Однако это еще не был конец, предсказанный Джемсом Ховардом. Грохот, поразивший внимание О'Кейли, был предвестником свирепого урагана, налетевшего с невероятной силой на блуждающих во мраке людей. Воздух наполнился таким неистовым шумом, который поглотил все остальные звуки.
Буйный ветер ревел, свистал и визжал в уши, неся тучи пыли, и валил с ног; дышать можно было только обернувшись к нему спиной, иначе он душил, врываясь в легкие и забивая их песком.
Слышен был шум и лязг опрокидываемых металлических предметов, треск ломающихся деревьев, крики людей, еле различимые в вое бури.
И с каждой секундой усиливался свирепый холод, точно ураган нес с собою дыхание ледяных пустынь всего мира.
О'Кейли снова вспомнил Ховарда, предвидевшего и эту подробность недалекой катастрофы.
Начинали уже коченеть пальцы рук и ног, тело сотрясалось зябкой дрожью, а буря бесновалась по-прежнему, и ни зги света не было видно во мраке.
О'Кейли, стиснув зубы и сжав кулаки, обернулся спиною к ветру и сделал несколько шагов куда-то в пространство. Ему посчастливилось наткнуться на бетонную стенку бруствера. С трудом перебравшись на подветренную сторону, он несколько отдышался и старался отогреть движениями озябшие руки и ноги. Он был здесь один, и ему стало казаться, что во вселенной не осталось ничего живого и он стоит здесь среди бушующего мрака и ждет своей смерти.
Это было невыносимо жутко. Его потянуло к людям. Захотелось, во что бы то ни стало, услышать еще раз звук человеческого голоса, почувствовать подле себя живое существо. Он решил попытаться ощупью, ползком, как угодно добраться до бетонного убежища. Там можно было найти и защиту от леденящего ветра, бесновавшегося по-прежнему на просторе.
Надо было сначала отыскать правую платформу батареи, а оттуда пробраться еще шагов на сто дальше вдоль рельсового пути, однако это предприятие оказалось делом не легким. Итти в открытую было невозможно, так как ветер буквально валил с ног. И О'Кейли пополз на четвереньках, ощупывая коченеющими пальцами попадающиеся по пути предметы.
Где-то неподалеку, хлопнул короткий еле слышный выстрел, — точно откупорили тугую бутылку, — вероятно, кто-нибудь из товарищей предпочел добровольно умереть.
Через несколько шагов О'Кейли наткнулся на тело человека, лежавшего ничком, лицом вниз и еще вздрагивавшего в последних конвульсиях.
А немного поодаль он стукнулся головой о железные ступеньки лестницы орудийной платформы и услышал знакомый голос наводчика первого орудия.
— Кто тут?
— Это вы, Мойк? — закричал в свою очередь О'Кейли, стараясь побороть шум ветра.
— Господин лейтенант? Да, сэр, это я… Спаси нас, святой Патрик. Что это такое творится, сэр? Кажется, началось светопреставление.
— Похоже на то, Мойк, — ответил О'Кейли, — дело плохо. Что вы тут делаете?
— Жду смерти, сэр, — ответил унылый голос наводчика, — я уже наполовину замерз.
— Вы не знаете, кто это сейчас стрелял рядом?
— Кажется, командир, сэр. Он был здесь у первого орудия, и я узнал звук его кольта.
— Так это первое орудие?
— Да, сэр, я не двигался с места с тех пор, как налетела буря.
— Надо бежать отсюда, — сказал О'Кейли — ведь тут рукой подать до убежища вдоль рельсов.
— К чему? Не все ли равно, где умирать? Да я и не могу двигаться… Пальцы совсем не действуют.
— А все-таки лучше, чтобы конец пришел на людях, чем в этой пустыне. И потом может быть удастся немного отогреться.
— Отогреться? О да, сэр… Если бы чуточку стало теплее…
— Ну так двигайтесь, Мойк, будьте мужчиной.
