Михаил Максимович послал на голец трех плотников. С их помощью ребята быстро закончили постройку тепляка.
Андрей и Кенка установили железную печку. Когда в ней впервые загудело пламя и темное железо стало наливаться малиновым жаром, Зина поставила на печь большой чайник и спросила:
- Ну, чем не дом?
- Табуретки и нары надо сколотить, - сказала Тоня.
- Ага! Вошла во вкус! - захохотали ребята. - Небось радешенька, что есть где погреться.
Работать становилось холодно. Запоздавший в этом году мелкий, сухой снежок несколько раз реял над землей, но только припорашивал ее. Не укрытые мягкой зимней одеждой деревья беспомощно стыли.
Шахта постепенно углублялась. Тоне казалось, что это происходит страшно медленно. Но венцы крепления наращивались один за другим, в шахту уже не прыгали, а спускались по лесенке, которую Костя Суханов все время надставлял.
Для подачи наверх выбранной породы начали ставить ручной вороток. Рама воротка должна была стоять на длинных бревнах - лежнях. Они получились короткими, и Тоня не приняла работы.
- Что в инструкции сказано? - повторяла она. - Лежни должны выходить за пределы колодца шахты на метр с каждой стороны, чтобы в случае обвала стенок ворот остался на месте.
- Какой может быть обвал! - обиженно бубнил Костя. - Закреплено что надо!
- Правда, Тоня, ну чего уж тут… - поддерживал брата Димка.
Он был подголоском Кости. С выговорами и требованиями всегда обращались к старшему Суханову.
- Ребята, не будем спорить. Надо переделать лежни, вот и все. Вам подходящие брусья попались, вы и решили их приспособить? Не выйдет!
Лежни переделали, но Костя обиделся на Тоню. В обеденный перерыв он молча поел и завалился в угол тепляка. Когда бригада пошла на работу, Андрей сказал, подражая Тониному голосу:
- Вставай, лежень, а то я тебя живо переделаю!
Ребята хохотали, и как Костя ни старался сохранить обиженный вид, у него ничего не вышло.
На раме установили прочные стойки, а на них лег толстый лиственничный вал. Он вращался на железной оси, загнутые концы которой служили ручками.
Работали на воротке по очереди. Это было легкое дело и считалось отдыхом.
Бадейки с породой медленно всплывали наверх, а пустые стремительно летели в шахту.
Вороток очень облегчал работу, но обслуживать его должны были двое. Один вертел рукоятку, другой отвозил породу в тачке по выкатам - доскам, положенным на мостки.
- Надоело копать! Конца не видно, - часто жаловались девушки.
- Работай, работай! - покрикивал Маврин. - Экскаватор для тебя на голец не потащат.
Зима приближалась нехотя, надолго задерживаясь по дороге. Обычно Октябрьский праздник заставал в поселке высокие сугробы, окутанные снегом дома. В этом году его встретила голая, смерзшаяся земля, чуть припорошенная белой крупой. А ветры были уже злы по-зимнему.
Чем холоднее становилось, тем милее казалась ребятам раскомандировка. Каждый старался украсить ее чем мог. Тоня принесла и прибила на стенку два левитановских пейзажа из «Огонька» и застелила нары выпрошенной у Варвары Степановны старой медвежьей шкурой. Стеша не поленилась притащить две подушки и половик. Андрей хотел принести посуду, но девушки попросили его сделать посудную полку.
- А чашки и блюдца мы сами купим, как получим жалованье.
Купили цветастые широкие чашки с особым рисунком для каждого.
Зине, Сухановым и Маврину, жившим в общежитии и не имевшим своего хозяйства, нечего было принести, но Костя, Димка и Санька немало потрудились, навешивая дверь в раскомандировке и вставляя стекла, а Зина пожертвовала ситцем, приготовленным на платье, и сшила для окон и полки пестрые занавески.
- Хорошо, ребята! - сказал Маврин, блаженствуя в тепле после обеда. - Нужно под этого зверя, - он похлопал по шкуре, - еловых веток подложить. Пошли, Андрей?
Они сбегали в лес и старательно устлали нары плоскими широкими ветвями.
- Теперь мамку надо выбирать, - решил Костя.
- Какую мамку? - не поняла Зина.
- А как же! - объяснила Стеша. - Прежде, когда рабочие в бараках жили, у каждой артели была своя мамка, специальная женщина-хозяйка. Она всем белье стирала, хлебы пекла, обед стряпала.
- Ну, нам стирать и хлебы печь не надо!
- А обед и чай?
