ЛИЦА:
Федосья Ивановна.
Пелагея Климовна.
Наташа.
Евлампий.
Медынов.
Щемнлов,
Семен.
Декорация первого действия.
I
Наташа (сидит у стола, опустивши голову на руки), Федосья Ивановна и Пелагея Климовна (входят).
Федосья Ивановна. Нездоровится тебе, Наташа?
Пелагея Климовна. Какое нездоровье, с чего? Привередничает сидит.
Федосья Ивановна (Наташе). Головушка болит?
Наташа. Нет, мне теперь легче. Бабушка, вы не беспокойтесь, это пройдет, я скоро оправлюсь совсем.
Пелагея Климовна. Маменька, вам опять неймется. Вы и теперь с вашим баловством. Она нас оконфузила перед господами, а вы к ней же с утешениями!
Федосья Ивановна. Оставь ты, прикуси свой язык!
Пелагея Климовна. Ну уж теперь пускай другой кто прикусит. Я терпеть этого не стану. Я ей покажу, кто я ей! Не хотела по чести сделать для матери, так я и власть имею. Ты думаешь, все стращать только буду? Нет, довольно!
Федосья Ивановна. Да, полоумная, что ты говоришь! Опомнись!
Пелагея Климовна. Вы-то придите в размышление, а я все помню. Добру выучили! Этакому-то рукомеслу, чтоб на шею вешаться, и без ученья можно ученой быть.
Федосья Ивановна. Что ты говоришь?
Наташа. Бабушка, не заступайтесь за меня.
Федосья Ивановна. Да ведь ты не чужая.
Пелагея Климовна. Она хуже чужой. Чужая-то больше пожалеет. Вот как по милости ее выгонят нас господа со двора — вот и надевай котомку.
Федосья Ивановна. Ну, не могу я слушать вздорных речей, не могу, лучше уйду от искушения. (Уходит.)
Пелагея Климовна. И чудесно. Авось без вас-то что-нибудь лучше придумаем.
Наташа. Маменька, вы считаете меня виноватой? Ну, согласна, ну, я виновата; чего же вы от меня хотите?
Пелагея Климовна. Чего? А очень просто, вот чего: бредни все из головы вон — и за Щемилова замуж итти. (Наташа отворачивается.) Что, не понравилось? Не по вкусу пришлось? А еще спрашиваешь: чего от меня хотите!
Наташа. Нет, маменька… я не отказываюсь, уж все равно, везде не слаще… все равно мне деться некуда. Так лучше уж я для вас угодное сделаю… по крайней мере вам польза будет…
Пелагея Климовна. Что ты, что ты! Да правду ль ты говоришь?
Наташа (опустив голову). Правду.
Пелагея Климовна. Хоть и вижу, что не от радости ты идешь за него, ну, да радость тебе после придет. Уж ты поверь мне! Вот умна стала, — так и слова худого не услышишь, а еще ласку материнскую увидишь.
Входит Федосья Ивановна.
А вот без вас-то мы, слава богу, и поладили. Покорилась, так и разговору больше не будет, слова не услышите.
Федосья Ивановна. Ну, и давай бог!
Пелагея Климовна. За ум взялась, идет за Щемилова.
Федосья Ивановна. Ох, радость-то невелика.
Пелагея Климовна. Ну, уж пожалуйста, оставьте ваши воздыхания! Не сбивайте с толку, у ней и так немного. Что, в самом деле! Враг я ей, что ли? Небось, хуже вас об ней забочусь?
Федосья Ивановна. Не шуми, не шуми! Согласна, так и бог с ней, ее дело.
Наташа. Да, бабушка, я согласна. Для себя не пришлось, так надо жить для других. Хоть вас с маменькой успокою, хоть кому-нибудь от меня польза будет.
Пелагея Климовна. Видите, как правильно рассуждает.
Федосья Ивановна. Правильно ли, неправильно ли, не мне ее отговаривать.
Пелагея Климовна. Да, уж конечно.
Федосья Ивановна. Евлампий Михайлович опять пришел, желает повидаться. Уж я не знаю, как и быть теперь.
Пелагея Климовна. Как быть? Калитку на запор — вот ты и понимай!
Наташа. Нет, не делайте этого. Пустите его.
Пелагея Климовна. Что-о? Да никогда, да, кажется, я…
Наташа. Маменька, это нехорошо, неприлично! Не стыдите себя и нас! Чего вы боитесь? (Твердо.) Я вас прошу, маменька.
Пелагея Климовна. Ну уж, пожалуй. Так уж и быть. И что это за фасоны такие!
Федосья Ивановна и Пелагея Климовна уходят.
