- Вот мы с вами вчера насчет комедиантов говорили, - начал старик Шамаев, пришедши на другой день ко мне обедать. - Становой у меня был, такой тоже актер, что какую, кажется, роль только хотите, он может разыграть перед вами; родом он был из хохлов, по фамилии Карпенко, и все это, знаете, в каждом слове, в каждом шаге своем делал лицемерство. Определяясь на службу, в стан приехал в самый храмовой праздник, народу собралось почти что со всего уезда. Не заходя никуда, господин Карпенко прямо в церковь и тихим голосом подзывает к себе церковного старосту. "В какую, говорит, икону народ больше веры имеет?" - "Феодоровской престол-то", - отвечает ему мужик. Он сейчас помолился перед этой иконой и первый ей свечку поставил. После обедни зашел в другое наше собрание - в кабак; пьяных там, как поленьев, по углам валяется. Вместо того чтобы велеть их подобрать, еще ободрил: "Пейте, говорит, православные: рабочему человеку выпить надо!" По лавкам потом пошел, к каждому торговцу с поклоном и приговором: "В честь и в деньги торговать!.." - и так дальше пошло: тихо, смирно, ласково, только никто что-то этому не верит. Ни одного безмена у торговцев не оставил, чтобы не оглядеть, клейменый ли он, да еще подсылы делает, верно ли продают. Где мертвое тело поднимут, точно стопудовая гиря свалится на селенье; сидит-сидит, пока пятидесяти, ста рублей не сдерет с мужиков; да потом их же соберет в сборную, прямо поднимет у них перед глазами с полу соринку: "Вот, говорит, мне чего вашего не надо". Те после и говорят: "Что, наши деньги-то он хуже соринки, что ли, полагает?" Слышу я все это, вызываю его к себе, говорю ему, вдруг он заплакал: "Слезы, говорит, мой ответ!" - "Ах, боже ты мой, думаю, мужчина, в кресте военном, плачет, что такое это?" В другой раз губернатор на него на ревизии напустился: "Почему, говорит, вас все не любят?" - "Мнителен, говорит, ваше превосходительство, я очень по службе!.. И себя мучу и другим не угождаю!" А губернатор, заметьте, сам был премнительный человек, и поверил ему... Это вот, изволите видеть, он тихий, а то и строгим, крикуном иногда прикидывался. Едет он раз мимо одного села богатого, тысячи две душ... и только еще, знаете, в околицу-то въехал, закричал, загайкал... Сотские были народ наметанный, сбегаются, видят: сердит приехал! Прямо входит он в сборную и обращается к одному из них:
- Какое, - говорит, - было в селенье происшествие?
- Никакого, - говорит, - ваше благородие!
- Как никакого? Ах ты, - говорит, - земская полиция! - Трах его по зубам.
К другому сотскому - тот этак из рыжих, плутоватый случился.
- Какое? - говорит.
- Было, ваше благородие, Иван Петров там у Николая Михайлова, что ли, петуха зарезал!
- Позвать, - говорит, - Николая Михайлова!
Приходит мужик.
- Здравствуйте, - говорит, - батюшка!
- Здравствуй, - говорит, - братец; все ли у тебя в доме благополучно?
- Все, батюшка, кажись, слава богу.
- Погляди-ка на образ!
Смотрит мужик.
- И не совестно тебе и не стыдно? Не отворачивай глаз-то, нечего!..
- Да что мне, сударь, отворачивать!
- Как что, а черный-то петух где?
Мужик, знаете, и рассмеялся.
- Подлец Ванька, - говорит, - надругатель, зарезал!
- А объявил ты о том земской полиции?
- Что, сударь-с, - говорит, - объявлять!..
- Как что?.. У тебя сына зарежут, ты скажешь: что объявлять!..
- Батюшка! - говорит мужик удивленный. - Разве сын и петух все одно и то же?
- Одно и то же! Прочтите, - говорит он это писарю уж своему, - статью, где сказано, что совершивший преступление и покрывший его подвергаются равному наказанию!
Прочитали мужику; стоит он разиня рот. Сотские между тем шепчут ему:
- Видишь, - говорят, - сердит приехал; поклонись ему червонцем!
Поклонился мужик - освободили.
- Ну, теперь, - говорят, - убийцу давайте.
Приводят мужика; бойкий такой был, и прямо к руке господина станового.
- Прочь! - крикнул тот на него. - От тебя, - говорит, - кровью пахнет!
Отошел мужик.
- Как, - говорит, - ты смеешь производить дневной грабеж с разбоем?
- Я, - говорит, - сударь, никого не грабил!
- Как никого? А петух Николая Михайлова где?
- Николая Михайлова петуху, - говорит мужик, - я завсегда голову сверну - он у меня все подсолнечники перепортил!
- Ну так, - говорит ему Карпенко, возвысив уже голос, - я тебе прежде голову сверну. Эй! Колодки!
Струсил и тот парень; сотские и ему шепчут:
- Видишь, - говорят, - сердит; поклонись красненькой!
Стал мужик кланяться, так еще не берет господин становой. Он в ноги ему повалился: "Возьми, батюшко, только!" Принял.
Я после услыхал это; приезжаю, спрашиваю мужиков:
- За что, - говорю, - дураки, вы деньги ему давали?
- Да что, батюшка, - говорят, - сами видим, что одно только его надругательство над нами было, только то, что горячиться он очень изволил, как бы и настоящее дело шло... Думаешь: прах его возьми, лучше отступиться!
Слушая Шамаева, я предавался довольно странным мыслям: мне казалось, что и он все это лжет и выдумывает для моей потехи. "Да, старичок, думалось мне, - и ты сумеешь разыграть сцену, какую только захочешь..." Наконец, сам-то я... автор? Правду ли я все говорю, описывая даже этих самых лгунов?