Жила и Маргоська у воды, а ничем не разжилась. Как была у них нужда, так и по сей день осталась. Даже хуже стало, куда хуже. Пока не помер муж ее Шимек, они кое-как перебивались. Заботлив он был (вечная ему память!) и никакой работы не боялся. Бездельнику не дал бы покойный Хыба места для хаты — да и за что?.. А поддержал старик Шимка крепко. Женил его, лесу дал на хату и на крышу досок и дранки… Немало ему помог. Но и Шимек этого заслужил, видит бог. Шесть лет проработал не за страх, а за совесть, а как женился, года не было, чтобы не подсобил в поле… А теперь! Уж не встанет он больше, не пойдет, не подсобит… «Этому и не за что!» — говорит Юзек. Правильно говорит. Не таков, не таков этот Хыба!.. Нисколько не похож на отца! Другой человек, и равнять их нельзя. Да и не обязаны они ему ничем. Отец дал, отец поддержал, так они и работали на отца, и никогда, никогда эта работа не была им в тягость! А раз сын такой гордец, пускай нанимает себе поденщиков! Ему все хочется подешевле, задаром, а мы тоже не собаки, чего ради станем…
Господи боже мой! Да ведь барщина давно кончилась… Им самим надо жить и думать, где взять на жизнь… а где тут возьмешь? Земли нет ни клочка, стало быть надо искать заработок… А тут работай на него даром? Право, чудной этот Хыба! Юзек, бедняга, изо дня в день ездит с возчиками… Господь милует, хоть малость он зарабатывает, а то чем бы они жили?.. Банах дал им полоску под картошку; ну, накопали они два корца с меркой. Гороху тоже собрали с гарнец[6] да немножко зерна — вот и весь их запас на зиму, до самой весны… А их трое едоков: мать, Юзек и Зося. Как тут уберечься от нужды, не пустить ее в хату? Тщетно мать ломает себе голову. Ничего и не придумаешь. Ну, на все воля божья! — часто повторяет она, и это придает ей бодрости.
В прошлую зиму тоже сильно их прижала нужда, однако не одолела. Работа была, слава богу: мать пряла лен и шерсть, Юзек ходил молотить, — на еду зарабатывали… А что, если не найдут они нынче работы? Маргоська даже думать об этом боялась. Как они, бедные, будут тогда жить? Продавать им нечего. Перину проели перед новым урожаем, а тряпье их никто не купит… Утвари тоже никакой нет… Две лавки, два табурета да низенькая скамеечка, на ней-то она теперь и сидит, чистит подгнившую картошку и бросает в миску.
Помогает ей, присев на корточки, Зося, худенькая, светлорусая девочка, чуть моложе Войтка Хыбы. Она уже многое умеет делать и часто выручает мать, хоть совсем еще дитя. А умна — за троих и мать даже словом не даст обидеть!.. Войтка она страшно любит: сызмальства они вместе играли, и с его стадом она пасла своих коз. Этим летом уже не пасла, Хыба не позволил. Пришлось ей одной ходить с козами по обрывам. Скучала она до смерти, не с кем было проказничать на пастбище… С Войтком ей было весело, хоть иной раз он и делал ей назло, как водится у мальчишек. Зато как он играл, когда они вместе ходили за стадом, просто удивительно играл! Ну, и наревелась она, когда отец сломал его первую скрипку. Но потом он прибегал по вечерам и играл им в хате… Матуся всегда была ему рада, даже когда он не приносил скрипки. «Паренек он хороший, — говорила она, — только озорник. Ну, да вырастет».
— А когда он вырастет? — с любопытством спросила однажды Зося.
— Вот как будет такой! — показала мать на косяке.
Зоська запомнила, где мать обозначила и, едва Войтек пришел, велела ему встать у косяка.
— Это зачем?
— Ты не спрашивай, а становись!
Он послушался, и она углем провела черточку над его волосами.
«Ну, тебе еще далеко дотуда!» — подумала Зоська и сама тоже смерилась.
Она была чуть пониже, но все-таки ниже… С тех пор они мерились почти ежедневно. Черточки медленно поднимались, как стрелки на часах.
— Ты такой, а я такая! — с радостью показывала Зоська, и оба хохотали так, что стекла дребезжали в низенькой, прокопченной дымом хатенке.
Сегодня Войтку было не до смеху. Съежившись на лавке, он вытянул босые ноги к печке и грел их. Между горшками потрескивал хворост, густой дым валил в хату и выходил через полуоткрытую дверь в сени.
