Уже в первой половине XVI века козачество стало одной из растущих сил на Украине. Тем не менее оно не получало еще никакого официального признания со стороны властей. В 1524 году король Сигизмунд I робко предлагал сейму: «…Если б решились вы на следующий год держать на Днепре козаков для охраны и обороны владений наших». Но сейм отверг это предложение, не «решился» взять на государственную службу безвестных бродяг, сами же козаки отнюдь не нуждались в формальном признании. Они попрежнему ходили по первому зову в экспедиции, собираясь на сборных пунктах (обычно между Конотопом и Нежином либо в Крылове, за Днепром), а вернувшись из похода, растворялись в разных общественных группах, не теряя, однако, внутренних связей друг с другом.
Правительство, со своей стороны, считало, что не следует мешать людям, которые по собственному почину охраняют границы государства и приносят этим двойную пользу: во-первых, избавляют от затрат на содержание войска, во-вторых, позволяют обходиться без услуг родовитой шляхты, которая за свою военную службу потребовала бы крупных привилегий. Однако давать официальное признание козакам сейм также не желал.
С течением времени польско-литовскому правительству пришлось изменить свою тактику кажущегося игнорирования козачества. Серьезным поводом к этому явилось образование Запорожской Сечи, в которой консолидировалась козацкая активность.
В 1568 году правительство впервые обратилось формально к «подданным нашим, козакам тым, которые, з замков и мест украинных зъехавши, на Низу перемешкивают». Шляхтичи начали понимать, что козачество представляет собою грозную силу. Иллюстрацией этого может служить высказывание польского историка Папроцкого, обращавшегося в 1575 году к своим собратьям: «Что делал Геркулес, который побивал гидр и не щадил земных богов, то на Руси сумеет сделать каждый. Самсон разодрал челюсти льву; подобные подвиги в наше время русаку за обычай. Могущественный Турок разинул на нас пасть, и храбрые русаки не раз совали в нее руку. Устремился бы он в Польшу, но останавливает его русская сила. Бросаются русские (то есть русское население польских земель. К. О. ) в пропасть войны, пренебрегая опасностями, и когда совершают что-нибудь полезное, всем вам от того прибывает славы».
Но, принося Польше большую пользу, козаки создавали для нее и затруднения: своими беспрестанными набегами они раздражали Турцию, Крым и ухудшали отношения этих стран с Польшей. Польское правительство окончательно пришло к мысли ввести в русло «неорганизованную стихию» козачества и поставить ее себе на службу. В 1572 году коронный гетман Язловецкий произвел набор трехсот козаков на королевскую службу; мероприятие это оказалось малодейственным. Но вскоре решительный шаг в этом направлении совершил энергичный польский король Стефан Баторий.
Сын трансильванского[23] воеводы, избранный затем князем этого небольшого государства, он добился с помощью влиятельных польских магнатов Зборовских избрания его польским королем (1575). В основу своей внешней политики Баторий положил установление прочного мира с Турцией и консолидацию всех сил для борьбы с Москвой. В связи с этими планами он резко отрицательно отнесся к операциям козаков против турок, принимавшим все большие размеры. Год избрания Батория ознаменовался одним из самых страшных и опустошительных набегов, какие только производили татары на Украину. Польские власти знали, что предполагается набег, и приготовились отразить его. Однако первоначально на правую сторону Днепра переправился лишь пятнадцатитысячный татарский отряд. Получив сведения о незначительности татарских сил, которые к тому же вскоре отступили обратно, власти распустили собранное ополчение. Дозорные козаки предупреждали, что на Украину движется большое войско, судя по множеству зверей и птиц, перебравшихся из татарской степи. Но коронный гетман не придал значения этим предостережениям.
