что приближаться к водопаду сейчас опасно, но, возможно, Костя действительно решил спрятаться в какой-нибудь расщелине и ничего не подозревает о грозящей ему опасности. Ведь может произойти обвал! Единственное безопасное место — это наша машина, защищенная броней. Давайте попробуем сначала позвать его.

— Ко-о-ост-я-яяя!!! — что есть сил закричал Крымов.

Ему ответило продолжительное и гулкое эхо, какое может быть только в огромном каменном подземелье.

— Ко-о-о-о-остя-я-яяя!!! — снова позвал Олег Николаевич.

Но ответа не было. И вдруг до слуха стоящих на площадке людей донесся жалобный, протяжный вой.

— Опять… Вы слышите? — забеспокоился Толмазов.

Если бы люди находились в это время в кабине машины, то увидели бы, как в одном из отделений кабины без видимой причины зашевелился ящик. Его крышка, на которую были навалены разные предметы, стала дергаться и приподниматься.

Но люди продолжали звать Костю и ничего не видели. Не видели они также, как из ящика с большим трудом выкарабкалась собака, обнюхала помещение, выпрыгнула из люка и помчалась по следам Кости.

— Его не следовало отпускать одного, это я виноват, — взволнованно говорил Олег Николаевич, спускаясь вниз по лестнице. За ним торопливо следовал старый профессор, ловко перебирающий ногами веревочные ступени. Оба почти бегом, обгоняя друг друга, направились к водопаду.

Но вот Крымов резко остановился и ухватил за руку Толмазова.

— Посмотрите! — промолвил он, указывая рукой на каменный массив. — Горит бикфордов шнур.

Некоторое время оба стояли в нерешительности. Затем профессор, не говоря ни слова, сорвался с места и бросился бежать по направлению к водопаду.

— Каждую минуту может произойти взрыв, остановитесь! — кричал Крымов.

Но Георгий Степанович, прыгая с камня на камень, не обращал внимания на крики Крымова.

— Костя! Костя! — кричал он срывающимся голосом.

Профессор не видел, как карабкалась по стене, скользя и часто срываясь, большая кудлатая собака. Не видел этого и Крымов, поскользнувшийся о камень и упавший на землю. Между тем Джульбарс (это был он) влез на площадку, обнюхал ее и стал спускаться, следуя направлению веревки. В следующее мгновение, сорвавшись, он полетел вниз и скрылся в бурном потоке.

Взрыв, с оглушительной силой раздавшийся в каменном гроте, застал Толмазова на краю реки. Воздушная волна столкнула профессора в воду, и может быть, именно это обстоятельство спасло его от града камней, посыпавшихся вслед за этим сверху.

Однако один из камней все-таки нанес профессору чувствительный удар в правое плечо. Барахтаясь в холодной воде, Толмазов ощутил резкую боль. Правая рука отказывалась подниматься, приходилось работать лишь левой.

Для опытного путешественника, каким был профессор, плыть с помощью одной руки не представляло особых трудностей. Но ему сильно мешала одежда, плотно облепившая тело, и тяжелые походные сапоги. Все чаще и чаще он окунался с головой, возвращаться на поверхность становилось все труднее…

Вдруг он почувствовал резкую боль в ушибленном плече. Ему показалось, что в руку впились чьи-то острые зубы. Профессор потерял сознание.

У выхода, где помещалась радиостанция, Горшков встретил Панферыча.

— Ну, что там слышно? — обеспокоенно спросил он.

— Получено сообщение от Крымова, — полушепотом начал вахтер: — «Ждите моей следующей радиограммы» И все… связь оборвалась.

— Непорядок какой-нибудь?..

— Трудно сказать! Ждите дальнейших сообщений, говорит, а сообщений-то и нет. А после того был слышен взрыв под землей, заведующий подслушивающими устройствами при мне докладывал директору.

— Не разрешили мне поехать с ними, — хмурясь, сказал Горшков, — а это было необходимо. Случись что-нибудь с Крымовым, какой помощи можно ожидать от Кости и профессора?

Горшков собрался уже уходить, но его задержал Панферыч.

— Собаку Кости не видели?

— Нет.

— Как в землю провалилась! Нет нигде…

— Не велика важность.

— То есть как это? — рассердился Панферыч. — Собака мне поручена, значит я за нее отвечаю! Дело не в важности, а в самом факте! Странно вы рассуждаете, товарищ Горшков…

— Ладно, Панферыч, все ясно… — перебил его механик и, надвинув на голову кепку, удалился с озабоченным видом.

Глава третья

Костя бесследно исчез. Его долго искали. Лазали среди камней, исследовали каждую расщелину, каждый закоулок, но безрезультатно. Костя не нашли.

Несколько раз Крымов подходил к радиопередатчику, чтобы сообщить на поверхность о бесплодности всех поисков, но рука, поднятая для того, чтобы включить аппарат, опускалась сама собою. «Немножко отдохну, схожу еще раз, а затем протелеграфирую. Зачем зря волновать людей? В общих чертах я им уже сообщал… Быть может, найдутся какие-либо следы», — думал Олег Николаевич.

На раскладной кровати, поставленной у стены кабины, лежал с забинтованным плечом профессор.

— Вы уверены, что потеряли сознание на глубоком месте, вдали от берега? допытывался Крымов. — Я нашел вас там, где раньше, до обмеления, находился берег. Выходит, вы продолжали плыть уже в полубессознательном состоянии. Так, что ли? Очень странно…

— Очень странно, — согласился Толмазов. — Люди, потерявшие сознание, обычно не двигаются.

Оставив больного, Крымов снова поднялся на площадку.

После взрыва грот значительно изменился. Река обмелела и превратилась в ручей. Обвалившиеся камни засыпали отверстие, через которое в грот поступала вода. Правда, под большим напором она продолжала еще бить длинными фонтанирующими струйками, но количество ее было ничтожно по сравнению с прежним потоком. «То, о чем мечтал Костя, — думал Олег Николаевич, — свершилось. Только он сам уже не мог принять участие в исследовании освобожденных от воды подземных ходов».

Горький комок подступил к горлу Крымова.

— Искать!.. Искать, пока тело не будет найдено! А вдруг он еще жив… тихо говорил инженер, сжимая кулаки.

Крымов возвратился в кабину.

— Ну как? — озабоченно спросил Толмазов, приподнявшись на постели.

— Я хочу снова отправиться на поиски…

Собираясь в дорогу, Олег Николаевич заметил, что профессор беспрерывно к чему-то прислушивается.

— Тише, — вдруг прошептал Толмазов.

Крымов замер.

— Мне показалось, что я слышу отдаленный лай собаки… Вот уж поистине таинственная пещера, — проговорил профессор.

— И мне иногда слышится…

— Вот видите!

— Мы все время думаем о Косте, и потому нам так кажется. Ведь Костю трудно представить без его собаки.

— Возможно… — пробормотал профессор, закрывая глаза.

Однако в следующую минуту он быстро поднялся и свесил ноги с постели.

— Что случилось? — тревожно спросил Олег Николаевич.

— Иду с вами.

— Это невозможно, лежите!

— Нет, не могу валяться, когда дело идет о спасении человека. Чувствую себя не так уж плохо.

Увидев непреклонную решимость Толмазова, Крымов перестал возражать. Прихватив с собой яркие электрические фонари, веревки, топорики, они вылезли из люка и отправились на поиски.

Было решено еще раз тщательно обследовать часть грота, противоположную той, где был произведен взрыв: ведь тело Кости могла унести вода.

Несмотря на то, что профессор шел, превозмогая боль, они быстро достигли стены и углубились в одну из расщелин. Свет прожектора машины не проникал сюда. Приходилось идти, освещая дорогу электрическими фонарями.

Глухо раздавались шаги в узком каменном коридоре. Иногда ноги попадали в лужи, и тогда еще влажные стены отражали звонкий всплеск.

Свет упал на продолговатый белый предмет. Оказалось, что это небольшая рыба барахтается в мелкой лужице.

— Видите, совсем белая! Все живые существа в подземных озерах белые. Света тут нет, и окраска для организма становится ненужной. Они потеряли ее с течением времени, — проговорил Толмазов, наклонившись.

Как бы в подтверждение слов профессора, в этой же лужице показался плавающий червь длиною около пятидесяти сантиметров, тоже белый.

— Идемте! — заторопил Крымов.

