Нерешительные действия в Швейцарии; дипломатическая переписка. — События на юге; движение Макдональда к Апеннинам, а союзников к Александрии; быстрый поворот их на встречу Французам — Распорядительность Суворова; его наставления и приказ по армии. — Упорное дело у Сан-Джиованни; прибытие Суворова; отступление Французов за Тидону; распоряжение на следующий день. — Атака; непослушание Меласа; отступление неприятеля за Треббию. — Возобновление боя на утро; вторичное ослушание Меласа; атака Лихтенштейна; бегство Французов. — Изнеможение войск; приготовления к завтрашней атаке; отступление неприятеля; бой на Нуре. — Упреки критиков Суворову; объяснение. — Дело Моро с Австрийцами у Касино-Гроссо. — Слабое преследование Макдональда; сдача туринской цитадели.
Май близился к исходу; с новым месяцем нарождались новые, крупные военные события. Но прежде, чем приступить к их описанию, необходимо окинуть беглым взглядом все, что произошло в других местах, и подвести итоги.
Находясь в Турине, Суворов, согласно смысла венских предписаний, решился начать осаду туринской цитадели, но немедленно приступить к этому делу ему не удалось: помешали непрерывные проливные дожди и потребовалось подвезти из Милана осадные орудия. Была осадная артиллерия и в Турине, но в недостаточном числе; Суворов же держался в Италии правила - приступать к осаде крепостей не иначе, как с весьма сильной артиллерией, подавляя крепости артиллерийским огнем, дабы сократить время осады. Сделаны были распоряжения и в других частях театра войны, соответствующие новым обстоятельствам: выдвинуты небольшие отряды для наблюдения за горными альпийскими проходами со стороны Савойи и Дофинэ, заняты Пиньероль и Суза, Вукасовичу приказано двинуться к Апеннинам; Швейковский, Секендорф и Алькаини направлены тоже в горы долинами Бормиды, Орбы и Скривии. Эти последние распоряжения остались однако, как увидим ниже, не исполненными, по изменившимся внезапно обстоятельствам.
Армия эрц-герцога Карла, почти ничего не сделавшая в апреле, немногим больше сделала и в мае. Назначенный состоять при эрц-герцоге в качестве доверенного лица от Русского Императора, генерал-адъютант граф Толстой, доносил, что Австрийцы, за сырою погодою, расположены по кантонир-квартирам и что эрц-герцог не имеет права решительно ничего предпринимать, без предварительного согласия гофкригсрата. Уступая однако советам Толстого, в начале мая австрийский полководец предпринял наступательное движение для изгнания Французов из Граубиндена. Граф Бельгард двинулся в Граубинден из Энгадина, генерал Готце из Форарльберга, эрц-герцог же ограничился на первое время демонстрациями. Когда, при огромном перевесе австрийских сил, Граубинден был занят, эрц-герцог вступил в Швейцарию, впрочем чрезвычайно медленно и нерешительно. Обе части его армии теперь соединились, но от этого энергии в её действиях не прибавилось. Произошло сражение; обе стороны понесли огромные потери, особенно Австрийцы, при результате неопределенном; спустя сутки Французы однако отступили, и Австрийцы заняли Цюрих. Затем, несмотря на свое численное превосходство, ни на приобретенную с Цюрихом выгодную стратегическую позицию, они снова остановились и расположились по квартирам.
Это было в конце мая; в первых же это числах Бельгард, войдя как было сказано в Граубинден, стал ожидать приказаний от Суворова, под начальство которого он должен был поступить по заранее утвержденному плану. Получив это приказание, он должен был отделить часть своих сил для готовившейся атаки С-Готара и с остальными направился к озеру Комо. Нападение произведено успешно. Суворов отдал благодарность командовавшему генералу Гадику за преимущественное употребление холодного оружия и при этом объявил по армии, чтобы войска поступали всегда таким же образом; "пехота, не занимаясь слишком много перестрелкою, должна бросаться на неприятеля в штыки, а конница с саблями врезываться в ряды пехоты и кавалерии". Суворов поторопился благодарить Гадика; с последовавшим затем наступательным движением Французов с двух сторон, генерал этот совсем потерял голову и только случайно вышел из опасного положения. Суворов ободрил его письмом и поощрял к дальнейшим наступательным действиям, но Гадик не трогался с С-Готара. Суворов рассердился и сделал ему саркастически-резкое замечание. "Вы победили и остановились", писал он: "забились в унтеркунфт и принимаетесь за нихтбештимзагерство". Объясняя далее, что надлежало преследовать неприятеля и атаковать его с тыла, Суворов говорит: "хотя неприятеля можно отрезывать лишь с превосходными силами, иначе будешь сам им отрезан, но другое дело атаковать с тыла; тогда и с малым отрядом можно его отрезать и принудить к сдаче".
Однако, несмотря на бездействие Гадика, Французы сами отступили, и Австрийцы заняли большую часть малых кантонов. Но они не воспользовались этим, и главная армия эрц-герцога Карла оставалась в полном бездействии. Причиной тому были отчасти военные соображения Венского кабинета, преимущественно же политические и между ними главное - желание завладеть Баварией. Император Павел, раздраженный конфискациею в Баварии имений Мальтийского ордена, чуть было не попал на удочку австрийской политики; но поспешность, с которою Баварский курфюрст обещал исправить свою ошибку, остановила Русского Императора от неприязненных действий против Баварии. Венский кабинет все дожидался, когда русский корпус Римского-Корсакова (бывший Нумсена), находившийся в пути, подойдет, обезоружит баварские войска и передаст Баварию управлению австрийского комиссара; а для замаскирования этой действительной причины, приводилась вымышленная, — будто русский корпус необходим для подкрепления правого фланга Австрийцев. Вообще как на этот, так и на другой русский корпус, Ребиндера, Венский кабинет возлагал большие надежды, но под влиянием обстоятельств беспрестанно изменял свои предположения на счет места употребления русских вспомогательных войск и обращался к Павлу I с просьбами, одна другой противоречащими. Все лето прошло в дипломатической переписке и переговорах о плане действий, в ущерб самим действиям. Император Павел был наконец выведен из терпения, и окончательное решение его последовало в том смысле, что Корсаков пойдет в Швейцарию, а Ребиндер в северную Италию. Так и состоялось, но отношения между двумя императорскими дворами сделались холоднее.
Иначе впрочем и не могло быть при несогласимых целях, к которым стремились оба правительства, Русский Государь поднял оружие ради идеи, Австрийский - с затаенными эгоистическими намерениями. По мере успехов Суворова, алчность Венского двора увеличивалась, аппетит разгорался, и взоры стали обращаться не только на соседние Пьемонт пли Баварию, но и на южную Италию, так что даже в дальнем Неаполе высказывалось различие между русской и австрийской политикой.
Там, в недавно родившейся республике Парфенопейской, кипела кровопролитная война. Как и всюду в Италии, население бывшего Неаполитанского королевства распалось на две партии; но контрибуции, несправедливые налоги, злоупотребления и насилия Французов скоро уменьшили число сторонников республиканского режима. Спокойствие - поддерживалось временно присутствием французских войск, но несмотря не это, возмущения, местами и не прекращавшиеся, скоро распространились и перешли в общее восстание. Загорелась народная междуусобная война, полная совершеннейшего варварства; под покровом патриотизма и политических принципов происходили ежечасно и повсеместно зверства, неистовства и ужасы, от которых стынет кровь. Уполномоченный Неаполитанского короля, кардинал Руффо, прибывший с острова Сицилии для руководительства инсурекцией и для главного предводительства восставшим народом, объединил разрозненные усилия инсургентов и стал постепенно подвигаться вперед, занимая одну область за другою; но беспощадный, дикий характер войны все таки не изменился.
