После похода «Красного Октября» советское правительство, преследуя цель освоения природных богатств острова Врангеля, решило организовать вторую экспедицию, но на более длительный срок.
Экспедицию поселенцев на остров возглавлял приобревший ныне широкую известность выдающийся полярный исследователь Г. А. Ушаков. Его спутниками были врач Н. П. Савенко и опытный полярник, принявший на себя обязанности заведующего хозяйством, И. М. Павлов. Все они отправились с женами, явившимися таким образом первыми европейскими женщинами-поселенцами на острове Врангеля. Если прибавим сюда еще 50 чукчей и эскимосов, переселившихся на остров с материка (бухты Провидения и мыса Чаплина), и двух русских промышленников, — перед нами весь состав поселенцев.
Остров был в полном смысле необитаем. Все предметы обихода, снаряжения и оборудования, а также разобранный дом пришлось поэтому везти с собой. Провианта было взято на три года. Благоприятный в ледовом отношении 1926 год позволил без труда пароходу «Ставрополь» совершить плавание к острову. Выйдя 15 июля из Владивостока, «Ставрополь» прошел Берингов пролив 4 августа, а через 4 дня уже бросил якорь в бухте Роджерс. В летописях истории походов на остров Врангеля этот, несомненно, исключительный случай заслуживает особого внимания. Помня предшествующий поход Давыдова на ледоколе «Красный Октябрь», капитан «Ставрополя», чтобы лучше ориентироваться и учесть все грядущие возможности, собрал в Уэллене сведения о ледовом режиме минувшей зимы. Оказалось, что как в районе Уэллена, так и в Беринговом проливе лед не становился в течение всей зимы, старого же льда к началу зимнего периода не было вовсе. Образовавшийся за зиму новый лед, вследствие господствующих здесь ветров, не смог следовательно сформироваться в целостный покров.
Далее выяснилось, что в районе мыса Сердце-Камень лед взломало и отнесло от берегов еще в первых числах июня. В конце июня и в первых числах июля очистились ото льдов районы Колючинской губы и мыса Северного. Благоприятствовали и ветры: в районе Уэллена в течение июля почти беспрерывно дули южные ветры. Все эти обстоятельства и помогли «Ставрополю» в кратчайший сравнительно срок достичь острова Врангеля и благополучно выполнить свою нелегкую миссию.
Поселок решено было основать в наиболее удобной в судоходном отношении уже известной нам бухте Роджерс. Разгрузка корабля, как и подобает в подобных случаях, осуществлялась силами всего экипажа. С раннего утра до позднего вечера шныряли шлюпки между кораблем и берегом, освобождая от различной клади поместительные трюмы «Ставрополя». Пока выгружали кладь и сооружали на берегу помещения, небольшой судовой самолет-разведчик облетел вокруг острова, тщательно изучая ледовое состояние моря. Это особенно было важно для «Ставрополя» ввиду его скорого отплытия. Самолет принес весьма благоприятные вести: вокруг всего острова и далее на юг держалась чистая вода. Летчик сообщил также, что, пролетев низко над северным берегом, он наблюдал здесь много пушных и морских зверей. Известие это сильно обрадовало наших поселенцев и команду корабля.
15 августа «Ставрополь» покидал берега острова.[15] В письмах, которые корабль отвозил на материк, зимовщики еще раз прощались с родными и просили их не беспокоиться; эскимосы же через моряков «Ставрополя» отправили на родину словесную корреспонденцию: они просили передать их сородичам, чтобы при первой же возможности они последовали их примеру и переселились на остров, так как здесь охота обширная и надежная, мяса нерпы сколько угодно, словом, с приездом сюда они сами и собаки их будут сыты.
Не мало прошло времени, пока обитатели острова смогли отдаться тщательному исследованию и изучению своего местопребывания. Колония, имевшая свыше сотни собак и состоявшая преимущественно из эскимосов, должна была прежде всего обеспечить себе продовольственную базу — организовать охоту на морского зверя. Не один раз при этом приходилось рисковать жизнью, чтобы снабдить колонию моржовым мясом на долгую полярную зиму. Особенно памятной останется для участников этой экспедиции первая охота на моржа в начале зимовки.
«Северовосточный ветер, — вспоминает Ушаков, — густой массой гонит лед вдоль берега. В миле от берега я замечаю льдину с небольшим стадом моржей. Эскимосы тоже видят моржей, но на этот раз они не бегут стремглав к лодкам, а, сбившись в кучу, угрюмо рассматривают море. Оно сегодня не манит охотников».[16]
В чем же дело? Почему эти бесстрашные охотники бездействуют? Причиною этого льды. Ветер нагнал в залив массу льда. Ломающиеся на тысячу осколков, они при одном неловком движении рулевого в мгновение обратят в щепки злополучную ладью. Но обитателям острова Врангеля надо во что бы то ни стало «вырвать мясо у грохочущих льдин и пенящихся волн». И Ушаков решается на чрезвычайно смелое предприятие. Он подходит к храброму Иероку — эскимосу, пользующемуся славой лучшего рулевого на всем чукотском побережье, и отзывает его в сторону. Между ними происходит такой разговор:
— Иерок, у нас нет мяса.
— Да, начальник, у нас нет мяса, — вполне согласен с этим и Иерок.
— Надо ехать.
— Да, надо ехать.
— Почему же никто не двигается?
— Они боятся. Видишь, как быстро гонит лед, какой плохой ветер.
— Но зима без мяса еще страшнее.
— Да, начальник, без мяса зима страшна.
— А ты поедешь?
— С тобой поеду. А если мы скажем — надо ехать, они тоже поедут с нами.
Опытный Иерок оказался прав. Эскимосов не пришлось упрашивать. Лишь только они увидели, что Ушаков с Иероком взяли ружья и решительным шагом направились к вельботу, как тотчас к ним присоединилось еще 5 человек. «Вельбот, подхваченный попутным ветром, под умелой рукой Иерока на полном ходу огибает огромные льдины и, как змея, проскальзывает в узких щелях между ними. Вокруг нас грохот. Приходится кричать, чтобы сосед услышал твои слова. Льдины то и дело сталкиваются друг с другом. Часто их столкновение настолько сильно, что они разлетаются на куски. Одна из них, похожая на гриб, сильно обиженная нашим невниманием, с шумом перевертывается позади проскользнувшего вельбота. Несколько мгновений на ее месте огромная бурлящая воронка. Потом появляется высокий ледяной столб, но он недолго задерживается и вскоре с треском падает на бок, обдавая нас тучей брызг».
Вдали виднеются моржи, они расположились почти у самой кромки льда, а за льдом — бешено несущиеся пенящиеся валы. Волнение и движение льда здесь быстрее — опасность огромная. «Иероком овладевает настоящее вдохновение. Без рукавиц и без шапки, с развевающимися волосами, он словно прирос к рулю. Каждое движение, малейший поворот руля у него точны. Мы пролетаем в такие щели, где вельбот обоими бортами чуть не чертит о соседние льдины».
Уголок поселка на острове Врангеля (рис. М. Разулевича)
К моржам надо подходить с осторожностью, их легко спугнуть, один неудачный выстрел — и все пропало! Надо убить сразу. Даем залп, и два огромных самца остаются нам в награду за риск».
Надо возвращаться на берег. Но путь назад уже почти закрыт сгрудившимся льдом, нельзя медлить ни секунды. Но как быть с моржами? Не свежевать же их здесь на льду! Туши пришвартовывают к бортам вельбота и пытаются протискаться с этим грузом к берегу. «Мы окружены густым льдом. Парусом пользоваться нельзя. Приходится двигаться вместе со льдом. Каждый шаг достается с боя. Всем нам ясно наше положение, и поэтому каждый делает все возможное. Время от времени нам удается раздвинуть две соседние льдины и придвинуться на несколько десятков метров к берегу. Вельбот часто сжимается двумя льдинами, и мы с замиранием сердца ждем, что вот-вот он треснет, как орех. Но пришвартованные к бортам туши моржей спасают нас. Они действуют, как хорошие буфера».
