Как они потели и трудились, чтобы убрать сено! Но их усилия были вознаграждены, ибо сенокос превысил их ожидания.
Подчас работа была тяжела: орудия были приспособлены для людей, а не для животных, и было очень неудобно, что ни одно животное не могло пользоваться орудиями, которые требовали стояния на задних ногах. Но свиньи были так сообразительны, что умели найти выход из всякого затруднения. Что же до лошадей, то они знали каждую пядь поля, и, в сущности, косьба и огребание были им гораздо лучше знакомы, чем Джонсу и его работникам. Свиньи, правду говоря, сами не работали, а руководили и надзирали за другими. Было естественно, что при своем умственном превосходстве они взяли на себя руководство. Боксер и Кашка впрягались в косилку или грабли (разумеется, теперь не нужно было ни уздечек, ни вожжей) и обходили поле, причем сзади них шла одна свинья, покрикивая, то: «Ну, товарищи», то «Тпру, товарищи!» И все животные, вплоть до самой мелюзги, трудились, переворачивая и убирая сено. Даже утки и куры хлопотали, носясь взад и вперед весь день на солнцепеке и перетаскивая в клювах крошечные клочки сена. В результате они закончили сенокос на два дня скорее, чем это обыкновенно делали Джонс и его люди. Более того, такого обильного урожая сена ферма еще никогда не видала. Ни травинки не было потеряно: зоркие утки и куры подобрали все до последнего стебелька. И никто не своровал ни клочка.
Все лето работа на ферме шла как по маслу. Животные были так счастливы, как им никогда и не мечталось. Каждый кусок и глоток корма доставлял им истинное наслаждение, потому что, наконец, это был поистине их собственный корм, ими для себя произведенный, а не полученный от скупого хозяина. Теперь, когда жалких паразитов — людей — больше не было, каждому доставалось больше еды. Досуга было тоже больше, как ни неопытны были животные. Они наталкивались на всякие трудности, — например, позже, в том же году, когда они собирали хлеб, им пришлось вытаптывать его по-старинному и отвевать полову, так как на ферме не было молотилки. Но свиньи с их сообразительностью и Боксёр с его великолепной мускулатурой всегда вывозили. Боксёром все восхищались. Он и во времена Джонса был усердным работником, а теперь работал за троих: бывали дни, когда полевые работы, казалось, всецело лежали на его могучих плечах. С утра до ночи он толкал и таскал, всегда там, где работа была всего тяжелей. Он уговорился с одним из петушков, что тот будет будить его по утрам на полчаса раньше, чем других, чтобы он мог поработать добровольно там, где всего нужнее, до начала рабочего дня. Какая бы проблема ни возникала, какая бы неудача ни постигала их, его ответ неизменно был: «Я буду работать еще больше!» Это стало его лозунгом.
Но и все работали по мере своих сил. Куры и утки, например, сберегли пять мер зерна во время урожая, подбирая отдельные зернышки. Никто не воровал, никто не ворчал по поводу выдаваемых пайков: ссоры, свары и взаимная ревность, которые в старое время были нормальным явлением, почти исчезли. Никто не лодырничал, — вернее, почти никто. Правда, Молли недолюбливала вставать по утрам и имела привычку рано уходить с работы под тем предлогом, что ей в копыто попал камушек. И кошка вела себя немного странно. Каждый раз, когда была какая-нибудь работа, кошку нигде нельзя было найти. Она пропадала часами, затем появлялась снова, как ни в чем не бывало, к кормежке или вечером, когда работа была закончена. У нее всегда было такое убедительное оправдание, и так она ласково мурлыкала, что нельзя было не верить ее добрым намерениям. Старый Вениамин, осел, казалось, ничуть не изменился со времени Восстания. Он делал свою работу с той же упрямой медлительностью, как и во время Джонса, никогда не уклоняясь от нее, но никогда и не переобременяя себя. О Восстании и его результатах он не высказывался. Когда его спрашивали, стал ли он счастливее после ухода Джонса, он только говорил: «0слы живучи. Никто из вас еще не видал мертвого осла.» И другим приходилось довольствоваться этим загадочным ответом.