- Нечего выбирать, - сказал Санька: - у нас Зина есть!
- Может, выбрали бы?.. - тихо попросила Зина. - Я все о других забочусь, а мне охота, чтобы про меня кто-нибудь подумал…
- Конечно, давайте тянуть жребий! - поддержала Тоня.
Андрей свернул три бумажки и бросил в шапку. Девушки взяли по билетику.
- Ну, кто же?
- Обратно я! - грустно ответила Зина и тут же сделала замечание входившему Димке: - Дмитрий, ноги изволь вытирать! Не видишь - пол чистый!
Все решили, что лучшей хозяйки все равно не найти.
Сидеть и разговаривать в раскомандировке было очень приятно, но Тоня не позволяла товарищам задерживаться лишнюю минуту после гудка. В этом отношении и к себе и к другим она была безжалостна.
Она сильно похудела, лицо обветрилось, руки стали красными, потрескались.
- Ой, до чего же нехороша стала! - удивлялась Варвара Степановна. - Хоть бы воскресенье скорей, повидать тебя в настоящем виде.
По субботам Тоня ходила в баню, потом долго пила чай - «чисто отец».
А отец, всегда любивший субботние вечера дома, теперь проводил их в клубе.
Больше, чем ежедневный долгий путь к шахте, больше, чем тяжелая работа, Тоню мучило постоянное высчитывание дней и опасение: «Ну как не успеем!»
Даже Михаил Максимович, оказавшийся очень строгим начальником, успокаивал ее:
- Темпы у бригады превосходные, успеете к сроку, Тоня.
Однажды в конце ноября выдался ясный денек с небольшим морозцем. Сухановы и Стеша готовили лес для новой части сруба. С минуты на минуту должен был прогудеть гудок, и Зина крикнула Стеше:
- Пойди в тепляк посмотри, каша не горит ли. Сейчас обедать!
В это время из шахты донесся тревожный крик Маврина:
- Эй, топор спускайте!
Санька и Тоня, работавшие на углубке, одновременно почувствовали, как их лопаты уперлись во что-то твердое.
Они молча переглянулись.
- Настил, что ли? - сказал Санька. - Ну-ка, наддай!
Породу живо догребли в бадейки. С каждым взмахом лопаты при свете неяркого фонаря яснее обозначался потемневший деревянный настил из мокрых, но крепких досок.
- Надо прекращать работу, - сказала Тоня. - После обеда обещал прийти Михаил Максимович, он скажет, что делать.
- Чего ждать? - возразил Маврин. - Попробуем сейчас топориком…
Это было соблазнительно, и Тоня смолчала. Сверху спустили топор.
- Осторожно, Саня… Боюсь я что-то…
- Ничего не будет. Поберегись!
Но разрушить настил было не так-то просто.
- Как же он держал такую толщу породы и нас в придачу? - удивлялся Санька. - Знаешь что? Он на старом срубе лежит… Отсырел, видно, и заклинился.
Маврин долго безрезультатно ударял топором. Прозвучал гудок и сверху позвали обедать, но Санька продолжал работать.
Наконец доски стали подаваться. Раздался треск. Санька ударил еще несколько раз, и вдруг часть настила оторвалась и ухнула вниз. Туда же, не удержавшись, соскользнул и Маврин.
- А-а-а!.. - дико закричала Тоня.
Стоя на уцелевшей части настила, она протягивала руки к Саньке, который, уцепившись за сырые доски, старался подтянуться наверх.
- На лесенку поднимись! - скомандовал он Тоне и, сморщившись от напряжения, выбрался из черной дыры.
- Милая моя, там вода! - сказал он, лязгая зубами. - Здорово искупался!
- Сейчас же наверх! В тепляк!
Тоня заставила Саньку выйти из шахты первым - ей все казалось, что он опять сорвется.
Напуганные криком Тони товарищи повели Маврина сушиться.
Когда пришел Каганов и Тоня с Санькой стали рассказывать ему о случившемся, он не удивился.
- Я потому и просил немедленно остановить работу, если что-нибудь помешает копать. Могло ваше непослушание печально кончиться, - строго сказал он. - Что же, товарищи, нужно ставить насос. Идемте-ка посмотрим.
В пролом осторожно опустили фонарь на веревке. Под настилом, половина которого продолжала держаться, действительно оказался старый сруб из здоровенных лиственничных бревен. Он был мокрый, обомшелый, но крепкий.
- Еще простоит! - сказал Михаил Максимович. - А верх не затоплен, значит вода не прибывает.
