Лес*

Впервые комедия была напечатана в журнале «Отечественные записки», 1871, № 1.

Островский начал писать «Лес» в конце лета 1870 года в Щелыкове. Упорная работа прерывалась хлопотами по имению (в связи со смертью управительницы Щелыковом) и занятиями по переводу драмы П. Джакометти «La raorte civile» («Семья преступника»). 20 сентября 1870 года он сообщал своему другу Ф. А. Бурдину, артисту Александрийского театра: «Пьесу я пишу прилежно, но к октябрю едва ли кончу» (А. Н. Островский, Полн. собр. соч., М. 1953, т. XIV, стр. 190. В дальнейшем при ссылке на данное издание будут указываться лишь том и страницы).

4 ноября 1870 года Островский уже уведомлял Бурдина, что пьесу он оканчивает, «но едва ли будет расчет ставить ее в настоящий сезон,» (т. XIV, стр. 193). К этому времени Островским были написаны первое и второе действия и шесть явлений третьего действия. 6 ноября он работал еще над седьмым явлением третьего действия, что видно из авторской пометы на 36 листе черновой рукописи (Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина).

Первоначально «Лес» был задуман как семейно-бытовая комедия. Ее действующие лица связывались тесными семейными узами: Геннадий Несчастливцев и Аксюша были родные брат и сестра — дети брата Гурмыжской. Сюжет строился на любовных взаимоотношениях Гурмыжской и Буланова. Определяющую роль в развитии действия играла тема завещания Гурмыжской, она составляла его на имя племянника — Несчастливцева, отсутствовавшего в усадьбе в момент начала действия. Гурмыжская рисовалась как богатая помещица, не испытывающая нужды в деньгах. Образ Восмибратова не играл существенной роли в конфликте пьесы. Социальный фон пьесы намечался очень слабо.

Не было и глубокой обрисовки положительных героев. Например, образ Несчастливцева являлся эпизодическим. В нем драматург подчеркивал профессионально-актерские стороны, которыми определялось все его поведение. Так, в сцене с Восмибратовым (д. III, явл. 10) для Несчастливцева побудительным мотивом требовать у Восмибратова причитающиеся Гурмыжской деньги было не стремление к торжеству справедливости, а желание испытать силу своего актерского слова; получив деньги, он говорил (д. IV, явл. 1) Счастливцеву: «Какую прекрасную я сегодня роль сыграл» (оборот л. 41 черновой рукописи); Восмибратова Несчастливцев называл «хорошим парнем», «только надо уметь с ним обращаться». Аксюша появлялась на сцене лишь в четвертом акте; Петр Восмибратов вообще отсутствовал в числе действующих лиц.

С углублением творческого замысла менялась и сюжетно-композиционная структура комедии, каждый образ приобретал идейно-художественную законченность. Островский усилил сатирический тон пьесы и расширил ее социальный фон. Из семейно-бытовой она превратилась в острую социально-сатирическую пьесу. Четко определился драматургом ее конфликт как столкновение различных социальных групп: с одной стороны — Несчастливцев, Аксюша, Карп; с другой — Гурмыжская, Буланов, Восмибратов и др. Ввиду этого изменились и родственные связи действующих лиц: Несчастливцев, Аксюша, Гурмыжская — теперь дальние родственники. Линия любовных отношений Гурмыжской и Буланова и тема завещания отошли на второй план, а на первый выдвинулись взаимоотношения Аксюши и Петра, борьба за их счастье и тема приданого Аксюши.

Несчастливцев и в идейном и в сюжетном развитии приобрел значение центрального образа. Островский стремился раскрыть в нем всю полноту не только профессионально-актерских, но и гуманных человеческих качеств. Несчастливцев — актер-труженик — обличает паразитизм обитателей «леса» — сов да филинов — в лице Гурмыжской, Восмибратова, Буланова и других.

Островский изменил и соотношение социальных сил: Гурмыжская — помещица-вдова, имение которой полуразорено. Теперь уже не Восмибратов просит Гурмыжскую о продаже леса, а Гурмыжская Настойчиво предлагает ему купить у нее лес (л. 14, черновая рукопись). Почтительно-уважительный тон Восмибратова в отношении Гурмыжской заменился независимо-ироническим. Восмибратов рисуется драматургом как человек, сознающий свою силу. Он приходит к Гурмыжской не только покупать лес, но и посватать у нее Аксюшу. Первоначальную реплику Восмибратова: «А я было, признаться, зашел понаведаться, не продадите ли еще леску» (там же), — Островский зачеркнул и вместо нее вставил следующий диалог:

« Восмибратов. …А я было, признаться, к Вам насчет другого товару.

Гурмыжская. Не понимаю.

Восмибратов. Сродственницу имеете, девицу небогатую?» (л. 13, черновая рукопись, — д… I, явл. 6).

Образы Милонова и Бодаева также получили более четкую социальную характеристику. В текст введены: их диалог по поводу прихода Восмибратова и реплика Милонова о «законах, определяющих отношения», диалог Бодаева и Милонова о свободе (д. I, явл. 4 и 5).

Рисуя в образе Буланова холодного расчетливого эгоиста, Островский в процессе работы изменил его отношение к Аксюше. Первоначально Буланов искренне был увлечен Аксюшей и добивался ее взаимности. Затем драматург реплику Буланова: «А разве мудрено от вас с ума сойти», — заменяет грубо-фамильярной фразой: «Ах!! Извините!.. Что вы такой герцогиней смотрите, красавица вы моя?» И затем вписывает заключительные равнодушно-цинические слова: «Нет, послушайте, в самом деле вы мне нравитесь» (л. 2, черновая рукопись, — д. I, явл. 2).

Эти и подобные изменения заострили сатирическую направленность комедии.