По воскресеньям не работали, завтракали на час позже обыкновенного, а после завтрака происходила церемония, соблюдавшаяся неукоснительно каждую неделю. Сначала подъем флага. Снежок нашёл в каретном сарае старую зеленую скатерть г-жи Джонс, намалевал на ней белой краской копыто и рог. Ее подымали на флагшток, стоявший в саду при ферме, каждое воскресное утро. Флаг зеленый — объяснил Снежок — потому, что он изображает зеленые поля Англии; копыто же и рог означают будущую Республику Животных, которая возникает, когда будет окончательно низвергнут человеческий род. После подъема флага все животные сходились в большом сарае на общее собрание, называвшееся митингом. Здесь намечалась работа на следующую неделю, вносились и обсуждались резолюции. Резолюции всегда вносились свиньями. Другие животные разбирались в голосовании, но никогда не могли придумать собственных резолюций. Снежок и Наполеон проявляли всего больше активности в прениях. Но было замечено, что они никогда не соглашались друг с другом: какое бы предложение один из них ни вносил, другой непременно возражал. Даже когда постановили отвести небольшую лужайку за фруктовым садом под дом отдыха для нетрудоспособных животных, — что само по себе не могло вызвать возражений, — возникли бурные прения о предельном рабочем возрасте для каждой категории животных. Митинг всегда заканчивался пением «Скота английского», а остаток дня — развлекались.
Каретный сарай свиньи взяли себе под штаб. Здесь по вечерам они изучали кузнечное и плотничное дело и другие ремесла по книгам, которые перенесли жилого дома. Снежок, кроме того, занимался организацией других животных в то, что он называл «скоткомами». В этом он был неутомим. Он образовал Комитет Яйценесения для кур, Союз Чистых Хвостов для коров. Комитет по Перековке Диких Товарищей (его задачей было приручение крыс и зайцев), Движение за Более Белую Шерсть для овец и всякие другие, не говоря уж об учреждении классов грамоты. В общем, затеи эти закончились провалом. Так, например, попытка приручить диких животных провалилась почти сразу же. Они продолжали вести себя по-прежнему, и когда с ними обращались великодушно, попросту пользовались этим. Кошка вошла в Комитет по Перековке и в течение нескольких дней проявляла в нем большую деятельность. Раз ее видели сидящей на крыше и разговаривающей с воробьями, до которых она не могла добраться. Она внушала им, что все животные теперь товарищи, и что любой воробей может, если желает, подлететь и примоститься на ее лапке. Но воробьи держались поодаль.
Классы грамоты, впрочем, пользовались большим успехом. К осени почти каждое животное на ферме было в той или иной степени грамотным.
Что касается свиней, то они могли уже читать и писать в совершенстве. Собаки выучились читать довольно хорошо, но, кроме Семи Заповедей, чтение их не интересовало. Коза Манька умела читать немного лучше, чем собаки и иногда по вечерам читала другим вслух обрывки газет, которые она находила в мусорной яме. Вениамин читал ничуть не хуже любой свиньи, но никогда особенно не проявлял эту способность. Насколько ему известно, говорил он, нет ничего, что бы стоило читать. Катка выучила весь алфавит, но не умела складывать слова. Боксёр не пошел дальше буквы Г. Он чертил в пыли своим громадным копытом А, Б, В, Г и потом останавливался и созерцал буквы, закладывая уши, иногда потряхивая челкой и изо всей мочи стараясь припомнить, что идет дальше — но всегда безуспешно. Несколько раз, правда, он выучивал Д, Е, Ж, З, но всегда оказывалось, что к тому времени он забывал А, Б, В и Г. В конце концов он решил удовлетвориться первыми четырьмя буквами и выписывал их раз или два в день, чтобы освежить их в памяти. Молли отказалась заучивать какие-либо буквы, кроме четырех, входивших в ее имя. Эти буквы она складывала очень тщательно из веточек и затем украшала их несколькими цветочками и ходила вокруг, любуясь.
