Дороги не было — шли разомкнутым строем. До рассвета оставалось немного, нужно было спешить, и люди, превозмогая усталость, нажимали, ускоряли шаг; отстающие, спотыкаясь и падая, проваливаясь в снег, бегом догоняли колонну.
Матросов и Бардабаев шли в голове колонны, и доставалось им поэтому больше, чем другим: все-таки сзади идут уже по проторенной дорожке, а перед ними нетронутая целина, густой снег, сугробы в человеческий рост. Бардабаев — тот парень высокий, он вообще правофланговый, ему на роду написано ходить впереди строя. А как сюда попал Саша, человек небольшой, среднего роста? Но так уж всегда бывает: как-то само собой выносит его всегда вперед, особенно перед боем.
А в лесу хорошо. Еще зима, еще покусывает носы и щеки ядреный морозец, еще по-зимнему хрустит снег под ногами, но что-то неуловимое уже говорит о приближении весны. Легкий смолистый запах действует опьяняюще. Жалко, что нельзя петь: с песней идти легче.
Как всегда, перед боем говорят о пустяках.
— Валенок, чорт полосатый! — говорит Бардабаев.
— Что?
— Прорыв на всем фронте… Обсоюзка сопрела. Снега, я думаю, килограммов десять набилось!
— Ничего, — говорит Саша, — вот погоди, Чернушку возьмем — пакли достанешь, заткнешь. Это самое верное дело.
— «Верное дело»! — ворчит Бардабаев. — Еще раньше эту Чернушку надо взять.
Саша молчит. Молчит и Бардабаев. Оба думают об одном и том же.
— Возьмем? — говорит наконец Бардабаев.
— Возьмем, — отвечает Саша.
— А если опоздаем? Если, скажем, ихние танки подойдут?
— А зачем нам опаздывать? — говорит Саша. — Опаздывать — к чорту. А если уж опоздаем, если действительно танки подойдут — ну что ж…
Он перебрасывает на ремне автомат и, искоса посмотрев на товарища, негромко говорит:
— За себя, Мишка, я отвечаю. С гранатой под танк брошусь, а врага не пропущу.
— Гм… — качает головой Бардабаев. — Это легко сказать — под танк!
— Да нет, — улыбается Саша, — ты знаешь, и сказать тоже не легко.
— Все-таки легче.
— Кому как…
— Э, смотри, какой белячок проскочил!
— Заяц? Где?
— Вон — за елочкой. Нет, уж теперь не видно… Н-да, легко сказать. А ты знаешь, ты сегодня хорошо на собрании выступал.
— Иди ты к чорту! — говорит Саша.
— Нет, правда. Коротко и ясно.
Саша хотел выругаться покрепче, но тут его окликнули из задних рядов:
— Матросов! К старшему лейтенанту!
Артюхов шагал на левом фланге второго взвода. Саша подождал, пока он приблизится, сделал шаг вперед и приложил руку к козырьку ушанки.
— Ну как, Саша? — улыбнулся Артюхов.
— А что? — сказал Саша, тоже улыбаясь. — Хорошо, товарищ старший лейтенант!
Не останавливаясь, командир взял его за локоть. Они пошли рядом.
— Н-да, — сказал Артюхов. — А у меня к вам, товарищ гвардии красноармеец Матросов, между прочим, предложение есть.
Саша насторожился и искоса посмотрел на командира.
— В ординарцы ко мне пойдете?
Саша вспыхнул и сам почувствовал, как загорелись у него уши и щеки.
— Точно, товарищ старший лейтенант. Хочу.
— Ну, будешь ординарцем. Не отставай теперь от меня. Настроение, значит, хорошее?
— Очень даже хорошее.
— А ребята как?
— Ребята — орлы!
— Курить желаешь?
— От «Казбека» не откажусь.
От хорошей, крепкой папиросы у Матросова закружилась голова. Опять ему захотелось петь. Придерживая рукой автомат, он шел теперь легким широким шагом, стараясь идти так, чтобы и Артюхову оставалось место на тропинке.
— Товарищ старший лейтенант, — сказал он вдруг, не глядя на командира, — можно вам один вопрос задать?
— Давай.
— У вас кто-нибудь из родных есть?
— Ну как же… Слава богу, у меня семья, да и не маленькая.
— А у меня вот никого…
— Да, я знаю, — сказал Артюхов. — Это грустно, конечно.
— Нет, — сказал Саша.
— Нет?
Саша подумал и помотал головой.
— Раньше я, действительно, грустил и скучал. И на фронт ехал — тоже паршиво было: никто не провожает, никто не жалеет. А теперь я как-то по-другому чувствую. Как будто я не сирота. Как будто, в общем, у меня семья… да еще побольше вашей.
«Опять я не то говорю», подумал он с досадой.
— Непонятно, небось? — сказал он усмехнувшись.
Неожиданно Артюхов взял его за руку и крепко сжал ее.
— Нет, Саша, — сказал он, — очень даже понятно. Только я думаю, что эта большая семья у тебя всегда была, только ты не замечал ее. Это называется — родина.
— Да, — сказал Саша.
В лесу уже рассвело. Солнце еще не показалось, но уже поблескивал снег на верхушках деревьев и уже нежно розовела тонкая кожица на молодых соснах. А снег под ногами из голубого превратился в белый, а потом стал розоветь — и чем дальше, тем гуще и нежнее становился этот трепетный розовый оттенок.
«Ах, как хорошо, — думал Саша, — какой славный день впереди! И как это вообще здорово и замечательно — жить на свете!»
Артюхов посмотрел на часы.
— Бросай курить, — сказал он и сам первый бросил и на ходу притушил валенком папиросу.
— Приехали? — сказал Саша.
— Да, кажется, приехали, — уже другим, серьезным и озабоченным тоном ответил Артюхов. — Рота, стой! — негромко скомандовал он.
— Стой! Стой! — понеслось по растянувшимся рядам колонны.
Нагнувшись и расстегивая на ходу кобуру, Артюхов побежал к голове колонны, и следом за ним, тоже пригнувшись и на ходу снимая с плеча автомат, побежал Саша Матросов.