— Не думайте, что я забыл о Косте, — проговорил Георгий Степанович, поравнявшись с Крымовым. — Присутствие этих существ говорит о том, что тут раньше протекала река. Следовательно, она могла унести тело Кости именно сюда…

Вскоре путники увидели впереди себя отвесную стену. Перед ней находился широкий колодец. Крымов ползком приблизился к краю. Свет его фонаря, скользнув по совершенно отвесной стене, потерялся в бесконечной глубине.

Впрочем, глубина колодца не была бесконечной. Где-то совсем далеко виднелся слабо фосфоресцирующий голубоватый свет. Олег Николаевич убедился в этом, погасив фонарь.

— Внизу свет… — прошептал он.

— Не может быть!

— Посмотрите…

Профессор с трудом опустился на землю и также подполз к краю.

— Что такое? — проговорил он. — Откуда это свечение?

— Наверное, фосфор?

— Фосфор не может быть: он бы давно окислился в воде и перестал светиться…

— Коо-о-стя-я-яяя! — громко закричал Крымов.

Когда умолкло раскатистое эхо, со дна колодца послышался тихий собачий лай.

— Вы слышите? — спросил Крымов, приподнимаясь. Он снова закричал, но ему никто не ответил.

Долго ходили инженер и профессор, исследуя расщелины и малейшие углубления. Наконец, усталые и разбитые длительными поисками, вернулись к машине. Пережитые волнения сказались немедленно, и оба заснули мертвым сном.

Вскоре Толмазову приснился сон: огромная собака навалилась ему на грудь и обдает его лицо горячим дыханием. Он отбивается изо всех сил. Наконец, сделав над собой невероятное усилие, как это часто делают люди, желающие избавиться от неприятного сновидения, проснулся и увидел… настоящую собаку, положившую лапы на его постель.

Профессор громко сказал: «Вон!» — и на всякий случай протер глаза.

Перед ним стоял Джульбарс.

— Олег Николаевич, проснитесь! Собака! — закричал Толмазов.

— А?.. Что?.. Опять?.. — забормотал Крымов, вскакивая с постели. — Вот так штука… Неужели плыла за нами? Это невероятно! Джульбарс, где Костя?

Собака присела на задние лапы и, виляя хвостом, принялась лаять, потом вскочила и побежала к открытому люку. Крымов бросился за ней. Она вела его к тому ущелью с колодцем, на дне которого было видно голубое свечение. Не добежав до колодца, собака юркнула в маленькую расщелину и начала отчаянно лаять, приглашая Крымова следовать за ней. Но расщелина была очень узкой.

Внезапно Крымова осенила мысль, отчетливая и ясная.

— Костя на дне колодца… Собака выбралась оттуда по каким-то узким наклонным ходам, по которым нельзя пройти человеку… Как же быть? Попробовать спуститься в колодец при помощи веревки! Но хватит ли ее?

И Крымов принял решение использовать для поисков Кости подземно-движущуюся машину.

С большим трудом Олегу Николаевичу удалось выманить Джульбарса. Схватив его за ошейник и привязав к нему кусок веревки, Крымов направился к лодке, волоча за собой жалобно скулящего пса.

Машину к пуску приготовили быстро.

Вздрогнул корпус лодки. Зашевелились широкие лопасти. В быстром вихре завертелись резцы, расположенные на носу. Стальное чудовище подползло к каменной стене, словно намереваясь померяться с ней силой.

Грот наполнился грозным гулом. Резцы из крепчайшего сплава, изготовленные в виде зуба грызуна, крошили и превращали каменную стену в пыль. Заработали транспортеры, отбрасывающие эту пыль назад, к хвосту лодки.

Подземная машина, окутанная тучей пыли, стала вгрызаться, казалось бы, в совершенно неприступную стену.

Сидя за рулевым управлением, Крымов сосредоточил все свое внимание на измерительных приборах и экране радиолокатора. Профессор Толмазов стоял за его спиной, впившись глазами в экран. По вздрагивающей и трясущейся, как в нервном ознобе, кабине беспокойно бегала собака.

Все ниже и ниже опускается подземная лодка. Несмотря на теплоизоляционные стены, жар от разогретого в результате трения о камень стального корпуса лодки проникает в кабину.

Крымов объясняет профессору, как пустить в ход холодильную установку. Дышать становится трудно. Приходится увеличить поступление кислорода из баллонов.

Несколько часов продолжалась борьба крепчайшего сплава с камнем. Победил механизм.

Вот он приближается к намеченному месту. На экране радиолокатора уже обрисовываются очертания каменного колодца.

Но нужно спуститься ниже. Еще не видно дна. Работают стальные лопасти рулей. Они все глубже и глубже наклоняют вгрызающийся в камень нос лодки.

Наконец уменьшилась тряска. Прекратился скрежещущий вой резцов. Лодка вошла в свободное пространство.

Из открытого люка с громким лаем выскочила собака. За ней стремительно спустился по лестнице Крымов…

Никаких поисков производить не пришлось: в изорванной одежде, отбиваясь от радостно визжавшего Джульбарса, к лодке шел Костя, хорошо освещенный светом прожектора.

Все, что юноша рассказал, уже сидя в кабине перед маленьким столиком с едой, вынутой из холодильника и разогретой Крымовым, было в высшей степени любопытно.

Он прыгнул в воду, но, видно, ударившись о камень, потерял сознание. Когда пришел в себя, почувствовал, что лежит на каменной площадке. Бурный поток прибил его к отвесной стене. Ноги находились в воде, быстро несущейся мимо. Где-то вдали был чуть виден свет прожектора лодки, достигавший ущелья в виде слабых отблесков.

Он попытался встать, но сделал неверное движение. Его подхватил поток, бороться с которым было очень трудно.

Вскоре он почувствовал, что плывет в спокойной воде. Рука коснулась стены. Он попытался найти выступ, чтобы зацепиться за него, но это ему не удалось. Скользкая стена ушла из-под руки куда-то вверх, — следовательно, уровень воды опустился, а вместе с ним и он сам.

Неожиданное событие придало ему силы и прибавило надежды на спасение. В полной темноте, по-видимому с большой высоты, если судить по всплеску, в воду бросилась собака — его старый фронтовой друг Джульбарс.

Бесконечно тянулось время. Между тем уровень воды в колодце опускался все ниже и ниже, наконец его ноги коснулись дна.

Сейчас, когда прожектор лодки освещал стены колодца, было ясно: вода ушла в боковые, горизонтальные проходы, в результате чего обнажилось дно — широкая каменная площадка, на которой и очутился Костя.

Он очень долго кричал, надеясь, что его услышат, но, убедившись в бесполезности этих попыток, решил собраться с силами, лег на камень рядом с мокрой собакой и вскоре уснул. Когда проснулся, то не обнаружил Джульбарса, но зато услышал приближающийся шум подземной машины.

— Ну, теперь можно сообщать на поверхность, что все кончилось благополучно, — сказал Крымов, когда Уточкин закончил свой рассказ. — Не беспокойся, Костя, я сам… — добавил он, видя, что механик хочет подняться.

Олег Николаевич подошел к радиопередатчику и начал его настраивать.

— Когда мы смотрели в колодец сверху, — обратился Толмазов к Косте, — то совершенно отчетливо видели внизу голубой свет. Вы не заметили его?

— Нет! — удивленно ответил Костя.

— Непонятно… — пробормотал профессор. — Когда же нам лучше исследовать дно колодца: сейчас или на обратном пути?

Между тем Крымов продолжал возиться с радиоаппаратом. Наконец Костя не вытерпел и подошел, чтобы помочь.

— Хороший пес… Хороший… Только пугал нас, сидя в ящике, — говорил Георгий Степанович, гладя лежащую рядом собаку. — Хозяина своего спас… А меня спасать бы не стал, не стал, я на тебя палкой замахнулся…

Собака подняла голову и посмотрела на профессора своими умными глазами, словно ей хотелось сказать, что человек неправ, что она вытащила его из воды, когда он тонул… Но собака не умела говорить, она только тряхнула головой и снова положила ее на пол.

По разговору, происходившему между инженером и механиком, Толмазов понял, что произошло что-то неладное. Оба возились у радиоприбора, открывая и закрывая крышки и заглядывая внутрь. Крымов вслушивался в наушники. Затем снова начинал говорить в микрофон:

— Земля… Земля… Земля… Отвечайте… Отвечайте… Отвечайте… Отвечайте…

Это продолжалось долго и безрезультатно.