Моржи-буфера спасают охотников, и те выходят победителями из казалось бы неминуемой катастрофы, когда вельбот вдруг вместе с моржами застревает между двумя льдинами. «Раздается треск…, но, к счастью, лопнула только верхняя доска». Еще несколько часов упорной борьбы, и охотники, вконец измученные от усилий и острых переживаний, на берегу. «Эти две моржовых туши, — замечает Ушаков, — могли стоить жизни восьми человек. Но недостаток мяса зимой поведет к еще большим жертвам. Поэтому мы должны пользоваться каждой возможностью…»
Наступала полярная ночь. «23 ноября показался только верхний край диска. Все небо горело. Вода казалась черной вороненой сталью. Снег переливался розовыми, оранжевыми, синими и фиолетовыми цветами. На следующий день солнце уже не показалось. Скоро поблекли все краски. Весь ландшафт посерел, словно кто-то его посыпал пеплом. Началась полярная ночь! Она была первой и самой трудной в жизни колонии. Морозы доходили до 60 °C. Жестокие беспрерывные метели и отсутствие солнца часто делали невозможными сколько-нибудь отдаленные поездки. Запасы мяса быстро стали уменьшаться. Собак начали кормить вареным рисом и потеряли их почти половину».
15 января 1927 года колония понесла невознаградимую потерю: умер самый опытный, отважный и энергичный, способный каждую минуту прийти на помощь товарищу, эскимос Иерок. Для начальника колонии Ушакова эта потеря была невознаградима. «Я терял человека, — пишет он, — который понимал меня, был незаменимым товарищем, с которым крепко сроднили пять месяцев совместной жизни и борьбы… Больно сжалось сердце. В моей памяти пронеслись моменты, проведенные с ним… Вспомнилась его маленькая приземистая фигурка, освещенная светом костра, когда он стал на мою сторону и горячо выступал против суеверия своих сородичей… Яркими картинами пронеслись сцены на совместной охоте и длинные вечера в палатке, проведенные вместе».
Г. А. Ушаков на острове Врангеля после охотничей прогулки на лыжах
За трехлетнее пребывание на острове Ушаков со своими сотрудниками не только тщательно изучил природу острова и условия жизни на нем, но и основательно ознакомился с бытом эскимосов. Смерть и погребение Иерока дали особенно богатый материал для наблюдений, — тем более интересных, что ритуальная сторона процесса погребения у эскимосов мало подверглась еще изучению.
Лишь только старик скончался, как тело его облекли в обычную рабочую одежду, натянули торбазы,[17] надели шапку и рукавицы, после чего положили на оленью шкуру и покрыли одеялами. «Сверх одеяла вдоль тела был положен деревянный брусок. Завернув концы постели и одеяла, тело вместе с бруском увязали тонким ремнем, оставив с каждой стороны по три петли. Теперь тело напоминало хорошо спеленанного ребенка, только головы не было видно, а ноги по щиколотку торчали наружу».
Затем началась прощальная трапеза, причем стол изображал сам покойник. На него наставили блюда с мясом. Кончив еду, пили чай. Поев и закусив, собрали на блюдо недоеденные куски, после чего, ухватившись за петли, стали выносить покойника ногами вперед.
Вынеся наружу, тело опустили на снег, а сами расселись вокруг. Начался «разговор» с покойником — повидимому самая важная часть ритуала. Двое ближайших друзей умершего — Етуи и Кмо — взялись за концы бруска, укрепленного вдоль тела, и стали задавать покойнику различные вопросы, на которые тот немедленно же давал «ответы»; собственно, лексикон последнего был крайне ограничен, он мог «сказать» только «да» или «нет». Чтобы получить ответ «да», Етуи и Кмо не испытывали почти никаких затруднений, приподымая умершего за концы шестов; если же следовало «нет», покойник становился настолько тяжелым, что его с трудом можно было приподнять с земли. Эскимосы уверяли Ушакова: иногда покойник настолько тяжелеет, что никаких сил нет оторвать его от земли, он словцо прирастает к земле. Но после такого самого категорического «нет» следует «да», и тот же покойник подымается совершенно легко.
Сейчас обитатели колонии с любопытством наблюдали следующую сцену разговора:
— Отчего ты умер? Не шаман ли накликал смерть? — спрашивает Етуи, и, взявшись с Кмо за концы шеста, с превеликим усилием они приподымают тело.
Ответ, следовательно, получен отрицательный.
— Ты один пойдешь?
Тело поднимается легко, — значит «да».
— А после тебя никто не умрет?
— «Нет», — отвечает покойник.
— Будет ли у нас мясо?
— «Да».
— Закапывать ли тебя в землю?
— «Нет».
— Разве ты собираешься куда-нибудь уйти?
— «Да».
— Ты, вероятно, пойдешь на ту землю, где похоронена твоя жена?
— «Да».
Опрос умершего окончен. Тело кладут на нарту ногами вперед, впрягают собак, и при свете фонарей процессия трогается в гору; ни одна женщина в ней не участвует. При каждой остановке провожающие обходят вокруг нарты и трутся о труп кто боком, кто плечом, после чего снимают с себя верхнюю одежду и трясут ею над трупом. Этим способом они передают покойнику «все свои недуги». Но вот и место погребения. Эскимосы разгребают снег и в образовавшуюся узкую, неглубокую яму кладут тело. Затем все, что ни есть на покойнике, снимается с него и разрезается на куски. То же самое проделывают и с нартами; все ремни перерезаются, доски и полозья ломаются, и все это складывается в кучу и придавливается камнями.
На вопрос Ушакова, чем вызвано такое отношение к вещам покойного, эскимосы отвечали: «Если оставить все целым, то Иерок вскоре сможет вернуться обратно в колонию и увести с собой еще кого-нибудь. А если все переломать, то, пока он все это исправит да починит, забудет дорогу и не придет».
Сделав около головы умершего круг из камней, погребавшие стали наполнять его изломанными и приведенными в совершенно негодное состояние остальными вещами покойного: сюда были уложены остатки ножа, точильного бруска, продырявленный чайник, черепки чашки, трубка, кисет с табаком, спички и пр.; наверх положили сухари, горсть сахару, кусок кирпичного чаю и жевательный табак.
Но и этого всего оказалось мало. Для еще большей безопасности были приняты следующие мероприятия. Нужно было сделать так, чтобы покойник ни в коем случае не отыскал дороги к поселку и не увел кого-нибудь с собой; достигалось это так называемым «закрыванием» дороги. Эскимосы, обойдя раз вокруг тела, направились к колонии. Впереди шел Тагью. Выйдя на след, где прошла нарта с покойником, эскимосы завернули назад и, сделав петлю, как бы завязав узел, продолжали путь. Но скоро сделали новую петлю. Так на расстоянии полутора километра было завязано пять «узлов».
Обряд, окончен. Эскимосы возвращаются в колонию, но предварительно заходят на лед и начинают кувыркаться и кататься по гладкой ледяной поверхности. На берегу они разжигают костер, над которым долго и тщательно трясут и выбивают свои одежды: все, что пристало к ним от покойника, должно исчезнуть в огне костра. Особенно печально в этот день в юрте у осиротелой семьи Иерока. Пять суток, не раздеваясь, находятся все члены семьи в юрте, не смея производить никакой работы. К ним также в течение этого времени никто не имеет права входить.
С суеверием эскимосов, иногда пагубно отражавшимся на жизни всей колонии, приходилось, конечно, бороться. Но убеждать их в противном приходилось не словами, а примерами из самой жизни. Тяжелое положение колонии, плохую охоту, болезни и смерть Иерока эскимосы приписывали козням злого и хитрого чорта Тугнагака, поселившегося с их приходом на острове. Всякая борьба с этим исчадием ада, по мнению эскимосов, была совершенно бесполезна; чорта до известной степени можно было только смягчить различными приношениями: табаком, чаем, сахаром и пр., что и делали эскимосы, разбрасывая эти продукты по земле. Эскимосы решили, что злой дух живет на северном берегу острова, где, как было известно Ушакову, возможна успешная охота на белого медведя. Никакие убеждения о необходимости отправиться туда на охоту не приводили к результатам. «Чорт крепко сидел в сознании эскимосов, и результаты пропаганды могли сказаться только в самом неопределенном будущем. А положение колонии не давало отсрочек…»
Моржи
Ушаков, наконец, уговорил эскимосов поехать с ним на северную сторону, и, к счастью всей колонии, убили медведя. «Это был серьезный удар по чорту. Охотники решили, что он уже не так силен, как они думали, и потянулись на охоту». Все чаще отправлялись на северную сторону охотники и каждый раз возвращались с трофеями. «Снова мясо и шкуры. Эскимосы повеселели. Упадочное настроение окончилось».
Наученные горьким опытом, колонисты на вторую и третью зимы уже знали, что делать, чтобы обеспечить себя мясом. Летом они заготовляли большие запасы моржового мяса, а зимою охотились на северном берегу. Благодаря этому последующие зимовки протекали вполне благополучно и дали возможность приступить к научным работам по исследованию острова и сбору естественно-исторических коллекций. Эскимосы деятельно помогали при этом. Наиболее тяжелой и продолжительной оказалась работа по маршрутной съемке всего острова. Выполнявшаяся на собаках в течение 28 дней *в морозы, которые буквально останавливали дыхание, съемка была закончена лишь весной 1928 года. Результаты этого исследования легли в основу наших современных суждений о географии острова Врангеля.
