В числе первых жертв новой войны был народный любимец Нечай. Погубила его собственная оплошность. В козацком войске принято было широко и весело пировать. Сам Хмельницкий был очень привержен к чарке, но никогда не забывал при этом о военной опасности. К сожалению, ему не удалось привить эту способность полковникам. Станислав Освецим[137] бывший в рядах польского войска, упоминает, что однажды козаки хотели напасть на ляхов, «но этого не случилось, потому что полковники козацкие были отуманены вином, как о том впоследствии показали пленные». Нечто подобное произошло с Нечаем. Выступив навстречу отряду Калиновского, он послал вперед разведку под начальством надежного козака, сотника Шпаченко, а сам остановился в местечке Красном, недалеко от города Бара, и принялся справлять масленицу. Матерый волк, Калиновский сумел окружить отряд Шпаченко и целиком уничтожить его, так что ни один человек не мог подать весть Нечаю. Темной ночью, когда трехтысячное войско Нечая спало тяжелым сном после обильного возлияния, в местечко ворвалось 7 тысяч жолнеров и шляхтичей. у Нечая было еще время для отступления, но он не пожелал «марать козацкую доблесть» и принял бой.
В узких, кривых уличках, в темноте завязалась страшная битва. Нечай на неоседланном коне носился по Красному, рубя врагов. Жители местечка приняли участие в битве и поражали ляхов чем только могли. Сперва поляки были вытеснены, но, получив подкрепление, возобновили натиск. Неравенство сил было чересчур велико. Козаки были перебиты, сам Нечай, раненный в правую руку, взял саблю левой и бился, покрытый ранами, пока не был убит шляхтичем Байдузою.
Началась дикая расправа: не говоря о пленных козаках, все население Красного от мала до велика было вырезано. Тело Нечая было изрублено и брошено в реку. «Только голова Нечая спаслась от посрамления, — писал один историк: — русские как-то унесли ее и предали погребению где-то в церкви великомученицы Варвары и произнесли над нею заветное прощание: «Прощай, козаче! Слава не вмре, не поляже!»
Так погиб Нечай, но на смену ему тотчас выступил другой полковник, не менее любимый в народе и еще более талантливый. То был Богун.
Гетман Калиновский занялся опустошением местности, лежащей между Днестром и Бугом. Был разграблен город Шаргород, местечко Черняховцы, вслед затем Калиновский послал князя Иеремию овладеть городом Ямполем. Вот что пишет по этому поводу Освецим в записи от марта 1651 года:
«Гетман послал полки князя воеводы русского (так звался у поляков Иеремия Вишневецкий. — К. О. ) и пана хорунжия коронного в местечко Ямполь. Они ночью захватили Ямполь врасплох, перерезали поголовно всех жителей, местечко сожгли и овладели богатой добычей».
На протяжении всей своей истории украинский народ доказал, что он «страха не страшится», что посредством террора с ним не справиться. Поголовное вырезывание жителей отдельных местечек не способствовало умиротворению края, — напротив, вызывало взрыв бешеной ненависти против ляхов. Послушаем того же Освецима:
«Войско наше двинулось к местечку Стину, где затворились козаки и крестьяне из разных местечек. Во время похода приехали к войску двое мешан, посланных, как кажется, войтом без ведома черни; они просили мира от имени всех жителей и взялись проводить войско в Стину. Но едва наши приблизились, из местечка в лежащие на пути хутора выбежало множество хлопов, вооруженных самопалами, луками и другим оружием. При приближении войска они стали стрелять, произносить угрозы, преподносить кукиши и, забыв всякое приличие, выставлять задние части тела. Довольно долго они защищали вход в хутора и в нижний город, наконец несколько легких хоругвей… овладели городом».
Люди шли с луками на пушки, а если не было и луков, то, обуреваемые ненавистью к ляхам, показывали кукиши, зная наверное, что будут изрублены за это. Такое было настроение народных масс, когда разнеслась весть, что появился Богун со своим отрядом.