Для создания идейно целостного образа драматург иногда жертвовал яркими, художественно законченными сценами, монологами и т. д. Так, он не включил в окончательный текст поэтический рассказ Улиты о ее любви в молодости, интересный по своей антикрепостнической тенденции:

«А вы возьмите нашу жизнь, бывало… да и вспомнить-то тошнехонько… так жизнь-то, не живя, и коротали. Замуж тебя не пускают, любить тоже не велят, а не совладаешь с собой, полюбишь, так тебя тиранят, надругаются, косу обрежут, оденут в дерюгу. Да и то, бывало, избитая, обруганная, в дерюге, идешь к милому-то точно в подвенечном платье. Теперь, конечно, всякому свобода, так ее и не ценят. А прежде-то? Одни топились, другие рукой махнули, притерпелись, одеревенели, а третьи на хитрость пошли, к барыням подделываться. Ползаешь, ползаешь…» (оборот л. 44, черновая рукопись, — д. IV, явл. 4, Более подробно о творческой истории см. в диссертации Е. Измайловой «Комедия А. Н. Островского „Лес“» — Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина).

Комедия «Лес» была закончена драматургом в середине декабря 1870 года. Как и многие предшествующие пьесы, она еще до своей публикации читалась в кругу артистов, в частных домах и была принята восторженно. Первое чтение ее в Петербурге состоялось у брата драматурга — М. Н. Островского. О впечатлении, произведенном на слушателей, М. Н. Островский писал драматургу 20 декабря 1870 года: «Пьесу твою я получил и успел уже прочесть ее в присутствии Анненкова, Филиппова и Феоктистова. Все в безусловном восторге… Впечатление, производимое ею, так сильно, что надо дать время пройти ему, чтобы что-нибудь заметить, и потому в настоящее время я, кроме безусловной похвалы, ничего не могу тебе сказать по ее поводу» (Государственный Центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина). 25 января 1871 года комедию «Лес» читал сам автор в зале Петербургского собрания художников в пользу Литературного фонда.

Брат драматурга советовал представить «Лес» на Уваровскую премию в Академию наук. В том же письме он писал: «Все единогласно советуют представить ее на премию… Конечно, никто не может ручаться, что Академия, наполненная педантами, признает пьесу достойною премии… Мы условились еще раз прочесть ее (у Анненкова) в присутствии Никитенки и Грота (члены жюри конкурса. — Н. Г.), надеясь, что то необыкновенное впечатление, которое она производит на всех, понимающих это дело, отразится и на них».

Пьеса была представлена на XV Уваровский конкурс. Но опасения брата и друзей Островского оправдались, острая сатирическая направленность «Леса» обусловила отказ в присуждении премии. А. В. Никитенко дал о ней отрицательный отзыв (см. Е. С. Кулябко, «А. Н. Островский и Академия наук». «Вестник Академии наук СССР», 1948, № 4, стр. 56). В связи с этим П. В. Анненков писал брату драматурга М. Н. Островскому 28 сентября 1871 года: «…В премии Александру Николаевичу отказано. Это порешили те чемоданы, набитые quasi-ученой трухой, которые заседают в Отделении российской словесности. Ни крошечки вкуса, ни искорки поэтического чувства, ни признака понимания мастерских построек в литературе — не обнаруживается давно уже у товарищей Безобразова, Никитенко, Б. Федорова» («Неизданные письма к А. Н. Островскому», М.-Л. 1932, стр. 683).

С углублением в 70-х годах критического отношения Островского к социальной действительности и ростом активности консервативных сил усилились и нападки на его произведения со стороны реакционной и либеральной критики. Комедия «Лес» не была исключением. Реакционный публицист В. П. Буренин писал, что она неактуальна, лишена серьезного содержания, построена на случайных происшествиях и случайных характерах («Санкт-Петербургские ведомости», 1871, № 76).

Критик-славянофил Н. Страхов полностью отрицал социальную значимость комедии. Он не принял сатирической обрисовки образов Гурмыжской, Буланова, Милонова и Бодаева. По его мнению, характеры Гурмыжской и Буланова «только набросаны»; Милонов и Бодаев «из рук вон плохи… На живых… людей они нимало не похожи; самое большее, что можно сказать, это то, что порою речи этих двух лиц смешны… Но этот смех не заключает в себе никакого настоящего комизма; этот комизм самого низкого рода, который вернее всего назвать щедринским… Столь же щедринским назовем мы и отношение к земству, мелькающее в конце комедии, где Буланов прочится в земские деятели». Резкое, близкое к щедринскому обличение в пьесе представителей дворянско-буржуазного общества обусловило и вывод критика, что изображенные в ней лица «принадлежат к несуществующей, сочиненной автором, среде» («Заря», 1871, № 2, стр. 71).

Высокую оценку комедия Островского получила со стороны передовых людей того времени.

Работа над «Лесом» протекала в атмосфере идейной близости драматурга с руководителями журнала «Отечественные записки» Н. А. Некрасовым и М. Е. Салтыковым-Щедриным. Некрасов 12 октября 1870 года писал Островскому: «Журнал наш… интересуется Вами…» (Собр. соч., М. 1952, т. XI, стр. 178), а 28 ноября того же года он сообщал драматургу: «Мы дожидаемся нетерпеливо Вашей новой комедии, которая могла бы войти в № 1 „Отечественных записок“» (там же, стр. 181).

Редакция «Отечественных записок» считала не совсем удобным на страницах своего журнала печатать рецензии на пьесы своего постоянного сотрудника А. Н. Островского, однако Некрасов отозвался о комедии «Лес» в письме к ее автору от 31 декабря 1870 года: «„Лес“ вещь великолепная» (там же, стр. 184).

Просмотрев постановку «Леса» в Александрийском театре, И. С. Тургенев писал Островскому 6 июня 1874 года: «…Какая это прелесть! Характер „трагика“ — один из самых Ваших удачных» (Собр. соч., М. 1958, т. 12, стр. 459).