Король Фердинанд, оставленный союзным и родственным двором Венским, всю надежду свою возлагал на Русского Императора. Павел I повелел Суворову войти в прямые сношения с Неаполитанским двором и приказал обратить особенное внимание на восстановление в Неаполе королевской власти. В том же смысле даны были инструкции адмиралу Ушакову, который начальствовал русско-турецким флотом в Средиземном море. Ушаков, занятый на Ионических островах заготовлением продовольствия для своей эскадры и починкою кораблей, мог только в половине апреля отрядить небольшую эскадру под начальством Сорокина. Появление этой эскадры у неаполитанских берегов произвело страшное смятение между республиканцами и сильно подвинуло вперед дело короля и роялистов. Но еще более решающим оказалось русское военное вмешательство, когда Сорокин в начале мая послал внутрь королевства отряд из 400 солдат и матросов с 4 пушками, под начальством капитан-лейтенанта Белле, впоследствии усиленный еще сотнею людей и 6 орудиями. Белле соединился с Руффо, по его просьбе стал устраивать и обучать беспорядочные толпы народной рати и потом, в самых последних числах мая, решился двинуться вместе с бандами Руффо к Неаполю, для нанесения окончательного удара Парфенопейской республике.
Командовавший французскими войсками в южной Италии генерал Макдональд, по вестям о первых успехах Суворова обязан был двинуться к северу на выручку своих, однако запоздал поневоле, потому что требовалось время на сосредоточение войск, заготовление продовольствия, обеспечение всем нужным укрепленных пунктов и т. п. Как только началось сосредоточивание войск и едва Французы покидали какую-нибудь часть края, там тотчас вспыхивала инсурекция. С неимоверными усилиями успел Макдональд устроит свое выступление из Казерты 26 апреля и с величайшими затруднениями шел к северу, присоединяя к себе по пути все французские войска, какие только можно было взять. Окруженные инсургентами колонны Макдональда следовали по стране опустошенной, терпели крайний недостаток в продовольствии, ежедневно отражали дерзкие нападения банд и только к 14 мая прибыли во Флоренцию, а затем 18 числа в Лукку, где заняли позицию и оставались на ней до 29 мая, устраиваясь после долгого и трудного пути.
Таким образом две французские армии, силою до 55,000 человек, кроме гарнизонов, собрались на южном склоне Апеннинов. Союзная армия превосходила обе французские почти вдвое, но в главном, действующем корпусе не насчитывалось и трети, - до такой крайней степени доходило раздробление союзных сил для прикрытия завоеванного края, осады крепостей и для охранения северной Италии, окруженной с трех сторон неприятелем. Это невыгодное расположение, порожденное главным образом венскими инструкциями, которых Суворов принужден был держаться местами по духу, а местами и по букве, — не мешало однако же Австрийскому императору быть недовольну, как будто такой ненормальный порядок происходил всецело от доброй воли самого главнокомандующего. Так, например, Тугут находил, что Суворов мог бы не тратить времени на осаду туринской цитадели, для чего требовался отдельный корпус, а просто взять ее штурмом, — обстоятельство в высокой степени комичное, доказывающее до какой степени велико было Тугутово самомнение. Тем не менее существовавшее раздробление сил, безопасное в виду одних остатков армии Моро, могло обойтись союзникам дорого, если бы Макдональд не задержался в Тоскане, а продолжал энергически наступать к По, — тогда передовые корпуса австрийские были бы несомненно раздавлены, и Макдональд дошел бы до Тортоны прежде встречи с главными силами.
Суворов не мог этого не понимать и потому принимал заботливые меры к обеспечению своего тыла от неприятельских покушений, обратив особенное внимание на пиаченцкую цитадель, что потом и оправдалось, как мера проницательная и в высшей степени благоразумная. Сам же он, как мы видели, решился преследовать Французов в Генуэзскую Ривьеру и отдал уже все по этому приказания, как вновь полученные известия заставили его опять изменить план. По слухам, показаниям, даже перехваченным письмам выходило, что Макдональд морем переезжает в Ривьеру и что Моро получил значительные подкрепления, ожидая новых чрез Бриансон. Присутствие многочисленного французского флота в генуэзской гавани еще более усиливало достоверность известий. Суворов пришел к заключению, что вероятнее всего следует ожидать наступления неприятеля к стороне Турина и потому расположил части своей армии так, чтобы можно было в два-три дня сосредоточить к угрожаемому пункту до 30.000 человек. Несколько дней он выжидал в Турине, чтобы намерения противника обнаружились, но получаемые сведения, хотя неясные и противоречивые, не подкрепляли его предположения; поэтому он пришел к заключению, что ошибался и что наступательные действия Французов будут направлены скорее к Александрии и Тортоне, следовательно надобно сосредоточиться к Александрии.
Исполнение последовало за решением, не теряя времени. Сам Суворов отправился из Турина 20 мая; к Александрии потянулось все, что только можно было тронуть с места, и даже Краю приказано было идти туда же с частью своих войск, преимущественно с кавалерией. Не ограничиваясь этими общими мерами, Суворов, в виду важности приближающегося момента, выказал особенную заботливость и по частностям. Генералу Кейму он дал наставление, как продолжать осаду туринской цитадели и вместе с тем обеспечить себя от неприятеля, который показался бы со стороны Савойи и Дофинэ; указал — где следует построить и возобновить укрепления, сколько заготовить запасов для войск и для жителей и проч. Бельгарду, который шел к Александрии, приказано устроить мосты на реках Бормиде и Танаро, чтобы армия могла свободно маневрировать; указано на Валенцу как на главный опорный и складочный пункт; велено укрепить ее. Кроме того послано приказание производить работы по прикрытию переправы у Мецано-Корти, также предместий крепостей; приводить в оборонительное положение Павию, Пиаченцу и другие пункты; ускорить развозку из туринского арсенала орудий, снарядов, пороха.
Эта распорядительность Суворова, показывающая, что его нельзя упрекнуть, вопреки мнению многих, в недостатке предусмотрительности и осторожности, шла и вширь, и вглубь. Багратиону он пишет, что войска Бельгарда придут под Александрию из Тироля "не обученные, чуждые действия штыка и сабли", а потому "ваше сиятельство, как прибудете к Асти, повидайтесь со мною и отправьтесь не медля к Александрии, где вы таинство побиения неприятеля холодным ружьем Бельгардовым войскам откроете и их к сей победительной атаке прилежно направите. Для обучения всех частей довольно двух и трех раз, а коли время будет, могут больше сами учиться. А от ретирад отучите. Наблюдите сие крепко и над российскими". Бельгарду, человеку новому, Суворов начинает предписание словами, что "деятельность есть важнейшее из всех достоинств воинских"; почему, в виду принятого плана операций, надлежит спешить, как только возможно, походом к Александрии. Имея в виду нераспорядительность австрийского интендантства, Суворов говорит дальше: "чтобы подкреплять войска, можете вы безденежно брать у обывателей вино и мясо. Идти им тем порядком, какой у меня давно заведен, а именно: кашевары с мясом и котлами во вьюках выступают в 12 часов ночи вперед, на 2 мили (у меня весь суточный переход от 4 до 5 миль); кашевары располагаются и варят. Войска поднимаются в 3 часа ночи, идут милю, отдыхают один час, потом опять подымаются и идут милю, с час отдыхают, идут опять одну милю и приходят к своим котлам; кушанье готово, вино там, ни одного усталого! Поев, отдыхают до 4 часов по полудни, потом опять поднимаются и идут одну милю, так что в 9 часов вечера приходят в лагерь. Все вьючные лошади с палатками были уже отправлены наперед в полдень; палатки поставлены, солдат подоспел и ложится отдыхать до 3 часов следующего утра, а там снова поход". Предписание оканчивается так: "спешите, ваше сиятельство, деньги дороги, жизнь человеческая еще дороже, а время дороже всего".
