Началось с того, что Лысенко решил воскресить один из забытых сортов, вернуть озимой пшенице «крымке» ее силу и молодость. Он недавно проделал такой же эксперимент над некогда знаменитой, ныне забытой «гиркой», и она в награду принесла ему пятнадцать центнеров зерна с гектара вместо семи. Проверить и еще раз проверить — таково неумолимое правило. Он предпочитает свои ошибки видеть у себя.
— Пшеницу эту теперь нигде не найдешь, — заметил помощник, которому поручили высеять ее, — она, должно быть, исчезла.
— Надо найти ее, она стоит того.
«Крымка» долго ускользала от рук следопыта. Прославленная пшеница, некогда полонившая степи Украины до Харькова и Старобельска, была обнаружена где-то в колхозах южного приморья. Дряхлая, слабая, она доживала на юге свои последние дни. В конце XIX и начале XX века селекционеры славили ее зимостойкость, качество муки и урожайность. Отобранные из нее новые сорта «кооператорка» и «новокрымка» — по сей день лучшие пшеницы юга. В 1900 году один из блестящей плеяды земледельцев, садовников и огородников увидел ее на полях менонитов в Америке, которые привезли ее из таврических степей. Он немедленно отправился в Россию, нашел и увез «крымку» за океан, в Канзасские степи. Она принесла богатство этим полям, но прошло двадцать лет, и жар-птица из далекой страны начала утрачивать свои прелести. Упала урожайность, ослабела зимостойкость, «крымка» вырождалась, и ее отодвигали другие сорта. Напрасно селекционеры искали средства обновить эту некогда счастливую находку. Отцвела ее слава и за океаном.
Один из помощников Лысенко высевает добытые семена, то, что осталось от прежней «крымки», и ставит себе целью добиться того, чего не добились заокеанские селекционеры.
Была осень 1935 года. Прошла весна, наступило лето, а вместе с ним в душе помощника водворилась тревога. «Крымка» обманула его ожидания. Что за разброд, какая разноперая пшеница! Тут и белая, и красная, остистая, безостая — завоевательница Канзаса оказалась порядком засоренной. Что делать с этакой смесью? Кастрировать и дать ей свободно опылиться? Ведь она народит гибридов. Внутрисортовое скрещивание обратится в межсортовое. Можно было поискать других семян и начать опять сызнова, но где гарантия, что те будут лучше? Ведь чистота сорта обнаружится лишь через год после посева.
— Что делать, Трофим Денисович? — спросил помощник ученого. — Дайте совет.
— Кастрируйте и дайте ей свободно опылиться, — сказал, немного подумав, Лысенко.
Трудные дни наступили в институте. На что надеется Лысенко? Он не мог необдуманно дать такое указание. Снова и снова обходил помощник свое поле и убеждался, что так называемая «крымка» состоит из множества растений других разновидностей.
— Будут гибриды, — не сомневались помощники, — обязательно будут. Они переопылят друг друга, и выйдет из этого биологическая каша. Чистый вид «крымки» будет утрачен.
Растения кастрировали, дали им свободно опылиться, собрали урожай и высеяли новые семена. Следующий год принес добрый урожай: пшеница окрепла, стала зимостойкой и урожайной, как в былые времена. Но кто еще мог сказать, что означает перемена? И внутрисортовое и межсортовое скрещивание повышает качество и количество зерна. Кто поручится, что беспорядочно окрещенная «крымка» теперь окончательно не утратит своего вида? Что еще скажет будущий год? Ведь расщепление гибридов после скрещивания их начинается со второго поколения.
Вновь пришло лето. Лысенко поручает Глущенко в третий раз высеять «крымку». В институте не забыли, что два года назад пшеница эта была неоднородной, и многие опасались, что поля народят гибридов.
— Ты отберешь из урожая, — сказал помощнику Лысенко, — по кусту из всех форм, которые из «крымки» у нас народились. Семена из каждого куста высеешь на отдельной делянке. Будет у тебя по соседству развиваться типичная «крымка» и все ее формы. Это нужно нам для сравнения.
Ничего больше ученый сотруднику не сказал.
