ОПЯТЬ ЭЙСМОНДЫ
Нельзя сказать, чтоб полученное Вихровым от отца состояние не подействовало на него несколько одуряющим образом: он сейчас же нанял очень хорошую квартиру, меблировал ее всю заново; сам оделся совершеннейшим франтом; Ивана он тоже обмундировал с головы до ног. Хвастанью последнего, по этому поводу, пределов не было. Горничную Клеопатры Петровны он, разумеется, сию же минуту выкинул из головы и стал подумывать, как бы ему жениться на купчихе и лавку с ней завести.
Чтобы кататься по Москве к Печкину, в театр, в клубы, Вихров нанял помесячно от Тверских ворот лихача, извозчика Якова, ездившего на чистокровных рысаках; наконец, Павлу захотелось съездить куда-нибудь и в семейный дом; но к кому же? Эйсмонды были единственные в этом роде его знакомые. Мари тоже очень разбогатела: к ней перешло все состояние Еспера Иваныча и почти все имение княгини. Муж ее был уже генерал, и они в настоящее время жили в Парке, на красивой даче.
- Ну, Яков, завтра ты мне рысачка получше давай! - сказал Вихров, когда Яков вечером пришел в горницу чай пить. Павел всегда его этим угощал и ужасно любил с ним разговаривать: Яков был мужик умный.
- Дадим-с, - отвечал тот.
- Завтра мы с тобой поедем в Парк к одной барыне-генеральше; смотри, не ударь себя лицом в грязь, - продолжал Вихров и назвал при этом и самую дачу.
- Слушаю-с, - проговорил Яков и на другой день действительно приехал на таком рысаке, в такой сбруе и пролетке, что Павел вскрикнул даже от удовольствия.
- Ну-с, Яков Петрович, - сказал он, усаживаясь в пролетке, - какого это завода конь?
- Мосоловского, - отвечал Яков, сидя прямо и внимательно поглядывая на лошадь, которая сердито рыла копытом землю.
- Трогай! Надеюсь, что на Тверской мы всех перегоним, - проговорил Павел.
Яков тронул: лошадь до самой Тверской шла покорной и самой легкой рысцой, но, как въехали на эту улицу, Яков посмотрел глазами, что впереди никто очень не мешает, слегка щелкнул только языком, тронул немного вожжами, и рысак начал забирать; они обогнали несколько колясок, карет, всех попадавшихся извозчиков, даже самого обер-полицеймейстера; у Павла в глазах даже зарябило от быстрой езды, и его слегка только прикидывало на эластической подушке пролетки.
- Немного осталось впереди-то! - сказал Яков, выехав за заставу и самодовольно оборачиваясь к Павлу: впереди в самом деле никого не было.
- Чудная лошадь! - воскликнул тот, смотря на это благородное животное, которое опять уже пошло тихо и покорно.
- У другого бы не стала она этого делать! - произнес Яков.
- Отчего же? - спросил Павел.
- Оттого, что человека чувствует!.. Знает, кто ею правит!.. - И Яков снова щелкнул языком, и лошадь снова понеслась; потом он вдруг, на всех рысях, остановил ее перед палисадником одной дачи.
- Здесь, надо быть, - проговорил он. Яков знал Москву, как свои пять пальцев.
Павел взглянул в палисадник и увидел, что в весьма красивой и богато убранной цветами беседке сидела Мари за большим чайным столом, а около нее помещался мальчишка, сынишка.
Мари, увидев и узнав Павла, заметно обрадовалась и даже как бы несколько сконфузилась.
- Ах, вот кто! - проговорила она.
Павел на этот раз почему-то с большим чувством поцеловал ее руку.
- А это ваш малютка? - сказал он, показывая на мальчика, подходя к нему и целуя того.
Ребенок как-то при этом ласково смотрел на него своими голубыми глазенками.
- А Евгений Петрович? - спросил Вихров Мари.
- Он дома и сейчас придет! - ответила та. - Поди, позови барина, прибавила она стоявшему около беседки человеку.
Тот пошел.
Через несколько минут маленький, толстенький генерал, в летнем полотняном сюртуке, явился в сад; но, увидев Вихрова и вспомнив при этом, что вышел без галстука, стал перед ним чрезвычайно извиняться.
- Ничего, помилуйте! - говорил Павел, дружески пожимая ему руку.
- Все-таки мне совестно, - говорил генерал, захватывая себе рукой горло.
- Простит, ничего! - сказала ему и Мари.
