Положение казалось безвыходным. Еще один сильный ветер — и лед отойдет от земли, раскрошится, а кучка людей почти без провизии будет быстро поглощена безжалостной стихией. Однако произошла благодетельная перемена. 26 июня Альбанов радостно занес в дневник: «Прочел сейчас написанное» 25 июня и вижу, в каком отчаянном положении мы были тогда, даже не подозревая, как легок выход. Сейчас мы сидим уже на острове, под нами не лед, с которого не сходили почти два года, а земля, камни и мох. Мы сыты до отвала, и двадцать семь больших, почти как гуси, жирных гаг висят на лыжах, ожидая очереди быть сваренными. Более двухсот крупных гагачьих яиц мы уже съели за два дня, но в ямке недалеко лежит их Целая груда, а охотники пошли за новыми гагами и за свежими яйцами. Но опишу подробнее, как произошла эта новая перемена в нашем положении».
Когда казалось, что истощенным людям остается только два выхода: или итти опять на запад к низкому мыску, от которого они были отброшены, по мелкобитому, зыбкому льду, во многих местах не выдерживающему тяжести человека, ежеминутно рискуя провалиться и потонуть, или же сидеть и ожидать голодной смерти, Альбанову пришла в голову мысль — осмотреть хорошенько обрывы ледника не найдется ли в этой ледяной стене какого-нибудь места, где можно забраться на ледник? Такое местечко, действительно, нашлось, и даже не очень далеко от стоянки.
Это была трещина, шириною до двух метров, идущая во всю вышину ледника и под острым углом к направлению его. Трещина была, по-видимому, старая. В течение, может быть, нескольких лет в нее намело снега, который заполнял ее. Вместе со стенами ледника снег образовал крутой желоб. Делая топором в этом снегу ступени и забивая в него для опоры гарпун, путникам удалось, наконец, забраться на желанный остров. Кое-как по этому желобу они втащили и нарты. Постепенно, с помощью веревок вещь за вещью на тридцатиметровую высоту было поднято все имущество, не исключая каяков и нарт. Только подняли последний каяк, как льдина, служившая как бы пристанью для выгрузки, лопнула, перевернулась, и лед начало отливом отжимать от острова. Но теперь это уже было безразлично, о льдине никто уже не думал.
«Какой большой горизонт открывается отсюда, с вершины ледника, — воскликнул Альбанов. — Около острова еще видна вода, и отдельные льдины окружены каналами и полыньями, но чем дальше, тем меньше воды, теряются из вида торосы и отдельные ропаки, к уже сплошной лед тянется до горизонта. Там где-то далеко-далеко нашел себе могилу наш спутник Баев в поисках «ровнушки до самого острова», а еще дальше стоит во льдах «Св. Анна» со своими тринадцатью пассажирами»…
Сварив наверху ледника последние двести граммов бульона и съев по полкружке сухарей, отправились к мыску. Надо было торопиться, так как провизии оставалось только по полкружке сухарей на человека. Необходимо было найти что-нибудь съестное, пока люди еще не обессилели от недоедания, а найти еду можно было только там, на низком черном мысу, куда, было видно, летели птицы. Ледник же представлял собою такую же мертвую пустыню, как и луна, на которую он так походил. Луняев и Альбанов пошли вперед налегке на лыжах, взяв с собой только винтовку и патроны. Оставшимся же было приказано немедленно итти по следам и взять с собой только один каяк, погрузив в него все необходимое на первое время. Альбанов убеждал спутников не терять ни минуты времени, так как завтра уже нечего будет есть. Еще неизвестно, что ожидает всех впереди.
Поверхность ледника была идеально ровна и покрыта слоем снега в два — три сантиметра. По такому пути тащить каяк было также легко, как итти порожнем. Часто ровная поверхность ледника бывает обманчивой. Иногда в ледниках бывают широкие трещины большой глубины, занесенные сверху тонким слоем снега. Такие снежные мосты очень трудно заметить, и необходимо принимать всякие предосторожности, чтобы не провалиться в трещину. А это может сулить гибель. Поэтому Альбанов настаивал, чтобы люди шли с нартами строго по нашим следам, не сворачивая в стороны. Альбанов же с Луняевым шли друг от друга на расстоянии сорока метров, связавшись крепким линем. Для того, чтоб лучше прощупывать дорогу, они4 сняли с лыжных палок кружки.
