О предках Степана Осиповича Макарова не осталось почти никаких сведений. Его родословная начинается для нас с родителей. Да и о них известно очень мало.
В детстве влияние матери обычно сказывается особенно сильно, но у Макарова была родная мать лишь до девятилетнего возраста, и хотя Макаров и вспоминает ее с признательностью за заботы о нем и любовь, но говорит о ней немного. Известно лишь, что она была дочерью унтер-офицера, образования не получила и, имея на руках еще четырех детей, требовавших немало хлопот, делила внимание поровну; любимчиков у нее не было.
После смерти матери жизнь Степы стала много тяжелее; лишенный морального влияния и поддержки матери, он был предоставлен самому себе. В одном из писем к матери своей невесты Макаров пишет об этом времени: «Я с девяти лет был совершенно заброшен, и с девяти лет я почти никогда не имел случая пользоваться чьими-нибудь советами. Все, что во мне сложилось, все это составилось путем собственной работы. Я немало трудился над собой, но во мне все-таки, должно быть, немало странностей, которые я сам, может быть, и не замечаю».
Отец Степана, Осип Федорович Макаров, был человек незаурядный, умный, энергичный и хозяйственный. Уже одно то, что он из матросов сумел дослужиться до офицерского чина, свидетельствует о его способностях. Родился Осип Федорович в 1813 году. Военную службу отбывал рядовым в городе Николаеве в учебном флотском экипаже, в свободные часы много читал и занимался самообразованием. За исправность и расторопность по службе был назначен фельдфебелем, затем боцманом и к двадцати пяти годам получил первый офицерский чин — прапорщика, а через девять лет — поручика. Как видно из его послужного списка, он был на хорошем счету и исполнял множество весьма разнообразных и ответственных поручений. Дослужившись до чина штабс-капитана. Осип Федорович получил за службу на Дальнем Востоке усиленную пенсию, в 1873 году вышел в отставку и в 1878 году в родном городе Николаеве скончался в возрасте шестидесяти пяти лет. От первой жены у него было пятеро детей: две девочки — Анна и Елизавета и три мальчика. Старший, Иван, умер еще кадетом, второй, Яков, стал впоследствии инженер-механиком флота. Самым младшим в семье был Степан. Он родился 9 января 1849 года (28 декабря, 1848 года). Все дети родились в городе Николаеве бывшей Херсонской губернии. Неизвестно почему, но отношения младшего сына к отцу были довольно сдержанными, а впоследствии и вовсе стали холодными. Высказывалось предположение, что Степан осуждал отца за его вторичный брак, в который тот вступил через год после кончины матери.
Степану было десять лет, когда отца перевели служить в Сибирскую флотилию, располагавшуюся в то время в далеком Николаевске-на-Амуре, куда он и переехал со всей семьей[1].
По дороге в Николаевск Осип Федорович остановился на несколько дней в Петербурге. Здесь он с большим трудом выхлопотал для своих сыновей места в морские учебные заведения. Старшего, Ивана, удалось определить в Петербург, а остальных двух — в учебные заведения Николаевска: Якова в училище инженер-механиков, а Степана — в морское штурманское училище.
Чтобы поступить в училище, Степану необходимо было выдержать экзамены, а потому на всем пути из Петербурга в Николаевск он, запасшись учебниками, много и старательно готовился к испытаниям. Путешествие продолжалось пять месяцев.
Прибыв на место, Осип Федорович о головой погрузился в работу, исправлял должность адъютанта флотского экипажа. Затем был назначен смотрителем казенных портовых зданий и, наконец, командиром речных пароходов, совершавших рейсы по Амуру. В Николаевске предприимчивому Макарову без особых затруднений удалось снова обзавестись хозяйством и приобрести собственный домик.
Вскоре после приезда робкий и конфузливый Степа переступил порог училища. Экзамен был выдержан успешно. Степу зачислили в младшее отделение училища.
Началась новая жизнь, первые шаги Степана Макарова на морском поприще.
«Николаевское морское училище» — это звучало внушительно. На деле же училище представляло собой нечто вроде пансиона, где двенадцать мальчуганов обучались разного рода предметам. Преподаватели — портовые офицеры и чиновники. За свою работу они никакого вознаграждения не получали, а потому учили кому как вздумается, когда есть время. Классов было два — младший и старший, по шесть человек в каждом. Макаров в своем дневнике, который он начал регулярно вести с 1863 года, вспоминает: «…после Рождества учителя почти перестали ходить, так что из геометрии я ничего порядочно не прошел».
Так были организованы в училище занятия. Не лучше обстояло с бытом. Нравы в училище были самые грубые, распущенность полная, старшие ученики тиранили и били младших. Ежедневно в класс являлся директор училища подполковник Бабкин и за разные проступки учеников читал им длинные нотации, но его никто не слушал. Летом занятия прекращались, и кадеты старшего отделения уходили в плавание на практику на кораблях Сибирской флотилии. Младшие же, оставшись без всякого надзора, были предоставлены сами себе: каждый делал то, что ему вздумается.
Невольно возникает вопрос: чему же мог научиться в нездоровой среде этого «оригинального» учреждения «доброго старого времени» рвавшийся к свету и знаниям, скромный, впечатлительный Макаров? Какие он мог приобрести здесь полезные навыки для всей своей последующей деятельности? Совершенно очевидно, что несмотря на дурную постановку дела в училище, пребывание Макарова в Николаевске сыграло в его жизни большую и положительную роль. И, конечно, объяснить причины этого только выдающимися способностями, самостоятельностью и прилежанием Макарова — невозможно.