Так, трудясь, наблюдая, исследуя и учась всем премудростям арктического быта, жили наши зимовщики, не имея времени скучать. Однако на материке, когда выяснилось, что пароход в следующее лето, т. е. в 1927 году, не сможет из-за нагромождений льдов подойти к берегам острова, возникло вполне естественное опасение: все ли на острове благополучно? Выяснить это возможно было, только организовав на остров воздушную экспедицию, каковая и была поручена представителю Совторгфлота Г. Д. Красинскому.
Для доставки к мысу Северному двух гидросамолетов (летающая лодка «Савойя» и обычный пассажирский самолет типа «Юнкерс») был использован пароход «Колыма». Первый полет, предпринятый 15 июля, был не вполне удачен. До острова добрался лишь «Юнкерс», «Савойя» же попала в туман и принуждена была вернуться обратно. На следующий день она повторила попытку. «Взлет на этот раз, — пишет Красинский, — произошел легко. Пролетев мимо морского судна, мы направились дальше тем же курсом — на север, к острову Врангеля. Погода стояла ясная, солнечная. Уже через 12 минут после взлета остров открылся (в ясную погоду видимость на севере исключительно хороша). Вначале остров вырисовывался мглистой полоской далеко впереди на горизонте. Затем полоска стала расти все яснее. Постепенно стали выявляться характерные очертания острова с растянутой по длине его цепью возвышенностей. Все ближе и ближе подходили мы к нему, имея под собой все тот же, загроможденный мощными льдами, Северный океан. Сели мы в бухте Роджерс — центральном пункте островной колонии. Там же застали мы и наш моноплан».[18]
С восторгом, в полном составе встретила колония материковых гостей, привезших письма, сообщения, газеты, свежие фрукты, овощи. Прилетевшие удостоверившись, что оснований для беспокойств о судьбе колонии нет никаких, в тот же день улетели обратно…
Сильный холод, доходивший до —60 °C, метели и ветры создавали часто исключительные по трудности условия в работе наших зимовщиков. Доктор Н. П. Савенко, например, помимо своих профессиональных обязанностей, почти бессменно выполнял во все время своего пребывания здесь метеорологические наблюдения. Ценность этих наблюдений в конечном итоге нисколько не уменьшилась от того, что на острове не было в то время радиостанции. Собранный доктором материал был впоследствии обработан и дал возможность пополнить наши скудные сведения о погоде в этой труднодоступной части арктики.
Просматривая сухие сводки метеорологических данных с острова Врангеля, где аккуратно в соответствующей клетке зарегистрированы давление воздуха, температура его, облачность, осадки, движение воздуха в декундометрах и т. д., мы зачастую и не подозреваем, какой ценой и с каким риском добывались нередко все эти данные. Не всегда доктор, выходя наружу, чтобы осмотреть метеорологические приборы или навестить больного, был уверен, что он вернется обратно. Постоянная практика, однако, выработала целую систему предохранительных приспособлений, которые и давали возможность доктору и прочим членам колонии успешно преодолевать неистовства здешней природы. Приводимая сокращенно жанровая картинка, изображенная Н. Войтинской,[19] дает нам достаточно наглядное представление о путешествии доктора Савенко в один из бурных дней к находящемуся всего лишь в нескольких десятках метров от его жилища больному.
Чукча Эттыльгин, с превеликим трудом пробравшись к доктору, зовет его к заболевшей сестре:
— Злой дух посетил наш шатер, — закончил свой рассказ молодой чукча…
Доктор привесил себе на шею небольшой мешочек с медикаментами, натянул косматые меховые сапоги, а через голову надел длинную, широкую малицу с капюшоном. Из-за густого, пушистого меха поблескивали большие, круглые стекла его очков. Подбородок и кончик носа можно было спрятать за широкий ворот малицы. В метель кожа через несколько минут покрывалась ледяной маской и мучительно ныла.
В сенях Эттыльгин поднял с полу длинный ремень из моржовой кожи и обязался им вокруг пояса. Другой конец ремня он передал доктору. Доктор взял ремень и крепко затянул его вокруг широкого мехового балахона. Итти предстояло недалеко, всего шагов триста, но эта предосторожность не была излишней. Даже через тройные рамы и обшитые тесом и толем стены доктор в своей маленькой, жарконатопленной комнате слышал, как гудела и завывала вьюга, крутя над берегом бухты вихри снежной пыли.
Обвязавшись в сенях концами ремня, они вышли из дому. Только переступили через порог, как порыв ветра с такой яростью бросил на них белую колючую мглу, что доктор пошатнулся и ударился о косяк. Эттыльгин, как кошка, припал к земле… Ремень, связывавший его с доктором, натянулся, как потяг собачьей упряжки. Низко нагнувшись, словно вглядываясь в несуществующие следы, Эттыльгин почти пополз. Он тянул за собой доктора. Жесткие крупинки злобно разыскивали всякое незащищенное место на лице и кололи, как иглы. Доктор закрыл глаза. Зачем было их открывать среди этого белого мрака?.. Минутами казалось, что ветер налетает из-под земли и из какой- то трещины злобно выметает, выбрасывает тучи мельчайших стеклянных осколков. Эттыльгин подвигался медленно, но доктор чувствовал, что его проводник не плутает наудачу, а знает, куда нужно итти. Уверенность его передавалась также и ему. Он уже не думал о свисте и стонах бури; в сознании стали всплывать какие-то легкие, светлые мысли. Вдруг он почувствовал, что ремень ослаб. Он вытянул из-за ворота голову и приоткрыл глаза. Они стояли перед самой ярангой. Эттыльгин освободил доктора от ремня и, слегка приподняв тяжелую меховую полу шатра, предложил войти, то-есть, растянувшись на животе, вползти под полу».
Или вот еще образец наглядной метеорологии острова Врангеля и способов сообщения по нем в бурю. Ушаков отправляется с 4 эскимосами и 2 эскимосками поперек острова на северную его сторону с целью оставить там два семейства на жительство. «Середина марта. Ясное утро. Легкий юговосточный ветерок. Сильный мороз. Наши сборы недолги. Нарты увязаны накануне. Запрягаем собак — и в путь!.. Но не отъехали мы еще и десяти километров от колонии, как движение начало замедляться. Через час после отъезда ветер перешел на восточный, а еще через полчаса начался встречный норд. Даль затуманилась. Под ногами закурился снег. Навстречу текут миниатюрные снежные ручейки. Они заметно растут. Словно пар, все выше и выше поднимается над ними мельчайшая снежная пыль. Налицо все признаки начинающейся метели… Собаки начинают останавливаться. Ветер крепнет с каждой минутой. Скоро начинается настоящий ад. Ветер поднимает снежную пыль до десяти метров и, словно взбесившись, бросает ее…»[20]
Но что это? Ушаков вдруг чувствует, что его еле двигавшаяся нарта внезапно срывается с места и куда-то мчится с быстротой курьерского поезда. Вихрь несущейся снежной пыли все застилает от глаз, собак — и тех не видно. Должно быть понесли, почуяв след медведя, — решает Ушаков, тянется к винчестеру и не может его найти. Но надо же прекратить эту бешеную скачку! Он делает над собой огромное усилие и всем телом наваливается на тормоз. И вдруг… Новое, еще более непонятное чудо! Заряд мускульной энергии пропадает даром. Путешественник быстро срывает с лица своего снежную маску и теперь только убеждается, в чем дело. Полузанесенная снегом нарта прочно, как вкопанная, стоит на месте, а вокруг лежат, свернувшись клубочками, собаки, они также почти уже занесены снегом. Повидимому, убедившись в полнейшей невозможности и бесполезности всякого продвижения вперед, животные, пытаясь спрятаться от снежного вихря, стали заходить за прикрытие саней, одновременно повернув их на 180°; седок же, облепленный снежной коркой, не заметил этого маневра и, очутившись внезапно спиной к ветру, создал себе полнейшую иллюзию бешеной гонки.
В путь-дорогу по острову на собаках (фото Г. А. Ушакова)
Несмотря на сложность обстановки, путешественником овладевает веселое настроение. Оно еще более усиливается, когда он подходит к своим коллегам. Оба возницы продолжают пребывать в том же блаженном неведении, в котором только что находился и сам начальник. Нельзя было без смеха видеть, как «безумно оба мчались куда-то». Их напряженная поза, подпрыгивание на месте, даже обычное громкое понукание собак — «эк-эк!» — все свидетельствовало, что они находились в полной уверенности, что нарты вихрем несут их вперед.