П. М. Садовский, великий русский актер и замечательный исполнитель многих образов в пьесах Островского (в «Лесе» он играл Восмибратова), высказался о комедии в письме к драматургу (середина ноября 1871 года) так: «С неописанным наслаждением прочитал я Ваше новое произведение „Лес“. Вижу, что гений творчества не стареет и не умирает… В числе личностей типичных, художественно обрисованных, есть лицо — гимназист, — я бы искренно желал, чтобы мой сын в этой роли испробовал свои молодые силы, чем Вы меня очень бы обязали…» («Культура театра», 1921, № 2, стр. 61).

Сын П. М. Садовского, Михаил, будущий выдающийся актер, выступил на сцене Малого театра в роли Буланова 26 ноября 1871 года.

Демократизм содержания, «щедринский смех», зазвучавший в комедии «Лес», определили и в последующие годы острую борьбу вокруг этой пьесы.

В то время как реакционная и либеральная печать кричала об упадке таланта Островского, представители прогрессивной общественности относили «Лес» к лучшим произведениям драматурга.

Поэт А. Н. Плещеев, сотрудник «Отечественных записок», в своей рецензии на постановку «Леса» в Клубе художников в Москве (1880) выражал возмущение, что эту «прекрасную вещь» «почему-то так давно не дают на казенной сцене, где, однако же, находят себе место пьесы вроде „Рокового шага“, „Владимира Заревского“» («Молва», 1880, № 62). Он отмечал глубокую типичность образов комедии, как представителей «темного царства», так и в особенности ее положительного образа, «светлого луча» — Геннадия Несчастливцева. «Что за типические, реальные личности все эти Гурмыжские, Восмибратовы, Булановы, Милоновы, — писал он. — …Но ярче, рельефнее всех их этот достолюбезный провинциальный трагик — Геннадий Несчастливцев… Вы не можете не полюбить этого горемыку-оборванца, который один в этой темной среде, в этом дремучем лесу, куда он попал, является носителем гуманных, благородных, возвышенных идей» (там же).

Комедия «Лес» вызвала к себе огромный интерес и у любителей театрального искусства. Еще до постановки ее на сцене императорских театров начались репетиции пьесы в Клубе приказчиков в Петербурге (см., например, письма Бурдина и Островского от 6 и 8 марта 1871 года: «А. Н. Островский и Ф. А. Бурдин. Неизданные письма», М.-Пг. 1923, стр. 124; А. Н. Островский, Полн. собр. соч., М. 1953, т. XIV, стр. 200 и др.). Артисты стремились получить «Лес» в свой бенефис или исполнить в пьесе ту или иную роль. Однако Островский не предполагал ставить комедию в конце сезона 1870–1871 года и поэтому, например, ответил отказом на просьбу А. А. Нильского предоставить ее ему в бенефис. Учитывая время, необходимое для прохождения пьесы через цензуру и Театрально-литературный комитет, он писал Нильскому 15 декабря 1870 года: «…Комитет, цензура, когда же ее ставить? Она может пройти раза три, не более, и на следующий сезон будет уже старая. Я так мало получаю с театра, что мне, имея четырех детей, терять свои выгоды непростительно. Вот единственная причина, по которой я Вам должен отказать, иначе я с удовольствием бы дал свою комедию в Ваш бенефис, зная Вашу любовь к делу и Ваши старания при постановке, которые всегда бывают в пользу автора» (т. XIV, стр. 194).

Театрально-литературный комитет одобрил «Лес» к представлению 14 мая 1871 года, а разрешение драматической цензуры было получено 14 августа того же года.

Премьера пьесы в Петербурге на сцене Александрийского театра состоялась 1 ноября 1871 года, в бенефис Бурдина. Бенефициант исполнял роль Несчастливцева. Другие роли были распределены между артистами: А. М. Читау — Гурмыжская, Е. П. Струйская 1-я — Аксюша, П. П. Пронский — Милонов, П. С. Степанов — Бодаев, П. В. Васильев 2-й — Восмибратов, И. Ф. Горбунов — Петр, П. И. Зубров — Счастливцев, Н. Ф. Сазонов — Буланов, М. М. Александрова-Улита, Н. Н. Зубов — Карп.

Островский не мог приехать в Петербург, чтобы принять участие в этой постановке, так как был занят работой над пьесой «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Однако он всемерно помогал петербургским артистам, заботясь о правильном понимании сущности характеров комедии и о ее верном сценическом воплощении. В письмах к Бурдину драматург давал разъяснения о костюмах действующих лиц, о необходимых сокращениях текста и т. д. (см., например, т. XIV, стр. 216–217).

Островского глубоко волновала судьба петербургской премьеры. «Извести меня телеграммой, — просил он Бурдина, — только о крупном успехе или неуспехе пьесы, а если пройдет гак себе, то телеграммы не посылай» (т. XIV, стр. 217).

После первого представления Бурдин известил Островского, что «пьесу принимали очень хорошо», но отсутствие автора «много повредило постановке» («А. Н. Островский и Ф. А. Бурдин. Неизданные письма», М.-Пг. 1923, стр. 149–150).

Петербургская премьера прошла неудачно.

Одной из причин неудачи было отсутствие подходящего исполнителя на ответственную роль трагика Несчастливцева. Обсуждая возможные кандидатуры на эту роль, брат драматурга М. Н. Островский писал 24 сентября 1871 года: «…Если Бурдин будет дурен, что несомненно, то и все (кроме Самойлова, конечно) …будут дурны; в этом я убежден… Но может быть, Бурдин будет хуже всех?.. Не думаю; во всяком случае, здесь разница в игре будет столь ничтожна, что она с избытком окупится тем, что Бурдин прекрасно выучит и будет во всем слушаться тебя и меня» (Государственный Центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина). Сам Островский предполагал отдать роль Несчастливцева Самойлову, но в связи с болезнью последнего вынужден был согласиться на исполнение этой роли Бурдиным.