— Войтек, померимся! — крикнула Зоська, подбегая к косяку и подзывая приятеля взглядом.
— Неохота мне… озяб!
— Мерзляк!
Зося с досадой снова принялась за картошку.
— Попросишь меня в другой раз… подожди!
— Чисть-ка проворнее! — понукала ее мать, поминутно возвращаясь к своим мыслям: «Скоро ли он придет? Целый день не евши…»
Она думала о сыне; и сегодня Юзек, как все эти дни, поехал с возчиками. Утром съел несколько картошин и весь день работает голодный… Бедный мальчонка! Не поест, не поспит вволю, а идет, непременно идет и, как может, старается заработать. Все-таки хоть что-нибудь приносит… А если б не он — боже милостивый!
Она встала, собрала в передник шелуху и вынесла в сени. Поедят козы в свое удовольствие!
— Зося, приготовь терку, — сказала она, входя в горницу.
Зося вприпрыжку подбежала к стене, сняла терку с гвоздя и подала матери. Тем временем мать взяла с полки вторую миску, поставила на лавку и сама села рядом. Уперев терку в дно миски, она по одной брала и натирала очищенные картофелины.
— Бу-дут клецки! Картофельные клецки! — запела Зося, хлопая в ладоши и от радости приплясывая босыми ножками перед Войтком.
— У нас каждый день делают… а я не ем! — буркнул Войтек.
— Но у нас ты ел!
— То у вас!
Маргоська мигом натерла всю картошку. Достав чистую тряпку, она накинула ее на пустую миску, а рядом поставила другую. Затем отжала картофельное тесто, слила с него жидкость и в тряпке размяла над миской. Застывший на дне белый крахмальный осадок она тоже положила в тесто, помесила и пошла с миской к печке. В горшке уже кипела вода; Маргоська придвинула его, отлила немножко воды и стала бросать в кипяток скатанные в ладонях комочки… Войтек придвинулся и с любопытством следил вместе с Зоськой за быстрыми движениями матери.
А она, готовя клецки, продолжала думать о сыне.
— И не видно его… так поздно. Уж не стряслось ли с ним что — сохрани бог! В эту пору он всегда приходит… Зося, подкинь-ка хворосту в огонь! Ночь темная — хоть глаз выколи… а он с топором… Не оступился ли где, не сорвался ли… Сохрани матерь божья, чудотворица!.. Зоська, не суй руки в печку, обожжешься!..
В эту минуту что-то загремело в сенях.
— Идет, идет! Слава богу.
Она отставила миску в сторону, подвинула горшок ближе к огню и села в угол на лавку.
В хату вошел стройный, как тростинка, паренек.
— Есть что к ужину? — спросил он, едва переступив порог.
— Есть, есть! — отвечала обрадованная мать. — Только тебя заждались…
— Что ж вы хотите, я не гулял!
— Знаю, сынок, знаю, да все боязно мне за тебя.
— Нечего бояться!
— Не говори так, Юзусь, а моли господа бога, чтобы не оставил тебя своей милостью.
Юзек поставил чекан[7] в угол и сел на лавку. Мать сцеживала клецки над ведром. Зоська и Войтек с обеих сторон встали возле Юзка. Они не видели его весь день, и оба соскучились по нем.
— Я тебе кое-что скажу, — тихонько проговорила Зоська.
— Ну?
— К ужину будут клецки!.. — шепнула она на ухо.
— Вот это так!
— Ну, что ты видал? — начал разговор Войтек.
— Таких, как ты, бездельников.
— Где?
— Везде их хватает. Скрипку принес?
— Нет.
— Чего так?
— Не успел я ее захватить, как отец за мной погнался.
— Погнался?
— А как же! Каждый день приходится ему за мной бегать.
Мать высыпала клецки в миску и подлила в них молока.
— Идите, садитесь! — позвала она, доставая ложки с полки..
Все задвигались. Зоська подбежала первая. Юзек перекрестился и уселся с краю. Один Войтек не садился.
— Иди и ты, Войтусь! Чего ты пятишься?
— Ешьте!.. Я не буду…
— Видали! Голодный ляжешь спать? — прикрикнула на него Маргоська. — Садись сейчас же!..
Войтек послушался, не заставляя себя долго упрашивать. Несколько минут все ели молча. Мать с любовью смотрела на Юзка.
— Устал?
— Еще бы! Вы как думаете? С утра ведь…
— Ну, — как тебе сегодня работалось?