Вода, не доходя до верхних бревен сруба, стояла черная, неподвижная. Пахло плесенью.
К веревке привязали камень и бросили вниз. Вода тихо плеснула.
- Метров двадцать глубины, - определил Каганов, измерив вытащенную мокрую веревку.
- Когда же мы это откачаем?
- Подберем насос получше - скоро откачаете. А сейчас идемте вниз. Сегодня вам здесь делать нечего.
Вернувшись в поселок, бригада в полном составе отправилась на склад с запиской Каганова. Там их встретила молодая кладовщица - Маня Заморозова.
- О! Привет высокогорникам! - сказала она. - Что-то вы веселые? Дела, знать, у вас хорошо идут?
- Не жалуемся, - ответил за всех Андрей. - А у тебя?
- Да тоже ничего. Вам насос? Есть тут небольшой, центробежный. Сейчас покажу.
- Порядок у тебя! - не утерпев, удивленно сказала Тоня.
Заморозова чуточку смутилась.
- Здесь порядок не будешь соблюдать - запутаешься, - сказала она. - И начальник у нас строгий.
- Небось, школит тебя посильнее, чем Надежда Георгиевна?
- Бывает…
На другой день насос вместе с движком привезли к Лиственничке.
Грузовая машина с трудом взобралась па голец. Шофер, молодой парень, первый год работавший на прииске, сначала ругал дорогу, а потом начал хвалить тепляк и работу на гольце.
- Чисто заимка, - сказал он. - Сюда и я бы согласился за милую душу.
Началась откачка воды.
Старый движок не подводил. Днем и ночью он равномерно пыхтел, только успевай подбрасывать топливо.
Кочегарили посменно, а Санька с Андреем совсем не уходили с гольца, живя в тепляке и ночами по очереди следя за движком.
Остальные члены бригады готовили топливо и лес для будущего крепления.
Тоню радовало, что уровень воды в шахте заметно понижался. По словам Михаила Максимовича, приток был невелик.
Производя замеры, Тоня представляла себе, как конец трубопровода, оканчивающийся чугунным колпаком - всасом, - беспрерывно сосет воду там, глубоко внизу. Мелкие отверстия на колпаке не позволяют трубопроводу засоряться, и вокруг всаса крутятся в черной воде щепки и сор, не попадая внутрь.
Насос выбрасывал воду, и она стремительно неслась вниз по склону гольца. На пути ее перехватывал мороз и превращал в играющую на солнце ледяную дорогу.
Движок действовал бесперебойно, замеры показывали все понижающийся уровень воды, а Тоне и всей бригаде казалось, что дело двигается удивительно медленно. Ребята не знали, как дожить до спуска в шахту. Когда же они своими глазами увидят ее темные недра, потревожат, поворошат их, получат ответ, таится ли в их недоброй глубине желанное золото?
Наконец пришел день, когда вода стала сочиться из насоса тонкой струйкой. Веревка, спущенная в шахту, показала, что по дну можно ходить.
- Ребята, - волновалась Тоня, - ведь мы ее откачали! Вы понимаете, что это значит? Самое трудное сделали. Мне даже не верится!
- Погоди, неизвестно ведь, что там внизу…
- Может, такой завал, что еще копать - не перекопать.
- Не может быть! Вот знаю, чувствую, что внизу будет совсем легко.
Михаил Максимович назначил спуск в шахту на другой день. Он должен был с утра прийти вместе с геологом.
Но у бригады не хватило терпения ждать до завтра. В шахту спустили ведро с зажженной свечой, чтобы узнать, нет ли в старых выработках вредных газов. Свеча не потухла, и когда кончился рабочий день, все сошлись у колодца, вопросительно посматривая друг на друга.
- Как, товарищи? - тихо спросила Тоня, и все поняли, что она хотела сказать.
- Только не нужно безрассудного лихачества, - торжественно заявил Андрей. - Мы с Мавриным можем спуститься, посмотрим, какая там обстановка, и все вам расскажем.
- Ты что, Мохов! А я?
- Ты, как командир, будешь наверху ждать донесения разведчиков.
- Выдумал тоже! Я с вами спущусь. И первая притом!
- Начинаются девичьи фантазии! - ехидно заметил Санька.
Но, к удивлению Тони, Савельев и Костя с Димкой поддержали ее. О девушках нечего и говорить.
- А вы как думаете, бригадир она или нет? Вы бы разве отказались?
- Подчинимся, Андрюша, - вздыхая, сказал Санька. - Командир-то, оказывается, опирается на сочувствие трудящихся.