Богун решил впредь до прибытия подмоги, которую он срочно затребовал у Хмельницкого, задержать неприятеля в Виннице. Оставив в винницком монастыре небольшой гарнизон, он двинулся навстречу полякам. Встреча произошла на реке, еще покрытой льдом. Козаки не выдержали удара и стали отступать, потом побежали. Жолнеры с улюлюканьем помчались вслед за ними. Никто не обратил внимания на разбросанную по льду грязную солому. Но едва поляки в разных местах ступали на эту солому, лед под ними проламывался. Оказалось, что Богун велел заблаговременно сделать множество прорубей и, когда они затянулись тонкой коркой льда, распорядился прикрыть их соломой.
Уловка удалась как нельзя лучше. Много жолнеров и шляхтичей утонуло, много было убито вернувшимися из притворного бегства козаками.
Калиновский во что бы то ни стало желал овладеть винницким монастырем, в котором заперся Богун, но все усилия его разбивались о предприимчивую, стойкую защиту козаков и жителей города. Богун был вездесущ. Не смыкая глаз, он сражался на стенах, организуя вылазки, изобретая все новые и новые козни для осаждавших.
После нескольких неудачных штурмов Калиновский сделал козакам обычное в то время предложение: пусть козаки заплатят «окуп» (выкуп), и они будут выпущены на все четыре стороны. Прекрасно зная, чего стоят обещания панов, Богун отказался. Этим он спас жизнь себе и всем, кто сражался под его начальством. Станислав Освецим раскрывает в своем дневнике коварный замысел поляков. «Войску нашему, — пишет он, — действительно приказано было отступить с поля и укрыться в замке, а также в улицах и среди домов в городе, но оставаться в строю. Предполагалось употребить следующую хитрость: когда козаки выйдут из укреплений, окружить их в поле со всех сторон и потребовать выдачи старшúны и оружия, а если они не согласятся, разгромить их окончательно».
Богун отсиделся в своей крепости; на помощь ему подоспел крупный отряд полковника Глуха. Весть о приближении Глуха вызвала страшную панику в рядах поляков. По выражению современника, повторилась пилявецкая история: шляхтичи удирали во все лопатки, бросая возы с добром, коней и оружие. А жители Винницы, как горестно сообщает Освецим, «провожали наших обычными криками, прилагая к ляхам разные оскорбительные эпитеты: цыгане! беглецы безмозглые! пилявчики!»
Теперь представился удобный момент, чтобы ударить на поляков: «посполитое рушенье» еще не соединилось с регулярным войском Потоцкого и Калиновского, и можно было разбить их поодиночке. Однако Богдан предпочитал дожидаться своих союзников — татар. Он слал в Крым гонца за гонцом, прося ускорить прибытие войск, но Ислам-Гирей отделывался обещаниями. Драгоценное время проходило без пользы.
Под стяг Хмельницкого снова стекались со всех сторон бойцы, полные решимости дать отпор ляхам. Но войска было все же на этот раз меньше, чем в 1649 году, а из имевшихся крупные силы пришлось отрядить для защиты украинских границ со стороны Литвы; 20 тысяч человек под командой черниговского полковника Небабы были выделены для этой цели. Что еще важнее, в собравшемся войске не было прежнего энтузиазма. И теперь тут господствовали суровый дух, мужество и презрение к смерти, но что-то подтачивало боевое настроение, какое-то смутное недоверие к гетману; память о днях, когда он требовал повиновения панам и казнил тех, кому это оказывалось невмоготу. Не нравилось козакам и возобновление союза с татарами: все помнили, как тяжко пострадала от татар украинская земля после заключения Зборовского мира.
У Хмельницкого собралось большое — тысяч в восемьдесят — войско, но это было не прежнее войско. Совершилось то, чего он опасался, из-за чего так лихорадочно готовил себе союзников: массы начали отходить от него. И первые схватки, гибель Нечая еще усиливали его тяжкое раздумье. К тому же новый удар поразил его.
Его жена, красавица, из-за которой вспыхнула вражда его с Чаплинским и которую он теперь возвеличил и окружил богатством и почетом, изменила ему. Изменила с простым часовщиком, которого он же сам пригрел и сделал управляющим в Чигирине. Любовники не только обманывали его, но и обкрадывали. Это и погубило их: обнаружив пропажу одного бочонка с червонцами, приготовленного для расплаты с татарами, Богдан поручил сыну своему Тимофею произвести следствие. Тимош взялся за управителя, тот под пыткой сознался в краже, а также и в любовной связи с женой гетмана.