— Нет ответных сигналов с поверхности, — глухо проговорил Олег Николаевич, обращаясь к профессору.

— Как же так… — растерянно протянул Толмазов.

— Что-то случилось с радиоприемником.

— А на поверхности нас слышат? — спросил ученый.

— По-видимому, слышат! Я, конечно, не могу ручаться, но думаю, что во всем виноват приемник. В будущем надо устроить для него более мягкую амортизацию. Видно, он не выдерживает тряски, — ответил Крымов.

На несколько минут в кабине воцарилось молчание. Только сопенье собаки, продолжавшей грызть кость, нарушало наступившую тишину.

— Скверно, — сокрушенно проговорил профессор. — Но если нас слышат, то это еще ничего… Мы будем держать их в курсе работы, а сами как-нибудь обойдемся.

Директор говорил, отчеканивая каждое слово.

— Последняя радиограмма получена от Крымова вчера, в шесть часов тридцать пять минут, после чего связь прекратилась. Взрыв под землей зарегистрирован в восемь часов девятнадцать минут.

Надо действовать четко и организованно. Для спасения экспедиции уже приняты меры. Завтра сможет вступить в действие сверхскоростной шахтный бур.

Подземная лодка хорошо снабжена провизией и имеет большой запас кислорода. Путешественники смогут жить под землей очень долго.

Основная задача сейчас — обнаружить точное местонахождение подземной машины.

Место, откуда был слышен взрыв, определено звукометрической аппаратурой с достаточной точностью. Завтра можно приступить к бурению. Но то ли это место, где в настоящий момент находится лодка?

Послезавтра прибудут новые сверхчувствительные геофоны, которые позволят улучшить службу подземного подслушивания. Из института уже отправлены приборы для магнитной разведки. Возможно, они также помогут обнаружить стальной корпус лодки.

Директор закончил свое выступление чтением телеграммы Цесарского. Начальник конструкторского бюро по подземной звуколокации сообщал, что в спешном порядке ведется работа над новым подземно-радиолокационным прибором, способным «просматривать» землю на глубину в тысячу метров.

После директора выступил Батя; он напомнил собравшимся о моральной ответственности, которая падает на них, и призвал каждого сделать все зависящее от него, чтобы как можно скорее найти товарищей, попавших в тяжелое положение.

После совещания к инженеру Катушкину подошел Панферыч.

— Товарищ Катушкин! — проговорил он. — Я хочу с вами посоветоваться. Мне Костя Уточкин поручил на сохранность собаку.

— Ну и что? — удивленно спросил Катушкин.

— Исчезла! Словно под землю сгинула! Вот я и не знаю, докладывать об этом директору?

— Что значит собака, когда погибают люди! — раздраженно произнес инженер. — К директору с этим делом не обращайтесь. Выругает — и только.

Глава четвертая

Несколько часов подряд путешествовала машина по бесконечным подземным туннелям и гротам. Она то поднималась, то опускалась на значительную глубину. Там, где это было нужно, в ход пускались стальные резцы, и лодка вгрызалась в толщу камня, проделывая широкий проход.

Тщательно зарисовывал Толмазов ходы и соединения между ними, стараясь найти направление, в котором в конечном итоге уходит вода. Наконец решили остановить машину в довольно просторном гроте.

На исследование боковой галереи, примыкающей к гроту, отправились Толмазов и Костя в сопровождении собаки. Крымов остался у машины, чтобы произвести проверку механизмов.

Перед тем как углубиться в галерею, Костя остановился.

— Не кажется ли вам, что прожектор лодки светит неполным накалом? обратился он к профессору, указывая рукой на подземную машину, видневшуюся вдали.

— Похоже на то, — сказал Георгий Степанович. — Впрочем, это может только казаться.

Они постояли несколько секунд, разглядывая пучок света, тянувшийся по подземелью, а затем углубились в узкий проход.

Вскоре они заметили впереди себя слабый голубой свет. Профессор и механик ускорили шаг. Через пять минут они вошли в небольшой грот и увидели перед собой сказочную картину: стены и потолок грота были изрезаны тонкими жилками, излучающими фосфоресцирующее сияние.

— Как красиво! — воскликнул Костя. — Жаль, что я не взял с собой фотоаппарата.

— Действительно!.. Очень красиво и в то же время непонятно, — сказал профессор и отковырнул от стены ножом кусочек светящегося вещества. Посмотрите, это не фосфор! Что же это может быть?! — продолжал он, разглядывая кусок, легко крошившийся в руках.

— Вернемся в лодку, исследуем, — проговорил Костя.

Побродив около двух часов и вернувшись снова в грот, в котором стояла лодка, они увидели, что свет прожектора стал еще слабее.

— Может быть, Олег Николаевич что-нибудь чинит? — профессор посмотрел на Уточкина.

— Возможно, — спокойно ответил тот.

Они быстро приблизились к лодке.

В кабине их встретил Крымов, чем-то явно расстроенный. Он нервно расхаживал взад и вперед.

— Что случилось? — спросил его Толмазов.

— Неприятность, — глухо ответил Олег Николаевич.

Костя молчал. Он понял, что произошло. Об этом говорил уменьшившийся свет прожектора и горевшие неполным накалом маленькие лампочки, вделанные в стену кабины.

— Разрядились аккумуляторы, — шепотом произнес он.

— Разрядились, сами видите… — Крымов остановился перед Костей и показал на тускло горевшие лампочки. — Разрядились, как стартерные у какого-нибудь паршивого грузовика.

— И энергии у нас не хватит… — проговорил Уточкин и не решился договорить фразу.

Теперь понял и Толмазов.

— Значит, надо немедленно выбираться на поверхность, — печально сказал он, опускаясь на сидение.

Крымов, продолжая расхаживать, начал говорить, что во всем виноват он. Надо было произвести более тщательную проверку новых электрических аккумуляторов, дающих энергию для движения и освещения лодки. Он слишком мало взял запасных аккумуляторов.

— Включите передатчик, Костя. Надо сообщить о том, что мы вынуждены прекратить исследования и возвращаемся на поверхность, — закончил Олег Николаевич.

Уточкин подошел к радиопередатчику и нажал на пусковую кнопку.

Найти неисправность в радиоприемнике так и не удалось. По-прежнему не было слышно с поверхности ответной радиопередачи. Но думая, что земля все же слышит их, Костя включил передатчик и сообщил подробные сведения о ходе работ.

Машину начали готовить к обратному путешествию.

Помогая инженеру и механику, Толмазов вспомнил о камне, найденном в светящейся пещере, и извлек его из кармана.

— Потух!.. Товарищи, что же это такое? Вот посмотрите! — воскликнул он, вертя в руках белый кусочек.

Но ему никто не ответил. Сознавая серьезность положения, Крымов и Костя были целиком заняты своей работой.

Профессор молча подошел к лабораторному шкафчику, вытащил оттуда пробирки и аналитические весы и принялся за анализ.

— Постойте! Прекратите приготовления… — вдруг закричал он.

— Что? — удивленно спросил Крымов.

— Я определил вещество, это барит!

— Ну и что же?

— А то, что если его вынести за пределы кабины, забронированной сталью, он снова начнет светиться!

С этими словами Георгий Степанович поднялся и, подойдя к люку, просунул в него руку с камнем. Маленький белый кусочек, как только оказался за пределами кабины, засиял слабым фосфоресцирующим светом.

— Мы никуда отсюда не пойдем. Думаю, вы согласитесь со мной, — твердо проговорил профессор.

Крымов и Костя увидели, как заблестели его глаза, каким необычайно суровым и мужественным стало его лицо.

— Вы понимаете, что происходит? Не понимаете? Очень жаль… — возбужденно заговорил Толмазов. — У меня в руке окись бария, обладающая способностью светиться под влиянием ультрафиолетовых лучей, лучей рентгена и мощного радиоактивного излучения. Совершенно ясно, что мы находимся в зоне мощнейшего радиоактивного излучения. Именно от этого светится камень. Стоит ему очутиться в кабине, забронированной толстым слоем стали, как свечение прекращается! Радиоактивное излучение не попадает в кабину… Теперь мне понятно, почему разрядились аккумуляторы! Ведь воздух под влиянием радиоактивного излучения становится необычайно электропроводным! Во время стоянки появляется много наружных оголенных проводников, у нас все время открыт люк, против которого находится распределительный щит с голыми шинами. Это замечательное открытие!

