ПИСЬМО ВТОРОЕ
Ты как будто знала, муза,
Что, влекомы и теснимы
Жизнью, временем, с латынью
Далеко бы не ушли мы.
Вечный твой Парнас, о муза,
Далеко не тот, где боги
Наслаждались и ревниво
К бедным смертным были строги.
И, восстав от сна, ни разу
Ты на девственные плечи
Не набрасывала тоги,
Не слыхала римской речи,
И про римский Капитолий
От меня ж ты услыхала
В день, когда я за урок свой
Получил четыре балла.
Вместе мы росли, о муза!
И когда я был ленивый
Школьник, ты была малюткой
Шаловливо-прихотливой.
И уж я не знаю, право
(Хоть догадываюсь ныне),
Что ты думала, когда я
Упражнял себя в латыни?
Я мечтал уж о Пегасе, —
Ты же, резвая, впрягалась
Иногда в мои салазки
И везла меня, и мчалась —
Мчалась по сугробам снежным
Мимо бани, мимо сонных
Яблонь, лип и низких ветел,
Инеем, посеребренных,
Мимо старого колодца,
Мимо старого сарая,
И пугливо сердце билось,
От восторга замирая.
Иногда меня звала ты
Слушать сказки бедной няни,
На скамье с своею прялкой
Приютившейся в чулане.
Но я рос, и вырастала
Ты, волшебная малютка.
Дерзко я глядел на старших,
Но с тобой мне стало жутко.
В дни экзаменов бывало,
Не щадя меня нимало,
Ты меня терзала, муза, —
Ты мне вирши диктовала.
В дни, когда, кой-как осилив
Энеиду, я несмело
За Горациевы оды
Принимался, — ты мне пела
Про широку степь, — манила
В лес, где зорю ты встречала,
Иль поникшей скорбной тенью
Меж могильных плит блуждала.
Там, где над обрывом белый
Монастырь и где без окон
Терем Олега [17], — мелькал мне
На ветру твой русый локон.
И нигде кругом — на камнях —
Римских букв не находил я
Там, где мне мелькал твой локон,
Там, где плакал и любил я.
В дни, когда над Цицероном
Стал мечтать я, что в России
Сам я буду славен в роли
Неподкупного витии, —
Помнишь, ты меня из классной
Увела и указала
На разлив Оки с вершины
Исторического вала.
Этот вал, кой-где разрытый,
Был твердыней земляною
В оны дни, когда рязанцы
Бились с дикою ордою; —
Подо мной таились клады,
Надо мной стрижи звенели,
Выше — в небе — над Рязанью —
К югу лебеди летели,
А внизу виднелась будка
С алебардой, мост да пара
Фонарей, да бабы в кичках
Шли ко всенощной с базара.
Им навстречу с колокольни
Несся гулкий звон вечерний;
Тени шире разрастались —
Я крестился суеверней…
Побледнел твой лик, и, помню,
Ты мне на ухо пропела:
«Милый мой! скажи, какая
Речь в уме твоем созрела?
О, вития! здесь не форум —
Здесь еще сердцам народа
Говорит вот этот гулкий
Звон церковный, да природа…
Здесь твое — quousque tandem [18]
Будет речью неуместной,
И едва ль понятен будет
Стих твой — даже благовестный!»
Время шло — и вот из школы
В жизнь ушел я, и объяла
Тьма меня; ни ты, о муза,
Друг мой, свет мой, не отстала.
Помнишь, — молодо-беспечны
И отверженно-убоги,
За возами шли мы полем
Вдоль проселочной дороги, —
Нас охватывали волны
Простывающего жара,
Лик твой рдел в румяном блеске
Вечереющего пара,
И не юною подругой,
И не девушкой любимой —
Божеством ты мне казалась,
Красотой невыразимой.
Я молчал — ты говорила:
«Нашу бедную Россию
Не стихи спасут, а вера
В божий суд или в мессию.
И не наши Цицероны,
Не Горации — иная
Вдохновляющая сила, —
Сила правды трудовая
Обновит тот мир, в котором
Славу добывают кровью, —
Мир с могущественной ложью
И с бессильною любовью»…
С той поры, мужая сердцем,
Постигать я стал, о муза,
Что с тобой без этой веры
Нет законного союза…
<1877>