- Ты смотри, ей-богу… А если сорвешься? - озабоченно говорил Андрей Тоне. Коричневые глаза его были тревожны.
- Ничего не случится. Давайте, ребята!
Обвязали Тоню тросом и начали ее спускать. Когда она скользнула в темный ствол шахты, ей на минуту стало жутко и захотелось крикнуть, что она передумала. Но трос опускался все ниже, ребята сверху кричали напутствия, и Тоня совладала со страхом. Ее фонарик слабо освещал белесые от плесени венцы старого сруба, а снизу тускло мерцал огонек другого, предварительно опущенного фонаря. Слегка захватывало дыхание. Трос больно резал руки, и Тоня обрадовалась, коснувшись ногами мягкой мокрой почвы.
Освободившись от лямок, она три раза дернула трос и, когда он уполз вверх, почувствовала, что теперь уже ничто не соединяет ее с солнцем, с людьми… Невольно пригибаясь и втягивая голову в плечи, она огляделась кругом.
Непроницаемый мрак окружал ее. Казалось, что она стоит в крохотном свободном пространстве, а со всех сторон нависли тяжелые глыбы породы. Стоит протянуть руку, и она наткнется на мокрый, холодный камень. Он вздрогнет от ее движения и с тяжелым шумом упадет.
Тоня приподняла фонарь. Свободное пространство было гораздо шире, чем ей казалось. Она стояла возле зумпфа, наполненного водой. Вода хлюпала под ногами, сочилась по стенам, но ходить было можно.
- Принимай гостя, золотой горы хозяйка! - весело крикнул Санька.
Она поспешно отодвинулась, давая ему место.
Человеческий голос так отрадно прозвучал в этой гнетущей тишине, что Тоня быстро заговорила, лишь бы услышать ответ:
- Сейчас Андрюшу подождем и всё по порядку посмотрим. Как будто не так плохо, а?
- Еще ничего сказать нельзя… А жутковато, не находишь? - Маврин поежился.
Когда спустился Андрей, все трое медленно двинулись по главному откаточному штреку. В спертом, тяжелом воздухе трудно дышалось. Сырые крепи были покрыты осадком ила, белые нитки плесени, усаженные бисерными капельками воды, свисали с кровли. Расщепленные огнива выгнулись над штреком, торчали поломанные стойки.
- Всю крепь менять надо, - пробормотал Мохов.
- Да, перекрепка полная!
Штрек был сильно завален. Пробираться приходилось только по стенке с одной стороны. Где - то равномерно всплескивали падающие капли воды. Тень Маврина, идущего впереди, расплывалась на потолке, неожиданно переходила на стену и снова взбиралась на потолок.
Дальний конец штрека был совсем засыпан. Решили вернуться.
- Работы много, конечно, - рассудительно сказал Санька. - Очистка большая, крепежка… Однако, если поднажмем, пробу к Новому году можем выдать.
Тоню подняли первой. И подниматься было почему-то неприятнее, чем спускаться. Замирало сердце, и руки судорожно сжимали трос.
Поднявшись, Тоня в первую минуту ничего нс могла разглядеть. Из глубокой черноты, в которой светились только желтые глаза фонарей, не распугивая мрак, а словно сгущая его, она попала в какой-то мутно-белый, странно колеблющийся мир.
Падал снег. Нельзя было сказать, что снег шел. Он именно падал безмолвно и стремительно. Не чувствовалось ни малейшего ветра. И снег одевал землю мягкой тишиной, вызывая у людей головокружение.
- Точно перины наверху трясут… Как в сказке, - сказала удивленная Тоня.
- Ну что? Что в шахте?
Товарищи ее, до того залепленные снегом, что их трудно было узнать, помогли Тоне освободиться от троса.
- Сейчас… - повторяла она, с трудом приходя в себя от подъема и непонятного ощущения, вызванного молчаливым лётом снега. - Сейчас все расскажем… Вот ребята поднимутся.
Появились Санька и Андрей. Все кинулись в тепляк.
Когда разведчики рассказали, что видели в шахте, стали решать, идти ли домой на ночевку.
- И думать нечего! - сказал Маврин. - В этакий снег не дойти. Надо здесь оставаться.
- Беспокоиться дома будут… - Тоня представила себе встревоженное лицо матери. - Нет, я пойду.
- На сей раз ничто не поможет - не пущу! - быстро ответил Андрей. - Куда ты пойдешь? Что увидишь?
