Кочевой совет
В тундре все кочуют: птица, зверь, человек. Весной — ко льдам океана, в морозы — под защиту лесов. Кочует и тундровая советская власть.
Члены Тундрового Совета пасут оленей, стреляют зверя, расставляют капканы. Кочуют по Большой Самоедской Земле, делая чум от чума подальше, чтобы олени легче находили под снегом ягель и чтобы свободней ловить песца.
Ни дорог (даже, так называемых, «проселочных»), ни телефона, ни адреса. Однако, вести облетают Большеземельскую тундру, обширней Дании в три раза, с радио-быстротой. Работник Комитета Севера А. К. Шенкман, уважаемый ненцами, прозванный «Кожаным Глазом», женился в Архангельске и первым рейсом по открытии навигации прибыл на край тундры, когда еще никто не мог передать этого известия. Ненцы, встречая, поздравляли: «У тебя, Кожаный Глаз, теперь женка есть?» — Лед в Югорском Шаре тронулся 9 июля, а уже утром 12 июля за пятьсот километров от Шара в чумах об этом знали и говорили.
Когда РИК хочет вызвать председателя Третьего Совета, он не пишет повестки и не шлет гонца. Словесно в первый чум:
— Передай там Ваське-председателю, чтобы ехал! Дело есть.
РИК не знает, где в настоящее время «Васька-председатель», не знает и ненец, принявший поручение. Океан снегов беспределен. «Телеграмма» по местонахождению! Спустя три дня, неделю, в зависимости от пути до района, председатель обязательно явится.
Территория Совета — 40 000 кв. километров. Васька управляет землею в семь раз больше Голландии! А всего, по списку Совета, 193 самоедских хозяйства! Один конусообразный шалаш, крытый оленьими шкурами, на площадь в 250 кв. километров! (Иные бедняцкие хозяйства не имеют отдельного чума, живут в две семьи).
Вести бегут от чума к чуму. На рогах оленей, на хвосте песца несутся вести в метели, в туманы, отмечая путь полированными валунами, на которых ледники оставили шрамы.
Весной пустили по тундре устную «повестку»: 2 августа у Юшара в становище Хабарове созывается съезд — и самоеды кочевали, чтобы «делать соборку».
* * *
До открытия тундрового съезда решили провести заседание Совета старого состава.
Повестка: 1. Доклад агента Госторга тов. Канева.
2. Доклад агента «Кочевника» тов. Евсюгина.
3. О коллективизации.
Заседание открыл секретарь Совета, грамотный ненец Игнатий Талеев.
Председатель — тот самый «Васька» — сидит на скамье и усиленно нюхает табак: он не умеет обращаться с собранием.
Маленькая однокомнатная изба, как курная баня, битком напихана людьми. Члены Совета — в малицах, в пимах — на скамьях, на полу, гроздьями свисают с двухъярусной койки (во всех хабаровских домиках койки, в целях экономии места, прикреплены к стене одна над другою, как в каютах пароходов).
Доклады двух агентов кратки. Сколько поручено заготовить пушнины «вышестоящими» (это слово произносилось с благоговением и по-русски) организациями и сколько заготовлено.
Гавря Тайбарей (с пола): — Нам капканов надо! Ружье, брезент надо!
Игнатий Талеев: —Товарищи! Сперва задавайте вопросы, потом прения.
Талеев усвоил в Архангельске технику ведения собраний и не допускал «беспорядка».
— Задавайте вопросы!
— Капканов надо! — поддержал Гаврю ненец с верхней койки.
— Только вопросы! Кто — вопросы?
Молчание. Ненцы не понимали — почему нельзя говорить о капканах.
Наконец прения.
— В своих речах, — попросил секретарь, — скажите: — не обижал ли кого Госторг или «Кочевник» в расчетах, в обращении?
— Не было такого, — отвечали отовсюду.
— Может слышали по ветру?
— Не было такого. Хорошие люди.
Курили трубки. Из табакерок в медной оправе угощались нюхательным. Не привыкшие к заседаниям ненцы быстро утомляются и будят себя табаком.
Комнатка с потолка до пола быстро заволоклась дымом. Кто не мог протолкнуться во внутрь, сидел у дверей и в сенях.