И два человека, цепляясь друг за друга, поползли вдоль рельс, припадая к земле и отворачивая лицо от ветра, останавливающего дыхание. Песок, поднятый им, забивал рот, хрустел на зубах, проникал в легкие и вызывал тяжелый, болезненный кашель.
Так прошло с полчаса: они сделали, вероятно, не больше половины пути, когда вдруг ветер упал так же внезапно, как и налетел, и в наступившей тишине ясно стали слышны крики и стоны людей, копошившихся в темноте, и отчаянные вопли сирен откуда-то издали, — очевидно с кораблей, блуждающих наудачу вблизи берега и лишенных возможности ориентироваться без света, без компаса, без каких бы то ни было указаний о направлении движения.
Обрадованные путники встали на ноги и продолжали путь, взявшись за руки и шагая по шпалам.
Но едва сделали они таким образом десятка два шагов, как пошел сухой и колючий снег, в несколько минут покрывший землю толстым ковром, в который ноги уходили выше щиколотки.
Почти в то же мгновение Мойк наткнулся на стоящий на пути вагон, возле которого слышна была возня десятков людей, сдавленные крики, звуки борьбы, изредка револьверные выстрелы.
— Что это такое? — с недоумением спросил О'Кейли, прислушиваясь к необычайному шуму. — Неужели японцы ухитрились в этой темноте сделать десант?
— Нет, сэр, — ответил, стуча зубами от холода Мойк: — я понимаю, в чем дело. Это не японцы. Мы попали на запасный путь, на который сегодня утром доставили вагон с теплой одеждой к зиме…
— Теплая одежда… — О'Кейли точно осенило. Это был луч надежды, возможность согреться, спастись от леденящего холода, становившегося с каждой минутой непереносимее. Мороз захватывал дух, острыми иголками покалывал легкие, трепал все тело страшной неуемной дрожью; руки и ноги коченели все больше, пальцы с трудом можно было разжать.
И вот судьба посылала не спасение, нет — об этом О'Кейли не смел думать, — но по крайней мере отсрочку. Но что было делать? Принять участие в этой звериной схватке и кулаками и зубами отстаивать свое право на жизнь? Это было почти безнадежно в том состоянии, в каком были они с Мойком, с окоченевшими руками и ногами, обессиленные борьбой и ураганом.
Счастливый случай пришел им ка помощь. Сверху, очевидно с платформы вагона, раздался зычный голос сержанта Пирса, человека с пудовыми кулаками и весьма решительным характером, которого все уважали, а многие и побаивались.
— Эй, вы дурачье, — орал он в темноте, и казалось, видно было, как разевается его непомерная глотка. — Куда вы все лезете? Ведь вы околеете, прежде чем добьетесь толку таким образом!
— Тебе хорошо говорить, — перебил его из темноты чей-то голос: — небось, напялил уже на себя пару полушубков… А мы здесь дохнем.
— Молчи, Паркер, — ответил голос сверху — не то я сверну тебе шею, коли ты сюда сунешься.
— Я говорю для твоей же пользы. Вас тут десятка два-три, не больше. А в вагоне запас одежды по крайней мере на тысячу человек!
Послышался одобрительный гул голосов.
— Ну вот — значит хватит на всех с избытком. И если вы не будете кусаться, как бешеные звери, а станете по порядку спокойно получать вещи, вы все оденетесь гораздо скорей. Понятно?
— Верно, — закричали со всех сторон: — давай, Пирс, вещи… Подходи, ребята, по очереди.
Привычка к дисциплине взяла верх, и люди, держась друг за друга, стали подвигаться к дверям вагона, подбодряя впереди стоящих ругательствами и тумаками.
В темноте началась перекличка.
— Эй, Тимми, — кричал один голос, дрожа от стужи и заикаясь: — ты здесь?
— Здесь, дружище, — отвечали сзади — двигайся скорей, а то я окачурюсь, не дождавшись очереди.
— А где Симмонс?
— Симмонсу еще два часа назад оторвало башку японским снарядом.
— Бедняга!
