ДОМАШНИЕ ПУТЫ
Веселенький деревенский домик полковника, освещенный солнцем, кажется, еще более обыкновенного повеселел. Сам Михайло Поликарпыч, с сияющим лицом, в своем домашнем нанковом сюртуке, ходил по зале: к нему вчера только приехал сын его, и теперь, пока тот спал еще, потому что всего было семь часов утра, полковник разговаривал с Ванькой, у которого от последней, вероятно, любви его появилось даже некоторое выражение чувств в лице.
- Ну, так как же? Вы и поживали?.. - спрашивал его полковник добродушно.
- Поживали-с... - отвечал Ванька, переступая с ноги на ногу.
- А что Симонов, - скажи мне? - спросил полковник.
Он всегда интересовался и спрашивал об Симонове.
- Не видал-с я Симонова; что не переехали мы к учителю, - что?.. Человек он эхидный, лукавый, - отвечал Ванька.
Он последнее время стал до глубины души ненавидеть Симонова, потому что тот беспрестанно его ругал за глупость и леность.
Полковник, кажется, некоторое время недоумевал, об чем бы еще поговорить ему с Ванькой.
- А что, к Павлу похаживали товарищи? - спросил он.
- Похаживали-с, дружков много у них было.
- А что, этак пошаливали - выпить когда-нибудь или другое что?
- Нет-с! - отвечал Ванька решительно, хотя, перед тем как переехать Павлу к Крестовникову, к нему собрались все семиклассники и перепились до неистовства; и даже сам Ванька, проводив господ, в сенях шлепнулся и проспал там всю ночь. - Наш барин, - продолжал он, - все более в книжку читал... Что ни есть и я, Михайло Поликарпыч, так грамоте теперь умею; в какую только должность прикажете, пойду!
Ванька не только из грамоты ничему не выучился, но даже, что и знал прежде, забыл; зато - сидеть на лавочке за воротами и играть на балалайке какие угодно песни, когда горничные выбегут в сумерки из домов, - это он умел!
- В конторщики меня один купец звал! - продолжал он врать, - я говорю: "Мне нельзя - у нас молодой барин наш в Москву переезжает учиться и меня с собой берет!"
- Как в Москву? - спросил полковник, встрепенувшись и вскинув на Ваньку свои глаза.
- В Москву-с, так переговаривали, - отвечал тот, потупляясь.
- С кем переговаривали?
- Да с Симоновым-с, - отвечал Ванька, не найдя ни на кого удобнее своротить, как на врага своего, - с ним барин-с все разговаривал: "В Ярославль, говорит, я не хочу, а в Москву!"
- Это что такое еще он выдумал? - произнес полковник, и в старческом воображении его начала рисоваться картина, совершенно извращавшая все составленные им планы: сын теперь хочет уехать в Москву, бог знает сколько там денег будет проживать - сопьется, пожалуй, заболеет.
- Ну, пошел, ступай! - сказал он Ваньке сердитым уже голосом.
Тот пошел было, но потом несколько боязливо остановился.
- Не прикажите, Михайло Поликарпыч, мамоньке жать; а то она говорит: "Ты при барчике живешь, а меня все жать заставляют, - у меня спина не молоденькая!"
- Хорошо, ладно, ступай! - произнес досадно полковник, и, когда Ванька ушел, он остался встревоженный и мрачный.
Павел наконец проснулся и, выйдя из спальни своей растрепанный, но цветущий и здоровый, подошел к отцу и, не глядя ему в лицо, поцеловал у него руку. Полковник почти сурово взглянул на сына.
- Ты в Москву едешь учиться, а не в Демидовское? - спросил он его несколько дрожащим голосом.
- В Москву, - отвечал Павел совершенно покойно и, усевшись на свое место, как бы ничего особенного в начавшемся разговоре не заключалось, обратился к ключнице, разливавшей тут же в комнате чай, и сказал: - Дай мне, пожалуйста, чаю, но только покрепче и погорячей!
Та подала ему. Полковник от нетерпения постукивал уже ногою.
- На что же ты поедешь в Москву?.. У меня нет на то про тебя денег, сказал он сыну.