Лучшим ответом на этот вопрос будет знакомство со средой, окружавшей молодого Макарова в Николаевске. Семья мало чем помогала Макарову: натянутые отношения с отцом, мачеха, болезненная капризная сестра, мещанский домашний быт не могли способствовать моральному и умственному развитию Степана. Он по своим запросам к этому времени стоял уже выше членов своей семьи.
Однако несомненным является то, что Макаров воспринял от отца любовь к морю, морской службе. Отец был также для Степана примером дисциплинированности, аккуратности и трудолюбия.
С основами науки как школьной, так и морской познакомили своего воспитанника преподаватели Николаевского морского училища, быстро распознавшие в своем ученике большую восприимчивость и исключительные способности. Серьезный характер и дисциплинированность еще более расположили преподавателей к новому их питомцу. Следом за лучшими и наиболее чуткими учителями на Макарова обратили внимание и представители передового офицерства Николаевска. А в ту пору в Сибирской флотилии как среди преподавателей, так и среди прочих офицеров было немало образованных и прогрессивно настроенных людей.
Годы учебы Макарова в Николаевском морском училище совпали с началом важного периода в истории России — периода вступления феодально-крепостнической Российской империи на путь капиталистического развития. Непосредственным толчком к проведению буржуазных реформ шестидесятых и семидесятых годов послужило поражение самодержавной России в Крымской войне 1853–1856 гг. Эта война показала техническую и политическую отсталость, гнилость и бессилие крепостнического самодержавного строя в столкновении с передовыми капиталистическими странами Западной Европы.
Совершенно справедливо причиной поражения царской России в войне общественное мнение считало крепостное право.
Напуганное подъемом революционного движения в среде прогрессивной разночинной интеллигенции, идейными руководителями которой были революционеры-демократы Чернышевский, Добролюбов, Герцен, и ростом крестьянских волнений, направленных против помещиков, царское правительство вынуждено было провести ряд реформ. Важнейшей из них была крестьянская — отмена крепостного права.
За крестьянской реформой последовали и другие. Реформированы были суд, цензура, народное образование, разные области государственного управления. Наконец были введены всеобщая воинская повинность и сокращение срока военной службы с двадцати пяти до пятнадцати, а затем до шести лет, что послужило необходимым условием к превращению вооруженных сил России в армию и флот буржуазного государства.
Характеризуя состояние страны в этот период, В. И. Ленин писал: «Период 1862–1904 годов был именно такой эпохой ломки в России, когда старое бесповоротно, у всех на глазах рушилось, а новое только укладывалось, причем общественные силы, эту укладку творящие, впервые показали себя на деле, в широком общенациональном масштабе, в массовидном, открытом действии на самых различных поприщах лишь в 1905 году»[2].
И отмена крепостного права в 1861 году, и все последующие реформы, хотя и грабительские, как крестьянская, или урезанные, как судебная, все же открыли путь для перестройки социально-экономических отношений.
На основе этих новых, капиталистических отношений в стране быстро развивается промышленность, строятся невиданными для феодально-крепостнической России темпами железные дороги, растут города. Обворованное, хотя и «освобожденное» крестьянство стремительно пополняет армию русского пролетариата. «…После 61-го года, — пишет В. И. Ленин, — развитие капитализма в России пошло с такой быстротой, что в несколько десятилетий совершились превращения, занявшие в некоторых старых странах Европы целые века»[3].
Эта быстрота превращений, в числе других, более глубоких причин, объяснялась и талантливостью русского народа, выдвигавшего из своей среды замечательных ученых, изобретателей, общественных деятелей, писателей, полководцев и флотоводцев.
Однако, несмотря на наличие на флоте таких передовых людей, как адмиралы Попов, Бутаков, Аркас и др., имевших несомненное влияние на широкие круги моряков, особенно на молодежь, в нем было еще очень много консервативного и отсталого. Право занимать командные должности на флоте имели только дворяне, причем, как правило, дворяне незнатные, нетитулованные, за редкими исключениями, не могли подняться по служебной лестнице, несмотря на свои заслуги или способности.
На флоте вплоть до революции сохранилось различие на «черную кость», к которой принадлежали штурманы, судовые инженеры и механики (так как в штурманские и инженерные училища принимались недворяне), и «белую кость», которую составляли офицеры-дворяне. Назначение на должность чаще всего зависело от родства или знакомства с высшими чиновниками морского министерства. Верхушка флота, морское министерство и морской технический комитет пополнялись, как правило, из представителей узкого круга морских дворянских фамилий и поэтому в основе своей были реакционны, отличались феодально-аристократической косностью и нетерпимостью к талантливым, но незнатным морякам, которые вопреки протекционизму и кастовому аристократизму все же выдвигались на флоте. Впрочем достигали командных постов — единицы, гибли — сотни.
Органически присущую феодально-крепостническому строю боязнь нового, смелого, талантливого испытали на себе все или почти все выдающиеся деятели русской морской культуры. Достаточно вспомнить судьбу Ф. Ф. Ушакова, получившего в награду за свои подвиги отставку; Г. И. Бутакова, запрятанного в расцвете сил и способностей на «почетную», но исключающую возможность какой-нибудь деятельности должность; Г. И. Невельского, осуществившего свой патриотический подвиг на Дальнем Востоке вопреки распоряжениям министра иностранных дел Нессельроде и самого царя и чуть не разжалованного за это в матросы, и многих, многих других. Наконец очень хорошо испытал на своей спине бюрократизм высших морских кругов, за которым скрывались враждебность и кастовое презрение к «незнатному выскочке», и Макаров.
Было бы, однако, ошибочно думать, что все, чем славен был в пору Макарова русский флот, являлось плодами деятельности только таких выдающихся лиц, как Петр Первый, Ушаков, Лазарев, Нахимов, Бутаков.
