Приход, к которому принадлежал дом князя Григорова, а также и квартира Елены, был обширный и богатый. Священник этого прихода, довольно еще молодой, был большой любитель до светской литературы. Он имел приятный тенор, читал во время служения всегда очень толково, волосы и бороду немного достригал, ходил в синих или темно-гранатных рясах и носил при этом часы на золотой цепочке. С купечеством и со своею братиею, духовенством, отец Иоанн (имя священника) говорил, разумеется, в известном тоне; но с дворянством, и особенно с молодыми людьми, а еще паче того со студентами, любил повольнодумничать, и повольнодумничать порядочно. Дьякон же в этом приходе, с лицом, несколько перекошенным и похожим на кривой топор (бас он имел неимовернейший), был, напротив, человек совершенно простой, занимался починкой часов и переплетом книг; но зато был прелюбопытный и знал до мельчайших подробностей все, что в приходе делалось: например, ему положительно было известно, что князь по крайней мере лет пятнадцать не исповедовался и не причащался, что никогда не ходил ни в какую церковь. В недавнее время он проведал и то, что князь к ним же в приход перевез содержанку свою. Обо всем этом дьякон самым добродушнейшим образом докладывал священнику. Тот на это не делал никакого замечания и только при этом как-то необыкновенно гордо смотрел на дьякона. Вообще отец Иоанн держал весь причт ужасно в каком отдаленном и почтительном от себя расстоянии. В одну из заутрен дьякон доложил снова ему:
- Метреса-то у князя родила!
- А она девица? - спросил зачем-то священник.
- Девица, кажется! - отвечал дьякон.
Отец Иоанн на это ничего не сказал, но как будто бы ему приятно было слышать, что девица родила.
Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали, каким образом им пригласить священников крестить их ребенка: идти для этого к ним князю самому - у него решительно не хватало духу на то, да и Елена находила это совершенно неприличным; послать же горничную звать их - они, пожалуй, обидятся и не придут. Пока Елена и князь решали это, вдруг к ним в комнату вбежала кухарка и доложила, что маменька Елены Николаевны приехала и спрашивает: "Примут ли ее?".
Елизавета Петровна до того смиренно явилась, что даже вошла не в переднюю дверь, а через заднее крыльцо в кухню.
Князь и Елена переглянулись между собой.
- Что ж, ты примешь ее? - спросил он Елену по-французски.
Та сделала недовольную мину.
- Очень бы не желала, но если сегодня ее не принять, все равно, она завтра приедет... - отвечала Елена тоже по-французски. - Проси! присовокупила она кухарке по-русски.
Та ушла, и вслед за тем появилась Елизавета Петровна тише воды и ниже травы.
- Ну, что, как твое здоровье? - сказала она, подойдя к дочери, самым кротким голосом.
Елена после родин еще не вставала и лежала в постели.
- Теперь ничего! - отвечала она довольно сухо матери.
Елизавета Петровна простояла некоторое время в молчании: она даже шляпки не снимала с головы, ожидая, вероятно, что ее не пригласят долго оставаться.
- А что, можно мне внучка моего посмотреть? - прибавила она опять кротчайшим голосом.
- Посмотрите!.. Он там в комнате!.. - отвечала Елена, показывая ей глазами на соседнюю комнату.
Елизавета Петровна самыми тихими шагами ушла туда.
Князю между тем пришла мысль воспользоваться посещением Елизаветы Петровны.
- А что, ежели я попрошу мать твою похлопотать насчет крестин?.. Я тут ничего не понимаю, - сказал он Елене.
- Очень хорошо сделаешь; пусть она и устроит все это!.. - ответила Елена, видимо, довольная этой выдумкой князя.
- Но кто же скажет ей о том: ты или я? - спрашивал князь.
- Я скажу! - отвечала Елена.
В это время Елизавета Петровна возвратилась из детской.
- Премиленький!.. Агушки уж понимает, ей-богу! - проговорила она тихо и тихо села около дочери.
- Какое понимает!.. Мы еще и не крестили его и имени ему не давали!.. сказала Елена.
- Ах, как это можно!.. Пора, пора! - посоветовала Елизавета Петровна несколько посмелее: она и тем была довольна, что с нею разговаривают, а не молчат.
