- Шефы идут! - крикнул вихрастый подросток, вбегая в барак. - Шефы! Лариоша впереди шагает. Несут чего-то!
- Староста! Савельев! Иннокентий, встречай! - зашумели ребята.
- Встретим! - с достоинством ответил Савельев, здоровий белокурый парень, и, поспешно пригладив волосы, распахнул дверь.
Десятиклассники вошли в барак. Длинная, просторная комната сияла чистотой. Потолки были заново побелены, жирно блестели свежей краской окна. Посреди комнаты накалялась большая железная печь, и по вымытому, еще влажному полу тянулись уже просохшие полоски.
Илларион приготовил торжественную речь, но когда, ослепленный светом ничем не занавешенной лампочки, разглядел эту чистоту, то забеспокоился совсем о другом:
- Ребята! Валенки обметайте! Не натоптать бы здесь!
Школьники снова высыпали за дверь, энергично счищая снег с валенок.
Торжественность минуты, таким образом, пропала, и когда все возвратились обратно, Рогальский протер очки и сказал просто:
- Ну, ребята, порядок у вас полный. Точно новоселье. Мы пришли вас поздравить. Примите наши скромные подарки! - Он пожал руки молодым горнякам.
Тоня, Женя и Нина начали развязывать пакеты.
- Полочки - работы наших учеников Соколова и Мохова, - продолжал Илларион. - Это - Соколов. Он нынче в легком припадке меланхолии… Кланяйся, Анатолий. А та жизнерадостная личность - Андрюша Мохов. Андрюша, ты что стены так вдумчиво изучаешь? Побелка нравится?
- Да я гляжу, куда бы полки повесить, - невозмутимо пробасил Андрей.
Ребята со смехом и шутками окружили школьников:
- Да вы раздевайтесь, грейтесь!
- К печке поближе!
- У нас тепло теперь. Все щели замазали!
- Сейчас, сейчас. Вот книги возьмите.
Тоня распаковала пачки книг.
- Здорово!
- Это подарок!
Книги пошли по рукам.
- Гляди, ребята: «Как закалялась сталь»!
- «Овод»! Давно про эту книгу слышал!
- Эх, «Тихий Дон»! Полный! А я только первую часть читал.
- Ребята! Все книги нужно прочитать, - строго сказала Тоня, - скоро доклад у вас будет о советской литературе.
- Кто докладчик-то?
- Сама я к вам приду.
- Хорошо!
Петя Таштыпаев и Ваня Пасынков передали горнякам несколько застекленных и окантованных портретов вождей и писателей, а Женя с Ниной преподнесли им пестрый абажур своей работы.
- Давайте сейчас всё развесим и расставим по местам, - предложила Тоня.
Бойко застучал молоток. Все работали с увлечением.
- Еще занавески для окон девочки сшили, да Моргунова с ними что - то запаздывает, - заметил Илларион.
- Кто-то идет! Не она ли?
Но это была не Лиза, а Новикова. Десятиклассники встретили ее с нескрываемым удивлением:
- Татьяна Борисовна, вы?..
- Разве вы знали, что мы здесь?
- Пришла посмотреть, как у вас дела идут, - громко сказала Татьяна Борисовна.
Не могла же она признаться своим ученикам, что ее послала сюда Сабурова.
«Внешкольную работу ты, по-моему, совсем запустила, Таня, - укоряла Надежда Георгиевна. - Кроме как в классе, с ребятами не встречаешься. Для начала сходи-ка сегодня в рабочее общежитие. Все твои там будут».
Стараясь скрыть свое смущение, Новикова схватила один из портретов и принялась прибивать его, поминутно роняя гвозди.
Ее приход нарушил веселое настроение ребят. Горняки примолкли, а школьники стали переговариваться вполголоса.
- Ребята, - неожиданно спросила Нина, - вам этот вечер ничего не напоминает?
- Ну как же!
- Волковых помните?
- А тетку Матрену?
