I
Калинович был назначен именно в ту губернию, в которой некогда был ничтожным училищным смотрителем. Читателю, может быть, небезызвестно, что всякая губерния у нас имеет свою собственную политику, не имеющую, конечно, никакой связи с той, которая печатается в "Debats"[41], в "Siecle"[42] и "Times"[43]. Нам решительно все равно, кто царствует во Франции - Филипп или Наполеон, английскую королеву хоть замуж выдавайте за турецкого султана, только чтоб рекрутского набору не было. Но зато очень чувствительно и близко нашему сердцу, кто нами заведывает, кто губернатор наш. Об этой политике, выпив в трактире или погребке, толкуют секретари, столоначальники и прочая мелкая приказная братия, толкуют с пеной у рта от душевного волнения, имея на то полное нравственное право, потому что от этой политики у них шиворотки трещат. Образованное дворянство тоже рассуждает об этой политике с гораздо более душевным участием, чем о той, которую читает в газетах. Политика эта условливает действия разных ведомств и по большей части направляет известным образом нелицеприятное прокурорское око{355}.
Колебание и неустойчивость в этой политике хуже всего для так называемых благонамеренных людей. Будь хоть зверь, да один, по крайней мере можно, бывает, лад вызнать; и я с удовольствием могу сказать, что избранная нами губерния в этом случае благоденствовала: пятнадцать уже лет управлял ею генерал-лейтенант Базарьев. Губернии было хорошо, и ему было хорошо, хотя, конечно, нет в жизни пути, а тем более пути губернаторского, без терния; а потому и на долю генерал-лейтенанта тоже выпало несколько шипов. Были у него довольно серьезные неприятности с губернским предводителем по случаю манкировки визитов, которую дозволила себе сделать губернаторша, действительно державшая себя, ко вреду мужа, какой-то царицей; но губернатор, благодаря своей открытой и вполне губернаторской жизни, так умел сойтись с дворянами, что те, собственно в угоду ему, прокатили на первой же баллотировке губернского предводителя на вороных. Вздумал было потом поершиться против него один из прокуроров и на личные предложения начальника губернии стал давать по губернскому правлению протесты, но кончил тем, что, для пользы службы, был переведен в другую, дальнюю губернию. Наконец, последняя и самая серьезная битва губернатора была с бывшим вице-губернатором, который вначале был очень удобен, как человек совершенно бессловесный, бездарный и выведенный в люди потому только, что женился на побочной внуке какого-то вельможи, но тут вдруг, точно белены объевшись, начал, ни много ни мало, теснить откуп, крича и похваляясь везде, что он уничтожит губернатора с его целовальниками, так что некоторые слабые умы поколебались и почти готовы были верить ему, а несколько человек неблагонамеренных протестантов как-то уж очень смело и весело подняли голову - но ненадолго. Базарьев во все это время так себя держал, что будто бы даже не знал ничего, и предоставил толстому Четверикову, откупщику целой губернии, самому себя обстаивать, который повернул дело таким образом, что через три же недели вице-губернатор был причислен к печальному сонму "состоящих при министерстве", а губернатору в ближайший новый год дана была следующая награда. Словом, как золото, очищающееся в горниле, выходил таким образом старик из всех битв своих в новом блеске власти, и последняя победа его явно уже доказала крепость его в Петербурге и окончательно утвердила к нему любовь и уважение на месте. Видимо, что он был несломим; но в высшем моменте развития каждой славы, как хотите, всегда есть что-то зловещее и роковое... Вопрос о том, что какого сорта птица новый вице-губернатор, как-то особенно болезненно и с каким-то опасением отозвался во многих умах. Ответы, впрочем, последовали самые благоприятные.
