1. Рогатая оса
1
Начальник латинской школы в Шпандау Конрад Шпренгель заболел. На него нашла такая меланхолия, что даже Овидий и другие латиняне не могли его развеселить. Он утратил вкус к работе, у него едва хватало сил выслушивать ответы учеников о премудростях латинской грамматики и синтаксиса. Это было очень серьезным симптомом: если он разлюбил латинский язык, значит дело плохо. И он пошел, понурив голову, к врачу.
— Вам нужно развлечься, — глубокомысленно сказал врач.
Ученый.
Шпренгель начал гулять за городом. Он уныло бродил по лесам и полям, промачивая себе ноги на болотистых лугах. Вначале он если и смотрел себе под ноги, то только для того, чтобы не увязнуть в грязи или не свалиться в канаву, — его совсем не занимали ни цветы, ни трава. Пение птиц его даже раздражало, но он покорно и терпеливо исполнял предписания врача и ходил, ходил, ходил…
Машинально он срывал цветок за цветком, ощипывал их и бросал.
Вертя в руках цветок полевой герани, он заметил, что при основании пяти лепестков венчика есть толстые волоски.
«Словно брови, — подумал он. — А зачем они здесь?»
Он оторвал лепесток и увидел, что при основании его помещается маленькая железка со сладким соком — нектарник. Это его заинтересовало. Дождь не мог попасть на защищенную волосками железку, не мог смыть сладкого сока — это так. Но… насекомые по этим волоскам пробегали без всяких затруднений.
— Скажите пожалуйста!..
Его меланхолия начала исчезать, прогулки по полям можно было бы и прекратить, но волоски герани так поразили его, что он решил расследовать это дело. Он всегда немножко интересовался ботаникой.
Лежа на берегу ручья и рассматривая от нечего делать незабудки, он заметил, что маленькие пятнышки в глубине цветка расположены кольцом. Он разорвал цветок и увидел, что эти пятнышки…
— Да они указывают дорогу к железкам со сладким соком! — воскликнул Шпренгель.
Удивительное дело! Цветок как бы показывал насекомым дорогу к тем местам, где был сладкий сок. Цветок как бы заботился о насекомом!
Шпренгель не был особым идеалистом. Он хорошо знал из собственного опыта, что даром никто и ничего не делает. Если цветок так «заботится» о насекомом, так заботится об его удобствах, то должно же и насекомое что-нибудь делать для цветка, должно и оно отплатить ему за эти заботы.
— Не может быть, чтобы это было просто так, — рассуждал сам с собой Шпренгель. — Я должен раскрыть эту тайну!
Он так увлекся тайной цветка, что решил оставить службу. Не мог же он, в самом деле, и наблюдать цветы и слушать, как школьники склоняют и спрягают, как перевирают Цезаря и так переводят Горация, что, будь тот жив, он немедленно умер бы, услыхав, что сделали с ним веселые мальчишки.
Он подал в отставку, а жить решил на плату за частные уроки. Он знал латинский язык и знал немножко ботанику.
— Мне немного нужно, — утешал он сам себя, не замечая, что сапоги его давно просят починки, а шляпа похожа на что угодно, только не на шляпу.
Утром он уходил на поле, поздно вечером возвращался домой. Все лето он пробродил за городом и только зимой, когда выпал снег, прекратил эти прогулки. Он изучал цветок за цветком, растение за растением.
С незабудками у него ничего не вышло, ромашка обманула его ожидания, а полевая герань оказалась в союзе с ними. Но вот ему повезло: он наткнулся на цветок кипрея.
— Как странно! У него завяли все тычинки, а пестик свеж и молод. Как же здесь произойдет опыление? — бормотал он, рассматривая цветок. — Может быть это — болезнь?
И он зашагал в поисках других цветков кипрея. Один, другой, третий цветок были сорваны и рассмотрены, но и там было то же самое — тычинки завяли, а пестики свежи.
— Ничего не понимаю!
Шпренгель уселся на кочке и задумался. Солнце грело, гудели пчелы и шмели, бесшумно порхали бабочки. Он пригрелся и задремал, а когда проснулся, солнце уже клонилось к западу. Пора было уходить: до города не близко.
По дороге домой он натолкнулся на несколько кустиков того же кипрея.
— О, — воскликнул он, — в цветке кипрея были молоды тычинки, а пестик сморщился и повис.
В одних цветах кипрея были погибшие тычинки, в других — пестики. Как же происходит опыление? Ясно, что увядшая тычинка не может опылить пестик, ясно и то, что увядший пестик, погибшая завязь негодны для опыления.