О неуспехе спектакля свидетельствовали и отзывы на страницах печати. Рецензенты отмечали прежде всего неудачную игру Бурдина. Роль Несчастливцева не была в возможностях этого артиста. Как писал рецензент «Всемирной иллюстрации» (1871, № 150, стр. 315), Бурдин «не обладает ни малейшим трагизмом, потому не был даже в состоянии войти в тон своей роли». Читая не поняла образа помещицы Гурмыжской, «всю роль свою она пропела в одну уныло-пискливую ноту» («Новости», 1871, № 186). Александрова, играя Улиту, «хватила через край, впав в утрировку и шарж» (там же). По свидетельству современников, в спектакле выделялись только артисты Зубров (Счастливцев) и Васильев 2-й (Восмибратов): «Первый из них положительно создал тип, прямо выхваченный из жизни, без малейшей утрировки, без малейшего шаржа, все в игре его была правда… Г-н Васильев 2-й очень рельефно представил тип самодура, тип, так мастерски разрабатываемый Островским» (там же).

В Москве «Лес» впервые был представлен на сцене Малого театра 26 ноября 1871 года, в бенефис С. П. Акимовой, исполнявшей роль Улиты. В других ролях выступали: Н. М. Медведева — Гурмыжская, Г. Н. Федотова — Аксюша, И. В. Самарин — Милонов, В. И. Живокини — Бодаев, П. М. Садовский — Восмибратов, Н. И. Музиль — Петр, М. П. Садовский — Буланов, Н. Е. Вильде — Несчастливцев, С. В. Шуйский — Счастливцев.

Подготовка спектакля в Малом театре осуществлялась при непосредственном участии автора.

Спектакль прошел с большим успехом. В 1885 году Островский вспоминал: «Этот спектакль ясно показал, что московская публика любит и ценит меня: когда после пятиактной моей пьесы „Лес“ я вышел на сцену, вся публика в театре встала, этой чести из всех русских литераторов удостоился только один я» (т. XII, стр. 290).

Наиболее удачной была игра Шуйского, Медведевой и Акимовой, создавших классические образы Счастливцева, Гурмыжской и Улиты. Современников особенно восхищала талантливая игра Шуйского (см., например, «Русские ведомости», 1871, № 273).

После смерти Шуйского роль Счастливцева в Малом театре перешла к М. П. Садовскому, который наполнил ее новым содержанием. «У М. П. Садовского Аркадий Счастливцев предстал иным, — писал советский исследователь С. Дурылин. — Шуйский был беспощаден к бродяге, Михаил Провович его пожалел, заглянул в его душу и увидел в нем актера, страстно приверженного к театру» (С. Дурылин, «Пров Михайлович Садовский. Жизнь и творчество-1874-1947», М. 1950, стр. 46).

Комедия «Лес» прочно вошла в репертуар русского театра. В 1880 году она была поставлена в Пушкинском театре в Москве с М. И. Писаревым в роли Несчастливцева и В. Н. Андреевым-Бурлаком в роли Счастливцева. Спектакли Пушкинского театра проходили с большим успехом. «Пьеса „Лес“, — писал Островский об этой постановке, — шла два сезона с таким успехом, что никогда накануне нельзя было достать ни одного места, а надо было заранее записываться, — и эта же пьеса, в конце сезона, шла в бенефис одной артистки и дала полный сбор» (т. XVI, стр. 28–29).

Комедия давала благодатный материал для выявления дарований артистов и совершенствования их мастерства. М. И. Писарев, один из лучших исполнителей роли Несчастливцева, извещая драматурга о спектакле в Пушкинском театре, подчеркивал именно заслугу автора перед публикой. Он писал Островскому 2 марта 1880 года: «…Успех пьесы был так велик, что я не могу отказать себе в удовольствии сообщить Вам об нем, так как большая его половина принадлежит, конечно, всего более Вам…» (Государственный Центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина).

М. И. Писарев как исполнитель наиболее глубоко раскрыл мысль автора, сочетая в образе Несчастливцева дар актера-трагика и глубокую человечность и гуманность труженика. Он именно «умел оттенить переходы от напускного, заученного пафоса к искренним сердечным порывам» («Молва», 1880, № 62). По воспоминаниям С. В. Максимова, после окончания спектакля Островский «пришел на сцену взволнованный, в слезах: „Что вы со мной сделали? Вы мне сердце разорвали! Это необыкновенно! — говорил он М. И. Писареву. — …это высокохудожественно“» («Русская мысль», 1897, № 1, стр. 60).

Авторский замысел роли Счастливцева также глубоко раскрыл и Андреев-Бурлак; не оправдывая своего героя, артист показал, до какой степени условия самодержавного строя калечат человека, низводят актера до роли шута. Своим исполнением Андреев-Бурлак, по свидетельству того же рецензента «Молвы», «обнаружил много неподдельного юмора и веселости, которой недоставало в этой роли… Шуйскому».

Комедия «Лес», являясь образцом реалистического искусства, вдохновляла на творческое исполнение ее образов таких корифеев русской сцены, как П. М. Садовский (Восмибратов), К. Н. Рыбаков (Несчастливцев), О. О. Садовская (Улита), А. А. Остужев (Буланов) — Малый театр; В. Н. Давыдов (Милонов и Восмибратов), Ю. М. Юрьев (Буланов) — Александрийский театр.

«Лес» широко ставился также на провинциальной и частной сцене. Замечательным исполнителем роля Несчастливцева был выдающийся артист Н. X. Рыбаков, впервые сыгравший ее в Народном театре на Политехнической выставке в Москве (1872). В свой 50-летний юбилей сценической деятельности (5 февраля 1876 года) он также выбрал близкую ему роль Несчастливцева — провинциального трагика. Спектакль прошел блестяще. Островский, присутствовавший на этом спектакле, горячо приветствовал юбиляра от Общества русских драматических писателей.