Всякого, как известно, начальника у нас сопровождают сзади и спереди хвосты, известные под именем своих чиновников, в лице которых не свои чиновники уже заранее зрят смерть. Нашему вице-губернатору предшествовал на этот раз приглашенный им из департамента очень еще молодой человек, но уже с геморроидальным цветом лица, одетый франтом, худощавый и вообще очень похожий своим тоном и манерами на Калиновича, когда тот был молод, и, может быть, такой же будущий вице-губернатор, но пока еще только, как говорили, будущий секретарь губернского правления. Сам же молодой человек, заметно неболтливый, как все петербуржцы, ни слова не намекал на это и занимался исключительно наймом квартиры вице-губернатору, для которой выбрал в лучшей части города, на набережной, огромный каменный дом и стал его отделывать.
- Богач, видно, новый вице-губернатор! - разнеслось по городу.
- Станет побирать, коли так размахивает! - решили другие в уме; но привести все это в большую ясность рискнул первый губернский архитектор человек бы, кажется, с лица глупый и часть свою скверно знающий, но имевший удивительную способность подделываться к начальникам еще спозаранку, когда еще они были от него тысячи на полторы верст. Не стесняясь особенно приличиями, он явился на постройку, отрекомендовал себя молодому человеку и тут же начал:
- Для его высокородия изволите изготовлять помещение?
- Для его высокородия, - отвечал молодой человек, не выпуская изо рта папироски.
- Мастеровые здесь чрезвычайно затруднительны и дороги, - продолжал архитектор.
- Нет, ничего, - отвечал молодой человек нехотя и глядя на концы своих глянцевитых сапог.
Архитектор сделал глубокомысленную мину.
- Посредством арестантской роты не угодно ли будет его высокородию приказать произвести им работу? Начальник этой команды, капитан Тимков, мой несколько подчиненный и прекраснейший человек. Он для многих значительных лиц, из ближайшего начальства, берет это на себя, потому что это ничего ему не стоит. Теперь на какую-нибудь работу требуется пятнадцать человек, он в книге их с платой и запишет, а отпустит их сорок. Что их, разбойников, жалеть! По закону даже следует их стараться занимать и утруждать. И если его высокородию угодно будет, я сейчас же могу сделать это распоряжение.
- Нет, его высокородию это будет неугодно, - отвечал молодой человек с явной уж насмешкой и, бросив на пол окурок папироски, ушел в другие комнаты.
Точно несолоно поевши, вышел архитектор на улицу.
- Скверно! - проговорил он и, сев на пролетку, поехал в свою комиссию.
- Сейчас с вице-губернаторской квартиры; присылали тоже, чтоб посмотрел кое-что, - начал он.
- Ну что, батюшка? Какие слухи? - спросил штаб-офицер.
- А что слухи? По всему, что я видел и слышал, так человек должен быть бесподобный и строгих правил, - отвечал архитектор.
- Отличнейший, говорят, человек! - прошепелявил депутат от дворянства своим суконным языком, оставивший даже для этого "Северную пчелку", которую читал с самого утра.
Хвалить на первых порах начальника составляет один из самых характерных признаков чиновников, и только в этом случае они могут быть разделены на три разряда: одни - это самые молодые и самые, надобно сказать, благородные, которые хвалят так, сами не зная за что... потому только, что новый, а не старый, который одной своей начальнической физиономией надоел им хуже горькой редьки. Вторые - дипломаты, которые в душе вообще не любят начальников, но хвалят потому, что все-таки лучше: неизвестно, кого еще приблизит к себе, может быть, и меня - так чтоб после не пришлось менять шкуры. Наконец, третий разряд, самый простодушный, подлость которых даже бескорыстна и составляет какое-то лирическое движение их сердец. Они хвалят потому только, что это начальник, которого они и в самом деле любят искренно! Секретарь комиссии был именно такой человек. Слышав похвалу членов новому вице-губернатору, он пришел даже в какое-то умиление и, не могши утерпеть от полноты чувств, тотчас рассказал о том всей канцелярии, которая, в свою очередь, разнесла это по деревянным домишкам, где жила и питалась, а вечером по трактирам и погребкам, где выпивала. Из прочих канцелярий чиновники также слышали что-то вроде того, и двое писцов губернского правления, гонимые прежним вице-губернатором, пришли в такой восторг, что тут же, в трактире, к удовольствию публики, принялись бороться - сначала шутя, но, разгорячившись, разорвали друг у друга манишки, а потом разодрались в кровь и были взяты в полицию. Даже старушонки-приказничихи переговорили в церквах у заутрени с такими же старушонками о батюшке новом вице-губернаторе, а которые помоложе - трезвонили о нем на рынке. "Хороший, говорят, сударыня, человек! Очень хороший, и служащие у нас все рады тому!" - говорили они своим знакомым. "Да как, сударыня, не радоваться?.. Помилуйте! Худой ли человек, или хороший!" - отвечали им на то, и так далее: все интересовались, и все хвалили.