Мая 30 войска двинулись с разных сторон к Александрии, и 1 июня там уже сосредоточилось до 34,000 человек. Русские войска, выступившие из Турина, сделали в сутки 50 верст по дорогам, совершенно испорченным от проливных дождей; им удалось это исполнить только благодаря тому, что колонну сопровождал лишь самый необходимый, легкий обоз. Суворов объявил им благодарность в приказе по армии. Но так как ожидалось к Александрии еще до 15000 человек, то австрийское провиантское управление, привыкшее распоряжаться по заблаговременно составленным маршрутам и не допускавшее в свою программу внезапности, объявило невозможным продовольствовать такую массу войск. Пришлось 2 июня вечером отсылать русские войска опять назад к Асти; но 3 июня ранним утром, собираясь выступить с ночлега на полпути дальше, Розенберг получил от Суворова новый приказ, - идти опять на соединение с ним, потому что получены новые вести и "Французы, как пчелы, почти из всех мест роятся к Мантуе".
Вечером 2 числа оказалось, что все прежние донесения о Французах ложны. Макдональд вовсе не предполагал плыть морем к Генуе, Моро не получал никаких подкреплений (кроме одного батальона), ожидаемое наступление его к Александрии и Тортоне было пустым слухом. Заметив излишнюю внимательность Суворова к молве и вестям, Моро воспользовался его слабой стороной и сам распустил все эти слухи, подкрепив их разными передвижениями войск, нападениями на аванпосты союзников и т. под. Суворов попался в ловушку и сначала не поверил доносившимся до него смутным вестям о движении Макдональда вперед, к Модене и Реджио. А между тем это было верно, в чем Суворов убедился 2 числа вечером, получив официальное донесение, что граф Гогенцолерн атакован 1 числа со своим передовым отрядом при Модене большими силами и отброшен к Мантуе.
Суворов пришел теперь окончательно к сознанию слишком большой своей доверчивости, что и изложил в довольно большой заметке, ни для кого не предназначенной. Он пишет, что новости сменяются одна другою ежеминутно; что шпионы большею частию двойные шпионы, т.е. служат обеим сторонам; что во всяком случае они не станут много рисковать из-за получения верных сведений, а издали не в состоянии судить о положении дел в армии. "Надо действовать по указаниям своего собственного разума", говорит он: "если не хочешь впасть в сомнамбулизм".
Положение дел обрисовалось нельзя сказать, чтобы в хорошем для союзников смысле, так как Макдональд мог напасть на Края, освободить Мантую, разбить несколько разбросанных корпусов и вообще наделать больших бед, будучи подпущен слишком близко. Но Суворов был не из таких, которые от неожиданности теряют голову и делаются пассивными. Он даже усмотрел в новом обстоятельстве больше добра, чем худа, потому что неприятель перестал быть неуловимым, сделался осязательным, и предстояла возможность с ним встретиться, т.е. его разбить. И действительно, было бы гораздо хуже, если бы Суворов находился еще в Турине; не даром же он добивался занять центральную позицию между двумя французскими армиями. Теперь следовало только торопиться, чтобы отпарировать опасность более близкую и крупную, т.е. Макдональда, а потом обратиться против Моро.
Суворов не потерял ни одного часа, хотя предшествовавший план его еще не был вполне исполнен, под Александрией успели сосредоточиться не все назначенные туда войска, и таким образом ему приходилось выставить против французов силы меньшие, чем предполагалось. Приказав войскам двигаться с наибольшим спехом к стороне Макдональда, Суворов велел Отту с его дивизией держаться между Пармой и Пиаченцой; Краю - все, что может быть отделено от блокадного корпуса, послать на усиление главной армии и других отрядов; Бельгарду - прикрывать осаду александрийской цитадели и наблюдать за неприятелем в Генуэзской Ривьере. Объявлены и многие другие распоряжения, соответственные случаю; сделано сношение с эрц-герцогом Карлом; написано Кейму в Турин - спешить осадою цитадели, "чтобы я не прежде вас пропел Тебе Бога хвалим". Сверх всего дано наставление войскам, как следует действовать (см. Приложение X, Г), и в заключение объявлен приказ, для возбуждения энергии в действиях и милосердия к безоружным и пленным. В приказе помещены слова, которые солдаты должны заучить и употреблять в предстоящем бою, в роде балезарм, жетелезарм и проч.; внушалось, что неприятелей немного и то всякий сброд. Вообще Суворов, совершенно уверенный в победе, хотел и в войска перелить эту уверенность, как лучший залог успеха, и конечно в таком расчете начал свой приказ словами: "неприятельскую армию взять в полон".
Все его распоряжения были превосходны и в высокой степени целесообразны, но в исполнении нельзя было не наткнуться на препятствия. Главное затруднение заключалось в устройстве переправ, и даже приходилось изменять маршруты, чтобы избегнуть наводки новых мостов. Например войска, несмотря на палящий зной, сделали переход в 45 верст, а перед тем потеряли целые сутки из-за неготового моста, Спешить же надо было во что бы то ни стало; к вечеру 31 мая Макдональд уже спустился с Апеннинов и расположился на позиции от Болоньи до Веццано. На следующий день был им атакован передовой австрийский отряд Гогенцолерна и понес сильное поражение, потеряв свыше 1,500 пленных, 3 знамени и 8 орудий, причем был ранен сам Макдональд. Край забил тревогу, и было впрочем из-за чего. Макдональд продолжал наступление, и 5 июня дивизия Отта имела с ним жаркое дело у Пиаченцы; Отт принужден был отступить и расположиться у С.-Джиовани.
Узнав об этом, Суворов приказал Меласу тотчас же идти вперед на помощь Отту с частью войск, а вслед затем, до рассвета, выступила 6 июня и вся армия. Дойдя до Страделлы, войска расположились было в 10 часов утра отдохнуть, но от Отта пришли новые вести: требовалась немедленная подмога, Слабый отряд его был в критическом положении перед несоразмерным по численности неприятелем, который решился уничтожить Австрийцев прежде, чем подойдет подмога. Суворов поскакал туда сам, захватив из авангарда казачьи полки и взяв с собой Багратиона, который на это время сдал начальство над оставшимися войсками авангарда великому князю Константину Павловичу. Войскам приказано идти как можно скорее, напрягая последние усилия, и в том же смысле прислано с дороги несколько подтверждений.
Неприятель успел перейти чрез р. Тидону; войска Отта в крайнем расстройстве отступали к С-Джиовани, как подоспел с передовыми войсками Мелас. Отт остановился и, пользуясь пересеченною местностью, стал успешно отбивать атаки. Но в 3 часа дня французы удвоили усилия, повели энергическую атаку с фронта и послали в обход правого фланга Австрийцев Домбровского с Поляками. Австрийская батарея из 8 орудий была захвачена, и над головами Меласа и Отта собирался последний, неотразимый удар. Но в этот решительный момент показалось в тылу густое облако пыли, и на поле сражения явился Суворов с 4 казачьими полками. Он поспел как раз вовремя; несколько дней спустя, Мелас со слезами на глазах говорил Милорадовичу, что спасением своим обязан быстрому прибытию Русских 1. Собственно и не Русских, а Суворова; Русских прибыло так мало, что на стороне Французов все-таки оставался большой численный перевес, но эта разница пополнилась присутствием Суворова.
