Кунерсдорф
1
Ивонин быстро оправился от раны, и только подвязанная рука да большая, чем обычно, бледность свидетельствовали о происшедшем. Когда он явился в главную квартиру, там царило лихорадочное оживление. Салтыков считал момент благоприятным для того, чтобы начать подготовку похода на Берлин. Однако Даун попрежнему стремился перенести центр операций в Силезию. Вскоре после Пальцигской битвы к Салтыкову присоединился австрийский корпус Лаудона в 18 500 человек. Через некоторое время состоялась встреча обоих полководцев. Ивонин, хорошо знавший немецкий язык, служил переводчиком во время их беседы.
Салтыков вел переговоры сухо и не скрывая раздражения.
— Я намеревался, прикрываясь Одером, направить свою операционную линию через Франкфурт на Берлин, вы же тянете меня совсем в другую сторону. Я преследую общие интересы, ибо надеюсь поразить неприятеля в самое чувствительное место, а вы преследуете свои частные цели, желая лишь прочно занять Силезию.
— Фельдмаршал Даун, — почтительно, но упрямо возразил Лаудон, — поручил мне изложить перед вашим сиятельством такой план. Российская армия, а с ней и мой корпус отступают обратно в направлении на Кроссен, затем переходят на левый берег Одера и там соединяются с главными австрийскими силами. В этом случае фельдмаршал Даун берет на себя продовольствовать ваши войска.
Салтыков тяжело вздохнул и, кряхтя, стал перелистывать лежащие перед ним бумаги. Лаудон бесстрастно сидел, поставив перед собой шпагу. Ивонин украдкой рассматривал его. Лаудону было на вид лет сорок пять; среднего роста, статный, он держался очень важно, почти никогда не улыбался. У него были серые глаза и красноватые волосы. Ивонин старался припомнить ходившие о нем толки. Шотландец родом, Лаудон двадцати пяти лет отроду поступил на службу в русскую армию и участвовал под начальством Миниха в войне с турками. Однако карьера его здесь не удалась, и в 1741 году он уехал в Пруссию. Там он предлагал свои услуги Фридриху, но тот отклонил его предложение. «Физиономия его не нравится мне», выразился король. Из Пруссии Лаудон поехал в Вену, был здесь принят на службу и вскоре стяжал себе славу первоклассного военачальника. Солдаты любили его за храбрость. С подчиненными Лаудон был очень строг, о войне без нужды никогда не разговаривал, предпочитая играть в шахматы или заниматься стрельбой в цель.
Размышления Ивонина были прерваны голосом Салтыкова:
— Хорошо! Я велю отходить на Кроссен, а тем временем испрошу повелений Конференции.
Лаудон поклонился в знак согласия и встал. Салтыков, кряхтя, тоже поднялся. Церемонно раскланявшись, генералы расстались.
— Секунд-майор, — обратился к Ивонину главнокомандующий, — наши разъезды обнаружили прусские форпосты у Лебуса. Всем известная скоропостижность Фридерика наводит на мысль о намерении его атаковать нас, пока мы не ушли еще с правого берега Одера. Посему отдай в приказе, чтобы наблюдали недреманным оком неприятельское движение. Особенно же пусть бдят за переправами ниже Франкфурта.
Ивонин удалился.
Предположения Салтыкова скоро оправдались. Пруссаки навели ниже Лебуса пять понтонных мостов и начали переправлять пехоту и артиллерию. Конница перешла Одер вброд. Сомнений больше не оставалось: Фридрих решил атаковать всеми своими силами русских.
Уходить было уже поздно, да Салтыков и не ушел бы. Он верил в стойкость русских солдат, он знал мощь своей артиллерии и бестрепетно ждал битвы. Он решился принять бой на той позиции, которую занимала русская армия, — у деревни Кунерсдорф, и тотчас начал инженерные работы. Тяжелые обозы были переправлены на левый берег Одера, в то же время особым приказом были задержаны в пути все обозы, шедшие к армии.
Вдоль всего Кунерсдорфского поля тянется с запада на восток цепь возвышенностей. Поперечными оврагами она разделяется на три отдельные возвышенности: Мюльберг, самую низкую из всех, Большой Шпиц и, наконец, Юденберг, командующую над всей местностью.
Армия Салтыкова расположилась на высотах, фронтом к Одеру; правый фланг ее был расположен на Мюльберге, левый — на Юденберге. Эта позиция была очень надежна; от фронтальной атаки защищал Одер, обход левого фланга был мало вероятен, так как здесь неприятелю приходилось сразу атаковать наименее доступный участок; обход же правого фланга хотя и был возможен, но в случае неудачи пруссаки могли быть отброшены в непроходимые болота.
