Киноповесть
Действующие лица
Александр Невский — князь Переяславльский.
Василий Буслай — новгородский богатырь, ушкуйник, представитель вольницы, весельчак и мастер погулять.
Гаврило Олексич — новгородский богатырь, степенный воин, лет тридцати пяти, сурового суриковского облика.
Твердило Иванович — псковский воевода, начальник обороны Пскова, лет сорока, алчный, тупой и беспринципный торгаш, изменник.
Воевода Павша — помощник Твердилы, лет сорока, смелый и честный патриот.
Его дочь Василиса — высокая, статная женщина, боевой новгородской складки, тип русской женщины-воительницы.
Ольга — новгородская девушка.
Брячиславна — жена Александра Невского.
Софья, Надежда, Любовь — три девушки-псковитянки.
Иван Данилович Садко — поволжский купец.
Пелгусий — монах, разведчик Александра.
Аввакум — нищий.
Амелфа Тимофеевна — мать Буслая.
Никита — переяславльский ополченец.
Яков — переяславльский старик крестьянин.
Граф Герман Балк — магистр ордена, человек лет сорока, профессиональный солдат-завоеватель.
Епископ — старик лет шестидесяти, фанатик, прообраз будущего иезуита.
Ананий — приближенный Твердилы, его разведчик.
Савва и Михалка — приближенные князя Александра Невского.
Князья Иванко и Василько — беспрестольные «безработные» князьки, искатели хороших в оенных заработков.
Берке — хан Орды.
Старшая жена хана.
Визирь.
Его эмиссар по северной Руси.
Место действия — Псков, Новгород, Переяславль, Чудское озеро, русские дороги, ведущие к Волге, Орда.
1
Лес осенью. Рыцари, построившись клином, «свиньею», врываются в села под Псковом. Все бежит перед ними. Полураздетые женщины с детьми на руках, дети без взрослых, калеки. Девушка тащит полумертвого отца. Мечется напуганный скот. Звон мечей. Крики. Тяжелое дыхание рыцарей, закованных в латы. Пожары деревень.
Встревоженный Псков ждет удара. На улицах тревога: еще неясно, будет ли Псков обороняться, или сдастся рыцарям. Одни волокут бревна к воротам, другие укладывают в подводы добро.
На крепостной стене отцы города — воеводы, владыко — бранят начальника обороны Пскова боярина Твердилу Ивановича. Пятисотенный Павша, сопровождаемый дочерью, надевшей кольчугу поверх женского платья и шлем вместо платка, говорит епископу:
— Собирай совет. Вели рубить собаке голову.
Боевая одежда Павши забрызгана грязью. Он только что из боя.
Старик воевода сокрушенно кивает головой, глядя с высокой стены на дымы дальних пожаров, кольцом окружающих Псков.
— Не сберег ты города, Твердило, продал нас, — говорит он.
— Только детей малых погубим да свое добро растеряем, — оправдывается Твердило. — Ей-богу, сдаваться надо, пока не поздно.
— Что ни решайте, я Пскова не отдам! — говорит Павша. — Не один раз помирали мы — и все живы. И немца били — чуда в том нету.
Владыко протягивает руку к Твердиле, снимает меч с него.
— Предстанешь перед судом, — говорит он.
Набат! Ратные люди бегут к стенам Пскова. Уже закрывают главные ворота, впуская последних беженцев из пригородных сел.
— Не выдадим Пскова! — кричат они.
На площади св. Троицы нищий, по имени Аввакум, скликает народ.
— Вставайте, люди русские!
поет он.
Павша готовится к обороне. Дочь рядом с ним. Ратники занимают стены, волокут на них камни.
— Вспомним князя Александра! — говорит Павша бойцам. — Бил он шведов на Неве, мы побьем немцев под Псковом.
Монах Пелгусий, одетый ратником, уговаривает испуганных женщин, утешает беженцев.
— На Неве похуже было — и то наша взяла, — говорит он.
Твердиле медлить нельзя. Он накрывает расшитым полотенцем серебряное блюдо, ставит на него хлеб и соль и говорит своему приближенному Ананию:
— Беги через малые ворота к магистру… Скажи — сдам Псков, как уговорено было… Покажь дорогу!..
Потом он подходит к краю стены и говорит народу:
— Да что там зря толковать: никакой беды никому не будет! Шли бы себе по домам, люди добрые!
Ананий выходит за пределы города и попадает к немцам. Они связывают ему руки и, надев на шею петлю, сажают за седло. Он ведет колонну немцев к тем малым воротам, через которые выходил сам. Он стучит:
— Впустите в город холопов боярина Твердилы Ивановича!
— Не пускай гадов! — раздается за воротами голос монаха Пелгусия. — Не с добром пришли.
Но за воротами есть и люди Твердилы. Затевается рукопашная между сторожами ворот и твердилиными людьми. Ворота распахиваются. Рыцари на конях, со связанным Ананием, врываются в город, прокладывая себе дорогу мечами.
Аввакум кричит народу:
— Гляди, люди русские, на немецкую ласку!
Павша с группой пеших бойцов пытается задержать конных немцев, но напрасно. В одно мгновение люди его оттеснены и рассеяны, а его самого, еще живого, поднимают на остриях поднятых копий. Лавина рыцарей обрушивается на Псков.
Лавки торговых рядов уже разгромлены. Меха и шелк устилают улицы. Хлеб, мед, масло в разбитых бочках валяются всюду. Горят дома.
Патеры благословляют горящие здания, благословляют крики горящих в домах людей, складывают костры из икон. Рыцари и кнехты, нагруженные добычей, волокут за косы псковских женщин.
Немцы ворвались так быстро, что не весь город еще знает об этом. В покоях епископа тишина и порядок. Сидят заслуженные бояре и монахи, ждут на суд Твердилу. Он вбегает, распахивая и не закрывая двери, пьяный и веселый.
— Ну, вот я!.. — посмеиваясь, кричит он. — Хозяин города, хозяин вам всем, ехидны проклятые!.. Сдал я Псков, ну!..
Крики немцев слышны под окнами. В покои епископа, оглядывая их нелюбезно, входит магистр. Он говорит Твердиле:
— Слушай, русский, так города не сдают… Если ты мне и Новгород с таким боем сдавать будешь, повешу на первом суку. Понял?
Кнехты уже грабят покои епископа. Вскрывают сундуки с псковской казной. С площади слышен зов Аввакума:
— Вставай, народ русский!
На стенах псковского кремля распинают еще живого воеводу Павшу и других сторонников обороны. Твердило распоряжается их казнью. Он деятельно отправляет одних на стены, других на костры, сколачивает группы для принятия римского крещения и из сотен девушек, согнанных плетьми его людей, выбирает себе одну, двух, трех, четырех, пятерых наикрасивейших.
…Уже пируют кнехты в кружалах. Горят церкви. Иностранные купцы стоят у своих лавок, крича по-латыни.
…На площадь св. Троицы гонят бичами и копьями новые толпы уцелевших защитников Пскова — монахов в доспехах, воевод, ратных людей, женщин.
— Кайтесь! Кайтесь, неверные! Спасите души свои! — кричит худой и страшный монах, высоко поднимая над толпою длинный тонкий латинский крест. — Истинна лишь наша латинская вера!
— Быстро! Время не терпит! Крести! — торопят монаха рыцари.
Крещу вас истинною благодатью господней!
Умрете, но тем спасены будете!
Умрете, но тем спасены будете!
Умрете, но тем спасены будете!
гнусаво кричит он, осеняя крестом псковитян, падающих под мечами рыцарей.
— Пропала Русь! — плачет нищий Аввакум.
…Три латинских монаха бегут по улице, вырывая детей из рук родителей, осматривают их, щупают и, выбрав, толкают к подводе, на которой уже лежит внаброс с десяток ребят.
— К святому обращению, — говорит монах, отбирая ребенка у матери и подставляя к ее губам руку для поцелуя.
— Отдай! — безумствует мать. — Отдай, дьявол!
Копье сбивает ее с ног.
За подводой бегут матери, бабки, сестры отобранных ребятишек. Стон над улицей.
…А на площади Троицы еще убивают. Иных ребят мечами. Других распинают на крепостной стене. Третьим готовят костры.
— Кайтесь, неверные! Примите веру истинную, римскую! — неистовствует боярин Твердило.
— Пропала русская земля! Нет боле русской земли! — шепчут люди, вися на крестах. — Один Александр Ярославич может пόмочь дать, да нет его!
Воевода Павша говорит, умирая:
— Зовите всю Русь на пόмочь! Зовите князя Александра! Пелгусий, ступай зови его!
— Не годится мне бросать Пскова! С вами был и буду! — тихо отвечает ему Пелгусий.
— Ступай, Пелгусий! — говорит старый нищий, которого волокут на костер. — Велим тебе жить. Велим о нас сказать. Велим русское дело помнить!
— Очистить его душу огнем премудрым! — распоряжается монах.
— Вот верно слово! — подхватывает Твердило.
— Проверь огнем! — яростно говорит нищий. — И в огне то ж скажу — не будет по-вашему, не пойдет под немца русская земля, не бывать Руси под папою вашим, сволотой несчастным! А тебе, Твердило, быть тебе без семени и без племени! Не устоит земля на худых людях!
Его толкают на костер. Дым скрывает старика. Но из огня несется голос:
— Встань, народ русский! Встань, ударь!
2
Уже поздняя осень. Грязно, пусто в бревенчатом Переяславле. Невеселая погода на Плещеевом озере. Пять человек тянут невод. Поют:
Реки да озера к Ново-городу,
А мхи да болота к Белу-озеру,
Да чисто поле ко Опскову,
Темны леса Смоленские,
Высоки горы Сорочинские,
Широки ворота Чигарицкие…
Поодаль, на берегу, кучка крестьян.