Между тем татары сговорились с молдавским господарем, что он пропустит их через свою территорию, и в сентябре 1575 года неожиданно вторглись в Подолье из-за Днестра. Они распустили свои «загоны»[24] вплоть до Львова и стремительно бросились на Волынь. На протяжении 800 квадратных миль все было сравнено с землею, остались только укрепленные замки и снабженные пушками поместья, — татары основывали успех своего набега на быстроте и не задерживались перед укреплениями. 35 тысяч человек были уведены на арканах в Крым; убитых никто не считал. Кроме людей, татары увели с собой полмиллиона голов рогатого скота и около 40 тысяч лошадей.
В ответ на этот опустошительный набег козаки двинулись в следующем году на Молдавию. Во главе их стоял человек огромной физической силы, ломавший иногда руками подковы и прозванный за это Подковой. Война длилась полтора года и в конце 1577 года завершилась вступлением козаков в молдавскую столицу Яссы. Однако победа была непрочной, против козаков выступили турки и, по их настоянию, сам Баторий. Подкова отступил с добычей в Запорожье, но по дороге один польский магнат изменнически залучил его к себе и отослал к Баторию. По требованию турецкого султана, Баторий велел обезглавить Подкову.
Взамен отрубленной головы Подковы у козачества выросло сто других. Нашелся некто, на звавший себя Александром, братом обезглавленного гетмана. Баторий, желавший во что бы то ни стало сохранить мир с Турцией, выступил против Александра, разбил его рать, а его самого взял в плен и отправил, в Константинополь. Но на смену посаженному на кол Александру тотчас явился другой предводитель, назвавший себя Петром, сыном Александра. Под начальством Петра козаки возобновили нападения на Молдавию.
Турецкий султан, молдавский господарь, крымский хан — все слили свои голоса в хоре жалоб на козаков. Выходило так, что все они лишь беззащитные агнцы, которых преследуют свирепые козаки. Даже ужасный набег 1575 года татары объяснили всегдашними обидами со стороны козаков.
Баторий решил прибегнуть к энергичным мерам. Помимо внешнеполитических соображений, его побуждало к этому и желание уничтожить главное препятствие на пути к совершенному слиянию Южной Руси с Польшей — вернее, к совершенной полонизации (ополячению) Южной Руси. Ему хотелось установить на Украине прочный общественный порядок (в польском понимании), то есть закрепостить большую часть населения, а часть оставить свободной и использовать ее в целях защиты от татар. Козаки являлись главным оплотом украинской народности. Поэтому уничтожение или хотя бы подчинение их вытекало из задач также и внутренней полигики Батория.
Осенью 1578 года Стефан Баторий заключил представителями украинского козачества соглашение. По этому соглашению из среды козачества составлялся особый полк на постоянном жалованье у правительства. На штатных козаков доставлялся особый список, реестр, вследствие чего они получили название реестровых.
Реестровые козаки должны были присягнуть и верности королю и дать обязательство не воевать без приказания короля ни с Крымом, ни с Молдавией. За реестровыми признавалась личная свобода и, кроме того, целый ряд специальных прав: судить их могли только по соглашению с их старшúной, да и то лишь за убийство и насилия, с них не взыскивали налогов и поборов и т. п.
Король надеялся таким путем привлечь на свою сторону наиболее влиятельную часть козачества. Но этот расчет удался лишь отчасти. Реестровые знали, что их значение определяется в глазах польского правительства именно всей массой заштатного козачества, подкреплявшего их своей мощью. Поэтому они вовсе не склонны были вступать в резкий конфликт с этой массой.
И все же известного расслоения в козачестве Баторий, несомненно, добился. Реестровые упорно отстаивали свои привилегии, они не хотели совершенно уподобиться заштатным козакам. Формальное подчинение правительству налагало на них серьезные обязательства. Поэтому в последующие козацких восстаниях, когда правительство посылало реестровых для усмирения непокорных, они оказывались всякий раз в очень трудном положении. Большей частью дело кончалось расколом внутри самих реестровых: часть сражалась в стане правительственных войск, часть переходила к козацкой вольнице. Иногда реестровые переходили к восставшим всем составом (так случилось во время восстания Хмельницкого), иногда же они, напротив, отстаивали интересы правительства.
