ОПЯТЬ ДОБРОВ
M-lle Прыхина, возвратясь от подружки своей Фатеевой в уездный городок, где родитель ее именно и был сорок лет казначеем, сейчас же побежала к m-lle Захаревской, дочери Ардальона Васильича, и застала ту, по обыкновению, гордо сидящею с книгою в руках у окна, выходящего на улицу, одетою, как и всегда, нарядно и причесанною по последней моде. Девица сия еще в первый раз является в моем рассказе, а потому я, по необходимости, должен об ней сказать хоть несколько слов. М-lle Юлия, имя ее, была довольно высока ростом, недурно сложена. Опытный наблюдатель, конечно бы, в ее наружности, как и в наружности ее братьев, заметил нечто не совсем благородное; так, например, черты лица у нее были какие-то закругленные, кожа заметно грубовата, белокурые волосы, как бывает это у горничных, какого-то грязного цвета. Впрочем, все это очень сглаживалось тем, что m-lle Юлия очень недурно себя держала, по-видимому, была девушка весьма неглупая, довольно начитанная и благоразумная!
Старик Захаревский (сама Захаревская уже умерла) обожал дочь, и они жили в их огромном доме только вдвоем. Женихов у сей милой девицы пока еще не было, - и не было потому именно, что она была горда и кой за кого выйти не хотела. М-lle Прыхина обожала Юлию и считала ее лучшим своим другом. О, наша милая Катишь была на это препредусмотрительная: у нее очень много было подружек. Одна у нее уйдет или рассорится с ней - она у другой гостит, другая сделается к ней холодна - она к третьей сейчас, - и у каждой из подружек своих она знала ее главную слабость; она знала, например, что Юлия никогда никого еще не любила и вместе с тем пламенно желала кого-нибудь полюбить.
- Какого я бель-ома встретила, боже ты мой, боже ты мой! - говорила Катишь, придя на этот раз к подружке и усаживаясь против нее.
- Кто такой? - спросила ее Юлия очень равнодушно.
Катишь ей неоднократно навирала и налыгала в этом отношении.
- Поль Вихров, - ах, какой красавец мужчина! Одет картинкой, ловок, умен!
Автор сильно подозревает, что m-lle Прыхина, по крайней мере в последнее свиданье, сама влюбилась в Вихрова, потому что начала об нем говорить почти с азартом каким-то.
- Где же ты видела его? - спросила Юлия, которая отчасти уже слышала, кто такой был Поль Вихров, давно ли он приехал и сколько у него душ; о наружности его она только ни от кого не слыхала таких отзывов.
- Я его видела у Клеопаши, - отвечала Прыхина.
- Говорят, это ее обожатель, - проговорила, как будто бы больше нехотя, Юлия.
- Ах, вздор какой, он родственник только ей и довольно близкий по Имплевым, - подхватила Прыхина: она всегда всякую подругу свою скрывала и отстаивала до последней возможности.
Юлия на это ей ничего не сказала, но Катишь очень хорошо видела, что она сильно ее заинтересовала Вихровым, а поэтому, поехав через неделю опять к Клеопатре Петровне, она и там не утерпела и сейчас же той отрапортовала:
- Как одна особа влюблена в твоего Поля, - чудо! - сказала она.
- Кто такая? - спросила Клеопатра Петровна недовольным голосом.
- Юлинька Захаревская.
- Где же она его видела?
- Она его совсем не видала, но я описала его наружность, голос, ум, сердце и привела ее в совершенный восторг!
- Зачем же ты это делала? - спросила Клеопатра Петровна.
- Ах, боже мой, зачем делала?.. Так, разговор был; надобно же о чем-нибудь говорить.
- Можно бы об чем-нибудь и другом говорить; ты понимаешь ли, что этим мне можешь повредить?
- Чем же я тебе могу повредить? - возразила с удивлением Катишь, ей в первый еще раз пришла в голову эта мысль.
- А тем, что, когда они встретятся, Юлия непременно станет с ним кокетничать, и, разумеется, всякий мужчина ответит на кокетничанье хорошенькой девушки.
- О нет! - воскликнула Прыхина. - Этого никогда не может быть: Поль тебе верен, как я не знаю что!
- Ты-то пуще лучше его знаешь, чем я! - проговорила, заметно рассердясь на подругу, Клеопатра Петровна и даже ушла от нее.
- Странная женщина, хочет своего адоратера не показывать никому, - не спрячешь уж! - произнесла Катишь, оставшись одна и пожимая плечами.
Этого маленького разговора совершенно было достаточно, чтобы все ревнивое внимание Клеопатры Петровны с этой минуты устремилось на маленький уездный город, и для этой цели она даже завела шпионку, старуху-сыромасленицу, которая, по ее приказаниям, почти каждую неделю шлялась из Перцова в Воздвиженское, расспрашивала стороной всех людей, что там делается, и доносила все Клеопатре Петровне, за что и получала от нее масла и денег.
