Под шум аплодисментов Крымов вышел на сцену и остановился недалеко от рампы.
— Товарищи… — произнес он нерешительно, смущенный пчелиным гулом зрительного зала.
Свет боковых прожекторов и закулисных софитов совершенно ослепил его, и потому головы зрителей казались окутанными легкой дымчатой пеленой.
— Товарищи! — повторил Крымов громче и снова умолк.
Поведение Олега Николаевича вызвало небольшое недоумение у организаторов вечера, но о назревающем скандале еще никто не подозревал. За столом президиума сидели местные поэты во главе с Катушкиным.
Зрительный зал приготовился слушать.
Но Крымов вел себя странно, явно разрушая у собравшихся представление о поэте как о властелине мысли, легко подчиняющем себе аудиторию. Он стоял, растерянно перекладывая из рук в руки толстую папку.
— Товарищи! — произнес Олег Николаевич в третий раз. — Если говорить о современной поэзии. Я имею в виду наш труд… и мы вместе с вами… — путано начал он.
За столом президиума заерзал на своем месте Катушкин, судорожно вцепившись в руку соседа.
— Нельзя ли говорить проще. Это же не лекция по астрономии! — послышался из зала недовольный голос Горшкова.
Разыскивая глазами человека, подавшего реплику, Крымов увидел Трубнина и Семенову, сидевших во втором ряду. Лицо Зои Владимировны выражало напряжение. Она подалась всем корпусом вперед и внимательно, с видом глубокого волнения глядела на сцену. Трубнин, наоборот, рассеянно смотрел по сторонам безразличным взглядом.
— Прежде всего, хочу предупредить вас, что я не тот человек, за которого вы меня принимаете, — твердым голосом сказал вдруг Крымов.
В зале стало тихо.
— Много говорят у нас о современном искусстве: о литературе, музыке, живописи и скульптуре. Но редко можно услышать о поэзии в технике, о вдохновенной романтике творческих исканий при конструировании новых машин… Среди нас есть люди, которые думают, что наука и техника не нуждаются в высоком поэтическом запале! — громовым голосом произнес Крымов, делая шаг вперед. — А это неверно! Я докажу!
Из-за стола президиума поднялся бледный Катушкин.
— Честно трудятся наборщики и другие типографские работники… — уже более спокойно продолжал Крымов. — Они делают большое дело. Только благодаря им выходят в свет книги. Но типографским работникам пришлось бы беспрерывно печатать одно и то же, если бы исчезли писатели… Честно трудится многотысячная армия инженеров, строящая всевозможные машины… Но им пришлось бы беспрерывно строить похожие одна на другую машины, если бы исчезли изобретатели. Разве не видно сходства между творцами литературы, искусства и творцами новых идей в области технической мысли? Разве работа изобретателей не есть творческий процесс? Разве будет развиваться техника, если не станет людей, страстно стремящихся идти неизведанными, часто очень тернистыми путями? Разве смогут эти люди работать, не имея в душе высокого романтического отношения к технике?.. Страстного поэтического горения…
По залу пронесся гул одобрения. Катушкин уселся, разводя руками.
— Писатели и изобретатели — люди одного склада. — Крымов приблизился к рампе. — Это люди, стремящиеся создавать новое, быть полезными родине… Сколько духовных сил приходилось тратить дореволюционным русским изобретателям на борьбу с косностью, неверием, безразличием! Ничего, кроме насмешек и издевательств со стороны царских чиновников, не встретил наш великий соотечественник механик Ползунов, построивший первую в мире паровую машину. Словно милостыню, выпрашивал средства на постройку своего аппарата Можайский изобретатель первого в мире летающего самолета. В условиях полного недоверия, окруженный темными махинациями капиталистов-предпринимателей, работал Лодыгин, создатель электрической лампочки. Вспомним о трагической судьбе гениального сына русского народа Яблочкова, изобретателя электрического освещения, самопишущего телеграфа и сотни механизмов, ставших неотъемлемой частью большинства современных электрических машин! Он вынужден был покинуть родину и работать вдали, на чужбине. Все знают, как относились к Попову, изобретателю радио, некоторые узколобые, бездушные чиновники, преклонявшиеся перед всем заграничным…
— А как относились к замечательнейшему русскому астроному Струве? послышался из зала возбужденный голос механика Горшкова.