Всякие попытки двигаться дальше безуспешны. Собаки уже не слушают команды, они бросаются из стороны в сторону и под конец поворачивают обратно. Надо отложить поездку до более благоприятного времени, а сейчас вернуться назад. «Досаднее всего то, что это происходит при ясном лазурном небе. Ни одной тучки, ни одного намека на облачко. Бездонный, нежноголубой купол и яркое солнце. Это вверху. А внизу — на высоте десяти метров над землей — свист ветра, сплошная масса несущегося снега… Через полтора часа подъезжаем к колонии… Ясное небо, еле заметный северозападный ветерок и… никакой метели!»
На другой день Ушаков, при более благоприятных условиях, вторично предпринимает поездку по тому же направлению. Путешественникам удается на этот раз благополучно достичь противоположного берега. Вечером, на привале, они любуются изумительным по яркости красок зрелищем, возможным только в далекой арктике.
«На западе за горизонт опускается огромный красный шар солнца. Вернее — не шар, а сфероид, — кто-то взял и сплюснул солнце. Весь запад горит. Загорается снег, загораются снежные поля и пыль над ними. Словно вся долина оказалась залитой расплавленным металлом, бурно стекающим по склону. От потока подымается яркокрасный пар. А на горизонте густофиолетовой массой высится пик Берри и окружающие его вершины. Огромный «пожар» снежных полей приковывает взгляд. Он одновременно и восхищает и давит мощностью. Эскимосы, обычно равнодушные к красотам природы, сейчас не отрывают взгляда от курящихся красных потоков. Етуи возбужденно кричит:
— Пинепихток! (Это означает: очень хорошо!)
Но пожар не греет. Он жутко холоден. Холодный ветер чувствуется и сквозь двойную меховую одежду».
Вечером 28 августа 1929 года, расталкивая льдины, ледорез «Литке»[21] малым ходом подходил к берегам острова Врангеля. Юговосточный берег острова был почти свободен ото льда. Выбери «Литке другое направление, пойди, например, севернее острова Геральда, он не достиг бы в эту навигацию острова Врангеля, где так его сейчас ждали.
В истории освоения и изучения острова Врангеля и его окрестных вод экспедиция на «Литке» имела большое значение. Необходимо было прежде всего достигнуть острова Врангеля; произвести по пути, а также и на острове разного рода научные исследования; снять зимовщиков и водворить на их место новую смену; соорудить новые строения: дом для радиостанции, баню и склад для хранения продовольственных запасов; снабдить зимовщиков запасами продовольствия и топлива на три года.
Дом начальника о. Врангеля и метеорологическая станция
Хотя ледорез «Литке» неоднократно справлялся успешно с возлагавшимися на него тяжелыми задачами, все же при отправлении его на остров Врангеля возникло естественное опасение: сможет ли корабль прорвать тяжелое кольцо льдов, опоясавшее эту крайне трудно достижимую территорию. Однако под умелым руководством опытнейшего ледового моряка капитана К. А. Дублицкого «Литке» успешно справился со всеми трудностями.
По прибытии «Литке» в бухту Роджерс началась энергичная, напряженная работа. К 5 сентября постройки вчерне были уже закончены: сооружены радиостанция с мачтой, баня и каркас склада.
Время пребывания «Литке» в бухте острова было использовано также для производства интереснейших научных наблюдений. Так, биолог экспедиции П. В. Ушаков исследовал пресноводные бассейны; та же работа им произведена и в некоторых бухтах Чукотского полуострова, где останавливался «Литке». Вместе с новым зимовщиком — врачом Синадским, П. В. Ушакову удалось в короткое время собрать орнитологическую коллекцию из 25 различных представителей пернатых, прилетающих на остров Врангеля.
Участник экспедиции В. А. Березкин провел в 43 местах гидрологические наблюдения, результатом обработки которых явились 4 разреза, в общих чертах выявивших распределение течений в данном районе.
Гидрологические наблюдения, сводившиеся к определению температуры морской воды, ее солености и щелочности, анализировались здесь же на судне гидрологом Г. Е. Ратмановым в оборудованной им походной химической лаборатории.
На острове Врангеля геологом экспедиции — сотрудником Океанографического института В. П. Кальяновым было совершено несколько экскурсий в глубь острова для выяснения как современного рельефа острова, так и его геологического прошлого. Им же были собраны довольно солидные ботанические коллекции, впоследствии обработанные на материке.
Разумеется, в течение всей экспедиции на «Литке» через каждые 4 часа велись метеорологические наблюдения, а на мостике корабля была установлена психрометрическая будка с гигрографом и термографом (самозаписывающие аппараты для определения влажности и температуры воздуха). Впервые на острове Врангеля, а также и в районе плавания, В. А. Березкиным были произведены актинометрические наблюдения (т.-е. наблюдения за силой солнечного излучения). 18 серий этих наблюдений, из которых 13 продолжались более 10 часов, дали достаточно материала для построения кривой суточного хода солнечного излучения. Во все время пребывания «Литке» в бухте Роджерс, Березкин, с помощью установленного им футштока (шеста с делениями), производил наблюдения над колебаниями здешних приливов…
По окончании работ «Литке» готовится к отходу. Все грузы, предназначенные для острова, — уже на берегу. Взамен прибывают последние тюки со шкурами песцов, белого медведя и моржа, ящики с бивнями мамонта и клыками моржа; вот, наконец, и богатейшие геологические и орнитологические коллекции Ушакова.
Гудит последний прощальный гудок. Прощание. Г. А. Ушаков расстроен. Три года совместной борьбы, три года морозов, метелей и льдов, общие неудачи и радости сроднили его и с людьми и с островом. «Не раз за три года, — замечает Ушаков, — у каждого из нас срывались проклятия по его адресу. А теперь, уезжая, мы почувствовали, как крепко сжились с ним, с его суровой природой, его метелями».
Когда уже много времени спустя Ушакова спрашивали: скучал ли он? — тот отвечал, что скучает лишь теперь — скучает по острову, по своим спутникам-эскимосам, по собакам и даже по метелям.
Новая смена обитателей острова Врангеля состояла из начальника колонии Минеева, его жены В. Ф. Власовой, врача Н. Е. Синадского, метеоролога К. М. Званцева, старшего радиста Ф. Т. Шатинского, его помощника В. Ф. Боганова и повара Петрика. Из прошлого состава остался И. М. Павлов, несший попрежнему обязанности зав. хозяйством и кладовщика.
По уходе «Литке», много дел самых срочных легло на плечи наших зимовщиков. Необходимо было спешить: холода с метелями не за горами. На работу мобилизовали почти всех обитателей поселка. Прежде всего надо наладить радиосвязь. Работа шла быстро и споро; 7 сентября, к великому удовольствию зимовщиков, радио заговорило. По вечерам, после работы, зимовщики слушали сообщения по радио. Удалявшийся «Литке» все еще посылал приветы и сообщал подробности своего плавания.
Но вот пришло известие, которое вскоре привлекло всеобщее внимание и заставило наших зимовщиков принять живое участие в общей работе. Сообщалось, что пароход «Ставрополь», возвращавшийся из устья Колымы, куда он совершал рейс, затерт льдами в районе мыса Северного. Сообщалось также, что подобная же участь постигла американскую шхуну «Нанук» из Сиэтля, зазимовавшую поблизости от «Ставрополя». На «Ставрополе», кроме команды, находилось свыше 30 пассажиров, в том числе 4 женщины и 3 детей; капитан же парохода Миловзоров тяжело заболел. Необходимо было организовать помощь. Советские летчики спешили спасти пассажиров, американские же были больше озабочены скорейшей переброской на материк к зимнему аукционному сезону больших запасов пушнины, находившихся на борту «Нанука».
У нас были организованы для оказания помощи «Ставрополю» две экспедиции: морская, во главе которой был поставлен капитан «Литке» К. А. Дублицкий, и лётная, под начальством известного летчика М. Т. Слепнева. На помощь же владельцу шхуны «Нанук» Свенсену, находившемуся на судне с дочерью и с американской корреспонденткой, вылетел американский летчик Эйельсон — соучастник перелета Вилькинса через полярный бассейн, он же глава авиационного общества «Аляска Эруэйс».