Ни одно другое животное на ферме не пошло дальше буквы А. Обнаружилось также, что животные поглупее, вроде овец, кур и уток, не могли выучить Семь Заповедей наизусть. По зрелом размышлении Снежок объявил, что Семь Заповедей могут быть сведены к одному правилу, а именно: «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо». В этом, сказал он, заключается основной принцип скотизма. Всякий, кто полностью постиг его, обеспечен от человеческого влияния. Птицы сначала возражали, так как им казалось, что они тоже двуногие, но Снежок доказал им, что это не так.
«Птичье крыло, товарищи, — заявил он, — орган для движения, а не для манипуляций. Поэтому его следует рассматривать как ногу. Отличительная черта человека — рука, орудие, при помощи которого он совершает все дурное.»
Птицы не поняли длинных слов Снежка, но приняли его объяснение, и все животные поскромнее принялись заучивать новое правило наизусть. «ЧЕТЫРЕ НОГИ — ХОРОШО, ДВЕ НОГИ — ПЛОХО» было начертано на боковой стене сарая под Семью Заповедями, еще более крупными буквами. Раз выучив это правило наизусть, овцы очень полюбили его и часто, лежа в поле, вдруг принимались блеять: «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо», и делали это целые часы подряд без устали.
Наполеон не интересовался комитетами Снежка. Он говорил, что подготовка молодежи важнее всего того, что можно сделать с взрослыми. Случилось так, что и Милка и Белка ощенились вскоре после сенокоса, произведя на свет девять здоровых щенят. Как только они были отняты от груди. Наполеон их отобрал, сказав, что он берет на себя всю ответственность за их образование. Он поместил их на чердаке, куда можно было забираться только по лесенке из каретного сарая, и держал их там в таком уединении, что другие животные скоро забыли об их существовании.
Вскоре выяснилось, куда пропадало молоко: его примешивали каждый день к свиному корму. Начали созревать ранние яблоки, и трава во фруктовом саду была покрыта падалками. Животные, разумеется, полагали, что их будут распределять поровну. Но в один прекрасный день вышел приказ собирать все падалки и приносить их в каретный сарай для свиней. Некоторые животные возроптали, но безуспешно. Все свиньи в этом вопросе были заодно, даже Снежок и Наполеон. Фискала послали дать необходимые разъяснения остальным.
«Товарищи! — воскликнул он. Вы не воображаете, я надеюсь, что мы, свиньи, делаем это из себялюбия или в порядке привилегий? Многие из нас даже не любят молока и яблок. Я сам их не люблю. Если мы берем себе эти вещи, наша единственная цель — наше здоровье. Молоко и яблоки (это доказано наукой, товарищи) содержат вещества, совершенно необходимые для здоровья свиней Мы, свиньи, трудимся умственно. Все заведывание и организация этой фермы лежат на нас. День и ночь мы заботимся о вашем благополучии. Ради вас мы пьем это молоко и едим эти яблоки. Вы знаете, что случится, если мы, свиньи, не выполним своей обязанности? Джонс вернется! Неужели, товарищи, — воскликнул Фискал почти умоляющим голосом, подпрыгивая и подергивая хвостиком, — неужели хоть один из вас хочет, чтобы Джонс вернулся?!»
В самом деле, если в чем животные были вполне уверены, так это в том, что ни одно из них не желает возвращения Джонса. Когда вопрос был представлен в таком свете, им нечего было возразить. Было слишком ясно, как важно поддерживать свиней в добром здоровье. Поэтому без дальнейших споров решено было предоставить свиньям молоко и падалку, а равно и весь урожай яблок, когда они созреют.