Среди них монах Пелгусий, прибывший из Пскова. Он рассказывает последние псковские и новгородские новости.
— Пропал Псков, не устоит и Новгород.
— Эх-ма, и что там, в Новгороде, теперь? — говорят рыбаки.
— Видать, нам придется в дело вступать, — замечает древний старик, вздыхая.
Мимо проезжает ордынский чиновник со свитой на конях. Русские люди низко им кланяются. Один рыбак не отдает поклона. И ордынец велит спросить, кто эти люди.
— Ким ды? Кто есть? — спрашивает монгол, подъезжая к веселым рыбарям.
— А кого ищешь, бачка? — озорно спрашивает юнец Савва.
Монгол хлещет Савву нагайкой… Бросив невод, подходит к монголу и берет за узду его коня высокий, статный рыбак.
— В дом входя, хозяев не бьют, — говорит он по-монгольски.
Твердый взгляд его останавливает монгола.
— Кто будешь?
— Князь здешний.
Ордынец удивленно взглядывает на Невского.
— Невский — прозвище твое?
— Да, — отвечает Невский.
— Ты бил шведов?
— Я.
— А тут чего делаешь?
— Рыбу ловлю.
— Что, другой работы нету?
— А чем эта плохая? Вот струги на озере начну скоро строить, торговать за морем будем… Верно, отец? — спрашивает он древнего старика, а тот степенно отвечает:
— А что ж, Ярославич? И поторгуем.
— Орда наша езжай, там работа много есть. — И добавляет по-татарски: — Наш язык хорошо знаешь?
— Знаю, — по-татарски и затем по-русски говорит Александр. — Мне и на Руси делов хватит.
Ордынец. Русь мы править будем.
Невский (усмехаясь). Что ж, поправьте, поучите, гости дорогие, наш народ горазд на ученье.
— Мы сколь хочешь будем учиться, — хитро говорит древний старик.
Баскак отъезжает.
— Тяжелый народ, сильный, — говорит старик, кивая вслед монголу. — Тяжеленько нам будет бить-то их.
— Есть охота? — весело спрашивает его Александр и добавляет серьезно: — Вот тут-то Новгород и нужен.
Дружинник говорит:
— Тако дело на Неве отхватили, слава на весь мир, а житьишко — собачий дыр.
— Пока с монголами не управимся, все так будет, — говорит Александр и запевает взволнованно, потому что поет о Руси:
Реки да озера к Ново-городу,
А мхи да болота к Белу озеру,
Да чисто поле ко Опскову,
Темны леса Смоленские,
Высоки горы Сорочинские,
Широки ворота Чигарицкие…—
и говорит: — Собери, Господин Великий Новгород, Русь округ себя — большую славу возьмешь!
3
Новгород справляет пышный торг. Как в праздник, весел город. Шумят ряды. Купцы поют у своих прилавков. Там перс бьет в бубен, там индус играет тягучую песню на странной дудке, там варяжин поет, там швед выставил тройку певцов. Половчанин показывает дрессированного медведя. Хором поют поволжане-хлебовики. Веницейский купец в атласе играет на мандолине, поет серенаду.
Иноземные купцы, сидя в кружале, пьют эль. Шумно, весело, беспечно на ярмарке. Грудами лежат кожи, лисьи и собольи меха, мед, масло, зерно, плотничьи поделки. Богомазы торгуют иконами и тут же пишут их на удивление всем проходящим. Кузнецы куют кольчуги и, как портные, сняв мерку с покупателя, тут же изготовляют ему что надо.
У кольчужника Игната, разглядывая вещи, сидят безудельные князья Василько и Иванко.
— Чтой-то давно крови не было, — говорит Василько. — В Полоцк я ездил, крест целовал чудь побить, — не хотят. К Литве нанимался Полоцк бить, — и те прогнали.
— Слух был, немцы во Пскове, — замечает Иванко. — Тут Новгороду без сечи не быть.
— Добро бы, — говорит Василько. — Отощал я сильно!
Гончарник играет на звонких горшках, искусно постукивая по ним палочкой.
Ольга, купеческая дочка, идет от прилавка к прилавку — то выберет жемчужную нитку, то прикинет к себе шелку кусок. За нею, в толпе, идут двое новгородцев, Васька Буслай и Гаврило Олексич, богатыри новгородские. Их знают.
— На Неве-то с князем Александром… Они самые, — говорит князь Иванко. — Васька топором рубил корабли, Гаврило шатер Биргера сломал…
Ольга подходит к лабазу поволжского купца. На лабазе вывеска:
«ИВАН ДАНИЛЫЧ САДКО ИЗ ПЕРСИЯНСКИХ ЗЕМЕЛЬ ПРИБЫЛ»
Садко кричит богатырям:
— Василий! Гаврило! Прошу милости к старому дружку! Кольчужки индийские… Мечики востренькие, сарацинские… копьишки татарские!
— Отвоевались! — машет рукой Буслай. — О другом нынче дума-то.
К прилавку приближается Ольга. Садко шепчет ей:
— Уж и до чего хороши девицы новгородские! До чего светлы, батюшки!.. Вот имею шали кашемирские. Никому другому б не носить!
Ольга молча выбирает товар.
Буслай продолжает:
— Отвоевались! Славу получили, надо о себе подумать!
Гаврило, подмигивая, говорит купцу Садко:
— Васька-то жениться собирается, слышал?
Садко. А кому ж ты завещал купцов уродовать, на мосты кого поставишь в кулачье биться? А и ноги-то новгородцам кто ж ломать будет?
Ольга искоса поглядывает на Буслая, улыбается.
Буслай. Ай, и надоела ж мне поножовщина! День дерусь, два в тоске лежу. Хотел на Волгу податься, поиграть топориком, да опять тоска взяла.
Гаврило. Ты б в монахи шел.
Буслай. Дело я задумал сердечное. Не выйдет по-моему — и впрямь в монастырь запрусь.
Говоря, он тоже поглядывает на Ольгу и машинально перебирает кольчуги, мечи, ножи, налокотники, железные палицы с шипами. Все это интересует его, хоть он и говорит, что потерял интерес к драке.
— А ну, дай-ка мне эту палочку! — оживленно говорит он, потрясая в руках громадной палицей.
— Ты что, ею богу будешь молиться? — смеется купец.
— На медведя собираюсь, тоска душит,
В это время Ольга отходит от прилавка, и Гаврило Олексич преграждает ей путь.
— Ольга Ярославна, прикажи сватов к батюшке твоему засылать, — говорит он тихо.
Буслай слышит это и тоже подходит.
— Уж кому засылать, так мне, — говорит он.
Гаврило. Пусть сама знак подаст, пусть ее сердце выберет. Дай знак, Ярославна, кому из нас сватов засылать, кому с тобой в счастье жить.
Ольга. Простите, люди добрые, не знаю, о чем речь ведете.
Буслай ( запальчиво). Ну, как так — не знаешь… Говори, за кого пойдешь. Выбирай из двоих любого. Хочешь высокого да веселого — мне кивни. Желательно постепенней да поскучней — поклонись Гавриле.
Гаврило. Хочешь битой быть — поклонись Буслаю. Хочешь хозяйкой быть — я тебе муж. Имя доброе, а рост хоть и невелик, да голова зато — не пожалуешься.
Ольга. Не знаю, что и сказать вам. Оба вы хороши. Дайте срок, скажу слово.
Поклонилась им и пошла.
Вдруг заволновалась площадь — и затихла. Народ повалил от торговых рядов к Волхову. Прибыли первые беженцы из Пскова. На подводах стонут раненые. Над трупами умерших плачут жены.
На подводу поднялась высокая, статная псковитянка, дочь воеводы Павши.
— Господин Великий Новгород! — крикнула она. — Пришли к тебе, старшему, приюти голодных. Нет больше Пскова! Пожег немец нас!
Шум. Возбуждение. Расспросы. Рассказы.
Над толпой новгородцев поднимается монах в грязной разорванной рясе — Пелгусий.
— Братья новгородские! — кричит он. — Помните дело на Неве?
— Помним! — отвечает площадь.
— Помните, был я начальником стражи, первый принес князю Александру весть о шведах?
— Помним, помним!
— Опять привел бог быть вестником горя! И пусть, как в тот раз, обернется горе радостью. Немец, братья новгородцы, взял Псков, идет на вас! Бросай торг, Новгород, посылай в Переяславль за князем Александром. Без него быть нам битыми как пить дать!
— Погоди, чего зря шум? — расталкивая толпу, подходит к монаху посадник. — Чего людей морочишь?
— С немцем у нас мир записан. Верно, Господин Новгород?
— Верно! Верно!
— Мало чего — Псков взяли! Не должно того быть. А и вышло — откупимся. Не впервой. Нам, брат, война ни к чему. У нас ныне товару девать некуда. — Он показывает на торговые склады и пристани. — Все причалы завалены, все лари забиты.
— Русскую землю на товар меняешь? — кричит псковитянка.
— Да стой ты, какая тебе русская земля? Где ты ее видала? Каждый сам за себя стоит. Где спать легли, там и родина.
Пелгусий. Немец далеко зашагал, ему Пскова мало. Звать Александра, вот и все! Вам, старшим, все едино, кто над вами, вы ото всех откупитесь, а младшим людям под немца итти смыслу нет.
— Верно, верно! — кричит беглый князь Иванко. — И нечего Александра ждать. Собраться живо да ударить на немца! Хоть меня выберите — я поведу. В делах бывал не таковских.
Посадник. Не быть тебе, князь Иванко, в челе Новгорода. Тебе одна забота — деньгу наскрести, славы добыть…
Василько. За святую Софью грудью встанем! Не дадим!
Посадник. У тебя грудь медная (показывает на кольчугу Василька), а у меня серебряна (показывает деньгу). О серебро и меч тупится.
Голоса: Звать Александра!..
— Не хотим твоего Александра!..