Тимош не любил мачеху и, сообщив обо всем отцу, вероятно, еще сгустил краски. Богдан был потрясен нанесенной ему обидой. Человек бешеных страстей, он остался таким и по отношению к женщине, красота которой много лет волновала его кровь: он приказал сыну предать виновных позорной казни. Любовники были раздеты донага, связаны друг с другом веревками и повешены на воротах.
Один монах, старец Павел, в письме царю Алексею Михайловичу сообщал: «Мая в 10 день пришла к гетману весть, что не стало жены ево и о том гетман зело был кручинен».
Богдан, веривший в предзнаменования, должно быть, не однажды тяжко задумывался над тем, при каких роковых обстоятельствах начинается новая война: не стало лучших его соратников, не стало близкой ему женщины, нет былой уверенности в войсках, которые, как он знает, стали разочаровываться в нем.
Узнав о том, что «посполитое рушенье» во главе с королем должно вскоре соединиться с регулярной польской армией, Хмельницкий, не дожидаясь дольше хана, предпринял активные действия. Сорокатысячный отряд под командой Джеджалия был направлен под Каменец, где расположился Потоцкий; сам Хмельницкий с 20 тысячами двинулся к Тарнополю. План был хорош, но упадок воодушевления в рядах козаков, некоторая инертность Хмельницкого, связанная, вероятно, с его семейной драмой, и, наконец, необычно решительные и энергичные действия поляков сказались и не дали козакам победы. Молдавский господарь предупредил Потоцкого, и Хмельницкому не удалось нанести задуманный удар. Вдобавок Джеджалий раздробил свои силы, часть их выделил для осады хорошо укрепленного Каменца, а в погоню за Потоцким послал только часть войска, которая была разбита поляками.
В средних числах мая королевское ополчение соединилось с передовой польской армией. Хотя теперь у поляков не наблюдалось прежней беспечности и пренебрежения к врагу, но порядка в их огромном войске было мало. Станислав Освецим свидетельствует, что царила ужасная неразбериха. Когда стали прибывать полки, часовые у королевской палатки приняли их за неприятелей, что вызвало большое смятение. Король же напустился на ни в чем не повинных начальников полков и «стал неприлично ругать всех, произнося королевскими устами площадные слова и матерную брань, что многих сильно скандализировало».
Тот же автор сообщает, что поляки, зная по опыту крепость козацкой сабли, попытались получить помощь у Москвы, повернув дело так, что и у Москвы и у Польши общий враг — татары, с которыми надо управиться сообща. Однако московское правительство ответило уклончиво. «Управьтесь сперва сами со своими хлопами, — заявили в Москве польским гонцам, — а потом уже мы вам окажем помощь против татар».
В конце концов польская армия, достигшая огромной численности (около 100 тысяч человек), двинулась к местечку Берестечко, расположенному на реке Стыре, недалеко от города Дубно. Командовавший авангардом Конецпольский усмотрел там наилучшую позицию, поскольку можно было опереться на Берестечскую крепость.
В этот момент к Хмельницкому подошли, наконец, татары. Гетман задумал ударить на польскую армию во время ее марша к Берестечку, среди болот. Но высланный для наблюдения за его действиями Иеремия Вишневецкий взял в плен несколько козаков, и те под пыткой выдали этот план.
Еще раз представился Богдану удобный случай для атаки, когда громадное польское войско в невероятном беспорядке переправлялось через Стырь. Но стечение неблагоприятных обстоятельств помешало ему использовать эту возможность. До козаков дошли вести, что татары уже разоряют Украину, и они неохотно удалялись от родных хат; главное же, Хмельницкий не верил хану, и это связывало и сковывало его. Лазутчики донесли ему, что у поляков завязались тайные сношения с Ислам-Гиреем, а Богдан знал, что теперь хан особенно склонен к измене, так как предпочитает грабить московские земли и воюет только по приказанию Турции.
Не встречая препятствий со стороны противника, поляки переправились через Стырь и 17 июня двинулись к Дубно: там была крепость, а перед ней открытая местность, гарантирующая от засад и всяких неожиданностей. Но в это время получилось известие о приближении армии Хмельницкого.
Вечером 17 июня 1651 года войско Хмельницкого сблизилось с занявшей надежную позицию польской армией. У Богдана было 75 тысяч своего войска; численность татар определяется различно: от 20 до 100 тысяч человек. Повидимому, первая из этих цифр гораздо ближе к истине.