— Так было в прошлом… — повысил голос Крымов. — Советскому ученому, изобретателю предоставлены прекрасные институты, созданы все условия для творческого труда. Сотни тысяч стахановцев — новаторов производства — окружены вниманием партии и правительства!.. Советский изобретатель знает, что его изобретение не будет спрятано в сейф и законсервировано в угоду биржевым соображениям предпринимателей, как это происходит в Америке или в Англии. Советский изобретатель знает, что каждая новая машина в нашей стране помогает осуществлению светлой мечты человечества — построению коммунистического общества! Ради этих высоких целей все свои силы, все свои способности советский изобретатель должен отдавать делу прогресса советской техники! Он должен быть готов к упорной борьбе — природа не отдает без боя своих тайн, и нельзя надеяться на ее милости… Мы одерживаем победы над нею потому, что в душе советского человека горит неугасимый огонь романтически-страстного отношения к своему делу. Так, за высокое романтическое отношение к технике!.. За упорство советских изобретателей — поэтов технического творчества! закончил свою речь Крымов, высоко подняв руку.
Ему ответили громкие аплодисменты.
Из-за стола поднялся Катушкин.
— Товарищи! — начал он. — Тут произошло недоразумение… Я виноват… Товарищ Крымов — это не Крымов… То есть он, конечно, Крымов, но не тот… И тут ни при чем…
Новый взрыв аплодисментов и смех заглушили слова оратора. Когда аплодисменты утихли, из зала послышался высокий женский голос:
— Расскажите о своей машине!..
Это сказала Зоя Владимировна. Крымов стоял в нерешительности, не зная, что ему делать.
Тем временем на сцену по маленькой деревянной лестничке взобрался пожилой человек с черной бородкой и горящими, как уголь, глазами.
— Я не согласен с товарищем Крымовым, — громко сказал он. — Инженеры не наборщики. Ни изобретательство, ни технику нельзя сравнивать с искусством. Это две совершенно разные вещи!
— И к технике и к искусству нужно относиться со страстью… — перебил его чей-то голос.
— Это конечно, но!..
На сцену быстро поднимается инженер Цесарский.
— Товарищи! — начинает он. — Все, что сегодня произошло здесь, — это замечательно! Это чудесно! Ну в самом деле! Когда бы мы с вами собрались поговорить по вопросам, затронутым товарищем Крымовым? Товарищ Крымов прав. Страстное и романтическое горение необходимо для новаторов в технике! Творчество изобретателя в какой-то мере напоминает творчество писателя. То же самое можно сказать о работе конструктора. Вот я вспоминаю такой случай… Как-то раз…
Послышался приглушенный смех.
— Вы думаете, я хочу рассказать о машине «ЦС-37»? — улыбаясь, говорит Цесарский. — Ничего подобного! Впрочем, будет лучше, если я использую в качестве примера смелую техническую идею, с которой недавно познакомился. Обратимся к этой папке с чертежами…
Инженер приближается к Крымову.
— Дайте-ка, дорогой Олег Николаевич, ваши чертежи…
Крымов с явной неохотой протягивает Модесту Никандровичу папку, с которой не расставался ни на минуту во время выступления.
— Вы только взгляните на этот проект! — продолжает Цесарский, разворачивая большой лист синьки. — Разве это не поэзия? Что мы тут видим, товарищи?.. Вот веретенообразное тело машины… Сзади плавники, как у рыбы… Впереди система резцов, с помощью которых машина будет вгрызаться в землю, превращать ее в пыль. А лопасти, с достаточной силой упираясь в землю, будут двигать снаряд в глубь земли… Вот тут, внутри машины, расположатся люди — смелые подземные путешественники, открыватели несметных геологических сокровищ… Ведь это же подземная лодка, которая сможет довольно быстро проникать в толщу земли, преодолевать любые преграды!.. Разве это не романтика, товарищи? Какая смелая мысль! Какой взлет научной фантазии! Взлет, посильный только натурам поэтическим, способным мечтать и увлекать полетом своей мечты других.
