Рассеченное копыто Боксёра долго не заживало. Мельницу начали отстраивать заново на другой же день после окончания празднования победы. Боксёр отказался пропустить хотя бы один день и не показывал и виду, что у него болит нога. По вечерам он по секрету признавался Кашке, что копыто причиняет ему большие неприятности. Кашка делала ему припарки из нажеванных трав, и оба они с Вениамином убеждали его работать поменьше. «Лошадиные легкие не вечны», — говорила она. Но Боксёр не хотел и слушать. У него, говорил он, осталась одна настоящая цель в жизни увидеть мельницу на пути к отстройке прежде, чем он достигнет предельного возраста.
В начале, когда законы Скотского Хутора были впервые формулированы, предельный возраст был установлен для лошадей и свиней в 12 лет, для коров — в 14, для собак — в 9, для овец — в 7, а для кур и гусей — в пять. Всем полагались щедрые пенсии на старость. Фактически ни одно животное пока не получило отставки с пенсией, но в последнее время вопрос этот все чаще и чаще обсуждался. С тех пор как лужок за фруктовым садом был отведен под ячмень, ходили слухи, что уголок большого луга будет отгорожен и превращен в пастбище для вышедших в отставку животных. Говорили, что лошадь будет получать пенсию в размере пяти фунтов зерна в день, а зимой 15 фунтов сена, с придачей морковки, а то и яблока, по праздникам. Боксёру должно было исполниться 12 лет в конце следующего лета.
Жилось тем временем тяжело. Зима выдалась такая же холодная, как и в прошлом году, а еды было даже меньше. Снова все пайки были сокращены, за исключением свиных и собачьих. Слишком строгое уравнение пайков, объяснил Фискал, противоречило бы принципам скотизма. Во всяком случае ему не трудно. было доказать другим животным, что на самом деле — что бы они ни думали — у них не было недостатка в продовольствии. Временно, правда, оказалось необходимым произвести выравнивание пайков (Фискал всегда называл это «выравниванием», а не «сокращением»), но, по сравнению с временами Джонса, улучшение было огромно. Прочитывая цифры резким, торопливым голосом, он доказывал им, что у них сейчас больше овса, больше сена, больше репы, чем при Джонсе, что они работают меньше часов, что питьевая вода у них лучшего качества, что они живут дольше, что больший процент детей выживает, что у них больше соломы в стойлах и они меньше страдают от блох. Животные верили каждому слову его. По правде сказать, Джонс и все, что он собой представлял, улетучилось у них из памяти. Они знали, что жизнь их теперь скудная и суровая, что они часто голодают и холодают и что обычно, если они не спят, то работают. Но, несомненно в старые времена было еще хуже. Они были рады этому верить. Кроме того, тогда они были рабами, а теперь они свободны, и это составляло огромную разницу, что Фискал и не упускал случая отметить.
Теперь приходилось кормить гораздо большее количество ртов. Осенью все четыре свиньи-матки родили почти одновременно, произведя на свет тридцать одного поросенка. Поросята были пегие, и, так как Наполеон был единственным хряком на ферме, то можно было догадаться, кто был их отцом. Было объявлено, что впоследствии, когда будут закуплены дерево и кирпич, в саду построят школу. Пока же поросят учил сам Наполеон на фермерской кухне. Они занимались спортом в саду, и их не поощряли играть с другими маленькими животными. Около этого же времени было издано правило, что, когда свинья и какое-нибудь другое животное встречаются на дорожке, другое животное должно уступать дорогу, а также, что свиньи всех разрядов получают привилегию носить по воскресеньям зеленые ленточки на хвостиках.
Год выдался довольно удачный для фермы, но денег все еще не хватало. Надо было закупить кирпич, песок и известку для школы, а также снова копить деньги на машины для мельницы. Кроме того, для дома нужны были керосин, свечи и сахар для собственного стола Наполеона (другим свиньям он запрещал его под тем предлогом, что они от этого жиреют), а также обычное пополнение запасов орудий, гвоздей, шпагата, угля, проволоки, железного лома и собачьих сухарей. Стог сена и часть урожая картофеля были запроданы, а контракт на яйца увеличен до шестисот а неделю, так что в этом году куры едва могли высидеть достаточно цыплят, чтобы поддержать их число на прежнем уровне. Пайки, уже сокращенные в декабре, были снова уменьшены в феврале, и запрещено было пользоваться керосином для фонарей в стойлах. Но свиньям жилось как будто вполне привольно, и они даже прибавляли в весе. Однажды после обеда в конце февраля теплый, густой, аппетитный запах, какого животные никогда не знали раньше, донесся из маленькой Пивоварни, находившейся за кухней в другом конце двора и стоявшей во времена Джонса без употреблении. Кто-то сказал, что это запах варящегося ячменя. Животные жадно принюхивались, спрашивая себя, не для их ли ужина готовится это теплое варево. Но никакого теплого варева им не дали, а в следующее воскресенье было объявлено, что отныне весь ячмень будет идти свиньям. Лужок за фруктовым садом уже был засеян под ячмень. Вскоре обнаружилось, что все свиньи получают теперь ежедневную выдачу пива в размере одной пинты, а сам Наполеон — пол-галлона, которые подаются ему в парадной миске.
