Когда пролетаешь над Каспием, земля у моря кажется лишенной жизни. Серые пески и скалы от Гурьева почти до самой иранской границы застыли в безлюдье. Жилая коса, Прорва, Бурунчук, форт Шевченко и весь пустынный полуостров Мангышлак похожи на следы давно покинутого человеческого становища. Природа одета здесь точно в маскхалат, в одно сплошное грязно-бурое одеяние. Бурые овцы, бурые скалы, бурые кибитки скотоводов, шаланды и крыши поселков.
Море воды у восточных берегов Каспия переходит в сухое море песков, граничащее с оазисами Ашхабада. Страна мертвых песков еще совсем недавно волновала воображение путешественников. Но теперь облик восточных берегов Каспия изменился так, как не изменили бы его никакие стихии. Он ожил. И как удивительно ожил! Точно в его безводные полупустыни хлынули гигантские реки и всюду вызвали набухание семян и тягу первых ростков, обещая всему, что способно плодоносить, неслыханные урожаи, невиданные чудеса.
В страну прикаспийских песков пришли люди. Конечно, здесь не было полного безлюдья и раньше. Но темп новой жизни дала война. Она объединила хозяйственный опыт наших народов и заставила расти многие отдаленные области не по дням, а по часам, вливая в них вместе с эвакуированными заводами и всю индустриальную энергию советского запада. Мелкие захолустные предприятия приняли на себя титаническую нагрузку заводов, привезенных из занятых немцами областей.
Другие заводы возникли вообще как бы из ничего. Триста — четыреста ящиков, валяющихся на барханах у полотна железной дороги, вдруг начинали лопаться, раскрываться, как перезревшие семенные коробочки. Из них появлялись детали станков, оборудование цехов, заводов. Под брезентовыми крышами начинался монтаж механического цеха, под навесом из ящичной дранки — котельный; уже что-то сверлили, строгали, и через некоторое время пункт выгрузки Н-ского завода превращался в самый завод.
Так одно вырастало на месте своей выгрузки, другое изобреталось рядом ввиду необходимости, третье нежданно-негаданно появлялось потому, что жизнь словно снежный ком, брошенный с высокой горы, уже не может остановиться на половине пути, не может ограничиться сделанным, а должна расти все в более и более стремительных темпах.
Наше хозяйство, эвакуированное из временно занятых немцами краев и республик, в первое время не находило нужных условий, и, однакоже, дело всегда побеждало любые препятствия, потому что, не найдя подходящих материальных условий, оно везде, и всюду неизменно находило людей, готовых к подвигам и победам. И эти люди делали то, чего не могли и не способны были сделать никакие внешние условия.
Сейчас слово «эвакуация», когда имеешь в виду промышленность, хозяйство, необходимо заменить каким-то иным словом. Совершенно неслыханный по масштабам отлив нашей промышленности в восточные районы — не эвакуация, а необычайно сложное явление, требующее подробной характеристики. Это не перевозка станков и кадров, а, создание новых промышленных районов, трансплантация тканей, пересадка живых органов.
Братские республики приняли к себе неисчислимые богатства советского запада. На своей второй родине промышленность отнюдь не беженка и даже не гостья, — немедленно врастает она в организм страны, придавая ему бурные силы, и хозяйство идет в новом ритме, который никакими силами нельзя будет изменить после войны. Можно ли изменить положение, при котором в советском Узбекистане, к примеру, одна отрасль промышленности (не гончарная, конечно) занимает уже семьдесят пять процентов в общем обороте хозяйства? Можно ли изменить положение, при котором тот же Узбекистан, поедавший свой собственный хлеб в течение двух с половиной — трех месяцев, сейчас рассчитывает обойтись без хлебного ввоза в течение десяти — двенадцати месяцев?
Мы приводим примеры Узбекистана, а не Каспия потому, что, как-никак, а Каспий — прифронтовое море.