Над ледником висел туман, не было видно даже обрыва, но когда туман рассеивался, то можно было заметить далеко-далеко на востоке синеющий вершинами очень высокий остров, по-видимому, не покрытый ледником. Трещины попадались довольно часто, но не широкие и легко проходимые. Мертвая, торжественная тишина царила. вокруг. Полнейший штиль и тепло. Ни одна птица не пролетела вовремя пути и не видно было ни одного следа. Положительно — «лунный остров».
Но вот уклон к западу стал круче и, наконец, через три с половиной часа хода впереди под горой показался черный мысок. Два товарища прибавили ходу и быстро побежали под уклон. Правая, северная часть этого мыска переходила в отмель, усеянную камнями. Вот ледник остался уже за ними, — под ногами земля. Какой-то сильный шум стоял над ней. Глаза у обоих болели, все виделось, как сквозь кисею. Путники совершенно растерялись в этой сказочной обстановке. Вместо льда — под ногами непривычная чернота. Вместо тишины ледяных полей, изредка нарушаемой криками чайки, — непрерывный оглушительный шум. Только прислушавшись, можно было понять, что этот шум производят бесчисленные птицы, которых ни Альбанов, ни Луняев не могли рассмотреть по своей слепоте.
«О, какой торжественной музыкой показался нам этот птичий шум! Это гимн жизни Отдельные голоса совершенно сливаются в могучие звуки. Трудно поверить, что так могли кричать птицы. Неужели способны были издавать такие звуки эти гаги и чайки, которых наконец-то мы стали замечать? Они сидели на бесчисленных лужах и озерках большими стаями, тучи их перелетали с места на место и терялись где-то в камнях, где не могли уже их заметить наши завешенные «кисеей» глаза. Мы переходили вброд быстрые потоки воды, радовались каждому камешку, как дети, восхищались длинными водорослями, плававшими в воде, и вдруг на одном пригорке мы увидели даже несколько маленьких желтых цветов!
В одном месте из-под самых ног неожиданно выпорхнула с гнезда и полетела гага. Мы увидели четыре яйца, величиной с гусиные. Ура! Сыты будем. Мы были так счастливы, что забыли все бедствия и лишения во время странствования по льду. Этот маленький кусочек земли, лежащий далеко-далеко за полярным кругом, на 81° широты, показался нам земным раем. Солнце светило радостно, и, казалось, даже птицы своим шумом и гамом приветствовали нас с благополучным прибытием на эту первую цветущую землю.
Идем дальше на запад. Сзади величественно поднимается гора ледника, подернутая легким туманом, но наших спутников не видно на ней. Увидев в одном месте трех гаг, Луняев выстрелил в них, но «промазал». При этом нам показалось, что в ответ на выстрел послышался человеческий крик. Мы остолбенели от удивления… Не может быть! На этом пустынном острове — и вдруг люди? Но крик повторился. Всмотревшись пристально своими больными глазами, мы увидели бегущего к нам и машущего шапкой человека. Когда он приблизился, мы узнали одного из беглецов. Плача навзрыд, он просил у нас прощения, сознаваясь, что поступили они оба необдуманно и нехорошо. Лицо его выражало такое раскаянье и испуг, что на него было жалко смотреть. Мы с Луняевым, отойдя в сторону, стали советоваться, как поступить?