— Чему же вы радуетесь? — недоумевающе спросил Крымов.

Профессор усмехнулся и молча развел руками.

— Я знаю, почему мы не слышим радиопередачи с поверхности земли, — вставил Костя. — Вы говорите, что воздух и земля становятся электропроводными. А всякий электропроводный материал экранирует радиоволны. Даже железные крыши зданий иногда мешают ультракоротковолновой связи.

— Вы правы! — с торжеством в голосе сказал Толмазов.

— Чему же вы радуетесь? — раздраженно повторил свой вопрос Крымов. — Связь потеряна! Аккумуляторы разрядились… Значит, конструкция ни к черту! Я не предусмотрел надежной экранировки от этого излучения! Есть чему радоваться!

Толмазов, возбужденный и задыхающийся от волнения, подошел к Крымову и взял его под руку.

— Успокойтесь, Олег Николаевич, — заговорил он мягко. — Сейчас я вам все объясню… Ваша машина работала и будет работать прекрасно. Это очень совершенный механизм. Радиоактивного излучения такой силы вы не могли предусмотреть… Чему я радуюсь? Да ведь объяснение одно: тут где-то вблизи находится огромная, неслыханная по своим размерам залежь урановой руды! Именно под влиянием ее излучения силовые аккумуляторы разрядились, вы понимаете! Залежь ценнейшей урановой руды! Двигатели ближайшего будущего, которые заменят паровые, бензиновые, нефтяные и прочие, будут работать на урановой руде, используя находящийся в ней огромный запас внутриатомной энергии.

— Позвольте, позвольте, — смущенно забормотал Крымов. — Вы уверены, что тут находится урановая руда?

— Ну конечно! Притом в огромном количестве! Неслыханный запас! Мы должны обнаружить его!

— Протелеграфируйте, Костя, немедленно! Протелеграфируйте, — начал было Крымов и запнулся.

Ведь если радиоволны не доходят к ним с поверхности в результате высокой электропроводности земли, следовательно и их передача не слышна на поверхности. Напрасно они посылали из лодки радиограммы, информирующие о ходе работ.

Но что же им теперь делать? Могут ли они рисковать машиной и собственной жизнью, задерживаясь под землей? С другой стороны, они должны обогатить родину открытием нового мощного месторождения урановой руды!

— Второй раз попадем под землю не скоро, — задумчиво сказал Олег Николаевич. — Машина потребует ремонта и переделок.

Наступила тягостная тишина. Шум нарушала только собака, продолжавшая бегать по кабине.

Решили еще раз проверить количество энергии. Чтобы прекратить разрядку аккумуляторов, убрали наружные провода. Люк тщательно завинтили, решено было открывать его только по мере надобности.

Крымов и его спутники вооружились геологическими молотками и пустились в путь. Нет, они не могли вернуться на поверхность, не определив размеров уранового месторождения…

Поиски производили торопливо. Нельзя было задерживаться ни одной лишней минуты. Падая от усталости, путешественники лазали по длинным подземным ходам.

Первые признаки необъяснимого беспокойства Джульбарса заметил профессор.

— Не находите ли вы, что наш четвероногий друг все чаще и чаще начинает ворчать и к чему-то прислушиваться! — сказал он Косте.

— Да, пожалуй… — ответил юноша. — Что это значит?

Собака вдруг резко остановилась и ощетинила шерсть, уши ее насторожились. Послышалось глухое ворчание. При свете электрических фонариков было видно, что она дрожит.

— Что с тобой, Джульбарс? — ласково спросил Костя.

Собака подошла к хозяину и испуганно стала жаться к его ногам.

В узком ущелье Толмазов обнаружил, наконец, первые пласты урановой руды. Черная, невзрачная на вид каменистая масса лежала широким слоем, дальше следовал другой слой. По мере углубления в узкий проход, становилось все более ясно, что запасы урановой руды в этом ущелье огромны. Итак, они добились своего. Можно было возвращаться к лодке. Костя принялся звать собаку.

Спустя некоторое время послышался отдаленный лай, гулко разносящийся по каменному проходу.

— Что-то случилось, — тревожно проговорил Уточкин, прислушиваясь к приближающемуся лаю.

— Что может случиться? — откликнулся Крымов. — Просто Джульбарсу надоело бродить с нами.

В это мгновение из бокового хода выскочил пес. Он бросился к Косте и, хватая его зубами за одежду, принялся с остервенением лаять. Прыгая и извиваясь, собака приглашала Костю следовать за собой.

Уточкин направил на нее луч фонаря. Собака была совершенно мокрая.

— Вода! — закричал Костя. — Товарищи, к нам приближается вода!

— Откуда? — с тревогой спросил Толмазов.

— По-видимому, заграждение, которое устроил Костя при помощи взрыва, размыло водой, — взволнованно сказал Крымов. — Не теряйте времени, друзья. Надо спешить к машине, — добавил он.

Маленькие фонтанирующие струйки, образовавшиеся после взрыва, делались все больше и больше. Вскоре они превратились в бурлящий поток. Вода хлынула в обмелевшее русло и бесконечные подземные галереи.

К лодке пришлось добираться по колено в воде. У самого корпуса механизма Крымов, помогавший идти профессору, ухватился за лестницу, поскользнулся и упал в воду, ударившись головой о стальное тело машины. Он с трудом поднялся по ступенькам и перешагнул через люк.

— Ничего… — пробормотал Олег Николаевич, — пройдет.

Некоторое время спустя Костя наблюдал через стеклянный иллюминатор, как поднимается уровень воды.

— Обидно все-таки! — произнес он, обращаясь к Толмазову.

— Да-а, очень обидно… — согласился Георгий Степанович. — Еще немного, и мы полностью закончили бы исследование залежи. Хотя картина и так ясна…

— Это само собой! — продолжал Костя. — Обидно еще и потому, что вода прорвала наше заграждение. Скажите, Георгий Степанович, а если бы заграждение не прорвалось, вода в реке Янгиер продолжала бы подниматься, вернулась бы в свое прежнее русло в пустыне?

— Это было бы возможно, если бы заграждение стояло длительное время. Хотя, постойте, постойте…

Профессор направился к столику и принялся рассматривать зарисованную им схему подземных лабиринтов.

— Хм-хм! — проговорил он. — Подойдите-ка, товарищи, сюда! Может быть, я ошибаюсь…

К столику подошел Уточкин и держащийся рукой за перевязанную голову Крымов.

— Видите, какая вещь, друзья… Я знал, что заграждение для воды, устроенное Костей, временное. Камни очень быстро размываются. Правда, я не предполагал, что вода прорвется так быстро… Но что, если мы завалим вот этот колодец? Посмотрите… Тут вода не пройдет, тут тоже. Эта вертикальная шахта не очень глубока. Если нам удастся ее целиком завалить породой, под землю уйдет не больше десяти процентов воды! Дно шахты прочное, каменное, расщелины внизу узкие. Я думаю, что вода не размоет этого завала!

— И река Янгиер вернется в пустыню? — спросил Крымов.

— Со временем, конечно!

— Это было бы замечательно! — прошептал Костя.

— Действительно! — продолжал профессор. — Для меня теперь уже ясно, что река не течет под пустыней. Там ее искать нечего. Вода уходит в глубь земли и испаряется в каком-нибудь вулканическом очаге. Куда уходят пары — мне неизвестно. Вообще, с точки зрения науки, и это было бы интересно знать! Но важнее, конечно, обеспечить пустыню водой. Ведь если мы докажем, что подземная река не идет под пустыней, будет принято другое решение. Вы, конечно, знаете, что существует проект — построить плотину, преграждающую доступ реки к тому месту, где вода уходит под землю! Это должна быть огромная плотина! Многолетнее и очень трудоемкое строительство! А мы тут, под землей, можем достичь тех же результатов с помощью небольшого взрыва!..

— Подождите, подождите, — проговорил Олег Николаевич. — Вы предполагаете вернуться к этому колодцу, — он провел пальцем по чертежу, — и взорвать его? Но ведь в аккумуляторах остались ничтожные запасы энергии. Нет, это почти невозможно, — закончил он, устало опускаясь на стул.

— Почти? — тихо спросил Толмазов.

— А может быть… хватит энергии? — еще тише произнес Костя.

В кабине воцарилось молчание. Стало отчетливо слышно, как плещется о машину прибывающая вода.

Профессор молча свернул схему подземных ходов в трубку.