Но если и приходилось терпеть лишения, то они частично искупались тем, что в жизни животных было теперь больше достоинства, чем прежде. Было больше песен, больше речей, больше процессий. Наполеон распорядился, чтобы раз в неделю происходила т. н. «Добровольная Демонстрация», целью которой было поминовение борений и успехов Скотского Хутора. В назначенное время животные бросали работу и в строевом порядке обходили ферму, причем свиньи шли во главе, за ними следовали лошади, затем коровы, затем овцы, а затем домашняя птица. Собаки шли по бокам, а впереди всех выступал черный петушок Наполеона. Боксёр и Кашка несли зеленое знамя с нарисованными на нем копытом и рогом и надписью: «Да здравствует товарищ Наполеон!» Потом декламировались стихи, сочиненные в честь Наполеона, а Фискал произносил речь, в которой сообщал новейшие данные о росте производства. Иногда палили из ружья. Овцы были самыми рьяными энтузиастами Добровольной демонстрации, и если кто-нибудь жаловался (что случалось, когда налицо не было ни свиней, ни собак), что это пустая трата времени, требующая долгого стояния на холоде, то овцы неизменно заглушали жалующихся мощным блеянием: «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо!» Но, в общем животные любили эти торжества. Им отрадно было напоминание о том, что, наконец-то, они сами себе господа и что работа, которую они исполняют, идет им на благо. Песни, процессии, ряды цифр, оглашаемых Фискалом, грохот стрельбы, кукареканье петушка и колыхание знамени помогали им забывать, что ж брюхе у них иногда бывает пусто.
В апреле Скотский Хутор был провозглашен республикой, и нужно было выбрать президента. Имелся всего один кандидат — Наполеон, который и был избран единогласно. В тот же день было объявлено о находке новых документов, содержавших дальнейшие подробности сообщничества Снежка с Джонсом. Выходило, что Снежок не только, как думали раньше животные, пытался при помощи хитрости проиграть сражение при Коровнике, но и открыто сражался на стороне Джонса. Именно он был настоящим предводителем человеческих сил и бросился в бой с криком «Да здравствует Человечество!» Раны на спине Снежка, которые некоторые животные все еще помнили, были причинены зубами Наполеона{3}.
* * *
Когда копыто его зажило, Боксёр принялся работать еще усерднее. Да и все животные работали в тот год как невольники. Помимо обычной работы по ферме и перестройке мельницы, нужно было еще строить начатую в марте школу для поросят. Порой трудно было выдерживать долгие часы при недостаточном питании, но Боксёр никогда не падал духом. Ни словом, ни делом не показывал он, что силы его уже не прежние. Только наружность его немного изменилась: шерсть не так лоснилась как раньше, а бедра как будто впали. Другие говорили: «Боксёр поправится, когда выглянет весенняя травка. Но весна наступила, а Боксёр не толстел. Иногда, когда на склоне, ведшем к каменоломне, он напрягал мускулы под тяжестью огромного валуна, казалось, что он держится на ногах только благодаря настойчивой воле. В такие минуты по губам его можно было прочитать слова: «Я буду трудиться еще пуще» — голоса у него уже не хватало. Кашка и Вениамин опять советовали ему беречь свое здоровье, но Боксёр не обращал на это никакого внимания. Ему было все равно что случится — лишь бы набрать хороший запас камня, прежде чем уйти на покой.
Однажды летом, поздно вечером, внезапно разнесся слух, что с Боксёром что-то случилось. Он пошел один натаскать камня к мельнице. Слух оказался верным. Через несколько минут примчались два голубя с известием: «Боксёр упал! Он лежит на боку и не может подняться!»
