На одномъ концѣ терасы сидитъ графъ Зыровъ, сѣдой уже старикъ, съ энергическимъ и выразительнымъ лицомъ, съ гордой осанкой и съ нѣсколько презрительной усмѣшкой; привычка повелѣвать какъ бы невольно высказывалась въ каждомъ его движенiи. Одѣтъ онъ былъ довольно моложаво, въ коротенькомъ пиджакѣ и съ однимъ только болтающимся солдатскимъ Георгiемъ въ петличкѣ. На другомъ концѣ терасы помѣщалась дочь графа, Ольга Петровна Басаева, молодая вдова, съ нѣсколько cуxoй, черствой красотою; но, какъ видно, очень умная и смѣлая. Костюмъ ея отличался безукоризненнымъ вкусомъ и былъ самой послѣдней моды.
Ольга Петровна (замѣтно горячась).
Этотъ князь Янтарный, папа, или, какъ ты очень мѣтко его называешь, азiатскiй князь, на вечерѣ у madame Бобриной, на всю гостиную á pleine voix кричалъ: «Какъ это возможно: графъ Зыровъ на такое мѣсто, которое всегда занимали люди нашего круга, посадилъ никому неизвѣстнаго чиновничка своего!» Я вышла наконецъ изъ себя и сказала: «Князь, пощадите!.. Вы забываете, что я дочь графа!» «Ахъ, pardon, madame, говоритъ, но я графа такъ люблю, такъ уважаю, что не могу не быть удивленнымъ послѣднимъ выборомъ его, который никакъ не могу ни понять, ни оправдать чѣмъ-либо…»
Графъ (презрительно усмѣхаясь)
Какъ же ему и понять мой выборъ, когда онъ самъ просился на это мѣсто.
Ольга Петровна.
Я это предчувствовала и даже кольнула его этимъ: «нельзя, говорю, князь, требовать, чтобы всѣ назначенiя дѣлались по нашему вкусу. Мало-ли чего человѣкъ желаетъ, но не всегда того достигаетъ!» Его немножко передернуло. «Англiйская, говоритъ, аристократiя никогда не позволяетъ себѣ открывать такой легкiй доступъ новымъ людямъ въ свою среду!» «Позвольте, говорю, а Робертъ Пиль и Д'Израели?» «Робертъ Пиль и Д'Израели и г. Андашевскiй двѣ вещи разныя: то люди генiальные!»
Графъ (съ прежней презрительной усмѣшкой).
А можетъ быть, и Андашевскiй человѣкъ генiальный! Почемъ они знаютъ его? Они его совершенно не вѣдаютъ.
Ольга Петровна.
Они нисколько и не заботятся узнать его; а говорятъ только, что это человѣкъ не ихъ общества, и этого для нихъ довольно.
Графъ (вспыливъ наконецъ).
Что-жъ мнѣ за дѣло до ихъ общества!.. Я его и знать не хочу – всякiй дѣлаетъ какъ ему самому лучше: у меня собственно два достойныхъ кандидата было на это мѣсто: Вуландъ и Андашевскiй – первый безспорно очень умный, опытный, но грубый, упрямый и по временамъ пьяный нѣмецъ; а другой хоть и молодой еще почти человѣкъ; но уже знающiй, работающiй, съ прекраснымъ сердцемъ и наконецъ мнѣ лично преданный.
Ольга Петровна (съ нѣкоторой краской въ лицѣ).
Тебѣ онъ, папа, преданъ и любитъ тебя больше чѣмъ сынъ родной.
Графъ.
Это я знаю и многiя доказательства имѣю на то! Неужели же при всѣхъ этихъ условiяхъ не предпочесть мнѣ было его всѣмъ?
Ольга Петровна.
Объ этомъ, папа, и рѣчи не можетъ быть!.. Иначе это было-бы величайшей несправедливостью съ твоей стороны, что я и сказала князю Янтарному: «если, говорю, графъ въ выборѣ себѣ хорошаго помощника проманкировалъ своими дружественными отношенiями, то это только дѣлаетъ честь его безпристрастiю!» «Да-съ, говоритъ, но если всѣ мы будемъ такимъ образомъ поступать, то явно покажемъ, что въ нашемъ кpyгy нѣтъ людей способныхъ къ чѣму либо болѣе серьозному.»
Графъ.
И дѣйствительно нѣтъ!.. хоть-бы взять съ той-же молодежи: развѣ можно ее сравнить съ прежней молодежью?.. Между нами всегда было, кромѣ ужъ желанiя трудиться, работать, нѣкотораго рода рыцарство и благородство въ характерахъ; а теперь вотъ они въ театрѣ накричатъ и набуянятъ и вмѣсто того, чтобы за это бросить, заплатить тысячи двѣ, три, они лучше хотятъ идти къ мировому судьѣ подъ судъ – это грошевики какiе-то и алтынники!
Ольга Петровна.
Все это, можетъ быть, справедливо; но тутъ досадно, папа, то, что, какъ видно, всѣ, старые и молодые, раздѣляютъ мнѣнiе князя Янтарнаго, потому что я очень хорошо знаю Янтарнаго: онъ слишкомъ большой трусъ, чтобы позволить себѣ въ такомъ многолюдномъ обществѣ такъ рѣзко выражать свое мнѣнiе, если-бы онъ ожидалъ себѣ встрѣтить возраженiе, напротивъ: одни поддерживали его небольшими фразами, другiе ободряли взглядами; наконецъ, которые и молчали, то можно навѣрное поручиться, что они думали тоже самое.