Пелгусий. Как погонит немец русских людей да промеж немцев и Ордою как зажмемся мы, — вот тогда попляшешь.
Садко. Откупимся! Чего каркать! Не купецкое дело на мечах сечься!
Голоса: Давай Александра!..
— Откупимся и без его!
На торгу смятение. Купцы запирают лавки.
На пристани Иван Данилович Садко грузит свой струг, поднимает паруса.
— И окаянный же город! — говорит он соседу-персу. — Сроду не было в нем спокойствия.
— Весели город, красива город, — говорит перс, спокойно глядя на побоище, но и его приказчики тоже готовят струг к отходу.
Венецианец говорит шведу по-латыни:
— Надо посылать в Псков, к магистру, людей от нас, просить охранную грамоту…
Но люди от магистра уже и сами здесь. Тот приближенный боярина Твердилы, Ананий, что вводил немцев во Псков, шныряет в толпе, ведет разговор.
— Никакая сила их не возьмет! — говорит он опасливо. С ним два чужеземца, одетых купцами, но видно, что это рыцари. Они ходят как в латах — деревянной походкой.
4
Рыбари в Переяславле вытащили невод, чинят его и поют. Руки Александра неспокойны, он рвет снасть.
— Это тебе, Александр Ярославич, не шведов бить — работа тонкая, — говорит один из дружинников под общий смех.
Открывается окно небогатого княжеского терема в Переяславле.
— Сань! Сань! — кричит княгиня. — С Новгорода к тебе. Иди-ко!
Дружинник Михалко скидывает с себя новые сапоги:
— На, мои надень. Фряжеского шитья все-таки.
Александр, смеясь, отказывается.
— Сапогами Новгород не удивишь, — говорит он, идя к терему. Крестьяне стеной придвигаются к нему.
— Ну, слышь, Ярославич, — берет его за мантилью древний старик, — держись крепко! Небось, за тобой прибыли?.. Ты, значит, берегись… понял?
— Ты за всех ответчик! — бросает вслед молодой крестьянин Никита.
В чистой горнице сидят новгородские послы с архиепископом. В углу, у киота, стяг Невского, на бревенчатых стенах оружие: мечи, кольчуги, забрала.
Князь входит. Послы встают и кланяются до земли. Лицо Александра весело.
— Здравствуй, князь! — говорят послы. — Челом пришли бить.
— Добрым гостям всегда рады. Опять чего-нибудь не поделили у себя в Новгороде, сутяжники?
Среди послов Гаврило Олексич. Он говорит:
— Здорово, Александр Ярославич! Забыл, вижу, старых дружков! Неву-то помнишь? Гаврилу помнишь?
— А-а, Олексич! — смущается Александр. — Да и верно, подзабывать стал. Махнул я рукой на вас, не живать мне, видно, с вами.
— За тем и пришли, князь, — говорит владыко. — Беда у нас. Немец Псков пожег, на нас готовится. Просим тебя на стол.
Гаврило. Какая тут тебе жизнь? Гляди-ко, как смерд живешь. Княгиня по воду сама бегает, щи варит. Уж тебя ли Новгород не утешит, не обласкает?
Александр ходит по комнате, думает.
Тяжелы вы, новгородцы. Трудно с вами Русь править. За себя молельщики.
Владыко. Приходи, князь, спасай нас. Спасешь — твой будет Новгород навеки.
Александр. Краснобаи вы! За Русь боли нет. За себя только ответчики. Чем немцев бить хотите? Я их бил рукою новгородской, да суздальская была в припасе, да головой кумекал владимирской, да ноги меня держали переяславльские… А вы одной деньгой драться мастера, господа новгородцы.
Гаврило Олексич. Нет, теперь Новгород не узнаешь, князь. Рядились долго, но зато уж одной стеной стоим теперь за тебя.
5
На мосту через Волхов идет бой между сторонами Новгорода.
Меньшие — народ простой, ремесленники и крестьяне — за призыв Александра, большие — купцы — за сговор с немцами.
— Ни тебе пожить, — кричит Буслай, сторонник мира, раздавая удары, — ни тебе отдохнуть! (Валит Пелгусия наземь.) Ни тебе семью завести! (С размаху бьет кулаком Садко.) … Седьмой раз сватаюсь… Уж кого только не били, а конца не видать!
Среди дерущихся видно несколько женщин. Псковитянка, воеводиха, скинув наземь душегрейку, закачав юбку и засучив рукава сорочки, бьется, как мужчина.
Ананий, лазутчик Твердилы, вертится на народе.
— Не пойдем на рать! — кричит он. — Сирот плодить?
Монах Пелгусий схватился с Буслаем. Тот рванул рясу, из-под нее блеснула кольчуга; тогда монах перехватил руку Буслая и толкнул его с моста в Волхов.
Князья Иванко и Василько хоть сами не бьются, но поддают жару со стороны.
— На бой! На бой! — орут они. — На немца! А дружине нашей весь полон, все добро пойдет. Кто пеший, тот на коне вернется. Кто драный да латаный, в атлас нарядится.
Но вот меньшие стали одолевать бόльших. Псковитянка (она среди меньших) нагоняет только что вылезшего из воды Буслая и снова толкает его в воду.
— О господи, вот девка-то! — в восторге лепечет он и падает в воду с блаженной улыбкой.
Персы на стругах смеются. Загадочно глядят индусы.
— Звать Александра! — кричит одна сторона.
— Договоримся с немцами! — кричит другая.
Побитые горожане ведут к мосту мать Буслая, Амелфу Тимофеевну.
— Усмири твоего Ваську, Амелфа Тимофеевна, — говорят они, повязанные полотенцами, хромоногие. — Вчистую же всех перебьет!
— У-у, оголец! — мрачно кричит она сыну, грозя палкой. — Поди, уши-то выдеру! — и она заносит руки над сыном.
Буслай кланяется ей в ноги, глазами ища псковитянку.
— Здорово, Амелфа Тимофеевна! — раздается над ней голос Александра. Склонясь с коня, он берет ее за руку. — Чего богатырей моих хлещешь?
Амелфа Тимофеевна говорит:
— Гляди-ка, сколь навалял!.. Люта душа!
— Это Буслай лютый-то? — Александр здоровается с ним, и Буслай польщен вниманием князя.
— Кой месяц драка шла, господа новгородцы? — весело спрашивает Александр народ. — Отдохнули бы, господа купцы!
— Ступай к себе в Переяславль! Не люб нам!
— Люб!..
— Опять на шею сядешь! — раздаются крики.
— Шеи у вас мягкие, сытые. Отчего на мягкое не присесть?
Он въезжает, сопровождаемый дружиною, на Ярославов двор. А на Волхове появляется с песнями переяславльское крестьянское ополчение,
6
В бывших владычных покоях во Пскове. Заседание у магистра. В соседнем покое слуги расставляют столы для гостей, приносят яства.
Вокруг магистра и епископа — знатные рыцари, полесские и литовские воеводы.
Магистр говорит епископу:
— Новгород сам себя побьет… Смутьяны… торгаши! Но вы, почтенный отец, не точно понимаете указания Рима. Наша задача — неуклонно двигаться на Восток… неуклонно!
…и крестить, повергая к стопам Рима, покоренные области, — добавляет епископ. — Люди же вас не должны беспокоить.
— То есть как же? Кого же тогда вам крестить?
— Области, граф. Все эти леса, поля и реки — все ваше. Людей же надо обращать в истинную веру с большой осмотрительностью, и я предпочитаю спасать их души, не задерживая надолго тела в земной жизни.
— Мне понадобятся и руки и спины, почтенный отец. Из этих зверей выходят хорошие землепашцы.
— Восток велик. Тут всем всего хватит. Вам, рыцарям, — земель, нам, пасторам Христа, — людей.
— Итак, Новгород ваш. Крестите его, как хотите. Волга ваша, Днепр, церкви. В Киеве я не трону ни бревна, ни человека.
— Да там, говорят, уж и так нет ничего, кроме пепла, — замечает епископ.
За окном раздается звон бубенцов.
Магистр глядит в окно: на санях, убранных персидским ковром, развалясь, сидит в собольей шубе боярин Твердило Иванович. С ним лазутчик Ананий.
Магистр (епископу). Поселите здесь колонистов и дайте им каждому по две, по три местных бабы. Они нарожают немцев.
Входит опухший, пьяный Твердило. За ним Ананий.
Твердило (радостно-возбужденный). Граф, я получил приятнейшее известие: Новгород не хочет защищаться. Мой человек сейчас оттуда.
Ананий (в одежде торгового человека, падает на колени). Государь магистр! Прикажи веревки грузить.
Магистр. Веревки? Что такое?
Ананий. Новгородских смутьянов вязать.
Магистр. О! Верно сказал. Веревки мы забыли. (Обращается к интенданту) Возьмите двадцать, нет, сорок возов с веревками. Верно сказано. (Ананию.) А ты возвращайся назад, гляди в оба, ворота Новгорода за тобой.
Ананий. Государь магистр! Спешите. Меньшие люди вызывали князя Александра Невского.
Магистр поднимает бокал, обращаясь к худому, высокому рыцарю:
— Я пью за псковского князя Гуперта!
Твердило садится на пол.
— А я кто? — спрашивает он удивленно, но пьет за Гуперта.
— Я пью за киевского князя Феодориха. Господь не рассудил управлять вам сарацинами в Святой земле, — поможет, будем верить, в Киеве.
— А я кто теперь? — опять растерянно спрашивает Твердило.
Магистр обращается к другому рыцарю, могучего, гладиаторского склада, курчавому красавцу.
— Будьте князем русских путей, держите их от Азии до Рима, мой дорогой князь Суздальский.
Твердило, уже захмелевший, с трудом говорит по-латыни:
— Да здравствует благодать веры истинной, римской! Да живет магистр, граф фон Балк! А я кто, государь мой?