Мероприятие Стефана Батория, способствовавшее классовому расслоению козачества и тем причинившее ему большой вред, принесло ему и немалую пользу. Оно как бы узаконило претензии козачества на привилегированное положение в ряду других сословий, и всякий раз, как польское правительство покушалось уничтожить козацкие вольности, козаки торжественно предъявляли грамоту Батория.
Наряду с этим реформа Батория в известной мере содействовала укреплению Запорожской Сечи: отныне на тех, кто не был включен в реестр, но тем не менее стремился сохранить независимое положение, польские власти на Украине смотрели как на ослушника правительственных распоряжений. Если они желали избежать закрепощения, им ничего не оставалось делать, кроме как бежать «за пороги» — и уже не временно, а навсегда. Таким образом, Сечь, эта запорожская община непризнанных козаков, получила новые многочисленные пополнения.
***
Во второй половине XVI века Польша домогалась лишь ослабления козачества, а заодно и извлечения максимальной пользы из этого неприятного для нее, но неустранимого явления. Прошло немного времени, и с конца XVI века польское правительство видит единственный выход в уничтожении козачества любой ценой. Но и это оказалось невозможным. Козачество снова продемонстрировало свою исключительную жизнеспособность и на жестокий удар польского правительства ответило в середине XVII столетия таким ударом, от которого едва не рухнуло все здание Речи Посполитой.
В чем же заключался источник столь быстрого роста козачества, его способности молниеносно залечивать свои раны и вставать всякий раз на борьбу со свежими силами? Прежде всего в нерушимой связи его с широкими народными массами. Страдая от непрекращающихся притеснений со стороны панов, украинский народ с гордой непримиримостью предпочитал неравную борьбу подневольному существованию. А в этой борьбе козачество было его боевым авангардом.
В конце XVI века происходит усиленное проникновение в Восточную Украину польских порядков и польского помещичьего землевладения. До тех пор жители этих земель хотя и гибли под ударами татарских сабель, зато сохранили личную свободу, в противоположность своим несчастным собратьям в Западной Украине, которые уже в полной мере были закрепощены панами. Люстрации (статистические описи), проведенные в восточноукраинских областях перед последними десятилетиями XVI века, свидетельствуют, что та немногочисленная шляхта, которая рискнула поселиться там, жила не очень пышно. Тамошние селяне соглашались работать на своего пана три дня в году; если помещику это не нравилось, то крестьяне «добре знали дорогу, которою утекать»: стоило податься на 100–200 верст к югу, в необозримую степь, и никакая погоня не была страшна. Или можно было стать козаком и тогда вовсе избавиться от опеки. Неудивительно, что при этих условиях крестьянин был «богатейший и пышнейший, нежели пан».
С конца XVI века все начинает меняться.
Увидев, что плодородные земли степной Украины уже прочно освоены русским населением, паны стали наперебой протягивать к ним руки. В короткий срок польское правительство роздало всю Восточную Украину магнатам. «Что в этих пустынях было поселение, хотя редкое и «непослушное», об этом оно не думало», замечает историк А. Ефименко. Род Калиновских получил Уманскую «пустыню», род Вишневецких — Полтавщину и часть Черниговщины и т. д.
Создалось такое положение: русский неимущий люд бежал сюда от польского ярма, вспахивал нетронутую целину, поливал ее кровавым потом, отражал свирепые набеги татар, а затем являлись помещики и объявляли эту землю своей собственностью.
В первое время помещики, заинтересованные в заселении пустовавших земель, не очень притесняли коренное население. Они не только охотно давали приют даже беглым крестьянам, прибывавшим из Галичины, но и всячески заманивали всё новые толпы поселенцев. Они обещали, что в течение пятидесяти лет новые поселенцы будут пользоваться землей «безданно», и эта мера действительно способствовала приливу людских потоков в Приднепровье и Побужье.
Но очень скоро начались неизбежные конфликты между вольнолюбивыми жителями и нежданно появившимися новыми хозяевами. Конфликты стали возникать по всякому поводу и прежде всего в связи с вопросом о земле.