— Кой чорт, бедняга! Я ему завидую. Разве лучше замерзнуть в этой чертовой тьме, где не видишь огонька собственной трубки, когда она торчит в зубах?
— Да что же такое случилось, скажите ради бога? — спрашивал кто-то, и в голосе его дрожал и бился смертельный страх.
— Может быть, затмение? — предположил другой голос.
— В голове у тебя затмение — сказал тот, кто справлялся о Симмонсе: — видал ты во время затмения такую непроглядную темень, в которой отказываются светить земные огни?
— Так в чем же дело?
— А чорт его знает. Телеграф, телефон, радио не работают. Ничего не известно, что творится на свете. Хотели снестись с соседней батареей оптическими сигналами, — ни один прожектор не действует.
— Почему?
— Вот погадай на пальцах, почему. Динамо не дают тока…
— Так попробовали бы ацетиленовый…
— То-то у тебя не спросили совета. Двадцать раз пробовали… Шипит, горит, а света ни на полцента… Точно весь мир в какую-то бездонную черную яму провалился.
О'Кейли думал о том, что он один очевидно знает истинную причину катастрофы, но ведь не читать же было лекцию по астрономии этим обезумевшим от ужаса и полузамерзшим людям. Да и зачем? Чтобы подтвердить неизбежность конца, обманчивость всякой надежды.
И все-таки у него в душе эта надежда теплилась неугасимым огнем. Он думал о том, что предсказание Ховарда не сбылось до конца: материя не рассыпалась эфирной пылью, не взорвалась внутренними силами, хотя и застывала постепенно охваченная стужей межпланетных пространств.
Но ведь в таком случае рано или поздно это должно кончиться…
Только именно чтобы не было слишком поздно…
Снег падал по-прежнему густыми хлопьями, и ноги вязли в нем уже по колени. Мороз усиливался, становилось труднее и труднее дышать. Некоторое облегчение наступило в вагоне, куда О-Кейди попал наконец вместе с другими и закутался во все теплое, что только можно было найти в разбросанной по полу куче одежды.
Сюда понемногу собрались все двадцать человек, которые набрели случайно на спасительный вагон. Они сбились в кучу, прижавшись друг к другу и стараясь согреться своим и чужим дыханием.
Итти на поиски убежища теперь было бесполезно, — в темноте, под толстым слоем снега все направления были одинаковы. А здесь была хоть какая-нибудь защита от ветра, груда теплого платья, в которую можно было зарыться, а главное… люди, ставшие внезапно такими близкими, — точно родные братья.
По мере того как крепчал мороз, все теснее жались они друг к другу, и понемногу затихали разговоры, заменяясь всхлипываниями, бормотанием и стонами.
И в наступившей постепенно тишине доносились яснее звуки снаружи, доказывавшие, что и там, за тонкими стенками вагона, корчился в предсмертной агонии еще недавно такой шумный и полный жизни мир.
Где-то заржала лошадь, собака завыла ей в ответ и вдруг замолкли обе, точно пораженные молнией. Изредка раздавались выстрелы, еле слышные, почти заглушенные снежной бурей, надрывно ревели сирены.
Один раз все эти разрозненные звуки покрыл тяжелый гул далекого взрыва, от которого вздрогнула земля и задребезжали стекла.
— Что это? — спросил кто-то испуганно.
— С моря, — ответил голос сержанта: — что-нибудь случилось у желторожих.
— Да не мудрено, если в этой темноте они все друг друга перетопят, — сказал еще кто-то, и снова наступило молчание.
О'Кейли чувствовал, как его с каждой минутой все более одолевает странная дремота. Он попробовал было стряхнуть ее, но сознание замирало, сковываемое неодолимой силой.
«Я замерзаю», — подумал он, хотел было шевельнуться, позвать на помощь, но ни рук, ни ног у него больше не было, а из груди вырвался только невнятный стон, в котором он не узнал своего голоса.
Потом его охватил полный покой и безразличие ко всему окружающему. Была еще смутная мысль о близком конце, но она не пугала, как раньше, а связывалась с неодолимым желанием сна, которому он больше не мог противиться.