Эти замечательные флотоводцы и организаторы всегда опирались в своей деятельности на передовую, прогрессивную и по-настоящему патриотическую часть русского морского офицерства, обязаны были своими успехами изумительным моральным и воинским качествам русских матросов.
Передовая, прогрессивная часть морского офицерства была в известной степени носителем революционного настроения на флоте, противостояла как аристократической и чаще всего бездарной верхушке флота, так и самому царскому правительству.
Некоторые морские офицеры, например, участвовали в декабристском движении, были последователями идей Н. Г. Чернышевского, состояли членами кружка М. В. Буташевича-Петрашевского.
Большинство прогрессивного офицерства составляли люди незнатного происхождения, понимавшие гнилость и бесперспективность крепостнического строя, болевшие душой за родной флот, ясно видевшие необходимость реформ и переустройства как общества, так и флота. Они считали позором для флота мордобой и порку матросов, царившие еще на кораблях. Многие из них поплатились за свои взгляды переводом на службу на Дальний Восток, что считалось своеобразной ссылкой для офицеров, служивших в Балтийском или Черном морях. Таким образом часть из них могла оказаться и в числе преподавателей Николаевского морского училища. Макаров стал их учеником.
Преподаватели Николаевского училища, быстро распознавшие способности своего ученика, приглашали его к себе на дом, где бесплатно давали ему уроки по предметам учебной программы. Они снабжали своего питомца также книгами и подолгу беседовали с ним на разные темы после занятий. В среде преподавателей сравнительно свободно велись разговрры по вопросам государственного устройства, развития народного хозяйства и международных отношений. Само собою понятно, что в подобных условиях восприимчивый и чуткий Макаров не мог не приобщиться хотя бы к части прогрессивных идей того времени, способствовавших его быстрому и всестороннему развитию. Как губка, впитывал он в себя все услышанное. Революционером или демократом, в собственном смысле, Макаров не стал, но вместе с тем он не отрывался и от народа, из недр которого вышел сам. Отвращение к крепостным порядкам, еще долго после реформы царившим на флоте, в частности к грубому обращению с матросами и рукоприкладству, очень характерно для Макарова с самых юных лет. С этими порядками он боролся всю свою жизнь.
Особенное влияние на Макарова оказал по-отечески относившийся к нему учитель истории и географии подпоручик корпуса флотских штурманов Ф. К. Якимов. Якимов не только без всякого вознаграждения занимался с ним у себя на дому, но и давал ему книги из офицерской библиотеки, которой заведывал. Отношения между учителем и учеником были дружеские. Примеру Якимова следовали и другие учителя: Н. Я. Стоюнин[4], преподававший французский язык и словесность, и законовед Б. А. Бровцын.
Макаров всегда любил чтение и немало времени уделял ему. Книги, получаемые от Якимова, еще более, развили эту его страсть. Впоследствии он уже не ограничивался книгами из Николаевской офицерской библиотеки, а приобретал свои собственные, на деньги, сэкономленные им во время плавания. В дневнике от 7 декабря 1864 года Макаров делает такую запись: «Я выписываю из Петербурга книги для себя и для сестры на 60 рублей серебром». Из прочитанных в эту зиму книг ему наиболее понравилась «Семейная хроника» С. Т. Аксакова. Макаров сравнивал себя с героем повести и находил с ним много общего. В его дневнике появились следующие строки, исполненные неподдельной искренности: «Третьего дня я просидел до часу, читал его первое поступление в гимназию, как он грустил в ней по своей матери, не находя ни в ком из товарищей сочувствия. Тут мне прешло в голову, что ежели бы я был его товарищем, то наверное он в первую же минуту нашел бы во мне друга, который понял бы его тоску и перед которым он легко мог высказать всю свою грусть и тем во многом облегчить себя… Увлекаюсь этой книгой, — пишет Макаров далее, — и вижу много общего: также не нахожу среди товарищей друга. Как тот находил покровительство одного из наставников, так и я был постоянно любим учителями, за это товарищи чрезвычайно меня ненавидели и даже, чтобы очернить меня в глазах друг друга, они выдумывали, как я пересказываю все директору».
Макаров зачитывался русскими классиками: Пушкиным, Лермонтовым, Тургеневым. В своем дневнике он записал: «Я читал сочинения А. С. Пушкина, они произвели на меня большое впечатление».
Вполне вероятно, что Макаров познакомился в Николаевске с трудами и взглядами Чернышевского, Добролюбова и Герцена. Известно, что герценовский «Колокол» в ту пору появился и в Сибири и на Дальнем Востоке. Было весьма вероятным, что и офицеры Николаевска имели в своем распоряжении некоторые выпуски этого журнала. Роман Чернышевского «Что делать?» навсегда остался одной из любимых книг Макарова. Впоследствии, в период, предшествовавший его женитьбе, он предлагал своей невесте следовать во многом примеру героини романа.
Большим преимуществом для Макарова было то, что он с первых же шагов обучения морскому делу встретил людей, распознавших в нем редкие способности и прилежание и тепло, по-отечески, отнесшихся к нему.
Слух о серьезном поведении и способностях кадета Макарова дошел и до контр-адмирала П. В. Казакевича[5], бывшего в ту пору военным губернатором Приморской области и командиром Сибирской флотилии, человека просвещенного и гуманного. «Нет никого в Николаевске, кто бы не был ему чем-нибудь обязан», — вспоминал впоследствии о нем Макаров. Казакевич заинтересовался кадетом и из первой же беседы с ним вынес такое благоприятное впечатление, что назначил его, как только закончились в училище занятия, в Тихоокеанскую эскадру, плававшую под флагом известного адмирала Андрея Александровича Попова (1821–1898 гг.). Произошло это на пятый год пребывания Макарова в училище.