II
Наташа сидит задумавшись, входит Евлампий.
Наташа. Зачем вы пришли?
Евлампий. На тебя поглядеть. Скажи, пожалуйста, что с тобой сделалось вчера? Ты не так поняла меня, Должно быть.
Наташа. Я глупа для вас, Евлампий Михайлович.
Евлампий. Гм, не нахожу.
Наташа. Да как же! Вы, человек умный, толкуете мне, убеждаете меня, а я не понимаю; ну, значит, я глупа, или…
Евлампий. Что «или»?
Наташа. Или вы не очень умны, коли не сумели растолковать мне хорошенько.
Евлампий. Оборот ловкий.
Наташа. Ну, а так как уж всем известно, что вы очень умный и образованный человек, так глупа выхожу я.
Евлампий (смеясь). Изволь, согласен.
Наташа. Видите, я себя не жалею, я готова признать ваше превосходство, готова признать за вами какие угодно достоинства, только бы вы…
Евлампий. Что?
Наташа. Оставили меня в покое.
Евлампий. А я хотел было еще раз попробовать, нельзя ли тебя убедить наконец.
Наташа. Нет, это напрасный труд.
Евлампий. Почему же?
Наташа. Потому что я ни одному вашему слову уж не поверю.
Евлампий. А ведь прежде верила же.
Наташа. Прежде вы были в моих глазах совсем другим человеком.
Евлампий. Я все тот же и никогда не был героем.
Наташа. Нет, вы были героем для меня. Вы воображаете, что мы уж совсем ничего не знаем, ни о чем не думаем, не мечтаем? Вы ошибаетесь. Когда вы сюда приехали, вы заговорили со мной именно о том, о чем я мечтала, да и многие из нас мечтают. То, что было неясно в моих мыслях и стремлениях, вы мне объяснили. Я ужаснулась той пошлости, в которой проходит здесь вся женская жизнь. Вы призывали меня к труду, указывали мне иные пути, указывали высокие цели, к которым многие из нас так рвутся. В своих собственных глазах я стала выше, лучше, благороднее. Этим я была обязана вам; как же мне было не увлечься, не полюбить вас? Я считала вас пророком.
Евлампий. А теперь?
Наташа. Извините!.. Вы уж очень скоро обнаружили себя… Вчера я поняла свою ошибку; я увидала, что ваши проповеди — только слова и больше ничего, что убеждениями и чувствами, которые я считала святыми, вы играли, как игрушкой, пользовались ими, как приманкой, чтоб опутать доверчивую деревенскую простоту. Но вам это не удалось; я скоро поняла, что вы неискренни, что мне учиться у вас нечему, что я лучше вас, чище, а пожалуй, и умнее.
Евлампий. Ого, вот как!
Наташа. Да, правда. Я простая, мало ученая девушка, я знаю меньше вас, но то, что я знаю, я знаю твердо, я смотрю на жизнь и на свои обязанности серьезно, а для вас все шутки и забавы.
Евлампий. Все это высокопарно и смешно.
Наташа. Когда вы меня хотели обмануть, вы говорили еще высокопарней, и вам не казалось это смешно. Ну, пусть я останусь высокопарной, это нужды нет… Я высокопарна, да честная девушка, а вы смешны, потому что, при всей своей хитрости, не умели обмануть меня, неученую, простую.
Евлампий. Да я и не думал обманывать.
Наташа. Нет, нет, думали. Это вы теперь только отнекиваетесь, как вам не удалось. Что уж, не удалось обмануть, не удалось.
Евлампий. Как хотите, так и думайте.
Наташа. Да уж нечего, нечего… Не удалось, поняли вас.
Евлампий. А коли так, откровенность за откровенность. Вы сказали, что думаете обо мне, а я скажу, что думаю о вас. Вы набрались дешевой морали, которую в изобилии отпечатывают в азбуках и прописях, и воображаете, что выше этой премудрости ничего на свете нет. Все-то вам кажется грехом, от всякой малости вы открещиваетесь. Все ваше несчастие в том, что вы не знаете, как порядочные люди живут. Если б вы пожили в образованном обществе, вы бы увидали, что люди самые серьезные не боятся услаждать свою трудовую жизнь разными удовольствиями, что можно задаваться самыми возвышенными целями и в то же время, между прочим…
Наташа. Быть вашей любовницей.
Евлампий. Да хоть бы и так. А теперь пока, извините, для современного человека вы смешны, а главное, скучны: вы способны навести такое уныние, что убежишь от вас за тридевять земель.
Наташа. Так бегите, счастливого пути!
Евлампий. Прощайте! Может быть, и встретимся. Жизнь многому научает, может быть, и вы будете не так суровы.