- Мы оба не знаем, как это сделать... - продолжала Елена. Похлопочите, пожалуйста, вы об этом!
- С удовольствием, с удовольствием! - сказала Елизавета Петровна совершенно уже смело и с некоторою даже важностью. - Я-то это дело очень хорошо знаю... Слава тебе, боже: у меня самой трое детей было.
- А у вас трое было детей? - спросил ее князь ласково. Он очень уж благодарен был Елизавете Петровне, что она принимала на себя крестинные хлопоты.
- Трое-с. В живых только вот она одна, ненаглядное солнышко, осталась, - отвечала Елизавета Петровна и вздохнула даже при этом, а потом, снимая шляпку, обратилась к дочери. - Ну, так я извозчика, значит, отпущу; ночевать, впрочем, не останусь, а уеду к себе: где мне, старухе, по чужим домам ночевать... И не засну, пожалуй, всю ночь.
Последние слова Елизавета Петровна сказала для успокоения Елены, чтобы та не подумала, что она совсем у ней хочет поселиться; получая и без нее от князя аккуратным образом по триста рублей в месяц, она вовсе не хотела обременять ее собой.
- Скажите, вы все-таки, вероятно, желаете сделать завтрак для священников? - отнеслась она к князю.
- Право, не знаю! - отвечал тот, пожимая плечами. - Желаю, чтобы было сделано, как везде это делается.
- Везде так и делается, везде! - подхватила Елизавета Петровна. Потому что шампанское акушерка подает; тут ей обыкновенно и деньги кладут, в этом ее главный доход. И как же теперь шампанское подавать без завтрака, неловко, согласитесь сами...
Князь согласился с ней.
- Наконец, священники всегда обижаются, когда их не угощают, всегда!.. Сколько раз я от них слыхала: "Закусочки, говорят, даже не поставили, словно щенка какого-нибудь мы крестили!"
Елизавета Петровна очень настаивала на завтраке главным образом потому, что в эти минуты сама очень проголодалась, и в ее воображении необыкновенно приятно рисовались отбивные телячьи котлеты, превосходно приготовляемые одним ее знакомым кухмистером-кондитером, поставлявшим обыкновенно обеды на свадьбы, похороны, крестины.
- Ну, так вы поэтому священников и пригласите! - подхватил князь, более всего беспокоимый последним обстоятельством.
- Хорошо! - сказала Елизавета Петровна на первых порах очень было решительно, но потом она пообдумала, видно, несколько.
- На два слова! - сказала она, уходя в другую комнату и махая рукой князю.
Тот хоть и не совсем охотно, но вышел к ней.
- Я за священниками сходить схожу, - начала Елизавета Петровна, - но что я мать Елены, я им не скажу, потому что будь она дама, то другое бы дело!..
- Ну да!.. - подхватил князь, очень хорошо понявший, что хочет сказать Елизавета Петровна.
- Я сейчас же к ним в церковь и пойду, благо обедня еще не кончилась. Ведь эта большая церковь, вероятно, ваш приход? - присовокупила она, показывая на видневшуюся в окно огромную колокольню.
- Эта самая! - отвечал князь.
- В минуту слетаю туда! - сказала Елизавета Петровна и, проворно войдя в комнату дочери, проворно надела там шляпку и проворнейшим шагом отправилась в церковь, куда она, впрочем, поспела к тому уже времени, когда юный священник выходил с крестом. Он, видимо, хотел представить себя сильно утомленным и грустным выражением лица желал как бы свидетельствовать о своих аскетических подвигах.
Елизавета Петровна прямо подлетела к нему.
- Покорнейшая просьба, батюшка, к вам! - проговорила она, поцеловав крест и раскланиваясь перед священником.
Ее нахальный и расфранченный вид невольно обратили внимание отца Иоанна.
- Чем могу служить-с? - отвечал он, потупляя перед ней свои голубые глаза.
- Тут одна моя знакомая родила и желает имя наречи и окрестить своего ребенка.
- Это в доме Яковлева, вероятно? - спросил всезнающий и стоящий около священника дьякон.
- Точно так! - отвечала Елизавета Петровна.
- Это что я вам вчера говорил! - сказал дьякон священнику.