Юлию в самом деле, должно быть, заинтересовал Вихров; по крайней мере, через несколько дней она вошла в кабинет к отцу, который совсем уже был старик, и села невдалеке от него, заметно приготовляясь к серьезному с ним разговору.
- Батюшка, - начала она, - кто у нас в собрании будут нынешнюю зиму кавалеры?
- Кто? Я не знаю! - произнес старик. - Те же, я думаю: Иван Петрович и Петр Иваныч, - прибавил он уже с улыбкою.
- Батюшка, это ужасно!.. Я лучше не буду совсем выезжать, а то тратишься и беспокоишься, но для кого и для чего!
Захаревский пожал плечами.
- Что делать, перевелась нынче вся порядочная молодежь, - произнес он не без грусти.
- Говорят, в Воздвиженское приехал молодой человек Вихров, очень умный и образованный.
- Это Михаила Поликарпыча сын, слышал это я; человек, должно быть, и с состоянием.
- Съездите к нему и пригласите его бывать в нашем собрании; хоть один порядочный молодой человек будет у нас, с кем бы можно было слово сказать.
Старик Захаревский в мыслях своих совершенно одобрил такое желание дочери.
- Мне есть повод съездить к нему. Я продавал по поручению Александры Григорьевны Воздвиженское и кой-каких бумаг не передал его покойному отцу; поеду теперь и передам самому.
- Поезжайте и отдайте, а главное - в собрание его вытащите!
- Вытащу! - отвечал Захаревский.
Подъезжая потом к Воздвиженскому и взглянув на огромный дом, Ардальон Васильич как бы невольно проговорил: "Да, недурно бы было Юльку тут поселить!"
С трудом войдя по лестнице в переднюю и сняв свою дорогую ильковую шубу, он велел доложить о себе: "действительный статский советник Захаревский!" В последнее время он из исправников был выбран в предводители, получил генеральство и подумывал даже о звезде.
Вихров поспешил выйти гостю навстречу. Захаревский низко и с уважением поклонился ему.
- Очень рад видеть ваше превосходительство у себя! - говорил Вихров, сконфуженный даже несколько такой почтительностью Захаревского и ведя его в гостиную.
- Извините!.. - говорил тот, беря себя за грудь. - Одышка от лет... не могу вдруг начать говорить.
Вихров спешил его покойнее усадить.
Захаревский, наконец, отдышался и начал неторопливо:
- Во-первых... я прибыл поздравить вас... с приездом и потом... передать вам по поручению прежней владелицы документы некоторые! - И с этими словами он вынул из кармана толстый пакет и подал его Вихрову.
Тот принял от него пакет.
- Очень вам благодарен, - произнес Вихров.
Старик между тем с любопытством стал осматривать вокруг себя новое убранство комнат, и замечаемая в них чистота явно ему понравилась.
- Не скучаете ли в деревне? - спросил он Вихрова почти нежным голосом.
- Нет, - отвечал тот.
- Но все-таки надеюсь, - продолжал Захаревский, - что посетите и наш городок.
- О, конечно, и к первому, разумеется, к вам явлюсь с визитом.
- Очень рады будем вам, - отвечал Захаревский, опять почтительно склоняя голову, - но, главное, вы посетите наше собрание и украсьте его вашим присутствием.
- Когда же это собрание бывает? - спросил его Вихров.
- Каждое воскресенье-с! - сказал Захаревский. - И посещать его, продолжал он опять вкрадчивым голосом, - почти долг каждого дворянина... один не приедет, другой, - и нет собраний, а между тем где же молодежи и девушкам повеселиться!
- А ваше семейство? - спросил его Павел.
- Мое семейство состоит теперь из единственной дочери, которая живет со мной: сыновья у меня на службе, жена умерла...
Вихров при этом постарался придать своему лицу печальное выражение, как будто бы ему в самом деле было очень жаль, что г-жа Захаревская умерла. Гость просидел еще с час, и при прощаньи с чувством пожал руку у Вихрова и снова повторил просьбу посетить собрание.
- Непременно-с буду! - отвечал тот, в самом деле решившись непременно быть в собрании. Об этом посещении Клеопатра Петровна весьма скоро, должно быть, узнала от своей сыромасленицы, бывшей именно в этот день в Воздвиженском, потому что на другой же день после того прислала очень тревожную записку к m-lle Прыхиной, жившей опять в городе.
"Папенька Захаревский был уж у Павла; узнайте от самой Захаревской, когда Павел приедет к ним с визитом, и будьте там в это время и наблюдайте, что они будут между собой говорить, и мне все напишите!"