Явился в нем гений войны, прилетел дух победы. Вскакав на возвышение, он окинул долгим, внимательным взглядом поле сражения. Именно в подобные моменты, когда дело касалось его неподражаемого глазомера, он бывал истинно велик. Два казачьи полка, не успев перевести дух, полетели вправо, во фланг Домбровскому, а против фронта его посланы драгуны; другие два казачьи полка понеслись под начальством Суворовского племянника, Горчакова, грозить правому флангу Французов. Войска Макдональда увидели казаков впервые, - и не по пустому: наступление Французов задержалось, а Поляки приведены были в совершенное замешательство. Успех конечно был минутный, но в подобных случаях каждая минута и дорога. Показалась на дороге голова русского авангарда. Исполняя приказание Суворова, великий князь не медлил; под палящим зноем пехота не шла, а бежала; колонна растянулась Бог знает как далеко; люди выбились из сил, падали рядами и многие из упавших уже не вставали 2. Но остальные продолжали идти на выстрелы, и скоро голова колонны подошла к полю сражения. То были храбрые из храбрых; люди, не столько крепкие телом, сколько могучие духом; на них-то всегда Суворов и рассчитывал, поставляя правилом, что "голова хвоста не ждет".
Войска подходили и выстраивались против флангов неприятеля, но полки и батальоны были очень слабы. Князю Горчакову назначено ударить в правое крыло, Отту атаковать центр, Багратиону левый фланг, - всем одновременно, не теряя времени на перестрелку. Багратион подошел к Суворову и вполголоса просил дозволения — повременить, пока прибудет хоть часть отставших, потому что роты не насчитывают и по 40 человек на лицо. Суворов отвечал ему на ухо: "а у Макдональда нет и по 20; атакуй с Богом" 3. Вся линия ударила дружно, с музыкой и барабанным боем, Русские с песнями. Местность была чрезвычайно пересеченная, что усиливало губительность огня Французов, которые однако же не ограничивались пальбою, а беспрестанно пёреходили к штыковым атакам. Очень упорно они держались, но Суворов разъезжал по фронту и все повторял: "вперед, вперед, коли!" Союзники двигались не равномерно; успевал больше других Багратион. Он валил на Домбровского с фронта, казаки налетали с фланга и тыла, врывались в каре, кололи, рубили, производя атаки одну за другою. Несколько польских батальонов были совершенно рассеяны, подошедшая на помощь французская полубригада сбита, левое крыло неприятельское опрокинуто за р. Тидону. Правое крыло из войск Виктора и Сальма держалось, но отступление Домбровского заставило и его ретироваться, чтобы не быть отрезанным. В это время кавалерия Багратиона, прогнав Поляков, ринулась вдоль позиции и ударила во фланг отступавшему Виктору. Французы построили каре, но не выдержали стремительного нападения; каре были разорваны, рассеяны, и Французы с великим трудом и потерями собрались по ту сторону Тидоны.
К 9 часам вечера дело было кончено, преследование не производилось. Из предшествовавшего изложения можно понять, до какой степени были утомлены союзники; к этому надо прибавить, что искрещенная канавами и заборами местность боя еще более увеличивала их усталость; целые эскадроны спешивались и вели лошадей в поводу или вытаскивали их из канав. Правда, к концу боя начали подходить войска главной колонны, но они оказались также совершенно измученными большим и быстрым переходом. Следует еще заметить, что со всеми подошедшими подкреплениями, победители имели не свыше 14-15,000 человек, т.е. на 3-4,000 меньше Французов. Было и то сделано много: Макдональд рассчитывал раздавить Отта, а между тем наткнулся на самого Суворова, которого полагал в нескольких днях расстояния.
Суворов поздравил войска с победой и вместе с великим князем поехал на ночлег в С-Джиовани. Французы отступили к р. Треббии, верст за 7 от Тидоны. Макдональд не имел еще всех своих войск под рукой: Оливье и Монришар находились назади в расстоянии около перехода; с прибытием их Французы усилились бы больше чем в полтора раза; сверх того Макдональд твердо надеялся на содействие Моро. По этим соображениям, он положил весь следующий день провести в выжидательном положении и атаковать союзников лишь 8 числа. Но это не сходилось с расчетом Суворова, который решил начать наступательные действия с следующего же утра, хотя подошли еще не все войска, Ночью сделаны все нужные распоряжения; послано приказание одному из отдельных отрядов, Чубарова, спешить на соединение с армией; разосланы офицеры собирать на дороге отсталых; велено в тылу, у Парпанезе, устроить чрез По мост, чтобы ожидаемые войска Края могли подойти к армии. Мост этот имел и другое, тайное назначение: он был нужен в случае неуспеха, так как отступить по прежнему к Александрии не представлялось возможным, ибо союзников встретил бы Моро, движение которого по слухам подготовлялось.
Таким образом, общий смысл своих последующих действий Суворов основывал на сочетании отваги с предусмотрительностью и осторожностью. Для внушения войскам уверенности в победе, он дал диспозицию с маршрутами до Нуры, т. е. на 30 верст вперед; разослал наставление войскам, в котором об отступлении не было помина, и не приказал употреблять команды стой. Чтобы одушевить Австрийцев, отданы пароль и лозунг Терезия и Колин, в воспоминание победы при Колине, одержанной Австрийцами в Семилетнюю войну. Общий план действий Суворова вполне отвечал обстоятельствам и заключался в сосредоточении усилий противу левого неприятельского фланга; этим угрожалось сообщению Макдональда с Моро и даже пути отступления, а при наибольшем успехе союзников, Французы могли быть приперты к р. По. Суворов предписал строиться войскам в две линии, на 300 шагов дистанции, и правый фланг свой назначил выдвинуть уступом вперед, по образцу косвенного боевого порядка Фридриха Великого.
К утру 7 июня под ружьем состояло до 22,000 человек, но войска продолжали подходить целый день; последние пришли вечером. Их вводили в дело по мере прибытия, не ожидая общего сбора 4. Начало действий назначено было в 7 часов утра, но по крайнему утомлению войск отложено до 10. Войска двинулись 3 колоннами; правая состояла из авангарда Багратиона, дивизии Швейковского и двух австрийских драгунских полков; при ней находились Суворов и великий князь. Среднюю колонну составляли русская дивизия Ферстера, казачий и австрийский драгунский полки; левую — австрийская дивизия Отта; резерв — австрийская же дивизия Фрелиха, Начальство над двумя первыми колоннами поручено Розенбергу, а над третьей и над резервом — Меласу, хотя резерв должен был держаться за средней колонной, чтобы подать помощь где потребуется. Из такого распределения начальствования, не отвечавшего преобладающей важности правого фланга, вышла путаница, как сейчас увидим.
Реки Тидона, Треббия и Нура текут почти параллельно и впадают все в реку По. Из них одна Треббия широка (до 1000 шагов), глубину же имела небольшую и, подобно двум другим, была переходима в брод. Но местность была всюду чрезвычайно пересеченная: канавы, реки, плотины, изгороди, виноградники встречались на каждом шагу и весьма затрудняли движение. Войска тронулись с места по назначенным направлениям бойко, но двигались очень тихо; только во втором часу Багратион увидел неприятеля перед собой вблизи. Суворов велел авангарду остановиться, оправиться и перевести дух, так как солнце жгло беспощадно; вслед затем разослал в другие колонны приказание - одновременно начинать атаку, и повел войска Багратиона вперед. Дивизия Домбровского была атакована совершенно таким же образом, как накануне, но оборонялась еще упорнее; это были все самые горячие патриоты, эмигрировавшие из своего отечества, которые ненавидели Суворова и Русских вдвойне. Они дрались отчаянно, в рукопашных схватках действовали не только штыками, но и прикладами, и отстаивали каждый шаг с замечательною храбростью. Но Русские все-таки одолели; Домбровский отступил с большой потерей; один польский батальон, вздумавший атаковать Русских с тыла, был сам отрезан и принужден положить оружие. Французы хотя прислали сильную подмогу, которая могла отрезать войска Багратиона и уничтожить их, но соединенными усилиями Швейковского и Розенберга она тоже была отбита.