И все же Фридрих, стремившийся одним ударом разрубить гордиев узел, уничтожить, если не совсем, то хоть надолго, «русскую угрозу», решился на обход правого фланга.
Первым узнал об этом Шатилов. Он был прикомандирован к Обсервационному корпусу князя Голицына, стоявшему подле Мюльберга, и, выехав в разведку, увидел, как текли полки Фридриха, заходя в тыл русской армии. Через час он прискакал с донесением в главную квартиру. Там находился в это время командующий войсками центра, генерал-поручик граф Румянцев.
Выслушав Шатилова, он тотчас поднялся.
— Хорошо, что не помешкали, капитан. Идемте со мной к главнокомандующему.
Салтыков выслушал новость также серьезно, но ничуть не встревожился и даже зевнул несколько раз, пока Шатилов делал доклад.
— Фридерик, вопреки собственным правилам, хочет играть азартно, — сказал он. — Он не верит, что мы побьем его козыри: ими он считает собственное искусство и обученность своих войск. А я так полагаю, что ему невдомек, сколь сильна русская армия в дефензиве и сколь опасна она тогда для нападающего.
Помолчав немного, он спросил:
— Петр Александрович! Как исчисляются силы наши и неприятельские?
— У него числим сорок восемь тысяч, у нас же сорок одну тысячу при двухстах орудиях, да еще Лаудонов корпус, восемнадцать тысяч с сорока восемью орудиями.
— Да, Лаудон… Что, по-твоему, делать, граф?
Румянцев встал и подошел к карте.
— Думается мне, ваше сиятельство, что у нас три выхода: либо самим атаковать неприятеля, либо немедленно отступать к Кроссену или к Познани, либо же — и это самое лучшее — дать бой здесь, где мы стоим.
— Хорошо, граф, — с улыбкой сказал Салтыков. — Надлежит только решить, какой ордер-де-баталии надлежит нам избрать. На новой позиции гора Юденберг особое значение получает: кто ею владеет, тот над всею округой властвует. Пусть неприятелю удастся захватить Мюльберг и Большой Шпиц, он все-таки не завладеет сей главной горой, ежели только мы сами не растратим силы наши в боях за второстепенные позиции. Посему…
Салтыков выпрямился, голос его звучал повелительно. Шатилов не верил глазам: неужто это тот же старик, который просил его однажды растирать ему больную ногу?
— Посему, — отчеканил Салтыков, — должно все войска держать вкупе на Юденберге и б меру надобности подкреплять оттуда гарнизон Большого Шпица. Мюльберг же я Фридерику после короткого боя уступлю. Как судишь, граф?
— Во всем согласен. И позволю присовокупить: надобно сей же час позаботиться о фортификационном укреплении позиций…
— Вели на Юденберге пять батарей возвести да на Большом Шпице одну и поставь туда самые дальние гаубицы. Пущай выроют всюду траншеи и сделают земляные закрытия, но чтобы профиль их не препятствовал действию поверх бруствера даже полковых пушек. Ступай, Петр Александрыч. Ни минуты терять нельзя.
Румянцев вышел. Салтыков взял стоявший подле него маленький серебряный колокольчик и позвонил. Вошел ординарец.
— Позови, братец, дежурного адъютанта, — приказал Салтыков.
Через минуту в дверях показался Ивонин. Шатилов не сумел сдержать движения радости. Главнокомандующий заметил это и усмехнулся.
— Дружки? Вот и встретились еще разок перед боем-то. А завтра будем ли все живы о сю пору, про то один господь ведает. — Он размашисто, истово перекрестился и тем начальническим тоном, которым говорил при Румянцеве, казал: — Пиши, секунд-майор. На правый фланг, на Юденберг, поставить отборные полки, поручив командование ими генералу Фермеру; сюда же поставить корпус Лаудона. Центр позиции — Большой Шпиц — будут защищать семнадцать пехотных полков под командованием графа Румянцева и генерала Вильбуа. На левый фланг поставьте Обсервационный корпус под начальством князя Голицына. Обоз постройте в двух вагенбургах под прикрытием Черниговского и Вятского полков.
— А кавалерия? — спросил Ивонин.
— Всю кавалерию, регулярную и нерегулярную, русскую и австрийскую, пущай поставят за правым флангом. Сие как бы общим резервом нашим послужит. Иди, дружок! Завтра цельный день при мне будешь. А ты, — он повернулся к Шатилову, — оставайся в Обсервационном корпусе; ежели же оный в негодность приведен будет, то поступи в распоряжение графа Румянцева. Ступайте оба теперь…
— Ну, вот и бой, — сказал Шатилов, когда они вышли. — На сей раз рука твоя не мешает тебе участвовать в нем. И, видно, отчаянная баталия предстоит нам.
— Да, завтра или мы Фридерика, или он нас. Решится, русский ли, прусс ли. Попрощаемся, Алеша!