Припомнились все неприятности, причиненные побегом, припомнились брошенные каяк и нарта, покража документов и одежды, вспомнил я свое обещание собственноручно расправиться с уличенным вором… но вид преступника был так жалок, так умоляюще смотрел он на нас… И в то же время так хороша была эта земля, так празднично и торжественно мы были настроены… И ради прихода на эту гостеприимную землю мы простили беглецов. Со слезами радости бросился несчастный благодарить нас за прощение. Услышав выстрел и свист пули, пролетевшей случайно мимо «логовища», беглецы подумали, что мы стреляем по ним и стали кричать. Мы пошли к этому «логовищу». Это название слишком громко для того места, где проводили время беглецы. Они поместились в ямке, сделав нечто вроде низкого заборчика из лыж, палок, парусиновых брюк и мешка от сухарей. Тут горел небольшой костер, а кругом валялись гагачьи шкурки, которые беглецы снимали с убитых гаг, не желая щипать перья. В стороне, в яме же, лежали яйца, а на лыжах висели очищенные и выпотрошенные гаги. Другой беглец встретил нас здесь. По радостным лицам он догадался, что они прощены. Смущенный и растроганный он тоже стал просить прощения.
На мысе оказалось довольно плавника, даже сухого. Сейчас же весело запылал костер; хозяева начали угощать нас яичницей с гагачьим жиром. Надо сказать, что все украденные вещи оказались в целости, кроме сухарей, которые давно были съедены. Даже большая жестяная банка с документами и почтой оказалась нераспечатанной, хотя беглецы очень нуждались в посуде для варки пищи. Яичница, хотя и без соли, оказалась превосходной. Долго после этого мы лежали' у костра и разговаривали. Рассказали нам беглецы, как в пути, когда они спали, на них сделал нападение медведь. Он переплыл полынью, у которой они лежали, и уже вылезал на лед. когда они случайно проснулись. Убили медведя из двухстволки пулей в упор. Только около пяти часов утра мы решили укладываться спать, а завтра итти, навстречу оставшимся на леднике.
Часов в 12 дня 26 июня Луняев с одним из беглецов пошел на лыжах на поиски. Поднявшись по вчерашнему следу на половину вышины ледника, Луняев увидел такую картину: стоит каяк, около которого сделан шатер из парусов и «полок», и в нем сном безмятежным почивают наши путники. Оказывается, они подошли к этому месту еще вчера, и, хотя мыс отсюда виден как на ладони, почему-то решили остановиться на отдых. Забыты были мои увещания торопиться, все отошло на задний план, все было забыто с моим уходом. Одна только забота была перед ними: как бы поскорее остановиться и завалиться спать. Остановились бы и раньше, на верху ледника, да боялись, что я могу их там не найти, а это не входило в их планы. Сегодня утром они. оказывается, проснулись в восемь часов, поделили остатки сухарей, Максимов не забыл завести хронометр, и… опять легли спать. Таким образом, они проспали за это время 19 часов.
Поевши гаг и яиц, принесенных Луняевым, «сонливцы» тронулись дальше. Только к девяти часам вечера они приплелись к месту, назначенному для лагеря. Когда я стал укорять их за лень и нежелание помогать мне в общем спасении, они пререкаясь и перебраниваясь, только старались свалить вину друг на друга.»
Утром 27 июня, около 8 часов, Альбанов послал четырех человек за оставшимся на леднике каяком, остальные же занялись устройством лагеря, охотой и собиранием яиц. Сам же Альбанов отправился на разведку к южной стороне мыса. Альбанов не мог понять, где они находятся.
Свободная от льда земля представляла собою западную оконечность какого-то очень большого острова, сплошь по-видимому, покрытого высоким, ровным глетчером. Северная часть земли была низменна, но к югу она поднималась террасами. Альбанов пошел около подножия ледника, где снег еще сохранился и лежал ровным, плотным пластом. Ширина земли в этом месте была километров десять— двенадцать. Часа через два Альбанов вышел на южный каменистый берег, возвышавшийся в этом месте над уровнем моря метров на двадцать. Снег почти со всей земли уже стаял, и только местами еще виднелись пятна его. Всюду сбегали к морю ручьи. Чудная картина открылась перед глазами человека, недавно сошедшего со льда. Когда он подошел к обрыву берега, вместо надоевшего за два года льда, до самого горизонта раскинулось свободное море. Солнце ярко освещало этот простор. Ходила зыбь. Лишь местами плыли одинокие небольшие льдинки, сильно разъеденные водой.