В королевских имениях власти приступили к разбивке крестьянских владений на отдельные участки размером около 20 десятин — так называемые волоки. Этой мерой они показывали, что земля не принадлежит более хуторянам и власти могут распоряжаться ею по своему усмотрению.
Экономическое закабаление было только предвестником личного закрепощения, предвестником генерального похода панов на вольнолюбивые порядки Восточной Украины. «У нас в том свобода, — писал современник той эпохи, поляк Симон Старовольский (1588–1656), — что всякому можно делать то, что захочется: от этого и выходит, что беднейший и слабейший делается невольником богатого и сильного, сильный наносит слабому безнаказанно всякие несправедливости, какие ему вздумается. В Турции никакой паша не может того делать последнему мужику, иначе поплатится за то головой; и у москвитян думный господин и первейший боярин и у татар мурза и высокий улан не смеют так оскорблять простого хлопа, хотя бы и иноверца… Только у нас в Польше вольно все делать и в местечках и в селениях. Азиатские деспоты во всю жизнь не замучат столько людей, сколько их замучат каждый год в свободной Речи Посполитой».
К этим горьким словам польского современника трудно что-либо прибавить.
Независимые дотоле люди познали страшный гнет панского «мучительства», и жизнь их сделалась «тягостнее галерной неволи». Порядки, от которых они бежали из Польши и Галичины, утверждались теперь и здесь. Случалось, что крестьянина выводили на полевые работы в оковах, а если он не был в силах работать в таком положении, то нанимали за его счет батрака. За убийство чужого крестьянина шляхтич только платил его семье 40 гривен пени. Если он засекал своего крестьянина, он ничего не платил. В помещичьих усадьбах с утра до вечера свистели розги и плети.
«Случится у пана какая-нибудь радость, — пишет Старовольский, — подданным его печаль: надобно давать поздравительное; если пан владеет местечком, торговцы должны в таком случае нести ему материи, мясники — мясо, корчмари — напитки; по деревням хлопы должны были давать «стацию»[25] его гайдукам. Едет ли пан на сеймик, или на богомолье в Ченстохов, или на свадьбу к соседу — на его подданных всегда налагалась какая-нибудь новая тягость. Куда ни проедет пан со своим своевольным оршаком (свитою), там истинное наказание для бедного хлопа: панские слуги шляхетского происхождения портят на полях хлеб, забирают у хлопа кур, баранов, масло, а пойдет хлоп жаловаться пану, так его за то по ушам отшлепают, зачем беспокоит его милость, тем более что сам пан привык поступать, как его слуги».
Не желая затруднять себя управлением поместьями, паны сдавали их в аренду. Арендаторы, стремясь окупить уплаченную пану сумму и сверх того получить прибыль, доводили эксплоатацию до невиданных размеров, измышляя всё новые и новые поборы.
«Не так паны, як паненята», гласила украинская пословица, подразумевавшая под паненятами арендаторов и управителей.
Панщина и подати помещикам, притеснения со стороны арендаторов, поборы экзаторов[26], взятки старост, насилия жолнеров[27] все это, как паутиной, облепило жизнь недавно еще независимого народа. И вдобавок — безмерное презрение сановитой шляхты к «быдлу», невозможность найти управу, необходимость покорно сносить любую обиду, а за слово протеста послушно ложиться под плеть ката (палача).
Если бы поляки были дальновиднее, они бы отдали себе отчет, что люди, пришедшие сюда, на берега Днепра и Буга, в поисках воли отстоявшие свою обетованную землю от татар, не позволят теперь опять запрячь себя в ярмо и отобрать политую кровью их отцов землю. Но в Польше мало было ясных умов, подобно Старовольскому или Скарге[28] предвидевших трагическую развязку такой политики. Большинство шляхтичей полагало, что нужно, не давая опомниться несчастному «поспольству» (крестьянам и мещанам), связать его по рукам и по ногам. И наряду с социально-экономическим закрепощением началось особенно остро подавление русской национальности.