— Да так, ничего… Ездили мы на Трубач, на самую верхушку. Дорога плохая, не дай бог!..
— Скоро свезут?
— К зиме; уже немного осталось…
— Вконец оголили горы.
— Что делать? Так графы хозяйничают.
— Боже мой!
— Сухого прутика не останется — все оберут…
— Топить будет нечем…
— Кто об этом думает!
— И поблизости нет нигде… На подстилку и то не соберешь. Я все тревожусь: что буду зимой подстилать козам. Пошла я было на лесопильню; возьму хоть, думаю, опилок…
— И чего вы туда ходите? — буркнул Юзек.
— Да ты слушай… Наберу, думаю, в холстинку: будет, когда понадобится, хоть на раз подкинуть… Какое там! Не пустил он меня на лесопильню…
— Кто?
— Старый Хыба, то есть Войтков отец…
— И не дал?
— Конечно, не дал. Изругал меня, облаял, так и ушла я ни с чем…
— Вот старый волк! — проворчал Юзек и положил ложку.
— Поешь еще!
— Неохота… Только напрасно он забывает, что все до поры до времени сходит с рук! Мошенник, старый леший!..
— Вот, вот… Сказал, что выгонит нас, что…
— Уж очень он разошелся! И на него придет еще черед, хоть он и богач!
Опрокинув табуретку, Юзек встал из-за стола и тяжело опустился на лавку у окна.
— А ты, Войтусь, отцу не пересказывай, что мы тут про него говорим… — спохватилась Маргоська.
— Не бойтесь! — важно ответил мальчик. — Да хоть бы я и сказал, он не поверит.
— Ты чего же не ешь?
— Не хочу… Опять мне спать не даст…
— Что?
— А меня, чуть я побольше поем на ночь, все что-то душит во сне.
— Богач проклятый! Скряга! — бормотал Юзек у окна.
Мать вымыла ложки в миске и помои выплеснула в ведро.
— Ну, пора спать. Ты, Войтусь, где ляжешь?
— Я? Да где попало.
— Оставайся у нас. Ляжешь с Юзком или с Зоськой. А не хочешь, на лавке тебе постелю, вот и выспишься.
— Нет, крестная! Пойду я, залезу в сарай за током. Утром меня нескоро найдут, я и высплюсь…
Говоря это, он обнял «крестную» и убежал.
— Завтра приду со скрипкой! — крикнул он из сеней.
— Приходи! — выбежала за ним Зоська. — Смотри не забудь!
— Не забуду! — донеслось с ручья.
— Зоська, прочитай молитву, и ложись, — позвала ее мать. — А ты, Юзусь, разувайся, пора уже…
— Завтра праздник, — сказал Юзек.
— В костел надо итти.
— А кто пойдет?
— Ступай ты к обедне… Я бы пошла, да мне не в чем…
— Я пойду, я! — просила Зося.
— Ты читай молитву! Слышишь?
Через минуту все трое спали как убитые.
Наутро позавтракали чем бог послал и после долгих споров порешили на том, что сказала мать.
Зоська погнала коз в молочай, матери нечего было надеть, и она осталась дома, а Юзек собирался к обедне.
— Поторапливайся, время бежит, — подгоняла мать. — Грех опоздать на проповедь в костеле.
Юзек обул керпцы, натянул белые суконные штаны.
— Дайте мне рубашку!
Мать сняла с колышка чисто выстиранную, выкатанную вальком сорочку и подала ее сыну. Поверх нее Юзек надел белую безрукавку и накинул на плечи хазуку[8].
— Ну, я пойду!
— Не задерживайся по дороге и не сиди там долго… да помолись и за меня! — прибавила мать, когда Юзек выходил из сеней.
Перемыв после завтрака миски, Маргоська подмела глиняный пол и села у окна. Долго она сидела, погрузившись в тихое раздумье, пока не стало ее клонить ко сну. Она поднялась, взяла четки и вышла из хаты. Тут она уселась на высоком пороге, обернувшись лицом к воде. Потом перекрестилась и зашептала первую молитву. Шептала наизусть, за первой вторую и третью, а мысли — самые разные — проносились у нее в голове. Видит она: люди идут вниз, за ручей… к обедне идут, ближние и дальние, идут со всех сторон… Пошла бы и она с ними помолиться пречистой деве… Да ничего не поделаешь. Нечего ей надеть… нечего… а в лохмотьях зазорно предстать перед господом богом, да и грех это немалый… Иисус Христос, может, и простил бы ее, не отверг, а вот люди — с ними-то хуже, куда хуже… Пойдут шушуканья, смешки…
— Богородица дево, радуйся… — громче повторяет она, чтобы развеять нахлынувшие мысли.