Когда «Литке» прибыл в бухту Провидения, куда доставил самолеты, и откуда должны были начаться полеты к «Ставрополю», наступила полярная ночь. 20 ноября солнце скрылось за горизонтом, чтобы не показываться до 22 января. До «Ставрополя» было свыше тысячи километров. Доставив летчиков и самолеты, «Литке» ушел.
Вскоре в эфире началось необычайное оживление, и на станцию стали поступать сведения, вызывавшие среди зимовщиков полное недоумение. Так, узнали, что у бухты Провидения в труднейший зимний путь двинулась по направлению к «Ставрополю» санная экспедиция на собаках, а 28-го, несмотря на пургу, по тому же направлению вылетели два самолета. «Мы на острове сначала не поняли, — пишет Званцев, — чем вызвано такое безумие. Нужно было переждать светлых дней. Только позже мы узнали, что исчезли полярный летчик Эйельсон и его механик Борланд. Все радиостанции Чукотки и Северной Америки передавали жуткую весть о новой трагедии во льдах арктики. «Эйельсон! Эйельсон! Эйельсон! — звали радиостанции, — сообщите, кто знает о судьбе самолета «Гамильтон 100 002». Сообщите об Эйельсоне!»
На поиски пропавших вылетали самолеты советские и американские, снаряжались собачьи нарты. Председатель американской комиссии по спасению летчиков обратился на остров Врангеля с просьбой сообщать ему регулярно о состоянии атмосферы. Метеоролог станции Званцев через каждые два часа давал в Ном на Аляску просимые сведения. Зимовщики, однако, решили, что этих сведений мало, они также должны включиться в общую работу и оказать более актуальную помощь, так как было серьезное предположение, что Эйельсон мог снизиться где-нибудь вблизи острова в проливе Лонга. Было созвано совещание, на котором решили снарядить четыре упряжки и двинуться, покуда позволят льды, на юг. В экспедиции приняли участие Минеев — врач, младший радист и проводник-эскимос Талью. Никаких следов пропавших летчиков наши зимовщики, однако, не обнаружили. Энергичные шаги, предпринятые сельсоветом мыса Северного, привлекшим к делу розысков местных чукчей и назначившим премию в 2000 рублей, — также не привели ни к каким результатам. Ночная мгла, туманы и сильные ветры естественно не давали возможности сколько-нибудь детально обозреть окрестности и сделать какие-нибудь выводы о пропавших американцах.
После долгих и тщательных поисков следы летчиков были, наконец, обнаружены американским летчиком Кроссеном. Летая над тундрой Чукотки, он заметил какой-то предмет, торчавший из-под снега. Сделав несколько кругов над странным, еле обозначавшимся на бесконечном снежном фоне предметом, он по тени определил, что «предмет» как будто похож на конец крыла самолета. Он был при этом твердо убежден, что летчики все же не погибли. Кроссен предложил Слепневу совместно с ним слетать к обнаруженной им находке и выяснить на месте, в чем дело. «Мы летели, — описывает Слепнев этот памятный полет, — в ясную в полярной обстановке погоду: видимость была на 5 километров (и это очень хорошо для полярных местностей). Горизонта в белесоватой мгле не было видно. Земная поверхность сливалась с мрачным и серым небом, как-то низко опускавшимся на нас. Вот где необходимы хорошие нервы и спокойная организация духа; слабого человека, поддающегося настроениям, такое небо определенно «задавит».[22] Кроссен был прав. Замеченное им с высоты «нечто» действительно оказалось разбитым, запорошенным снегом самолетом Эйельсона.
«Мы, — вспоминает Слепнев, — неторопливыми шагами размеривали пространство тундры, осматривали место гибели Эйельсона. Джон Кроссен невозмутимо посасывал трубочку, но тяжелые морщины на лбу выдавали его душевное напряжение. Мы посидели несколько минут на крыле разбитого «Гамильтона», отметили расстояние, отделяющее нас от колеса, осмотрели предполагаемое место первого удара самолета о высокий берег лагуны реки Ангуемы».
«Сомнений больше не было: летчики погибли, но где же их тела? На материк полетела радиограмма: «Всем! Всем! Всем! Самолет Эйельсона и Борланда «Гамильтон 100 002» разбился в 50 милях от мыса Северного и в 9 милях от берега. Летчики пока не найдены. Пилот Слепнев».
Лишь 13 февраля, после чрезвычайно долгих и упорных поисков, по ноге, торчавшей из-под снега, матросом со «Ставрополя» был найден труп механика Борланда, а через 4 дня — Эйельсона.
Вечером 22 февраля на острове Врангеля была получена следующая радиограмма из Аляски: «Мистер Ломен благодарит за сводки мистера Званцева и сообщает, что комитет по спасению свою работу прекращает».
Первый год пребывания зимовщиков на острове прошел благополучно, скучать не приходилось, дела у всех было достаточно, снабжение и качественно и количественно вполне удовлетворяло. В свободное время развлекались охотой, поездками в окрестности, сбором коллекций и чтением.
Но с начала второго года выяснилось, что нервная система некоторых из зимовщиков явно не приспособлена к условиям полярной жизни. Захворал повар Петрик. Уже и в прошлом году за ним примечали какие-то странности. «Наш повар Петрик, — заносит в дневник Званцев, — часто выходил в тундру и грозил кому-то в горах кулаком, прислушивался к чему-то, точно, слушая, что происходит под землей. Кому-то отвечал: «Иду, иду» и уходил за реку. Это нас смущало, но как-то думалось: «Ничего, пройдет». Но не прошло. Повар заболел помешательством. Во время бури Петрик без шапки отправлялся на берег. Он долго стоял там, грозил кому-то кулаком и старался перекричать вихрь. По временам до слуха зимовщиков доносились его вопли и непонятные обрывки фраз. Ветер рвал его волосы и длинную бороду.
Присутствие на острове в течение двух лет психически больного принесло всем зимовщикам не мало хлопот, связанных с уходом за больным. Необходимо было направить его на материк и как можно скорей. Об этом послали соответствующий запрос. С материка сообщили по радио, что на остров 2 июля отправлена из Владивостока шхуна «Чукотка», которая привезет уголь, продовольствие и снимет больного. Ежедневно с острова посылались на шхуну ледовые сводки, правда, довольно неутешительные. И в самом деле: впереди острова до самого горизонта, «насколько хватал глаз, стоял девятибалльный сплоченный лед полями; только узким пятимильным поясом остров окружала полоска воды… Мы в ледяном плену. Что-то будет!» — записывает Званцев.
6 июля удалось непосредственно связаться с «Чукоткой». Узнали, что шхуна затерта льдами в устье Ванкарема. С напряженным вниманием следили на острове за сигналами с «Чукотки». Ночью, среди воющего шторма и пурги «Чукотка» сообщила, что раздавлена льдами и погибает.
По распоряжению Минеева, на радиостанции установлена круглосуточная вахта. Со шхуны поступали радиограммы:
От 26 июля: «Пока держимся в сплошном штормующем льду, изо всех сил стараемся спасти шхуну, пассажиров; есть женщины, дети. Паники нет».
28-го шхуна еще держалась, 29-го — весь день молчание, а шторм тем временем крепчал все более. Наконец, 30-го вечером молчавшая шхуна неожиданно заговорила:
«Потеряли остатки гребного винта, просим немедленной помощи».
В ночь на 31 июля шхуна дала последнее радио: «Положение безнадежно… Слушайте каждые десять минут… Скажите, сколько времени…»
Повидимому, хотели еще что-то спросить, но решительный момент заставил всех покинуть судно. Радио оборвалось.
Находившийся в 7 милях транспорт «Лейтенант Шмидт» отвечал шхуне:
«Советую оставить шхуну, спасайте пассажиров, команду, себя, высаживайтесь на лед. Вышлю, если позволит лед, на помощь команду. Берегите людей. Судно помочь бессильно, с опасением ждем шквалов. Капитан Миловзоров».
Однако ледовая экспедиция с «Лейтенанта Шмидта» не состоялась. Трудную миссию спасения людей с «Чукотки» выполнил пароход «Колыма» под командой капитана Сергеевского. «Колыме» удалось пробиться к «Чукотке» и остановиться от нее всего лишь в миле расстояния. Люди со шхуны были спасены.
Однако гибель «Чукотки» не остановила оказания помощи обитателям острова. 12 августа на остров поступило следующее сообщение:
«Целях успешного продвижения тралера «Гагара» к острову Врангеля, сообщайте ежедневно состояние льдов, направление, силу ветра, термометр, полдень, полночь. «Гагарой» командует Дублицкий».
Из последующих радиосообщений с уже находившейся в пути «Гагары» выяснилось, что на всякий случай на борту тралера находятся эскимосы, собаки и полное снаряжение для продвижения на остров по льдам.