Он распахнул дверь. Живой колеблющийся занавес висел за порогом. Не только увидеть что-нибудь, но и проникнуть сквозь него казалось невозможным.
- Да, боязно, - сказала Тоня, отходя от двери. - Идти-то уж очень далеко… Обидно! Завтра воскресенье…
- Ну и что ж? Встанем пораньше и быстро дойдем.
- А если снег не перестанет?
- Перестанет! - уверенно сказал Санька.
Они расположились у печки. От внезапности этой ночевки в горах, от тепла и сознания безопасности всем стало весело.
- Чаю хотите? - спросила Зина. - Могу лепешек испечь, немножко муки есть.
- Сделай, Зинаида, лепешечек! - жалобно протянул Димка. - Давеча так плохо пообедали! Кишка кишке кукиш кажет…
- Что врешь-то - плохо пообедали! - закричали девушки. - Каши сколько съел!
- Ну не наелся я! - твердил Димка. - Каша давно была. А с тех пор работали сколько, да вы лазили, да снег пошел…
Зина занялась лепешками. Она пекла их прямо на печке, и ребята, принимая горячие, с подгоревшей коркой кружочки теста, перебрасывали их с руки на руку, чтобы не обжечься.
- А вдруг в шахте бы пришлось заночевать? - неожиданно спросил Кенка.
- Если в нижней, где электричество и всю ночь люди работают, - ничего.
- Нет, я про нашу говорю.
- Ну, в нашей страсть! - сказал Маврин. - Все мокрое, лечь некуда. И тьма… Я как опустился, аж свистнул.
- Свисти вот в шахте! - с нарочитой важностью укорила его Стеша. - Мой дедушка сейчас же сказал бы, что горный этого не любит.
- Кто? Кто? Горный надзор, что ли?
- Не надзор!.. Это старики рассказывают…
Стеша, дочь и внучка старателей, знала все прошлое прииска, все поверья и легенды тайги лучше, чем многие из старых рабочих. Видно, запомнились ей эти рассказы еще в детстве, когда все услышанное становится живым и ярким.
- Вы ничего этого не знаете, - пояснила она, - а люди раньше верили, что есть такой - горный.
- А кто же он? Стражник, что ли? - простодушно спрашивала Зина.
- Он не стражник, а чорт, - ответил Андрей, тоже что-то слыхавший про горного.
- Тьфу, чушь какая! Я думала, и взаправду.
- Хоть и не взаправду, а его боялись. Он будто не любил, когда в шахтах поют, свистят. Женщин тоже чтобы не было…
- Вот как вас горный понимал, - сказал Кенка и взял из рук Зины чашку с чаем. - Что вы, что свист - одна несерьезность.
- Ладно, помолчи!
- Говорили, что он рабочих не обижает, - рассказывала Стеша. - Перед несчастьем обернется мастером или там старшим, приходит в шахту и говорит: «Ребята, сегодня раньше можно пошабашить. Ступайте домой». Они удивятся и пойдут. Только поднимутся - в шахте обвал. Так он спасал их.
- А кто свистел, значит того заваливал?
- Ну да. Золото он некоторым подкидывал. Кого полюбит… Его уважали.
- Вот Сибирь наша… - задумчиво проговорил Мохов. - В других местах бога уважали, святых разных, а наши прадеды - горного.
- А эти места сроду безбожные! Священники в Сибирь ехать не хотели, церквей было мало, люди и не привыкли. Детей часто не крестили, покойников не отпевали…
- Верно! У меня мама некрещеная, - вспомнила Тоня.
- Я всегда говорил, что тетя Варвара передовая женщина! - заявил Мохов.
- Иной раз прииск откроется, - продолжала Стеша, - а попа нет, чтобы молебен отслужить. Работают так. Потом отыщет хозяин какого-нибудь попа, призовет его. А горняки говорят: как молебен отслужили, горный рассердился - и золото пропало. С попами-то меньше считались, чем с горным. Его уважительно даже называли «горный батюшка».
- А после девятьсот пятого года, - сказал Андрей, - эти сказки пропадать стали. Народ добился кое-чего забастовками, увидел, что на себя надеяться может, а не на горных…
- У нас вроде еще какой-то герой был, - сказал покончивший с лепешками Димка. - Забыл, как по фамилии. Еще будто бы в крепостное время… Убежал с рудника и разбойничал. У богатых деньги отнимал, бедным давал. Его поймают - он обратится в птицу или в зверя и уйдет.
- Я про него тоже от деда слышала, - подтвердила Стеша. - Посадят его в тюрьму, он пить попросит, нырнет в ковшик и пропадет. А еще в гвоздь ржавый обращался…
- Кто же это был? Не Ланцов? - спросил Санька.