Одним из важнейших элементов этой национальности поляки считали православную религию. С ней были связаны воспоминания о прошлом Руси, народные понятия и обычаи. Поэтому именно на нее был направлен очередной удар поляков.
В польском праве всегда существовал принцип: «Чья власть, того и религия». В применении к Украине этот принцип для поляков приобрел особую актуальность.
Мысль о соединении католицизма и православия под общим главенством Рима (уния) возникла очень давно. Первую попытку в этом направлении предпринял еще Ягайло в 1396 году. Но резкое недовольство народных масс, а также вмешательство Москвы заставили тогда отказаться от крутых мер. Опираясь на поддержку правительства, католическая церковь стала действовать исподволь: православное духовенство облагалось высокими податями, не имело права заседать в польском сенате и литовской раде и т. п. Одно время в Литве получил широкое распространение протестантизм; но вскоре католическая церковь вновь восторжествовала. Католичество проникло в литовско-русские земли (особенно после унии 1569 года), и католики возобновили нападки на православие. В городах православным был закрыт доступ в муниципалитет и т. д.
Русское население с поразительным единодушием выступило на защиту своей веры, понимая, что, по существу, речь идет об ослаблении его национального единения.
Энгельс указывает, что в период между XIII и XVIII веками общие исторические движения принимали, как правило, религиозную окраску. «И эта окраска, — пишет Энгельс, — объясняется не свойствами человеческого сердца и не религиозной его потребностью […], но всей предыдущей историей средних веков, знавших только одну форму идеологии: религию и богословие»[29]. И далее, развивая эту мысль, Энгельс указывает: «Чувства массы вскормлены были исключительно религиозной пищей; поэтому, чтобы вызвать бурное движение, необходимо было ее собственные интересы представлять ей в религиозной одежде»[30].
Эти глубокие замечания как нельзя лучше применимы к истории народного движения на Украине.
По всей стране раскинулась широкая сеть «братств» — общин, поддерживавших свои храмы, обсуждавших вопросы церковной организации и отстаивавших политические и экономические интересы своих членов. Возникшие во Львове, Остроге, Киеве, Луцке и других городах братства располагали школами, коллежами, мастерскими и типографиями. Братства возглавили идеологическую борьбу против польско-католического влияния и тем самым способствовали подготовке народно-освободительной войны, вспыхнувшей на Украине в XVII веке.
В конце XVI столетия православные братства в противовес католической агитации развернули интенсивную просветительную и литературную деятельность. В городе Львове братством были организованы типография и славянская школа. Движение захватило даже православных князей. Член одного братства, князь Константин Острожский, основал в городе Остроге (на Волыни) типографию. Для постановки дела он пригласил известного печатника Ивана Федорова, бежавшего из Москвы в Галичину. Из Острога выходили главным образом полемические сочинения против иезуитов. Кроме типографии, в Остроге была учреждена православная академия, в которой изучались греческий язык, философия и т. п. Братства выдвинули ряд ученых, литераторов и политических деятелей.
И все же католическая церковь, пользовавшаяся могучей поддержкой государственного аппарата, оказалась сильнее. Ей удалось вызвать раскол среди высшего православного духовенства: часть епископов, соблазненная посулами римских легатов, решила присоединиться к католической церкви. В 1596 году в Бресте состоялся церковный собор, на котором большинство епископов высказалось за слияние церквей.
Упорствовавших поборников православия католики осудили на лишение сана и должностей. Те, в свою очередь, объявили о низложении епископов, перешедших в католичество. «Тут обе стороны предались взаимно анафеме», пишет один старинный историк. Правительство, разумеется, тотчас поддержало униатов и этим решило вопрос: отныне по всей Украине господствующей религией стала католическая.
Те, кто остался верен православию, подвергались жестоким гонениям. Во Львове латинским епископом был Ян Суликовский. При нем «сажали священников в тюрьмы, закрывали церкви… детей Русинов[31] хватали на улицах и силой отдавали в католические школы, где их били и издевались, русских бедняков выгоняли из домов… богохульствовали над церковными святынями»[32].