Начали готовиться к возвращению на поверхность. Томительно тянулось время.

Крымов без конца проверял приборы, сверял свои прежние записи. Ему помогал Костя.

— Может быть, все-таки хватит? — услышал Толмазов шепот Кости.

Крымов ничего не ответил.

Наконец послышалось знакомое гудение мотора, и корпус лодки вздрогнул. Она медленно поползла по дну только что образовавшегося подземного водоема.

Нет, не прямым путем на поверхность земли повел машину Крымов! Костя заметил это по показаниям приборов. По радостному выражению лица юноши о происходящем догадался и профессор.

Советские люди шли на подвиг, чтобы как можно скорее оросить пустыню…

Вот уже знакомая шахта. Лодка останавливается на ее краю. Костя надевает водолазный костюм с кислородным питанием. Несмотря на протесты Уточкина и Толмазова, надевает костюм и Крымов.

Все трое, нагруженные ящиками взрывчатки, покидают лодку через люк с двойными дверцами.

В кабине остается только собака, немного испуганная необычайным видом людей. Она жалобно воет, царапая лапами толстое стекло иллюминатора, через которое видно, как ее друзья, превратившись в страшных уродов, медленно передвигаются в воде…

Люди возвращались в лодку и снова уходили, унося с собой тяжелые ящики. Взрывчатка, заключенная в водонепроницаемые цинковые коробки, укладывалась под огромной, нависшей над широким колодцем гранитной скалой. Тщательно отмерялся бикфордов шнур, как известно, горящий не только на воздухе, но и под водой. Огонь, зажженный с помощью запального патрона, обычно применяемого подводниками, будет ползти по шнуру к взрывчатке достаточно долгое время, и лодка сможет уйти на безопасное расстояние.

Наконец они вернулись совсем и сняли с себя одежду, пугающую собаку.

Через несколько минут лодка тронулась. Теперь кабина приняла наклонное положение. Машина круто шла вверх, пробиваясь сквозь каменную толщу на поверхность земли.

Лицо Крымова становится все более пасмурным. Видно, огромного напряжения стоит ему вести лодку. Он сильно волнуется, то и дело смотрит на большой прибор, показывающий количество электроэнергии, оставшейся в аккумуляторах. По лицу Олега Николаевича струятся капельки пота.

Неожиданно лодка резко останавливается. Костя и Толмазов бросаются к Крымову. Он продолжает сидеть, но руки его висят, как плети, голова опущена.

Инженера осторожно снимают с сидения и укладывают в постель.

— Какое мы прошли расстояние от места взрыва? — обращается профессор к Уточкину.

Костя с тревогой смотрит то на ручные часы, то на измерительный прибор, показывающий пройденный путь.

— Скоро должен произойти взрыв, — тихо говорит он, торопливо занимая место у рулевого управления.

Глава пятая

На отправном пункте, превращенном теперь в штаб спасательной экспедиции, кипела работа.

В комнате, где была сосредоточена аппаратура для подслушивания подземных шумов, находилось много народа. Люди сидели и стояли совершенно неподвижно, затаив дыхание.

Дело в том, что из-под земли, иногда исчезая совсем, слышался неясный шорох, очень похожий на тот, который производит подземная машина. Шорох был настолько слабый, что место, откуда он исходил, трудно было определить. Приходилось терпеливо ждать.

Но вот одновременно из уст нескольких людей вырвалось восклицание:

— Взрыв!

Некоторые произнесли это слово с радостью, другие с явным испугом.

Действительно, что мог обозначать взрыв? Радоваться ему или печалиться? Ясно одно: люди под землей до взрыва были живы.

Место, где произошел взрыв, очень точно было определено звукометрической аппаратурой. Быстро производятся подсчеты. Вслед за этим на карте наносится точка.

Место взрыва лежит далеко отсюда, под пустыней Аулиекиз…

Вот почему так слабо был слышен шум работающей машины! Не виноваты в этом новые сверхчувствительные приборы. Приходится даже удивляться, как они могли уловить подземный шорох с такого большого расстояния.

— Что произошло с радиосвязью? Ничего не понимаю… — сказал директор, расхаживая по комнате. — Радиоаппаратура в лодке не могла испортиться! Они располагают запасным передатчиком. Имеют все необходимое: новые детали, радиолампы, в общем все для того, чтобы восстановить связь… Приходится волей-неволей поверить предположению радиоинженера, только что прибывшего с мощным передатчиком!

— Это насчет экранирования радиоволн электропроводным слоем руды? задумчиво спросил Батя.

— Совершенно верно, другой причины быть не может! По-видимому, мощный слой электропроводного материала, — предположим, слой соленой воды, железной руды или чего-либо другого, — случайно оказался между нашим передатчиком и подземной лодкой. Радиоволнам трудно пробиться через этот слой.

— Новый передатчик уже устанавливается, — напомнил Батя.

— Да, устанавливается. Монтаж идет неслыханными темпами. Через десять часов передатчик вступит в строй…

— А ты уверен, что радиосвязь будет налажена?

— Не сомневаюсь! Ведь мощность нового передатчика в десятки раз выше применявшегося до сих пор!

— И это все, что ты думаешь делать в течение ближайших часов?

— А что же можно сделать еще?! — почти крикнул Гремякин, остановившись посреди комнаты.

Батя неторопливо поднялся со своего места. Несколько секунд он стоял неподвижно, как бы взвешивая то, что собирался сказать.

— Переехать немедленно, не дожидаясь окончания монтажа передатчика, наконец проговорил он. — Переехать поближе к тому месту, откуда был слышен взрыв…

— Но передатчик ведь будет готов через десять часов! Быть может, через десять часов мы сможем разговаривать с ними…

— Быть может — это ты сказал правильно. А быть может — и нет! Что тогда будем делать? Все равно придется переезжать! Моя точка зрения такова: передатчик, работающий сейчас, не трогать. Радиослужба не должна прерывать свою работу ни на одну секунду. Монтаж нового, более мощного передатчика продолжать здесь. Переехав в пустыню, будем пытаться наладить связь при помощи походной радиоаппаратуры. Она, конечно, слабее той, что монтируется сейчас, но зато мы будем ближе к месту, где находится лодка!

Директор снова принялся ходить по комнате, глубоко засунув руки в карманы и низко наклонив голову.

— Ты настаиваешь на этом?..

— Да, мне кажется, так будет целесообразнее. Новый передатчик от нас не уйдет. Но надеяться только на него не следует. Радиоинженер, верящий в могущество своей аппаратуры, прав, но он думает только о радиосвязи. Понимаешь? Ему кажется, что самое главное — это радиосвязь. А мы с тобой должны думать шире, учитывая всю сложившуюся обстановку.

— Решено, — твердо произнес Гремякин и быстрым шагом направился к выходу.

Спустя несколько минут весь лагерь зашумел, как встревоженный улей. Люди лихорадочно готовились к переезду в пустыню.

Медленно движется подземная лодка, управляемая Уточкиным. Энергия в аккумуляторах на исходе.

Костя с тревогой следит, как все ниже падает стрелка измерительного прибора, показывающего наличие энергии. Одновременно с этой стрелкой все ниже опускается другая. Она показывает скорость движения машины.

— Ничего, дотянем! — раздается над ухом Кости голос Крымова.

Олег Николаевич с трудом держится на ногах. Он просит механика уступить ему место у руля.

— Попробуй связаться с землей… — говорит Крымов.

Костя подходит к радиоприборам. Но тщетно он стучит на ключе. Ответа нет. Уточкин растерянно смотрит на профессора.

Толмазов заметил взгляд Кости. Стараясь не привлекать внимания Крымова, сидящего за рулем, Георгий Степанович поманил юношу к себе.

— Выберемся, Костя? — тихо спросил он.

— Должны… Правда, энергии в аккумуляторах осталось самая малость, но надежды, конечно, терять не следует…

— Понятно…

Костя отошел в сторону и принялся наблюдать за измерительными приборами. Вскоре, повернув голову в сторону профессора, он увидел, что тот раскладывает на столе записи и схемы. Через несколько минут ученый углубился в работу. Он начал что-то писать.

Костя подошел к Толмазову.

— Чем вы занимаетесь, Георгий Степанович?

— Привожу в порядок всю документацию наблюдений, — спокойно ответил профессор.

— Это хорошо. Мы, конечно, выберемся…

Костя не договорил фразы. Ученый посмотрел на него немного удивленным и строгим взглядом.