По этому письму Катишь сейчас же сбегала к Захаревским, узнала там все и написала к приятельнице:
"Когда он с визитом приедет - там не знают, но он будет непременно в следующее воскресенье в наше собрание! Воображаю, как будет ему весело!.."
Получив это извещение, Клеопатра Петровна отправила уже записку к самому Вихрову.
"Бесценный друг мой, приезжай ко мне в воскресенье, иначе я умру, не видавши тебя!"
На это ей отвечал Вихров:
"Бесценный друг мой, в воскресенье я не могу приехать, потому что завален работою; приеду, когда кончу".
"Завален работою, а в собрание, однако, едет!" - подумала Клеопатра Петровна и от такого невнимания Вихрова даже заболела. Катишь Прыхина, узнав об ее болезни, немедленно прискакала утешать ее, но Клеопатра Петровна и слушать ее не хотела: она рыдала, металась по постели и все выговаривала подруге:
- Это вы все наделали, от вашей болтовни все это началось.
- Да что же началось, душа моя, что началось? - спрашивала ее скромно Прыхина.
- Все! Не говорите со мной больше! - вскричала Фатеева.
Катишь, делать нечего, замолчала.
Пока происходили все эти толки и опасения, герой мой предавался самым чистым и невинным занятиям. Он весь был погружен в окончательное создание своего творения, которое, наконец, можно уж было набело переписывать. Вихров хотел для этого взять какого-нибудь молоденького семинаристика от приходу, какового и поручил отыскать Кирьяну, но тот на другой же день, придя к нему, объявил, что мальчиков-семинаристов теперь нет у прихода, потому что все они в училище учатся, а вот тут дьякон-расстрига берется переписывать.
- Кто такой? - спросил Павел.
- Добров один, по прозванию, - отвечал Кирьян.
- Ах, я его знаю! - сказал Вихров. - Да хорошо ли он пишет?
- Писец настоящий! - отвечал Кирьян. - Я привел его с собой, коли прикажете.
- Сделай милость, я очень рад ему.
Добров вошел и поклонился. Он был еще в более оборванном сюртуке и худых сапожонках.
- Здравствуйте, старый знакомый! - сказал ему Вихров и подал ему руку.
Добров конфузливо пожал ее.
- Садитесь, пожалуйста, - продолжал Вихров.
Добров не совсем смело осмотрел стулья и на более жесткий из них неплотно сел.
- Можете ли вы переписать мне?
- Могу-с, словно бы! - отвечал Добров.
- Ну, и правильно вы пишете?
- На это я знаток; у нас за это розгами с проволокой секли.
- А от станового вы уже отошли?
- Да-с, бог с ним.
- Отчего же?
Добров как бы некоторое время соображал.
- Барынька-то у него уж очень люта, - начал он, - лето-то придет, все посылала меня - выгоняй баб и мальчиков, чтобы грибов и ягод ей набирали; ну, где уж тут: пойдет ли кто охотой... Меня допрежь того невесть как в околотке любили за мою простоту, а тут в селенье-то придешь, точно от медведя какого мальчишки и бабы разбегутся, - срам! - а не принесешь ей, ругается!.. Псит-псит, хуже собаки всякой!.. На последние свои денежки покупывал ей, чтобы только отвязаться, - ей-богу!
- А сам становой лучше?
- Тоже жадный, - продолжал Добров, - бывало, на ярмарчишку какую приедем, тотчас всех сотских, письмоводителя, рассыльных разошлет по разным торговцам смотреть - весы ладны ли да товар свеж ли, и все до той поры, пока не поклонятся ему; а поклонись тоже - не маленьким; другой, пожалуй, во весь торг и не выторгует того, так что многие торговцы и ездить совсем перестали на ярмарки в наш уезд.
- Отчего же они не пожаловались?
- И жаловались, да мало только что-то внимали тому, - по пословице: рука руку моет; я бога возблагодарил, как из этой их компании ушел!.. заключил Добров.
- Чем же вы содержите теперь себя?
- Да чем? Кое-что тоже на духовенство, на мужичков поработаю, ну и прокармливаюсь; насчет платья только вот никак не могу сбиться и справиться!
- Вы переезжайте ко мне совсем; я вас буду содержать, одену и помещу в хорошенькой комнате.
- Благодарю покорно... Ныне я могу это принять, а прежде бы, пожалуй, и не смог.
- Почему же бы не смогли?
- Потому, я пил безобразно.
- А нынче не пьете?
- Нет, другой год не пью! Что!.. Черт с ним, надоело: сколько я тоже к этому проклятому вину ни приноравливался, все думал его сломить, а выходило так, что оно меня побеждало.
- А скажите, за что, собственно, вы были расстрижены? - спросил Вихров.