Магистр. Ты теперь, как и раньше, дерьмо.
7
Ночь. Гудит площадь. Взволнованно дышит толпа. Народ, волнуясь, ждет решения Совета. Новгородцы-горожане и крестьяне из деревень. В Совете те же страсти, что на улицах города. Князья Василько и Иванко кричат, как на торжке:
— Берите из нас любого князем! На вашей воле и правде жить будем!
— Новгород сам себе голова! Вон князя из города! Не прими в обиду, князь, не гневайся, любить тебя любим, а воевать не хотим! — кричат купцы Александру. — Не люб ты нам!
Но сейчас это уже не тот Александр, что мирно ловил рыбу в Переяславле. Перед тщеславным Советом Господ стоял князь — и не свой, местный, которому можно было приказать что угодно, а князь русской земли, простершейся между Ордой и рыцарями, князь-лапотник, привыкший к трудностям…
— Не любовником пришел я к тебе, Господин Великий Новгород, — останавливая споры, говорит Александр, — а хозяином земли русской. Где стою, там и остаюсь. Я князь-лапотник. Эля не пивал, сластей заморских не пробовал. Не открою немцам пути на Русь, не отдам немцам рек русских, не пущу ни на Суздаль, ни на Владимир, ни на Волгу, ни на Днепр, ни к морям нашим.
Посадник. А я б так сказал: немцев пустить, да и стравить их с Ордою, а нам сроку выждать.
Александр. Третий сроду еще не выигрывал.
Посадник. За Ордою зла много, князь, а тут мы откупимся. Выставим золотую да серебряную дружины.
Александр. Вы с деньгой, я со слезами. Моя дружина злее. Собрал я слезы всея земли русской.
Опять раздаются голоса:
— Не хотим боя!
Александр. Новгороду обиды не будет, биться буду за Псковом, на чужой земле. Слово твердо. А мешать станете, кликну Суздаль и Владимир; не погляжу, что свои, — кости из вас повывертываю.
Василько и Иванко. Народной слезой не прокормишься!
Александр. А вы бы, гости дорогие, отъезжали отсель. Путь вам скатертью!
Василько и Иванко. Мы ж за тебя стоим, за войну, Ярославич!
Александр. Войну воевать — не комедь ломать: дело трудное. Чтобы и духу вашего тут не было!
Он быстро подходит к окну терема, резко распахивает его на мороз и возвещает народу:
— Слышишь ли меня, Господин Великий Новгород?
— Слышу! — отвечает площадь.
— Монгол залег на Руси от Волги до Новгорода. Латиняне идут с запада. Русь меж двух огней. Встань за нее, за отчизну, за родную мать! Слышишь ли меня?
— Слышим!
— Встань за русские города, Господин Новгород, — за Киев, за Владимир, за Рязань!.. За Русь!
— Слышим!..
— Не отдадим Руси! — кричит народ. — Сбирай народ, князь!
В толпе затевается песня:
Вставайте, люди русские,
На славный бой, на смертный бой!
Вставайте, люди вольные,
За нашу землю честную!
Врагам на Русь не хаживать,
Полков на Русь не важивать,
Путей на Русь не видывать,
Полей Руси не таптывать.
Живым бойцам почет и честь,
А мертвым слава вечная.
За отчий дом, за русский край
Вставайте, люди русские!
Пар дыханий клубится над поющей толпой. Бубны и рожки.
Кольчужный мастер Игнат открывает — хоть на дворе и ночь — свой лабаз. При свете масляных плошек и факелов он выбрасывает на прилавок боевой товар — кольчуги и мечи.
— Бери, кому надо! — кричит он. — Бери во славу святой Софьи!
Новгородская молодежь весело разбирает его добро. В толпе и князьки Иванко и Василько.
— Ну, куда денемся? — спрашивает Иванко.
— К немцу разве податься? — говорит Василько.
— А вы, князья, ехали бы к хану в Орду да там жалобу подали… на Ярославича! У-у, низкий поклон вам бы был! — шепчет им подвернувшийся рядом Ананий.
В толпе Буслай и Гаврило встречают Ольгу.
Гаврило. Ну, говори слово, ждать боле некогда, завтра в бой итти.
Буслай. Чего тянуть, Ярославна, право!
Ольга. Пусть судьба решит, как быть.
Она идет и поет о себе в поющей толпе:
Не кудри золотые хороши в женихе.
Не рост высокий, не голос громкой,
А берет за сердце храбрость львиная,
Мужество великое.
Пусть судьба меня рассудит,
Который из двух храбрей — тому и сватов засылать.
8
Жара в ордынских степях. Тысячи кобылиц пасутся вольными табунами. Скачут гонцы. Арбы купцов скрипят, как журавли, стекаясь со всех краев к ставке хана. Жара и пыль. Шатер хана на могучих колесах окружен частоколом копий с конскими хвостами. Вдоль частокола — лабазы ханских приказов, как ярмарочные ларьки. Тут китаец поднимает драгоценные камни, сквозь лупу разглядывая их на ладони и тонкими щипчиками отбирая дурные камни. Рядом монгол считает золотые слитки. За ним локтями меряют шелк. Пересыпают чаи. Перебирают меха. Грузят войлоки. Пишут грамоты.
— Трех шкурок недостает! — говорит счетчик привезшему дань туркмену.
— Недостает! — проносится по рядам. — Трех шкурок. Что?.. Недостает…
Туркмена волокут к виселице, на которой торопливо, едва успевая отирать пот, работают палачи. Какой-то русский отказывается пройти между костров, чтобы очиститься и получить право лицезрения хана.
— Я чистый, господа татары! — говорит он. — Мне нечего меж огня ходить!
Ему тут же рубят голову — торопясь, мимоходом, в великой суете делового дня.
Князьки Иванко и Василько с подарками пожаловали к хану. Они подают собольи шкурки одному дворцовому чину, и их допускают к прохождению костра. Далее они посылают шкурки главному визирю и жене хана, и им дозволено, преклонив колена у входа, войти в шатер и видеть хана. Они подползают к нему на коленях.
Старшая жена хана, сидя рядом с супругом, гладит подарок — соболью шкурку — и ласково глядит на гостей.
— На Искандер-хана своего жалобу принесли, — докладывает визирь.
— Что сделал дурного он? — спрашивает хан.
Василько, приложив руки к груди, говорит:
— Прижимист он, государь-батюшка. Самодурен. О себе одном забота.
— Мы князья хорошего рода, — говорит Иванко, — а никуды не допускает. Сам вот войной пошел против немца, нас не взял. Все себе!..
— Старшим князем на Руси желает быть, — тихо шепчет Василько. — Шведов как разбил — и во сне голову не сгибат. Гордой! А ныне на немцев полез, папу римского схотелось побить.
— Дани тебе, хан, платить не будет…
Хан слушает внимательно, вскидывая вверх тонкие брови. Лицо непроницаемо, чуть-чуть задумчиво-насмешливо.
— А шведов хорошо бил? — спрашивает он.
— Шведов здорово бил, чего греха таить, — отвечает Василько.
— Буюк адам! Яхши адам! Он шведов бил, а нас чехи били. Если я ему людей дам, он и чехов побьет? Валла! Яхши адам!
— Да ведь оголец, двадцати пяти годов нету!..
— Государь, возьми его себе, индийские земли можно послать воевать, — советует визирь.
Но у хана Берке зарождается свой план. Не слушая болтливых князей, он думает. Потом одним движением глаз высылает князьков из шатра. Когда уходят князьки, он вызывает своего посла по Руси, говорит, щуря глаза:
— Поезжай на Русь, привези Искандера. Если немцев побил, вот ему подарок мой! — и подает послу перстень со своего пальца. — Если разбит, приведи на этом, — и подает послу аркан. — Если откажется, вручи последнее, — и вручает послу тонкий кинжал.
9
Снега. Метель. Передовой отряд Александра под командой Гаврилы Олексича пробирается ко Пскову. Проводником — лазутчик Твердилы Ананий. Он наводит отряд на колонну рыцарей. С тылу нападает сам Твердило.
Сражение превращается в побоище. Снег засыпает раненых и убитых. Вот кучка бойцов, едва держась на ногах, присела отдохнуть. И уж не могут встать. Снег закружил их, замял — и только пики да верхи шлемов торчат из-под снега, но скоро замело и шлемы.
— Их наша сила не возьмет! — говорит Ананий. — Быстры на удар!
К бегущим бойцам примыкают жители деревень.
10
Лагерь Александра. Перекликаясь, поют сторожевые: «Славен город Владимир!..» «Славен город Владимир!»
Сам Александр в шатре с начальниками отрядов. Тут же Пелгусий, Буслай, приближенные князя, новгородский посадник.
Идут разговоры о близком сражении. Конный Ананий подлетает к шатру.
— Князь! — кричит он — Передние побежали! Беда! Он кричит, будя лагерь и внося общее смятение:
— Беда! Беда! Отворяй Новгород!
Лагерь пробуждается. К шатру прибывают беглецы.
Ананий, обращаясь к столпившимся бойцам, нашептывает о неизбежном поражении.
Александр выходит из шатра, молча расталкивает бойцов своих, берет за грудь Анания, поднимает его и бросает о землю. Раз, второй раз! Еще жив? Третий!
— За что ты его? — кричат бойцы, расступаясь в ужасе.
У Александра нет слов. Ярость его нема. Он дрожит. Похоже сначала, что он испуган, как и другие.
Купец Садко кричит:
— Нам, купцам, воевать несподручно.
И, как Анания, хватает его Александр за горло, трясет в воздухе и бросает наземь, но мало, мало — ярость еще кипит в нем, ей нет выхода.
Тут на коне подъезжает печальный Гаврило Олексич. Александр молча кидается к коню и, схватив за гриву, одним махом бросает коня наземь. Гаврило отлетает прочь. Буслай готов встать на защиту друга.