- А! - произнес тот, снова потупляя свои глаза.
- Так завтрашний день в 12 часов окрестить и откушать!.. - продолжала Елизавета Петровна.
- Хорошо-с! - сказал священник задумчивым тоном.
Получив этот ответ, Елизавета Петровна отправилась обратно к дочери.
- Ну-с, священников я пригласила, - сказала она. - А кто же у вас будут восприемниками: кум и кума?
- Кум будет Миклаков, - отвечал князь и затем приостановился.
- А кума уж вы будьте! - подхватила Елена.
- Хорошо, очень приятно, с большим удовольствием! - отвечала Елизавета Петровна радостно и немножко важничая. - Теперь поэтому о завтраке только надобно похлопотать, - сколько вы изволите жертвовать на него? - отнеслась она снова к князю.
Толстые телячьи котлеты все соблазнительней и соблазнительней рисовались в воображении Елизаветы Петровны.
- Сколько нужно будет? - отвечал тот.
- Ста рублей не пожалеете?
- Разумеется! - сказал, усмехаясь, князь.
Во все это время Елена имела мучительнейшее выражение лица.
- Посторонних у вас никого не будет, а только кум, кума, акушерка, доктор?
- Да, - подтвердил князь.
- Ах, кстати о докторе!.. - подхватила Елизавета Петровна, как будто бы к слову. - У вас ведь Елпидифор Мартыныч лечит, а что вы заплатили ему?
- То есть я ему заплачу потом, - отвечал князь, несколько сконфуженный таким вопросом.
Елена же при этом более не вытерпела.
- Мамаша, это, наконец, несносно!.. Что за расспросы: заплатили ли тому, что дадите на то?.. Вам что за дело до этого?! - почти вскрикнула она сердитым голосом.
- Не буду, не буду больше! - отвечала Елизавета Петровна, заметно струхнув, и затем, подойдя к Елене, поцеловала ее, перекрестила и проговорила: - Ну, прощай, я поеду... До свиданья! - присовокупила она почти дружественным голосом князю.
Тот, не вставая с места, кивнул ей головой.
Елизавета Петровна отправилась к знакомому ей кухмистеру тоже пешком и тем же проворным шагом. Услышав, что он болен, она не остановилась перед этим и дорвалась до его спальни. Кондитер был уже девяностолетний старик, глухой и плохо видящий.
- Здравствуйте, Яков Иваныч! - воскликнула Елизавета Петровна, входя к нему. - Что, вы, вероятно, не узнали меня?
- Нет, не знаю, извините! - отвечал кондитер, выглядывая на нее из-под зеленого зонтика своего.
- Я Елизавета Петровна Жиглинская.
- А, вот кто... Очень рад, покорнейше прошу садиться! - заговорил кондитер гораздо более любезным голосом: в прежние годы, когда у Жиглинских был картежный дом, почтенный старец готавливал у них по тысяче и по полторы обеды.
- Я к вам с делом, - продолжала Елизавета Петровна, - приготовьте-ка мне завтрачек, - у меня дочь родила.
- Дочь?.. Вот как! - воскликнул старец еще приветливее. - За кем же она замужем? - присовокупил он.
- Да тут за одним господином... Его, впрочем, нет в Москве.
- Нет в Москве? - повторил, как бы соображая кое-что про себя, многоопытный старец.
- Завтрачек вы мне сделайте персон на десять, рублей во сто серебром.
- Можно это! - протянул старец, и в его почти омертвелом лице на мгновение блеснул луч какого-то удовольствия: он сразу же тут сообразил, что от этого дела рублей с полсотни наживет.
- Завтрачек, понимаете, чтобы приличный, дворянский был.
- Дворянский будет! - подтвердил старик. - А в карты после крестин будут играть?
- Конечно, будут! - отвечала, неизвестно на каком основании, Елизавета Петровна.
- Чтобы карты от моих лакеев были! - объяснил старец.
- От ваших, от ваших! - успокоила его Елизавета Петровна и затем, оставив ему адрес Елены, отправилась, наконец, домой. Всем этим днем и тем, что случилось с ней, Елизавета Петровна была очень довольна.