И приветливо улыбаясь, Цесарский спустился в зрительный зал.
Со своего места поднялся инженер Трубнин. Судорожно уцепившись за спинку впереди стоящего стула, он смотрел на сцену напряженным и нервным взглядом.
Воспользовавшись наступившей тишиной, Катушкин снова решил взять слово.
— Как видите, товарищи… по моей вине товарищ Крымов оказался совсем не поэтом… — начал было он, сильно волнуясь. Но ему не дали договорить.
— Неверррр-рр-нооо-оо! Непррр-рр-авильно-ооо! — пронесся по залу многоголосый крик.
Возвратившись из института, вахтер Панферыч застал у себя дома учеников местного ремесленного училища — гостей внука Петьки.
Кряхтя, Панферыч уселся за стол возле горячего самовара.
— Ну и дела… — протянул он, покачав головой. — Только что был на одном ответственном заседании.
— Что, дедушка, за дела? — хитро улыбаясь, спросил Петька, черноволосый, озорной мальчишка. Он знал по опыту, что предстоит интересный и, возможно, смешной рассказ.
— Да вот, заседание было в клубе, ну и меня пригласили… Приходи, говорят, Панферыч, вопрос очень ответственный будет разбираться… И действительно. Разбирали заявление одного молодого инженера, недавно прибывшего к нам на работу. Почему, заявил он, не стараетесь выдумывать новых, необыкновенных машин? В чем дело! Душевного интереса у вас к этому нет, что ли? Я вот тоже хотел попросить слова и рассказать насчет своего предложения… Чего вы хихикаете?..
Панферыч строго посмотрел на внука, поперхнувшегося чаем, и продолжал строгим, не допускающим возражений голосом.
— Чего вы смеетесь? Строят в нашем институте разные машины для бурения земли? Строят! А что это за машины? По-моему, самые обыкновенные, известные науке… Сколько раз я говорил директору: почему бы не построить нам машину, которая бы сверлила землю километров на десять? Интересно проверить, что там находится! А он в ответ: «Подожди, Панферыч, предложение твое используем несколько позже». А вот инженер этот хочет под землей ездить на лодке…
— На лодке?
— Ну да, на подземной! Садятся в нее люди, закупориваются, нажимают педаль и начинают себе понемногу опускаться… А вокруг разные породы драгоценные… Все видно…
— Да как же они их увидят?
— Вот чудак! А специальные стекла зачем? Через окошечки…
— Раздавит их земля…
— Вот какое у тебя неверие! Все будет по научному рассчитано… Комар носа не подточит… А ты говоришь — раздавит…
— И что же, будут строить такую машину?
— Известное дело, будут! Общественность требует!
— Во машина, ребята! — засуетился Петька, поднимая вверх большой палец.
— Ну еще бы… — подтвердил его товарищ, Ваня Савельев, худенький мальчик со смышленым лицом. — Если бы нам в такой машине отправиться путешествовать под землю! А? — добавил он через некоторое время.
Наступило молчание. Тихо пел самовар, слышалось бульканье чая, который ребята пили из блюдечек.
— Такую машину надо сделать обязательно… — проговорил, наконец, Петька. — Дедушка, — продолжал он лукаво, — в следующий раз, когда тебя пригласят на заседание, внеси предложение… Пусть строят сначала маленькую машину, для пробы: вот такую хотя бы… — и Петька растопырил руки, показывая объем будущей модели.
— Вот чудак какой! — опять рассердился Панферыч. — Известное дело, сразу большую строить не будут…
— Так за чем же остановка?
— Говорят, институт перегружен! Понятно тебе?
— У нас в ремесленном можно сделать, — пробасил один из мальчиков.
— Молокососы вы еще! — вспылил Панферыч. — Вон попросил Петьку сделать ключ к замку от сарая, так он до сих пор его делает.
Обиженные ремесленники загудели.
— Мы микрометры уже изготовляем, дедушка: инструмент, имеющий точность в одну сотую миллиметра! А вы упрекаете нас каким-то ключом, — важно заявил Ваня Савельев.
— Подумаешь! Микрометры… — продолжал ворчать Панферыч, поднимаясь из-за стола. — Подземная машина — это вам не микрометр…