Генерал наконец успокоился и сел, а Мари принялась сынишку поить чаем, размешивая хлеб в чашке и отирая салфеткой ему ротик: видно было, что это был ее баловень и любимец.
- Ты, однако, не был у покойного дяди на похоронах, - сказала она укоризненным голосом Вихрову.
- Я был болен, - отвечал тот.
- Н-ну! - сказала Мари.
- Что такое - ну? - спросил ее Павел.
- Знаю я, - отвечала Мари и немножко лукаво улыбнулась. - Михаил Поликарпович тоже, я слышала, помер.
- Помер! А Анна Гавриловна, скажите, жива? - прибавил Вихров после короткого молчания.
При этом вопросе Мари немного сконфузилась - она всегда, когда речь заходила об матери, чувствовала некоторую неловкость.
- Она вскоре же померла после Еспера Иваныча, - отвечала она, - тело его повезли похоронить в деревню, она уехала за ним, никуда не выходила, кроме как на его могилу, а потом и сама жизнь кончила.
- Вот это так любовь была! - проговорил Вихров.
- Д-да! - произнесла Мари печально. - Ты курс, надеюсь, кончил кандидатом? - переменила она разговор.
- Кандидатом, - отвечал Вихров.
- Какого же рода службе думаете вы себя посвятить? - отнесся к нему генерал.
- Никакой! - отвечал Вихров.
Генерал склонил при этом голову и придал такое выражение лицу, которым как бы говорил: "Почему же никакой?"
- По всем слухам, которые доходили до меня из разных служебных мирков, они до того грязны, до того преступны даже, что мне просто страшно вступить в какой-нибудь из них, - заключил Павел.
Добродушный генерал придал окончательно удивленное выражение своему лицу: он службу понимал совершенно иначе.
- Я не говорю об вашей военной, а, собственно, об штатской, - поспешил прибавить Павел.
- А, об штатской - это конечно! - произнес генерал.
- Тебе надобно сделаться ученым, как и прежде ты предполагал, - сказала Мари.
- Я им, вероятно, и буду; состояние у меня довольно обеспеченное.
- Вот-с за это больше всего и надобно благодарить бога! - подхватил генерал. - А когда нет состояния, так рассуждать таким образом человеку нельзя!
- Отчего же нельзя? - спросила Мари у мужа.
- Оттого, что кушать захочется - да-с! - отвечал генерал и самодовольно захохотал, воображая, вероятно, что он сострил что-нибудь.
- По-моему, лучше поденщиком быть, чем негодяем-чиновником, - заметила уже с некоторым сердцем Мари.
- Ну нет-с!.. Всякому человеку своя рубашка к телу ближе - хе-хе-хе! засмеялся опять генерал.
Вихров глядел на него с некоторым недоумением: он тут только заметил, что его превосходительство был сильно простоват; затем он посмотрел и на Мари. Та старательно намазывала масло на хлеб, хотя этого хлеба никому и не нужно было. Эйсмонд, как все замечали, гораздо казался умнее, когда был полковником, но как произвели его в генералы, так и поглупел... Это, впрочем, тогда было почти общим явлением: развязнее, что ли, эти господа становились в этих чинах и больше высказывались...
Павел между тем все продолжал смотреть на Мари, и ему показалось, что лицо у ней как будто бы горело, и точно она была в каком-то волнении. Здесь я должен войти в глубину души этой дамы и объяснить довольно странные и в самом деле волновавшие ее в настоящую минуту чувствования. Павел, когда он был гимназистом, студентом, все ей казался еще мальчиком, но теперь она слышала до мельчайших подробностей его историю с m-me Фатеевой и поэтому очень хорошо понимала, что он - не мальчик, и особенно, когда он явился в настоящий визит таким красивым, умным молодым человеком, - и в то же время она вспомнила, что он был когда-то ее горячим поклонником, и ей стало невыносимо жаль этого времени и ужасно захотелось заглянуть кузену в душу и посмотреть, что теперь там такое.
- Ты, надеюсь, у нас обедаешь? - сказала она ему.
- Если позволите, - отвечал Павел.
- Пожалуйста, попросту, по-деревенски, - подхватил генерал и дружески пожал ему руку.
- Ну, а я уж сделаю немножко свой туалет, - сказала, немного покраснев, Мари и ушла.
Вихров остался вдвоем с генералом и стал с ним беседовать.
- Ваша служба лучшая из военных - ученая, - сказал он.