Все дружно захохотали.
Во время войны комсомольцы и старшие пионеры помогали в хозяйстве женщинам, оставшимся без мужей. За это особенно ратовал Павлик Заварухин, хотя Илларион с ним горячо спорил:
- Ты пойми, это ведь тимуровская работа по существу… пионерское дело. Так и в журнале «Пионер» написано.
- Ну, а где написано, что комсомольцам нельзя этим заниматься? - возражал Павел. - Все хорошо, что людям на пользу… И Надежда Георгиевна так считает. Тебе, Тоня, с девчатами надо в первую очередь к Волковым сходить. Женщина мается с пятью детьми, отец на фронте. Кому бы и помочь, как не нам! А мы ребятишек на елку позвали, да и успокоились! Узнайте, что можно для них сделать.
Тоня с подругами побывала у Волковых. В маленьком, запущенном доме сделать можно было многое. Мать работала, а старшая девочка разрывалась между школой и семьей. Когда школьницы пришли, маленькая хозяйка, вся перепачканная сажей, топила печку.
Старшеклассницы решили сразу же взяться за работу. Они сняли шубы и схватились за ведра и тряпки. Девочка изумленно смотрела на них и изредка тихо говорила:
- Эту бутылку нельзя выкидывать, мама не велела. То ведро не берите - худое.
К вечеру пришла сама Волкова. Она не выразила никакой радости при виде чисто убранного жилья и вымытых детей.
- Батюшки! Пол-то мыли, поди, из новой лоханки! - восклицала она. - Занавеску пеструю куда дели?
Девушек такое поведение сильно охладило, но Павел принял его как должное:
- Не привыкли к этому и стесняются, наверно. Народ ведь у нас гордый. Вы, главное, держитесь так, чтобы люди не подумали, будто у нас месячник помощи или кампания какая-то. Всем говорите, что мы считаем школу и прииск одной семьей. Когда в семье кому-нибудь трудно, другие ему помогают.
Сабурова внесла в это новое дело свойственные ей спокойствие и порядок. Но работу молодежи не сразу поняли и оценили. Не обошлось и без забавных историй.
Жила на прииске старуха Матрена Филимонова, тетка «ушлая», как говорили про нее, самостоятельная и весьма самолюбивая. Муж ее погиб еще в гражданскую войну. Матрена тогда осталась с выводком крепких, белоголовых, похожих па молодые грибки ребятишек. Положение ее было отчаянное, и Матрену, против всех правил, взяли работать в шахту. В то время это было еще редкостью. Женщины под землей не работали, и существовало поверье, что баба в шахте приносит не - счастье. Соседки боязливо взглядывали на Филимониху и удивлялись, как она справляется.
А великанша Матрена работала с такой неженской силой, так зычно покрикивала на товарищей и подручных, что скоро ей дали прозвище «баба-штейгер»[5]. Так оно к ней и прилипло, хотя штейгеров давно не стало, а сама Филимониха поставила на ноги сыновей, женила старшего и уже не работала в шахте. Она нянчилась с внучатами, держала в страхе невестку и дочерей, а три сына ее воевали.
Кто-то из ребят проболтался внуку Матрены, что комсомольцы собираются заглянуть и к ней. Баба-штейгер загоняла всех домашних, выскребла и без того чистые комнаты, вымыла и приодела ребят. Белая скатерть на столе, аккуратно разостланные половики, тепло и уют встретили школьников в этом доме.
- Гости дорогие, пожалуйте! Прямо к самоварчику угодили! - запела Филимониха. - И шанежки только из печи… Извините, что не помазаны. Нынче сметанки-то нету…
Девушки переглядывались и смущались. Они хотели было объяснить, зачем пришли, но Матрена, не слушая, попросила всех раздеться и подала веничек, чтобы обмести валенки.
- Вас, дорогие, много. Снегу мне нанесете, придется после вас полы обратно мыть.