Татары стояли на левом фланге; в центре и на правом фланге — спешенные козаки, а правый фланг был укреплен еще и конницей.
Польской армией начальствовали: в центре — король, на правом крыле — Потоцкий, на левом — Калиновский. Весь цвет польской знати собрался здесь. Под командой Потоцкого сражались: Ляндскоронскнй, Опалинский, Любомирский, Сапега, Конецпольский, Собесские[138]; на левом крыле — Иеремия Вишневецкий, Замойский, Заславский, генерал Донгоф; в центре плотными рядами стояли наемная немецкая пехота и отборные полки шляхтичей. Вдоль всей линии польских войск были расставлены пушки, артиллерией командовал Пржзиемский. Его распорядительности обязаны были в значительной мере поляки успехом, потому что татары плохо переносили орудийный обстрел, а Пржзиемский именно их особенно настойчиво забрасывал ядрами.
Из 34 битв, которые довелось дать Хмельницкому, битва под Берестечком выделяется тем, что в ней стотысячные силы противников были охвачены небывалым ожесточением. Поляки дрались тут необычайно стойко; войска Богдана, хотя и хуже вооруженные, проявили обычное презрение к смерти и геройскую удаль. Но дело решили татары.
Уже в первой фазе боя козацкие военачальники начали беспокоиться о поведении татар. Подьячий Григорий Богданов, доносивший из Украины царю Алексею Михайловичу об этом сражении, пишет: «А Крымской де царь им козаком помочи не учинил, и стал своими людми от того места, где они козаки с Поляки бились, верстах в 3-х… И писарь де Иван Выговской, быв у Крымского царя, приехав в обоз, полковником и войску Запорожскому сказал, штоб стояли осторожно, потому что Крымской царь помогать им не хочет… И то де знатное дело, что Крымской царь им изменил»[139].
Однако, каковы бы ни были тайные замыслы Ислам-Гирея, он не сразу привел их в исполнение — потому ли, что опасался имевшихся в его стане специальных соглядатаев турецкого султана, потому ли, что хотел выждать и посмотреть, «кому бежать решит заря». В первый день битвы, 19 июня, бойцы Хмельницкого энергично нападали на королевские войска. Началось, как обычно, с джигитовки и поединков, затем козаки совместно с 10 тысячами татар ударили на одно крыло польского расположения, опрокинули шляхту, но были отбиты подоспевшими жолнерами и немецкими наемниками. Поляки потеряли в этой схватке многих знатных панов и шляхтичей: люблинского старосту Оссолинского, князя Козика, ротмистра Иордана. У татар был убит воинственный Тугай-бей, первый союзник Хмельницкого, сделавшийся его преданным другом. Его сабля досталась Марку Собесскому[140].
Ночь прошла тревожно. Богдан послал отряд козаков, который, бесшумно переправившись через Стырь, напал на немецкую пехоту и многих переколол.
Утром следующего дня оба войска снова выстроились на равнине. «С утра был густой туман, — пишет Н. Маркевич. — Обе армии были задавлены мглою, в девять часов она рассеялась, открылось зрелище, которое заняло душу и неустрашимых; блеск оружия, стон земли под конницею приводили в изумление».
Король ободрял свою армию. Хмельницкий в горностаевой мантии, препоясанный освященным мечом, скакал между рядами козаков, «и голос его, приводивший врагов в трепет своей резкостью, разносился на далекое пространство».
Никто из противников не желал первым начать атаку: король не хотел терять выгод своей позиции и мощной артиллерии, козаки выдвинули вперед знаменитый табор, составленный из трех рядов сцепленных телег. В три часа пополудни Иеремия Вишневецкий повел в атаку 18 хоругвей. Сам он мчался впереди, с обнаженной шпагой, без шапки и без панцыря. «Стремительным и быстрым движением, — говорит Освецим, — они заставили попятиться все козацкое войско и разорвали табор, хотя при этом и сами понесли чувствительные потери». Вишневецкого поддержали полки Конецпольского, а следом за ними вся польская армия перешла в наступление. Пржзиемский придвинул артиллерию и осыпал градом ядер позицию козаков и татар. Козаки, дрогнувшие на своем правом фланге под напором Иеремии, опрокинули зато в центре прусскую и курляндскую пехоту. Поляки бились с небывалым ожесточением, но трудно было предсказать, на чью сторону склонится окончательная победа.