- Не-ет! Ланцов позднее был. Он с каторги бежал. Про него песня есть. И сейчас иногда поют.
- Песню я знаю.
Санька затянул приятным тенорком:
Звонил звонок насчет поверки,
Ланцов задумал убежать…
- Эх, гитары нет! - пожалел он.
- Пой, пой! Мы подтянем.
Спели все песни, какие знали. После старых, грустных особенно приятно было петь советские, новые песни, которые все знали и любили.
Свет от печки прыгал по полу и стенам, красноватым живым отблеском освещал лица. Перед ним казались скучными огни фонарей, стоящих на столе.
- Спать, ребята! - поднялась наконец Тоня. - Десять часов.
- Ну, еще ночь долгая!
- Нет, давайте, правда, на боковую. Наломались ведь за день. Только по очереди надо дежурить, огонь не упускать.
- Я первый останусь, - сказал Савельев. - Еще спать не хочется.
Тоня легла на нары и укрылась курткой. Еловые ветки не кололи тело через толстую медвежью шкуру и слегка пружинили. Товарищи ее скоро затихли, а она все лежала с открытыми глазами и вдруг оцепенела от страха: за окном над занавеской ясно вырисовывалась чья-то борода. Тоня приподнялась с бьющимся сердцем. Кенка тоже поднял голову:
- Ты что?
- Кенка! Кто там, за окном?
- Где-е? - Савельев подошел к окну. - Это ветка кедровая, вся в снегу. Спи.
Тоне показалось, что она спала совсем недолго, когда громкие голоса разбудили ее. В комнате было темно, тускло горел один фонарь.
- Сколько времени, ребята? Я думала, утро.
- По часам - утро, а здесь тьма… Засыпало нас! - с раздражением ответил Санька.
Оба окна доверху были завалены снегом, только краешки стекол чуть светились.
Тоня ахнула:
- Значит, снег всю ночь шел!.. Я говорила, что нужно домой идти!
- Ты говорила! Что теперь толковать!
- И дверь, значит, завалена? Нам, ребята, отсюда не выйти, - спокойно сказала Зина.
- Ну, не выйти! Откапываться надо. Хорошо, что лопаты здесь.
Дверь, как это принято в Сибири, открывалась внутрь помещения. Когда ее распахнули, увидели ровную снежную стену, поднимавшуюся чуть не до притолоки.
Стена слегка осыпалась и комья снега валились на пол.
- Ну как же откапываться будем? - спросила Тоня. - Снег-то куда бросать? В тепляк, что ли?
- И не думай, не позволю! - заявила Зина.
Хоть положение было невеселое, все засмеялись.
- Кто-то должен пробиться вперед, - решил Маврин. - Если тропку какую-нибудь утоптать, и остальным можно будет выйти.
На вылазку пожелал отправиться Костя. Он натянул куртку, спустил наушники шапки и, плотно обмотавшись шарфом, вдавился в снежную стену.
- Так, так! Вали вперед! - кричали ребята.
Костя мгновенно исчез. Сырые снежные комья падали в тепляк, затем белая фигура снова вынырнула из сугроба.
- Чорт его утопчет! - ворчал Костя отряхиваясь.
Андрей не утерпел и кинулся на помощь, за ним другие. Мало-помалу образовалась небольшая площадка, с которой стало возможно начать работу.
Решили провести от раскомандировки хотя бы узкую тропинку к шахте, но и это оказалось очень трудным. Ребята взмокли и от пота и от снега, который сыпался за воротник, противно холодил шею и растекался струйками по спине. Руки терлись о мокрые обшлага курток и начинали болеть. Особенно тяжело приходилось ведущему: его засыпало снегом.
Работали молча, только иногда дружно кричали ведущему, чтобы он шел греться. На его место становился другой, а счастливец бежал на несколько минут в теплую раскомандировку, где Зина, по общему согласию освобожденная от работы, все время подтапливала печь.
Каждый думал, что до поселка все равно не добраться. Сколько времени нужно копать, чтобы пройти пять километров!.. Продуктов уже нет. Скоро кончится топливо, а как его набрать в таких сугробах! Вероятно, люди на прииске думают сейчас о бригаде, но им тоже предстоит большая работа - расчистка дорог. Когда еще доберутся до Лиственнички… Эти мысли тревожили всех, но о них не говорили.
Часам к десяти пробились к шахте и стали возле ствола, не зная, что делать дальше. Вдруг Андрей поднял голову.