Трудно сейчас на Каспии. У северных берегов его морозы, жестокие штормы, а ближе к югу — туманы. Своенравная «каспийская вода» неспокойная и в летние месяцы, сейчас «чистое наказание» для самых опытных моряков. Штормы почти ежедневны. Ветры злобно бьют волнами старые причалы в пустынных гаванях, известных лишь по учебникам географии, дома дрожат пол ветрами. Стада овец припадают к земле, не в силах удержаться на ногах. Когда нет шторма, море в тумане. С воздуха кажется оно покрытым айсбергами, между которыми лишь кое-где темнеют полоски воды. Трудно кораблю, трудно и самолету, но труднее всего человеку, работнику моря.
Зимой всегда несколько затихала жизнь на Каспии. В этом году она, наоборот, оживлена, энергична, неутомима.
Рыбаки так же выходят на лов сельди, как и до войны. А сельди много будет в эту зиму. За сельдью пойдет судак, в марте — сазан, потом белуга, осетр и новая на Каспии рыба — кефаль, завезенная из Черного моря. За один лишь четвертый квартал этого года только Красноводская область заготовит до двадцати тысяч центнеров рыбы. Это не считая Астрахани и Гурьева, Дагестана и знаменитых куринских промыслов в Азербайджане.
Каспийские моряки сражаются за победу в самом прямом и непосредственном смысле слона. Танкеру «Агамали-оглы» пришлось оказаться под немецкими авиабомбами, когда он шел с грузом. Начался пожар. Судну и экипажу грозила гибель. Затопив загоревшийся отсек, экипаж спас корабль и не свернул с пути.
Краснознаменный «Туркменистан» перевозит грузы и буксирует несамоходные суда. Стоит теплоходу показаться в порту, как на берегу уже суета:
— «Туркменистан» прибыл!
Это значит, что Пахалок не даст портовикам ни минуты отдыха, загоняет всех до седьмого пота, но выгрузится и загрузится в кратчайший срок.
Корабль держит переходящее бассейновое знамя, третий раз получает вымпел Наркомфлота СССР и, наконец, награждается вымпелом Государственного Комитета Обороны. Капитан Пахалок, его помполит Казанцев, боцман Пронин, плавающий на Каспии тридцать три года, и весь коллектив в целом — это живая школа трудового геройства, это пловучая морская выставка трудовой доблести.
Море всегда есть море, и осень на море всегда тяжела. Да, это так, с той лишь разницей, что в эту осень нет слов «непогода» и «шторм». Теперь и двенадцатибалльный норд-ост — погода.
В этом письме хочется сказать только о восточном береге Каспия, о том пространстве, которое лежит от Гурьева до иранской границы, о людях этого берега.
Герой береговых побед — грузчик. Он придает любой масштаб самому крохотному причалу. Разгрузка и погрузка морских судов — дело сложное, требующее навыка. Грузчик должен знать свойства груза и уметь обращаться с ним. Здешние грузчики знали всего два вида грузов — хлеб да хлопок. А сейчас им приходится иметь дело с товарами, одно перечисление которых заняло бы добрую страницу. Грузы лежат горами и штабелями, стоят бесчисленными рядами.
Мариупольский портовик Тарасов начальствует над пристанью № 8, начальник 12-й — новороссиец Ващенко. Их пристани принимают и отправляют самые сложные и деликатные грузы. Ващенко начал свою жизнь грузчиком. Он знает, что такое быстрота. Его грузчики — казахи, туркмены, узбеки — никогда не работали в таких темпах. А теперь бригада Карабаева грузит судно ночью. Волна захлестывает причал. Валит дождь. Мечется, утомляет тело ветер. Он раскачивает грузы на стропах кранов, он сбивает грузчика с узких сходен. Но груз такой, что ронять его нельзя. Нельзя и выжидать погоды. И карабаевские грузчики в любых условиях не только перевыполняют норму в тоннах, но и красиво, ловко, точно укладывают груз или выбирают из трюмов на берег.
Грузчик-орденоносец Суиндиков каждое утро видит свое имя на большом плакате передовиков. Грузчики Санталов, Гусейн Гулиев, Сентов, Алиев, Айтчанов, Калдыбаев, Унамаев, Джандыбаев — казахи, туркмены, азербайджанцы, русские — спелись, как хор, сыгрались, как оркестр.