- Я денег у вас и не прошу, - отвечал Павел прежним покойным тоном, мне теперь дядя Еспер Иваныч дал пятьсот рублей, а там я сам себе буду добывать деньги уроками.
Полковник побледнел даже от гнева.
- Ну да, я знал, что это дяденька все! - произнес он. - Одни ведь у него наставленья-то тебе: отец у тебя - дурак... невежда...
Полковник в самом деле думал, что Еспер Иваныч дает такие наставления сыну.
- Полноте, бог с вами! - воскликнул Павел. - Один ум этого человека не позволит ему того говорить.
- Что же, ты так уж и видаться со мной не будешь, бросишь меня совершенно? - говорил полковник, и у него при этом от гнева и огорченья дрожали даже щеки.
- Отчего же не видаться? Точно так же, как и из Демидовского, я каждую вакацию буду ездить к вам.
- Большая разница!.. Большая!.. - возразил полковник, и щеки его продолжали дрожать. - В Демидовское-то я взял да и послал за тобой своих лошадей, а из Москвы надо деньги, да и большие!
Павел пожал плечами.
- Я вам опять повторяю, - начал он голосом, которым явно хотел показать, что ему скучно даже говорить об этом, - что денег ваших мне нисколько не нужно: оставайтесь с ними и будьте совершенно покойны!
Он знал, что этим ответом сильно уязвит старика.
- Не о деньгах, сударь, тут речь! - воскликнул он.
- А о чем же? - возразил в свою очередь Павел. - Я, кажется, продолжал он грустно-насмешливым голосом, - учился в гимназии, не жалея для этого ни времени, ни здоровья - не за тем, чтобы потом все забыть?
- Что же, в Демидовском так уж разве ничему и учить тебя не будут? возразил полковник с досадой.
- Напротив-с! Там всему будут учить, но вопрос - как? В университете я буду заниматься чем-нибудь определенным и выйду оттуда или медиком, или юристом, или математиком, а из Демидовского - всем и ничем; наконец, в практическом смысле: из лицея я выйду четырнадцатым классом, то есть прапорщиком, а из университета, может быть, десятым, то есть поручиком.
Последнее доказательство, надо полагать, очень поразило полковника, потому что он несколько времени ничего даже не находился возразить против него.
- Но зато ты в Демидовском будешь жить на казне; все-таки под присмотром начальства! - проговорил он наконец.
Отдача сына на казну, без платы, вряд ли не была для полковника одною из довольно важных причин желания его, чтобы тот поступил в Демидовское.
Павел посмотрел несколько времени отцу в лицо.
- Я прожил ребенком без всякого надзора, - начал он неторопливо, - и то, кажется, не сделал ничего дурного, за что бы вы меня могли укорить.
- Я и не говорю, не говорю! - поспешно подхватил полковник.
- Так что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете ли вы то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя ходить в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни - безбожно и жестоко с вашей стороны!
Проговоря это, Павел встал и ушел. Полковник остался как бы опешенный: его более всего поразило то, что как это сын так умно и складно говорил; первая его мысль была, что все это научил его Еспер Иваныч, но потом он сообразил, что Еспер Иваныч был болен теперь и почти без рассудка. "Неужели это, шельмец, он все сам придумал в голове своей? - соображал он с удовольствием, а между тем в нем заговорила несколько и совесть его: он по своим средствам совершенно безбедно мог содержать сына в Москве - и только в этом случае не стал бы откладывать и сберегать денег для него же. Так прошел почти целый день. Павел, видимо, дулся на отца и хоть был вежлив с ним, но чрезвычайно холоден. Полковнику наконец стало это невыносимо. Мысли, одна другой чернее, бродили в его голове. "Не отпущу я его, - думал он, - в университет: он в этом Семеновском трактире в самом деле сопьется и, пожалуй, еще хуже что-нибудь над собой сделает!" - Искаженное лицо засеченного солдата мелькало уже перед глазами полковника.
- За что же ты сердишься-то и дуешься? - прикрикнул он наконец на сына, когда вечером они снова сошлись пить чай.
- Я? - спросил Павел, как бы не желавший ничего на это отвечать.
