«Тайное сидение»
Минуло еще две недели. Совсем повеяло весной. По всей Москве и в ее окрестностях началась ростопель; быстрое таяние снегов и разлитие вод сдерживалось только морозными утренниками. Но среди дня, при ярко-голубом и совершенно безоблачном небе, когда теплый ветерок, повевая, наносил от леса ароматы смолы и древесной почки, когда жаворонки весело и задорно распевали свои песенки, поднимаясь в небесную высь над просыпающимися полями, когда с крыш, гулко и звучно шлепая о лужи, скатывались капля за каплей — о, как хорошо становилось тогда на душе! Как легко дышалось! Как хотелось быть на воздухе, на солнце, на просторе!
Эти чувства хотя и смутно и бессознательно, но в высшей степени сильно и настойчиво испытывал царевич Петр, давно уже оправившийся от своей болезни. Никем не стесняемый, он с утра выбегал на широкий дворцовый двор и тут, окруженный толпою своих сверстников из детей дворцовых конюхов, неутомимо предавался тем разнообразным играм, которые были плодом его дивного неистощимого воображения. То разбивал он всю свою веселую гурьбу на кучки, которые должны были изображать отдельные полки, и каждой из этих кучек раздавал особые барабаны и знамена — потом строил их в ряды и заставлял проходить мимо себя с барабанным боем и криками:
— Здравие царевичу Петру Алексеевичу!
То делил своих сверстников на две группы, и одна из них должна была изображать «татарву», а другая — «православное воинство»; и так как он сам становился во главе этого воинства, то плохо приходилось от него бедной «татарве».
— Царевич! — обратился к нему один из сверстников, побойчее да посмелее других: — Что это значит, что сегодня к нам бояре из Москвы так разъездились? А?
— Верно, нужно им что-нибудь от матушки? — быстро сообразил царевич. — Кабы не нужно было, не поехали бы сюда!
— Вон, вон и еще колымага катит — большущая шестериком, и вершники в малиновых кафтанах! — закричало еще несколько голосов, указывая на дорогу.
— Ну, что нам до них за дело… Эй, по местам! — повелительно крикнул царевич, и, повинуясь его голосу, все действительно бросились занимать места, указанные каждому в игре, а о съезде большом и позабыли…
А между тем съезд был большой, и по важному делу… Можно сказать, что тут налицо была вся та партия, которая держала сторону Натальи Кирилловны и ее сынка-царевича: и князь Иван Алексеевич Голицын, по прозванию Большой Лоб, и князья Долгоруковы — Яков, Лука, Борис и Григорий — и Яков Никитич Одоевский, и старый князь Михаил Алегукович Черкасский, и старый князь Юрий Долгорукий, с сыном Михайлом Юрьевичем, и бояре Репнин и Троекуров, и трое Ромодановских, и трое Шереметевых, и Шеин… Все съехались в виду наступавшей важной, решительной, исторической минуты. Все съехались с утра, и с утра заседали в передней царицы Натальи Кирилловны, сговариваясь и совещаясь между собою прежде, чем царица позовет их на «тайное сиденье» в своей моленной. Сговаривались и совещались, и ждали каких-то важных вестей из Москвы.
— Я с патриархом говорил вчера, — тайно полушепотом сообщал князь Борис Голицын своему брату Ивану и еще двум-трем старейшим вельможам, — так патриарх за нас горой! Так прямо и сказал: «кому ж и царствовать, как не царевичу Петру? Царевича Ивана не могу благословить на царство…»
— Так и сказал? — спросил князь Михаил Алегукович Черкасский.
— Его слова я повторяю без перемены, — подтвердил князь Борис.
— Да если только запросят о царе у всех чинов людей Московского государства, так и задумываться нечего — и загадывать не надо! Наверно, в один голос изберут Петра, — с уверенностью сказал старый князь Ромодановский.
— И кто же решится из вельмож за Ивана голос подать? Никто! — горячо вступился старый князь Юрий Долгорукий. — У них полудюжины преданных людей не наберется: — ну, Голицын Василий, да Милославский-старик-лиса, да Тараруй, а там — все молодежь, да и то сбродная — с бору и с сосенки…
— Им с нами мудрено тягаться! — заметил кто-то в той же группе.
— Чего же мы ждем? О чем совещаться съехались? — шептались в то же время в другой, более молодой группе.
— Лыкова ждут, князя Иван Михайловича! — слышалось в ответ. — Тот должен свежие вести из дворца добыть!
— Да вот и он! Вон скачет на своем аргамаке! И в хвост, и в голову катит!
— Ну, уж и конь же, братцы мои! Цены ему нет… Гляньте, гляньте-ка, как чешет! Словно бы чует, что важные вести везет!
Весть о том, что князь Лыков едет, успела между тем распространиться между всеми вельможами, бывшими в передней, и все столпились у входных дверей… Каждый желал услышать первый те вести, которые должен был привезти князь. Старые князья — Григорий Ромодановский и Юрий Долгорукий — тугие на ухо, даже приложили к ушам ладони, готовясь не проронить ни одного слова.