В более высшей среде общества распространилась не менее лестная молва о Калиновиче, тем более вероятная, что вышла от самого почти губернатора. По четвергам у него издавна были заведены маленькие вечера, на которые собственно собирался его маленький двор, то есть самые близкие люди. В один из них была, по обыкновению, председательша казенной палаты, чрезвычайно милая и молодых еще лет дама. Сама губернаторша сравнительно с ней была гораздо старее, но зато имела чрезвычайно величественную наружность и как бы рождена была делать парадные выходы и сидеть в своей губернаторской гостиной, где по задней стене сделано было даже возвышение, на которое иногда она взбиралась, чтоб быть еще представительней, напоминая собой в этом случае худощавых театральных герцогинь в бархатных платьях, которых выводят в операх и балетах с толстыми икрами герцоги и сажают на золотое кресло, чтоб посмотреть и полюбоваться на танцующую толпу. Обе дамы терпеть не могли друг друга, и дружба их была чисто дипломатическая; но, чтоб заявить простоту своих отношений, они обе работали.
Из мужчин был предводитель, которого мы когда-то встретили у князя и который в последнее время, воспылавши нестерпимым желанием получить Анну с короною на шею, сильно заискивал в губернаторе и торчал у него обыкновенно с утра до ночи, когда только его пускали. Подальше прочих сидел совсем свой человек, правитель канцелярии, господин, начинавший уже разъедаться, но все еще не привыкший сидеть не съежившись в губернаторских апартаментах. Он, между прочим, имел обязанность при каждом мановении головы хозяйки вскакивать и выходить на цыпочках в залу, чтоб приказать людям подавать чай или мороженое. Жена его, молоденькая и краснощекая дама, сидела тоже с работою, но губернаторша не обращала на нее никакого внимания; зато очень умильно взглядывал на нее сам губернатор - замечательно еще бодрый старик, в сюртуке нараспашку, с болтающимися густыми эполетами и вообще в такой мере благообразный, что когда он стоял в соборе за обедней в белых штанах и ботфортах, то многие из очень милых дам заверяли, что в него решительно можно еще влюбиться. Молоденькая правительша канцелярии, говорят, лучше всех понимала эту возможность. Между всеми этими лицами нельзя сказать, чтоб беседа была одушевленная. Дамы, как известно, в генеральских чинах, - не пансионерки, не разболтаются. Предводитель был все-таки немного навытяжке; сам же губернатор, только что утвердивший целую кипу журналов губернского правления, был какой-то усталый.
- Не хотите ли сигары? - отнесся он к предводителю.
- Дам не беспокоит ли это? - спросил тот, принимая из рук губернатора сигару.
- Пожалуйста! Он меня уж приучил, - разрешила хозяйка.
- Сигары недурны, - произнес губернатор.
- Отличнейшие! - подхватил предводитель, намахивая себе рукой струю дыма на нос и не без зависти думая сам собой: "Хорошо курить такие, как откупщик тебе тысячами презентует!"
Часов в десять приехал инженерный поручик Ховский, очень любимый губернаторшей за то, что мастерски играл на фортепьяно; он дал, наконец, несколько интересную тему для разговора.
- Сейчас, ваше превосходительство, я с пристани. Вещи вице-губернаторские привезли, - обратился он прямо к губернатору.