— Если бы я был вполне уверен, что мы выйдем на поверхность, то, представьте себе, не занимался бы сейчас этим делом. Но вы что-то скрываете от меня, я это чувствую. И вот решил… Мало ли что может случиться. Вдруг не выберемся! Найдут нас через некоторое время. Если документы будут в порядке, наши труды не пропадут даром, хотя мы и погибнем…

Лодка медленно приблизилась к пустому пространству, неожиданно показавшемуся впереди. Одно время казалось, что энергии не хватит, чтобы войти в эту подземную пустоту. Нос машины уже был в гроте, когда обороты мотора упали совсем.

Отвинтив люк, подземные путешественники вышли на площадку машины. Прожектор почти не светил, и рассматривать подземелье пришлось при помощи ручных фонарей. Толмазов и Костя спустились вниз и в сопровождении собаки отправились обследовать грот. Подземелье не было каменным. Их окружали известковые и глинистые стены. Спертый воздух затруднял дыхание.

Георгий Степанович направил луч фонаря на белый предмет. Это был человеческий скелет.

— Что такое? Вот посмотрите туда! — он указал на стену. — Колонна, что ли? Да тут погребены развалины какого-то города. Ну да! Так и есть!

— Мы находимся под пустыней Аулиекиз… Неужели это остатки города, разрушенного при землетрясении? — воскликнул Костя.

— Да. Представьте себе, все именно так и обстоит. Помните, я рассказывал вам легенду?

— Но как же объяснить образование этой пустоты?

— Чего только не может произойти во время землетрясения? На опускающуюся землю мог навалиться какой-нибудь твердый пласт и предохранить определенный участок от засыпания… Взгляните на потолок! Он ведь каменный!

Толмазов и Костя недолго бродили среди развалин погребенного под землей города. Необходимо было действовать быстро и решительно. Они вернулись к лодке.

— Город не мог провалиться на большую глубину, — убежденно сказал профессор.

Перед тем как покинуть лодку и начать пробиваться на поверхность, Костя решил еще раз попробовать связаться с поверхности.

Он включил радиоприбор и выстукал на ключе позывные сигналы. Затем некоторое время слушал в наушники. Эту операцию он повторил несколько раз и, наконец, махнул рукой. Кроме слабых шорохов и унылого звона ламп, ничего не было слышно. Вооруженные лопатами, кирками и электрическими фонарями люди покинули лодку и отправились разыскивать наиболее удобное место, откуда можно будет начать пробиваться на поверхность земли.

К месту, указанному звукометрической станцией, спасательная экспедиция прибыла ночью.

Огромная вереница машин на гусеничном ходу, преодолев сыпучий песок, пересекла пустыню. Среди механизмов разнообразной конструкции выделялся один, большой и причудливой формы. Это был сверхскоростной шахтный бур инженера Трубнина.

Весть об исчезновении подземной лодки всколыхнула всю страну. Сотни заводов, научно-исследовательских институтов, все, кто считал, что может хоть в малейшей степени помочь разыскать лодку, слали аппаратуру, инструменты или просто добрые советы. Каждые два-три часа на ближайшем аэродроме садились самолеты. Они привозили аппаратуру и людей, которые должны были управлять этой аппаратурой.

Семенова встретила инженера Трубнина, только что прибывшего в лагерь, следующими словами:

— Вот видите, как получилось… Вашему буру предстоит спасать людей, находящихся под землей.

— Я вас не понимаю, — осторожно ответил Трубнин.

— Не скромничайте! Машина, построенная на основании многолетнего опыта, будет спасать машину, сконструированную в результате творческого порыва, созданную впервые. Разве вы забыли наш первоначальный спор?

— Вы тогда склоняли меня к «романтическому» взгляду на технику. А теперь вы считаете, что ошибались? — холодно спросил Трубнин:

— Может быть, подземная машина… — Зоя Владимировна остановилась и начала внимательно наблюдать за своим собеседником. — Может быть, подземная машина действительно родилась преждевременно? Я имею в виду отсутствие многолетнего опыта конструирования подземной машины.

— Не понимаю вас, — сухо сказал Трубнин. — Неисправности возможны в любой, даже самой совершенной машине!

— При современном уровне техники всякие неисправности, влекущие за собой человеческие жертвы, непростительны… Шахтный бур может спасти людей, находящихся в подземной лодке, но он не спасет теперь идеи подземной лодки от некоторого недоверия к ней… Вы меня, надеюсь, понимаете?

— Дорогая Зоя Владимировна, — возбужденно заговорил Трубнин. — Вы учили меня любить природу… Я, кажется, полюбил ее. Вы учили меня видеть в творчестве инженера искусство… Я, кажется, научился и этому. Но вы ничего не говорили о том, что надо помогать товарищу, когда у него не ладится с работой… Этому меня научил Крымов своими поступками. Вы помните, когда при испытании испортился шахтный бур… Пусть подземная лодка будет извлечена из-под земли в совершенно изуродованном виде. Пусть тысячи авторитетных комиссий заявляют, что идея подземной лодки ошибочна. Я стану рядом с Крымовым и буду отстаивать его идею! Вместе с ним буду бороться за ее полное осуществление!

Семенова внимательно посмотрела на говорившего. Она увидела, каким лихорадочным блеском горят его глаза. Увидела впервые за многие годы своего знакомства. Увидела и поняла, что инженер говорит от души.

По бесконечному песчаному полю, чуть освещенному луной, двигались люди. Вооруженные лопатами, они шли, увязая в песке, чтобы зарыть геофоны чувствительные электрические уши. Каждый прибор нужно поставить как можно дальше от соседнего — это обеспечит наибольшую точность при определении местонахождения подземной машины.

Быстро ставили походные палатки. В одной из них, еще не совсем готовой, монтировалась сложная аппаратура для подслушивания подземных шумов.

К этой палатке, разматывая большие черные катушки, люди тянули электрические провода. В другой устанавливалась радиоаппаратура. Из палатки несся голос Бати.

— Скорей, товарищи! — говорил он, орудуя разводным ключом. — Передатчик отстает. Глядите, приемник почти готов… Что у вас там с передатчиком?

Убедившись, что сборка приемника подходит к концу, Батя отправился помогать людям, собирающим передатчик.

В это время радист-слухач, только что надевший наушники и принявшийся подкручивать ручки настройки, неожиданно сделал резкое движение, призывающее к тишине.

Все замерли.

— Слышу позывные! — радостно закричал радист.

Все бросились к нему.

— Опять позывные! Это лодка! Лодка, товарищи!

— Скорее, друзья, собирайте передатчик… — заволновался Батя. — Надо же им ответить! Скорее!

Через десять минут сборка передатчика была закончена. Послышался гул умформеров, и на распределительном щите вспыхнули сигнальные лампочки. А еще через полминуты под землю полетели мощные радиосигналы, говорившие о том, что лодка услышана, что земля ждет от нее ответных сигналов.

Но все было напрасно. Лодка не отвечала.

Пробираться к самой высокой точке подземелья, в котором очутились путешественники, с каждой минутой становилось все труднее. Приходилось карабкаться через груды камней и пересекать глубокие овраги.

Первым заметил отсутствие собаки профессор Толмазов.

— Костя! Где Джульбарс? — спросил он, остановившись, чтобы передохнуть.

Как нарочно, откуда-то издалека раздался собачий лай.

— Почему его нет с нами?

Костя принялся звать собаку.

— Может быть, мы ее нечаянно закрыли в машине и она не может оттуда выбраться? — сделал предположение профессор.

— Нет. Люк остался открытым… Непонятно, почему ее нет…

О действительной причине отсутствия Джульбарса никто, конечно, не мог догадаться. Дело в том, что как только люди покинули подземную машину, из наушников радиоприемника, по рассеянности не выключенных Костей, послышался звук морзянки. Это случилось именно в тот момент, когда на поверхности только что запустили передатчик.

Но в кабине уже никого не было.

Звук морзянки привлек внимание собаки. Она уселась на задние лапы и стала прислушиваться к слабым звукам, доносившимся из наушников. Затем, когда на поверхности перешли на телефонную передачу и из наушников послышался слегка дребезжащий голос, Джульбарс принялся лаять. Искаженный человеческий голос его раздражал.

— Я считаю, что собаке, спасшей нас и предупреждавшей о грозящей гибели, следует помочь выбраться из лодки, в которой она, видимо, застряла, проговорил профессор. — Вернемся, товарищи?