Наташа. Довольно, довольно! Уходите!
Евлампий. Послушайте, так не говорят; это неучтиво.
Наташа. Уходите, уходите!
Евлампий (пожимая плечами). Впрочем, чего ж и ждать от вас. (Уходит.)
Входит Федосья Ивановна.
III
Наташа (стоит в раздумье), Федосья Ивановна.
Федосья Ивановна. Что ты задумалась?
Наташа. Ах, мне и досадно и стыдно… и самой себя и людей стыдно. Как это я не догадалась!
Федосья Ивановна. Ну да где ж, какой еще разум!
Наташа. А теперь я виновата… и не знаю, куда ж деться от стыда…
Федосья Ивановна. Кто богу не грешен.
Наташа. Да виновата я не перед одними вами, а еще…
Федосья Ивановна. Перед кем же?
Наташа. Перед Медыновым. Я его обижала, и обижала совершенно напрасно… Он говорил мне, что я буду у него прощенья просить, а я не верила, а теперь придется. А стыдно-то как!
Федосья Ивановна. Что ж не попросить, и попроси! Это дело христианское. Он здесь, у меня в огороде, чай пьет.
Наташа. Говорили вы обо мне что-нибудь?
Федосья Ивановна. Сказала, что ты идешь замуж за Щемилова.
Наташа. Что же он?
Федосья Ивановна. Только руками развел; даже слеза его прошибла. «Вот, говорит, охота хомут-то надевать. Кабы она умерла, говорит, так не знаю, больше ли бы я ее жалел, чем теперь».
Наташа (сквозь слезы). Ох, правда.
Федосья Ивановна. «Уж теперь, говорит, я к вам ни ногой».
Наташа. А вы попросите, бабушка, чтобы он зашел на минутку; мне у него прощенья попросить только.
Федосья Ивановна. Хорошо, скажу.
Входит Пелагея Климовна.
IV
Федосья Ивановна, Наташа и Пелагея Климовна.
Пелагея Климовна. Знатно барина-то выпроводила. Я-таки не утерпела, у двери послушала. Только не по-нашему… Меня бы напустить, так я бы его отчитала.
Наташа. Оставьте, маменька, не поминайте мне об этом, прошу вас.
Пелагея Климовна. Уж теперь не буду. (Ласково.) Щемилов приехал, Наташа. Кончать, что ли?
Федосья Ивановна. Щемилов приехал, так я в огород пойду.
Пелагея Климовна. Да оно и лучше, мы и без вас обойдемся. Слава богу, за словом в карман не полезу.
Федосья Ивановна уходит.
Наташа, я думаю, что канитель-то тянуть нечего. Отрезал — и к стороне.
Наташа. Маменька! Я готова все сделать для вас, все, но ведь не могу же я так жить, как он живет. Такая жизнь противна.
Пелагея Климовна. О чем толкует! Да он для молодой жены все сделает.
Наташа. Все ли?
Пелагея Климовна. Все на свете; хоть каждый день балы давай. Как захочешь, так и будешь жить. Себя, говорит, заложу, а отказу ни в чем не будет. Звать, что ль?
Наташа. Зовите.
Пелагея Климовна (целует ее). Давно бы так. Вот теперь вижу, что дочь. Ефим Лукич! Жалуйте-ка сюда.
V
Наташа, Пелагея Климовна и Щемилов.
Щемилов. Жалуем. Чем порадуете?
Пелагея Климовна. А вот уж пускай радость вам та скажет, от кого ее ожидаете.
Щемилов. Это ничего, пущай. Тем для нас приятнее.
Пелагея Климовна. Садитесь рядком да потолкуйте ладком, а мы пойдем проздравление приготовим.
Уходит. Наташа и Щемилов садятся.
Наташа. Ефим Лукич, скажите, как вы на меня смотрите?
Щемилов. Чего лучше требовать нельзя. Вот как смотрю-с!
Наташа. Не в этом дело. Я знаю, вы живете хорошо…
Щемилов (перебивая). Благодарим создателя. А будем еще лучше, как молодая хозяйка подле нас существовать будет. Это насчет съедобного или там нарядов каких… особенное будет.
Наташа. Мне ничего особенного не нужно. Я хочу знать, чего вы требуете от вашей будущей жены?
Щемилов. Диковина! Как чего требую? Знамо, чтоб хозяйка своему дому была и чтоб насчет закону все как следует, — по заведенному. Сказано: муж и жена, ну чтоб так оно и было. Боле чего еще? Ну, чтоб из повиновения ни боже мой! А в случае, чего боже сохрани, — чтоб сейчас и повинная. Потому, кто винится — я мягок. Конечно, не в рассуждении чего там… к примеру ежели… на стороне… а то и не живи на свете… во как! Что ж, чего тут? Со мной просто; как у людей, так и у нас.