На другой день часу в 12-м, лица, долженствующие участвовать в крещении, собрались. Князь, впрочем, по предварительному соглашению с Еленой, не пришел совсем, Елпидифора Мартыныча тоже не было: не получая до сих пор от князя ни полушки, он, наконец, разобиделся и дня два уже не был у Елены.
Елизавета Петровна, разумеется, явилась раньше всех, в чепце с цветами, набеленная, нарумяненная; лицо ее дышало важностью и удовольствием. Акушерка тоже была довольно нарядна и довольно весела; но зато Миклаков, в новом своем фраке, в новом белье и белом даже галстуке, сидел мрачный в зале на стуле. Он сам напросился на кумовство, а теперь и не рад был тому, потому что вся эта процедура начинала казаться ему страшно скучною. Наконец, пришли священники. Отец Иоанн был в самой новенькой своей гарнитуровой рясе; подстриженные волосы и борода его были умаслены, сапоги чистейшим образом вычищены. Он велел на эти крестины взять весьма дорогие ризы, положенные еще покойным отцом князя Григорова в церковь; купель тоже была (это, впрочем, по распоряжению дьякона) вычищена. Церемония началась. Отец Иоанн одной своей гарнитуровой рясой и сильно вычищенными сапогами уже произвел на Миклакова весьма неприятное впечатление, но когда он начал весьма жеманно служить, выговаривая чересчур ясно и как бы отчеканивая каждое слово, а иногда зачем-то поднимая кверху свои голубые глаза, то просто привел его в бешенство. "Вот фигляр-то и комедиант!" - думал Миклаков, стоя у купели. Затем отец Иоанн, говоря куму и куме, чтоб они дунули и плюнули, точно как будто бы усмехнулся при этом. "А, так ты вот еще из каких... Ну, я теперь тебя насквозь понимаю!" - продолжал почти с бешенством думать Миклаков. Он имел своим правилом, что если кто поп, тот и будь поп, будь набожен, а если кто офицер, то будь храбр и не рассуждай, но если выскочил умственно и нравственно из своего положения, так выходи вон и ищи себе другой деятельности. Отца Иоанна он решился при первом удобном случае срезать на чем свет стоит. По окончании церемонии дьячки, забрав купель и облачение, отправились домой. Отец Иоанн ни на каких обедах и завтраках не позволял им оставаться, так как им всегда почти накрывали или в лакейской, или где-нибудь в задних комнатах: он не хотел, чтобы духовенство было так публично унижаемо; сам же он остался и уселся в передний угол, а дьякон все ходил и посматривал то в одну соседскую комнату, то в другую, и даже заглядывал под ларь в передней. Ему все хотелось увидать князя Григорова, который, по его мнению, непременно должен быть где-нибудь тут. Елизавета Петровна, расплакавшаяся от полноты чувств во время церемонии, по окончании ее сейчас же повела Миклакова поздравить родильницу.
Елена лежала на постели в новеньком нарядном чепчике, в батистовой белейшей кофте и под розовым одеялом. Таким образом нарядиться ее почти насильно заставила Елизавета Петровна и даже сама привезла ей все это в подарок.
- Ну, поздравляю вас, поздравляю! - говорил Миклаков Елене.
- С чем, с чем? - повторила та дважды и как бы укоризненным голосом.
Елизавета Петровна, нисколько, разумеется, не понявшая подобного возражения дочери, прошла в другую комнату, чтобы поскорее велеть подавать священникам чай.
Когда Миклаков снова вернулся в залу, его спросил дьякон своим густым и осиплым басом{227}:
- Ваш чин и фамилия для записания в книгу?
- Надворный советник Миклаков, - отвечал ему тот.
- Благодарю! - сказал дьякон и записал фамилию на бумажке.
Отец Иоанн внимательно вслушался в ответ Миклакова. Он не преминул догадаться, что это был тот самый сочинитель, про которого он недавно еще читал в одном журнале ругательнейшую статью.
Отец Иоанн в натуре своей, между прочим, имел два свойства: во-первых, он всему печатному почти безусловно верил, - если которого сочинителя хвалили, тот и по его мнению был хорош, а которого бранили, тот худ; во-вторых, несмотря на свой кроткий вид, он был человек весьма ехидный и любил каждого уязвить, чем только мог.