Афонский инок Иоанн Вишенский писал: «Вместе веры, надежды и любви теперь безверие, отчаяние, ненависть, зависть и мерзость обладают»[33].
Теперь шляхтич, (притесняющий «хлопа», мог сослаться еще и на то, что притесняет «схизматика», не признающего истинной веры.
Среди русских дворян было очень много богатых и влиятельных людей. Упоминавшийся выше князь Константин Острожский, проживший долгую жизнь[34], обладал несметным богатством: 100 городов и местечек, 40 замков и 1300 деревень принадлежали ему. Ежегодный доход его составлял 1200 тысяч злотых. В торжественных выездах его сопровождал конвой в составе двух тысяч человек. 600 церквей было в его огромных владениях, и в каждой был устроен закрытый золоченый конфессионал (исповедальня), чтобы никто не мог увидать, как такой могущественный князь бьет поклоны небесному владыке.
Когда умер его сын Януш (1620), после него осталось 600 тысяч червонцев, 400 тысяч талеров, 29 миллионов злотых разной монеты, 30 бочек серебряного лома и т. п. Наследником этого громадного состояния явился Доминик Заславский, и без того чрезвычайно богатый человек. Небезынтересно, что половина тех, кто впоследствии сражался под знаменами Хмельницкого, считались подданными князя Заславского.
Разумеется, тот факт, что Острожский и многие другие влиятельные дворяне — Заславские, Вишневецкие и др. — являлись поборниками православия и поддерживали его своим авторитетом и деньгами, имел крайне важное значение.
Католическая церковь, поощряемая польским правительством, направила все усилия, чтобы переманить на свою сторону русское дворянство, и многого достигла.
Русских князей прельщала возможность занимать руководящие посты в Речи Посполитой, на что им давало право их старинное, часто более древнее, чем у польской шляхты, происхождение и огромное богатство. Переход в католическую веру, обеспечивая почетное место при дворе короля, открывал перед ними все пути. Немалую роль сыграли также браки князей, женившихся на знатных польках.
Тем не менее у поколения русских дворян, выросшего до церковной унии 1596 года, было много традиций, связывавших их с родной народностью. Эти традиции тормозили процесс ополячения.
Иначе обстояло дело с новым поколением. Дети многих русских и литовских дворян учились в Польше или за границей: в Австрии, Италии — в странах, где делом воспитания прочно завладели иезуиты[35]. Юношам внушали ненависть ко всему, что было связано с религией и национальностью их предков. Иезуиты обрушивали на них свое коварное искусство, опутывали сетями софизмов и в конце концов подчиняла себе воображение подростков. Молодые князья возвращались на родину уже фанатическими приверженцами католицизма и, подобно всем ренегатам, наиболее непримиримыми врагами родного народа.
Широкую деятельность развернули иезуиты и в Польше. Распространение в польской дворянской среде лютеранства и других реформаторских религиозных идей объяснялось желанием шляхты ослабить католическое духовенство, стоявшее на пути к достижению шляхтой полновластия (в частности, реформация предусматривала отобрание церковных земель). Для борьбы с этими идеями и для упрочения католицизма в Польшу и были (в шестидесятых годах XVI века) привлечены иезуиты, нашедшие здесь себе всемерную поддержку со стороны короля и всего аппарата католической церкви. Иезуиты постарались захватить в свои руки книгопечатание и школьное дело и толкали польское общество на путь крайней идейной и политической реакции. Одной из важнейших задач иезуитов в Речи Посполитой являлась борьба с православием и всем, что было связано с ним.
В длинном списке обид и притеснений, которые широкие массы терпели от польских панов, прибавилась еще одна: преследование за православную веру, оскорбление их религиозных понятий.
Это оказалось последней каплей, переполнившей чашу народного гнева.
Все, не перешедшие в польский лагерь, объединяются под лозунгом защиты веры. Православная церковь, оставшиеся русскими князья солидаризируются на этой базе с могучим движением масс.