Наконец, члены Совета заговорили о нуждах тундры. Громко, возбужденно. Чтобы понять, о чем речь, нужно выла вливать выкрики. Они не обращались за словом к Талееву, говорили все разом, друг к другу.
— Каждый год об избушках говорим… Избушек нет… Зачем говорим? Зимним промышленникам негде греться, негде ночевать. Спим только в снегу. Давно обещали, а избушек все нет…
В тундре не стучат «ундервуды», нет входящих, исходящих. Суд имеет право выносить постановления, не записывая их; приговор вступает в силу по словесному объявлению. Нужное слово тундра долго хранит в памяти. В быту, в государственности — закон слова. Ненцы легко примиряются с отказом, но не понимают, как можно не выполнить обещанного.
Постановили: в первую очередь построить избушки у Сокольей бухты, у Трех Русаков на Яресале, на берегу Вайгача, — а всего в девяти пунктах.
— Капканов нету, капканов надо!
— Да таких, как в прошлом году, а не тех, что раньше были. Те... были, — добродушно выругался Гавря Тайбарей, сбрасывая чрез голову малицу.
В Полярии ненцы не имеют бересты, покрывать летние чумы нечем. Они завистливо ощупывали брезентовые палатки проходившей на Пай-Хой геологической группы Кузнецова.
— Палатки потребовать из центра, — предложил культработник Наволоцкий.
— Не надо палаток, брезент только надо, — возражали ненцы.
Выступил краевед Прокофьев:
— Чум для кочевников удобней. Палатку нужно отапливать дровами, а дров в тундру не забросить. Говорят: дым ест глаза, в чуме плохой воздух. Верно, что сырая ера не горит, а свистит. Но все-таки в чумах воздух чище, чем в на ших домах. Конусообразность создает прекрасную тягу, внизу у стен не бывает дыма.
На севере тундры дерево не растет. Ни березовой стланки, ни хвойного криволесья, ни ползучей ивы. Самая высокая ива, какую мне приходилось видеть, ниже и тоньше обыкновенного карандаша. Не отличить от стеблей травы. Ненцы, прикочевав к океану, не имеют полена для очага. Хотя питаются они сырым мясом, сырой рыбой, но огонь летом нужен, чтобы кипятить чай. К берегам Новой Земли, Гренландии сибирские реки выбрасывают «плавник», заносит с Печоры блуждающие бревна и на западный берег Вайгача. В Югорском Шаре и этого нет.
— Когда зимовали, — сказал ненец-промышленник Никон, — то купили две старых лодки, чтобы топить. За каждую по два чистых песца платили. А какой жар от гнилой лодки? Четыре песца на две недели хватило!
— Дрова нужны, — подтвердил Вайгачский Гавря. — И такая вот горелка нужна.
На печи блестел новенький примус.
— Записать? — спросил Игнатий Талеев, довольный вниманием к его примусу.
— Обязательно пиши! Эту горелку мы в чум таскали. Хорошо чай кипятит. Очень нужны горелки.
— Промышленнику нужны лодки, карбасы. Как можно без них?
Записали о лодках.
— Сколько раз просили, чтобы Госторг доставил нам тягловых собак. Мы меняем случайных собак за много песцов.
— И волкодавы нужны! Волки обижают олешек…
— Острейший вопрос, — объяснил мне краевед Прокофьев.
— Особенно для безоленных самоедов-промышленников. За худящую собаку три песца платят!
Положение с собаками волнует ненцев. Собака ходит в упряжке и по каменистому берегу, где нет ягеля, и по морскому льду. Долгою зимой, когда оленеводы кочуют у края лесов, нет другого способа передвижения в полярной тундре, как на собаках. Привязав к нартам мешок с вяленой рыбой, самоед-промышленник отправляется на дальние расстояния, всегда имея возможность пополнить корм охотой. Но собачью упряжку встречаешь здесь, как редкость. Рассказывают, что на Новой Земле, где ездят исключительно на собаках, в упряжке можно видеть обросшего пуделя и озлобленного пойнтера.
Почему бы не снабжать тундру выдающимися по выносливости и бегу ездовыми собаками, известными по северо-востоку Сибири? Почему бы на первое время не пригнать сюда собак из северных сел и городов? Любую дворняжку покрупней самоед приспособит к езде. И прямой хозяйственный расчет оборудовать большой питомник волкодавов, волки душат по полстада, телята от волков разбегаются в испуге и теряются.