— Я схожу один, — сказал Костя.

Преодолевая овраги и камни, он шел к покинутой машине, чтобы выручить своего четвероногого друга.

Вот и лодка. Костя быстро взобрался по лестнице и заглянул в люк. К его удивлению, ничто не мешало собаке покинуть машину. Она сидела и радостно виляла хвостом при виде своего хозяина.

Из наушников уже не было слышно сигналов.

Костя позвал Джульбарса и тронулся в обратный путь, не подозревая о причине, заставившей лаять собаку.

Наконец достигнуто самое высокое место подземелья. Взявшись за кирки, путешественники принялись пробивать себе путь на поверхность земли.

Глава шестая

Много необъяснимых шорохов можно услышать в земле, если к ней прислушаться при помощи чувствительных электрических приборов — геофонов. Но то, что услышали звукометристы спасательной экспедиции, как только им удалось наладить аппаратуру, было в высшей степени странным.

Из-под земли слышалась музыка.

В палатке царила гробовая тишина. Звукометрическая аппаратура, снабженная несколькими наушниками, позволяла слушать одновременно нескольким человекам.

— Музыка! — воскликнул директор. — Что это значит?

— Ничего не понимаю… — откликнулся Батя. — Откуда? В земле… под пустыней, и вдруг — музыка?

Весть о необыкновенном сигнале из-под земли быстро разнеслась по лагерю. Люди начали собираться возле звукометрической палатки.

— Пение слышится из-под земли, — раздался чей-то голос.

— Не пение, а музыка, — поправил сосед.

Из палатки высунул голову конструктор Катушкин.

— Тише, — проговорил он шепотом. — Не топчитесь… Ваши даже самые легкие движения создают впечатление, будто рядом ходят слоны! Надо же, товарищи, считаться с чувствительностью аппаратуры!

— Тут какая-то ошибка, — сказал шепотом директор Бате. — Возможно, что новые геофоны настолько чувствительны…

— Да, но какая может быть музыка поблизости. Тут пустыня! — не снимая наушников, также шепотом ответил Батя.

— Неужели бурить в том месте, откуда слышится музыка? — растерянно спросил Горшков.

— Да, надо бурить… — подтвердил Батя.

— Это не дело! — не унимался Пантелеймон Евсеевич. — Шум буровой машины заглушит все и не даст возможности услышать шум лодки…

В это время почти одновременно заговорило несколько человек, сидевших с наушниками у аппаратуры.

— Лает собака! Слышу лай! Собака лает!

— Что же это такое, товарищи? — сказал удивленно директор. — Откуда под землей собака?

Словно буря, в палатку ворвалась Наташа.

— Это они! Это Костя! — закричала она задыхаясь.

— То есть, позвольте… — сердито пробормотал Горшков. — Почему Костя? Или вы думаете, что Костя…

— Нет, нет! Это собака его лает. Он, наверное, взял ее все-таки в лодку.

— Так и есть! Наташа правильно говорит, — приглушенным голосом начал Панферыч, просунув голову в палатку. — Я вот собирался доложить Константину Григорьевичу, что собака Кости словно в землю провалилась… А товарищ Катушкин заявил мне, что не надо… Мелочь, мол! А разве можно пренебрегать мелочами, раз такое дело? Все равно! Это собака Кости под землей на профессора гавкает…

— Надо бурить немедленно, — предложил Батя.

— Бурить! Бурить! — послышались радостные крики. — Это они!

— Координаты установлены? — быстро спросил директор.

— Совершенно точные, — звукометрист подал Гремякину карту местности. Музыка и лай идут вот отсюда.

— Бурить немедленно, — твердо произнес директор и направился к выходу из палатки. За ним последовали остальные.

Вскоре в наступающем рассвете стало видно, как ползет по песку огромная машина — сверхскоростной шахтный бур.

— Бур — это дело верное. Без вашего бура не обошлось, — сказал Трубнину Горшков.

— Не мешайте, Пантелеймон Евсеевич… — рассеянно ответил инженер, занятый своими мыслями.

— У меня такое ощущение, — говорил Гремякин Бате, — что сейчас на этом песчаном поле произойдет сражение. Жестокая схватка с непокорной природой.

— Ты не вспомнил, дорогой полководец, про армию, — рассмеялся Батя, беря своего друга под руку. — Она незримо присутствует здесь. Это армия рабочих и инженеров, строивших новые машины. И сражение, по-моему, длится уже давно. А сейчас решающая схватка, но не последняя.

Работа подвигалась медленно.

Острие кирки легко вонзалось в мягкий известняк, но застревало в нем. Чтобы вытащить инструмент обратно, требовалось большое усилие. Еще труднее было работать лопатой.

— Надо осторожно расходовать свои силы. Давайте опять отдохнем, предложил Крымов.

Люди отложили в сторону инструменты и сели на глинистую почву.

— Каково теперь моей Марине Ивановне… — тихо начал Толмазов, задумчиво склонив голову. — Волнуется, бедная, погибшим, наверное, считает… В течение сорока двух лет нашей совместной жизни сколько раз случалось всякое. Экспедиции, знаете, бывали не безопасные. Много тяжелых дней ожиданий и раздумий доставил я своей жене. А возвратишься благополучно, говорит, верила, что вернешься цел и невредим, несмотря ни на что, верила. А по лицу видно волновалась, переживала…

— Маме я отправил письмо в день нашего старта, — сказал Крымов как бы про себя. — Зоя Владимировна обещала мне, если будет какая-либо задержка, посылать старушке телеграммы по своему усмотрению…

Костя думал о матери, о сестренке Кире, десятилетней девочке с белыми вьющимися волосами, и… о Наташе. Но вслух своих мыслей не высказал.

— Хотя бы немного осталось взрывчатки, — мечтательно проговорил он. — Всю израсходовали при устройстве заграждения.

— Да… — протянул профессор. — Как там наше заграждение, действует или нет?

— Не узнаем, пока не выберемся на поверхность, — заметил Крымов. — Спой, Костя, еще что-нибудь! У тебя здорово получается, серьезно! Пение нас ободрит…

Немного подумав, механик затянул фронтовую песню. К нему присоединился профессор; он не знал слов, но мелодию подтягивал верно.

Звук песни, отразившись от стен, превратился в продолжительное эхо и возвратился к поющим, аккомпанируя им, словно мощный симфонический оркестр. Таков акустический закон огромного подземелья.

Кончив песню, люди снова принялись за работу.

— Волноваться не следует, — провизии у нас много, только работай… Выберемся! — промолвил Толмазов, нанося первый удар по известковому потолку.

Через несколько минут собака опять начала проявлять признаки беспокойства. Она глухо рычала, ощетинив шерсть.

— Что это может быть? — спросил Крымов, уже познавший на опыте, что животное не волнуется даром.

Костя бросил кирку и молча направился за Джульбарсом, освещая ему путь своим фонарем. Собака вела к тому месту, где стояла подземная машина. Через минуту все стало ясно: из широкого отверстия, проделанного лодкой, с легким шумом в подземелье начала поступать вода.

Костя бегом бросился назад.

— Вода! — закричал он, приблизившись к Крымову и Толмазову.

— Что за черт! Откуда? — выругался Олег Николаевич, с досадой бросая на землю лопату.

— Все правильно! — радостно начал профессор.

— Что правильно?

— Разве вам непонятно? Ведь появление воды свидетельствует об исправности заграждения, которое мы устроили при помощи взрыва! Вода заполнила все проходы и гроты. Вглубь земли ей путь прегражден, вот она и направилась за нами по туннелю, проделанному в земле лодкой! Ведь уровень пустыни приблизительно на сорок метров ниже того места, где вода уходит под землю. Она последовала за нами по всем правилам закона сообщающихся сосудов! Учтите, что напор ее очень большой! Если нам удастся проделать кирками отверстие для выхода на поверхность, вода также последует за нами.

Профессор хотел привести еще какие-то доказательства закономерности появления воды, но вдруг спохватился и испуганно закричал:

— Товарищи! Что же мы делаем? Ведь люк лодки открыт, а в ней находятся записи нашей экспедиции. Вода может испортить их. Надо немедленно вернуться к машине!

— Совершенно верно, — поддержал его Крымов. — Вода проникнет в лодку и испортит оборудование. Нужно торопиться.

Люди бросились бежать.

Внезапно послышался глухой, все нарастающий гул.