Наташа (с нетерпением). Я не о том говорю. Ваши порядки я знаю. Но жить так, как вы, я не могу. Посвятить всю свою жизнь домашним заботам да кухне — я не желаю. Я хочу заниматься…
Щемилов. Чем только угодно. Канареек купим, на попугая разорюсь, коли пожелаете.
Наташа. Да нет, это все не то.
Щемилов. Может, музыку? Орган заведем, кадрели будет играть, «Не белы-то снеги».
Наташа. Нет, я хочу заниматься делом… читать книги…
Щемилов. Книги? Гм… да… книги… Так-с. Что ж… оно можно и книги, только какие читать будешь, а то этого добра по нонешнему времени оченно с разбором надо касаться. Как ежели… да чего боже сохрани… так лучше ну их совсем! Потому мы на хорошем счету состоим, чего лучше требовать нельзя. Я, признаться, в них большого скусу не вижу.
Наташа. Ну, а я чувствую потребность. Я открою школу — буду учить, сама буду учиться. Тогда по крайней мере моя жизнь не будет пуста, и вы за это от меня будете видеть хоть какое-нибудь чувство, хоть благодарность.
Щемилов. Позвольте, это как же так-с? Стало быть, вы нашей супругой будете и при всем том желаете в учительши? Это на что ж похоже-с? Нет, это дело не подойдет-с. Чтоб эта шершавая команда у меня полы гадила да гомон целый день в доме стоял? Нет-с, уж слуга покорный. Потому у нас первое дело, чтоб в доме чистота и тишина. Вы эту музыку, уж сделайте ваше такое одолжение, из головы вон выкиньте. Ни тепериче, ни опосля согласия моего на такое столпотворение не будет. На наряды хошь триста рублев, а от таких подобных беспорядков в своем собственном жилище… да избави господи!
Наташа. Можно особое помещение отвести, небольшой флигель выстроить.
Щемилов. Нет-с… Мне и слушать-то такие разговоры непристойно. Потому при всей моей солидности да вдруг этакое малодушество!.. Да мне в люди показаться нельзя будет; мне все глаза просмеют. Всякое удовольствие для вас сделаю, а чтоб ни книжек, ни ребятишек и никаких пустяшных делов и в заведении не было. А то выйдет нромежду нами такое неудовольствие, чего хуже не надо.
Наташа. А если так, зачем же я пойду за вас?
Щемилов. Да и я то же думаю. Нет, уж если вы можете без этих мечтаниев, так оченно приятно, а то лучше отнеси бог.
Входят Медынов и Федосья Ивановна и останавливаются у двери.
Наташа. Так неужели же вы полагаете, что я за вас иду по любви или из-за ваших денег? Я соглашалась для родных… для их спокойствия; вы не понимаете меня! Мне нужно какое-нибудь занятие, дело, а то я должна иссохнуть, умереть. Ведь мне легче в колодец броситься, чем итти за вас.
Щемилов. Да, не придется, потому нам этакие неподходящи. Модности-то эти ваши нам — ох, как солоны! Ищем мы себе, примерно, утеху, а мозоль нажить не желаем.
Наташа. Говорите теперь, что угодно. От вас-то я уж не обижусь. (Закрывает лицо руками.)
Медынов (подойдя к Щемилову). Уходить бы тебе, я так думаю.
Щемилов. Уходить? Это верно. Одно дело осталось. Эх, пропадай наше доброе! Благодарим, что не потаились. Фу, инда жарко стало! Вот так утеха! От такого лиха бежать скорей. Отнес бог!
Медынов. Не довольно ли разговаривать-то? Чай, и кончить пора?
Щемилов. Да уж мне тут разговору нет.
Входит Пелагея Климовна с вином и закуской на подносе.
Вот с кем я поговорю. (Идет к двери.)
Пелагея Климовна (идет за ним). Что, батюшка, угодно?
Уходят Щемилов и Пелагея Климовна.
VI
Наташа, Медынов, Федосья Ивановна.
Наташа. Смейтесь, смейтесь надо мной; я этого заслуживаю.
Медынов. Не стану смеяться и другим не позволю. В вашем положении ничего нет смешного.
Наташа. Вы жалеете меня, Алексей Парфенович? Спасибо вам! Стыдно мне глядеть на вас… Забудьте, что я говорила вам вчера… Простите меня!
Медынов. Да я уж и забыл давно.