— Ты бы рыцарей так, князь! А то что своих бить! Своих и я умею!
Поднимается шум. Начинаются споры. Буслай уже валяется на снегу. Но еще, еще жертвы требует немая ярость. Александр рвет кольчугу своими железными руками, сплющивает свой шлем, свивает его в виток, как мочалу.
— Измена! — кричат бойцы. — Измена! Ворочай к Новгороду! Отсидимся за стенами!
И Александр наступает на своих дружинников. Он страшен. Он почти в безумии.
Люди валятся округ него.
Подбегает его стремянной Савва, — он отшвыривает и его.
— Довольно, князь, потешился — и ладно! Ворочай к Новгороду! — говорит посадник.
— Ты купецкий князь, по-купецкому думать должен.
И тут отходит Александр. Отирая пот с головы, полуголый на морозе, он говорит:
— Я не купецкий князь, я русский князь. За Русь ответчик я, а не за Новгород. Всем пригодится Русь! Русь! Всем! И купцам, и боярам, и холопам!
Савва набрасывает на него шубу.
Александр отходит в сторону, садится у сторожевого костра. Дежурный рубит дрова, загоняя клин в полено. Долго глядит Александр на то, как железо под сильным и быстрым ударом раздваивает дерево, но, напоровшись на сук, останавливается и не рассекает полена.
Гаврило Олексич, стоя за спиной Александра, мрачно докладывает о битве.
— В чем их козырь? — спрашивает Александр. — Каким строем идут? Как бьются?
— Идут клином, свиньей, как у нас называют. Вот как вон то полено раздвоят — ну и конец.
— Свиньей? — переспрашивает Александр. — Вот по рылу и бить.
— Да как же ты по пятачку ударишь, когда сшибают с удара? Идут больно шибко.
Дежурный у костра, переяславльский Никита, рубит дрова, выбирая ровные поленцы, и князь говорит:
— А ты сучковатые возьми!.. Вставь клин! Вдарь! Ага! Не берет? Вот тебе и свинья!
Подходит посланник.
— Ну, Александр Ярославич, давай приказ отходить! Назначай лагерь!
Александр поднимается и своим обычным веселым, ухарским голосом говорит:
— Отойдем на Пейпус-озеро! — И когда посадник уходит, он добавляет своим: — Наутро там, с божьей помощью, и побьем немца! Слово твердо!
— С пустыми руками домой не ворочаться! — вставляет древний старик. — Раз собрались, значит давай, чего уж там!
Пелгусий (Савве). Должно, князю какое видение было!
Савва. Нам с тобой было видение, — и показывает синяк под глазом.
11
Твердилу рукополагают в рыцари. Стоя на коленях и высоко подняв руку, он дает обеты.
— Буду честен, — говорит он, — приму обет безбрачия и нищенства. Блаженные нищие, яко их есть царство небесное!
Магистр ударяет его о плечо мечом и, подняв, обнимает. Твердило что то шепчет магистру на ухо.
— Вы только что дали обет нищенства, — отвечает тот.
В это время входит епископ и благословляет всех. Рыцари преклоняют колена. Слышен гнусавый латинский напев.
Неофит Твердило еще путается, как свершать крестное знамение, то осенит себя православным крестом, то римским.
Стоят германцы, пруссы, поляки, нормандские рыцари — добытчики легкой славы.
Снега Руси встают перед ними впервые.
— Готовы ли? — спрашивает магистр.
— Рыцари Венгрии готовы к победе, — отвечает один.
— Мы видели Иерусалим и во сне готовы к сечи, — отвечает другой.
— Немцы всегда готовы, — отвечает третий.
Магистр обращается к чудскому воеводе:
— А вы? — и тревожно глядит в его лицо. Тот отвечает, не колеблясь, но все же мало уверенно:
— Да. Я заставлю драться и чудь!
12
По целине давно не паханных, заброшенных полой, по кладбищам костей несется кибитка. В ней — посол хана. Он сидит, заглядывает в ящичек. Там перстень, аркан и кинжал. Улыбаясь, глядит он на разгромленную Русь.
13
Ночь. Брячиславна, жена Александра Ярославича, одна в княжеском тереме Переяславля. Зима завалила город снегом. Пустынно. Жутко. Брячиславна поет о муже, ушедшем на битву, поет печально-благородную и сдержанную песню, полную уважения к судьбе мужчины-воина.
Муж ушел далеко и, быть может, не вернется, но он князь, а судьба русских князей — сеча. Так чего и печалиться напрасно? Пусть бьется хорошо, помоги ему, Русская земля!
Одна и Ольга в Новгороде под утро. И она думает о своих женихах, и она, как Брячиславна, как всякая умная русская женщина того столетия, знает, что судьба русского богатыря — битва, что не кудри, не брови красят молодца, а храбрость, мужество.
Мера мужской красоты вытекает из воинских доблестей, и права псковитянка Василиса, когда, ведя на рассвете новгородские обозы к Чудскому озеру, поет:
Сохрани, господь, красивого,
Кто мечом булатным да семерых кладет.
Кто копьем вострым да восьмерых пронзит, —
Сохрани пригожего, от него пощады нет ворогу.
Холодно и ветрено в апреле. Мокрый снег, как дождь, кропит дружину. Александр со скалы глядит на озеро. Немцы уже видны. Они движутся клином, вобрав внутрь ливонцев и чудь.
— Свинья! Свинья! Вот она! — раздается в русских отрядах.
Рассвет. Низкое солнце. Полутемно.
— Сохрани нас, Русская земля! — говорит Александр и дает знак своим.
Немцы с пиками наперевес, прикрывшись щитами, медленно подвигаются на русских.
Русские сбросили тулупы и армяки, иные и валенки. Кольчуги на одних сорочках. Но многие и без кольчуг, с топорами, с дрекольем. К озеру подходят обозы из Новгорода с резервами. Битва еще не началась. Обозницы поят лошадей у проруби. Девушки — беженки из Пскова — рвут тряпье на перевязки, развели костры — греют воду.
Бой на Чудском озере вот-вот должен начаться. С высоты Вороньего камня глядел Александр на мощное движение рыцарской колонны. Она идет быстро, дымится снегом.
В новгородских полках шептали, ахали, ругались. Воеводы часто взглядывали на Александра и все суровее сдерживали бойцов, с ярой руганью уже то и дело хватавшихся за мечи. Хрипели кони княжей дружины. «Свинья» неслась, не уменьшая хода. Александр сказал Буслаю:
— Возьми себе середину рати, голову сложи, а на час останови свинью. — Он глядит на озеро, видит цепь новгородских обозов, добавляет: — Воза поперек поставь, коней повали.
— Понятно, — ответил Буслай и, попрощавшись с князем и окружающими, обнял Гаврилу Олексича и поскакал к середине новгородского фронта, состоявшего из новгородского и владычного полков, части княжей дружины и остатков псковского полка.
— Гаврюша, спор-то наш не забывай! — крикнул он озорно Гавриле.
«Свинья» накатывалась на русских. Александр, глядя на ее страшный ход, сказал Гавриле Олексичу:
— Стань на левом крыле, Гаврило, возьми Переяславль и Суздаль и, как ударит немец в Буслая, откатись в сторону и бей сбоку. Не торопись. А я с правым крылом ударю. С богом!
Гаврило Олексич молча, торжественно отъехал от князя к левому краю сражения. Новгородцы орали, как перед кулачной потехой. Смельчаки вырывались вперед из рядов. Буслай осаживал их. И вдруг горсть отчаянных ахнула и сорвалась навстречу немцам, грозя сломать всю русскую линию.
Кони высекали искры из льда.
Закричали, заматерились новгородские ловкачи, столкнувшись с немцами, и сразу же пали наземь. Уже десятки коней и новгородских молодцов валялись на льду, под копытами рыцарей. Кнехты, идущие в середине клина, добивали их топорами. Гул прошел по русскому строю. Гул ненависти и растерянности. Заколебались люди.
— Мать честная! — раздался острый, растерянный крик из рядов новгородских.
— Мать честная! — И тут «свинья» ударила в новгородцев. Ее головные рыцари вонзились в русский центр и разом смяли его передовое звено. Показались русские кони без всадников. Смолкли рожки и бубны. Буслая сбили с коня, и он вскочил на чужого.
— Поддай жару, господа новгородцы! — кричал он, работая топором, рубя немецкие копья.
Но центр все еще подавался назад, на свои обозы.
Девушка-псковитянка подскочила на неоседланном коне к Буслаю.
— Обозы уводить, что ли? — закричала она.
— Цыц! Умирай, где стоишь, — ответил Буслай, узнав ту, что толкала его в Волхов. — Составь сани в цепь! Понятно?
Буслаевы полки облокачивались на обозы, — отступать было некуда. Бились меж саней, меж лошадей, спотыкаясь о бочки с вином, о корзины с хлебом.
«Свинья» вонзилась в центр и стала. Тут ударили фланги: справа Александр, слева Гаврило Олексич.
— За Русь! — крикнул Александр.
— За Русь! — отозвался Гаврило Олексич.
А Буслай, прижатый к обозам, уже не бил, — отбивался. «Свинья» медленно вползала в его раздробленный центр. Обозные бабы ставили поперек сани, валили под ноги рыцарей обозное добро. Вот пеший рыцарь уже выбрался за санную баррикаду, наводя страх на обозный люд, но провалился в прорубь, из которой сегодня поутру новгородцы поили коней.
— Руби лед! — крикнула тогда псковитянка, и за линией саней, как следующая очередь заграждений, враз открылись десятки прорубей и щелей во льду.