Они обнялись и поцеловались.
2
Забрезжила заря двенадцатого августа 1759 года.
Высокая, мокрая от росы трава чуть приметно, трепетно колыхалась под порывами утреннего ветра. Вдоль всего неба протянулась гряда облаков, похожих на гребни крутых гор. Было свежо, и бодрящая свежесть рассветной прохлады веселила и радовала людей.
В исходе третьего часа утра русская армия была уже в полной готовности к бою.
Салтыков со всем своим штабом находился на Юденберге.
Судя по донесениям разведчиков, прусская армия, построенная в две шеренги и имея впереди кавалерию Зейдлица, переправилась через болотистую реку Гюнер, и аванпосты ее появились сразу во многих пунктах.
— Фридерик действует так, как бы со всех сторон атаковать хочет, — сказал Салтыков, — но это не более, как высматривание или — того паче — желание скрыть, где он доподлинную атаку задумал. Пока мы о неприятельских обращениях ничего определенного заключить не можем, то и сами ничего предпринимать не будем.
Составив очень остроумный и смелый план атаки русской армии, Фридрих не принял во внимание одного обстоятельства: условий местности. Он ознакомился с ними только во время марша, из рассказов проводника-лесничего. Пока же король, все более хмурясь, слушал лесничего, войска его перебирались через буераки, песчаные косогоры, топкие болота, пруды, и в конце концов тот обходный маневр, на который король намеревался затратить лишь два часа, отнял в действительности восемь часов. Только к десяти часам прусская армия, истомленная долгим маршем и жарою, вышла к русским позициям.
Прусские батареи открыли сильный огонь. В то же время в разных местах показалась неприятельская пехота.
Ивонин получал ежеминутно притекавшие донесения, делал из них краткие сводки и докладывал главнокомандующему.
— Видимо, король вскорости атаку против нашего левого крыла начнет, — сказал наконец Салтыков. Пожевав губами, он добавил: — Передай, братец, Бороздину, чтоб зажег снарядами деревню Кунерсдорф, дабы затруднить неприятелю развертывать там свои силы. И посмотри, в порядке ли конница наша.
Ивонин поскакал к батареям, передал приказание, а затем направил коня к подошве горы, где сосредоточился мощный кавалерийский резерв. Русская регулярная кавалерия насчитывала один гвардейский полк, шесть кирасирских, шесть конногвардейских и восемнадцать драгунских. В драгунских полках было по шесть эскадронов, в прочих — по пяти; в каждом эскадроне числилось сто пятьдесят сабель. Ивонин проскакал мимо регулярных, потом мимо казаков, мимо австрийской конницы и, совершенно удовлетворенный порядком и бодрым видом всадников, повернул обратно. — Пробираясь сквозь строившиеся пехотные полки, он ловил обрывки разговоров:
— …По пятьдесят пуль выдали да по две ручные гранаты, велели в сумки положить, видать, горячая баня будет… Приказали нам нашить кусочки разнопестрого гаруса на шляпы, чтобы полки отличать, а гарусу-то и нехватило, стали раздергивать его, он и вовсе на шляпе не сидит — одна кутерьма…
Ивонин подхлестнул коня, переведя его в галоп.
Канонада гремела все громче. Большая часть прусских батарей била против левого фланга. Около полудня крупные силы прусской пехоты стали спускаться с высот, направляясь с разных сторон на войска Голицына. Окопы здесь были вырыты неудачно, не сообразуясь с местностью: лежавшие впереди русских укреплений лощины не могли быть обстреливаемы, и потому в самый критический момент приближения неприятеля русская артиллерия прекратила огонь. Это была ошибка: даже не нанося ущерба пруссакам, огонь русских пушек был тем полезен, что придавал бодрость войскам Обсервационного корпуса. Теперь же они, и без того растерявшиеся от вида подавляющих сил неприятеля, устремившихся на них, вконец смешались. Гренадерские роты после первой же схватки были сбиты и побежали к болотистым берегам Одера. Из двух полков была образована вторая линия, и ей удалось задержать наступающих, но только на самое короткое время. Пруссаки поставили на Мюльбергской высоте батарею, и она осыпала картечью перестраивающиеся и отступающие части.
Шатилов был в числе тех немногих офицеров, которые, несмотря на смятение и общее замешательство, пытались переломить течение событий. Его мозг сверлило воспоминание о Пальциге, о том, как его рота бежала, а после вернулась и храбро ударила на врага. Может быть, и теперь случится то же? Он с некоторым даже удивлением подмечал, что совсем не чувствует страха, и даже, когда осколок картечи перебил ногу Наметке, он только почувствовал досадливое раздражение и громко выругался, слезая с упавшей лошади. Страха не было, и ему казалось, что все другие должны испытывать то же состояние спокойной уверенности, собранности и гнева.