- Да, - произнес генерал с важностью.
- У вас прежде математике в корпусах прекрасно учили, и прекрасно знали ее офицеры.
- Отлично знали, - подтвердил и генерал, - все, знаете, вычисления эти...
- Какие вычисления? - спросил Вихров, думая, что Эйсмонд под этими словами что-нибудь определенное разумеет.
- Вычисления разные, - отвечал генерал.
Павел понял, что это он так только говорил, а что математику он, должно быть, совсем забыл.
- Сама служба-то приятнее, - продолжал он, - потому что все-таки умнее, чем простая шагистика.
- Конечно! - согласился генерал. - Зато для кармана-то тяжеленька, совершенно безвыгодна!
- Это почему? - спросил Вихров, не зная еще, что, собственно, генерал разумеет под выгодой.
- Да потому, что если взять того же батарейного командира, конечно, он получает довольно... но ведь он всех офицеров в батарее содержит на свой счет: они у него и пьют и едят, только не ночуют, - в кармане-то в итоге ничего и не осталось.
Этими словами Эйсмонд просто возмутил Вихрова. "Сам ворует, а с другими и поделиться не хочет!" - подумал он.
- А что же, в армейских полках разве выгоднее быть командиром? - сказал он вслух, желая вызвать генерала еще на большую откровенность.
- Там выгодней гораздо! - подхватил тот. - Там полковой командир тысяч двадцать пять, тысяч тридцать получает в год, потому там этого нет: офицеры все вразброд стоят.
- Но вы сами согласитесь, - заметил Вихров, - что эти тридцать тысяч те же взятки!
- Какие же взятки? - воскликнул генерал. - Нет-с, совсем нет-с! Это хозяйственная экономия - это так!.. Вы знаете что, - продолжал Эйсмонд несколько уже даже таинственно, - один полковой командир показал в отчете в экономии пять тысяч... его представили за это к награде... только отчет возвращается... смотрят: представление к награде зачеркнуто, а на полях написано: "Дурак!".
- Это уж немножко странно, - сказал Вихров.
- Нет-с, не странно! - возразил генерал. - Вы согласитесь, что полковой командир может и сэкономить, может и не сэкономить - это в его воле; а между тем, извольте видеть, что выходит: он будет сдавать полк, он не знает еще, сколько с него будущий командир потребует, - что же, ему свои, что ли, деньги в этом случае прикладывать; да иногда их и нет у него... Потом-с вдруг говорят: переменить погончики такие-то. Министр военный говорит: "Нужно отнестись к министру финансов". - "Не нужно, говорят, пусть полковые командиры сделают это из экономических сумм!" Значит, само начальство знает это.
"Вот, внуши этому человеку, что честно и что нечестно!" - думал Павел, слушая генерала.
Мари наконец кончила свой туалет и пришла к ним. Она заметно оделась с особенной тщательностью, так что генерал даже это заметил и воскликнул:
- Как вы интересны сегодня!
Павел тоже с удовольствием и одобрительно на нее смотрел: у него опять уже сердце забилось столь знакомым ему чувством к Мари.
Вслед за матерью вошел также и сынишка Мари, в щегольской гарнитуровой рубашке и в соломенной шляпе; Мари взяла его за ручонку.
- Пока на стол накрывают, не хотите ли, cousin, прогуляться? - сказала она Павлу.
Тот этому очень обрадовался; генерал же пошел делать свой туалет: он каждодневно подкрашивался немножко и подрумянивался.
Мари, ребенок и Павел пошли по парку, но прошли они недалеко и уселись на скамеечке. Ребенок стал у ног матери. Павлу и Мари, видимо, хотелось поговорить между собой.
- Я слышала, - начала Мари тихим и неторопливым голосом, - что нынче всю зиму жила здесь Клеопатра Петровна.
- Жила, - отвечал Павел односложно.
- Ты видался с ней часто? - спрашивала Мари, как бы ничего по этому поводу не зная.
- Очень часто, - отвечал Павел.
- Где же она теперь?
- Она теперь уехала к мужу.
- Опять? - спросила Мари как-то уж насмешливо.
Павел весело и добродушно смотрел на нее.
- Послушайте, кузина, - начал он, - мы столько лет с вами знакомы, и во все это время играем между собой какую-то притворную комедию.
Мари вдруг вся вспыхнула.
- Почему же притворную? - спросила она.
- Притворную! Прикажете разъяснить вам это?