Адмирал Попов — одна из ярких фигур старого русского флота. Академик А. Н. Крылов справедливо называет адмирала Попова «истинным учителем флота». Блестящий боевой командир, Попов во время Крымской кампании, крейсируя по Черному морю, уничтожил шесть неприятельских кораблей. В период севастопольской обороны он состоял адъютантом сначала у Корнилова, а затем у Нахимова. Выполняя боевое задание, Попов на пароходе «Тамань», сквозь блокаду неприятельских кораблей, прорвался из осажденного Севастополя в Одессу. Как строевой офицер, Попов не был специалистом по судостроению, но чрезвычайно интересовался им. Основательно изучил его уже в зрелые годы.
Сперва Попов решительно отказался от выработанной тысячелетней практикой продолговатой формы судна и стал проектировать корабли совершенно необычайной конструкции, а именно круглые. Плодом этой мысли явились два броненосца Черноморского флота — «Новгород» и «Вице-адмирал Попов». Эти суда получили наименование «поповок»[6]. Броненосцы имели шесть машин и приводились в движение столькими же винтами; для устойчивости на днище было укреплено двенадцать килей. Однако все эти средства не помогли, и при первом же испытании выяснилась вся непрактичность новинок судостроительной техники. Шесть винтов мощных машин с трудом преодолевали сопротивление воды, и ход этих пловучих батарей не превышал шести узлов, а их рыскливость не могла обеспечить правильного курса.
Попов увидел свою ошибку и, отказавшись от мысли строить круглые суда, быстро сделал большие успехи в кораблестроении. Он проявил себя не только талантливым инженером кораблестроителем, но и человеком передовой творческой мысли. Так, выстроенный по его проекту, снабженный двенадцатидюймовой артиллерией, эскадренный броненосец «Петр Великий»[7] оставался долгие годы самым сильным боевым кораблем в мире.
Англичане пытались было присвоить себе идею конструкции «Петра Великого», приписывая ее инженеру Э. Риду. Но Рид оказался человеком порядочным. В 1872 году он опубликовал в наиболее распространенной в Англии газете «Таймс» следующее заявление: «Позвольте мне опровергнуть сообщение, будто я составил проект недавно спущенного в Санкт-Петербурге русского броненосца «Петр Великий». Этот проект — произведение адмирала Попова, человека одинаково достойного как в военное, так и в мирное время. Было бы большой лестью считать меня создателем проекта этого корабля, однако я не имею никакого желания принимать эту незаслуженную мною честь, и было бы для нас пагубным самообольщением думать, что прогресс во флотах у других держав исходит лишь из Англии».
Из других кораблестроительных достижений адмирала Попова замечательны его совершенно оригинальной конструкции полуброненосные фрегаты типа «Генерал-адмирал», явившиеся предшественниками современных линейных кораблей.
В жизни Попов был отзывчивым человеком, умел хорошо разбираться в людях и ценил все оригинальное и даровитое. Он обратил серьезное внимание на Макарова, предсказал ему блестящую будущность и относился к нему с отеческой заботливостью. Но характер у Попова был неровный, крайне невыдержанный. От ласки и самого внимательного отношения он быстро переходил к вспышкам гнева и несправедливым поступкам. Самолюбивый Макаров со временем охладел к своему учителю, но сохранил самые лучшие воспоминания о Попове.
В эскадре Попова Макаров плавал с июля 1863 года по май 1864 года сначала на клипере «Абрек», а затем был переведен на флагманский корвет «Богатырь»[8]. Отправляя Макарова на выучку к Попову, адмирал Казакевич руководствовался самыми лучшими намерениями. Он надеялся, что с окончанием кампании Попов заберет с собой в Петербург такого способного кадета, как Степан Макаров, и устроит его в морской корпус, где он и довершит первоначальное морское образование. Однако дело сложилось иначе. Пришло распоряжение из Петербурга, и Казакевич вытребовал Макарова обратно в Николаевск.
Девятимесячное плавание на образцовом корвете «Богатырь» сыграло исключительно важную роль в жизни Макарова. Первое серьезное знакомство с морем и с судовой жизнью под руководством такого опытного и строгого моряка, как адмирал Попов, оказало глубокое влияние как на военно-морское, так и на общее образование и развитие Макарова. Степан Осипович всегда с волнением и благодарностью вспоминал о днях, проведенных «а флагманском корабле. «Богатырь» на долгие годы оставался для него идеалом военного судна, и о каждом из тогдашних своих руководителей он всегда говорил с особой любовью и признательностью. «Из всей моей молодости, — писал Макаров впоследствии, — самое приятное воспоминание осталось у меня о том времени, которое я провел на «Богатыре». В самом деле! И офицеры и гардемарины корвета относились к Макарову хорошо, учили его морскому делу в теории и на практике, всевозможным эволюциям, управлению парусами, давали ему уроки французского и английского языков, усвоенных им с необыкновенной быстротой. Последним он овладел настолько, что при посещении в это же плавание Сан-Франциско смог довольно сносно изъясняться.
Русские военные корабли появились у американских берегов в сентябре 1863 года отнюдь неспроста. Это не было обычным плаванием учебных кораблей вокруг света с заходом в иностранные порты; наши эскадры в этом походе преследовали вполне определенные военно-политические цели. Дело в том, что в заатлантической республике в это время происходили важные события. Здесь шла длившаяся около четырех лет (1861–1865) борьба между Северными и отделившимися Южными рабовладельческими штатами, пытавшимися образовать особую конфедерацию, экономически покоющуюся на применении рабского труда. Северные штаты, ушедшие по пути капиталистического развития значительно дальше, во главе с президентом Линкольном, противником рабства, требовали освобождения негров. Более слабые в военном отношении, обладавшие меньшей территорией, Южные штаты напали на северян в надежде, что их поддержит главный поставщик рабов в Америку — Англия, а также Франция. Южные штаты рассчитывали на интервенцию.