После горячего обсуждения Совет постановил: ходатайствовать перед большим исполкомом о тягловых собаках и о волкодавах.
Затем слово сказал ненец Никон:
— Мы, бедняки, не имеем олешек. Мы ходим за песцом и морским зверем. Где нам брать оленного мяса? Мы кланяемся богатому оленеводу. У него много олешек. Он дает мясо и просит песцов. Много песцов мы даем. Почему Госторг или «Кочевник» не снабжает нас оленным мясом? Тогда бы бедный самоедин не тянул песцов к богатому.
Бедняк Никон ушел из-под влияния тундрового кулака, теперь живет самостоятельно на промысел от моря и не боится выступать открыто.
Каждый зажиточный оленевод хитрейшими способами держит около себя несколько экономически зависимых самоедских семей. Под предлогом оказания помощи родственнику кулак приглашает бедняка, включает три десятка его оленей в свое стадо и перекладывает на опекаемого родственника всю тяжесть по охране и выпасу огромного стада. Труд «родственника» не оплачивается — стадо, мол, общее. Был случай, когда племянник, отработав у дяди полных три года, не дополучил десяти собственных оленей, убитых дядей якобы для содержания племянника. В это дело вмешался Большеземельский Совет, заставивший дядю не только возвратить всех оленей, но и добавить еще несколько голов на зарплату.
Кулак старается не додержать батрака до срока, чтобы не давать ему на выход малицы и пим. Если батрачат и муж и жена, то зарплату получает только муж, женщина работает за старую паницу с плеча хозяйки. Бедняки отдают в богатый чум подростков. Эти подростки, посылаемые для «помощи», содержатся хуже хозяйских детей, никакой оплаты не получают, хотя и работают зачастую наравне со взрослыми пастухами. Если кулаку, ижемцу или русскому, нужно заключить договор о найме, он старается оформить его в своем Совете, который, не зная тундровой обстановки, вписывает в договор условия со слов нанимателя.
Богатые кочевники-ижемцы торгуют в тундре женскими сарафанами. Сарафан, стоящий пять рублей, обменивается за пандиную постель, цена которой не менее пятнадцати рублей. Кооперация и Госторг все еще не могут доставить этого товара в нужном ассортименте по рисунку и покрою. Бутылка смоляной воды для просмаливания обуви продается за стан камусов, то-есть гривенник за три рубля. По таким же «эквивалентам» обмениваются ременные тынзеи-арканы, хореи-шесты для управления оленной упряжкой[4].
Всех видов эксплоатации не перечислить. Так, под предлогом оказания помощи, кулак дает малооленнему хозяину полсотни оленей в «держку» с обязательством выдрессировать из полудиких оленей быков, за что тот имеет право год ездить на них. Дрессировка — занятие трудное, отнимающее много времени и никак не окупаемое держкой.
Смелый Никон заострил сейчас вопрос на одном из таких видов скрытой эксплоатации. Самоед не может жить без сырого оленьего мяса и парной крови (первое лакомство и противоцынготное средство; врачи утверждают, что невосприимчивость туземца к цынге отнюдь не расовая особенность). Даже середняки зимою нуждаются в покупном мясе. Кулак, имеющий запас мяса осеннего убоя, как бы дарит соседу несколько туш. А тог, «по обычаю», должен за каждую тушу отдарить песцом. Туша — пять рублей, песец — тридцать, сорок! Заемщик вынужден соглашаться. Пока слаба кооперация, без кулацкого мяса ему не обойтись.
— Хорошо сказал Никон! Кооператив пусть дает мясо! — единодушно поддержали все члены Совета.
«Кочевник» обязали закупать оленей и снабжать нуждающихся в мясе по нормальной цене.
Коренастый, круглолицый Никон — страстный охотник. Он всегда с ружьем.
Я странствовал с ним по берегу океана. Когда заприметит высунувшуюся голову морского зайца или нерпы, метит в нос. Зверь вскинется через спину, погрузится, но быстро высовывает голову: соленая вода разъедает рану. Если бы пуля пробила череп, — потонул бы. Никон не имеет своей лодки. Пока допросится у других, много зверя гибнет. А как вытянуть двадцатипудового зайца без лодки?