- Подвесную дорогу пустили, - сказал он.
И все услышали лязганье движущихся по тросам бадеек.
- Это нам! Для нас! - закричала Тоня. - Ребята, пробивайтесь к дороге!
- Почему для нас? Что ты!
- А зачем люди будут пускать дорогу? Ведь порубки здесь давно кончились. За лопаты, товарищи!
Тоня воодушевилась и передала всем свое настроение. Ребята с яростью начали работать. Из раскомандировки выбежала Зина и тоже схватила лопату. Сушиться уже никто не ходил - все равно промокли насквозь.
Но когда пробились к дороге, всех охватило разочарование: по тросу с унылым звяканьем шли пустые бадейки.
- Упарились, как загнанные кони, а к чему? - сказал Андрей, утирая красное лицо.
- Не может быть! - настаивала на своем Тоня. - Они понимают, что мы не сразу к дороге можем подойти. Ждать надо!
- Хм!.. А ты как думаешь, Санька? - спросил Мохов.
Маврин кивнул, не отрывая прищуренных глаз от движущейся линии бадеек.
- Когда они сами-то успели до дороги докопаться? - вздохнула Стеша.
- Очень просто: дали сирену, пока мы спали еще, и начали работать. Всех, конечно, мобилизовали.
- Отец рассказывал, что как-то ночевал в клубе, когда я маленькая была, и выйти не мог. Отодрал балконную дверь на втором этаже и по крышам домой пробирался, - вспомнила Тоня.
- Идет! Идет груженая бадейка! - закричал Димка.
- Где? Где?
- Верно! Что это там торчит?
- Полено! - сказала Зина.
- Сама ты… - чуть не обругал ее Костя. - Это труба самоварная.
- Будет чушь-то нести! Лыжи, ребя!
- Лыжи плывут! Честное слово!
- Ну, теперь все в порядке.
- И другая бадейка идет! И третья!
Все протягивали руки, чтобы достать драгоценный груз. Отрезанной от прииска бригаде посылали сухие куртки, валенки, хлеб, бутылку спирта, спички, а главное - лыжи для всех. В одной из бадеек Тоня нашла даже укутанные в газеты и в одеяло еще теплые шанежки.
- Это уж мама! - счастливо засмеялась она, надкусывая хрустящую корочку. - Попробуйте, ребята, мамину стряпню. Ой, а записочки никакой нет?
- Нет, не видно.
- В пимах, в пимах ищите!
Действительно, в одном из валенок нашлась записка. Писал Каганов. Он выражал надежду, что все ребята здоровы, сообщал, что внизу люди расчищают дороги с шести часов утра, и советовал немедленно спускаться вниз.
Все повеселели. Были забыты и тревога, и мокрая одежда, и усталость.
- Сейчас напьемся чаю, ребята, - деловито сказала Тоня, - дров еще немножко осталось, и покатим! На лыжах-то нам никакой снег не страшен.
По сверкающему снежному покрову лететь с горы было легко, а в поселке бригаду радостно встретили. Люди беспокоились, как бы молодежь накануне не собралась домой. Сбившись с дороги, можно было обессилеть в борьбе со снежными завалами.
Спокойнее всех была Варвара Степановна: она уверяла, что Стеша и Зина - разумные девушки и никому не позволят покинуть тепляк.
- На свою, значит, не надеешься? - спрашивали ее.
- Жаловаться не могу, да на нее иной раз азарт нападает.
Так держалась мать на людях, но когда увидела Тоню, вся побелела.
А Николай Сергеевич двое суток не выходил из своей шахты и, поднявшись на поверхность, нашел дорогу к поселку уже расчищенной. Полный тревоги, он помчался домой и, проходя через кухню, где сидела дочь, взглянул на нее такими замученными глазами, что Тоня чуть не бросилась к нему, а он, боясь этого, сейчас же скрылся.
Но взгляд отца наполнил Тонино сердце радостью. Отогревшись и отдохнув, она ушла разгребать снег и работала до поздней ночи.
Снегопад принес району множество хлопот. Все население расчищало дороги.
Только через два дня к вечеру Тоня смогла попасть в Белый Лог. Бежала туда на лыжах вместе с Мавриным, пела по дороге, и ей казалось, что она полна сил, как никогда.
Павел уже все знал, но заставил Тоню подробно рассказать о ночи, проведенной на гольце, и о возвращении бригады.