Она заставила комсомольцев осмотреть кроватки внуков, их одежду, рассказала, кто чем болел, и похвасталась отметками в тетрадях старшего внука - первоклассника. Мальчишка бабушке не перечил, но, убирая со стола свое добро, фыркнул в рукав.
- Нечего хаханьки разводить! Ежели люди интересуются, как живем, нужно показать! - строго прикрикнула Матрена. - И вы, умницы, не скальтесь! - обратилась она к дочерям и невестке.
Вместо того чтобы работать, школьники должны были чинно рассесться за столом и пить чай с шанежками. Петя Таштыпаев предложил было наколоть Филимонихе дров, но она замахала руками:
- И-и! Что ты, дорогой! Наколоты! Полный сарай. Да куда тебе против моих девок! Они начнут колоть - земля дрожит!
Заметив на куртке Мохова болтающуюся пуговицу, Матрена принялась пришивать ее.
- По чужим домам бегамши, пуговицы растеряешь… Народу-то у нас людно. Все оборветесь, дорогие! А эта варежка чья? Твоя, Лиза? Давай дыру зашью, тебе, поди, некогда. А ты пей чай-то, пей!
Десятиклассники со смехом вспоминали этот случай:
- Ядовитая тетка, что говорить!
- Честное слово, - сказал Петр, - я тогда испугался, что она баню топить побежит.
- А помните, - заговорила Тоня, - когда дочери ее уехали, а невестка заболела, она сама пришла в школу, попросила, чтобы мы помогли?
- Как же! - подхватила Нина. - Пашу Заварухина вызвала: «Девушек не пришлешь ко мне вечерком, Павлуша? Может, помогут чем ни то?»
Увлекшись воспоминаниями, школьники не заметили, что их внимательно слушают не только обитатели барака и Татьяна Борисовна. Незнакомый молодой человек с круто вьющимися русыми волосами и высоким лбом тоже прислушивался к разговору. Илларион, увидев его, просиял:
- Познакомьтесь, ребята: это Кирилл Захарович Слобожанин, новый, только что выбранный секретарь приискового комсомола.
- Пришел поздравить товарищей с настоящим жильем. Давно пора было за это дело взяться, - говорил Слобожанин, оглядывая общежитие.
Он обошел молодежь, здороваясь с каждым и переспрашивая фамилии.
- Суханов? Крепильщиком работаешь? А это твой брат, что ли? Такой же поджарый да смуглый. Фамилия меткая у вас Сухановы. Ты, значит, Савельев? Староста? Слыхал про тебя… Ну, с твоей братией знакомь, - обратился он к Иллариону. - Нам надо со школой ближе подружиться. У вас комсомольская работа хорошо идет. Не мешает кое-чему поучиться верно?
Двигался он быстро, а на людей смотрел пристально и дружелюбно. Тоня даже слегка отшатнулась от него, таким восторженным показался ей взгляд Слобожанина.
Когда на маленьких полочках аккуратно разместились умывальные принадлежности, а на большой - книги, нашли свои места портреты и абажур закачался над столом, все уселись возле печки.
- Работы много впереди, - говорил Слобожанин. - Другое время настает, ребята, по-иному и работать нужно. За войну многому научились, верно? А кое в чем и отстаем. Я слыхал, третья шахта у вас хорошо идет, - обернулся он к Савельеву.
- Жаловаться нельзя, - степенно отозвался тот, и смешливое лицо его стало серьезным. - В шахте порядок. Утром придешь - выката[6] подметены, инструмент приготовлен. При хорошей организации и норма хорошая: не приходится уборкой рабочего места да подготовкой инструмента заниматься. Мечты, конечно, у нас о транспортере[7]. В шестой и девятой поставили, а у нас пока нету…
Тоня знала, что в шестой шахте, где работал Николай Сергеевич, недавно поставили транспортер, на который отец не мог нарадоваться. Она с интересом слушала Савельева.
- Поставят! - твердо сказал Слобожанин. - В этом не сомневайся.
