Был прелестнейший июньский день. Город, с своими ярко освещенными желтыми, белыми и серенькими домами, с своими блистающими серебряными и золотыми главами церквей, представлял собою решительно какой-то праздничный вид. Воздух напоен был запахом цветущих в это время лип; по временам чирикали какие-то птички, и раздавался резкий звук проезжающих по мостовой дрожек. В одних только присутственных местах было как-то еще душней и грязней. Иосаф сидел по обыкновению перед своей конторкой и посматривал на видневшийся в окно клочок неба. В Приказ вошел чрезвычайно франтоватый молодой мужчина, перетянутый, как оса, с английским пробором на голове, с усиками, с эспаньолкой, в шитой кружевной рубашке, в черном фраке, с маленькою красною кокардою в петличке и в светлейших лаковых сапогах. Он несколько по-военному сначала отнесся к одному из писцов и потом подошел к Иосафу.
- Я, кажется, имею удовольствие видеть господина Ферапонтова? проговорил он.
- Да-с, - отвечал тот своим обычным медвежьим тоном.
- Позвольте и мне с своей стороны иметь честь представиться: ковенский помещик Бжестовский!.. - произнес новоприбывший, расшаркиваясь и протягивая Иосафу свою чрезвычайно красивую руку, на мизинце которой нельзя было не заметить маленького и, должно быть, женского сердоликового перстенька.
Иосаф на это полупривстал ему и, подав неуклюже и не совсем охотно тоже свою руку, снова сейчас же сел.
- У вас есть дело... сестры моей... Фамилия ее по мужу Костырева, продолжал Бжестовский.
Иосаф стал было припоминать.
- Имение ее назначено в продажу, - помог тот ему.
Иосаф почесал в голове.
- Да, назначено-с, - отвечал он неторопливо.
- Позвольте мне объясниться с вами в нескольких словах по этому делу, произнес Бжестовский, и в голосе его уже заметно послышался заискивающий тон.
Иосаф молчаливым наклонением головы изъявил согласие.
- Эта женщина решительно несчастная!.. - продолжал проситель, пожимая плечами. - Можете себе вообразить: прелестная собой, из прекрасного образованного семейства, она выходит замуж за этого господина Костырева, и с сожалением еще надобно сказать, улана русской службы... пьяницу... мота... злеца.
Бухгалтер слушал, не совсем, кажется, хорошо понимая, зачем все это ему говорят.
- Потом-с, - снова продолжал Бжестовский, - приезжают они сюда. Начинает он пить - день... неделю... месяц... год. Наконец, умирает, - и вдруг она узнает, что доставшееся ей после именьице, и именьице действительно очень хорошее, которое она, можно сказать, кровью своей купила, идет с молотка до последней нитки в продажу. Должно ли, спрашиваю я вас, правительство хоть сколько-нибудь вникнуть в ее ужасное положение?.. Должно или нет?
Иосаф несколько затруднялся отвечать на подобный вопрос.
- Что же тут правительству за дело? - проговорил было он.
- Как что? - перебил его, уже вспыхнув в лице, Бжестовский. - Законы, кажется, пишутся для благосостояния граждан, а не для стеснения их.
Иосаф в ответ на это уставил глаза в книгу. Бжестовский поспешил переменить тон.
- Я и сестра моя, - начал он, - так много наслышаны о доброте вашей и о благородстве вашей души, что решились прямо обратиться к вам и просить вашего совета.
- Что же я тут?.. Надо или деньги внести, или продадут.
- Очень многое, Иосаф Иосафыч, очень многое, - произнес Бжестовский, прижимая руку к сердцу, - в имении есть мельница... лес... несколько отхожих сенокосных пустошей, которые могли бы быть проданы в частные руки.
Ферапонтов задумался.
- И что же, это отдельные статьи от имения? - спросил он.
- Совершенно, кажется, отдельные, - отвечал Бжестовский, - и потому я только о том и прошу вас, чтоб посетить нас. Я наперед уверен, что когда вы рассмотрите наше дело, то увидите, что мы правы и чисты, как солнце.
Иосаф продолжал думать: он хаживал иногда к помещикам для совета по их делам и даже любил это как бы все-таки несколько адвокатское занятие.
- Сделайте милость, - повторял между тем Бжестовский, - и уж, конечно, мы благодарить будем, как это делается между порядочными и благородными людьми.
Иосаф посмотрел ему в лицо.
- Хорошо-с, пожалуй! Ужо вечерком зайду, - проговорил он неторопливо.
Бжестовский рассыпался перед ним в выражениях полнейшей благодарности.
- Мы живем на набережной, в доме Дурындиных, - заключил он и, еще раз раскланявшись перед Иосафом, молодцевато вышел из Приказа.