Все они ищут силу, способную вывести из создавшегося критического, если не безвыходного положения. И силу эту все усматривают только в козачестве, несмотря на то, что его социальный характер был мало симпатичен некоторым поборникам православия. Организация реестровых полков усиливала, правда, расслоение в рядах козачества[36], но в массе своей козачество осталось преданным интересам родного народа и жгуче ненавидело его притеснителей — будь то помещик, староста или католический ксендз. Козачество представляло собой наиболее реальную силу, способную возглавить борьбу против ополячения украинского народа, защитить и обездоленные массы «хлопов» и притесняемое мещанство в городах.
Если уж очень невмоготу становилось украинцу, будь он «хлоп», мещанин или даже зажиточный хуторянин, он бежал в Сечь. Призрак запорожской вольницы реял над скованной панами страной. И хотя в 1600 году козаков-«профессионалов» было самое большее 20 тысяч человек из общего мужского населения Украины в 220–250 тысяч, потенциально вся остальная масса готова была в любой момент «окозачиться», последовать за своим авангардом в бой за свои человеческие и гражданские права.
Это подрывало планы шляхетства на Украине. Люди, являющиеся в глазах надменных шляхтичей варварами, обреченными служить постаментом для шляхетского великолепия, эти люди проявили волю отстаивать свои права, свое национальное самосознание. При этом путеводной звездой, вдохновляющим примером было для них козачество.
Польские политики отлично уясняли себе, как глубоки корни народного движения и какой отзвук должно вызвать выступление козачества на защиту народных интересов. В 1617 году гетман Жолкевский охарактеризовал козачества как «крестьянство, по природе своей неприязненное по отношению к шляхетскому народу». В этих словах уже ясно чувствуется боязнь козачества именно как вооруженного крестьянства.
Спустя восемь лет польский магнат Збаражский писал: «Сила козаков так опасна не только одною численностью этих разбойников, но огромным авторитетом их злодеяний и явной или скрытой приязнью к ним со стороны чуть ли не всей Киевской земли и Белоруссии».
«Все эти русские края, — писал он далее, — считающие себя угнетенными, отчасти панской властью, отчасти по глупости жалующиеся на унию, несомненно, поднялись бы одновременно с козацким восстанием и искали бы мести вместе с ними».
Поэтому с конца XVI — начала XVII века в Польше оживленно дебатируется вопрос: как быть с козачеством? Иные высказывались за уничтожение его любой ценой — тогда можно будет не опасаться волнений на Украине, а Турция и Крым лишатся повода нападать на польские земли. Другие возражали, что в таком случае придется содержать большое, дорогостоящее войско для защиты границ; что же касается козаков, то они под влиянием репрессий переселятся в Московию, на Дон, и московский царь использует их в войне против Польши. Так лучше уж, рассуждали сторонники этой точки зрения, если козаки будут сражаться в рядах польской армии, чем против нее.
С типичным для тогдашней польской государственности отсутствием твердой линии верх брали сторонники то одного, то другого направления. Польское правительство то и дело посылало против козаков сильные экспедиции, устраивало кровавые бойни, но оно никогда не было в силах довести дело до конца — разрушить Сечь, подрезать самые корни козачества. Проходило немного времени, и оно само обращалось к козакам с призывом на войну против турок, против татар или даже против Москвы: скупая шляхта не могла отказаться от хорошего и дешевого войска.
Но если политика польского правительства была непоследовательна и противоречива, то и в поведении козаков не видно ясного понимания своих целей, ясного плана действий. Козачество бросается то на Турцию, то на Крым, то на Польшу, создавая себе все новых врагов, и не заботится о концентрации своих сил.
Вплоть до середины XVII столетия длится серия козацко-крестьянских войн с иноземцами, в которых козаки и украинские крестьяне оказывались то победителями, то побежденными. История этих войн полна примеров исключительной отваги и мужества, неизменно проявлявшихся козаками. И тем не менее в результате этих войн, потребовавших огромных жертв от козачества и всего украинского народа, не было достигнуто никакого существенного прогресса ни в положении Украины, ни в польско-украинских отношениях.