- Я?.. Кто же другой, как не ты!.. - повторил полковник. - Разве про то тебе говорят, что ты в университет идешь, а не в Демидовское!
- А про что же? - спросил Павел хладнокровно; он хорошо знал своего старикашку-отца.
- А про то, что все один с дяденькой удумал; на, вот, перед самым отъездом, только что не с вороной на хвосте прислал оказать отцу, что едешь в Москву!
- Я никак этого прежде и не мог сказать, никак! - возразил Павел, пожимая плечами. - Потому что не знал, как я кончу курс и буду ли иметь право поступить в университет.
- Нет, не то, врешь, не то!.. - возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. - Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! - прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. - Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
- И того не могу сделать, - возразил Павел, опять пожимая плечами, никак не могу себе позволить оскорбить человека, который участвовал и благодетельствовал мне.
- Ну да, как же ведь, благодетель!.. Ему, я думаю, все равно, куда бы ты ни заехал - в Москву ли, в Сибирь ли, в Астрахань ли; а я одними мнениями измучусь, думая, что ты один-одинехонек, с Ванькой-дураком, приедешь в этакой омут, как Москва: по одним улицам-то ходя, заблудишься.
Павел с улыбкою взглянул на отца.
- Вы сами рассказывали, что четырнадцати лет в полк поступили, а не то что в Москву приехали.
- То было, сударь, время, а теперь - другое: меня сейчас же, вон, полковой командир солдату на руки отдал... "Пуще глазу, говорит, береги у меня этого дворянина!"; так тот меня и умоет, и причешет, и грамоте выучил, - разве нынче есть такие начальники!
- Я ни в чем подобном и не нуждаюсь! - возразил насмешливо Павел.
- Ну да, как же ведь, не нуждаешься - большой у нас человек, везде бывалый!..
Павел пожал плечами и ничего не возражал отцу.
Полковник по крайней мере с полчаса еще брюзжал, а потом, как бы сообразив что-то такое и произнося больше сам с собой: "Разве вот что сделать!" - вслед за тем крикнул во весь голос:
- Эй, Ванька!
Ванька весь этот разговор внимательно слушал в соседней комнате: он очень боялся, что его, пожалуй, не отпустят с барчиком в Москву. Увы! Он давно уже утратил любовь к деревне и страх к городам... Ванька явился.
- Поди, позови ко мне Алену Сергеевну! - сказал ему полковник.
Павел не без удивления взглянул на отца.
Михайло Поликарпыч молчал. Ожидая, может быть, возражения от сына, он не хотел ему заранее сообщать свои намерения.
Алена Сергеевна была старуха, крестьянка, самая богатая и зажиточная из всего имения Вихрова. Деревня его находилась вместе же с усадьбой. Алена явилась, щепетильнейшим образом одетая в новую душегрейку, в новом платке на голове и в новых котах.
- Здравствуйте, батюшка Михайло Поликарпыч!.. Батюшка наш, Павел Михайлыч, здравствуйте!.. Вот кого бог привел видеть! - говорила она, отчеканивая каждое слово и подходя к руке барина и барчика.
Алена Сергеевна была прехитрая и преумная. Жена богатого и старинного подрядчика-обручника, постоянно проживавшего в Москве, она, чтобы ей самой было от господ хорошо и чтобы не требовали ее ни на какую барскую работу, давным-давно убедила мужа платить почти тройной оброк; советовала ему то поправить иконостас в храме божием, то сделать серебряные главы на церковь, чтобы таким образом, как жене украшателя храма божия, пользоваться почетом в приходе. Когда старик сходил в деревню, она беспрестанно затевала на его деньги делать пиры и никольщины на весь почти уезд, затем, чтобы и самое ее потом звали на все праздники. Михайло Поликарпыч любил с ней потолковать и побеседовать, потому что Алена Сергеевна действительно очень неглупо говорила и очень уж ему льстила; но Павел никогда ее терпеть не мог.
- Твой муж ведь живет в Москве на Кисловке? - начал полковник.
- На Кисловке, батюшка, на Кисловке, в княжеском доме ее сиятельства княгини Урусовой, - отвечала Алена, заметно важничая.