Средняя и левая колонны союзной армии также имели успех, особенно последняя, так как Мелас, вопреки диспозиции, удержал у себя резерв Фрелиха, хотя имел против себя слабую французскую бригаду. Благодаря этому обстоятельству, правое крыло было лишено поддержки и, имея только 11 батальонов, вынесло на себе всю тяжесть боя. Да и вся союзная армия могла попасть в опасное положение, если бы неприятель вздумал ее в центре прорвать, на что имел полную возможность, с прибытием в этот день Оливье и Монришара. Таким образом, хотя союзники на всех пунктах имели 7 числа успех, но Французы, отброшенные за Треббию, все-таки удержались на правом её берегу, благодаря Монришару и Оливье получили вновь значительный перевес в силах и на будущий день могли располагать частью войск свежих, не вступавших еще в дело.
Спускалась темнота; перестрелка, исподволь стихая, прекратилась; запылали костры по обоим берегам Треббии, которая разделяла неприятелей; изможденные усталостью войска готовились отдохнуть и подкрепиться. Вдруг на левом фланге союзников, т.е. к стороне р. По, послышались выстрелы и перешли в гул горячей пальбы. Три французские батальона, без приказания, спустились в реку и направились к противоположному берегу; Австрийцы их встретили; подоспела с обеих сторон конница, и в широком, но мелком русле реки завязался бой, а с берегов грохотала артиллерия. Картина этого сухопутного боя в воде, при лунном свете, была очень оригинальна и живописна, но кровопролитие произошло большое и совершенно бесполезное: атаковали и стреляли не различая своих от чужих, артиллерия била по ком попало, и только к 11 часам ночи удалось прекратить эту кровавую сумятицу. Да еще Розенберг, увлекшись в жару боя, перешел Треббию с несколькими батальонами и, застигнутый тут спустившеюся ночью, запутался в пересеченной местности. Опасаясь наткнуться на Французов, он остановился где был (в тылу неприятельской позиции, за левым флангом), построил общее каре и дал людям несколько часов отдыха, соблюдая тишину. Розенберг находился в положении очень опасном, но вместе с тем и очень выгодном, если бы сумел им воспользоваться; однако он, не зная местности, видел только первое, и потому перед рассветом возвратился на левый берег Треббии, притом так счастливо, что не был даже замечен неприятелем.
Суворов ночевал, вместе с великим князем, в двух верстах от поля сражения. Никаких перемен в диспозиции на завтрашний день он не сделал; войска должны были наступать по прежним направлениям. Меласу подтверждено отправить к средней колонне дивизию Фрелиха и прибавить к этому резерву 10 эскадронов кавалерии. Удивительно, с какою снисходительностью отнесся Суворов к ослушанию Меласа, между тем как, может быть именно из-за него, предстоял на утро новый бой.
Наступление назначено было в 8 часов утра, но вследствие усталости войск отсрочено, как и накануне. Около 10 часов войска стали выстраиваться; одновременно начали делать тоже самое и Французы. Макдональд имел такие же наступательные проекты, как и Суворов, ибо будучи сильнее союзников, он кроме того твердо надеялся, что Моро пособит ему, зайдя в тыл союзникам, а Лапойп с лигурийским легионом выйдя из Апеннин в Боббио, ударит им во фланг. Он даже рассчитывал, что это произойдет не позже 9 числа 5. В таком расчете он назначил по диспозиции общее наступление, с обходом обоих флангов союзной армии. Правое крыло его армии составляли войска Ватрена и Сальма, в центре находились Оливье и Монришар, на левом крыле Виктор, Руска и Домбровский; резерва не было. Французы тронулись раньше союзников и стали переходить реку колоннами на больших интервалах, которые заполнялись конницей и развернутыми батальонами, оставшимися на своем берегу для содействия наступающим ружейным огнем. Левый фланг завладел на Треббии Ривальтой, и Домбровский двинулся по высотам в обход.
Суворов приказал Багратиону идти против Поляков, принимая вправо, и послал сказать Розенбергу, чтобы он все свое внимание обратил на правый фланг. Багратион смело ударил в штыки, охватив Поляков справа и слева конницей. После упорного боя, Поляки были опрокинуты и едва спаслись за Треббию. Но вследствие движения Багратиона вправо, на встречу Домбровскому, образовался на позиции пустой промежуток, приблизительно в версту; Виктор и Руска, пользуясь этим и своим перевесом в числе, повели атаку на дивизию Швейковского. Русские стали сдавать назад. Французы напирали все настойчивее и не давали опомниться, сменяя одну отбитую атаку другою. Происходило настоящее Суворовское отступление: русские войска, не знакомые с ретирадами, отстаивали каждую пядь земли, переходили в наступление, бросались в штыки, встречали неприятеля огнем чуть не в упор. Один гренадерский полк был охвачен неприятелем со всех сторон; повернув заднюю шеренгу лицом к нападающим, он отстреливался и с фронта, и с тыла одновременно. Французы не могли ничего с ним сделать; он не давался в руки и спас себя сам, благодаря своей неустрашимости и Суворовской закалке.
Бой пяти батальонов против пятнадцати был однако слишком неровен, и истомленные войска едва держались. Розенберг поскакал к Суворову; изнеможенный от зноя, лежал он на земле, в одной рубашке, прислонившись к огромному камню. Вслед за Розенбергом приехал и Багратион. Розенберг доложил, что его войска не в состоянии больше держаться, и надо перейти в полное отступление. "Попробуйте сдвинуть этот камень", сказал ему Суворов: "не можете? Ну, так в той же мере и отступление невозможно. Извольте держаться крепко, и ни шагу назад". Получив такое категорическое приказание, Розенберг поехал обратно, к своим, а Суворов. послал Меласу приказание — усилить настойчивость действия (вероятно, чтобы оттянуть силы Французов) и потом обратился к Багратиону с приветствием и вопросом — что и как. Багратион объяснил, что Поляки отбиты и отброшены, но у Русских убыль дошла до половины, что ружья плохо стреляют от накопления пороховой грязи и что люди измучены до степени неспособности к дальнейшему бою. — "Не хорошо, князь Петр", сказал Суворов и крикнул: "лошадь". Ему подали копя, он вскочил в седло и как был, в рубашке, держа за рукав перекинутый через плечо полотняный китель, поскакал вправо.
Подъехав к войскам Розенберга, Суворов направился к одному из отступавших батальонов и стал кричать: "заманивайте, ребята, заманивайте,.... шибче,... бегом",.. сам же ехал впереди отступавших. Сделавши таким образом шагов сотню или две, он скомандовал: "стой", и поворотил батальон вперед, против неприятеля, а артиллерии приказал усилить огонь. Солдаты ободрились, Суворов поскакал дальше, к войскам Багратиона. Едва войска увидели своего чародея-начальника, как разом оживились; пропала усталость, явилась энергия, ружья стали стрелять, огонь усилился 6. С барабанным боем бросились они, по указанию Суворова, влево, на помощь Швейковскому и Розенбергу, и явились в тылу Виктора и Руска. Неожиданное их появление и стремительная атака сразу дали поворот делу; Французы сочли эти войска за свежие, вновь прибывшие, и хотя были все-таки сильнее союзников правого крыла, но перешли в поспешное отступление, причем две полубригады их сильно пострадали. Резервом они не запаслись, подкрепить отступавших было некому, кроме Домбровского; но Поляки, расстроенные в конец и деморализованные трехдневными поражениями, не в состоянии были снова вступить в бой и оставались на правом берегу Треббии в бездействии. Таким образом Виктор и Руска были отброшены за реку. и левое крыло Французов уже не переходило в наступление.