«Лес» принадлежит к числу наиболее популярных пьес Островского. С 1875 по 1917 год комедия прошла 5106 раз. Особенно часто она ставится после Великой Октябрьской социалистической революции. Так, например, в 1939 году она игралась 514 раз, а в 1940 году — 588 (Вл. Филиппов, «Отечественная классика на русской сцене». «Театральный альманах», 1946, № 2, стр. 159). Со всей глубиной идейное содержание пьесы было раскрыто только в советском театре. Постановки осуществляли: московский Малый театр (1918, 1936, 1937), Ленинградский государственный академический театр драмы им. А. С. Пушкина (1918, 1936, 1948), а также театры многих городов Советского Союза.

В ленинградской постановке 1936 года участвовали крупнейшие мастера театра: Ю. М. Юрьев — Несчастливцев, В. А. Мичурина-Самойлова — Гурмыжская, Е. П. Корчагина-Александровская — Улита, Б. А. Горин-Горяинов — Счастливцев, и другие. Театр сумел дать «прекрасное реалистическое воплощение образов героев пьесы, поднял спектакль до уровня глубокого художественного обобщения» («Ленинградская правда», 1936, № 285). Раскрытие каждого образа было подчинено обличительной тенденции спектакля в целом. Мичурина-Самойлова вспоминает: «Гурмыжская мне была противна, но я с наслаждением работала над этой ролью, стремясь разрешить труднейшую задачу — обвинить не только Гурмыжскую, но и ее время и среду» (В. А. Мичурина-Самойлова, «Шестьдесят лет в искусстве», М.-Л. 1946, стр. 131).

Замечательным по составу исполнителей был также спектакль Малого театра (премьера-17 января 1937 года), поставленный в 50-летие сценической деятельности А. А. Яблочкиной. Юбилярша исполняла роль Гурмыжской. Артистка многосторонне показала характер Гурмыжской: «и ханжество ее, и наивную беспомощность богатой барыни, и, главное, непроходимый тупой эгоизм, движущий всеми ее поступками. Все эти свойства Гурмыжской раскрываются Яблочкиной мягко, без всякого нажима, без тени утрировки» («Известия», 1937, № 18).

В роли Несчастливцева выступал П. М. Садовский, который сосредоточил внимание на показе глубокой человечности и горячего протеста провинциального трагика против обитателей «сырдремучего бора». Н. К. Яковлев с исключительным мастерством играл роль Счастливцева. Его Аркадий был не просто комик, плут, забитое существо, а прежде всего человек, с чувством собственного достоинства, сохранивший творческие стремления, любовь к театру и свободе. С большим юмором вела В. Н. Рыжова роль ключницы Улиты. Создавая психологически яркий тип барской шпионки, Рыжова раскрыла и социальное содержание образа.

Позднее в спектаклях участвовали: В. Н. Пашенная (Гурмыжская), Е. Д. Турчанинова (Улита), И. В. Ильинский (Счастливцев).

Большим успехом у советского зрителя пользовался спектакль Московского Художественного академического театра СССР им. М. Горького (премьера-11 мая 1948 года), осуществленный к 125-летию со дня рождения Островского. Этот спектакль явился одним из выдающихся достижений в сценической истории «Леса».

Рецензенты особенно выделяли игру В. О. Топоркова (Счастлицев), С. К. Блинникова (Восмибратов), СР. В. Шевченко (Гурмыжская), А. И. Чебана (Бодаев). Как писал рецензент газеты «Советское искусство», Топорков исполнял роль Счастлизцева с «глубоким пониманием драматической сущности судьбы этого надорвавшегося в жизненной борьбе человека» («Советское искусство», 1948, № 23). Раскрывая трактовку Блинниковым роли Восмибратова, рецензент указывал, что актер подчеркивал «не личную злобность купца, а то, что он, даже вопреки своему желанию, не может нарушить бесчеловечный закон купли-продажи. Не в деньгах даже дело, а в „идее“. Пусть униженно молит его сын, пусть в отчаянии готова покончить с собою Аксюша — все равно, купец не может нарушить главную заповедь своей жизни: стяжать! Грабь, круши, дави, воруй, но — копи рубль. И нет силы, что остановит его!» (там же). В исполнении Шевченко роли Гурмыжской был ярко отражен грубый, властный характер помещицы-крепостницы, но не подчеркнута ханжеская раздвоенность ее натуры, пошлая, комическая сущность этого типа.

Советский театр обогатил галерею образов Островского, создав яркие типы, полные глубокой социально-психологической правды.

«Лес» ставится и театрами стран народной демократии (Болгария, Чехословакия).

…играл я Велизария — герой из одноименной драмы в стихах немецкого драматурга Эдуарда Шенка (1788–1841). В 1839 году она была переделана для русской сцены П. Г. Ободовским.

Николай Хрисанфович Рыбаков (1811–1876). — Здесь речь идет о знаменитом русском актере-трагике, выступавшем в провинции.

Он Ляпунова играл, а я Фидлера-с — действующие лица в драме Н. Кукольника (1809–1868) «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский».

Так, говорит, Каратыгин делал. — Имеется в виду Каратыгин Василий Андреевич (1802–1853), русский актер-трагик, с 1832 года играл в Петербурге на сцене Александрийского театра.

Корнелий Непот (ок. 100 до н. э. — ок. 27 до н. э.) — римский историк и писатель.

Менестрель — (от франц. menestrel) — в средние века странствующий поэт-музыкант, трубадур.

Комплот (от франц. complot) — заговор против кого-нибудь.

Комик XVII столетия*

Впервые пьеса была напечатана в журнале «Отечественные записки», 1873, № 2.

28 января 1872 года Островский писал Ф. А. Бурдину: «…Занят очень сильно новой пьесой…» (т. XIV, стр. 226). К этому периоду, по всей видимости, относится непосредственная работа драматурга по ознакомлению с историческими документами, связанными с эпохой XVII столетия. Островский тщательно изучал летописи, «Домострой», исторические исследования H. С. Тихонравова о русском театре, труды И. Е. Забелина «Домашний быт русских царей», «Домашний быт русских цариц» и другие источники. Он сам указывал на некоторые из них. В том же письме он извещал Бурдина: «От Николая Савича (Тихонравова. — Н. Г. ) я получил интересные материалы» (там же, стр. 227).