Наташа. Вы мне вперед говорили, что я буду у вас прощенья просить, я не верила. Вот и пришлось, — вы правы были…. Вы, должно быть, всегда правы… Но позвольте же и мне, Алексей Парфенович, сказать хоть несколько слов в свое оправдание.
Медынов. Да зачем; не нужно вовсе.
Наташа. Нет, позвольте, надо. Вы, может быть, не так думаете обо мне. Ведь не им только увлеклась я. Какие горячие речи!.. Какие честные, хорошие мысли!.. Ведь и мы здесь слыхали о новых людях; вот и ждешь, и ждешь, хоть бы поглядеть-то на них. Как же было не закружиться голове, когда он заговорил. Вот, думала, тот новый человек, которого я ждала, о котором мечтала.
Медынов. Да перестаньте, ради бога! Пикарцев — новый человек! Что в нем нового? Только платье, а мозгам да всей-то его душонке сто лет с хвостиком. Кто неустанно работает, кто честно дело делает, тот и новый человек. Нового человека сейчас узнаешь, у него от лица светится.
Наташа. Ах, как недостойно я поступала с вами; как больно мне вспоминать об этом. Простите меня, ради бога!
Медынов. Да довольно уж вам прощенья-то просить; поговорим об чем-нибудь другом, хоть о погоде.
Федосья Ивановна. Да полно тебе убиваться-то! Алексей Парфенович твою обиду давно забыл. Кабы ты знала, что он о тебе вчера вечером со мной говорил! Сказать, Алексей Парфенович?
Медынов. Говорите! Я затем и пришел. Что в жмурки-то играть!
Федосья Ивановна. Да ведь он тебя любит… И уж не знаю, за мои ли молитвы, за твою ль простоту тебе бог дает… Ну, как это сказать?.. Ведь он все-таки не равный… все-таки барин… не то что Семен; тот сватается; ну, а он, скажем хоть так, тебя замуж берет.
Наташа. Ах! (Закрывает лицо руками.)
Медынов. Ну, давайте руку! Что тут долго разговаривать-то!
Наташа (в смущении). После, после, не теперь!
Медынов. Чего еще ждать-то? Уж я ждал довольно. Не игрушки ведь это… Я вам руку даю… А у меня где рука, там и голова.
Наташа медленно подходит, берет руку Медынова и крепко сжимает ее.
Ну, вот так-то; теперь крепко будет. Бабушка, целоваться не заставляйте, я стыдлив.
Федосья Ивановна. Ах, батюшка, да как хочешь.
Входят Пелагея Климовна и Семен.
VII
Наташа, Медынов, Федосья Ивановна, Пелагея Климовна, Семен.
Пелагея Климовна (у двери). Ах, ты… чтоб тебе пусто было! (Выходит на середину.) Уж как разобидел, уж как раскостил!
Семен. Да мало ль что он брешет; ничего он с вами не поделает. Одно слово — скорпион, но только все ехидство так при ём и останется.
Пелагея Климовна (Наташе). Это ты что же, сударушка? Опять меня в дуры превозвела?
Федосья Ивановна. Да полно ты шуметь-то! Протри глаза да погляди хорошенько!
Медынов (показывая Наташину руку). Видите? Вот она, тут!
Пелагея Климовна. Это что еще? Какие такие еще новости?
Медынов. Аль в зятья не гожусь? Не ожидали? Мало ль что бывает. Это чудо еще невеликое, и не то случается.
Пелагея Климовна. Ах, батюшка, да рада-радехонька. Что уж и говорить; дело это нехудое, а чего лучше ребовать нельзя.
Медынов. Ну, так и нечего толковать!
Разговаривает тихо с Наташей.
Семен. Это, значит, я сдуру-то на чужое веселье попал… что ж, видно, так тому и быть. Проздравляю. Потому, Наталья Михайловна, уж коли вам судьбу свою надо было найти — так уж лучше и, значит, душевнее Алексея Парфеновича во всем белом свете не сыскать! Выворачивалось у меня сердце наизнанку и, может, еще будет выворачиваться, а все же, так надо сказать, что слава богу.
Пелагея Климовна. Ну, уж теперь Щемилов со мной не разговаривай! Больно ему высоко до меня, много я его превозвышенней стала.
Семен. Проздравлять, так проздравлять. И сейчас сантуринсксго. (Подходя к столу.) Это оно, что ли?
Пелагея Климовна. Оно самое.
Семен (берет рюмку). Чинно, тихо и с поклоном. Алексей Парфенович, Наталья Михайловна! Проздравляем и оченно много всякого благополучия желаем. Вот и конец!
Федосья Ивановна, Пелагея Климовна. Давай бог, давай бог!