Шпренгель, задумавшись, дошел до города, добрался до своего дома, вошел в комнату и, не раздеваясь, сел. Он думал…
На другой день лил дождь. Итти в поле было нельзя, и Шпренгель провел весь день у окна, глядя на небо и ожидая — не мелькнет ли где-нибудь хоть маленький кусочек голубого неба. Увы! Шпренгель изнывал в своей комнате, а дождь лил и лил.
Когда, наконец, через неделю дождь перестал и небо прояснилось, Шпренгель поспешил к своим кипреям. Но они не дожидались прихода Шпренгеля и преспокойно отцвели.
Он шел по тропинке, стараясь не задевать мокрой травы. Наткнулся на кипарисный молочай, рассмотрел его цветки и тут уже совсем вытаращил глаза. У кипрея раньше вяли тычинки, а у молочая — пестики. Самые старые цветки имели какие-то жалкие остатки от пестиков, но тычинки у них были вполне нормальны.
— Ничего не понимаю, — шептал Шпренгель, рассматривая цветок за цветком.
Он разыскал еще несколько молочаев. И всегда — у молодого цветка пестик был готов к опылению, а тычинки не зрелы; у старого же цветка тычинки-то были зрелые, а пестик уже никуда не годился.
— Это неспроста, — решил Шпренгель. — Тут опять тайна.
Он решил раскрыть и эту тайну. На его счастье установилась хорошая погода, и он мог все дни проводить на лугу.
Он уселся возле цветка и решил просидеть здесь до темноты.
— Я добьюсь своего, — твердо сказал он.
И вот на цветок село насекомое. Шпренгель смотрел на него. Пчела поползла по цветку, сунула в него головку, потом почистилась и улетела; она как будто ничего не нашла на цветке.
— Упустил? Ну, ладно. Следующую я поймаю.
Когда новая пчела уселась на цветок, Шпренгель, не долго думая, схватил ее. Не успел он сжать ее в кулаке, как она ужалила его. Шпренгель, подув на ужаленную ладонь, присел и стал прикладывать к ней землю.
С кучкой сырой земли на ладони он сидел около молочая и видел, как на него прилетали и улетали одна пчела за другой. Он не рисковал уже ловить их руками, он только смотрел.
На следующий день он пришел с щипчиками, и первая же пчела, лазившая по цветку, была им поймана. Взяв лупу, он рассмотрел эту пчелу и заметил, что она осыпана пыльцой. Вторая пчела оказалась такой же, третья, четвертая — все они были измазаны в цветочной пыльце.
— Они переносят пыльцу с цветка на цветок, — и сердце Шпренгеля забилось сильнее, чем на первом экзамене.
Он не был профессионалом, но точность наблюдения считал важной. А потому и нашел, что это дело необходимо тщательно проверить. Несколько дней он сидел около молочая и несколько дней ловил и осматривал пчел. Все шло хорошо, но — чья была пыльца? У его молочая пыльники были не развиты, а откуда пыльца попадала на пчел — этого он не знал.
Лето прошло, отцвели молочаи, и кончилась охота на пчел. Всю зиму думал Шпренгель о пчелах, пыльце и цветах и всю зиму изнывал:
— Да когда же придет лето?
Летом дело выяснилось. Шпренгель разыскал и кипрей и молочай, наловил насекомых и осмотрел их, проследил, как пчелы перелетают с цветка на цветок. И он раскрыл тайну кипрея и молочая.
— Кипрей не хочет опыляться собственной пыльцой, — решил Шпренгель. — И вот у него тычинки и пестики созревают в разное время, на разных кустах по-разному. То же и у молочая.
Это открытие подействовало на него так сильно, что ни о чем другом он не мог и думать. Он бродил от цветка к цветку и смотрел. Он видел, как пчела садилась на цветок кипрея с созревшими тычинками и пачкалась в пыльце. Он видел, как испачкавшаяся в пыльце пчела садилась на цветок с созревшим пестиком, но уже увядшими тычинками, видел, как она оставляла пыльцу на рыльце молодого пестика.
— Какие хитрые эти цветы! — восклицал он. — Они приманивают насекомых сладким нектаром, а сами заставляют их переносить свою пыльцу. Да они просто — эксплоататоры насекомых…
2
Цветок и насекомое — эта связь стала ясна Шпренгелю. И каждый цветок он рассматривал применительно к своей теории. Он искал у цветка железок с сладким нектаром, искал приспособлений для опыления с помощью насекомых.
Цветы злаков невзрачны и не пахнут, у них нет сладкого сока — кто же их опыляет? Насекомое не полетит на такой цветок, ему нечего на нем делать. Шпренгель днями простаивал и просиживал около трясунок, мятликов, пыреев. Он не видал, чтобы насекомые часто посещали их, не видал переноса пыльцы насекомыми. Но он заметил другое — пыльцы здесь было куда больше, чем у красивых и душистых цветов. А когда в один ветреный день он увидел, как над колосками и метелками злаков поднялись сероватые облачка пыльцы и понеслись по ветру, — он понял.