Чуть не половина животных бросилась к пригорку, где стояла мельница. Боксёр лежал между оглоблями телеги, вытянув шею, не в состоянии даже поднять голову. Глаза его остеклянели, бока лоснились от пота. Струйка крови текла изо рта. Кашка опустилась возле него на колени.
— Боксёр! Что с тобой? — вскричала она.
— Легкое, — сказал Боксёр слабым голосом. — Ничего. Я думаю, вы можете достроить мельницу без меня. Камня собрано уже порядочно. Во всяком случае, мне оставался всего месяц. Правду говоря, я с удовольствием думаю об отставке. И так как Вениамин тоже становится стар, может быть, ему позволят выйти в отставку одновременно, чтобы мне не было скучно.
— Надо сейчас же достать помощь, — сказала Кашка. — Пусть кто-нибудь сбегает и расскажет Фискалу, что случилось.
Все другие животные тотчас же понеслись назад на ферму сообщить новость. Остались только Кашка и Вениамин. Последний лег рядом с Боксёром и молча стал отгонять мух своим длинным хвостом. Примерно через четверть часа явился Фискал, озабоченный и полный сочувствия. Он заявил, что товарищ Наполеон с глубочайшим прискорбием выслушал весть о несчастьи, постигшем одного из самых преданных работников на ферме, и уже принимает меры к отправке Боксёра для лечения в больнице в Виллингдоне. Животные при этом ощутили некоторое беспокойство. Кроме Молли и Снежка, никто из них никогда не покидал фермы, и им было неприятно думать, что их больной товарищ будет в руках людей. Однако Фискал без труда убедил их, что ветеринар в Виллингдоне может успешнее лечить Боксёра, чем они на ферме. И полчаса спустя, когда Боксёр несколько оправился, его кое-как поставили на ноги, и, прихрамывая, он добрался до своего стойла, где %аппп1 и Вениамин уже приготовили ему удобное ложе из соломы.
Два следующих дня Боксёр провел у себя в стойле. Свиньи прислали большую бутыль розового лекарства, которую они нашли в аптечке в ванной и Кашка два раза в день после еды давала его Боксёру. По вечерам она лежала у него в стойле и говорила с ним, а Вениамин отгонял мух. Боксёр уверял, что не жалеет о том, что случилось. Если он вполне выздоровеет, он может прожить еще три года, и он с удовольствием думает о мирных днях, которые будет проводить в углу большого пастбища. Впервые в жизни у него будет досуг, чтобы учиться и совершенствовать свой ум. Он намерен, говорил он, посвятить остаток жизни изучению остальных букв алфавита. Но Вениамин и Кашка могли сидеть с Боксёром только после окончания рабочего дня, а фургон приехал за ним среди дня. Все животные были на работе по выпалыванию сорных трав в реповом поле под надзором одной свиньи, когда они с удивлением увидели Вениамина, который несся галопом со стороны служб и кричал во весь голос. В первый раз видели они Вениамина таким взволнованным — да и в первый раз кто-либо видел ею несущимся вскачь. — Скорей, скорей! — кричал он. — Сюда сейчас же! Боксёра увозят! Не дожидаясь приказаний свиньи, животные побросали работу и пустились к службам. В самом деле, во дворе стоял крытый фургон, запряженный двумя лошадьми. На одной стороне его была надпись, а на козлах восседал хитрого вида человек в низком котелке. Стойло Боксёра было пусто.
Животные столпились вокруг фургона. «До свиданья, Боксёр!» — хором кричали они. «До свиданья!»
— Болваны! Дурачье! — воскликнул Вениамин, прыгая вокруг и топоча копытцами. — Дураки! — разве вы не видите, что написано сбоку фургона?
Животные примолкли. Манька начала разбирать по складам слова. Вениамин отпихнул ее и посреди мертвого молчания прочитал вслух:
«Альфред Симмондс, живодер и клеевар, Виллингдон. Торговля шкурами и костяной мукой. Поставка на псарни»{4}.
Крик ужаса вырвался у всех животных. В этот момент человек на козлах хлестнул лошадей, и фургон бойкой рысцой тронулся со двора. Все животные последовали за ним, крича во весь голос. Кашка пробилась вперед. Фургон покатил быстрее. Кашка попробовала перевести свои толстые ноги в галоп, но у нее вышел только кентер.
— Боксёр! — кричала она. — Боксёр! Боксёр! Боксёр!