Россия встала на сторону Северных штатов. Дело заключалось в том, что у России обострились отношения с Англией и Францией из-за Польши, в которой при поддержке Англии и Франции вспыхнуло восстание. Таким образом полукрепостническая Россия стала поддерживать капиталистические Северные штаты, а заинтересованные в южноамериканском хлопке и торговле рабами капиталистические страны Англия и Франция поддерживали феодальные отношения в Южных штатах. В связи с создавшейся обстановкой в России и решено было послать две эскадры в Америку: одну под командой адмирала Лесовского в Нью-Йорк, а другую, где начальствовал адмирал Попов, в Сан-Франциско. Это был смело задуманный и хорошо осуществленный шаг международного значения. Под предлогом демонстрации перед всем миром сочувствия и, если потребуется, оказания военной помощи северянам, две сильные по тому времени русские эскадры прибыли в американские порты. За время пребывания в Америке русские корабли дважды оказывали давление на военные корабли южан, прямо угрожая открыть боевые действия. Дипломатические мероприятия русских увенчались полным успехом. Возможность союза России с Америкой резко изменила позиции Англии и ее союзников.
Хотя решительный шаг русских и оказал несомненную помощь Соединенным Штатам, где вскоре прекратилась война и создались условия, благоприятные для национального единства страны, все же фактического союза между Соединенными Штатами и Россией не последовало.
Макаров и был участником этой демонстрации, находясь на «Богатыре». Но, к великому огорчению Макарова, его плаванию на «Богатыре» неожиданно пришел конец. Из Николаевска последовал приказ списать с корабля кадета Макарова и отправить в училище. «Богатырь» должен был сдать Макарова на остров Ситху, где находился центр русских владений в Северной Америке[9]. Оттуда уже, минуя Алеутские и Курильские острова, на почтовом пароходе «Александр II» Макаров должен был добраться домой, в Николаевск.
Тяжело и трогательно было прощание с «Богатырем» — кораблем, имевшим такое большое образовательно-воспитательное значение в жизни Макарова. Действительно, плавание на «Богатыре» было первой его морской школой.
Часа за два до отплытия «Богатыря» с острова Ситха Макаров, едва сдерживая слезы, пошел проститься с адмиралом, офицерами и гардемаринами.
— Ваше превосходительство, позвольте вас поблагодарить за все, что… — произнес Макаров, явившись к адмиралу, и голос его дрогнул.
Предложив кадету сесть, адмирал Попов сказал ему:
— Не хотелось бы мне расставаться с вами, да что делать, так нужно; я не смею ослушаться приказания. Вы, разумеется, не будете сердиться на меня, — продолжал он, останавливаясь на каждой фразе, — если я вас иногда ругал, я делал это для вашей же пользы. В вас есть много добрых начал, но вы еще не совсем подготовлены, чтобы жить среди взрослых, и многие из взрослых также не совсем понимали, что с вами они не должны обращаться как с товарищем. Все время вы вели себя хорошо, все вас любили. Ну, знайте же, что и я вас люблю, и если нужно будет, так и пригожусь. Может быть Казакевич еще пошлет вас в Петербург. Ну, да вы и там не пропадете, если, конечно, не будете о себе очень много думать…
Адмирал начал искать что-то в шифоньерке.
— Жаль, у меня ничего нет подарить вам, врасплох застали… Не подумал прежде. Возьмите вот мою карточку. — Адмирал достал свою фотографию и написал: «Моему молодому другу С. Макарову на память о приятных и в особенности неприятных днях, проведенных им со мной. А. Попов. 18 мая 1864 г.».
Адмирал по-отечески горячо поцеловал кадета. Они расстались.
Макаров прошел в кают-компанию прощаться с офицерами и гардемаринами. Слезы душили его, он не мог даже вымолвить: прощайте, и только жал всем руки.
Так спустя два года вспоминает в своем дневнике Макаров о расставании с «Богатырем». А уже потом, когда он оставлял корвет «Варяг», Макаров замечает: «Расставаться со своим судном гораздо более тяжело, чем с родным городом или с родительским домом… Когда я прощался с «Богатырем» в 1864 г., оставаясь в Ситхе, я плакал целый день. С каким ужасом глядел я вслед «Богатырю», который удалялся из Ситхи, и с ним уходили от меня те, которые заменили мне отца, братьев, учителей и товарищей, оставляя меня одного в Ситхе дожидаться парохода в Аян».
Делать, однако, нечего. Успокоившись, Макаров те несколько дней, которые ему суждено было провести в Ново-Архангельске, как называлась наша американская резиденция, наблюдал местную жизнь. Его интересовали колоши — индейское племя, жившее на побережьях Аляски. Макаров изучал быт, нравы и экономику колошей. В особенности его внимание привлекли пироги, длинные выдолбленные колоды, обтянутые тюленьей шкурой, вмещающие по пятьдесят-шестьдесят человек. Колоши — идолопоклонники. Воду, дождь, лес, медведей, рыб они представляли себе как одушевленные силы, благосклонность которых необходимо снискать. Большим почетом у них пользовались шаманы; в лице шамана совмещался и врач, и священнослужитель, и пророк, и учитель, и поэт. У своих жилищ они сооружали столбы с человеческими и всякими фантастическими фигурами, которые должны были, по их мнению, охранять семью от несчастья.
Макаров присматривался ко всему внимательно и вдумчиво. Индейцев, которые ему были известны по книгам и в детстве так увлекали его воображение, он наблюдал теперь воочию.