Влево шел берег, почти сплошь покрытый ледником, и лишь местами на мысах из-под снега чернели скалы. Нависшая мгла не давала рассмотреть очертание и характер берега дальше семи — восьми километров. Он был неприветлив и суров. Правее, на запад, берег был без ледника. Далеко на западе и на юго-западе виднелся в море сильно разреженный лед, который, по-видимому, выносился понемногу в открытое море на юг. Еще несколько туманных дней, — и не заметь путешественники вовремя «лунного острова», — они были бы вынесены с мелким льдом в море. Понятными становились и беспрестанное движение и поминутная перестановка льда, наблюдавшиеся перед тем, как открыт был остров: люди были у края льда, почти у свободного моря.
Пронзительный ветер, дувший с ледника и прямо сбивавший с ног, не дал Альбанову возможности продолжить разведки на запад, он принужден был повернуть обратно. По дороге удалось подстрелить из винтовки двух гаг, сидевших на гнездах, и найти шесть яиц. Часть их Альбанов употребил на свой обед. К пяти часам вечера вернулся в лагерь. Скоро подошли и охотники. Запас провизии за вчерашний день увеличился на тринадцать гаг.
В этот же день Шпаковский и Контрад на северо-западной оконечности острова сделали замечательную находку. Недалеко от моря они увидели небольшой каменный холм. Их поразила и заинтересовала правильная форма его. Подойдя ближе, они неподалеку увидели бутылку из-под английского пива, с патентованной завинчивающейся пробкой. Ребята сейчас же разбросали холм и скоро под камнями нашли железную банку, окрашенную коричневой краской. Под банкой такая же бутылка, какая лежала и около холма. На бутылке была приклеена бумажка с несколькими именами, написанными по-английски, а внутри была найдена записка на том же языке.
По-английски Альбанов понимал очень мало, но кое-как, вместе с Нильсеном и с помощью имевшегося краткого словаря, было разобрано, что английская полярная экспедиция Джексона, отойдя в августе 1897 года от мыса Флора для поисков земли, лежащей к западу от Земли Франца-Иосифа, прибыла на мыс Мэри Хармсворт, где и положила эту записку. В конце сообщалось, что на судне «Виндворт» все благополучно. Подписана бумага начальником экспедиции Джексоном.
«Вот разъяснение всех моих сомнений, полученное самым неожиданным образом, — отметил у себя Альбанов. — Значит, мы находимся на мысе Мэри Хармсворт. Это — юго-западная оконечность Земли Александры.
Завтра мы предполагаем перейти на южный берег и поскорее отправиться к мысу Флора, в имение Джексона, который, по-видимому, тут везде побывал. Теперь-то мы находимся на известном тракте. Провизии у нас имеется дней на пять, а за это время мы должны уйти далеко».
Понедельник, 30 июня. Вчера утром, около девяти часов, мы покинули наш лагерь и пошли на южный берег для следования дальше. Неохотно покидали мы этот гостеприимный клочок земли, сильно полюбившийся нам за три дня, проведенные на нем. Я пошел вперед и дорогой убил двух гаг.
К полудню мы были уже на берегу моря. Каяки были в исправности. Оба имели двойную обшивку, которая была снята с поломанных и брошенных каяков. Мой каяк поднимал, не считая груза и нарты, двух человек, и другой мог свободно поднять трех человек.: Нам предстояло решить: либо итти всем по леднику и тащить за собой тяжелый груз, либо разделиться на две партии, из которых одна шла бы по леднику налегке, а другая, в пять человек, плыла бы на каяках. При последнем способе мы могли бы двигаться несравненно быстрее и, плывя на каяках, имели возможность убить тюленя или нырков, которых много летает над водой, но на леднике не видно. Мы избрали этот последний способ передвижения. Место встречи мы назначили на виднеющемся вдали черном мысе, должно быть, в бухте Вейпрехта. Партии, шедшей пешком, я опять напомнил о мерах предосторожности во время путешествия по леднику. Я приказал связаться линем, при чем итти обязательно «гуськом» и прощупывать палками покров ледника. Спустили мы каяки, аккуратно уложили все имущество и отправились в путь. При самом отвале от берега на нас сделал нападение морж, высунувший свою громадную морду у самого каяка, но после выстрела он скрылся и больше не показывался.