— Ветер… Ветер переносит здесь пыльцу.
Это было очень важное открытие. Важное прежде всего тем, что теперь наш охотник знал, на какие растения ему стоит тратить свое время. Он не следил теперь за такими цветами, он знал, что тут насекомые ни при чем, что роль переносчика пыльцы выполняется ветром.
Прелестные орхидеи сырых лугов давно привлекали его внимание. Но раньше он просто собирал их для гербария, старательно разыскивал редкие виды — и только. Он, правда, изумлялся своеобразию их цветка, изумлялся странной форме лепестков, особенно тех, которые были вытянуты в длинные «шпорцы», но он не искал смысла и значения этих «шпорец». Любуясь прекрасным цветком и вдыхая его тонкий аромат, он и не подумал поглядеть внутрь цветка, поглядеть, каковы его тычинки и пестик. Теперь дело изменилось: его интересовало устройство цветка, а не его красота.
Достаточно было одного взгляда на цветок орхидеи, достаточно было расчленить его и поглядеть на тычинки и пестик, посмотреть на пыльцу, чтобы сказать:
— Насекомое, вот кто опыляет этот цветок.
Пыльца орхидей была очень своеобразна. Она не была той нежной и мелкой пыльцой, которая летит по ветру или осыпает, словно пудрой, головку и грудку насекомого. Нет! Она образовывала плотные и довольно большие комочки. Эти комочки прочно сидели в особых гнездышках, их не мог выдуть оттуда ветер, они не могли выпасть из гнездышек сами.
— Как же они попадают на пестик? — удивлялся Шпренгель и, машинально взяв травинку, сунул ее в цветок.
Он не поверил своим глазам — клапанчик, закрывавший вход в глубь цветка, вздрогнул и отодвинулся в сторону, словно на шарнире. А когда он вытащил назад травинку, то на ней сидел комочек пыльцы. Он так плотно пристал к травинке, что не упал с нее. Шпренгель потряс травинку — комочек крепко висел на ней.
С лихорадочной поспешностью он нарвал несколько десятков орхидей и принялся расщипывать цветок за цветком: он искал тайну этого цветка, он хотел узнать — узнать во что бы то ни стало, — как же попадает на пестик этот комочек пыльцы.
И первые же расщепленные цветы показали ему это.
Насекомое, сунувшись в цветок, получает эти комочки. А когда оно летит на следующую орхидею и снова суется в нее, то комочки натыкаются на пестик и прилипают к его рыльцу.
— Так ли это? — сомневался Шпренгель. — Слишком уж это чудесно…
И он снова помчался на луг.
Он бегал от орхидеи к орхидее, он искал насекомых. Но ему не повезло — ни одно насекомое не хотело сесть при нем на загадочный цветок. Тогда он стал ловить наудачу пролетавших мимо мух. Он переловил их несколько десятков, и вот на одной мухе…
Она была рогатая, эта муха! На ее лбу качались, словно рожки, два маленьких комочка на тоненьких ножках.
— Они! — воскликнул Шпренгель. — Я угадал!
Но этого ему было мало. Он во что бы то ни стало хотел увидеть собственными глазами, как муха получает это рогатое украшение.
На лугу было много разных орхидей. Конечно, они не были так велики и красивы, так ярки и причудливы, как орхидеи тропиков. Это были скромные орхидеи севера, нечто вроде наших любок и кукушкиных слезок (белых и лиловых фиалок, как часто говорят). Одни из них были покрупнее, другие помельче, у одних в колоске было два-три десятка цветов, у других всего несколько, но все они были орхидеи, у всех у них пыльца была собрана в клейкие комочки, и все эти комочки ждали гостей — насекомых.
Шпренгель несколько дней провел на этом лугу — ждал, когда же насекомое сядет на цветок. Он ничего не дождался. Его жгло солнце, его искусали маленькие желтые муравьи, но мухи, той самой, которая должна была прилететь, не было.
Тогда он ушел, с луга в перелесок. Здесь было меньше орхидей, но зато была тень. И под тенью дерева, в густой траве, среди пестрых цветов, он нашел лесную орхидею — лесной орхидный двулопастник. У него не было шпорцы на губе цветка, вместо нее был желобок, в котором выделялся сладкий нектар. Но не все ли равно? Там, в цветке, были комочки пыльцы. А ведь они, и только они нужны были Шпренгелю.
Он улегся рядом с цветком и затих. Он лежал долго, лежал чуть дыша, старался не шевелиться… И она — прилетела. Правда, не муха, а оса.