В лице главнокомандующего североамериканскими владениями Д. П. Максутова и его жены Макаров встретил радушных и гостеприимных хозяев. Он подробно расспрашивал о делах Российско-американской компании, пароходах, условиях службы на них и проч., выезжал на Ситхинский рейд, набрасывал его на бумагу и описывал входы на рейд. В этом сказалась любознательность Макарова, его потребность при всяком удобном случае учиться и приобретать практические навыки.
Наконец пришел пароход Российско-американской компании «Александр II» и увез Макарова в Аян. По дороге зашли на аляскинские острова Кинай и Кадьяк. Снова экскурсии по островам, наблюдения и размышления. На Кинае, в угольных копях, — варварская эксплоатация труда и ничтожный заработок. Макаров спустился в копи, познакомился с тяжелым трудом людей и, вернувшись на пароход, излил в дневнике свое возмущение. На Кадьяке он столь же внимательно наблюдал, как промышляют морского зверя алеуты, тяжелым и опасным трудом которых существовала Российско-американская компания.
С первых же дней пребывания на пароходе у Макарова установились самые лучшие отношения с капитаном.
Зоркий глаз бывалого моряка быстро распознал в кадете молодого собрата по ремеслу, хорошую его школу и быструю сообразительность. И он разрешил ему стоять четвертую вахту в очередь и наравне с тремя давно уже плававшими штурманами.
— Ты, я вижу, парень дельный, хоть и молод. Не подкачаешь! — сказал он в напутствие.
Можно себе представить восторг Макарова, ничего так никогда не жаждавшего, как самостоятельности. В часы вахты он был полным командиром парохода, пересекавшего Тихий океан; ему подчинялись рулевые, вахтенные матросы, машинное отделение; он не побоялся ответственности и хорошо справился со своими обязанностями. Четвертого июля тихоходный «Александр II» прибыл в Аян — порт на берегу Охотского моря, во времена Российско-американской компании игравший значительную роль. Отсюда на канонерской лодке «Морж» Макаров переправился в унылый Николаевск, куда и прибыл 8 августа 1864 года.
Макарову исполнилось только шестнадцать лет, но он был уже настоящий моряк, изучивший морскую практику, знакомый со многими науками и иностранными языками. После вахт на «Александре», если б Макарову предложили стать командиром небольшого парохода, он вероятно не отказался бы. В своем собственном мнении он теперь вырос на целую голову.
После встречи с родными он тотчас отправился к контр-адмиралу Казакевичу, назначившему его в плавание в эскадру адмирала Попова, и вручил письмо. Прочитав его, Казакевич заявил, что надеется, что все сказанное в письме о его подателе не комплимент, а сущая правда. Слово Попова имело в то время значительный вес, и Казакевич почувствовал немалое удовлетворение, прочтя характеристику рекомендованного им питомца.
Училище отметило прибытие Макарова поощрительным мероприятием: за недостатком учителей старшему воспитаннику Степану Макарову было поручено заниматься с младшими учениками. Вряд ли был Макаров особенно доволен таким поощрением. Еще менее устраивало его назначение зимой 1864–1865 гг. фельдфебелем училища. Фельдфебелю была предоставлена власть наказывать по своему усмотрению провинившихся. Вначале Макаров был довольно мягок и старался действовать уговором, но когда убедился, что этот метод не приводит к цели и что старшие воспитанники демонстративно не желают видеть в нем начальника и упорно стараются поддерживать дурную славу училища, он начал по всей строгости применять предоставленное ему право. И фельдфебеля стали слушаться.
После долгого перерыва Макаров приступил к систематическим занятиям и работал серьезно и упорно. Школьное преподавание его, конечно, не удовлетворяло, и он всячески стремился расширить свои познания чтением книг не только по специальности, но и общеобразовательных.
Свои мысли, переживания и планы Макаров неизменно поверял лучшему другу юности — дневнику. «Я ужасно привязался к моему дневнику, — пишет он, — все хочется мне что-нибудь писать, даже когда уже совершенно слипаются глаза. Да! Великое дело дневник! В особенности когда нет друга, кому бы можно было высказать, кто бы мог посоветовать что-нибудь».
Духовное одиночество и неудовлетворенность чувствуются в этих словах. Для успеха в жизни, думал о себе Макаров, ему не достает прежде всего свободного, непринужденного поведения. И он настойчиво стал работать над собой, стараясь быть во внешних сношениях с людьми таким, как все. Вместе с тем он следил за своими манерами, старался взвешивать и обдумывать слова и развивать в себе вкус ко всему изящному и красивому.
Прав С. Григорьев, изображая в своей повести «Победа моря» дошкольного Макарова обыкновенным мальчиком со всеми особенностями его возраста, одержимым лишь романтическим влечением к морю, отчасти под влиянием примера отца-моряка. Что же касается Макарова — ученика Николаевского училища и Макарова-юноши, то следует отметить, что он безусловно отличался от своих сверстников чертами, вовсе не свойственными его возрасту. Необычайно вдумчивый, самолюбивый и впечатлительный, солидный в поведении, постоянно занятый анализом собственных поступков и мыслей, сторонящийся пошляков, он проявлял такие задатки, которые невольно обращали на него внимание людей.
Для старших воспитанников училища организовался при Николаевском женском институте танцкласс. Обучение производилось по субботам, совместно. «Не думаю, чтобы это послужило нам и им на пользу», — скептически замечает по этому поводу Макаров.