Все уже спустились в долину, и не видно ни живой души… Даже голосов уже не слышно, такая тишь!.. Только вода журчит по камням, пенится и шумит… Не отдохнет, не затихнет, а все бурлит, бурлит…
«И откуда ее столько набралось? — думает Маргоська. — И день, и ночь — все бегут… волна за волной… безустали… Текут себе в море по низинам… Боже мой! И как это ты дивно устроил!.. Такой громадный мир! И столько чудес в этом мире…»
— Во имя отца и сына… — крестится она чуть ли не в десятый раз, стараясь отогнать непрошенные мысли.
Но они сами налетают, словно рой шмелей. Она читает молитву за молитвой… перебирает четки, а перед ней журчит вода в ручье… Шум доносится до нее, убаюкивает, путает молитву, нарастает и теряется вдали… и все шумит вокруг… и все несутся волны как одержимые…
«Боже мой, — думает Маргоська. — Течет вода в море, течет… И уходит жизнь, уходит… А время летит — день за днем, год за годом… не остановишь его»…
Она уснула, отсчитывая последние четки.
Тем временем Юзек подошел к костелу. Уже звонили к обедне, когда он поравнялся с фабрикой. Он не стал дожидаться выплаты и пошел: боялся пропустить проповедь… И все-таки опоздал; проповедь кончалась, когда он вошел за ограду костела.
Народу собралось тьма, как всегда в погожие дни. Маленький деревянный костел не мог вместить всех — конинчан, порембян и множество других поселян. Они толпой осаждали костел, и ксендзу пришлось говорить проповедь во дворе — такая была в костеле жара и страшная духота…
Юзек не стал проталкиваться вперед и остановился у калитки. Ксендз говорил внятно и громко, так что слышно было и здесь. Случайно против Юзка оказался старый Хыба… Но что тут делать? Куда отойдешь в такой тесноте?..
«Пускай уж стоит, бог с ним. Я тут ссору затевать не стану…» — сдерживая раздражение, думал Юзек, слушая проповедь.
— Итак, возлюбленные мои, — говорил ксендз, толкуя прочитанное евангелие о богаче и бедном Лазаре, — итак, возлюбленные мои братья и сестры во Христе! Притча эта поучает нас обхождению с бедными и сирыми. У кого больше достаток, тот должен делиться им с бедняком…
«А он-то слушает?» — думал Юзек, украдкой поглядывая на Хыбу.
— Должен нищему подавать милостыню! Не обижать слуг своих и поденщиков! Ибо за все это карает господь. Вы слышали, как унизил он богача, а Лазаря принял в лоно Авраамово. Так будет и с вами, богачи, в чьем сердце нет милосердия к ближним!..
— Слушает, — буркнул Юзек, — пускай слушает, богач проклятый!
— Настанет час, когда вы ответите перед богом за каждый день своего господства! Ибо истинно говорю вам: легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в царствие божье…
«Видишь, прохвост!» — подумал Юзек, оглядываясь на Хыбу.
— Но и бедные, — закончил проповедь ксендз, — да не завидуют богачам и не уповают на нищету свою, ибо у господа бога первыми будут нищие духом — те, что не кичатся своим достоянием, а в смирении сердца своего говорят: «Господи! Ты дал, и ты можешь взять… Да будет святая воля твоя…» Аминь.
Хыба вздохнул с облегчением… Он ведь всегда был нищим духом и не чванился, боже упаси! А во всем полагался на волю божью. Если же ему завидовали, не его это вина, а их, этих побирушек да батраков!.. Ну, и задал же им ксендз… Только был ли кто из них в костеле? — думал Хыба, не замечая Юзка и посматривая по сторонам.
Толпа расступилась, пропуская ксендза, который после обычного оглашения с амвона шел облачаться к обедне.
Вскоре зазвонил колокольчик в ризнице и в костеле загремел орган… Толпа задвигалась. Одни протискивались в костел, чтобы видеть ксендза, другие преклонили колени на траве и, низко опустив головы, поверяли свои тревоги господу богу — равно богачи и бедняки…
Когда обедня кончилась, молодежь первая высыпала из костела и кучками разбрелась по площади.