«Свинья» между тем уже вбирала в свое нутро телеги и сани. Лед гнулся под тяжестью клина, и черная зимняя вода хлынула из прорубей. Кони и рыцари заскользили на мокром льду и снова приостановились, смешав ряды. Вода замерзала на их ногах, одетых в железо. Ноги прилипали ко льду. Многие падали в проруби. Тут под Буслаем убили второго коня. Он бросился в бой пеший, работая коротким мечом. Вот он вонзил меч в живот рыцарской лошади, и она всей своей тяжестью обрушилась на него, подмяв его под себя.
— Погиб Васька! — закричали в обозе. — Конец Буслаю!
Справа сблизился с немцами Александр. Слева — Гаврило Олексич. Рыча от злости и запала, Буслай сбросил с себя рыцарского коня, расстегнул окровавленную кольчугу, содрал кафтан и, по пояс голый, потный на морозе, бросился в рукопашную сечу.
— Здесь Васька! — закричал он. — Здесь я!
Тут и там трещал лед.
— Руби! Руби! — кричали женщины.
— Гляди ноги своим не отрубите! — весело орал в ответ им Буслай.
Теперь новгородцы уже с трех сторон охватили немцев и, остановив их, держали на месте, еще сильных и неразгромленных, но уже потерявших свободу действий.
«Свинья» втягивала свое рыло. Рыцари сдвигались плотнее. Буслай продвигался от обозов, но не прорвать ему частокола рыцарских копий.
Александр, видя отчаянное положение центра, всей силой своего крыла ударил вбок немцам, смял его. На левом фланге Гаврило Олексич с крестьянским ополчением уже врубился в линию рыцарей, прикрывающих тяжелую стену основной колонны. Рядом с ним бьются княжий отрок Савва и Михалка, сын воеводы Павши.
Монах Пелгусий и кольчужный мастер Игнат прикрывают князя в бою. Веселый балагур Игнат и тут верен себе.
— Хорош товар! — с завистью приговаривает он, опуская меч на кольчугу рыцаря, искрящуюся под мечом. — Любекский, небось, товар-то!
Он и на бой глядит глазами кузнеца. Когда ему самому попадает мечом в край шлема, да так, что Игнат едва не сползает с коня, — и тут он кузнец:
— Тьфу ты, чорт! Тройной чеканки меч-то!
Александр смеется:
— Слабо ихни кольчужки нашими мечами рубить- то, а?
— Отчего же! — резонно отвечает в паузе между работой Игнат. — Меч — он-то… Александр Ярославич… меч плечом силен… — и поводит своим сухим, но ловким плечом.
Бой — дело серьезное, но бывалое для новгородцев. Русские не умели драться молча. Ругань стояла в рядах, колыхались песни. Обозные время от времени ударяли в бубны, трубили в рожки, и раненые пели, ободряя товарищей.
Княжий отрок Савва первый раз в бою и суетится, задыхается.
— Савка, не части! — говорит ему Гаврило Олексич, дерущийся, как умелый боец, следя за дыханием, за каждым ударом.
Нос «свиньи» вдруг выдвинулся снова. Новгородцы отпрянули. Быстро разомкнувшись, рыцари дают место чудским дружинам, стоявшим в середине колонны. Стаи стрел, попискивая и свистя, влетают в новгородскую рать, и в промежутке между рыцарями выдвигается отряд чуди. С диким криком бросилась чудь на русских. Их воины одеты в шкуры. На головах — турьи рога, медвежьи и волчьи пасти. Толстый воевода, видно было, подгонял чудских бойцов палкой. Они дрались принужденно.
С криком, воем, гоня тучи стрел, бросалась чудь на новгородцев, хватала за ноги их коней, сама катилась под ноги новгородцам. И тут опять туго пришлось середине. Буслай работал мечом, как мельница ветряком. Меч раскололся надвое.
— Игнашкина работа, гроша не стоит! — крикнул Буслай.
Ему дают другой, но и этот выбивает у него из рук высокий, худой, с седыми усами, торчащими из-под вырезного забрала, рыцарь. Буслай отступает назад, ища глазами какое-нибудь оружие, какой-нибудь выход из тяжелого положения. Вот сейчас он упрется в баррикаду саней — и деться ему от меча некуда. Он быстро оглядывается. На возу перевязывают псковитянку. Она видит опасное положение Буслая и, прыгнув с саней, выламывает оглоблю и подает ее Буслаю.
— Эх, и хороша девка!
Подхватив оглоблю, Буслай с лету опускает ее на рыцаря. Удар сплющивает шлем и как бы запирает его, прищемив усы. Второй — по шлему. Рыцарь валится наземь.
На левом крыле у Александра дело идет веселее.
Князь бьется успешно. Шутит. Вонзая в немецкую грудь меч, приговаривает, будто ставит тавро:
— Носи — не сносишь! Бросай — не сбросишь!
У Гаврилы Олексича тоже идет дело. Он так вогнул внутрь левый фланг немцев, что того и гляди ворвется в самую середину колонны.
— Не части, Саввушка, не части! — приговаривает он, глядя на молодого своего коновода, задыхающегося от усталости, ничего не видящего от пота, градом льющегося по глазам.
— Эх, шут гороховый! — кряхтит Гаврило, видя, как сбили шлем с Саввы. — Откачнись назад, сынок!
Но меч уже нашел саввину голову. Мальчик застонал и пал с коня.
— Матушка родима! — крикнул он еще на лету, у самой земли. Михалка был рядом. Он поднял коня на дыбки, перекинул с седла туловище вниз, чтобы подобрать тело товарища, но копья рыцарей были рядом с ним. Левый фланг немцев теперь не двигался. Опустив копья копьевищами в землю, твердо, нерушимо стояли немцы, быстро вбирая внутрь своей колонны жмудский отряд.
— И мертвых нас не возьмете, душу вашу язви! — и бросил тело Саввы на копья. Три копья опустились под тяжестью Саввы. Михалка дал коню шпоры, прыгнул на рыцарей, чуть замешкавшихся из-за Саввы, рубил их мечом, давил грудью коня и очутился в самой гуще их линии.
Гаврило все ближе и ближе подвигается к Буслаю. Бьются, поглядывая один на другого.
— Не видать, Гаврило, какая твоя работа! — кричит Буслай. — А ну, покажь храбрость!
— На-ко! На! Гляди! — отвечает мечом Гаврило Олексич.
И уже врубается во вторую шеренгу рыцарей, за которыми, окруженный свитой, виден сам магистр ордена граф Герман Балк. До него подать рукой. Колонна рассечена. Бьются теперь везде, всюду, один на один. Все мешается в кучу — знамена новгородских полков, значки рыцарей, перья рыцарских шлемов, кабаньи головы чуди.
— Наша взяла! — раздается справа, и, расталкивая бьющихся, со страшною, победоносно-беспечною силою в гущу сечи врывается на белом коне сам Александр. Он праздничен и пышен. Не князь-лапотник, а князь-полководец.
— Мне магистра! — громко командует он.
— Что твое — то твое, — отвечает Буслай, дерущийся верхом на иссеченном, окровавленном немецком коне.
Чудь, пользуясь разрывом колонны, выбирается в сторону. На мгновение все замирает вокруг магистра и Александра. В те времена любило войско видеть своих вождей в челе боя, и отвратить их от опасности никто б не мог, не должен был.
Магистр и Александр, на вороном и белом, сшиблись, как на турнире, копьями.
— Молись, магистр! — крикнул Александр по-латыни.
Сломались копья. Всадники не потеряли седел. Чувствуя смерть, тонко проржали кони обоих и, оскалив зубы, снова ринулись к встрече.
Чудь стояла толпой, опустив мечи. Их вожак, сняв шлем, утирал рукой лысую голову и часто крестился.
У шатра, на береговом холме, епископ поднял руки для благословения. Монахи хором заголосили молитву. Знаменосец магистра схватил его стяг и на карьере полетел к месту поединка, чтоб водрузить знамя Запада над телом восточного князя, как только падет оно без жизни с коня.
Твердило, стоя за епископом, крестясь то по-русски, то по-латински, приговаривал скороговоркой:
— Спаси бог… Gott mit uns!..[1]
Ударились мечами магистр и Александр, и клинок князя отлетел расщепленный.
Ахнуло поле.
Тишина на поле брани стала страшна, весома, зрима.
Александр выхватил из чьих-то рук топор, исконное русское оружие, и прыгнул с конем и, навалясь на магистра, ударил топором по его руке. Меч и рука отскочили в сторону. Немец тут же стал валиться с коня.
Кольчужный мастер Игнат с десятком новгородцев подбежали к шатру епископа и, повалив его топорами, стали вязать епископа.
Ураган криков пронесся по озеру. Все побежало в разные стороны. Магистр неуклюже стал на колени и поднял оставшуюся целой руку.
Александр вновь опустил вскинутый топор.
— В обоз! — сказал он, глядя на магистра, возле которого с недоброй усмешкой уже суетился Пелгусий, надевая на магистрову шею веревочную петлю. Молодой рыцарь, видя позор магистра, крикнув что-то, закололся кинжалом. Двое чудских старшин схватили за руки своего вожака Ротгэйма. Третий, поплевав на руки, быстро и молча срубил ему голову. По озеру разлилась взбунтовавшаяся, зверино одетая чудь.
Кольчужник Игнат тем временем уже вязал епископа, когда толпа монахов, размахивая крестами, как топориками, набросилась на него и отбила епископа.
Бой, распавшись на групповые встречи, подвигался берегом, вдоль опушек леса. Озеро осталось позади. Сизая дымка раннего вечера уже всходила над его льдом. В лесу взвывали, зовя друг друга, волки. С шатрового холма бежал Твердило. Кольчужник Игнат догнал его с арканом. Вдоль дороги стояли брошенные обозы немцев. Сани их были гружены мотками веревок для вязки пленных, смолой и паклей для поджога домов.
Игнат был уже за спиной Твердилы, когда показалось несколько обозных немцев. Твердило махнул им рукой и, обернувшись к Игнату, коротким «рукавным» ножом полоснул Игната по горлу.