В свободные часы он предавался мечтам. Его воображение рисовало картины будущего. Вот, например, суровая зима, на дворе со злобным свистом завывает ветер. А он сидит вечером с молодой любимой женой в жарко натопленной комнате, вспоминает и рассказывает ей, каково ему было в плавании в пургу, когда он простаивал во время вахты по четыре часа на мостике, «не сводя глаз с парусов, которые грозят или сломать рангоут, или сами разорваться. Волны, ударяясь о борт, разбиваются и окатывают вас с ног до головы. Ну, как тут не пожалеть такого страдальца, подумает другой. А вот и нет — удовольствие в свежую погоду может испытать только моряк, когда, сдавши вахту другому, спускается вниз, снимает с себя мокрое платье, надевает сухое и обогревшись ложится на койку, где с полным спокойствием скоро засыпает».
Близилось время сдачи окончательных экзаменов. Воспитанники училища усиленной зубрежкой старались наверстать упущенное. Занимались с утра до вечера. Но Макарову нечего было бояться, он знал все настолько основательно, что учителя, уверенные в его знаниях, ставили ему хорошие отметки, не спрашивая. Но сам он не находит свои знания полными. «Я не ленюсь, — записывает он в дневнике, — а постоянно занимаюсь, но зло в том, что я сразу берусь за все, а гоняясь за двумя зайцами, ни одного не поймаешь. Эх, ежели бы я имел с моего раннего возраста хорошего наставника, который бы мог установить твердо мой характер и заставить меня прямо и неуклонно следовать по одному направлению, не блуждая то в ту, то в другую сторону».
Незаметно подошли и экзамены. Учили плохо, но теперь предъявляли к ученикам высокие требования. Макаров отлично сдал все экзамены и окончил училище первым. Адмирал Казакевич поздравил его и сообщил, что сделал представление в Петербурге о производстве его за отличные успехи, способности и поведение не в кондукторы флотских штурманов, которых выпускает Николаевское училище, а в корабельные гардемарины, что дает ему возможность стать мичманом, а затем поступить в морскую академию. Предварительно же необходимо летом идти в учебное плавание.
Вскоре Макарова назначили на транспорт «Америка». Плавание началось неудачно. Хотели выйти в море пораньше, когда оно не вполне освободилось еще ото льда. Началось передвижение льда, «Америка» села на мель, да так основательно, что потребовались сложные и продолжительные работы, чтобы корабль снять. Обычно все, с чем приходилось сталкиваться Макарову в жизни, возбуждало его интерес и любознательность. Заинтересовался он и аварией с «Америкой», внимательно следил за ходом работ по снятию корабля с мели, вникал во все мелочи, а когда работы были окончены, составил весьма обстоятельное и технически полезное описание работ, причем попутно высказал много собственных практически ценных соображений. Узнав об этой работе и ознакомившись с ней, адмирал Казакевич посоветовал Макарову обработать материал для статьи в местную газету «Восточное Поморье». Но неопытный еще автор, испугавшись, что какой-нибудь неловкий оборот заставит читателя посмеяться, после долгих колебаний не решился последовать совету адмирала. Его первая литературная работа — «Описание работ по снятию с мели парохода «Америка» — так и не увидела света[10].
Командир «Америки», человек грубый и суровый, почему-то не взлюбил Макарова и придирался к нему. За какой-то промах он разнес его и обозвал «лодырем». А за провинность матросов, которые находились под наблюдением Макарова, посадил его на салинг[11]. Взыскания, с точки зрения морской дисциплины, были сделаны правильно, хотя в первом случае и в грубой форме, и Макаров это понял. Командир назначил Макарова во время аврала находиться на марсе[12]. Работа на марсе требовала от моряка значительной ловкости и смелости. Макаров так отмечает в дневнике это распоряжение: «Я очень рад, что придется бывать на марсе и в свежий ветер при качке. Очень часто мне приходило в голову при свежем ветре в море сходить на марс, но всякий раз лень, а отчасти и боязнь заставляли оставаться на палубе. Теперь же, когда я должен ходить на марс по обязанности, трусость не придет в голову».
С транспорта «Америка» Макаров был переведен на корвет «Варяг». Оба эти корабля уступали «Богатырю». Не было на них того морского духа, того интереса к морскому делу, что так выгодно отличало корабли, плававшие под командой адмирала Попова, умевшего, как никто, воодушевлять к работе своих подчиненных. Много, очень много воспринял Макаров от Попова, но больше всего — его умение управлять людьми, вовлекая их в работу.
Последнее учебное плавание, однако, не ограничилось двумя кораблями. В ноябре 1866 года, по прибытии в японский порт Хакодате, Макарова перевели на третий корабль — корвет «Аскольд», плававший под флагом контр-адмирала Керна.
Макаров полагал, что на флагманском корабле ему придется задержаться надолго, на несколько лет. Но в декабре 1866 года неожиданно был получен приказ «Аскольду» возвращаться в Россию. Макарову надо было решать: остаться в Сибирской флотилии или же отправиться в Кронштадт и перейти в Балтийский флот? Не колеблясь он выбрал последнее. Хотя и хорошо жилось Макарову на «Аскольде», но неизвестность будущего мучила его непрерывно: произведут в гардемарины или нет? Будет ли ему обеспечена карьера морского офицера или он останется на всю жизнь в штурманах? Придется ли держать экзамены в Петербурге по предметам, не пройденным в Николаевском училище, или достаточно полученного им аттестата.
Эти мысли теснились в голове Макарова и не давали ему покоя во время длительного морского похода в Кронштадт. На всякий случай он изучал на «Аскольде» высшую математику, начала диференциального и интегрального исчисления. Его неотступно грызла не дающая покоя ужасная мысль: «а что, если снова придется вернуться в опостылевший Николаевск?» «Мне представляется, что все против меня, что всюду, куда я ни сунусь, везде неудачи…» Такие строки заносит в это время Макаров в свой дневник. Временами все кажется Макарову безнадежным, и у него возникают соображения о переходе на частную службу.