— Стой, братцы, стой! — крикнул он, смешиваясь с беспорядочно валившей толпой гренадеров. — Куда же вы?
Никто не ответил ему. Люди обтекали его, как обтекает ручей неожиданное ненужное препятствие. Только один солдат с красным сердитым лицом и нависшими рыжими бровями буркнул:
— И-эх, ваше благородь!.. Зря вы это… Будь хучь храбер, а что сделать… Сейчас его сила.
Нахлынула новая волна отступавших, и Шатилов, махнув рукой, дал увлечь себя неудержимому людскому потоку.
Беспорядочно отступивший Обсервационный корпус так и не принял больше участия в сражении. Численность армий теперь уравновесилась, к тому же пруссаки захватили сорок два исправных орудия, которые они немедленно ввели в действие. С Мюльбергской возвышенности они получили возможность обстреливать продольным огнем Большой Шпиц, где сосредоточивались теперь крупные силы русских.
Удача неприятеля на первой стадии боя не обескуражила Салтыкова: в его планы входило «навлечь» главные силы Фридриха на свое левое крыло, заставив его затем последовательно штурмовать все более трудные позиции. Непредвиденным оказалось только чересчур уж беспорядочное отступление шуваловского корпуса и потеря значительной части артиллерии. Но Салтыков надеялся, что в дальнейшем ходе битвы эти успехи Фридриха потеряют свое значение.
— Начало у пруссов хорошее, да конец-то важен, — проворчал он. — Теперь Фридерик до самого нашего правого крыла и до реки Одера продираться станет. А мы употребим сильные против того способы. Прикажи, господин секунд-майор, чтобы генерал Панин переменил фрунт налево крайними полками обеих линий и усилил их гренадерскими ротами Лаудона. Начальство над этим деташементом пусть возьмет Брюс и сей же час спешит на помощь Голицыну. А полки Белозерский и Нижегородский вели построить позади Брюса, как бы новой линией.
Ивонин торопливо передавал приказания. К нему подъехал присланный Паниным генерал-майор Бибиков и тихо спросил, как обстоят дела.
— Старик уж очень мудрено командует, — прошептал он, кивая на Салтыкова. — Я генерала Вильбуа встретил, он встревожен: говорит, тактика не тому учит.
— Главнокомандующий не столько с тактикой сообразуется, сколько с неприятельскими обращениями, — так же тихо ответил Ивонин. — На Большом Шпице, поперек бывшего фрунта позиции ныне шесть линий выстроено. Этот орешек покрепче, чем корпус князя Голицына.
Бибиков с некоторым сомнением покачал головой.
— Лишь бы главную батарею на Большом Шпице не отдали, — проговорил он. — Но и то сказать: ее ведь генерал Румянцев защищает, а с ним Апшеронский, Псковский, Вологодский да два гренадерских полка. Из сих войск ни одного человека не тронули, даже когда рядом с ними шуваловцев гнали. Ну, помогай бог…
Бибиков со вздохом тронул поводья.
Говоря так, Ивонин на самом деле был гораздо более встревожен. Он видел и понимал, что главнокомандующий тоже видит, что русские войска, в большом количестве стянутые на Большой Шпиц, стоят здесь скученные и в тесноте. Огонь пруссаков с Мюльберга делался все сильнее, и каждое ядро находило себе жертвы. Укрыться от обстрела было негде. Полки стояли в маленьких овражках, не дававших почти никакого укрытия от снарядов и картечи. Солдаты молча жались друг к другу, угрюмо слушая нарастающий свист ядер.
Это был тот момент сражения, когда Фридрих отправил курьеров в Берлин и в Шлезию с известием о решительной победе над русскими. Воодушевленная успехом, прусская армия рвалась вперед. На стороне пруссаков была свобода маневра, им принадлежала инициатива. Казалось, что могли противопоставить им сгрудившиеся на узкой возвышенности, поливаемой смертоносным градом картечи, русские, войска?
Прусский король и его генералы полагали, что исход сражения предрешен и ничто не может спасти русскую армию от поражения и гибели. Ведель злобно подтверждал приказ, отданный Фридрихом перед Церндорфом: «В плен русских не брать!» Он видел уже блестящий реванш за Пальциг.
Но седенький старичок-главнокомандующий неторопливо отдавал приказания; генерал Румянцев холодно смотрел в подзорную трубу на приближающиеся густые массы пруссаков; Бороздин, еще не оправившийся от недавней раны, с гордостью смотрел на своих изготовившихся бомбардиров, а десятки тысяч безвестных русских людей стойко стояли под картечью, всякий раз смыкаясь после того, как из их рядов выносили убитых и раненых.