Из картин французской революции.
В те далекие дни, что для нас теперь ближе
И понятней других вглубь ушедших времен
В одинокой мансарде жил в бурном Париже
Молодой и безвестный художник Прюдон.
Он глядел из окна на жемчужное небо,
На манящие зори туманных высот,
А внизу жаждой зрелищ, добычи и хлеба
В сетках улиц кипел опьяневший народ.
Но художник не слышал зловещих раскатов,
Не искал в смутах дня жизнью попранных прав,
И в цветах догоравших на небе закатов
Видел лик Божества, душу грезе отдав.
Он однажды сидел в груде гипса и хлама,
Разбирая наброски скопившихся лет.
Постучав у дверей, незнакомая дама
В мастерскую вошла заказать свой портрет.
— Только бюст… Фон неважен… Стена голубая
Или старой портьеры поблекший атлас…
Но как можно скорей. Я на днях уезжаю…
Три сеанса, не больше. Начнемте сейчас.
Она ловко уселась, поправила кудри,
В детских ямочках щек отблеск солнца играл,
Улыбались глаза в темных мушках и пудре,
И подкрашенный ротик алел, как коралл.
Пододвинув мольберт, приготовил он краски
И привычной рукой набросал на холсте
Грациозный овал, подведенные глазки,
Мягко спущенный локон в атлас декольте.
Расчленяя искусную прелесть модели,
Он ловил тот фривольный, подчеркнутый тон,
Что преподал Версаль в кружевах акварели,
В пасторалях принцесс утвердил Трианон.
Только вечер, спустив золотые вуали,
Охладил и пресек его пылкий экстаз.
По камням мостовой каблучки застучали;
— До свиданья, до завтра! — В условленный час!
Он остался один! Парк гасил изумруды,
Старый колокол пел дребезжащий привет,
Вдоль темнеющих, стен лиловели этюды,
Оживал в полутьме неготовый портрет.
Через ровные арки растворенных окон
Летний сумрак бросал сноп оранжевых стрел,
На холсте шевелился причудливый локон,
И подкрашенный ротик жеманно алел.
Умирающий двор, мадригалы и кудри,
Менуэт двух веков на цветных каблучках…
Кто она эта куколка в мушках и пудре,
Статуэтка из Севра в Лионских шелках.
Кто она? Ci devant? Куртизанка? Маркиза
В перепуганном стане гонимых вельмож?
Надушенный комочек причуд и каприза,
На салонных подмостках взращенный фантош?
В беззаботной толпе светских птичек веселья
Где звенящие трели она допоет?
В злобном море борьбы, в перегаре похмелья
Как направит в лазурь эфемерный полет?
День настал. Распахнувши оконную раму,
Пропустить опасаясь условленный час,
Он напрасно прождал незнакомую даму…
Без нее новый вечер расцвел и погас.
И обьятый тревогой, в тоске ожиданья
Он томился ряд долгих, мучительных дней
И, как страстный любовник, ждал с дамой свиданья
И болел непрестанною мыслью о ней.
Он часами сидел в мастерской у портрета
И часами глядел на косой потолок.
Улыбалось лицо в волнах тающих света
И подкрашенный ротик алел, как цветок.
Наконец раздраженный, усталый, унылый
Он спустился на улицу с тайной мечтой
Встретить в праздной толпе образ светлый и милый
Легкомысленной дамы, отнявшей покой.
И Парижская чернь безудержным стремленьем
Приняла его тотчас в свой шумный поток.
Вместе с ней он бежал и с тупым неуменьем
Уклониться хотел, уклониться не мог.
Но куда он спешил и куда он стремился
В зыбком море смятенных, кричащих людей
Он узнать не старался и вал докатился,
Разливаясь с ворчаньем в разгон площадей.
Неожиданно выросла тень гильотины,
Призрак смерти проплыл в золотистой пыли, —
В нагруженных повозках процессией длинной
Осужденных на казнь перед ним провезли.
Он остался смотреть… Безнадежно, упрямо,
Содрогаясь и хмурясь, стоял и бледнел…
Вдруг кокетливый облик потерянной дамы
Промелькнул над горой обезглавленных тел.
Она быстро прошла роковые ступени,
В детских ямочках щек отблеск солнца играл,
От багровых столбов шли багровые тени
И трехгранный топор синей сталью сверкал…
Приподнявши головку за светлые кудри,
Теплой кровью палач окропил эшафот…
И на мертвом лице в темных мушках и пудре
Улыбался, алея, подкрашенный рот.