В пути
Ни в одном поезде нет целых окон, вместо них дыры, из которых выглядывают солдатские папахи. Тамбуры, крыши, буфера, подножки — все это облеплено солдатами, точно кусок сахара муравьями. Температура около пятнадцати градусов ниже нуля. Люди коченеют. На станциях длительные стоянки, и поезд вновь и вновь атакуется бегущими солдатами. На каждой станции нам приходится выдерживать осаду солдат, пытающихся пробраться в вагон. Сдерживает их попытки не столько наше физическое сопротивление, сколько вывешенный на теплушке большой плакат, что вагон принадлежит Центральному исполнительному комитету Совета крестьянских депутатов Румынского фронта.
— Делегация, румчеродовцы, — говорят солдаты, — нехай их, пусть едут.
На каждой крупной станции от Раздельной до самого Киева наш вагон неизменно посещали гайдамацкие патрули. Входило обычно несколько человек в сопровождении офицера. Осматривали документы. Ощупывали вещи, требовали выдать оружие.
— Нет у нас оружия, — заявляли мы.
Нам не верили и производили тщательные обыски. Рылись среди книг, занимавших полвагона.
На станции Вапнярка пришедший патруль обратил внимание, что мы едем без погонов.
— Большевики? — свирепым тоном спросил гайдамак.
— Нет, не большевики, прапорщики.
— А почему без погонов?
— Был приказ снять погоны.
— Это большевистский приказ. У нас на Украине большевиков не признают. Потрудитесь надеть погоны, или мы вас арестуем!
— Где же мы их возьмем, дорогой товарищ?
— Я вам не товарищ! — вспыльчиво крикнул гайдамак.
Выступил из своего угла Сергеев.
— О чем спорите, господа, если надо надеть погоны — наденем, ведь мы же не большевики. У меня в чемодане три пары есть.
Сергеев подал мне и Святенко погоны. Третьи нацепил себе.
Антонова и так видно, что он солдат.
Гайдамак дождался, пока мы надели погоны, порылся еще в книгах и ушел.
Непосредственно на Курск поезда не идут. Украинская Рада установила границы между Украиной и Россией где-то в районе между Ворожбой и Льговом. С трудом получили наряд до пограничной станции. Подъезжая к Льгову, мы слышали стрельбу по сторонам дороги. Это бьются красногвардейцы с гайдамаками. В Льгове нас посетили сперва гайдамаки, снова перерыли все, что у нас имелось, а затем, спустя полчаса, отъехав от станции несколько километров, мы были остановлены красногвардейскими частями. Снова обыск, просмотр документов, поиски оружия и т. д.
Переехав украинскую границу, мы сорвали с плеч погоны и выбросили их под откос.
Вот и Курск. Солдатами заполнена вся платформа, пакгауз и другие помещения. В буфете ничего не достать.
На вокзале нас вместе с Сергеевым вдруг останавливает группа солдат:
— Офицеры, сволочь!..
— Что вам надо? — спросил Сергеев.
— Почему кокарду не снимаете?
Я машинально взялся за шапку, на которой действительно еще продолжала существовать офицерская кокарда. Погоны-то сбросили, а кокарду забыли.
— А может быть я подпрапорщик? — задал вопрос Сергеев.
— Подпрапорщика сразу узнаешь!
— Снимем, придет время, — не повышая голоса, сказал Сергеев, направляясь дальше.
Наш спокойный вид остановил разошедшихся солдат, они не последовали за нами, но зато наградили вдогонку площадной руганью.
Поехали в город искать помещения. Толкнулись в одну гостиницу — занято, в другую — занято. Наконец нашли меблированные комнаты, в которых оказалось несколько свободных номеров. Разместились, оставив вещи пока в вагоне. Хозяин предупредил, что на другой же день мы должны принести разрешение коменданта города на право занятия номеров.
Рано утром отправились в Курский совет, помещавшийся на центральной улице в губернаторском доме. Около дома огромный хвост обывателей, ожидающих приема у нового начальства. Через толпу протиснулись в кабинет председателя. Застали одного секретаря.
— Где председатель?
— Еще спит. Вчера заседание окончилось в шесть часов утра.
— Когда будет?
— Часов в десять-одиннадцать.
Бродили вокруг дома Совета, вслушиваясь в разговоры обывателей, которые сводились к тому, что большевики, захватив власть, наложили арест на сберегательные кассы, банки и другие финансовые учреждения и теперь вкладчики, чтобы получить обратно свои сбережения, должны являться в Совет за разрешением. Эти разрешения даются не всем, а лишь тем, которые представляют удостоверение о своей нуждаемости.
Вернулись снова в Совет. Председателя все еще не было. Его заместил некий Булгаков, в студенческой форме, с всклокоченными волосами, с воспаленными от бессонницы глазами. Принял нас приветливо:
— С Румынского фронта? Ну, как там?
— Бегут все. Ничего от фронта не осталось. На Украине гайдамаки орудуют. Наши части выпускают оттуда без всякого имущества, без снаряжения. Обозы, оружие — все это остается на месте.
— Да, слышали. Какова же цель вашего приезда сюда?
— Хотим обосноваться в Курске для организации новых красногвардейских частей.
— Вам надо будет переговорить с председателем Совета.
Дождались председателя Забитского. Человек лет тридцати, по виду интеллигент, как потом мы узнали, левый эсер. Болезненно морщась, он выслушал наш план и просьбу дать помещение и разрешение на прямой провод для разговора со ставкой.