— Коротка кольчужка! — прохрипел Игнат, падая.
В это время проскакал, трубя, всадник без шлема, с головой, покрытой инеем, с замерзшими волосами.
— Назад! К бою! — прокричал он. — Чудо свершится!..
На льду еще дрались. Остатки рыцарей собрались в кулак.
Теперь, когда русские молча закрепляли свою победу, немцы исступленно пели. Твердило, грубо подгоняемый всадником с замерзшими волосами, юркнул в середину строя.
Бабы рубили топорами лед, кололи его копьями.
Железные ноги рыцарей были в ледяной коре. Некоторые прилипли ко льду и стояли, как статуи с живыми руками.
Они стояли, построившись четырехугольником, выставив зубья копий.
Александр, далеко опережая своих, на карьере несся к четырехугольнику немцев.
Рыцари ринулись навстречу, бия мечами и крича:
— Gott mit uns!
И затрещало. Конь Александра взвился свечой и на мгновение замер на задних ногах, хрипя, раскрыв ноздри и поводя обезумевшими глазами. Треща, качнулся и пополз, провалился под тяжестью лед, влача в зимнюю темную воду тевтонских бойцов. Монахи в последний раз подняли черные кресты.
— Победа! — закричали русские.
Епископ, один, без свиты, путаясь в длинном шелковом одеянии своем, накинутом на полушубок, бежал к лесу. Метель, что зачиналась с утра, теперь уже просторно вилась по затихшему озеру. К опушке леса, мигая огоньками глаз, сходились волки. Твердило вылез из проруби мокрый, обледеневший, борода в сосульках, снял полушубок и шапку с мертвого новгородца и побежал, пополз, примерзая… Монахи, спеша за епископом, отбивались крестами от топора Пелгусия. На кровавом льду озера остались ползущие раненые да неподвижные тела убитых. Воронье кружилось над ледовым побоищем. Где-то далеко, во мгле, трубили рожки, звучали бубны да голосила чудь.
Скрипели новгородские обозы.
— Мало, черти, веревок взяли! — кричала псковитянка. — Вязать нечем!
Новгородские девушки клали раненых и убитых в сани.
…Бой кончен. Кривая, монгольского облика, луна всходит над озером. Кругом тела. Отовсюду слышен шорох жизни. Тут каркают, дерясь, вороны, там глухо стонет кто-то, там ноет в беспамятстве. Движутся по полю огни. Жены и матери ищут своих…
Сбрасывая с себя двух мертвых немцев, встает на колени Буслай и оглядывает вокруг поле русской славы. Невдалеке, раскинувшись свободно, лежит неподвижный Гаврило Олексич. Кто-то идет, спотыкаясь о тела павших. Это воеводиха-пековитянка! Волосы ее распустились, голова в крови. Она несет на руках тело Саввы.
— Будь судьей-матерью! — кланяясь до земли, говорит ей Буслай. — Спор был промеж мною и Гаврилой на храбрость. Дойдешь до городу, скажи, передай: кто жив — тому венец, а на мертвого сраму не возводить.
— Скажу, Василий, — строго говорит псковитянка.
Тут падает Буслай без сознания.
…И Гаврило Олексич открывает глаза. Блестит под луной озеро. Блестят, мерцают шлемы и кольчуги павших.
Мимо бредет, опираясь, как на костыли, на два латинских креста, монах Пелгусий.
— Отпусти умереть, отец, прими исповедь, — говорит Гаврило.
— Все ныне святы. Нынче ни у кого греха нет, — отвечает Пелгусий.
— Спор был промеж мной и Буслаем на храбрость. Скажи, Буслай первым вышел. Ему жить — ему и славу носить, — говорит Гаврило.
— Коли жив дойду, так скажу, — отвечает Пелгусий.
Темно, совсем темно на льду. Луну все время обнимают тучи, и, отбиваясь от них, она почти не светит, — горит, не освещая ничего. Женщины ходят между ранеными.
Вдалеке поднимаются зарева. Каркают объевшиеся вороны. Взвывают волки. И тихо, как визг полозьев, где- то издали начинается одинокая женская песня. Она отпевает павших богатырей:
Не богатством славны мы, не родом.
Славны мужеством — и так тому и быть.
Не ходи за светлого, не ходи за темного,
А люби хороброго, спаси его Христос!
Это — Ольга, она идет с фонарем, оглядывает мертвых, ищет павших женихов.
На женскую песню откликается поле мертвых.
— Настасья! — кричит кто-то издалека-издалека.
— Ярослава!.. Сестра родима!.. — доносится с другой стороны.
— Мария!.. Изяслава!..
Открывают глаза и Буслай с Гаврилой. Буслай подползает к товарищу:
— Жив, Олексич?
— Жив, Вася.
— Чуешь, чей голос нас ищет?
Тут Ольга подходит к богатырям. Становится на колени. Гаврило Олексич говорит ей:
— Дрались мы, Ольга Ярославна, плечо о плечо, воевали немца крепко, с усердием…
Буслай перебивает его:
— Не видать мне тебя, как Урал-горы. Поклонись Олексичу, ему перво место в бою, ему и твоя рука.
— Нет, не быть мне живу, не править свадьбы, — отвечает Гаврило.
— Трех коней стрелили, два меча потерял, кольчужка в спину врублена… говорит Буслай.
— Не быть мне живу, не править свадьбы! — повторяет Гаврило, и в Буслае подымается зверь.
— Кому говорю? — кричит он. — Бери, Ольга, его. Слышишь? — И так как она молчит, он с яростью встает на ноги и поднимает обмякшее тело Гаврилы и, обняв, тащит его, но вскорости падает сам. Тогда, тяжело дыша, Гаврило Олексич подымает Буслая — и долго так идут они, меняясь, — и Ольга сама не знает, кого оставит ей жизнь.
14
Звонят в Новгороде во всех церквах. Шумит народ на улицах. Идут с иконами и с хоругвями архиереи с певчими, бегут люди, дети, иностранные купцы волнуются у своих лавок.
В город въезжают сани с телами погибших в бою. За ними князь Невский. Он в простом кафтане, в короткой старенькой шубке. Рядом с его конем шагают пленные рыцари, закованные в железо. За ними идут сани, в которые запряжена тройка: коренным — Твердило, пристяжными — латинский монах и рыцарь. На их шеях бубенцы. Санями правит псковская девушка.
Далее следует дружина Невского. Перевязанный тряпьем, поддерживаемый псковской воеводихой, едва сидит на коне Пелгусий. На носилках несут Игната-оружейника, переяславльского пятисотенного Никиту — это храбрейшие герои сечи.
За дружиной и новгородскими полками шагают пленные, тянутся сани с боевыми трофеями. В конце колонны идет перешедшая на сторону Новгорода чудь, которую народ приветствует.
Дружина поет:
Вставайте, люди русские!..
Купцы бросают под коня Александра куски бархата. Поют, волнуются нищие. Кричат иностранцы:
— Виват, Александр!
Матери поднимают на руках детей, чтоб увидели победителя.
Легко сходит он с коня на паперти Софийского собора.
— Сначала суд чинить будем, — говорит он, — рыцарей на обмен, кнехтов на волю.
Новгородцы развязывают пленных кнехтов.
— А теперь суди, Новгород, по заслуге изменников, — продолжает Александр и выдает народу Твердилу.
Его разрывают на части.
Потом Александр говорит иностранным купцам:
Скажите всем в чужих краях: кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет Русская земля!
…Тут что-то отвлекает внимание народа. Сквозь смех и радостные крики слышны выкликаемые имена Буслая и Гаврилы Олексича. Они лежат рядом, плечо о плечо, на розвальнях, едва прикрытые шубой. Ольга ведет сани. За санями шагает печальная Амелфа Тимофеевна.
Ольга сквозь строй народа и дружины подводит сани к паперти собора, к Александру.
— Рассуди, князь, сироту. Реши девичью судьбу, — говорит она. — Обоим я говорила, что не светлого, не темного, не веселого, не степенного полюблю, а того, кто храбрей, кто в ратном деле видней.
— Васька вторым нигде не был! — возмущенно говорит Амелфа Тимофеевна.
Толпа кричит. Дружина снимает шлемы.
— Буслай вышел первым! — слышны голоса. Раненые поднимаются с саней. Голосуют мечами и перевязанными руками: — Буслай, Буслай!
— Буслай взял!
— Буслай! Буслай!.. — слышны крики, готов начаться спор по-новгородски. Амелфа Тимофеевна говорит Александру:
— Решай, что народ сказал. Васька мой нигде вторым не был.
Но тут поднимается с саней сам Буслай. Он едва жив. Мать ведет его.
— Прости, мать, что супротив тебя говорить стану. В первый раз против тебя пойду. Не взведу на Гаврилу напраслины, — говорит он. — Уж если судить да по честной совести, ни мне, ни ему не быть суженым, — говорит он, ища глазами псковскую воеводиху. — Эх, и хороша девка! — Та улыбается из толпы. — Охоробрил господь дочь воеводскую. Храбрей ее не было! — говорит он, разводя руками. — А за ней Гаврило Олексич шел, в том клянусь Новгороду, — и кланяется матери.
Ольга обнимает живого, но неподвижного Гаврилу Олексича. Мать сводит Буслая на паперть. Он подмигивает псковитянке, и та улыбается. Амелфа Тимофеевна плачет:
— Осрамил мать-то! Свадьбу хотела играть!
— В чем дело?.. — отвечает Буслай. — Сыграем!
— Что ж ты, люта душа, не мог первым быть? — ворчит мать.
— Мой счет с другого краю, — говорит Буслай. — Бери в невестки вон ту, в кольчуге. Наше нигде не пропадало!
Народ кричит:
— Княжи у нас, Ярославич! Хоть и горяч, да свыклись. Рука тяжела, да отходчива. Не пускать его.