В одном из своих писем к драматургу Тихонравов сообщил ряд историко-литературных сведений о режиссере в труппе Грегори — Юрии Михаилоне; о представлении комедии «Есфирь» и т. д. (см. «Неизданные письма к А. Н. Островскому», М. — Л. 1932, стр. 563–564). Прося Бурдина похлопотать о присылке ему десяти оттисков напечатанной пьесы, драматург объяснял: «Мне нужны они для подарков тем лицам, от которых я пользовался материалами: Тихонравову, Забелину и, кроме того, еще кой-кому из близких знакомых» (т. XIV, стр. 239).

К писанию комедии Островский приступил 2 марта 1872 года, что видно из авторской пометы на черновой рукописи (Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина). Но и во время работы над пьесой Островский продолжал знакомиться с историческими материалами. Так, 28 марта 1872 года Н. А. Дубровский (чиновник Московской дворцовой конторы, археолог и архивист) уведомлял драматурга: «Записка А. Матвеева помещена в издании Сахарова под названием „Записки русских людей“. Эти записки ты можешь найти в Чертковской библиотеке, а потому и обратись к Петру Ивановичу Бортеневу» (Государственный Центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина). Однако Дубровский сам достал для драматурга записки А. Матвеева, о чем сообщил 30 марта Островскому (там же).

«Комик XVII столетия» был приурочен к 200-летнему юбилею официального открытия театра в России, праздновавшемуся 30 октября 1872 года.

Приступив к написанию комедии, драматург не сразу определил в ней количество актов и последовательность событий. Пьеса была задумана сначала в четырех действиях с прологом. На первом листе черновой рукописи есть запись: «Комик XVII столетия, комедия в IV действиях. С прологом. Пролог. Постельное крыльцо (4 июня 1672 года) ». Островский начал пьесу со сцены Кочетова и Клушина (д. III, явл. 3, печатный текст). Но первый акт в этом виде не был полностью написан драматургом. Продумывая заново весь ход пьесы, он составил следующий сценарий: «1. Сватовство. 2. Аптека. 3. У Кочетова. 4. Двор. 5. Постельное крыльцо». Продолжая работать над сценарием, драматург хотел включить в него как пятую сцену — сцену «У мастериц», но затем отказался от этой мысли, а четвертую сцену изменил так: «Двор и заднее крыльцо» — и набросал план ее: «Боярыня Хитрая и Клушин. Лопухин и Клушин у казначея с жалобой. Две девки, Хитрая и Лопухин. Лопухин и Матвеев и Кочетов Яков. Матвеев».

В процессе работы комедия неоднократно подвергалась существенным композиционным изменениям. Драматург очень тщательно продумывал ход событий, в рукописи встречается несколько вариантов сценария пьесы. Здесь, например, имеется разработанный план первой и второй сцен, который в своей основе совпадает со структурой первого и второго актов в окончательном тексте.

Островский поставил перед собой задачу раскрыть в своей пьесе народные корни русского театра, показать, что театр на Руси был основан в 1672 году не для «царской потехи», а явился результатом потребности народной жизни.

До XVII века представителями театрального искусства на Руси были скоморохи, которые «разносили по всей стране „лицедейства“ и песни о событиях „великой смуты“, об „Ивашке Болотникове“, о боях, победах и о гибели Степана Разина» (М. Горький, «О литературе», М. 1955, стр. 605). Но профессия скомороха считалась позорным и греховным занятием, осуждалась правительством и церковью. Следуя исторической правде, Островский и положил в основу своей пьесы противоречие между влечением талантливого актера к театру и его суеверным страхом перед профессией скомороха.

Однако этот конфликт не сразу нашел глубокое выражение в комедии. К этой мысли драматург пришел лишь в процессе работы. Первоначально драматизм положения главного героя — Якова — заключался в том, что он оказывался насильно завербованным в комедианты окольничим Матвеевым, который «сгонял подьячих молодых в потешную палату» для «потехи царской». Сам Яков не обнаруживал призвания к театральному искусству. В черновой рукописи имеется такой диалог Якова и его отца — Кочетова:

Яков

Несут молву, что для некакой потехи царской
Неведомый окольничий Матвеев
Сгонять велел подьячих молодых
В потешную палату.

Кочетов

Эта служба
Не хитрая: охотников найдется
Хоть пруд пруди; да чести в ней нисколько,
А грех велик.

Яков

…Охотников не ищут.
В потешную сбивают силой: жизни
Своей не рад, брожу, как полоумный,
Навяжут мне невесть какую службу.

Островский неоднократно возвращался к мысли о том, что Яков не по своему желанию попал в скоморохи. Зачеркнув диалог Кочетовых — отца и сына, — драматург ввел эту мысль в сцену Якова с Натальей; Яков говорил Наталье: «Вот видишь ли, безвинно я страдаю. Моей вины и моего хотенья нисколько тут, ни на волос». И в первом и во втором действиях именно сцены, в которых идет речь о новой службе Якова, подвергались наибольшей правке. Глубокое проникновение в историю русского театра и в психологию актера-скомороха XVII столетия заставило Островского отказаться от первоначального замысла и дополнить драму главного героя комедии конфликтом между его добровольным стремлением служить искусству и суеверным страхом перед профессией актера. Уже в черновой рукописи монолог Якова (д. II, явл. 6) имел такую редакцию:

Яков

С добра ума убраться поскорее.
Потешно им, а мне хоть волком вой.
Душа моя трепещет, сердце ноет
И день и ночь. Не силой, не неволей
Заставили грешить меня. — Тогда бы
И грех на них и вся вина. — Я сам,
Охотой шел, свое хотенье было.
И сам держи ответ перед отцом,
Перед судом Господним. Страшно дело,
Охотой шел, охотой и уйду.
Отбегаюсь, веди хоть на веревке
В потешную, хоть бей, а буду бегать.
Хоть режь меня. Я бегать не отстану
До той поры, когда родной отец
Прикажет мне комедиантом зваться
И действовать меня благословит.
Всяк о себе. Кому нужна Есфирь,
А мне душа нужна. Прощайте, братцы!