В этот момент Ислам-Гирей неожиданно покинул свой наблюдательный пост на холме и, сопровождаемый всеми мурзами, поскакал с поля битвы. Заметив это, вся татарская орда обратилась в стремительное бегство, бросая свои арбы, награбленную добычу, раненых, больных и мертвых.
Трудно сказать, что вызвало эту панику. Впоследствии хан заявил, что на него и на его войско напал великий страх вследствие яростного натиска неприятеля и особенно из-за пушечного огня, но скорее всего тут не обошлось без обдуманной измены по договоренности с поляками. Как бы там ни было, левый фланг позиции оказался открытым, и польские хоругви стали быстро заходить в тыл козакам. Хмельницкий с конницей бросился туда, чтобы закрыть прорыв, но не мог пробиться из-за начавшейся суматохи.
Тогда произошло событие, являющееся самым непонятным во всей цепи неясных событий, связанных с этой битвой: Богдан круто повернул коня и в сопровождении еще нескольких человек поскакал вслед за ханом.
Что побудило его так поступить? Враждебно настроенные по отношению к гетману историки построили целый ряд гипотез и домыслов: Богдан, дескать, опасался, что козаки выдадут его полякам, чтобы за его счет купить себе почетный мир. Богдан сознательно предал свое войско, доверив командование пехотой изменнику Гурскому, и как раз это повлекло бегство хана и т. д. и т. п.
На всех этих «исторических сплетнях» не стоит останавливаться. Вся предшествующая и вся последующая деятельность Богдана ставит его неизмеримо выше подобной клеветы. Во всем, что он делал, красной нитью проходит сознание огромной важности государственной и национальной идеи и неуклонное (пусть с временными зигзагами), исполненное ответственности служение этой идее.
Не прошло и двух недель со дня злополучной битвы под Берестечком, как гетман энергично организовал новый отпор полякам, что, конечно, никак не вяжется с досужей версией об его «измене». Что касается предположения о бегстве Богдана «страха ради», то и оно не выдерживает критики: десятки и сотни раз он доказал, что трусость он презирал.
Причина ухода Хмельницкого с поля сражения заключалась, конечно, в том, что он надеялся посредством личного вмешательства уговорить хана вернуться[141]. Однако Ислам-Гирей хорошо продумал игру, которую начал. Возобновлять борьбу с поляками он отнюдь не намеревался, зато появление у него беззащитного гетмана натолкнуло его на мысль, что не худо бы придержать у себя этого неукротимого человека: такая карта всегда могла пригодиться. Поэтому хан не только не прервал поспешного отступления, но и не отпустил из своей ставки Богдана, сделав его фактически пленником, Богдан находился под стражей, по некоторым сообщениям — даже связанный[142].
Станислав Освецим сообщает, что Хмельницкому удалось выкупиться за 150 тысяч талеров. Быть может, он и в самом деле дал татарам выкуп, но большего внимания заслуживает информация, переданная царю Алексею Михайловичу его украинским агентом, подьячим Григорием Богдановым. Там имеется указание, что Иван Выговский «поехал наскоро на Украину к войску, которое войско оставлено было для береженья пограничным городам… И он да тех Татар велел козаком побивать и полон и всякую добычю отнимать… И он де козаком наказывал, чтоб они Татаром говорили: будет гетмана Крымской царь вскоре не отпустит, и он, писарь, собрав войско, тотчас пойдет и станет ево ждать на перевозех и учнет на перевозех людей ево побивать… и Крымскому де царю учали, пришод многие мурзы, говорить: для чего он у себя гетмана держит и с Войском Запорожским нелюбов всчинает? И Крымской де царь говорил, что он гетмана держит при себе по любви… и он де велит его, гетмана, отпустить и проводить до Украинных ево городов»[143].
Выговский заговорил с ханом на самом понятном для того языке, и результат не замедлил воспоследовать; что касается выкупа, то это очень правдоподобно: деньги татары брали во всех случаях: и с врага и с союзника.
***
Исчезновение Хмельницкого, разумеется, произвело плохое впечатление на его войска. Поле битвы осталось за поляками. Однако отступление было совершено козаками в относительном порядке. Принявший начальство Джеджалий отвел армию на новую позицию. За ночь козаки вырыли с трех сторон окопы и поставили сцепленные возы. С четвертой стороны их прикрывало глубокое болото.