Как раз в это мгновение морда Боксёра с белой полоской вдоль носа показалась у заднего окошечка фургона, точно он услыхал стоявший кругом гам.
— Боксёр! — кричала Кашка страшным голосом. — Боксёр! Выбирайся! Выбирайся поскорее! Тебя везут на убой!
Все животные подхватили крик: «Выбирайся, Боксёр, выбирайся!» Но фургон быстро ускорял ход и катил прочь. Было неясно, понял ли Боксёр, что говорила ему Кашка. Но мгновение спустя морда его скрылась из окошка, и послышался оглушительный грохот копыт внутри фургона. Боксёр старался выбиться из него. Было время, когда двухтрех ударов копыт Боксёра было бы достаточно, чтобы разбить фургон в щепы. Но, увы! силы его были не те, и через несколько секунд грохот копыт стал затихать и замер. В отчаянии животные стали взывать к двум лошадям, везшим фургон, прося их остановиться.
— Товарищи, товарищи! — кричали они. — Не увозите вашего брата на смерть!
Но глупые скотины, слишком невежественные, чтобы понимать, что происходит, только заложили уши и ускорили шаг. Боксёр больше не появлялся у окошечка. Кому-то пришла в голову запоздалая мысль побежать вперед и затворить околицу, но еще мгновение и фургон уже выехал из нее и стал быстро удаляться по шоссе. Боксёра больше не видели.
Три дня спустя было объявлено, что он скончался в больнице в Виллингдоне, несмотря на самый лучший уход. Фискал пришел сообщить эту новость остальным животным. По его словам, он присутствовал при последних минутах Боксёра.
— Это было самое умилительное зрелище, какое я когда-либо видел! — сказал он, приподнимая ножку и, утирая слезу. — Я был при нем до самого конца. И перед смертью, когда он уже едва мог говорить от слабости, он прошептал мне на ухо, что сожалеет о том, что умирает до того, как построена мельница. — «Вперед, товарищи!» — прошептал он. «Вперед во имя Восстания. Да здравствует Скотский Хутор! Да здравствует товарищ Наполеон! Наполеон всегда прав!» — Это были его последние слова, товарищи.
Тут Фискал внезапно переменил повадку. Он замолк на мгновение, а глазки его метнули подозрительные взгляды из стороны в сторону прежде, чем он продолжал.
До его сведения дошло, сказал он, что когда Боксёра увозили, распространился нелепый и злостный слух. Некоторые животные заметили, что на фургоне, который увез Боксёра, было написано «Живодер», и сделали из этого вывод, что Боксёра увозят на убой. Трудно поверить, сказал Фискал, чтобы кто-либо из животных мог быть так глуп. Ведь они же слишком хорошо знают, возмущенно воскликнул он, подрыгивая хвостиком и перепрыгивая с боку на бок, своего любимого вождя, товарища Наполеона! Объяснение этому очень простое. Фургон раньше принадлежал живодеру и был куплен у него ветеринаром, который не успел еще замазать старую надпись. Отсюда и ошибка.
Животные с громадным облегчением выслушали его. А когда Фискал пустился в красочное описание подробностей кончины Боксёра, великолепного ухода за ним и дорогих лекарств, за которые Наполеон заплатил, не думая об их стоимости, последние их сомнения рассеялись, и скорбь, которую причинила им смерть их товарища, была смягчена мыслью о том, что по крайней мере умирал он счастливый.
Наполеон самолично явился на собрание в следующее воскресенье и произнес короткое слово памяти Боксёра. Перевезти останки всеми оплакиваемого товарища на ферму для погребения, сказал он, оказалось невозможно, но он распорядился о том, чтобы большой лавровый венок с куста, росшего в фермерском саду, был возложен на могилу Боксёра. А через несколько дней свиньи собираются устроить торжественные поминки по Боксёре. Наполеон закончил свою речь напоминанием двух любимых изречений Воксёра: «Я буду трудиться еще пуще» и «Наполеон всегда прав» — каждому животному, прибавил он, не мешало бы взять эти изречения себе за правило.
В день, назначенный для поминок, из Виллингдона прикатил фургон бакалейщика, доставивший в фермерский дом большой деревянный ящик. В ту ночь слышалось буйное пение, за которым последовал шум яростной ссоры, и все это завершилось часов в одиннадцать оглушительным треском разбиваемого стекла. На следующий день в фермерском доме до полудня царила тишина, и прошла молва, что свиньям где-то удалось раздобыть денег на покупку еще одного ящика виски.