В окончательном тексте противоречие между призванием талантливого артиста к театру и его боязнью преступить общепринятые нормы приобрело еще более острую форму, а положение Якова стало еще драматичнее: он не верит в благословение отца на его скоморошью службу и вынужден бежать от любимого дела.

Островский упорно работал над пьесой, торопился написать ее к бенефису Д. В. Живокини 2-го.

26 августа 1872 года он сообщал Бурдину: «Новую пьесу я кончу на днях и тогда буду просить тебя употребить все усилия, чтобы она скорей прошла цензуру и Комитет. Она должна пойти в Москве 19-го октября в бенефис Живокини 2-го» (т. XIV, стр. 236).

«Комик XVII столетия» был закончен 9 сентября 1872 года. 12 сентября Островский послал пьесу брату M. H. Островскому в Петербург для передачи ее в театральную цензуру и в журнал для печати. Отдав пьесу Некрасову, брат 22 сентября уведомлял драматурга: «Некрасов пьесу твою взял с величайшей охотой и деньги мне заплатил» (Государственный Центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина). В связи с отъездом за границу М. Н. Островского все хлопоты о пьесе перешли к Бурдину.«…На тебя я надеюсь как на каменную стену, — писал ему драматург 27 сентября. — Кому бы ты не отдал комедию, попроси, чтобы, во-1-х, не торопились ее печатать, а во-2-х, чтоб поисправней была корректура, — мне хочется, чтоб она была напечатана точь-в-точь как есть в моем оригинале» (т. XIV, стр. 239).

Некрасов предполагал поместить пьесу сначала в первом номере «Отечественных записок». Она была даже набрана, но затем он обратился к драматургу со следующей просьбой:

«Пишу я Вам по особому случаю. У меня есть поэма в три печатных листа да в Вашей комедии четыре листа. Семь листов стихов на одну книгу журнала много, между тем мне хочется пустить свою поэму („Княгиня Волконская“. — Н. Г.) в 1-ю книгу по той причине, что цензурные условия ухудшаются с ужасною быстротою; в лишний месяц может дело дойти до того, что поэму мою (из времен декабристов) запретят. Итак, не будет ли для Вас в каком-нибудь отношении неудобно, если я „Комика“ (уже набранного — не прислать ли Вам корректуру?) пущу во 2-й книге. Говорите откровенно. Если Вам это не понравится, то я обе вещи пущу в 1-ю книгу» (Н. А. Некрасов, Собр. соч., М. 1952, т. XI, стр. 230–231).

Таким образом, по просьбе Некрасова «Комик XVII столетия» был напечатан во втором номере журнала.

Бурдин деятельно хлопотал о скорейшем прохождении комедии через театральную цензуру. 25 сентября он уведомлял Островского: «Пьеса представлена в Комитет, а теперь еду просить цензора поскорее прочитать ее. Вероятно, в средине будущей недели она будет совсем готова» («А. Н. Островский и Ф. А. Бурдин. Неизданные письма», М.-Пг. 1923, стр. 163).

Комедия была одобрена Театрально-литературным комитетом 30 сентября 1872 года, а разрешена театральной цензурой 3 октября того же года.

Бурдин советовал Островскому поставить ее на Александрийской сцене и для этого приглашал приехать в Петербург (там же). Но по неизвестным соображениям драматург не хотел ставить пьесу в Петербурге. В письме от 17 ноября 1872 года он просил Бурдина: «Если бы ты мог как-нибудь устроить, чтобы „Комик“ совсем не пошел в Петербурге, то оказал бы мне величайшую услугу» (т. XIV, стр. 240). Бурдин же считал, что пьесу «нет причины… не играть, только нужно переделать конец и сделать его более сценичным» («А. Н. Островский и Ф. А. Бурдин. Неизданные письма», М.-Пг. 1923, стр. 167). В конце концов Островский уступил Бурдину: «С „Комиком“ делайте что хотите, если захотят поставить, ты меня уведомь, — тогда я пришлю переделку окончания» (т. XIV, стр. 240).

Однако постановка «Комика XVII столетия» в Петербурге при жизни драматурга не была осуществлена. Следов работы Островского над изменением окончания пьесы также не имеется. Цензурованный экземпляр комедии (Центральная театральная библиотека в Ленинграде) совпадает с первопечатным текстом, если не считать незначительных разночтений в заключительных словах Грегори в эпилоге: печатный текст полнее цензурованного.

Премьера пьесы состоялась в Москве 26 октября 1872 года, в бенефис Д. В. Живокини 2-го, исполнявшего роль подьячего Клушина. В других ролях выступали: С. П. Акимова — Псрепечина, Г. Н. Федотова — Наталья, И. В. Самарин — Кочетов, Н. И. Музиль — Яков, В. И. Живокини — Лопухин, Е. Н. Васильева — Анисья, С. В. Шуйский — Иоган Грегори, H. E. Вильде — Матвеев, М. А. Решимов — Юрий Михайлов.

Островский стремился к исторической верности сценического оформления спектакля. 12 сентября 1872 года в письме к Дубровскому он просил со свойственным ему юмором: «Сходи к Иваиу Егоровичу Забелину и поклонись ему в ноги (а после я тебе поклонюсь), а проси его вот о чем: чтобы он начертил тебе на бумажке постановку декораций для Постельного крыльца, так, чтобы та часть его, которая выходила к нежилым покоям, приходиласъ к авансцене, далее, чтоб видна была каменная преграда, место за преградой и ход на государев верх. Мне это очень нужно для комедии, которую я кончил и которая пойдет у Митоса в бенефис» (т. XIV, стр. 238).