Когда прошел первый приступ ликования, паны принялись обсуждать, что делать дальше. Штурмовать ли козацкий лагерь или повести осаду? «Предприятие это было нелегкое, — пишет Освецим, — табор козацкий был многолюдный и огромный, так что конца его не было видно, в нем пылали многочисленные костры и кругом возвышались сильные земляные укрепления, притом козаки уже находились в отчаянии, а отчаяние даже боязливых делает храбрыми».
Решили осаждать. Со всех сторон полетели в козацкий лагерь ядра и пули. Козаки энергично отвечали, но, конечно, их огонь был значительно слабее польского. Джеджалий послал к королю парламентеров с единственной целью: добиться хоть на день перемирия и увеличить брустверы. Ночью козаки под начальством Богуна совершили вылазку, нанесли большой урон осаждающим и перетащили к себе несколько пушек. Паны злобствовали. Обсуждая условия, на которых следует договориться с козаками, «одни заявляли, что надо оказать милосердие, казнив смертью только старшúну и особенно выдающихся бунтовщиков, другие же настаивали, чтобы, дав слово относительно прощения и потом отняв пушки и оружие, распределить пленных по полкам, перебить их поголовно, отнять у оставшихся все привилегии, на вечные времена запретить употребление оружия, истребить их веру и навсегда уничтожить самое имя козаков»[144].
Положение осажденных день ото дня становилось все более критическим. На узком пространстве были заперты многие десятки тысяч людей, в значительной части незнакомых с дисциплиной, не обладавших выдержкой и хладнокровием. Управляться с ними было очень трудно. Отряд в тысячу козаков под начальством полковника Балабана был поставлен позади лагеря, чтобы препятствовать уходу мелких партий.
Болото, которое прикрывало тыл осажденных, играло теперь для них роковую роль, препятствуя отступлению. В одну из первых ночей козаки сумели перебраться через него, применив чрезвычайно остроумный прием — один из тех, который обессмертил их имена в истории народных войн: они разложили пики свои по болоту, по пять вместе, на шесть вершков одну от другой, Причем концы пик соприкасались так, что образовался один, сплошной ряд. Затем козаки начали перекатываться по пикам, переворачиваясь с боку на бок; последние, выбравшиеся на твердую землю, переволокли за собой все пики.
Но поляки усилили наблюдение, и повторить эту операцию более не удалось. С мужеством отчаяния козаки пытались улучшить свое положение. В ночь на 24 июня они произвели вылазку, потеснили два полка, но на другой день были снова выбиты Конецпольским.
Погода была очень неблагоприятна для осажденных. 25 июня Освецим записывает: «Ночью козаки приготовлялись к сильной вылазке, но ливень, продолжавшийся в течение всей ночи, помешал им».
В этот же день поляки получили радостное для них известие: князь Януш Радзивилл разгромил под Черниговом выделенный Богданом заслон, которым командовал Небаба[145]. Случилось это так. Небольшой польский отряд переправился через Днепр и напал на козацкие гарнизоны. Небаба с пятнадцатигысячным войском устремился на поляков, а в это время Радзивилл с крупными силами переправился на фланге у Небабы и окружил его. Застигнутые врасплох козаки были разбиты. Небаба долго отбивался от врагов. По выражению польского летописца, он «не допустил взять себя в плен; когда ему изранили правую руку, он защищался левою, пока его не убили».
Восхищенные таким поворотом военного счастья, паны решили покончить с осажденными. 26 июня они открыли огонь из всех пушек. «Началась такая пальба, что козаки, как сами они сознавались, думали, что земля под ними провалится». В польском обозе было слышно, как ядра ломают козацкие возы.
Козаки послали делегатов с просьбой о мире. Потоцкий зло насмехался над козацкими послами, паны старались всячески унизить их. Послы покорно сносили все обиды.
В конце концов Потоцкий сообщил мирные условия: от козаков требовалось выдать Хмельницкого, Выговского, шестнадцать полковников, примкнувших к восстанию православных шляхтичей, разорвать союз с татарами, отдать все пушки, распустить по домам всех «хлопов», а самим ожидать решения сейма о новом устройстве козацкого войска.