Глущенко, как никто, годился для этой работы: предстояли известные трудности, нужны были изворотливость, настойчивость и воля. Лысенко знал своего аспиранта, тот умел загораться неистребимым желанием тотчас все разведать, не давать себе покоя, пока картина не будет ясна. Короче, ученик во многом походил на учителя. Еще одну особенность подметил у помощника ученый: карманы его неизменно топорщились от записок и книжек, густо набитых заметками. Он владел даром выуживать из множества источников нужную строчку, мысль, идею, умел столь же настойчиво вопрошать науку, как его шеф — природу. В эксперименте над «крымкой» Лысенко полагал, что эта способность весьма пригодится.
Ученый не сомневался, что Глущенко справится с заданием.
Аспирант жил теперь мыслью о «крымке», счастливый сознанием, что в ее воскрешении — доля его труда, или, как сказал бы Лысенко, и его «капля меда». Скоро украинские степи получат прежнюю кормилицу, омоложенную и сильную.
Безмятежно текли мысли Глущенко до того памятного дня, когда он увидел Лысенко на корточках у его делянок. Напрасно ждал аспирант, когда тот заговорит с ним. Занятый созерцанием, Лысенко не видел его. Глущенко уходил и возвращался, а ученый сидел неподвижно, не отводя глаз от рядов вызревающей пшеницы.
— Прекрасная «крымка», — осторожно заметил помощник, — нам, кажется, удалось ее омолодить.
Лысенко оборвал его:
— Что ты здесь видишь?
Аспирант делал все, чтобы хоть что-нибудь заметить, старательно оглядел ряды, взошедшие от семян отдельных кустов, и со вздохом сознался:
— Ничего… «Крымка», конечно, выглядит лучше других…
На это последовало неласковое замечание, смысл которого сводился к тому, что на растение надо чаще пялить глаза.
— Смотри и думай, — последовал строгий наказ.
Так как Глущенко ровным счетом ничего не увидел.
Лысенко повел допрос строго, «с пристрастием».
— У тебя тут делянки типичной «крымки», а рядом как будто совершенно другие сорта, которыми она была засорена. Опять идет типичная «крымка», и снова резко отличные формы. Правильно я говорю?
— Правильно, — соглашался с действительностью помощник.
— Разнообразны эти растения?
— Конечно, различны.
— Я спрашиваю другое: наблюдается ли разнообразие внутри каждой семьи, высеянной из одного куста пшеницы? Где расщепление гибридов, где «биологическая каша»? Ведь растения два года назад были кастрированы и свободно переопылялись.
Разнообразия, действительно, нет.
Ученый срочно созывает помощников, чтобы сообщить им важную весть. Расщепление гибридов, которое наблюдали Найт, Госс, Сажрэ, Мендель, Нодэн, — необязательный закон. В естественных условиях природы растение выбирает желанную пыльцу из тысячи других, отдает предпочтение наиболее близкой. Не происходит в этом случае и расщепления наследственных свойств. Нет случайности в оплодотворении, браки на поле закономерны.
…Но вот пришел селекционер и положил на рыльце цветка чужую, неугодную пыльцу. Что произойдет? Поморщится бедняжка — и все-таки проглотит. То же самое возможно в естественных условиях: запоздало растение цвести, желанная пыльца отошла, приходится принимать нежеланную.
Так было сделано замечательное открытие, за которым последовало еще более важное, — достойный венец изумительным делам Лысенко.
— Послушай, Арто, — обратился ученый к Авакьяну, — подумай хорошенько и проверь, нет ли тут ошибки. Надо доказать, что рыльце отбирает пыльцу из многих других и дает лишь той прорасти, которая ей наиболее близка.
С Глущенко у Лысенко разговор иного порядка:
— Людям нужна книга о любви растений… Прекрасная любовь! Возьми и напиши, народ будет тебе благодарен.
За отступлением поэтического свойства следует деловой заказ, не лишенный вдохновенья, но суровый и трудный, истощающий мышцы и мозг:
— Засучивай рукава и берись за работу. Мы должны знать, что происходит в рыльце растения.
Глущенко так и поступает: засучивает рукава и принимается за дело.
Лысенко раздает эту тему положительно всем. Весь институт теперь живет проблемой: избирает ли рыльце себе супруга или браки свершаются без системы и законов, случайно.