Плыли мы хорошо, но и на леднике не отставали. Береговая партия недалеко шла от края ледника и была хорошо видна с каяков… Немного тревожили нас моржи. Местность не благоприятствовала сражению с ними. Слева была отвесная стена ледника вышиною до тридцати метров, без всякого берегового припая. Впереди и справа — чистая вода с очень редкими плавучими льдинами. Если бы моржу удалось пробить каяк клыком, то гибель была бы неизбежна, так как некуда было вылезти. Но пока мы двигались успешно и благополучно. Часов в одиннадцать вечера мы подошли к береговому припаю в бухте Вейпрехта и остановились на ночлег. Скоро подошла и береговая партия, и мы стали ужинать. Плавник мы взяли с собой с мыса Мэри. Скоро запылал огонь в нашей печке, и мы стали варить бульон. За день сделали хороший переход: от мыса Мэри мы прошли не менее 55 километров. Если бы и дальше итти таким же ходом, то через четыре дня мы могли бы быть на мысе Флора.
Каяки служат великолепно. Жаль, что нет третьего каяка, оставленного на льду. Тогда мы могли бы плыть все десять человек. Но, увы, его нет, а, следовательно, об этом и думать нечего.
А проклятые моржи то и дело показываются из воды. Удивительно отталкивающее впечатление производят они! Вся морда и шея в складках и морщинах, при чем на конце морды и на губах толстая длинная очень редкая щетина, нечто в роде усов. Но глаза, маленькие, налившиеся кровью, страшнее всего. Они смотрят на вас удивленно и угрожающе. В довершение всего, громадные клыки придают морде вид какого-то допотопного чудовища, которое как будто только и питается человечьим мясом. Показываясь из воды, моржи обыкновенно пыхтят и громко фыркают, и при этих звуках невольно хватаешься за винтовку. На льду они кажутся более безобидными, просто — громадная туша, нечто в роде бегемота. Но на воде они очень подвижны и ловки.
Вторник, 1 июля. Вчера в десять часов утра мы отправились дальше. У некоторых спутников опять замечается упадок энергии. Не хочется им итти, хочется пожить и отдохнуть на первой попавшейся скале, а не то и на льду. Напрасно я доказываю необходимость движения вперед, говоря, что сейчас море свободно ото льда, но мы не знаем, будет ли и дальше так же, что провизии у нас нет, чтобы прохлаждаться и отдыхать на голых утесах, что мы достаточно отдохнули на мысе Мэри. Мои уговоры, кажется, не убеждают. В ответ на них команда только уныло молчит, и столько безнадежного отчаяния и апатии в лицах, что прямо руки опускаются.
Но так или иначе мы отправились в путь. Берегом пошли Архиреев, Регальд, Смиренников, Губанов и Луняев.
На этот раз течение было встречное, и мы должны были усиленно грести, чтоб не отставать от береговой партии. Войдя в бухту Кэмбридж, мы вышли на лед и позавтракали. Следующее свидание с береговой партией было назначено на мысе Ниль, который отсюда хорошо виден.
Вся бухта, отделяющая этот мыс от западной части Земли Александры, была еще покрыта не взломанным льдом, и только местами отламывались небольшие льдины, которые и шли с течением вдоль кромки припая. Вдоль этой кромки плыли и мы для того, чтобы быть уверенными, что никакая полынья не разделит нас с партией, шедшей на лыжах. Мы с Контрадом поставили на своем каяке парусок и легко шли с попутным ветром. Но на другом каяке пришлось грести: мачту с того каяка мои спутники сожгли на леднике, когда остановились ночевать перед приходом на мыс Мэри. Теперь они были наказаны и усиленно гребли, даже не догадавшись сделать мачту из лыжных палок. Около шести часов вечера мы подошли к высокой ледяной горе, должно быть, сидевшей на мели. Забравшись на ее вершину, мы очень внимательно осмотрели местность, надеясь увидеть пешеходов, но нигде не могли их заметить, хотя кругозор с этой горы открывался большой.