Решив, что рейс «Гагары» к острову, сопряженный с непреодолимыми препятствиями, не выполним, Минеев послал на материк радиограмму, где изложил свои соображения и просил отменить рейс. Рейс «Гагары» был отменен.
На материке не забывали о зимовщиках: оказать им помощь и доставить новую смену старались при первом же удобном случае. К концу третьего года зимовки, 16 июня на остров было послано сообщение, что сюда отправляется новое судно — пароход «Совет» под командой уже известного нам отважного полярника капитана Дублицкого. Зимовщики с нетерпением ожидали дальнейших сообщений.
16 августа перехватили радиограмму с «Совета» во Владивосток, из которой выяснилось, что пароход затерт льдами где- то в широте 71°11′, причем получил повреждения и течь в носовой части.
20 августа лед стал понемногу расходиться. Воспользовавшись этим, «Совет» медленно, с большим трудом стал пробиваться к острову Врангеля. Опять неудача: на пароходе лопнули болты гребного вала. Пока занимались починкой, произошло новое передвижение льдов, открытые места исчезли, плотное кольцо сомкнувшихся льдов прекратило всякую возможность продвигаться вперед.
21 августа Дублицкий собрал судовое совещание, на котором обсуждался вопрос «о положении парохода «Совет», находящегося в дрейфе, на пути к острову Врангеля». Несмотря на все трудности движения в тяжелых арктических льдах, было принято по инициативе капитана Дублицкого решение — пробиваться к острову, используя все возможности.
В то время, когда совещались на пароходе, Минеев также созвал совещание на острове. Учитывая чрезвычайно тяжелое положение парохода и хорошо зная, чтоб за опасность для парохода представляют льды, окружающие остров, решили сообщить на «Совет», что колония может продержаться еще год при условии, если на самолетах будет доставлено кое-что из продуктов и припасов, в чем испытывается острая нужда, а также снят душевнобольной. Повидимому, надежды у Минеева на подход в этом году «Совета» не было никакой. Дублицкий отвечал, что всемерно поддерживает проект оказания помощи острову самолетом, но тем не менее до самой последней возможности будет продолжать попытки достигнуть острова Врангеля.
Ежедневно по нескольку раз обитатели колонии, вооружившись биноклями, подымались на холм и напряженно всматривались в даль: там они различали силуэт парохода, видели дымок и даже огонь на мачте. «Даже не верилось, что это небольшое расстояние не одолеет корабль».
«Совет» так и не мог одолеть всего лишь 19 миль, которые отделяли его от берега. Все время льды стояли сплошной, непреодолимой стеной. Еще на две мили приблизился пароход. Наши зимовщики собрали на горе большой костер и зажгли его. С парохода заметили огонь и сообщили об этом. Но дальнейшая борьба со льдом была явно бесполезна.
21 августа и Минеев и Дублицкий окончательно удостоверились, что один лишь самолет сможет разрешить неотложные нужды острова. Но подходящего самолета поблизости на материке не оказалось. Колымская экспедиция, руководимая Н. И. Евгеновым, правда, располагала двумя самолетами, но они были слишком малы, предпринимать на них полет на остров Врангеля было и рискованно и нецелесообразно. На состоявшемся по радио совещании Минеева, Дублицкого и Евгенова было решено обратиться в центр с просьбой о присылке большого самолета.
Дело, однако, разрешилось совершенно по-иному и притом очень удачно. На Чукотский полуостров неожиданно прилетела специальная летная экспедиция, организованная Всесоюзным Арктическим институтом для аэросъемки и географического изучения Чукотского округа. Экспедиция располагала мощным двухмоторным гидропланом типа Дорнье-Валь (летающая лодка), командиром которого был Я. Л. Петров. Экспедицию возглавлял профессор-геолог Сергей Обручев. Подобный самолет как нельзя лучше смог бы осуществить полет на остров Врангеля. «Только Дорнье-Валь может сделать это продуктивно», — утверждал Евгенов и обратился с настойчивой просьбой к Обручеву. «Эта просьба, — вспоминает Обручев, — нас несколько смутила. Для исполнения прямых задач экспедиции — съемки и географического изучения Чукотского округа — нам необходимо было остаться на материке. К тому же мы очень запоздали, и времени для нашей большой и ответственной работы оставалось мало. Кроме того, полет на остров и особенно перелет к пароходу, стоящему во льдах, являлся довольно рискованным: наши моторы имели в запасе всего 20 часов работы, и их скоро нужно было менять. Могли ли мы, не имея прямых заданий от Арктического института и от владельца самолета — Комсеверпути, рисковать машиной и людьми? С другой стороны, действительно, только наш самолет мог помочь колонистам, и в случае нашего отказа они обрекались на новую зимовку. Я знал, что весь экипаж охотно пойдет в этот рискованный полет и, обсудив вопрос с Л. Петровым, ответил Евгенову согласием».
3 сентября состоялся отлет к острову гидроплана, а также легкого самолета колымской экспедиции «Савойя». Погода не благоприятствует, нависшие тучи не дают возможности забрать высоту. Приходится лететь совсем низко над торосистыми льдами, сдавленными мощными движениями ледяных полей с севера в огромные бугристые массы. «Мы летим низко бреющим полетом, — рассказывает Обручев, — и чувствуешь невольно всем телом, как при какой-нибудь ошибке пилота, легком его невнимании, самолет своим тонким корпусом врежется в эти торчащие навстречу острые гребни и зубцы»[23].
Полет неудачен: впереди сплошным саваном надвигается полоса густого тумана. Приходится возвращаться обратно. А внизу мелькают прелюбопытные картины. «Назад мы идем уже в тумане, над льдом. Быстро проносятся под нами фантастические, от тумана кажущиеся огромными, торосы. Вот налево движется какая-то серая масса, — это медведь, потревоженный шумом мотора, лениво и недовольно отходит от туши тюленя, которую он свежевал».
И на следующий, и еще через день все то же: туман, низкие тучи, снег. И, как только среди дня 5 сентября «в низких тучах над лагуной появляется просвет, — оба самолета один за другим отрываются и круто поднимаются в это голубое окно. Уже через полчаса начинают вырисовываться туманные очертания острова Врангеля, на горизонте все яснее выделяется темный гребень пика Берри». Еще немного — и самолет над бухтой Роджерс. «Самолет делает круг над домами, и уже можно различить людей, которые машут руками и танцуют… Наше появление было неожиданно и эффектно, — мы запоздали против назначенного срока на несколько дней, и к тому же никто не ждал сразу двух аэропланов, которые один за другим спустились в уединенную лагуну, в течение трех лет не видавшую ни одного чужого человека».
Прилет самолетов — исключительный праздник в жизни наших зимовщиков. «Мы провели на острове меньше суток, — пишет Обручев, — и это время протекло и для колонистов, и для нас в состоянии какого-то странного возбуждения, так что трудно дать протокольный отчет о последовательности событий. Из общей массы людей, встретивших нас на берегу, наибольшую энергию проявил начальник острова — тов. Минеев, небольшой человек с рыжеватой бородкой, заботливый и хлопотливый.
Метеорологическая станция и общий вид поселка на острове Врангеля (фото В. А. Березкина, 1934 г.)
Сегодня для него выдался горячий день, — надо было сразу разрешить столько вопросов: кого и что вывозить, кому остаться на острове, чтобы обеспечить метеорологические наблюдения и большое хозяйство острова».
Обручеву не удалось спокойно посидеть в уютной, сплошь заставленной полками с книгами комнате Минеевых, порасспросить о их полярном житье-бытье и понаблюдать их воспитанников, живших в их комнате, — двух полярных ручных сов и леммингов. Первоначальное решение доставить людей с острова на мыс Северный пришлось изменить; теперь самолет должен был лететь к борту «Совета», который сообщил, что готов его принять и ожидает. Все время пришлось провести на радиостанции в переговорах с «Советом» и с судами колымской экспедиции.
На утро все было готово к отлету. На берегу — покидающие остров со всей своей поклажей: радисты, врач Синадский с родившимся на острове сыном, его жена и метеоролог Званцев со своим любимым псом Харди, спасшим ему жизнь во время охоты на медведя. Приготовлен к отлету и психически больной — повар Петрик. Грузят наиболее ценную пушнину: тысячу песцовых шкурок — результат промысла.