Авакьян высевает яровую и озимую пшеницу в теплице и высаживает затем рассаду в поле. Летом он кастрирует ту и другую и дает им взаимно опылиться. Примет ли яровая озимую пыльцу и наоборот, или каждая отвергнет чужую? Не дожидаясь, когда пшеница ответит ему, он собирает в теплице вазоны с рожью, близкой к цветенью, и тесно группирует озимые и яровые растения.
— Рожь не пшеница, — решает Авакьян, — этот злостный перекрестник быстро раскроет нам свои карты.
Прошло опыление, собранные семена высаживаются в поле. Через несколько месяцев будет известно, польстилась ли «озимка» на пыльцу яровой.
— Никакой избирательности нет, — рапортует ученому Авакьян, — каждый глотал, что попало.
— Не должно было так получиться, — качает Лысенко головой. — Озимая рожь должна была предпочесть озимую пыльцу… А ты уверен, Арто, что у твоих растений была возможность выбирать? Может быть, пыльцы не так много было, и ей приходилось брать что попало? Подумай, проверь.
Здесь Авакьяну не повезло, он впервые не выполнил заказа Лысенко и получил результаты, каких тот не ждал от него.
Глущенко к задаче подошел по-другому. Он высевает вперемежку рядами сорок сортов ржи. Они близко растут, цветут и взаимно опыляются. Тут же для контроля в тех же рядах заключена под колпак-изолятор часть колосьев. Эти получат пыльцу лишь своего сорта. Генетики сказали бы, что первые образуют «биологическую кашу», «хаос из гибридов», а вторые — сохранят свой вид в чистоте.
Рожь отцвела, собраны семена и в том же порядке посеяны. Следующее лето покажет, будет ли тут «хаос» или растения отбирали лишь близкую их сорту пыльцу.
Однажды осенью Лысенко вызывает аспиранта в поле.
— Приглядись хорошенько, — говорит он ему, — расскажи мне, что ты здесь видишь.
Аспиранту незачем разглядывать, он хорошо знает свои посевные участки.
— Я вижу, что рожь, которая была под колпаком, хуже той, которая опылялась открыто!
— Что ж из этого следует?
Странный вопрос: в одном случае сорта ржи взаимно опылялись, а в другом этой возможности не было. Кто не знает, что широкое скрещивание, будь то внутрисортовое или межсортовое, приводит к подъему жизненных сил организма?
— А не замечаешь ли ты, — не унимался ученый, — что каждый сорт, несмотря на взаимоопыление, не изменился? Среди широколистных нет узколистных, среди распластанных кустов нет стоячих.
Глущенко не понимает, чему тут удивляться, ведь этого они и добивались. Теперь очевидно, что сорок сортов, посеянных рядом, сохранили свой вид. Рожь принимала лишь пыльцу своей формы и отвергала чужую. Она решительно опровергла утверждение ржи, взаимоопылявшейся в теплице, что соседство озимых и яровых приводит к смешению сортами их свойств. Пусть взглянут на нее, она вышла из испытаний.
Между тем у Авакьяна вызрела рожь, высаженная в поле. На этот раз вышло так, как хотелось Лысенко: каждая форма сохранила себя. Закон избирательности вновь подтвердился в свободных условиях природы.
Казалось бы ясно, вопрос разрешен, но Лысенко почему-то все чаще навещает площадку, садится у ржи и не сводит с нее глаз. Ни слова не скажет аспиранту, только изредка спросит:
— Ну что, надумали?
И опять ничего не объяснит.
— В моей голове не укладывается, — не сдерживается больше Лысенко, — чтобы при таком густом опылении не проскользнула чужая пыльца.
— Вы хотите сказать, — немало удивился аспирант, — что аппарат избирательности несовершенен? Но ведь факты говорят о другом. Каждый сорт брал лишь свою пыльцу.
— Дело не в предпочтении, рыльце только ворота.
Что он хочет сказать? Помощник терялся в догадках.
— Что же, рыльце принимало свое и чужое?