В десять часов подошли к мысу Ниль и прошмыгнули на сильной зыби между массой льда в закрытую бухточку. Тут была тишина и даже значительно теплее: настоящее «тихое пристанище».
Мыс этот представляет собою небольшую площадку постепенно поднимающуюся по мере удаления от берега. Она была сплошь покрыта, как зеленым ковром, толстым слоем мха. Много ручейков прорезывало эту прелестную площадку по всем направлениям и сбегало в море. С двух сторон она была защищена очень высокими отвесными базальтовыми утесами.
Едва мы ступили на землю, как были оглушены непрерывным шумом, несшимся откуда-то сверху. Источник этого шума был незаметен; казалось, он исходил из самых утесов. Только можно было догадаться, что это шумят птицы, ютящиеся где-то высоко-высоко на отвесных утесах. На фоне этого однотонного гула периодически вырывались пронзительный свист, хохот и какие-то отчаянные крика.
Если вы поднимете взгляд наверх, то только после очень внимательного наблюдения заметите тучи каких-то едва заметных точек, носящихся на страшной высоте от утеса к утесу. Их так много и они так высоко, что скорее похожи на стаи комаров и мошек. Какие это птицы? Я заметил только два рода нырков, т. е. птиц, которых мы называли нырками. Кроме этих птиц, можно было заметить разные породы чаек. Если бы удалось забраться на эти скалы, то, думаю, можно бы набрать яиц столько, что их хватило бы для полного груза! корабля. Но как туда забраться?
Ни вчера, ни сегодня наши пешеходы не пришли. Не понимаю, что могло их задержать? У них имеется двухстволка, 27 патронов дробовых и 12 патронов пульных. Из съестного — одна гага. Сейчас Максимов и Контрад отправились навстречу пешеходам, взяв с собой винтовку, патроны и три вареные гаги. Сейчас ветер покрепчал, и из пролива населся лед, которым нас совершенно закупорило в нашей бухточке. Эх, упустим мы, кажется, благоприятное время для плавания. Придется опять браться за лямки и делать переходы по шесть или десять километров в день.
Ночью. Дело дрянь. Максимов с Контрадом вернулись только в 6 часов, вечера, проходив в оба конца 7 часов и сделав не менее 12 километров. Ни пропавших, ни их следов не видали. Мы уже приступили к устройству склада провизии, патронов и всего необходимого для пропавших, когда в 7 часов увидели их спускающимися с ледника. Их было только четверо не было Архиреева.
Прибывшие рассказали следующее. Со вчерашнего дня с Архиреевым началось что-то неладное. Он поминутно отставал, а иногда совсем не желал итти, садясь иди ложась на лед. Сначала ему не особенно доверяли, предполагая, что он притворяется. Когда его поднимали и вели силой, то некоторое время он шел, но потом опять ложился, говоря: «Хоть убейте, а не пойду с вами». На вопросы товарищей, что у него болит и почему он не хочет итти, он отвечал: «Болят глаза и легкие». Аппетит у него был, завтракал он вместе со всеми. Спутники не придавали значения жалобам Архиреева, но потом пришлось поверить, что он действительно заболел. К вечеру у больного совершенно отнялись ноги, как бы парализованные, и он лежал без движения, перестав даже отвечать На вопросы, или бормоча что-то непонятное. Человек положительно умирал. Тащить его на лыжах было тяжело, и потому все остановились на ночлег. Удалось убить пять нырков, которыми и поужинали.
Утром Архиреев еще подавал слабые признаки жизни, но двигаться и говорить не мог. Посидев около умирающего до десяти часов утра, спутники его пошли на мыс Ниль, так как опасались, что мы уйдем, не дождавшись их. В двенадцать часов, когда подошедшие поужинали и отдохнули, я отправил их к Архирееву, приказав привезти Архиреева сюда, если он жив. Нельзя было оставлять умирающего на льду, где, по их же словам, много медвежьих следов».