Вышел и Юзек вслед за другими, раздумывая, что делать: итти ли домой, или поболтать с приятелями, а заодно и выпить… Верх одержала вторая мысль, тем более что домой спешить было незачем. К обеду? Какой уж там обед!.. Правда, мать приказала ему не задерживаться; но ведь на то она и мать, чтобы приказывать, а то кого же не слушаться?
Заглушив таким образом угрызения совести, Юзек подошел к первой кучке, которая о чем-то озабоченно совещалась. Тут собралась почти одна молодежь, сыновья безземельных бедняков.
— Юзек идет, — заметил кто-то из них. — Может, и он к нам пристанет?
— Это зачем?
— Подойди ближе, тогда узнаешь…
— Собираемся уходить…
— На заработки?
— Уж, конечно, не на смотрины! Идет Сташек Люберда, Келюсяк, Леон, еще кое-кто. Может, и ты пойдешь с нами, так скажи!
— А куда вы думаете итти? — спросил Юзек.
— Думаем в Пешт… А не найдем там работы, то и дальше!
— Писали из Семиградья[9] — начал другой, — что там неплохо живется. Зарабатывают не чета нам…
— Вот как!
— Тут мы ничего не высидим. Съешь, что припасено в хате, а весной покупай, если есть на что! У нас работы не достанешь, да и где? Кажется, горы своротил бы для господа бога, кабы он за это кормил. А положиться на волю божью и дожидаться смерти — тоже не годится.
— Верно!
— Там все-таки заработаем, хоть сыты будем. А даст бог здоровья, так и домой пошлем крейцер-другой, хоть на соль… Собирайся, Юзек!
— Это бы хорошо… Но что мы там зимой будем делать?
— Что ты спрашиваешь? Кто работы не боится, всегда себе дело найдет…
— На зиму сюда возвращаются…
— Лежебоки это, не мужики! Мороза ты, что ли, боишься?
— Чего мне бояться? И здесь я зимой не за печкой сижу, а в любую стужу хожу на заработки.
— Покуда есть! А ну фабрика встанет, что тогда? С голоду подыхать да плакаться, что смерть пришла?! Будь ты еще один, а то мать!.. Что она будет делать?
Последний довод сильно подействовал на колебавшегося Юзка, застигнутого врасплох неожиданным предложением.
— Как же быть?..
— Идем с нами! Не мешкай, не раздумывай, это всего хуже…
— Надо с матерью посоветоваться.
— Что же, посоветуйся! Никто тебе не мешает…
Начался разговор о будущих заработках. Казалось, там уже все было готово к их приходу, и парни повеселели, тешась радужными надеждами.
Наговорились всласть, уже и солнце село за горы, а они все еще стояли кучкой на площади. Наконец, обсудив дело со всех сторон, начали по одному расходиться.
— Так помни, во вторник! — крикнул кто-то вслед Юзку.
— Не забуду… — громко ответил он, собираясь домой.
Мрак уже спускался в долину, но вершины гор еще пламенели алой вечерней зарей.
Юзек шел быстро, продолжая дорогой размышлять.
— Хорошо-то оно хорошо — пуститься в свет… Но кто знает, что там может стрястись? Края чужие, незнакомые. И говорят там не по-нашему… А я и не знаю, какой он — этот свет, да и откуда мне знать? На богомолье я ходил — самое дальнее — в Людмеж или на ярмарку в Рабку… Только всего и видел на своем веку!.. Не знаю, что скажет матуля… Трудно ей будет одной оставаться. Некому ей ни хворосту принести, ни дрова поколоть… Но и то сказать: так мне и надрываться тут попустому? Одного крейцера не отложишь, не скопишь — какое! Только получишь, сразу же и отдаешь. А годы летят, время не ждет… Хорошо, пока я хоть с возчиками езжу. А ну как и этот заработок сорвется, что тогда? Там я заработаю и сколько-нибудь скоплю… А тут! Сам не знаю, что делать, как быть…
Дорога разветвлялась.
Одна шла прямо — к Порембе, другая влево — к Конинкам. Медленно повернув, Юзек брел, задумавшись, не зная, на что решиться.
— Ехать или не ехать?.. Трудный вопрос!
Вдруг он остановился.
До слуха его донеслись пение и веселая музыка. Это в корчме на границе Конинок и Порембы люди плясали и пели.
Юзек хотел было итти дальше, даже прошел несколько шагов. Но его приворожила скрипка, увлекла песня…
Он повернул к корчме.