— Принимало, — спокойно опрокидывает Лысенко то, что он недавно лишь считал нерушимым. — Избирательность понимать надо глубже, она разрешается не только в рыльце цветка. На твоих делянках растения оплодотворялись пыльцой различных сортов, но женское начало взяло верх над мужским. Яйцеклетка поглощала пыльцу и передавала потомству лишь собственные наследственные свойства. Половые клетки не сливаются, как полагают другие, а взаимно ассимилируются, просто-напросто поглощаются. Кто из них берет верх и почему, — тема другого порядка.
Как набрел на эту мысль Лысенко и что из этого проистекло, расскажут нам следующие события.
Когда именно идея эта возникла у него, не знает никто, вряд ли знает он сам. Месяцами и годами накоплялись у него наблюдения, факты вырастали из каждой щели природы, являлись его взору и запоминались. Пример за примером, еще и еще — и чаша точно наполнилась. Теперь он уже искал доказательства и находил их там, где никому в голову не приходило их искать.
— Опыляю я как-то пшеницу, — рассказывает ему известный ученый, — пыльцой сорняка пырея. Собрал с пшеницы семена, высеваю их год, другой, третий, четвертый и получаю пырей. Матери-пшеницы как не бывало. Папаша целиком поглотил мамашу.
— Слопала! — восхищается Лысенко не то ловкости пыльцы, покончившей с яйцеклеткой, не то новому факту, столь важному для него.
Разговор происходит в автомобиле. Лысенко просит Глущенко, с которым едет по делу, вернуться: он решил изменить свой маршрут. Ему надо поехать тотчас, немедленно, по другому направлению, увидеть этот пырей..
Еще один случай.
Он едет на открытие памятника знаменитому русскому селекционеру. По приезде Лысенко спешит побывать в теплицах, питомниках, осмотреть лаборатории, разузнать, расспросить, где что замышляют и кто что затеял? Так завязывается у него разговор с одним из помощников ученого.
— Пять лет, Трофим Денисович, бьюсь, — жалуется тот, — ничего у меня не выходит.
История занятная, Лысенко обязательно дослушает ее.
Есть, оказывается, в бассейне Гудзонова залива, в холодных штатах — Южной Дакоте, Миннезоте, канадской провинции Манитобе — «песчаная» вишня. Скороспелая, урожайная, засухоустойчивая, холодолюбивая, одним словом, достоинств не оберешься. Задумали скрестить ее с персиком. Опылили цветки вишни пыльцой персиков и стали дожидаться гибридов. Пришло лето, и на ветках появилась ничуть не измененная вишня. Куда делся отец? На следующий год повторили тот же эксперимент, и снова та же картина. Вишня принимает персиковую пыльцу, оплодотворяется, но никаких новых свойств не приобретает. Пять лет повторяли процедуру безрезультатно. Сорок тысяч опыленных цветков подтвердили, что при оплодотворении вишни пыльцой персика наследственные свойства отца бесследно исчезают. Потомство сохраняет материнскую форму.
— В общем, мать поедает отца, — подытожил Лысенко.
Какая важная для него весть! Уже не впервые он встречается с фактом, что исчезновение наследственности одного из родителей совпадает с победой наиболее сильного и жизненно устойчивого из них. Дикий пырей, не уязвимый для морозов и засухи, поглотил яйцеклетку пшенички. Бесстрашная «песчаная» вишня поглотила пыльцу хрупкого персика.
Так явилась в свет новая идея о законах рождения.
— Оплодотворение, — сформулировал свою гипотезу Лысенко, — процесс избирательный. Материнское растение выбирает ту пыльцу, наследственные задатки которой помогут ей, матери, укрепить и сохранить в потомстве свой вид. Рыльце отвергнет пыльцу, несущую в себе угрозу наследственной структуре материнского растения. Чем сильнее организм закален испытаниями, тем решительнее будет отпор. Естественные условия природы избирательность эту укрепляют, насилие — надламывает. Но вот рыльце пройдено, желанная пыльца встречает яйцеклетку, и тут лишь разгорается борьба. Две наследственные основы столкнулись, идет схватка за право утвердить свое преимущество в потомстве… Так выглядит на самом деле слияние сперматозоида с женской яйцеклеткой. Процесс оплодотворения есть начало и продолжение вечной борьбы за существование, за сохранение вида — выражение закона естественного отбора и выживания наиболее приспособленных.