Дубровский передал просьбу драматурга историку Забелину и 22 сентября 1872 года известил Островского: «…Забелин с полным удовольствием взялся исполнить твою просьбу, прибавив при этом, что он всегда рад содействовать тебе во всем, в чем только может быть полезным… Он хочет составить тебе верный и подробный план местности старого дворца… План будет готов к 26 сентября» (Государственный Центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина). Островский действительно получил от Забелина подробный чертеж с объяснениями, пересланный историком через Дубровского (там же, письмо Дубровского от 27 сентября 1872 года).

Московская премьера «Комика XVII столетия» не получила широкого освещения в театральной критике. Подробный отзыв был помещен на страницах либеральной газеты «Русские ведомости» (1872, № 239). Рецензент свидетельствовал о том, что, несмотря на участие в спектакле лучших сил театра, пьеса прошла «скучно, безжизненно». Даже Шуйский «был ниже своей всегдашней игры», а Федотова в роли Наташи «утрировала до крайности». «Эта молодая девушка, — писал рецензент, — по прихотливой воле автора, то кроткая голубица, то какая-то до неприличия развязная баба, сама по себе уже крайне неизящна и неестественна, а потому отнюдь не нужно было того до чрезвычайности резкого подчеркиванья, с каким г-жа Федотова произнесла хотя бы свой троекратный ответ: „Не помню, хмельна была!“».

Театрального рецензента совершенно не удовлетворила и игра Музиля, который, изображая якобы «неудавшегося г. Островскому комика XVII столетия, представил собою такого жалкого комика XIX века, что смотреть было невозможно». Так же неудачным, по мнению рецензента, было исполнение Решимовым роли Грегори: «…Он к роли режиссера театра аптекаря Грегори, в XVII столетии, приурочил жесты и дикцию Чацкого, с присоединением безукоризненной храбрости капитана Маржерета».

Отрицательная оценка пьесы в известной мере объясняется непониманием сущности комедии Островского. Ее рассматривали просто как «юбилейную» пьесу, вне юбилейной даты она будто бы лишена не только смысла и значения, но, «напротив, лишенная всякого самостоятельного внутреннего достоинства „комедии“, не имела даже и тени успеха» («Голос», 1872, № 184).

Консервативная печать не хотела признать в пьесе ее народной основы, исторической и бытовой достоверности. Критик «Нового времени», например, считал, что комедия построена на ложной коллизии: «Так как самый мотив борьбы крайне фальшивый, потому что влечение Якова к ремеслу комика решительно ни в чем не выражается, то она и не возбуждает в нас ни малейшего сочувствия» («Новое время», 1873, № 61).

«Комик XVII столетия» ставился на сцене редко. После премьеры в Москве вторая постановка этой комедии была осуществлена на сцене Александрийского театра в Петербурге только 30 августа 1894 года, опять-таки в связи с юбилейной датой — 138-летием основания императорских петербургских театров. Роли исполняли: В. В. Стрельская — Перепечина, В. А. Мичурина — Наталья, В. Н. Давыдов — Кочетов, Р. Б. Аполлонский — Яков, П. Д. Ленский — Матвеев, Н. Л. Глазунов — Иоган Грегори.

По свидетельству современников, спектакль не был удачным прежде всего «из-за отсутствия ансамбля». В исполнении не было естественности и простоты («Петербургская газета», 1894, № 239). «Актеры играли старательно, — писал рецензент „Нового времени“, — но этого недостаточно… Исполнители не жили на сцене, а именно представляли. Все они, впрочем, имели внешний успех, если соизмерять успех числом вызовов. Только г-н Давыдов в роли подьячего Кочетова, г-жа Мичурина в роли Натальи да г-н Глазунов в небольшой роли аптекаря Грегори были живыми лицами» (1894, № 6648). Однако хроникер газеты «Биржевые ведомости» отмечал, «что г-жа Мичурина, игравшая… роль с усердием, достойным лучшего дела, выделяла своею игрою именно развязность, смелость и находчивость молоденькой мастерицы», совсем забывая о том, что Наталья — узница московских теремов XVII века («Биржевые ведомости», 1894, № 240).

На сцене Малого театра «Комик XVII столетия» был возобновлен в 1898 году, в бенефис Н. И. Музиля (Клушин), с участием К. Н. Рыбакова (Кочетов), М. П. Садовского (Матвеев), О. О. Садовской (Анисья), А. П. Ленского (Лопухин) и др.

После Великой Октябрьской социалистической революции пьеса была поставлена в 1922 году одновременно в Москве, Вологде и Омске в ознаменование 250-летия русского театра. В Москве «Комиком XVII столетия» начала свою деятельность студия Малого театра. «Самая комедия Островского, — писал П. Марков об этой постановке, — имеет… специфический, почти этнографический интерес — интерес лирических воспоминаний, исторических воссозданий, бытоизображении… Ее сюжетная оправа и ее романическая интрига только фон, на котором разыгрывается „комедь“ о первых русских комедиантах. Играючи и смеясь написана эта „комедь“, в которой, однако, такое точное знание быта и такое великолепное ощущение начал Домостроя, крепкой и ядреной русской жизни… Общий замысел режиссера лежал в воскрешении отделенных от нас 250-летним промежутком трудов и дней актеров придворной комедиальной храмины. В целом этот замысел был достигнут» («Театр и музыка», 1922, № 10, стр. 163–164).

В 1923 году, в 100-летнюю годовщину со дня рождения Островского, «Комика XVII столетия» показал Ленинградский театр юного зрителя. Спектакль был выдержан в реалистических тонах, хотя в нем обнаруживались элементы внешней театральности.

В сезон 1935–1936 года пьеса игралась на сцене МХАТа 2-го. Но эта постановка была неудачной (см., например, оценку в газете «Советское искусство», 1935, № 49); текст комедии подвергся театром большим произвольным изменениям, вычеркнут эпилог, В. Каминским заново написан пролог и т. д.