Минеев решает лететь также, чтобы доложить на «Совете» о положении дел на острове. Начинается прощание. Последним садится Званцев, за ним лезет и его Харди. Наконец, гидроплан, более похожий, по выражению Обручева, на «Ноев ковчег» и имеющий на борту свыше 3200 килограммов груза (на 600 килограммов более законной нормы), трогается в путь. «Скоро остров скрывается в тучах, и вокруг только матовое белое поле сливается с небом».
Через сорок минут самолет у борта «Совета». Посадка произведена благополучно. После радостной встречи и торжественного обеда, в салоне парохода созывается совещание, на котором ставится вопрос: что должен делать дальше «Совет», т.-е. возможно ли в текущем году доставить на остров новую смену? Во время полета сюда с самолета были сделаны наблюдения над состоянием льдов вокруг острова, приведшие к убеждению, что всякая попытка парохода пробиться к берегам острова совершенно бесполезна, тем более, что он имеет уже серьезные повреждения. Использовать же самолет для переброски на остров людей с полутонным багажом на каждого и угля для отопления домов и радиостанции также не представлялось возможным. Так и решили. Но тем не менее капитан Дублицкий, исполняя свой долг до конца и желая воспользоваться хоть малейшей возможностью проникнуть к острову, еще 6 суток провел у кромки льда в ожидании изменения направления ветра или разрежения льдов. Но все тщетно; 12 сентября «Совет» пошел обратно во Владивосток.
После совещания самолету удалось еще раз в этот же день слетать на остров Врангеля и завести с «Совета» некоторые продукты и предметы снабжения, а также сделать ряд наблюдений геоморфологического характера над восточной частью острова (об этом мы еще скажем в следующей главе). К сожалению, недостаток горючего не дал возможности облететь остров полностью. В тот же день оба самолета (самолет «Савойя» оставался на острове) сквозь туман и облака благополучно добрались до мыса Северного.
Серьезная и крайне рискованная, столь успешно выполненная операция, имевшая большое значение для обитателей колонии острова Врангеля, была закончена.
На четвертую зимовку из русских в колонии оставались: Минеев с женой, Павлов и промышленник Старцев, выполнявший работы по хозяйству. Теперь пришлось перераспределить роли: метеорологом стал Павлов, а чета Минеевых включила в свои обязанности медпомощь. Удалось наладить и радио, но только для приема. Радистом стал сам Минеев. Связь с материком, хотя и пассивная, не была таким образом потеряна…
Благополучно прошел и четвертый год зимовки. Со все возрастающим нетерпением ожидали зимовщики летом 1933 года прихода судна, которое должно было привезти смену и забрать их на материк. Впоследствии узнали, что на пути из Ленинграда во Владивосток зайдет на остров пароход «Челюскин». Это радостное сообщение привез летчик Леваневский, неожиданно прилетевший на остров 12 августа.
Современный вид поселка на о. Врангеля (фото В. А. Березкина, 1934 г.)
31 августа снова воздушные гости — Красинский и Куканов. Повторный прилет в этот сезон самолета бодряще подействовал на членов колонии: явилась уверенность, что в нужный момент самолеты всегда окажут помощь; при их содействии можно будет обеспечить смену хоть всего персонала. Воспользовавшись благоприятной погодой, самолет вторично слетал на материк. Он привез новых сотрудников — радиста Траутмана и моториста Демидова, которые должны были заняться радио и обеспечить двустороннюю связь с материком; было доставлено также 800 килограммов всякого груза. Заболевших — Павлова с семьей и нескольких эскимосов — Минеев вернул на материк.
В ожидании «Челюскина» приступили к организации пятой зимовки. Только бы хватило силы и здоровья, — думал долготерпеливый начальник, — а вдобавок к этому топлива, так как оно несомненно является основой всякой хоть сколько-нибудь благополучной зимовки. Но в топливе ощущался резкий недостаток. Поиски выяснили, что плавник находится отсюда не ближе, чем за 65–70 километров, а кроме того есть кое-что и на северной стороне. Положение создавалось поистине затруднительное. Но Минеев и другие зимовщики не теряли бодрости. Не представлялось иного исхода, как перебраться на совершенно необитаемую северную часть острова и организовать там жилье из разбросанного на берегу плавника. С общего согласия 13 сентября он в сопровождении эскимосов отправился на нартах на противоположную сторону острова, где и приступил к сбору дерева, подвозу его и постройке. Но предприятие закончилось неудачей. Только что развернули работы, как грянули морозы. Подвозку материала, которая производилась на байдарах, пришлось прекратить, так как бухта в одну ночь покрылась льдом.
Минеев спешит обратно в поселок — в бухту Роджерс, где и приступает тотчас же к сооружению единственно возможных в создавшихся условиях меховых камер (так называемых агров), в которых персонал станции будет зимовать. Впрочем, вряд ли придется и зимовать! Ведь совсем недалеко находится сейчас «Челюскин», где-то около мыса Северного. Всего лишь три дня тому назад колонию неожиданно посетил О. Ю. Шмидт, вылетевший с борта «Челюскина» для разведки льдов. Это был третий воздушный гость за этот год.
Но будет ли «Челюскин» или нет, а сооружать агры нужно, не откладывая: в жилых комнатах были поставлены решетчатые каркасы, после чего они обтягивались сшитыми меховыми полотнищами. Двери также все были обиты мехом. На все это ушло 130 оленьих шкур. Отапливались агры двумя большими лампами. При всех недостатках такого отопления все же было терпимо.
Но вот надвинулась опасность и посерьезнее. Кончался керосин, запасов его для отопления агров хватало всего лишь на месяц. Неунывающий Минеев засаживается за проектирование какой-то особенной печки для сжигания бензина, которого на базе еще достаточно. Он долго думает и под конец изобретает из комбинации примуса с листовым железом отличную печь, «которая могла работать круглые сутки без перегрева и была совершенно безопасна в пожарном отношении».
Так текла в чрезвычайно тяжелых условиях пятая и последняя зимовка. Несмотря на все старания прибывшего осенью радиста, ему так и не удалось наладить двусторонней связи с материком, приходилось попрежнему пользоваться приемником, установленным Минеевым еще в 1932 году.
И все же закончилась благополучно и эта зимовка. Больных цынгой не было, научная работа не прекращалась ни на один день. Было сделано не мало и в промысловом отношении: заготовлено 2000 белых песцов, 600 медвежьих шкур, две с половиной тонны мамонтовых бивней и около тонны моржового клыка.
24 мая 1934 года первый раз в этом году на лед бухты Роджерс плавно опустился самолет Фариха. С ним были оправившийся Павлов и радист с погибшего «Челюскина» Иванов. Оставшийся на острове Иванов быстро сумел восстановить связь безмолвствующего радио с материком.
Прилетевшие принесли радостное известие: к острову Врангеля шел ледокол «Красин» со сменой; он должен прибыть к концу лета. Рейс «Красина» интересен для нас не только тем, что он явился по настоящий день последним из числа плаваний к острову, историю которого мы излагаем, но и потому, что рейс «Красина» крайне замечателен в навигационном и научно- исследовательском отношениях. Корабль имел задание попутно обследовать малоизученный водный район, окружающий остров Врангеля. Остановимся на этом плавании несколько подробнее.
Первоначальной целью похода в Чукотское море «Красина» было, как известно, спасение дрейфующих на льдах челюскинцев. Но отважные летчики наши предупредили «Красина», и, когда он 29 мая 1934 года благополучно прибыл в Петропавловск на Камчатке, его ожидало здесь новое распоряжение: ледоколу предписывалось итти к острову Врангеля для снятия зимовщиков и для водворения туда их заместителей. Вместе с зимовщиками отправлялся на остров транспорт продовольствия для них и строительный материал для сооружения добавочных построек. Заодно поручалось «Красину» после посещения острова заняться в Чукотском море гидрологическими исследованиями и, если представится надобность, оказать содействие судам колымской экспедиции и пароходам, направляющимся на чукотское побережье для доставки туда различных грузов.
Подготовка к этой ответственной и трудной задаче отняла не мало времени. Лишь 1 августа снялся корабль из Петропавловска и 7-го прибыл в бухту Провидения, где пополнил запасы угля, принял с известного уже нам парохода «Совет» грузы, предназначенные для врангелевских зимовщиков, и в разобранном виде дома для новых построек. Все помещения «Красина», включительно до бункерных угольных ям, были забиты грузом, а над палубой возвышались штабели из бревен и ящиков до самого капитанского мостика. Вдобавок ко всему в бухте Провидения пришлось захватить еще испытывавшийся здесь разведочный самолет вместе с его пилотом — летчиком Ф. И. Рожанским.