- Разъясните! - сказала Мари и потупилась, а вместе с тем с губ ее не сходила немножко лукавая улыбка.
- Во-первых, бывши мальчиком, я был в вас страстно влюблен, безумно, но никогда вам об этом не говорил; вы тоже очень хорошо это видели, но мне тоже никогда ничего об этом не сказали!
Мари слушала его, и Вихров только видел, что у ней уши даже при этом покраснели.
- Теперь та же самая комедия начинается, - продолжал он, - вам хочется спросить меня о Клеопатре Петровне и о том, что у меня с ней происходило, а вы меня спрашиваете, как о какой-нибудь Матрене Карповне; спрашивайте лучше прямо, как и что вам угодно знать по сему предмету?
- И ты скажешь мне откровенно? - спросила Мари, взмахнув на него свои голубые глаза.
- Все откровенно скажу, - отвечал Павел искренно.
- Что же ты, влюблен в нее очень?
- То есть я любил ее очень.
- А теперь - что же?
- Теперь - не знаю.
- Как не знаешь? - спросила Мари.
- Так, не знаю: перед отъездом ее в деревню я очень к ней охладел, но, когда она уехала, мне по ней грустно сделалось.
- Что тебе мешает? Поезжай сам за ней в деревню!.. - И на лице Мари, как легкое облако, промелькнула тень печали; Павел и это видел.
- В деревню я не поеду, потому что это может рассердить и огорчить ее мужа.
- Муж ее, я слышала, скоро умрет, и ты можешь сейчас же жениться на ней.
- Нет, я не женюсь на ней, - возразил Павел.
- Отчего же? - спросила Мари как бы с удивлением.
- Во-первых, оттого, что она старше меня годами, а потом - мы с ней совершенно разных понятий и убеждений.
- О, она, разумеется, постарается подражать всем твоим понятиям и убеждениям.
- Не думаю... - произнес протяжно Павел.
Разговор на несколько времени приостановился; Павел, видимо, собирался с мыслями и с некоторою смелостью возобновить его.
- Вот видите-с, - начал, наконец, он, - я был с вами совершенно откровенен, будьте же и вы со мной откровенны.
- Да в чем же мне с тобой быть откровенной? - спросила Мари, как будто бы ей, в самом деле, решительно нечего было скрывать от Павла.
- А в том, например, что неужели вы никогда и никого не любили, кроме вашего мужа? - проговорил Вихров неторопливым голосом.
Мари несколько мгновений молчала; видимо, что она обдумывала, как отвечать ей на этот вопрос.
- Никого! - произнесла она, наконец, с улыбкой.
- Не верю! - воскликнул Павел. - Чтобы вы, с вашим умом, с вашим образованием, никого не любили, кроме Евгения Петровича, который, может быть, и прекрасный и добрый человек...
- Никого не любила! - поспешила перебить его Мари.
- И впредь не полюбите?
- Постараюсь, - сказала Мари.
- И что же, все это для исполнения священной обязанности матери и супруги? - спросил Павел.
- Для исполнения священной обязанности матери и супруги, - повторила за ним немножко комическим тоном и Мари.
- Только для этого, не больше?
- Только для этого, не больше, - повторила еще раз Мари.
- Ну, а мне больше этого и знать ничего не надо! - произнес Павел.
- Ничего? - спросила Мари.
- Ничего, потому что я теперь уже все знаю.
Мари опять немножко лукаво улыбнулась и встала.
- Пора, однако, пойдем обедать! - сказала она.
Павел последовал за ней. За обедом генерал еще больше развернулся и показал себя. Он, между прочим, стал доказывать, что университетское образование - так себе, вздор, химера!
- Чему там учат? - говорил он. - Мне один племянник мой показывал какой-то пропедевтик[66]! Что такое, скажите на милость!
Вихров усмехнулся немного.
- Да и в корпусах, я думаю, тому же самому учат, - проговорил он.
- Э, нет! - воскликнул генерал. - В корпусах другое дело. Вон в морском корпусе мальчишке скажут: "Марш, полезай на мачту!" - лезет! Или у нас в артиллерийском училище: "Заряжай пушки - пали!" - палит! Есперка, будешь палить? - обратился он к сынишке своему.
- Буду, - отвечал тот, шамша и тяжело повертываясь в креслицах.
Что этими последними словами об морском корпусе и об артиллерийском училище генерал хотел, собственно, сказать - определить трудно. Вихров слушал его серьезно, но молча. Мари от большей части слов мужа или хмурилась, или вспыхивала.