Но переяславльский старик качает головой:
— Нет уж, вместе мы пришли, вместе и уйдем.
Александр весело говорит народу:
— Ох, и бил бы я вас, хлестал нещадно, коли б проболтали вы ледовую сечу. Не простила б Русь ни вам, ни мне маломужества. Так про то и помните, детям и внукам накажите, а забудете — вторыми иудами станете. Иудами Русской земли. От нее пришел я к вам и к ней вернусь. Слово мое твердо: найдет беда, всю Русь подниму, приведу, как и ныне, всей землей навалюсь на немца. А отвалитесь на сторону — быть вам биту нещадно. Жив буду — сам побью, а помру — так сынам закажу. На том стоит и стоять будет Русская земля, Господин Великий Новгород!
— Делов хватит!.. Прокляту Орду кончить надо, — говорит древний старик.
В город въезжает посольство хана Берке. Глядя на пленных, посол берет в руку перстень.
— Великий хан просит тебя к себе в Орду, князь Александр?
— Не ходи! — орет народ. — Плюй на них!
— Рано! — говорит Александр. — Рано плевать!
На Волхове ледоход. Гульба. Рожки. Бубны. Ольга везет на санях Гаврилу. Василиса стоит рядом с Бус- лаем.
Из Новгорода на Русь идут переяславльские возы. За возами шагают связанные рыцари. На возах тарахтят кольчуги и мечи.
15
В Переяславле. Ранняя весна. Строят струги на берегу озера.
Княгиня с детьми, заметно уже подросшими, прощается с мужем. Вокруг толпа крестьян, ходивших на сечу. Князь похудел, возмужал. Он молчалив. Характер его не похож на прежний. Он уже не веселый полководец, а мудрый, осторожный политик, хозяин.
— Торопите струги-то! С Орды вернусь, пойдут дела, — говорит старику Александр. — Жену, и ребят, и отчину на вас оставляю!
16
Опять Орда. Зной. Шум. Визгливые песни. Ржанье тысячеголовых табунов. Орда ждет русского князя. Князьки Иванко и Василько в китайских халатах, опоясанных ятаганами, суетятся более других.
— Едет! — доносит конный. Все дела на торжке перед шатром замирают.
— Разжигай костер! — торопят князья.
— Увидишь, что будет! — хохочут они.
Палач за лабазами быстро приготовляет плаху. Народ сбегается со всех сторон. Кони, дети. Высокие монгольские шапки. Ждут.
Александр подъезжает с небольшой свитой. В ней из знакомых лиц Пелгусий, Никита, Михалко. Князь одет, как на бой. Он страшен. Слезает с коня при мертвом молчании толпы. Вспыхивают костры.
Посол хана говорит Александру:
— Пройди меж них! Очиститься надо.
Он оглядывает толпу. Видит морды Иванка и Василька. Видит, как они тянут из-под халатов ножи, и спокойно идет меж костров. Пелгусий закрывает лицо руками. Толпа, не ожидая александровой сговорчивости, зашумела и тут же снова стихла. К нему приблизились Иванко с Васильком. Он едва узнает их. Лицо его бледно и потно.
— Сними шлем, отстегни меч! — говорят ему.
Он стискивает зубы и молча отдает меч и шлем.
Все разочарованы. Шум. Князьки переглядываются, ничего не понимая. Александр один стоит во дворе перед шатром. Быстрой походкой к нему подходит старый улыбающийся, многое видевший в Китае церемониймейстер хана.
— Не ожидал, Искандер! Входи, будешь гостем! — говорит он, ища глазами князьков. Те рядом. Руки за пазухами халатов. Их лица выражают твердую уверенность, что теперь Александр пойман. Еще суше и страшнее делается лицо Александра.
17
В шатре полусветло. Хан и его старшая жена сидят на мягких, жемчугом шитых подушках. За ними — министры, полководцы, советники, оба беглых русских князя.
Александр сидит на седле, брошенном перед ханским троном. Хан молча разглядывает его, и Александр не отводит своего взгляда. На его руке — дареный перстень.
— Жалуются на тебя князья, — говорит хан.
Александр молчит.
— Себе всю славу берешь, им ничего не даешь.
Александр молчит.
— А я не завистлив, — продолжает хан, но Александр молчит по-прежнему. — Бери народ, воюй, если охота есть.
Александр молчит.
— Сто тысяч всадников дам!
Александр молчит.
— Пропало его дело! — шепчутся князьки.
— Другою мыслью, хан, душа полна, — вдруг заговаривает Александр. И чувствуется, что силен он и страшен хану.
— Какой мыслью, Искандер?
— Русской вотчиной править надо.
— С Русью я сам управлюсь, Искандер.
Думая что-то глубокое, тайное, качает головой Александр.
— В каждом дому своя мышь, — говорит он. — Не годится мне бросить отчину!
— Противу тебя он думает, великий хан-государь! — говорит ханский советник. — Немцев побил, теперь Орду хочешь? — обращается он к Александру.
— Хочешь? — щуря глаза, тихо спрашивает и хан Берке.
А жена его дает знак глазами лекарю, который за углом шатра что-то вливает в шлем, втирает в его стенки. Что-то такое, чего боится коснуться сам. «Хорошо», — отвечает ханша глазами, и хан видит эту сцену.
— Хочешь? — повторяет он Александру.
— Того хочу, хан, чего Русь захочет. А пошлет против тебя, пойду, — говорит, глядя в глаза.
Хан встал. Вое замерли, опустили головы. Встал и Александр. Оба великаны — стали они друг против друга, глядели в упор.
— Люблю людей храбрых, — говорит хан. — Возвращайся к себе! — он садится. — Нам ссориться с тобой не к лицу, — улыбается он тонкой улыбкой.
Александр выходит.
— Честь и слава тебе, князь! Честь и слава! — бормочут ханские оруженосцы.
Александр без слов отшвыривает их пинками. Монголы смеются.
18
Скачут домой, на Русь. У реки останавливаются на привал. Александр разгорячен, взволнован. Пелгусий говорит ему:
— Ну, князь, не думал я — не гадал, что так дело повернется. С победой тебя, князь! Великая честь ханом тебе оказана!
Александр снимает шлем.
— Зачерпни воды напиться, — говорит он Михалке.
И жадно пьет холодную воду, отвечая Пелгусию:
— Злее зла, брат ты мой, честь татарская!
— Нехороша, однако, вода, дурна. Он выплескивает ее из шлема, не допив. И — на коней.
— Скорей на Русь! — говорит Александр. — Русь лежмя лежит, поднять надо на ноги!
Тянутся реки, бегут поля. Осень. Великая грязь затрудняет путь. Разоренные села, нескошенные нивы, голодные псы, кости древних сражений — так начинается Русь.
Александр и свита его снимают шлемы, проезжая мимо боевых останков.
— Рязань дралась! — говорит он, глядя на кости.
— Суздаль живот свой положил! — в другом месте…
Князь болен. Лицо его желтеет, истощено. Но он не хочет остановиться на отдых.
— Домой! Домой! — торопит он приближенных. — Неколи болеть. Делов много. Орду пора бить.
Но он уже не сидит в седле. Его везут меж седел, на носилках.
— Иду, иду! Русь торопит!.. — бормочет он. — Видать, отравили, гады… Иду!
И однажды ослабевает совсем. Дружинники расстилают плащи и попоны, кладут на них князя. Он едва дышит. Монахи бедной пустынной обители, приютившейся невдалеке, приглашают князя к себе. Пелгусий готов согласиться, но Александр слышит и делает знак рукой.
— Ехать!.. Никуда не сворачивать! — и снова бредит: — Не с руки мне Орду водить, пока Русь лежмя лежит. Русь надо поднять на ноги.
Михалка. Неужто, князь, на Орду кинемся?
Александр приподнимается на локте, глядит округ на русские осенние поля.
— Вот тут бы и бить. Хорошо поле, радостно!.. — И падает мертвым.
В обители раздается печальный звон. Подходят крестьяне.
Пелгусий, историк и летописец, уже записывает что-то на куске бересты.
— Как зовут место это? — спрашивает он крестьян.
— Куликовым полем, батюшка.
Дружинники завертывают тело Александра в плащ, прикрепляют к копьям и несут на плечах.
Вброд переходят реки. Уже Волга!
Струг Ивана Даниловича Садко плывет вверх к Новгороду.
Поют бурлаки.
— Князь из Орды! — говорит Садко. — Не довелось схватиться с ханом!
Минуют Оку. Опережают персидские струги.
— Хан любит угощать гостей, — загадочно говорит перс.
Опережают индийские караваны.
— Этот мертвец будет долго жить, — говорит купец-индус.
А князя несут на плечах крестьяне. Долго несут его через Русскую землю, передавая с плеч на плечи, под дружную песню, петую в снегах: «Вставайте, люди русские!»
…Руки, руки! И вот они поднимаются, но уже не с телом мертвого князя, а с знаменами Дмитрия Донского.
Сияя на солнце литыми позолоченными латами, шлемами и щитами, на могучих конях стоит московское войско.
— Вот тут и бить. Хорошо поле, радостно, — говорит Московский князь, внук давно погибшего деда Александра.
Он глянул на стяг с изображением Александра и говорит:
— Дед и князь! Имени твоему!.. — и дает знак войскам.
Не бедный Переяславль вышел теперь на Орду, — Москва собрала силы. Стаи стрел, взвизгивая на лету, несутся на русских. Листва осыпается с дерев. Татары налетают лавой и рассыпаются.
Русские тяжелым клином, молча, врезаются в ордынскую рать. Бегут татары. Низенький, сухощавый Мамай, с кургана наблюдавший за боем, прыгает на коня и кричит что-то тонкое, страшное, последнее.
Потом весь поток коней уходит в степь и пропадает в ней, как мираж.
1937–1947