- А! - произнес тот.
- Превосходные! - продолжал поручик, обращаясь уже более к дамам. Мебель обита пунцовым бархатом, с черными цветами - вещь, кажется, очень обыкновенная, но в работе это дивно как хорошо! Потом эти канделябры, люстры и, наконец, огромнейшие картины фламандской школы! Я посмотрел на некоторые, и, конечно, судить трудно, но, должно быть, оригиналы - чудо, что такое!
- Какое ж тут чудо? У кого же этого нет? - заметила вскользь председательша, никак не хотевшая допустить мысли, чтоб у кого-нибудь могла быть гостиная лучше ее.
Предводитель между тем как бы сам с собой улыбался.
- Не знаю, ваше превосходительство, - начал он нерешительным тоном, какие вы имеете сведения, а я, признаться сказать, ехавши сюда, заезжал к князю Ивану. Новый вице-губернатор в родстве с ним по жене - ну, и он ужасно его хвалит: "Одно уж это, говорит, человек с таким состоянием... умный, знающий... человек с характером, настойчивый..." Не знаю, может быть, по родству и прибавляет.
- Ни слова! Нисколько! - подтвердил губернатор. - Это забелка - лучший человек в министерстве, какого именно я просил, потому что пора же мне иметь помощника, какого я желаю.
- Уж именно, ваше превосходительство, потому что вы только и желаете того, чтоб как было к лучшему, - произнес предводитель.
- Чтоб как к лучшему - только! - подтвердил губернатор.
При разговоре этом правитель канцелярии обратился воем телом своим в слух, и когда предводитель перед началом карточной партии остановился у стола, он подошел к нему.
- О вице-губернаторе с его превосходительством изволили говорить? спросил он.
- Да, старик ваш доволен, - отвечал тот.
- Как не быть довольну, помилуйте! - подхватил с умильною физиономией правитель. - У его превосходительства теперь по одной канцелярии тысячи бумаг, а теперь они по крайней мере по губернскому правлению будут покойны, зная, какой там человек сидит - помилуйте! А хоть бы и то: значит, уважаются представления - какого сами выбрали себе человека, такого и дали. Это очень важно-с.
- Как же не важно! Сила, значит, - заметил предводитель.
- Сила большая-с; слава богу, можно нам служить усердно и покойно! подхватил правитель канцелярии, зажмуривая глаза.
Сыграв маленькую пульку у губернатора, предводитель уехал к другому предводителю, у которого в нумере четвертые сутки происходила страшная резня в банк. Вокруг стола, осыпанного рваными и ломаными картами, сидело несколько человек игроков. Лица у всех почти были перепачканы мелом, искажены сдержанными страданиями и радостями, изнурены бессонницею, попойкою. Кто был в сюртуке, кто в халате, кто в рубашке; однако и тут переговорили о новом вице-губернаторе.
- Откуда вы? - спросил хозяин, в пух продувшийся и, несмотря на это, самым сибаритским образом развалившийся на диване.
- От губернатора, - отвечал предводитель с вольнодумной улыбкой. - О новом вице-губернаторе все говорили.
- Ну, что, батюшка? Что такое? - спросил советник губернского правления.
- Да что! Старик ваш хвалит, доволен! - отвечал предводитель.
- Это уж не Калиновича ли? - спросил банкомет, совершенно черный господин и, как видно, вполне желчного и мизантропического характера.
- Да, Калиновича... Что же? - спросил в свою очередь предводитель несколько обиженным тоном.
Банкомет улыбнулся.
- Он вам задает: хвалят! Он при мне ревизовал нашу губернию, так так сердечных пробрал, что до новых веников не забудут.
- Ну, уж вы, скептик! - произнес сибарит-хозяин, кутаясь в свой парижского покроя халат.
- Даст он вам, скептик! И рожа-то у канальи, как у аспида, по пословице: гнет дуги - не парит, сломает - не тужит.
Словам банкомета никто, однако, не поверил, и добрая молва о Калиновиче продолжала распространяться.