— Насчет помещения вы обратитесь к коменданту т. Лукину, А разрешение на прямой провод — пожалуйста.
Он написал записку.
Идем к коменданту. Высокий, красивый матрос, одетый в овчинный полушубок, с залихватской папахой на голове. Выслушав нашу просьбу, он предложил целую гостиницу для нужд комитета.
— Куда же нам так много?
— Как куда, ведь вы же будете формировать части, так вам одной гостиницы не хватит.
— Мы будем формировать части, если нам это разрешит Главковерх, а пока мы хотели бы ограничиться несколькими комнатами. Комнаты две для дел и комнаты четыре-пять для нас самих.
— Не хотите, навязывать не буду. Идемте.
Захватив с собой несколько матросов, Лукин отправился вместе с нами вверх по центральной улице к большой гостинице, при которой имелся и ресторан. Поставив около двери несколько матросов, Лукин вошел в ресторан, вызвал хозяина и громким голосом отдал распоряжение немедленно закрыть торговлю. Жильцов выселить в часовой срок, ресторанное имущество и имущество гостиницы конфискуется. Ключи от помещений с провизией и спиртными напитками передать ему.
Хозяин растерялся.
— Слышали, что я сказал? — прикрикнул Лукин.
— Товарищи, как ж я могу так быстро?
Лукин обратился к публике, в изобилии сидевшей за столиками ресторана, и зычным голосом крикнул:
— Марш отсюда! Через три минуты чтобы никого!
Посетители схватили свои шапки и, толкая друг друга, бросились к выходу.
— Покажите номера! — обратился Лукин к хозяину.
Пошли по гостинице, которая имела около пятидесяти номеров.
— Кто здесь? Мародеров и спекулянтов в подвал! Служащий? Зачем приехал? За справками? В подвал для выяснения! — быстро допрашивал и распоряжался Лукин.
Человек тридцать жильцов Лукин отправил в сопровождении двух матросов в Чрезвычайную комиссию. Было несколько семей, которым Лукин дал разрешение задержаться в гостинице до подыскания себе квартиры в течение трех дней.
— Вот, товарищи, — обратился к нам Лукин, — выбирайте любые номера.
Мы взяли правое крыло, восемь комнат. Хозяин вручил нам ключи, и мы тотчас же командировали Антонова на вокзал заняться перевозкой имущества. Мне в эту гостиницу переезжать не хотелось, и я попросил Лукина дать мне ордер на право бесплатного пользования номером в тех меблированных комнатах, в которых я остановился накануне.
Уставши за день, я рано лег спать. Около часа ночи раз дался сильный стук в дверь моей комнаты. Открыл дверь. В коридоре стояла группа вооруженных красногвардейцев.
— Вам что угодно?
— Ваши документы!
Я показал.
— Есть оружие?
— Нет.
Вошедшие не удовлетворились моим ответом и произвели поверхностный осмотр моей комнаты. Ничего не найдя, ушли. Наутро рассказал об этом Лукину.
— Мы почти каждый день производим осмотр гостиниц, сейчас так много наезжает всякой сволочи, много контрреволюционных агентов и шпионов.
На другую ночь я снова был разбужен стуком. Снова осмотр документов и комнаты. Это повторилось еще. Мне это надоело, и я попросил Лукина дать мне охранную бумажку, чтобы не беспокоили по ночам. Лукин написал:
Предъявитель сего, председатель Центрального исполнительного комитета и т. д., от обысков и осмотра номера освобожден.
Я приколол бумажку к наружной двери, и с этих пор ночные визиты прекратились.
Имея разрешение Забитского на переговоры по прямому проводу, я отправился на телеграф, вызвал к аппарату Главковерха Крыленко. Вместо Крыленко подошел его адъютант:
— Что вам угодно? Я доложу Главковерху и тотчас же сообщу ответ.
Я передал:
— Наш Исполнительный комитет крестьянских депутатов Румчерода выехал из Кишинева в Курск, куда прибыл такого-то числа. Постановили обратить свои силы и знания на формирование в Курске новых красногвардейских частей. Материалом для этих частей должны явиться проходящие в большом количестве через Курск демобилизованные солдаты. Для того чтобы нам вести эту работу, мы просим разрешения и соответственных указаний Курскому совету.
Через несколько минут получил ответ такого содержания.
— Главковерх не возражает против организации вами красногвардейских частей в городе Курске из проходящих демобилизующихся солдат. Вместе с тем Главковерх указывает, что им сейчас издан приказ об организации специальных военных комиссаров при местных Советах, на которых возлагается дело формирования новой Красной армии. Вам надлежит связаться с местным Советом и руководствоваться указанным приказом Главковерха.
Выдвинули меня докладчиком в Курский совет.
Святенко предложил организовать связь с харьковским большевистским правительством, в частности с главнокомандующим украинского фронта Антоновым-Овсеенко.
— Я думаю, лучше всего поехать мне, я украинец, владею украинским языкам. Если поедет русский, то с ним могут быть недоразумения.
— Я бы тоже хотел поехать, — выступил Дементьев, — украинским языком я немного владею, документы можно сфабриковать, или Лукин даст, отобрав у какого-нибудь спекулянта, или контр-революционера.
Командировку Святенко и Дементьева в Харьков утвердили.
На другой день после их отъезда попросились в отпуск другие товарищи.
Прошла неделя. Никто не вернулся.
Ликвидировали комитет и я с Сергеевым. Он уехал к себе, я — в Питер для сдачи дел.