Она прожужжала над самым ухом Шпренгеля, и тот едва удержался, чтоб не взмахнуть рукой. Покружилась над цветком, села, и цветок дрогнул на тонкой ножке. Оса не теряла зря времени и тотчас же полезла туда, где так сильно пахло и где ее ждал сладкий сок. Когда она сунулась в венчик цветка, Шпренгелю показалось, что оса оглянулась на него. Ему показалось даже, что она хитро подмигнула ему глазом, как бы говоря:
— Ну, не зевай!
И он ответил ей:
— Я смотрю!
Он так близко пригнулся к цветку, что тот заколебался от его дыхания. Оса полезла из цветка. И в тот короткий миг, пока она готовилась взлететь, Шпренгель увидел на ее лбу два рожка. Это были — комочки пыльцы.
— Я открыл тебя, тайна цветка! — воскликнул он. — Я открыл…
Шпренгель был в диком восторге, он готов был прыгать и кричать от радости. Он знал теперь, как переносится пыльца у орхидей.
Все лето бродил Шпренгель по лугам и перелескам. Отцветали одни цветы, расцветали другие. Летали уж не те пчелы, осы и мухи, за которыми он гонялся весной, — летали их дети и даже внуки. А он все ходил и смотрел. Он исследовал цветок за цветком, он ловил мух и ос, он хотел собрать как можно больше фактов.
Он видел много ос. Он видел, как оса лезла по губе цветка, видел, как она, слизывая сладкий сок, подвигалась все ближе и ближе ко входу в венчик. Он видел, как она сунулась головой в узкий венчик, и видел, как задетые осой тычинки пригнулись к ее лбу, а потом из тычинок выскочили клейкие комочки и прилипли ко лбу осы. Он видел и ловил ос с одним рожком, с двумя, даже с тремя. Он видел — о, это был счастливейший день! — как рогатая муха подлетела к цветку и оставила там на рыльце пестика свои рожки. Он видел много, но хотел увидеть еще больше, хотел смотреть, смотреть и смотреть…
А когда наступила зима, он начал писать. Он описывал свои наблюдения, и пчел, и ос, и строение цветка. Он писал о своих опытах с травинками, которые он совал в цветки, подменяя ими головы, язычки и хоботки насекомых. Он был так поражен увиденным, так увлечен и очарован всем этим, что дал своей книге несколько громкое название «Раскрытая тайна природы». Кое-как ему удалось напечатать первый том своего сочинения, но когда этот том в 1793 году наконец вышел из печати, автор его не только не имел удовольствия поднести его кому-нибудь с надписью «от автора», но даже не получил и экземпляра для самого себя.
На второй том у него не хватило денег, а печатать за свой счет издатель отказался.
Шпренгель не был профессионалом, он не носил громкого звания профессора ботаники, он не был академиком. И его книгу встретили так же, как встречали профессионалы книги всех «любителей».
— Праздная болтовня!
Они смеялись, эти ученые ботаники, закопавшиеся в вороха засушенных растений. Для них пыль музеев и гербариев была понятней и роднее, чем книга живой природы. Засушенная орхидея ничего не говорила им о своей тайне, а мухи и осы, уныло торчавшие на толстых булавках, не имели на лбу прелестных рожков — прилипшей пыльцы.
— Глупое фантазерство, — вот приговор, вынесенный книге Шпренгеля синклитом ученейших ботаников.
Он не сложил оружия, не упал духом. Голодный и оборванный, растерявший половину учеников, он бродил по лесам и лугам и продолжал свои исследования. Он смотрел и думал…
— Почему так случилось?
Он не мог ответить на этот вопрос точно.
«Они созданы друг для друга, мудрая мать-природа создала и орхидеи, и другие цветы для насекомых, и насекомых для них. Они взаимно дополняют друг друга».
Это было ошибкой. Никто не создавал, никто не заботился, но… Ведь академики и профессора, мировые ученые тех времен и мудрейшие философы, они говорили и куда большие глупости. Можно ли строго отнестись к старику-учителю латинского языка?
Диспут ученых об одном растении (из книги XV века).
Роберт Браун, один из величайших ботаников первой половины XIX века, много работал над орхидеями. И когда он проверил открытия Шпренгеля, когда он прочитал его книгу, то сказал:
— Только дурак может смеяться над открытиями Шпренгеля.
Много лет прошло, прежде чем Шпренгель получил признание, а точнее — над ним перестали смеяться. Но не только ему не поставили памятника, о нем вообще никто не помнит, его книгу никто не читал и не читает. Ведь он не был профессионалом, он не был академиком или профессором, не был ни графом, ни бароном, он не был великим поэтом, — он был только учителем латинского языка в провинциальной школе.
И все же он, и никто другой, узнал о связи между цветком и насекомым, — он, и никто иной, дал блестящий пример того, как далеко может зайти приспособление как у растений, так и у животных.