- А я недавно читал критику на ваши сочинения, - начал он, кладя с заметным франтовством ногу на ногу.
- На мои сочинения? - спросил Миклаков несколько уже удивленным голосом.
- Да, - отвечал ему отец Иоанн с важностью. - Тут, - прибавил он с некоторой расстановкой, - во многом вас порицают, и я нахожу, что некоторые из порицаний справедливы и основательны.
- Вы находите? - повторил Миклаков.
В голосе его послышался какой-то хрип, и если б отец Иоанн знал, какую он бурю злобы поднимал против себя в душе Миклакова, то, конечно, остерегся бы говорить ему подобные вещи. Миклаков решился уже теперь не продернуть попенка, а просто-напросто пугнуть его хорошенько. Сделав над собой всевозможное усилие, чтобы овладеть собою, он прежде всего вознамерился приласкаться к отцу Иоанну и, пользуясь тем, что в это время вошла в залу Елизавета Петровна и общим поклоном просила всех садиться за завтрак, параднейшим образом расставленный официантами старца, - он, как бы совершенно добродушным образом, обратился к нему:
- Что нам, батюшка, предаваться бесполезным литературным разговорам!.. Выпьемте-ка лучше с нами водочки!
- Нет-с! Благодарю, я не пью, - отвечал отец Иоанн не без важности.
- А вы, отец дьякон? - спросил Миклаков дьякона.
- Я пью-с! - пробасил тот.
- Водку не пить, конечно, прекрасная вещь, - продолжал Миклаков, - но я все детство мое и часть молодости моей прожил в деревне и вот что замечал: священник если пьяница, то по большей части малый добрый, но если уж не пьет, то всегда почти сутяга и кляузник.
- Это есть, есть! - подтвердил с удовольствием и дьякон, улыбаясь себе в бороду.
Отец Иоанн эти слова, кажется, принял прямо сказанными на его счет, но по наружности постарался это скрыть.
- Образ жизни деревенских священников таков, - отвечал он, - что, находясь посреди невежественных крестьян, они невольно от скуки или обезумевать должны, или изощрять свой ум в писании каких-нибудь кляуз. Здесь вон есть и библиотеки и духовные концерты, - и то в нашем сане иным временем бывает крайне скучно.
- Ну, нет!.. По-моему, тут есть несколько другая причина, - возразил ему Миклаков, - они видят, что им каждодневно приходится обманывать этих невежественных крестьян, ну и совестно, люди попорядочнее и пьют со стыда!
Сам Миклаков, в продолжение всего этого разговора, пил беспрестанно и ничего почти не ел.
- Чем же они обманывают их? - спросил отец Иоанн с легким оттенком улыбки на лице.
- Как чем, батюшка? - воскликнул Миклаков. - Ах, отец Иоанн!.. Отец Иоанн!.. - прибавил он как бы дружественно-укоризненным голосом. - Будто вы не знаете и не понимаете этого...
Отец Иоанн позаметнее при этом улыбнулся, но вместе с тем указал Миклакову глазами на дьякона, как бы упрашивая его не компрометировать его и не говорить с ним о подобных вещах при этом человеке.
- Меня вот что всегда удивляло, - продолжал Миклаков, как бы вовсе не понявший его знака, - я знаю, что есть много умных и серьезно образованных священников, - но они, произнося проповеди, искренно ли убеждены в том, что говорят, или нет?
- Смотря по тому, что говорят... - отвечал отец Иоанн с прежней полуулыбкой.
- Стало быть, есть нечто и даже, может быть, несколько этих нечто, в чем вы сомневаетесь? - спросил Миклаков.
- Конечно, что нельзя же всего проверить умом человеческим, и потому многое остается неразгаданным, - отвечал опять как-то уклончиво отец Иоанн, - тайное предчувствие шептало ему, что он должен был говорить осторожно.
- Но надеюсь, что в этом случае не дьявол же вас смущает и поселяет в вас сомнение, - проговорил Миклаков, пожимая плечами.
- Разумеется... Что же такое дьявол?! - отвечал отец Иоанн, уже явно усмехаясь.
Выражение лица Миклакова в эту минуту мгновенно изменилось, из добродушного оно сделалось каким-то строгим.