Послы принесли эти условия в козацкий лагерь. Состоялась массовая бурная рада. Наименее стойкие согласны были обещать выдачу Хмельницкого: заглаза его легко можно было чернить, легко было представить виновником всех бед, испытываемых осажденными. Джеджалий и другие возражали и отказывались подписать этот пункт. Другие же пункты были отвергнуты единогласно. Рада постановила сообщить полякам, что козаки хотят мириться на условиях зборовских статей.
Такой ответ взбесил упоенных успехом панов. Потоцкий выгнал послов, осыпая их ругательствами и угрозами. Битва возобновилась.
Среди осажденных нашлись люди, предпочитавшие позор и неволю смерти. Видя невозможность склонить на свою сторону большинство, они стали перебегать к полякам в одиночку. Остался у поляков полковник Крыса, входивший в состав одной из мирных делегаций; пришли с повинной многие православные дворяне, явился даже предводитель одного из самых крупных загонов, безжалостный Лисенко. Он направился прямо к Иеремии Вишневецкому, рассчитывая, очевидно, поразить его своим «превращением» в польского приспешника. Иеремия обошелся с ним по-свойски: отáмана разорвали на двух досках, соединенных посредине гвоздями и расходившихся в разные стороны.
30 июня стойкость козаков дрогнула. Все настойчивее раздавались голоса о безнадежности сопротивления, Вместо Джеджалия начальником был избран общий любимец — Богун.
Богун произвел очередную успешную вылазку, но она не повлияла на общую обстановку. Тогда он решил гатить болото, построить плотину и перевести по ней сперва козаков, а затем остальную массу войска. Бросая в топь шатры, кожухи, мешки, седла, попоны, козаки оборудовали три плотины и начали ночью переправляться. Богун отлично организовал эту рискованную переправу, сбил карауливший на другом краю болота отряд Ляндскоронского и к утру сумел перевести значительную часть козаков и артиллерии. Но тут произошла катастрофа.
Пробудившиеся с зарей крестьяне, не посвященные в этот план, решили, что старшúна бросает их на произвол судьбы, и устремились к плотинам все разом. Напрасно Богун успокаивал их, уверяя, что и они будут переведены. Обезумевшие люди ринулись на плотины, давя и сталкивая друг друга в топь. Тогда поляки ворвались в оставшийся беззащитным лагерь и принялись рубить мечущихся людей. «Никого не щадили, — говорит Освецим, — даже жен и детей, но всех истребляли мечом». Польские шляхтичи хвастались потом, что у них болят руки — так много народу они порубили.
Трудно сказать с достоверностью, сколько людей погибло во время этой бойни. Автор «Истории Русов» указывает цифру 12 тысяч, Костомаров — 22 тысячи. В одной летописи сообщается: «И так пропало тогда козаков на 50000 через измену ханову и отлучку за ним Хмельницкого»[146]. Если эта цифра и преувеличена, то, во всяком случае, у поляков руки были буквально «по локоть в крови»; как выражается Освецим, нельзя было найти никого, кому бы не довелось убить козака. Погиб, между прочим, и коринфский митрополит Иоасаф, в полном облачении воодушевлявший козаков. Полякам досталась большая добыча: 18 пушек, 20 знамен, освященный меч Богдана, печать войска запорожского, серебряный портфель Богдана с дипломатической перепиской, войсковая касса, множество самопалов и разного добра.
Разгром под Берестечком ознаменовался одним эпизодом, свидетельствующим о том, что далеко не все были захлестнуты паникой; многие бойцы, не будучи в силах пресечь панику среди своих товарищей, сумели мужественно встретить смерть. В то время как поляки правили свою кровавую тризну, 300 козаков засели на небольшом островке и хладнокровно отражали все атаки вдесятеро сильнейшего врага. Все предложения сдаться козаки гордо отвергали; в летописи Симоновского говорится, что «для уверения себя в нещадении живота (кое им обещевано) и всего дражайшего в жизни вынимали из карманов своих и поясов все, что ни было золотое и серебряное, и бросали его в воду»[147].
Наконец остался только один козак. Он забрался в лодку и три часа отбивался простой косой, как выражается летописец, «противу всего польского войска». Король обещал ему жизнь, но он не принял этого дара. Простреленный 14 пулями, он защищался до тех пор, пока его не пронзили копьем.