Никон перед заседанием сдавал сало от двух зайцев. Канев вдруг объявил, что вместо 32 коп за кило заплатит 15 коп.
— Как так? — возмущался промышленник. — Все время платил по 32 копейки!
— Не могу. Такое распоряжение.
Сейчас, на заседании, Никон рассказывал Совету, что «служащий» обижает бедноту.
Канев дает объяснение:
— Мы сами не понимаем, в чем дело. От Ижемской конторы Госторга имели указание платить тридцать пять коп. за нерпичье и тридцать две коп. за заячье. А в конце июля получаем новую цену.
— Разве допустимо снижать вдруг оплату вдвое? — строго, как всегда растягивая слова, спросил краевед Прокофьев.
— Нехорошо, конечно, — соглашался Канев. — Но таково указание вышестоящих организаций.
— Лучше собак кормить или выбрасывать в море! Не станем заниматься промыслом! — горячо высказался председатель РИК’а, резкой ухваткой, смуглым лицом и блеском красивых черных глаз скорее напоминающий черкеса-джигита, чем самоеда.
— С ценой на сало — очевидно головотяпство! — сказал представитель от ненецкого округа т. Трофимов. — По тундре сейчас же разнесется весть: — «Бедняк, не имеющий оленей! Не занимайся промыслом! Один убыток!» Страна остро нуждается в жирах. Союзу не менее дорога кожа. Здесь мы мало делаем, чтобы помочь стране. А ведь сало зверя имеет большой спрос под боком для выработки замши. Та же Ижемская контора, чтобы не остановить замшевого производства, платила по 14 руб. за пуд. Жиры плавают под рукой. Только взять, и доставка превосходная: суда, идущие из Архангельска и с Печоры, возвращаются пустыми.
Политическая сторона: безоленная беднота, и так зависимая от кулака, лишаясь морского промысла, толкается нами в его крепкие объятия.
По докладу агента «Кочевника» выступил культработник Наволоцкий. Длинная речь. С цитатами из учебников и политграмоты.
— Ленин в одном из томов собрания сочинений говорил, что кооперация — путь к социализму. Обобществление… и т. д.
Потрясал стриженной в окобку соловою, жестикулировал, брызгал слюною.
— Вы живете отсталым образом жизни. Вам нужно реконструировать ваш быт… Вам нужно механизировать ваш труд…
Ненцы заговорили о чае. Потянулись к выходу, до ветру. Пришлось объявить перерыв.
* * *
— Слово для доклада о коллективизации имеет тов. Лабазов, — стремительно высморкавшись под стоп, объявил Талеев.
Нагрузившись за время перерыва мороженым омулем с луком и обильным чаем с белыми сушками, ненцы отстегивали пояса, сбрасывали под себя малицы и, разомлев, полулежали на скамьях и на полу, как привыкли полулежать на шкурах у очагов.
Докладчик, ненец Лабазов, просматривал, лежа на верхней висячей койке, листки своих записей. Всего два года назад Ефим Лабазов пастушил стада у местного кулака Ледкова. Свой, батрак. Советская власть дала ему возможность от каменного века уйти в учебу, в студенты Института Севера. Комсомолец. Восемнадцать лет от роду. Он не порвал с тундрой, он с весны кочует по родной Самоедской земле, чтобы объяснять коллективизацию, советскую власть, чтобы есть парное оленье мясо и пить теплую оленью кровь, без которых и до сих пор тоскует в Ленинграде.
Все повернули головы в сторону Лабазова. Не то от дыма, не то с трудом организуя растекавшиеся мысли, он щурил умные раскосые глаза, потирал ладонью скуластое лицо.
— От центра Самоедского округа Тельвисочной до Югор ского Шара 800 километров прямого пути, а я ехал по кривой, по чумам. Конечно, ездить приходилось пешком. В каждом чуме проводил беседу о коллективизации, — так» начал свой доклад Лабазов.