Графъ.
И пусть себѣ думаютъ что хотятъ! Я на болтовню этихъ господъ никогда не обращалъ никакого вниманiя и обращать не буду.
Ольга Пeтpoвна.
Ты этого не говори, папа!.. Крикъ этихъ господъ для тебя и Андашевскаго гораздо опаснѣе, чѣмъ что нибудь другое, а тѣмъ больше, что къ этому присоединилась опять какая-то статья въ газетахъ.
Графъ (нахмуривая брови).
Опять статья?
Ольга Петровна.
Опять!.. Очень рѣзкая, говорятъ, и прозрачная. Ты бы, папа, какiя нибудь мѣры принялъ противъ этого.
Графъ (пожимая плечами).
Какiя же я могу принять мѣры?.. (насмѣшливо). Нынче у насъ свобода слова и печати!.. (встаетъ и начинаетъ ходить по терасѣ). Нечего сказать, – славное время переживаемъ: всѣмъ негодяямъ даны всевозможныя льготы и права, а всѣ порядочные люди связаны по рукамъ и по ногамъ!.. (Прищуривается и смотритъ въ одну изъ боковыхъ аллей сада). Что это за человѣкъ ходитъ у насъ по парку?
Ольга Петровна.
Это должно быть Мямлинъ!.. Я ему говорила чтобы онъ прiѣхалъ къ тебѣ! Вообрази на этомъ вечерѣ у madame Бобриной онъ одинъ заступался за тебя и очень умно, по моему, доказывалъ, что нынче всѣ службы сдѣлались такъ трудны, такъ требуютъ отъ служащихъ многаго, что мѣста можно давать только людямъ совершенно къ тому приготовленнымъ.
Графъ (съ презрительной усмѣшкой).
Это вѣроятно онъ себя считаетъ совершенно приготовленнымъ на освободившееся мѣсто Андашевскаго!
Ольга Петровна (стремительно).
И ты, папа, опредѣли его – непремѣнно!
Графъ (съ удивленiемъ взглядывая на дочь).
Что ты такое говоришь?.. Шутишь, что-ли?
Ольга Петровна.
Нѣтъ, не шучу, и я тебѣ сейчасъ объясню, почему я такъ говорю: ты вспомни, что Мямлинъ родной племянникъ князя Михайла Семеныча и когда ты опредѣлишь его къ себѣ, то самому князю и всему его антуражу будетъ это очень прiятно и дастъ тебѣ отличный противувѣсъ противъ всѣхъ сплетенъ и толковъ у madame Бобриной, которыми, опять я тебѣ повторяю, вовсе не слѣдуетъ пренебрегать.
(Графъ грустно усмѣхается).
Ольга Петровна.
Ты повѣрь, папа, женскому уму: онъ въ этихъ случаяхъ бываетъ иногда дальновиднѣе мужскаго.
Графъ.
Но какимъ же образомъ дать Мямлину какое-бы то ни было серьезное мѣсто, когда его корчитъ и кобянитъ почти каждоминутно?
Ольга Петровна.
Это, папа, болѣзнь, а не порокъ; но что Мямлинъ уменъ, въ этомъ я убѣдилась въ послѣднiй разъ, когда онъ такъ логично и послѣдовательно отстаивалъ тебя.
(Графъ отрицательно качаетъ головой).
Ольга Петровна.
Ты, папа, не можешь судить объ его умѣ; потому что, какъ самъ мнѣ Мямлинъ признавался, онъ такъ боится твоего суроваго виду, что съ нимъ сейчасъ же дѣлается припадокъ его болѣзни, и онъ не въ состоянiи высказать тебѣ ни одной своей мысли.
Графъ (усмѣхаясь).
Какiя у него мысли?.. У него никогда, я думаю, не бывало въ головѣ ни одной своей собственной мысли.
Ольга Петровна.
Даже, папа, если-бы и такъ то было, то я все-таки прошу тебя опредѣлить его; если не для него – такъ для меня это сдѣлай.
Графъ.
Но почему-жъ тебѣ такъ желается этого?
Ольга Петровна.
Желается, папа, потому что это будетъ полезно для тебя и наконецъ нужно для меня самой.
Графъ (пожимая плечами).
Не понимаю, почему это тебѣ можетъ быть нужно!.. Во всякомъ случаѣ я долженъ объ этомъ прежде поговорить и посовѣтоваться съ Андашевскимъ.
Ольга Петровна.
Съ Андашевскимъ я уже говорила: онъ самъ этого желаетъ и сiю минуту вѣроятно прiѣдетъ просить тебя о томъ же.
Графъ (взглядывая пристально на дочъ).
Гдѣ-жъ ты видѣла Андашевскаго?
Ольга Петровна.
Онъ вчера вечеръ сидѣлъ у меня.
Графъ.
Стало быть, онъ бываетъ у тебя довольно часто?
Ольга Петровна
Бываетъ!.. Позволь мнѣ позвать къ тебѣ Мямлина и обѣщай ему это мѣсто! soyez si bоn, cher pére! (подходитъ и начинаетъ ласкаться къ отцу). Я позову его, папа?.. Да?
Графъ (пожимая плечами).
Позови, пожалуй!..
Ольга Петровна.
Вотъ за это merci, papa! (цалуетъ отца въ лобъ и сбѣгаетъ съ лѣстницы).