— Бур! Скоростной шахтный бур! — не своим голосом вскрикнул Крымов. — Я узнаю его по шуму… Товарищи, нас нашли!

Затаив дыхание, стоя по колено в воде, люди смотрели на потолок подземелья, освещая его электрическими фонарями. Вот уже сыплются вниз первые комья земли, за ними крупные камни. А спустя мгновение появляется широкий круг быстро вращающихся резцов.

Некоторое время головка бура двигается в воздухе, то опускаясь, то поднимаясь. Проходит еще несколько минут, и люди, глядящие вверх, видят широкое отверстие, из которого струится солнечный свет.

Шахта оказалась совсем не длинной. Через нее можно было переговариваться с людьми, находящимися наверху.

— Все живы? — послышался далекий голос Бати.

— Все-е-е-е-е! — закричал Костя, сложив ладони в рупор.

— Что с машиной? — раздался голос директора.

Но ответить было невозможно. Собака подняла такой оглушительный лай, что Крымов только рукой махнул. Когда Костя, наконец, успокоил собаку, донеслись голоса спорящих людей.

— Это непорядок, — кричал кто-то. — Разрешите! Что вам стоит?

Вскоре через отверстие спустилась маленькая шахтная клеть. Свет электрических фонариков упал на сидящего в ней механика Горшкова.

— Садитесь! — громко скомандовал механик, прыгая из клети в воду.

— Садитесь, товарищи, — повторил Крымов, обращаясь к своим друзьям.

— А вы, Олег Николаевич? — искоса взглянув на Крымова, проговорил Толмазов.

— Обо мне не беспокойтесь. Спустите только аккумуляторы!..

— Значит, машина в полном порядке? — вмешался Горшков. — Так в чем же дело? Аккумуля-я-яторыыыы! Спустите свежезаряженные аккумуляторыыы! — закричал он изо всех сил.

Сверху послышался неопределенный ответ. Вслед за этим шахтная клеть стала медленно подниматься. Собака, которой вода уже доходила до горла, жалобно залаяла.

Ждать пришлось недолго. Клеть снова опустилась, на этот раз заполненная продолговатыми металлическими ящиками — аккумуляторами. В воде, уже доходившей до пояса, люди принялись перетаскивать их в подземную лодку.

Никогда еще безбрежное песчаное поле не видело такой радостной картины. Освещенные яркими лучами восходящего солнца люди готовились к торжественной встрече.

— Будьте осторожны! — говорил участникам экспедиции директор. — Машина появится в самом неожиданном месте!

Быстро нарастает подземный гул. Вот он превращается в оглушительный рев, и высоко вверх поднимается могучий песчаный буран. Шум уменьшается, из оседающей пыли появляется ослепительно блестящий на солнце корпус подземной лодки. Машина ползет еще некоторое время по песку и замирает на месте.

С радостными криками бегут люди, окружают стальной механизм.

— Интересно, кто выйдет из лодки первым, — шепчет Наташа.

— Известное дело, Крымов! — авторитетно заявляет рядом стоящий Панферыч. Он главный герой! Машина-то — его выдумка!

Медленно открылась массивная крышка люка. Как только образовалась небольшая щель, через нее, царапая лапами стальную обшивку, выкарабкалась собака и спрыгнула на землю.

— Бесстыдница… — ворчит Панферыч. — Бесстыдница и бездельница. Весь торжественный момент испортила.

Когда люк открылся полностью, из него один за другим выпрыгнули отважные исследователи подземных недр. Воздух огласился криками приветствий. Горшков остался в машине до тех пор, пока не представился случай вылезти незаметно.

— Немедленно убирайте отсюда палатки, — кричит Костя, вырываясь из чьих-то объятий.

— Это почему же? — удивленно спрашивает директор.

— Через час это место будет затоплено. За нами следует вода. Надо все переносить выше. Вот туда.

— Какая вода, Костя?.. Какая вода, я спрашиваю? — волнуется Зоя Владимировна.

Но Костя уже ничего не слышит. Его подхватили, подняли над землей и стали раскачивать.

— Ну как? — говорит Батя, сжав руку Крымова.

— Лодку придется переделывать. Возьмите хотя бы рулевое управление, отвечает Олег Николаевич, щурясь от яркого солнечного света.

— Научными результатами экспедиции я не совсем доволен, — обращается Толмазов к Зое Владимировне. — Путь воды под землей нам не удалось проследить до конца. Придется повторить экспедицию!

— Зато мы привели воду в пустыню! Скажите, очень трудно было сделать под землей плотину? — интересуется Семенова.

— Совсем пустяк! — вмешивается Костя. — Произвели взрыв, и все… Вот поиски урановой руды — это другое дело.

— Что? — директор даже остановился. — Какой руды?

— Урановой!

— Да, да! — спохватился Толмазов. — Ведь я не успел, рассказать самого главного! Мы между делом обнаружили огромное месторождение урановой руды! У меня где-то есть образец. В лодке целая коллекция, — заканчивает он, роясь в карманах.

— Присутствие этой руды нарушило радиосвязь и… аккумуляторы разрядились. Надо было предусмотреть специальную экранировку, — добавляет Крымов.

— Так, значит, машина выдержала испытание? — Гремякин внимательно смотрит на Олега Николаевича.

— Да, если бы не экранировка и рулевое управление, я имею в виду толщину лопастей, — путано начинает тот, но его перебивает Батя.

— Испытание машина выдержала, — твердым голосом заявляет он. Замечательно выдержала! А самое главное, его выдержали люди.

С песчаного возвышения было хорошо видно, как вода, вырывающаяся из отверстия, пробитого лодкой, быстро разливалась по широкой впадине.

На наступающую воду с остервенением лаял Джульбарс. Он не понимал, что вода, причинившая ему под землей столько беспокойства, теперь безопасна и с радостью встречается людьми.

— Ну и озеро тут будет! Вы только посмотрите, какое пространство зальет! воскликнул Гремякин, делая рукой широкий жест. — На десяток предприятий хватит воды!

— Я хочу, чтобы тут не только выросли предприятия, но и чтобы вся пустыня превратилась в цветущий край, как это было восемь веков назад, — мечтательно проговорила Наташа.

— Для наших людей, таких энтузиастов, как Крымов, или таких смелых и самоотверженных, как профессор Толмазов, нет на свете никаких преград, — с гордостью сказал Костя.

— А вы о чем думаете? — обратилась Зоя Владимировна к Крымову.

— Хочу строить новую подземную машину, еще более мощную и совершенную, ответил Олег Николаевич.

— За проектирование новой машины мы с вами засядем сразу, как только вернемся в институт, — вмешался в разговор Трубнин. — Форму корпуса придется изменить.

— Совершенно верно! — встрепенулся Крымов. — Я тоже так думаю. Вместе обсудим и вопрос о хвостовом оперении.

— И знаете еще что? — волнуясь, продолжал Петр Антонович, вынув из бокового кармана логарифмическую линейку.

Оба инженера принялись оживленно обсуждать проект новой машины, словно уже давно было условлено, что работать они будут вместе.

— А я хочу, — начал Батя, — чтобы у нас было как можно больше людей, не удовлетворенных достигнутым, готовых на подвиг ради дальнейшего прогресса науки и техники в родной стране.

В это время невдалеке остановилась автомашина. Она, видно, была заторможена со всего хода, так как из-под ее колес в воздух поднялся целый смерч пыли. Из машины выскочил человек и, размахивая какой-то бумажкой, бросился бежать.

— Где директор?! Товарищи, где директор! — кричал он на ходу.

Через несколько секунд Гремякин уже читал поданную ему телеграмму.

— Одну минуту внимания! — громко сказал он, подняв руку вверх. — Вот телеграмма из отправного пункта. Слушайте! — продолжал он среди наступившей тишины. — Уровень реки Янгиер поднимается. Вода заполняет прежнее русло.

Константин Григорьевич остановился, перевел дух и оглядел присутствующих.

— Значит, товарищи, — говорил он, волнуясь, — значит, наступит время, когда река по прежнему руслу вернется сюда, в пустыню. Понятно ли вам, что это значит!

В воздухе, сухом и удушливом, пронеслось громкое «ура». Люди поняли.

Они увидели вместо раскаленного песка зеленеющие берега, покрытые буйной растительностью.

Они поняли, что сделали самоотверженные советские люди.

Они ясно представили, что можно будет сделать еще.