Когда Тоня замолчала, он несмело сказал:
- Ну вот… А я в тот вечер спать не мог, думал, как вы там… Видеть тебя хотелось. У меня ведь тоже новость… Выпуклый шрифт-то я одолел, могу с уверенностью сказать. Хочешь проверить?
Тоня чуть было не сказала: «В другой раз, Павлик», хотя давно с нетерпением ждала этих слов. Только теперь она почувствовала, как устала от работы на морозе и хочет спать. Но он, видно, не мог не похвастаться успехами, и Тоня ответила, что, конечно, хочет.
Пальцы Павлика скользили по страницам большой книги слегка запинаясь, он прочел начало рассказа Толстого.
- Здорово! - одобрила Тоня. - Если бы ты знал, как я приуныла, когда в первый раз эти книжки увидела! Думала, не одолеть тебе!
- А я-то сколько путался! Теперь кажется, что все это просто, однако читаю гораздо медленнее, чем… чем прежде.
Он никогда не говорил: «Когда я видел», или: «Когда я был зрячим».
Ненадолго прибежала тетя Даша, наскоро поела на краю стола и, уходя опять на скотный, где сегодня ждали рождения двух телят, сказала:
- Ты подтопил бы, Павлик, печурку. Тонюшка ежится, намерзлась.
- Сейчас мы ее обогреем! - весело ответил Павел и встал, собираясь принести дров.
- Я сама, Павлик, - предложила Тоня.
- Что ты! Не найдешь.
Тоня усмехнулась, но он действительно быстро принес дрова, нащепал лучины и, разжигая печурку, не переставал говорить:
- С Петром Петровичем вчера долго сидели. Вот, Тоня, человек! Кажется, и говорит мало и пошутит раз в год, а как придет - для меня праздник.
Тоня молча улыбалась. Сон морил ее. Она согрелась, ей было покойно, уютно. Чувство свободы и простоты в общении с Павлом, пришедшее к ней на собрании, не исчезало, а крепло, и каждая новая встреча тихо радовала ее. Правда, иногда казалось. Что теперь с ней не прежний Павел, товарищ детских игр, а другой человек. Сначала он был колючим и чужим, а теперь опять стал близким и дружественным.
Думая об этом, она легонько задремала, подложив под голову руки, и вздрогнула, услышав голос Павла. Он, растопив печку, снова сел рядом с ней.
- Ты теперь не беспокойся о моей учебе, Тоня. Не ходи так часто… Устаешь ведь. Все хорошо идет.
- Ну да, я уж теперь меньше боюсь, что ты обидишься на что-нибудь и бросишь заниматься, - в полусне ответила Тоня.
- Брошу? После всех трудов, что на меня положены? Ну, это последним человеком нужно быть… Обещал ведь ребятам, что не подведу.
Он замолчал, растроганный воспоминаниями о прощании с товарищами, потом подумал о Слобожанине и вдруг, выпрямившись, спросил чуть хрипло:
- Скажи правду, Тоня, ведь ты не только из-за работы, а немножко и из-за меня здесь осталась?
В вопросе прозвучала тревога, и Тоня в полусне ответила:
- Да, Павлик, да. Я так рада, что мы с тобой вместе!
Последним усилием она подняла руку, ласково коснулась плеча Павла. Но рука сейчас же скользнула вниз, и Павел услыхал ровное сонное дыхание. Сам боясь громко вздохнуть, он долго сидел не шевелясь, поддерживая отяжелевшую руку спящей. Глубокое и нежное понимание своих и Тониных чувств пришло к нему. Оно наполнило сердце, и ясность его была непреложна, но никакими словами нельзя было его выразить.
Павел вздрогнул от громкого стука в окно. Это Маврин, проводивший вечер в Белом Логу, вызывал Тоню, как уговорился с ней.
Но Тоня не просыпалась. Павел осторожно выпустил ее руку. Тоня, покряхтев, сейчас же сунула ее под голову и опять ровно задышала.
И тогда он сказал почти неслышно, одними губами:
- Тонюшка, проснись, радость моя!
И Тоня, не слыхавшая резкого стука в стекло, услышала эти невесомые слова. Она подняла голову, хотела что-то сказать, но Заварухин уже обычным голосом торопил ее, а Санька постучал еще раз.
Натянув ватник, она быстро простилась и выбежала из дома. Страшен был переход из теплой избы на леденящий ветер, но, спеша за Мавриным и проваливаясь в снег, она прислушивалась к греющему воспоминанию.
«Нет, с Павликом все будет хорошо! - вдруг уверенно сказала она себе. - Вот с Лиственничкой надо справиться!»