— При коллективизации, — говорил он, — в одно место соберется несколько кочевников, будет много рабочей силы. Одни станут добывать на озере рыбу, другие пойдут на морской промысел, а третьи будут пасти оленей Разделение труда даст многие выгоды. Только при коллективе можно обслужить стада ветперсоналом и спасти оленей от катастрофических, падежей. Только тогда станут доступными школа, больница, кредит, льготы. Если у оленевода сто оленей, то тридцать из них — ездовых быков, т е. 30 % стада. В коллективе же будет огромное стадо, число быков не составит более 8 % и, следовательно, остальные 92 % дадут больше дохода.
— Но кулаки и шаманы всякие сплетни пускают, и ненцы боятся. Проводить коллективизацию в тундре скучновато, — с горечью говорил докладчик. — Нужно еще очень долго разъяснять. Конечно, в обычном сельском хозяйстве коллективизация осуществляется вокруг трактора. Там всякая машинность. У нас в тундре машину к хвосту оленя не прицепишь. Но нам нужны невода, моторные боты, капканы, ружья. Бедняк и середняк поймут выгоду колхоза, нужно только еще разъяснять. В районе Второго тундрового Совета уже организовано два самоедских оленеводческих колхоза… Мы — самые отсталые, в нашем районе еще очень велика сила шамана, но и наша земля постепенно через колхозы придет к лучшей жизни, к социализму.
— Вы хотите делать новую тундру! Этого не может быть! — крикнул член Совета, старик. — Олень от оленя отличается. Нет оленя похожего в точности на другого, всякий на свой лад построен. Как же объединить ненцев, когда мы все разные: я промышлять хочу, а другой валится спать…
— На Вайгаче, — перебил Гавря Тайбарей, — артель организована. Так уж драка была…
— Пьяные везде дерутся, — вставил Лабазов. — Мало ли где случаются драки.
— Отец с сыном не уживаются, делятся, а как можно многим вместе собраться? — сказал случайно присутствующий кулак, до сего молчавший. — Мне нужно к Новой Земле итти, другому к Варандеи, третьему на Урал. Как мы можем вместе? И неизвестно: куда глядит сова, куда пойдет песец!
Тогда в защиту колхоза высказался бедняк Никон, горячо приветствовала коллективизацию член РИК’а самоедка Клавдия, чей чум стоял тут же подле избушки Совета, и говорил то по-русски, то по-самоедски Игнатий Талеев.
Слово взял краевед Прокофьев:
— Труд человека в тундре машиной не заменишь, — это верно. Но есть участки, например морской промысел, где уже теперь лодку-душегубку надо выбросить, а вокруг моторного бота организовать ловецкий коллектив. Какая охота на лодке? У берега плескаться! Коллективизацию в этом районе тундры и нужно начинать с этих простейших форм. Ненец мыслит конкретно. Пока не увидит на примере, он не представит себе выгод коллективизации. Предлагаю: первые опыты ненецкого коллектива в этом районе провести в морском промысле, а после разъяснительной кампании подойти с осторожностью к коллективизации оленеводства.
— Товарищи! — начал с пафосом девятнадцатилетний культработник Наволоцкий. — Мы не можем, когда вся страна коллективизируется, терпеть процветание в тундре индивидуального хозяйства! Ленин сказал: коллективизация — путь к социализму. Нужно развить темпы, нужно принять меры!..
Театрально бил себя в грудь, стучал по столу. Узнав, в начале кочевки по тундре, что пятнадцать оленей аргишной упряжки принадлежат одному хозяину (пятнадцать оленей!!!), Наволоцкий выкинул лозунг: сто процентов немедленной коллективизации! А в тундре имеющий и 500 оленей считается середняком, если не пользуется наемной силой.
Лабазов, два года назад сменивший пастьбу оленей на учебники социализма, лучше других чувствует выгоды колхоза, но он понимает, что самоедская первобытность, своеобразие тундровой экономики требуют особого подхода.
— Ненцы до сего жили законом разобщенности, в одиночку кочуя за оленями, гоняясь за песцом на тысячи верст. Они не имели навыка самого простого общежития, они не знали машин, грамоты. XVI партсъезд правильно решил о недопустимости скоропалительного курса на коллективизацию в отсталых национальных областях. Сперва нужно ненцам хорошо разъяснить, — так говорил Ефим Лабазов.
Культбаза в Хоседа-Хард. Ненцы, ученики интерната, в часы отдыха.
Тобольский север. Зимняя одежда.