Добров с грустью покачал головой.
- Расстригли-то, пожалуй, почесть и за дело меня, - отвечал он.
- А именно? - сказал Вихров.
- А именно, что благочинный тут наш, очень злобствуя на меня, при объезде владыки отметил меня, что поведеньем я слаб и катехизиса пространного не знаю; ну, тот меня и назначил под начал в Тотский монастырь; я, делать нечего, покорился, прибыл туда и ради скуки великой стал там делать монахам тавлинки с разными этакими изображениями! Монах, например, яйцо печет на свечке, а черт у него учится[73]; вырежу все это из бересты и фольги под это подложу... ну, и все это таким манером шло, пока денежки у меня были... Нынче вот я отстал, мне ничего водки не пить, а прежде дня без того не мог прожить, - вышла у меня вся эта пекуния[74], что матушка-дьяконица со мной отпустила, беда: хоть топись, не на что выпить!.. Стал просить у монахов взаймы, - не дают, да и нет, пожалуй, ни у кого!.. Раза два, матерь божья, на сеновале места присматривал, чтобы удавиться, а тут, прах дери, на мельницу меня еще с мешками вздумали послать, и жил тоже в монастыре мужичонко один, - по решению присутственного места. "Что ты, говорит, - жалуешься все, что выпить тебе не на что; свали мешок в кабак, целовальник сколько за него даст тебе водки!" Я, однако же, на первых-то порах только обругал его за это. "Что это, я говорю, ты мне предлагаешь, бестия ты этакая!" - и, на мельницу ехавши, проехал мимо кабака благополучно, а еду назад - смерть: доподлинно, что уж дьявол мною овладел, - в глазах помутилось, потемнело, ничего не помню, соскочил с телеги своей, схватил с задней лошади мешок - и прямо в кабак... "На, брат, друг сердечный, - говорю целовальнику, - прими!" Он это смекнул сейчас, подхватил у меня мешок, дал мне черта этого винища стакан-другой-третий лакнуть. "Приходи, говорит, ужо вечером: настоящий расчет сделаем, а то, говорит, теперь заметят!" Я тоже вижу, что так складней будет сделать, выбежал, догнал свою лошадь, приехал в монастырь, стал мешки сдавать, - не досчитываются одного мешка. "Должно быть, говорю, украл кто-нибудь; я, ехавши, виноват, заснул!" Говорю это, а самого дрожь бьет, зуб с зубом от страха не сходятся, и стыдно-то, и горько-то, и страшно. Хотелось было сейчас же тут покаяться, но язык прилип к гортани, и это бы дело, однако, так и кануло в воду! Казначей-то уж очень и не разыскивал: посмотрел мне только в лицо и словно пронзил меня своим взглядом; лучше бы, кажись, убил меня на месте; сам уж не помню я, как дождался вечера и пошел к целовальнику за расчетом, и не то что мне самому больно хотелось выпить, да этот мужичонко все приставал: "Поднеси да поднеси винца, а не то скажу - куда ты мешок-то девал!". Только целовальник мне вдруг говорит: "Я-ста, говорит, и не бирал никакого мешка!" Такая меня злость взяла: чувствую, что сам-то я какое воровство и мошенничество сделал, и вижу, что против меня то же делают, и начал я этого целовальника утюжить, и как я его не убил - не знаю... Бил... бил, оба в крови мы стали; он, наконец, караул начал кричать; прибежал народ, связали нас обоих... Я в азарте кричу: "Вот, говорю, я мешок монастырский украл, отдал ему, а он отпирается!.." Дело, значит, повели уголовное: так, выходит, я церковный; ну и наши там следователи уписали было меня порядочно, да настоятель, по счастью моему, в те поры был в монастыре, - старец добрый и кроткий, призывает меня к себе. "Для чего это ты, дьякон, сделал так, мешок, говорит, похитил?.." Я сплакал даже на это: "Неужели, говорю, ваше преподобие, я украл это!.. Десять мешков я сейчас отдам за это монастырю; коли, говорю, своих не найду, так прихожане за меня сложатся; а сделал это потому, что не вытерпел, вина захотелось!" - "Отчего ж, говорит, ты не пришел и не сказал мне: я бы тебе дал немного, потому - знаю, что болезнь этакая с человеком бывает!.." - "Не посмел, говорю, ваше преподобие!" Однакоже он написал владыке собственноручное письмо, товарищи они были по академии. "Взгляните, говорит, на это не как судья строгий, а как Христос милостивый!" Владыко и пишет резолюцию: "Дело об мешке закончить, а дьякона расстричь и исключить из духовного звания!"
- Однако не совсем же помиловали! - заметил Вихров.
- Ну, да уж это бог с ними; спасибо, что на каторгу не ушел! - отвечал Добров.