Если, несмотря на геройство и необыкновенные усилия малочисленных войск Багратиона и Швейковского, они не одержали в этот день более решительного успеха над неприятелем и ограничились его отражением, то единственно потому, что лишены были помощи резерва: Мелас опять его задержал у себя. Тупой старик никак не мог понять, что его роль - второстепенная и что успех сражения зависит от действий правого фланга. Как бы предвидя упрямство Меласа, Суворов перед самым началом дела опять послал ему подтверждение на счет отправки резерва. Не смея уже ослушаться прямо и безусловно, Мелас решился исполнить приказание хоть отчасти и отправил вправо кавалерию Лихтенштейна, удержав пехоту Фрелиха. Но вместе с тем он собрал военный совет, который и постановил, что засим левая колонна никаких наступательных действий предпринимать не в состоянии, а должна ограничиться обороной.
В то время, как Лихтенштейн двигался к правому флангу, Французы производили наступление по всей линии и одною колонною обходили левый фланг союзников. Особенно грозное положение приняли они против центральной дивизии. Ферстер встретил колонну неприятельскую штыковою атакой; в этот же момент, по счастливой случайности, подошел Лихтенштейн и лихо атаковал Французов во фланг. Прискакал сюда и Суворов; летая по рядам войск Ферстера, он направлял бой и все командовал "вперед" 6. Атакованный с фронта и правого фланга пехотою, драгунами и казаками, Монришар принужден был перейти в отступление, которое скоро превратилось в настоящее бегство, так что Французы едва остановились на той стороне Треббии. Почти к такой же развязке привела встреча Меласа с Оливье, который повел из центра атаку на Австрийцев правого фланга, Сначала Французы имели успех и поставили своих противников в положение опасное, но Лихтенштейн, только что покончивший с Монришаром, примчался к Меласу на помощь, ударил атакующим Французам в левый фланг, опрокинул их конницу и врубился в пехоту. Поддержанные так кстати, войска Меласа оправились от замешательства и перешли в наступление; гоня Французов, они спустились в реку и дошли до её половины, но были остановлены сильным огнем с того берега. В свою очередь Французы тоже пустились было в реку за Австрийцами, но также были отбиты огнем, и войска обеих сторон с тех пор оставались на своих берегах. Отступление за Треббию войск Оливье заставило ретироваться и колонну Ватрена, посланную в обход Меласа, что она и исполнила не без труда и потери, так как зашла уже довольно далеко.
Таков был результат сражения 8 июня к 6 часам вечера. Суворов хотел продолжать наступательные действия за Треббию, что и начал было приводить в исполнение, но встретил отпор 5. Жара все еще стояла томительная, и войска дошли до совершенного изнеможения; уступая необходимости, Суворов решился отложить атаку до следующего дня. Цепи аванпостов протянулись по обоим берегам По; грохот батарей продолжался некоторое время, но с темнотой все стихло. Войска расположились на покой; сам Суворов, почти не слезавший с коня все три дня боя, чувствовал крайнее утомление и отправился вместе с великим князем на ночлег. Скоро собрались к нему главные генералы; маскируя свою усталость, Суворов встретил их весело, поздравил с "третьей победой" и поручил передать благодарность храбрым войскам. Но несмотря на эту "третью" победу, он не мог быть доволен полученными итогами, так как троекратно побитые Французы не бежали, а сохраняли внушительное положение. Надо было их сломить во что бы то ни стало, и Суворов приказал войскам изготовиться к раннему утру для возобновления атаки.
Но Французы были уже сломлены и, лишь обладая большою нравственною упругостью, обманывали себя и других. Отразив последнюю попытку союзников к переходу чрез Треббию, они сделали все, что могли; внушительная оболочка сохранилась, но внутри её скрывалось полное разрушение. Когда настала ночь, Макдональд собрал в Пиаченце военный совет, дабы на мнениях генералов основать свои дальнейшие действия. Здесь он получил очень неутешительные сведения: многие полки пришли в совершенное расстройство; убыль людей громадная, кавалерия истреблена почти на половину, Поляков осталось из 2,000 всего 300; некоторые полубригады потеряли по 40 офицеров; много ранено генералов; артиллерийские заряды на исходе; войска упали духом 7. Вообще положение французской армии было поистине ужасное, и генералы заявили Макдональду в один голос, что продолжать бой считают невозможным. Между тем об армии Моро, который должен был действовать одновременно с Макдональдом, не было никаких известий, также как и об условленном появлении Лапойпа на правом фланге у Суворова. Взамен того, по сделанному Суворовым распоряжению, австрийские отряды, усиленные частями войск Края, уже находились у Французов в тылу и захватили Модену, Реджио, Парму.
Действительно, Макдональду трудно было избрать что-либо другое, кроме ретирады; при таких обстоятельствах принять новый бой мог разве только Суворов. Приказано было тотчас же начать отступление тремя колоннами по направлению на разные пункты, а на берегу Треббии оставить небольшую часть кавалерии, чтобы поддерживать бивачные огни и тем как можно дольше оставить союзников в заблуждении. Так и было исполнено.
Когда забрезжил свет, союзные аванпосты заметили, что неприятеля нет. Послали донесение Суворову; он уже оделся и собирался ехать к войскам, назначив наступление ранним утром. Суворов сильно обрадовался и велел разослать трубачей в окрестные деревни с объявлением о победе. Затем он тотчас же приказал начать преследование неприятеля, для чего и направил Меласа на Понте-Нуру, а Розенберга с русскими войсками на С-Джорджио, послав в авангарде их три батальона Чубарова, только вчера вечером прибывшие. Приказано: "сильно бить, гнать и истреблять неприятеля холодным ружьем, но покоряющимся давать пардон". Отданы в приказе еще кое-какие распоряжения на случай появления Французов на фланге или в тылу. Суворов полагал, что неприятель очень не далеко или что он прибегнет к каким-нибудь военным хитростям, но ошибался, так как не знал еще всей истины о бедственном состоянии Французов.
Союзники тронулись в 4 часа утра; часа через три Мелас занял Пиаченцу и нашел там больше 7,500 больных и раненых, в том числе 4 генералов. Здесь он вновь ослушался Суворова, ибо под влиянием требований гофкригсрата и вообще венских инструкций, счел своею настоятельнейшею обязанностью — заняться разными распоряжениями, касающимися внутренней службы. Таким образом преследование неприятеля было приостановлено, а потом хоть и возобновилось, но только одною дивизиею Отта, который дал спокойно отступить неприятельскому арьергарду.
Не так действовала русская колонна, при которой находился Суворов. Верстах в 20 за Треббией Французы были настигнуты и отброшены за Нуру. Тут, у С-Джорджио, Виктор занял позицию; Суворов велел атаковать ее с фронта и обоих флангов. Видя приближающегося неприятеля отовсюду, Виктор не упорствовал и перешёл в отступление, но несколько запоздал. Русские успели охватить его ариергард с флангов; большая часть французских войск рассеялась, а славная 17 полубригада, известная всей французской армии, положила оружие. Русская колонна продолжала движение еще несколько верст, а передовые войска преследовали неприятеля почти всю ночь. Он отступал поспешно, почти бежал. Суворов как бы удвоил свою деятельность и энергию, весь день был на коне и только с наступлением ночи остановился вместе с великим князем.