- А ведь это скверно, батюшка, ужасно скверно! - воскликнул он.
Глаза Миклакова в это время совершенно уже посоловели, и он был заметно пьян. В эту же самую минуту вышла акушерка с шампанским.
Миклакову пришлось отдать ей свои последние десять рублей, что еще более усилило его дурное расположение духа.
- Скверно это-с, скверно! - продолжал он повторять.
Отец Иоанн смотрел на него с удивлением, не понимая, к чему он это говорит.
- Вот, изволите видеть, - объяснил, наконец, Миклаков (язык у него при этом несколько даже запинался), - в той статье, о которой вы так обязательно напомнили мне, говорится, что я подкуплен правительством; а так как я человек искренний, то и не буду этого отрицать, - это более чем правда: я действительно служу в тайной полиции.
Отец Иоанн, а также и дьякон подались несколько назад на своих местах.
- И вот о том, батюшка, что вы, по вашим словам, во многом сомневаетесь, я - извините меня - должен буду донести моему начальству, а оно, вероятно, сообщит об этом митрополиту.
Отец Иоанн побледнел при этом.
- Я ничего подобного не говорил! - произнес он.
- Как, вы ничего не говорили? Нет! Нет!.. Не отнекивайтесь!.. По вашему священству вам стыдно такое запирательство чинить! Вы - светильники наши... - болтал Миклаков.
- Что же я такое говорил? - воскликнул отец Иоанн, у него губы даже дрожали при этом. - Донос и клевета, конечно, все могут на человека изобресть! - присовокупил он.
- Что на вас будет донос - это совершенно справедливо, но чтобы это была клевета - это вздор-с, совершеннейший вздор-с! - восклицал, как-то даже взвизгивая, Миклаков.
- Но я вас прошу, по крайности... - начал было отец Иоанн и не мог докончить, потому что в это время Елизавета Петровна позвала Миклакова к Елене.
- Это зачем? - спросил было тот.
- Нужно-с, ступайте! - повторила настоятельно Елизавета Петровна.
Миклаков послушался и пошел.
- Что это вы за глупости священнику говорили, что донесете на него? сказала Елена сердитым голосом Миклакову, - весь предыдущий разговор она слышала от слова до слова из своей комнаты.
- Учу батьку, дрессирую немножко его! - отвечал Миклаков.
- Подите сейчас и скажите ему, что вы все это шутили.
- Ни за что, ни за что! - воскликнул Миклаков. - Пусть себе мучится и терзается... А вот у вас так ручку поцелую, ибо сейчас домой отправляюсь! сказал Миклаков и в самом деле поцеловал у Елены руку.
- Говорят же вам, скажите, что вы шутили! - повторила ему еще раз Елена.
- Я ему скажу, только другое, только другое! - говорил Миклаков, выходя в залу, где сейчас же отыскал свою шляпу.
- Так я буду иметь неудовольствие донести на вас! - сказал он, расшаркиваясь перед отцом Иоанном. - А вас похвалю, похвалю, - поп настоящий! - отнесся он к дьякону и ушел.
Отец Иоанн остался совершенно растерянным, но его также Елизавета Петровна позвала к Елене.
- Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, - сказала ему та, - Миклаков вовсе не служит в тайной полиции, - это честнейший и либеральнейший человек.
Отец Иоанн, как-то сомнительно скосив рот, улыбнулся.
- Судя по тем отзывам, которые я читал о нем в литературе, он далеко не пользуется именем такого человека.
- Он потому и не пользуется, что очень честен, всем говорит правду в глаза, всех задирает!.. Пожалуйста, не беспокойтесь!
- Благодарю вас за утешение, хоть и не могу вполне оным успокоиться, а прошу вас об одном, что если будет какой-либо донос, засвидетельствовать в мою пользу, - отвечал отец Иоанн.
Этой своей просьбой он показался противным Елене.
- Да не будет на вас никакого доноса! - воскликнула она с явной досадой.
- Дай бог!.. - произнес, вздохнув, отец Иоанн и затем, раскланявшись с Еленой, вышел от нее, а через минуту оба они с дьяконом шли к домам своим, имея при этом головы понуренными.