- Надо бы получше учить молодых откатчиков, - вмешался до сих пор молчавший высокий парень. - Тачку многие катят так, что вся тяжесть приходится на руки, а не на колесо, да и торопятся… Сколько раз за смену съезжают с выкатов!
- Правильно! Пока снова тачку на выката поставишь да рассыпанные пески соберешь, время-то идет! Забойщику надо бы быстрей подкайливать породу под новое крепление, а он должен помогать тачки накладывать.
- Я вот как крепильщик скажу, - начал старший Суханов: - стойки тоже часто подаем несвоевременно…
Разговор становился все шумнее. Ребята торопились рассказать о своих бедах и недостатках. Слобожанин слушал каждого, быстро кивая и изредка вставляя верное и дельное слово.
«Пожалуй, не все мы так относимся к ученью, как они к работе, - подумала Тоня. - А мы ведь в тепле и чистоте за книгами сидим, не то что они - под землей, частенько ночью…»
Словно подтверждая ее мысли, раздался резкий гудок. Протяжный звук медленно плыл над затихшим по-вечернему поселком.
- Пора в ночную, ребята! - Савельев встал. - Поторапливайтесь!
- Что же ты сам не торопишься? - спросил Слобожанин.
- Я свободный. Отгуливаю за переработку.
Молодежь поднялась.
- Я, товарищ Слобожанин, вот над чем задумываюсь, - вдруг заговорил Савельев: - нельзя ли у нас в шахтах лавным способом работать?
- Как это? Лавы в твердых породах удобны, а у нас ведь пески, - сказал кто-то из горняков.
- Что это такое вообще - лава? - заинтересовалась Новикова.
- Ну как же! - охотно пояснил Савельев. - Мы в забоях работаем. Забой не шире четырех метров, а лава - широкая выработка: пятнадцать-двадцать метров. Там подготовки рабочего места ждать не надо. Фронт работ широкий, есть где развернуться.
- А обвалы? Сыпучесть породы? - спрашивали ребята.
- Конечно, лавы надо применять там, где кровля устойчивая. Разве у нас таких участков мало? На Ленских приисках не только в мерзлоте лавный способ применяют, но и в таляках[8], вот что замечательно. Значит, и у нас вполне можно… Рабочей силы много освободится, производительность вверх пойдет…
- Вот ты о чем задумываешься! Интересно… - с улыбкой сказал Слобожанин.
- «Интересно» не то, что он над этим задумывается, - сердито вмешалась Тоня (ей показалось, что Слобожанин без внимания выслушал взволнованные объяснения паренька). - Если он передовой рабочий, вполне естественно, что его занимают новые методы. Само предложение интересное. Его обдумать, обсудить надо…
- Правильно! - Слобожанин стремительно обернулся к Тоне. - У нас ценных предложений десятки. Мы все обсудить должны. И притом, - он возвысил голос, - очень внимательно, без спешки. Все производство коренным образом будем менять. Ведь нужно добиться полной механизации работ, стахановское движение развить так, чтобы не отдельные ударники в героях ходили. По-стахановски работать должны бригады, смены, целые шахты… Немалый труд предстоит!
Он задумался, а когда заговорил, Тоню поразила грусть в его голосе.
- Людей мало, - как-то интимно, доверительно сказал он. - Люди сейчас как воздух нужны, как хлеб. Эх, ребята! Не узнаете вы свой край через несколько лет!.. Но для этого народ нужен. Каждый толковый работник для нас сейчас клад.
Прозвучал второй гудок, и ребята, торопливо натягивая ватники, стали прощаться со школьниками:
- Ну, спасибо, товарищи шефы, за внимание.
- За книжки особенно!
- Не забывайте!
- Увидимся в клубе.