В апреле 1867 года «Аскольд» прибыл в Англию. Все, достойное быть осмотренным в Лондоне, было осмотрено и описано Макаровым в дневнике. Но особенно его поразила опера, впервые в жизни услышанная им. Для него раскрылся новый, незнакомый ему мир звуков.
Но чем ближе Кронштадт, тем более растет беспокойство Макарова, мысль — произведут ли его в гардемарины или дадут погоны штурманского кондуктора — не только с новой силой волнует его, но делает нетерпеливым, и он заранее все видит в черном свете. Он с горечью заносит в дневник: «О, блестящая карьера, предсказанная мне в молодости, вот какова ты, как милости приходится ждать для себя первого чина, и это постигает даже первых учеников морского корпуса, что же будет со мною?»
История производства Макарова в гардемарины — яркий образец волокиты всероссийской канцелярской машины и тупоумия бюрократов былого времени. Вся эта волокита несомненно была создана искусственно, с целью создать побольше препятствий для проникновения во флот лиц недворянского происхождения. Несмотря на отличны «аттестации непосредственных начальников Макарова, в том числе и двух адмиралов, только в результате двухлетней переписки, хлопот, ходатайств, прошений и справок удалось установить, что, действительно, Макаров заслуживает производства в гардемарины как по способностям и поведению, так и по праву происхождения. С последним-то и вышло всего больше хлопот. «После долгих усилий множества лиц, — пишет Макаров, — и после переписки тысячи бумаг начерно и набело, я был произведен в гардемарины флота. Как всегда, то, что я предполагаю вперед, никогда не сбывается: я вообразил себе, что главное затруднение будет — неполнота программы Николаевского училища, а вышло, что на это не обратили ни малейшего внимания, а представление было задержано оттого, что не было бумаги о моем дворянстве».
Нет надобности приводить примеры, каких колоссальных усилий и настойчивости стоило всем доброжелателям и покровителям Макарова «протиснуть» его в гардемарины. Вот несколько отзывов его ходатаев. Командующий войсками Восточно-Сибирского округа генерал Шелашников, через которого шло представление о Макарове морскому министру, в конце своего рапорта замечал, что «по отзыву его ближайших начальников, Макаров подает надежды стать со временем выдающимся по своим познаниям и усердию флотским офицером». Командир корвета «Варяг», капитан второго ранга Лунд, заканчивал свое послание в инспекторский департамент так: «Прося ходатайства о Макарове, я со своей стороны осмеливаюсь уверить, что Макаров будет одним из лучших морских офицеров молодого поколения, и, если перевод из корпуса флотских штурманов во флот есть отличие, то Макаров вполне этого достоин».
Таких отзывов было множество, и все они давали справедливую оценку способностям Макарова. Немало было и словесных ходатайств вернувшихся с Дальнего Востока адмиралов. И лишь когда окончательно выяснили, что Макаров родился в бытность его отца офицером, что давало ему дворянство, кадета Степана Макарова произвели в гардемарины.
Родись он двумя годами раньше, то есть до получения его отцом офицерского чина, ему пришлось бы остаться в корпусе флотских штурманов или перейти на частную службу, и русский флот лишился бы одного из наиболее выдающихся своих деятелей. Однако совершенно несомненно также и то, что выдающиеся способности и энергия, которыми обладал Макаров, нашли бы исход, и, рано или поздно, он занял бы подобающее ему место, если не во флоте, то на ученом или ином поприще.
Став гардемарином, Макаров после всех пережитых треволнений ощутил настоятельную потребность отдохнуть. Он получает месячный отпуск и едет в Новгородскую губернию, чтобы навестить своего старого друга по Николаевску Б. А. Бровцына, преподававшего ему законоведение. После стольких лет, проведенных в море, после Николаевска и заграничных скитаний, он впервые в жизни познакомился с привольной деревенской жизнью и увидел простой, задушевный русский пейзаж. Перед ним открылся дотоле не виданный новый мир. Его даже начинает тревожить мысль: а что если он в такой обстановке начнет отвыкать от моря? «Признаюсь, за этот месяц я почти отвык от моря, — замечает он, — мне теперь представляется верхом мучений идти в свежий ветер на шлюпке, тогда как прежде, когда не понимал прелести деревенской жизни, с каким удовольствием всегда брался я исполнять поручения, хотя бы при этом пришлось промокнуть до костей. Впрочем, это пустяки, живо снова привыкну к морю».
Опасения Макарова оказались напрасными. Когда он вернулся из отпуска, его назначили на фрегат «Дмитрий Донской», уходивший с корабельными гардемаринами в учебное плавание за границу. Он принимает самое деятельное участие в подготовке фрегата к дальнему рейсу, быстро завоевывает расположение командира и товарищей и усердно готовится к экзамену на офицера. В дневниках Макарова не сохранилось сколько-нибудь подробного описания этого плавания. Известен только его маршрут[13].
Экзамены происходили во время плавания, в присутствии командира, дававшего характеристику каждого гардемарина. Макаров выдержал испытания блестяще и получил высшие отметки по всем предметам. Но начальство нашло, что проделанного плавания недостаточно. С сентября 1868 по май 1869 года. «Дмитрий Донской» снова находился в море.
Когда корабль прибыл к Кронштадт, был назначен новый проверочный экзамен, на этот раз окончательный. 24 мая 1869 года двадцатилетний сын бывшего боцмана получает первый офицерский чин мичмана. За его плечами уже солидный стаж. В общей сложности он проплавал около пяти с половиной лет на одиннадцати кораблях, побывал во многих странах, накопил большой опыт дальнего плавания и ознакомился с военно-морской теорией корабля.
Учение закончено. Начинается новый период жизни Макарова, период непрерывных исканий, блестящих достижений и все растущих успехов.