- А скажи, далеко ли это от нуверситета, от училища нуверситетского? спросил полковник.
Павел взглянул при этом на отца: он никак не мог понять, к чему отец это говорит.
- От нуверситета? - повторила старуха, как бы соображая. - Да там лекаря, что ли, учатся?
- А черт их знает! - сказал полковник.
- И лекаря учатся, - вмешался в разговор Павел, остававшийся все еще в недоумении.
- Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, - начала старуха пунктуально, - раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. "Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!" Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. "Экое место!" - думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, - иной раз ночью лежишь, и мнится: "Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!"
- А велика ли квартирка у твоего хозяина? - продолжал расспрашивать полковник.
- Порядочная: спаленка этакая небольшая, а потом еще комнатка прихожая, что ли, этакая!..
- Вот барчик Павлуша едет теперь в Москву - учиться в этот нуверситет.
- Так, так, батюшка, - подхватила старуха, - возраст юношеский уже притек ему; пора и государю императору показать его. Папенька-то немало служил; пора и ему подражанье в том отцу иметь.
- Но не может ли Павлуша остановиться у твоего старика?
- А гляче не остановиться, - отвечала Алена Сергеевна, как бы вовсе не сомневавшаяся в этом деле.
Павел обмер от досады: подобного вывода из всего предыдущего разговора он никак уже не ожидал.
- Ну, чтобы и пищу ему он доставлял, - продолжал полковник.
- И пищу! - отвечала Алена Сергеевна.
Павлу показалось, что подлости ее на этот раз пределов не будет.
- Пища у них хорошая идет, - продолжала Алена, - я здеся век изжила, свинины столь не приела, как там; и чтой-то, батюшка Михайло Поликарпыч, какая у них тоже крупа для каши бесподобная!..
- Мне, я думаю, нужней будеть жить с товарищами, а не с мужиком! обратился Павел наконец к отцу с ударением.
- А мне вот нужней, чтоб ты с мужиком жил!.. - воскликнул, вспылив, полковник. - Потому что я покойнее буду: на первых порах ты пойдешь куда-нибудь, Макар Григорьев или сам с тобой пойдет, или пошлет кого-нибудь!
- И сам пойдет, или пошлет кого ни на есть! - подтвердила, явно подличая, Алена Сергеевна.
Павел готов был убить ее в эти минуты.
- Ну так, так, старуха, ступай! - сказал полковник Алене Сергеевне.
- Счастливо оставаться! - проговорила та и потом так будто бы, без всякого умысла, прибавила: - Вы изволили прислать за мной, а я, согрешила грешная, сама еще ранее того хотела идти, задний двор у нас пообвалился: пойду, мо, у Михайла Поликарпыча лесу попросить, не у чужих же господ брать!
- Бери у меня, сколько надо, - разрешил ей полковник.
- Благодарю покорно! - заключила Алена Сергеевна и опять поцеловала руку у Михайла Поликарпыча и у Павла.
Воспользовавшись этим коротеньким объяснением, она - ни много ни мало дерев на двести оплела полковника, чего бы при других обстоятельствах ей не успеть сделать.
Оставшись вдвоем, отец и сын довольно долго молчали. Павел думал сам с собою: "Да, нелегко выцарапаться из тины, посреди которой я рожден!" Полковник между тем готовил ему еще новое испытание.
- Завтрашний день-с, - начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости своему голосу, - извольте со мной ехать к Александре Григорьевне... Она мне все говорит: "Сколько, говорит, раз сын ваш бывает в деревне и ни разу у меня не был!" У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
Полковник полагал, что Павел не ездил к Александре Григорьевне тоже по внушению Еспера Иваныча, потому что тот терпеть не мог ее.
- Извольте-с, я съезжу, - отвечал Павел сверх ожидания.
Он готов был все сделать и все перенести, лишь бы только не задерживал его отец и отпустил бы поскорее в Москву.
"Да, нелегко мне выцарапаться из моей грязи!" - повторял он мысленно, ходя по красному двору и глядя на поля и луга, по которым он когда-то так весело бегал и которые теперь ему были почти противны!