Из описания предшествовавших дней можно видеть, какие маловероятные труды вынесли на себе войска. Суворов, при своей военной теории, почти не допускавшей компромиссов, пришел однако к убеждению, что больше требовать нельзя и решился дать людям отдых. Перехваченное письмо Макдональда к Моро и отбитая переписка Виктора убедили его, что вред, нанесенный Французам, слишком велик, чтобы мог быть скоро исправлен. "Макдональд более чем разбит", писал он Краю и приказал продолжать преследование одной дивизии Отта. Отта сначала задержала внезапная прибыль воды в р. Таро, а потом он сделался медлительнее и осторожнее потеряв почти целый батальон, взятый Французами в плен, остановился у Рубиера и послал за неприятелем лишь партии легкой конницы. Такова была победа на Треббии, на тех самых местах, где за 218 лет до нашей эры, Анибал разбил на голову Римлян. Суворов очень гордился этим совпадением, говорил о нем с воодушевлением и обратился к одному австрийскому генералу с вопросом, отчего Анибал не пошел с Треббии прямо к Риму. Тот отвечал, что вероятно и в Карфагене был гофкригсрат; ответ конечно должен был понравиться Суворову 8. Но победа стоила очень дорого союзникам, так как сражение происходило в античном роде; холодное оружие, преимущественно штык, действовало с начала до конца и решало судьбу боя. С большою точностью определить потерю нельзя, ибо хотя существуют донесения, но не совсем между собою согласные, и в них замечаются некоторые недомолвки. Недоразумения начинаются с исчисления сражавшихся, так как число их было не одинаковое во все три дня, но несомненно, что наивысшая цифра союзников не доходила до 30,000 человек. Русские и Австрийцы участвовали в сражении приблизительно в одинаковом числе, и потери их были круглым счетом тоже почти одинаковы, простираясь в общем итоге до 5,500 - 6,000 человек убитыми, ранеными и пленными. В числе раненых и контуженных находились Повало-Швейковский и Багратион; под Розенбергом ранено три лошади. Есть свидетельство, впрочем довольно сомнительное, будто Суворов выразился, что еще такая победа, и Французы будут в Вене 9. Если он и сказал что-нибудь подобное, то под каким-нибудь мимолетным впечатлением, в виде досадного, жесткого слова. Для верной оценки суждений Суворова, необходимо всегда принимать в расчет подвижность и впечатлительность его темперамента, иначе нельзя будет выбраться из массы противоречий, и в результате получится весьма фальшивое о нем понятие.
Суворов не мог давать такое преувеличенное значение своим потерям на Треббии уже потому, что Французам был нанесен урон гораздо больший, и это доказывалось числом одних пленных. Армия Макдональда имела в своих рядах 33-35,000 человек; из них только в пиаченцком госпитале оказалось больше 7,500, и сам Суворов в одном из своих писем, спустя несколько дней 10, определяет общее их число в 12,268 человек с 4 генералами и 8 полковниками. По соразмерности с ранеными, убитых Французов не могло быть меньше 2,500-3,000, следовательно минимум их общей потери доходил до 15,000, в 2 1/2 раза больше союзной. Трофеи состояли в 6 пушках, 7 знаменах и большом количестве обоза; из числа попавшихся в плен раненых генералов, два было дивизионных (Оливье и Руска).
Награды последовали щедрые. Суворов представил длинный список отличившимся, и Государь утвердил его целиком; нечего и говорить, что никто из генералов, главных участников дела, не был обойден; получил награду даже русский посол в Вене. Всем полкам Розенбергова корпуса пожалован гренадерский марш; нижние чины получили по рублю на человека; сверх того Суворову выслано, для раздачи по его усмотрению, 1000 знаков отличия. Никто не был забыт, даже фельдъегеря; им дано по 100 рублей. Самому Суворову пожалован портрет Государя, оправленный в бриллианты, при рескрипте: "портрет мой на груди вашей да изъявит всем и каждому признательность Государя к великим делам своего подданного, -им же прославляется царствование наше". Сверх того император Павел почтил Суворова другим рескриптом, выразившись в нем так: "поздравляю вас вашими же словами - слава Богу, слава вам". Ростопчин писал ему: "воин непобедимый, спешу уведомить вас, сколь Государь обрадован победами вашими и как мы все, честные люди, в углу церкви молим Господа о сохранении героя российского на славу отечества и жизнь бесконечную". Историк Суворова, Антинг, пожелал быть свидетелем продолжения подвигов своего героя и их летописцем, с разрешения Государя отправился в Италию и привез от Хвостова письмо. Хвостов сообщал, что Государь "неописанно доволен", что по случаю побед беспрестанные праздники, что за молебнами всегда возглашается победительному вождю многолетие, что и он, Хвостов, не обойден, а пожалован обер-прокурором синода. При этом он замечает, что Государь ожидает с нетерпением подробной реляции, ибо "сие дело здесь много гремит; в подобных случаях не надо скупиться на курьеров" 11.
В Австрии весть о победе на Треббии была принята с восторгом, но двор уже имел против Суворова неудовольствия, а потому был сдержан, и император Франц не расщедрился, как увидим ниже. А между тем в Вене надеялись на русского полководца и ожидали от него побед, как уверял Разумовский в своих к нему письмах. Суворов не обманул этих ожиданий; известие о поражении Французов на Треббии должно было иметь там даже двойную цену, так как перед тем получено донесение о разбитии Гогенцолерна и с замиранием сердца ожидалась весть о последующих действиях 12. Но предшествовавшее время уже наложило свою печать на отношения между Австрийским правительством и русским полководцем, и затаенные замыслы первого удерживали его вечно на стороже противу второго.
Во Франции уже давно были недовольны правительством, и 30 прериаля (7 июня) произошел там переворот, изменивший состав директории. Вслед затем в Париже получено известие о погроме на Треббии, которое произвело потрясающее действие на всю страну. Народная гордость едва выносила нанесенную ей глубокую рану; обвиняемые в поражении генералы потребованы к ответу в Париж; законодательные советы, до 30 прериаля ревнивые и директории неприязненные, теперь сами выступили с предложением чрезвычайных способов, для спасения отечества от близкой опасности — вторжения иноземцев.
И однако же в военной литературе последующего времени крупная Суворовская победа на Треббии нашла мало справедливых ценителей. С видимой неохотой отдавали должное его необыкновенно-быстрому маршу и замечательной точности комбинации в сосредоточении войск, но вместе с тем как бы в собственное утешение выдвигали соображения, уменьшающие и чуть не уничтожающие достоинство всей операции. Одни указывали, что соединению Макдональда с Моро более всего воспрепятствовала помощь эрц-герцога Карла, в виде оттянутого от него отряда Гадика; другие повествовали, что все усилия Суворова разбились о мужество французских войск и что искусное движение Моро из Апеннинов заставило его бросить недоконченное дело преследования и таким образом довольствоваться полууспехом. Изложенные выше страницы кажется могут служить достаточным ответом на подобные произвольные выводы. Но самые странные обвинения исходили от Австрийцев; по их сведениям выходит, что Суворов поставил союзную армию на Треббии в опасное положение между Макдональдом и Моро, и что его упорство в продолжение трехдневного боя порождено было необходимостью выйти из этого положения. рассуждая по своему вполне логически, эти строгие судьи говорили, что решимость Суворова - употребить последние, страшные усилия для боя на четвертый день, была прямым последствием отчаяния, так как для него иного выхода не было, и оставалось во чтобы то ни стало опрокинуть одного противника, прежде чем другой атакует его с тыла. Короче говоря, Суворова и его армию спасло "добровольное" отступление Макдональда 13.