— Как живете? — спросят их.
— А ничего. На триста сорок живем, — отвечают они.
Это значит, что они погрузили триста сорок тонн груза.
О крановщице Паше Фарышевой говорят: «Она из стахановок не выходит». Новые грузы потребовали новых приспособлений для разгрузки и погрузки. Фарышева работает на кранах «Иория», на мотовозах, на автокранах. В порту других нет — она работала бы на всех.
На песке недавно лежал судоремонтный завод из Керчи. Его директор Задорожный потолкался в порту, собрал рабочих из Одессы, Керчи, Николаева, Ленинграда и тут же, на песке, начал монтаж цехов. Потом их обводили стеной из местного камня и покрывали крышей. Но раньше чем были закончены стены, завод уже был пущен. Правда, от еще не ремонтирует судов, но оснащает порт, ремонтирует портовые сооружения.
Среди бурых скал разбросался своеобразный город. Здесь все пропитано нефтью. Здесь все, о чем бы ни говорили, сведется в конце концов к разговору о наливе и порожняке.
В этом городе не добывают нефти, ее только перебрасывают с моря на сушу, но все же здесь есть и своя «добыча», как говорят на Каспии. Эта «добыча» — время. Предприятие сэкономило две тысячи семьсот семьдесят часов по наливу. Что это значит? В каком весовом, валютном измерении исчисляется эта экономия? Да той же нефтью! При средней норме налива цистерны в два часа здесь грузят ее за сорок пять минут. Каждые сэкономленные сорок пять минут — это новая налитая цистерна! Недавно слесарь Григорий Данилович Литвинов, идя домой, увидел, как из поврежденной цистерны льется бензин. Кругом ни души. Литвинов закрыл телом пробоину и стал заделывать ее своей одеждой. Он спас бензин и отправился в больницу — все тело было в ожогах от бензина.
Наливщица Асын Магдалова говорит:
— Я нефтепродукты наливаю осторожно, как духи. Ни одной капли не пролью.
…Подальше от моря хозяйствуют чабаны. Стада их огромны. В животноводческих колхозах средняя колхозная семья имеет в личном владении сорок — пятьдесят овец, живут сытно. Планы мясопоставок тут выполняются уже в апреле — мае, за весь год сразу. Шестидесятипятилетний чабан Бердыбай Кенебаев из колхоза имени XVIII партсъезда тоже борется за победу.
Он говорит:
— У меня надежда есть. Я себе сказал — идет война, ни один баран не должен зря погибнуть. Если есть слабые, больные ягнята, я их к себе беру, выхаживаю.
В бухтах у берега целый день оживленная перестрелка. Начался охотничий сезон. Дичи в этих благословенных местах пропасть. Утки плавают по морю огромными темными тучами. А сколько пород их! Тут и афганки, и морские курочки-качкалдаки, пилозубки и краснобашки. Миллионы диких гусей, уток, лебедей, фламинго наполняют воздух острым звоном.
Каждый организованный коллектив создал свою маленькую охотничью команду и заготовляет на зиму мясо, как у нас на севере заготовляют дрова. В три ружья часа за четыре набивают двести — триста уток. Мясо нужно, ибо, чуть дальше от морского берега, на голых склонах Небит-Дага, трудятся люди, которым не до охоты на уток.
В городах и поселках, перед зданиями учреждений или на площадях разбиты куртины, белым камнем окаймлены дорожки и клумбы. Но на клумбах ни единой травинки. Это, так сказать, сквер в будущем. Он сделан в ожидании воды, которая вот-вот должна быть. Когда она появится, родится сельское хозяйство. Высокоразвитая промышленность появилась тут раньше земледелия, самолет — раньше экипажа.
Но когда самолет, тяжело взмыв с песчаного аэродрома, поднимается над бурой полосой берегов, все внизу теряется. Безжизненными кажутся голые пространства вдоль моря, но тот, кто побывал здесь, знает, как обманчиво это впечатление.
1942