17 августа, приняв на борт с парохода «Совет» персонал новых зимовщиков во главе с новым начальником острова Семенчуком, партию строительных рабочих и группу эскимосов-переселенцев, «Красин» двинулся в путь. Во все продолжение пути на остров Врангеля моряки не встретили сколько-нибудь серьезных ледовых препятствий. Благоприятная погода позволила даже на пути к острову Геральду произвести несколько глубоководных гидрологических исследований. Уже на подходах к этому острову был выслан на разведку самолет, принесший благоприятные вести о состоянии льдов в районе и далее по направлению к побережью острова Врангеля.
Поздно вечером 20 августа «Красин» бросил якорь в бухте Роджерс, приблизительно в расстоянии мили от поселка: подойти более близко к берегу, почти совершенно свободному ото льда, помешала нашему ледоколу его глубокая осадка. Трудно представить ту радость, которую испытали зимовщики острова Врангеля, услышав мощную сирену с ледокола. Они в полном составе высыпали на берег и ружейными залпами приветствовали своих избавителей от многолетнего ледяного плена.
На утро началась горячая работа. Необходимо было спешить, так как ледовые условия могли резко измениться и запереть в ловушку даже такого силача, как «Красин». С раннего утра и до поздней ночи, под общим руководством начальника экспедиции и его помощника, сгружали с корабля кладь, бревна и переправляли их на берег. Часть команды ледокола и персонала экспедиции участвовала в работах на транспорте, другая же часть помогала плотниками столярам сооружать на берегу новые здания. Стучали топоры и молотки, визжали пилы, дружно и бойко шла работа.
Но вот «Красин» освобождается от груза. Ширина ледяного пояса вокруг корабля, определявшаяся ориентировочно в 20–25 миль, с каждым днем уменьшается. Через несколько дней из дозорной бочки, укрепленной на мачте корабля, замечают на горизонте темную полосу чистой воды. Ледяное кольцо, в котором находится «Красин», достигает теперь в ширину не более 7–8 миль.
31 августа с ледокола перебрался на берег новый персонал зимовщиков; прежние же обитатели острова — начальник его Минеев, Власова, радист Иванов и механик Демидов — разместились в каютах «Красина». Пока заканчивались на берегу строительные работы, «Красин» приступил к выполнению второй своей задачи — гидрологических работ. Необходимо было прежде всего обследовать в навигационном отношении «белое пятно», растянувшееся к югу от острова Врангеля, после чего проникнуть с тою же целью в пролив Лонга, где подобных работ никто еще никогда не производил. Пройдя около 45 миль в южном направлении, «Красин» повернул к мысу Блоссом (югозападная оконечность острова). Но произвести поперек пролива гидрологический разрез все же не удалось. Встретившийся здесь хотя и разреженный лед заставил ледокол несколько отклониться к западу от намеченного маршрута. Туман же, густой пеленой налегший с запада, помешал во всю ширь использовать авиоразведку. Но все же миль на сорок с лишним к западу от острова Врангеля удалось выяснить ледовое состояние моря: сплоченный лед от 7 до 10 баллов, казалось, прочно держался здесь. Когда самолет был принят на борт, «Красин» отправился дальше и дошел до поворотного пункта, после чего направился к мысу Биллингса.
Чем дальше продвигался корабль к югу, тем большие стада моржей встречались ему на пути. Громадные звери, отдельными группами голов по 20 темневшие на запорошенных снегом льдинах, с приближением ледокола не проявляли никакого беспокойства. Наличие здесь, невдалеке от берегов, крупных стад моржей, повсеместно оттесненных уже человеком все дальше к крайним северным широтам, свидетельствовало о полнейшей девственности почти не посещаемых человеком водных пространств, расположенных вокруг острова Врангеля.
Выполнив гидрологический разрез от мыса Блоссома до материкового берега, «Красин» направился в восточную часть Восточносибирского полярного моря для более детального исследования обнаруженного им во время предыдущего разреза теплого течения, идущего из Чукотского моря. Никак не ожидали моряки, что лед на этот раз повстречается им лишь на широте 70°37′ О и долготе 175 30'. Величественная панорама беспросветных ледяных полей с чернеющим вдали горизонтом сулила не малые затруднения для ледокола. Зацепившись за небольшую льдину, «Красин» сделал остановку для приема воды и производства некоторых ледовых наблюдений. «Небольшая» льдина эта, как показали измерения, имела, однако, в подводной части осадку свыше 17 метров, воды же с нее было взято до 400 тонн! Для характеристики мощности встреченного «Красиным» в этой части моря льда льдина эта служит хорошим примером.
Ледокол повернул на юг, а затем взял направление снова на север. Достигнув 72°41′, вошел снова в густые, сплоченные льды. Плохая видимость мешала ориентироваться, но все же можно было установить, что впереди к северу, западу и востоку прочно держатся тяжелые льды мощного многолетнего образования. Вылетевший на разведку самолет вскоре же возвратился по причине снегопада и крайне плохой видимости. Ничего не оставалось, как, повернув на юг, приняться за осуществление гидрологического разреза до мыса Шелагского, т. е. в направлении, близком к меридиональному. Благополучно достигнув мыса Шелагского, выполнили еще небольшой разрез на меридиане губы Нольде. Но тут неожиданно научную работу пришлось оборвать, так как пароход «Урицкий» сообщил по радио, что ему необходима помощь. «Красин» спешит в район мыса Джинретлена, где бедствует «Урицкий», но по дороге узнает, что пароход благополучно выходит из затруднения. Тогда решают повернуть в район острова Врангеля для продолжения начатых гидрографических работ.
Дыхание осени уже дает себя знать. Сильнейший ветер, доходящий до штормового, сильно затрудняет поход. Гидрологические работы, несмотря на качку и огромный крен, все же выполняются поблизости от острова Врангеля. 9 сентября «Красин», прорвав опоясывающий остров Геральд разреженный лед, приближается к нему с южной стороны. Моряки отправляются на остров и производят маршрутную съемку юговосточной части острова и геологическую разведку. К сожалению, пасмурная, — туманная погода не позволяет определить астрономический пункт. Поставленный здесь, как мы помним, в 1926 году пароходом «Ставрополь» знак был найден в целости, но нуждался в некотором ремонте, каковой и был выполнен красинцами.
Наступали холода. Командование решает плыть на юг для проведения там дальнейших исследований. Напоследок, пользуясь столь редким случаем посещения этого труднейшего в навигационном отношении арктического района, летчик Рожанский предпринимает последний и крайне смелый разведочный полет на север от островов Геральда и Врангеля для обозрения картины тамошних льдов. Выполнив разведку, самолет тщетно пытается из-за низкой облачности и отсутствия необходимого «окна» в последней снизиться в районе острова Геральда. Проблуждав безрезультатно «в молочной тьме» тумана, летчик решается, несмотря на большие трудности, лететь на остров Врангеля. Самолет каким-то чудом все же достиг бухты Роджерс и совершил вполне благополучно посадку.
Неожиданный случай этот изменил планы самого «Красина», так как он вынужден был вторично направляться к острову Врангеля, чтобы забрать самолет и летчика. Без труда ледокол достиг острова, но выйти из бухты Роджерс смог только через 4 дня: поднялся шторм. Но время стоянки не пропало даром; общими силами красинцы помогали нашим зимовщикам заканчивать новые постройки.
17 сентября, когда ветер стих, «Красин» вышел в море, взяв направление на мыс Шмидта (бывший Северный). Гидрологические исследования на борту ледокола не прерывались. Несколько раз станции приходилось делать на большой волне, когда стремительная качка клала корабль на борт — на 25°. В Беринговом проливе «Красину» удалось выполнить три гидрологических станции. 21 октября ледокол благополучно прибыл во Владивосток.
В этот поход свой «Красин» проделал большую работу, собрав много находящегося ныне в обработке материала по режиму и биологии вод, окружающих остров Врангеля. Им было пройдено в водах Чукотского и Восточносибирского морей всего 2000 миль, исследованы глубины в 400 местах и сделано 115 глубоководных гидрологических станций, во время которых производились наблюдения над течениями и определялась соленость воды. На некоторых остановках производились также гидрологические сборы планктона и бентоса, и, кроме того, было собрано 94 пробы грунта с помощью аппарата Экмана. Достаточно внимания было уделено и гляциологии (т.-е. изучению льдов). При всех встречах с ними фиксировались их расположение и характер, определялись их толщина и количество содержащегося в них газа. Всеми этими работами руководил с присущим ему увлечением и энергией известный полярный деятель, долголетний начальник наших карских экспедиций Н. И. Евгенов. Экспедиция возглавлялась П. И. Смирновым; капитаном «Красина» был П. А. Пономарев.