Тут дело уже не в угле зрения, а в корне понятий, или вернее, в чувстве, вырастившем понятие. Нам известно, что никаких сколько-нибудь определенных вестей о Моро Суворов не получал до 10 числа и что, для обеспечения отступления, была им устроена у Парпанезе переправа; стало быть "отчаяние" его есть плод досужего воображения, вместе с "добровольным" отступлением Французов. Всякий, знакомый с предшествовавшим боевым поприщем Суворова, знает, что упорство есть индивидуальная его особенность; что он воспитывал войска для "отчаянного" боя и что характер его военной теории заключался в признании возможным невозможного для других. Все это мы видим одинаково и в первых шагах его боевого поприща, и в последних, причем возрастающие препятствия не уменьшают его упорства, а увеличивают. Если же в сражении при Треббии эта упругость предводителя и войск высказывается несколько больше, то причиною тому особенности всей обстановки. Следует помнить, что это было первое генеральное сражение между Французами и Русскими; переход через Адду, где Русские участвовали в деле только местами, к счету не идет. Оба противника не имели друг к другу национальной ненависти или вражды, но оба они привыкли быть победителями многие годы. Встреча их в большой битве приобретала таким образом особенный оттенок; поражение не оправдывалось ни случайностью, ни несчастием, а представлялось стыдом, ущербом чести военной. Оттого, может статься, Русские и Французы дрались на Треббии с последним напряжением сил.
Австрийцы, бесспорно храбрые и мужественные воины, держались однако совсем другой военной теории, а потому. боевые особенности Суворова казались им ненормальными, и упорство его на Треббии могло быть принято за проявление отчаяния. А если прибавить сюда зависть и затронутое национальное чувство, так как ничего подобного кампании 1799 года ни перед тем у них не было, ни после не повторилось, - то этим можно и ограничить объяснение неприязненных отзывов Австрийцев о Суворове.
Прежде чем перейти к изложению дальнейших действий, остается отметить два частные обстоятельства, имеющие связь со сражением при Треббии. В большом ходу анекдот, будто в один из тяжелых моментов боя (вероятно 8 числа), Мелас прислал к Суворову адъютанта с вопросом — куда отступать, а Суворов отвечал — в Пиаченцу. Этого не было. До Суворова дошел потом слух, будто Мелас послал к нему или в его штаб "цыдулку" о том, что в диспозиции ничего не упомянуто про пути отступления, но Суворов этой записки не видал и потому ответа на нее не давал никакого 14. Другой случай, очень прискорбный, произошел в Пиаченце, где несколько русских офицеров обобрали находившегося в госпитале раненого французского генерала Сальма. Получив жалобу, Суворов приказал разжаловать виновных в рядовые и потом некоторых из них наказать палками. Хотя много можно встретить в иностранных источниках лжи о Суворове и Русских, но настоящий случай едва ли подходит к категории злостных вымыслов, так как его передает один из панегиристов Суворова 15.
Решив дать своим войскам отдых, Суворов дошел с ними 10 числа до Фиоренцола на р. Арде и остановился на дневку. Только здесь получил он донесение о покушении неприятеля на его фланг и тыл во время сражения на Треббии. Покушения эти состояли в следующем. Для содействия Макдональду, Моро послал по долине Треббии генерала Лапойпа с 3,000-ным лигурийским легионом; Лапойп дошел 5 июня до Боббио и отсюда мог действовать во фланг и в тыл союзникам, но не решился этого сделать, простояв почти три дня в бездействии. Потом он надумался и двинулся к Нуре, но узнав, что русские войска уже там, а Французы в полном отступлении, вернулся опять к Боббио. Осведомившись об этом 10 числа, Суворов послал отряды для прикрытия обозов и для занятия Боббио, так что Лапойп нашел этот пункт уже в руках неприятеля. Он вздумал было атаковать слабый русский отряд, но был им разбит на голову, потерял больше 100 пленных и бежал разными тропинками назад в горы.
Суворову было также донесено, будто за Лапойпом надо ожидать самого Моро, однако это не оправдалось 10. Моро начал наступление тоже 5 числа, но не сюда, а к Александрии; двигался он чрезвычайно медленно, с целью задержать Суворова у Александрии и дать Макдональду время появиться в тылу союзников. Велико было изумление Моро, когда он узнал, что Суворова давно уже в тех местах нет; расчеты его разлетелись прахом, но он все таки решил продолжать наступление чрез Нови и Тортону, дабы атаковать Суворова в тыл. А так как влево, под Александрией, стоял Бельгард, то французский главнокомандующий счел необходимым устранить предварительно это препятствие. Июня 9 произошло жаркое дело при Касино-Гроссо. Силы были неравные: у Моро около 14,000 человек, у Бельгарда вдвое меньше. Сначала Австрийцы имели успех, но потом Французы одолели, и Бельгард был сильно побит, потеряв убитыми, ранеными и пленными немногим меньше трети своего корпуса. Он однако отступил в порядке за Бормиду и стал укрепляться на новой позиции. Моро, получив затем весть о сражении на Треббии и его развязке, не решился идти на встречу Суворову, ни даже вторично атаковать успевшего усилиться Бельгарда, а ограничился демонстрациями, чтобы отвлечь союзного главнокомандующего от преследования и конечного истребления армии Макдональда. На этот раз демонстрации остались ни при чем, и союзная армия направилась против Моро не из боязни своего главнокомандующего за тыл, а потому, что по его мнению, разбитие Моро было бы гораздо лучшим довершением победы на Треббии, чем преследование расстроенной в конец армии Макдональда. Суворов оповестил Бельгарда, что выступает обратно, дабы вместе с ним "угостить Моро", но вероятно по усталости войск, тронулся в путь не тотчас же, а на другой день, 12 числа. Несмотря на палящий жар, движение было исполнено как рассчитано, и утром 15 числа назначена совместная атака Суворова и Бельгарда на Моро. Но французский главнокомандующий счел более благоразумным заблаговременно отретироваться в Апеннины.
Пока Суворов шел со спехом назад, на встречу новому противнику, Отт продолжал преследование Макдональда или, вернее сказать, следил за его отступавшими войсками. Французы двигались быстро; отряды, посланные им в тыл Краем, были слабы, а потому не представили серьезного препятствия ретираде. Войска Отта скоро заняли Болонью, а затем и форт Урбано (Кастель-Франко),-последний укрепленный пункт Цисальпийской республики. Суворов, по предложению Отта, велел вывести из форта все запасы, а укрепления его срыть и подорвать, но Австрийский император не одобрил этого распоряжения, а приказал его отменить, имея на то "особые причины", как говорилось в рескрипте. В действительности никаких "особых" причин не было, а существовала одна общая, руководившая австрийскою политикой, которой непонятливый Суворов никак не хотел уразуметь. Этим и кончились действия Отта, так как значительная часть его войск понадобилась для осады Мантуи; он расположился в Парме, Модене и Реджио, а вслед за неприятелем послал легкие конные партии. Макдональд не задавался уже широкими проектами, а заботился исключительно о спасении остатков своей армии и потому решился вести ее по морскому берегу, к Генуе. С большим трудом и риском исполнил он это движение; пехота прошла по горным тропинкам, артиллерию и тяжести перевезли морем. Английский флот был в то время далеко, а на сухом пути союзники прекратили преследование, - вот двойная причина тому, что Французы выбрались из Тосканы беспрепятственно и счастливо. В тылу их тотчас же, даже прежде их отбытия, поднялись народные восстания и скоро обратились в общее движение всей страны, даже без деятельной помощи союзников. Сенат восстановил прежнее правительство и послал депутатов в Вену, к великому герцогу.
Пока все это происходило, Суворов давно уже находился в Александрии. Он сюда возвратился ровно чрез 10 дней по выступлении на встречу Макдональду. В этот десяток дней форсированных маршей, чередовавшихся с упорными боями, его военное дарование высказалось во всем своем блеске. Как бы для полноты его торжества, союзники в это же время завладели туринскою цитаделью после короткого, но упорного сопротивления. Комендант и все чины его штаба сдались военнопленными; гарнизон, почти в 3,000 человек, отпущен на честное слово - не служить против союзников впредь до размена; в крепости найдено 562 орудия, 40,000 ружей, столько же пудов пороха. Казалось, не далек был и конец Итальянской кампании, но на деле вышло не так.