И вот, наконец, он вошел, и князь Борис, — в данную минуту хозяин и руководитель положения — прямо пошел к нему навстречу, облобызался с ним, и обращаясь ко всем другим, произнес громко:
— Говори, Михайло Иванович, во всеуслышание, что привез? Здесь между нами предателей нет.
Князь Лыков выступил на середину комнаты и произнес громогласно:
— Князья и бояре! Я видел обоих царских врачей — и доктора Данилу фон-Хадена, и Ягана Гутменша — и оба мне в один голос заявили, что царь на завтра до вечерен не проживет…
— А! а! а! — вырвалось невольно из груди всех присутствующих.
— Язык уже коснеет — на завтра собороваться хочет рано утром, — продолжал князь Лыков, — и если дело делать, то надо помнить поговорку «куй железо, пока горячо».
В толпе князей и бояр поднялся говор:
— Вестимо, теперь надо дело вершить, коли сами врагам в верши не хотим достаться…
— Ступай, князь Борис, к матушка-царице, — сказал, как бы от лица всех, князь Юрий Долгорукий. — Доложи ей, что мы все за нее да за ее сына-царевича умереть готовы. Пусть нам укажет, что ей от нас угодно…
— Слушаю, князья и бояре, иду и доложу, — отвечал князь Борис и вышел из передней, где разом водворилось глубокое и торжественное молчание.
Несколько мгновений спустя, князь Борис вышел из внутренних покоев царицы и объявил боярам:
— Благоверная царица Наталья Кирилловна изволит жаловать в переднюю!
Царица вышла за ним следом, в царском вдовьем наряде, и в ее прекрасном взоре изобразилась радость, когда она вновь увидела в своей передней такую многочисленную и оживленную толпу царедворцев и услышала еще раз их дружный клик:
— Здрава буди, благоверная царица, с сыном своим, царевичем Петром; на многия лета!
Царица, взволнованная и тронутая упоминанием о сыне, отвечала на привет глубоким поклоном и заняла приготовленное ей место. Тотчас князь Борис распорядился поставить у дверей двоих верных стольников, чтобы кто-нибудь не подслушал тайного совещания царицы с боярами. Волнуясь и несколько запинаясь в словах, царица обратилась к собранию с речью:
— Князья и бояре! Что слышу — близится час воли Божией над царем Феодором, и молю Вседержителя Бога, ведующего сердца человеческие и все тайны в них, да простит отходящему в вечность брату нашему все те несправедливости, все притеснения и угнетения, какие пришлось нам от него вынести — мне, сыну моему и роду моему, и тому другу и благодетелю моему, коему я обязана возвышением в царский сан! Да простит Он умирающему… Но мы, живые, о живом должны и думать! Мне, слабой женщине, удрученной горем вдовства, не лестны ни платье царское, ни власть, в которых я вижу лишь тяжкое бремя; но мне надо, во что бы то ни стало, отстоять и защитить священные и законные права моего сына на престол всероссийский! Он должен царствовать — и никто другой…
Голос у ней при этих словах поднялся до самых высоких нот и вдруг оборвался… Слезы брызнули из глаз.
— Он должен царствовать — и никто другой! — вдруг вырвалось у всех бояр, которые разом повторили слова царицы, как бы подтверждая и усиливая этим их смысл.
— Да! Он! — твердо произнесла царица, успевшая между тем совладать с собою. — Вы сами знаете, каков он у меня?! Цветет и силою и здоровьем — и теперь уже красуется умом не по летам… И я молю вас, князья и бояре, будьте верны памяти покойного мужа моего, царя Алексея, который вам поручил оберегать свое дорогое детище… Отстойте, защитите его права, не дайте его в обиду; он не оставит вас своею милостию, когда вырастит и возмужает.
— Покойна будь, государыня, — отвечал за всех старейший из бояр. — Мы ли твоего сына оставим! Как дойдет до выбора его чинами всего государства Московского — так он будет царем!
— Будет! Будет! Головы свои за него положим, а будет! — загудели все в один голос.
— Спасибо вам, князья-бояре! Утешили вы мое материнское сердце!.. Готовьтесь же завтра к делу великому, — к избранию на царство моего дорогого сына, царевича Петра. На вас надеясь и полагаясь, дерзну я завтра явиться к соборованью царя Феодора, о коем мне дал знать государь-патриарх… Станьте твердою стеной около нас, нерушимою, и докажите вашу верность и преданность…
— Станем, станем! Все явимся, государыня-царица!
— А теперь пойду молиться Богу, да утвердит Он всех вас оплотом крепким для будущего юного царя.
И низко поклонившись боярам, Царица Наталья удалилась в свои покои, поддерживаемая двумя ближайшими боярынями.
Едва только за нею затворились двери, князь Борис собрал около себя всех, кто помоложе был в собрании, и сказал, понизив голос:
— Князья и бояре! Вспомните пословицу, что «береженого и Бог бережет». Как завтра во дворец поедете, так не забудьте добрый панцирь под кафтан поддеть, да нож бухарский за сапог засунуть! От Милославских и мало ли что станется…
Все согласились с ним и разъехались поспешно готовиться к событиям завтрашнего дня.