Когда все разошлись и с гостями остался один Савельев, десятиклассники тоже стали собираться по домам, но в это время явилась запоздавшая Лиза. Она принесла целый ворох накрахмаленных марлевых занавесок.[8]
- Опоздала? - весело спрашивала она. - Разглаживала, вот и задержалась. Татьяна Борисовна, и вы здесь? Девочки, помогайте. Сейчас мы их приладим!
С тобой разговор особый будет, Моргунова, - нахмурясь, сказал Илларион. - Газету вывесили?
- Ой, нет. Ила! Сто раз слово себе давала не связываться с Заморозовой, да уговорили поручить ей оформление. И, как на грех, ведь рисует она хорошо! Конечно, подвела…
- Так вот что я тебе скажу, - резко прервал ее Рогальский: - не Заморозова тут виновата… Кто редактор школьной газеты? Ты! Не надо поручать дело человеку, на которого не надеешься. А поручила - проследи. Или тебе, комсомолке, это не ясно?
Рогальский отчитывал Лизу решительно и холодно. Лицо его сделалось «каменным», как говорили ребята.
Лиза, смущенная тем, что ее пробирают при незнакомых людях, молчала, покусывая губы. Слобожанин с интересом смотрел на нее.
- Как подвела, гадюка! - прошептала она Жене, когда Илларион умолк. - Вот доверилась ей - и что вышло! Теперь срамись тут из-за нее!
- Мы еще на собрании будем говорить об этом, - снова загремел Рогальский. - Придется, очевидно, переизбрать тебя.
- Пожалуйста! - упавшим голосом ответила Лиза.
Рогальскому бросилось в глаза бледное лицо Жени, с явным сочувствием смотревшей на подругу.
- Я уверен, что любая наша девушка, вот Женя Каганова например, вела бы себя в таком случае совершенно иначе. А почему? Она человек выдержанный, к работе относится честно. Лично я буду предлагать на собрании ее кандидатуру.
Женя слабо порозовела и испуганно заморгала, а Ила неуверенно взглянул на Тоню. Не увлекся ли он? Женя недавно перенесла тяжелую потерю, ей сейчас не до газеты… Но Тоня, незаметно кивнув ему, спокойно сказала:
- Женя - человек добросовестный и с этой работой, конечно, справится. Но ты, по-моему, зря так на Лизу нападаешь. Мы ведь в последнее время очень плохо ей помогаем. Редколлегия давно не собиралась.
- Вообще отстаем! - заявила Нина. - Литературный кружок запустили…
- И клубную работу надо наладить, - подхватил Мохов.
- Ну, ребята, вы обо всем сразу, - сказал растерявшийся Илларион. - Нашли место! Для этого школа есть. Кому интересно о наших делах слушать?
Слобожанин захохотал.
- Ничего, ничего! - крикнул он. - Ты, друг, ведь первый начал. А нам очень интересно, - подмигнул он Савельеву. - Вы нас слушали, и мы послушаем…
- А что, в самом деле! - продолжала Тоня. - Сколько времени ждем, когда литературный кружок соберется. Ребята вот о Сане Григорьеве хотели поговорить. «Два капитана» все читали. Идет спор, почему Саня Григорьев стал таким смелым, мужественным. Потому ли, что упражнял волю, или на него больше влияла окружающая обстановка…
- Петр Петрович начал в клубе занятия по химии с приисковыми ребятами, просил нас помочь, а мы ничего не делаем, - заявил Мохов.
Татьяна Борисовна слушала, опустив голову. Каждое слово было упреком ей, именно ей. Мелькнула даже мысль, что ребята нарочно затеяли этот разговор.
Что делать! Не хватает времени! Решив не возиться с планами, как Надежда Георгиевна, она скоро убедилась, что уложить программный материал в отведенное ей количество часов она не сможет. Увлекается, делает длинные отступления, говорит не о главном… Надежда Георгиевна была права, когда твердила о пользе планирования.
Теперь Новикова все вечера просиживала над подготовкой к урокам, тщательно выписывая планы.
Первая часть урока - опрос… Она соображала, что спрашивать и кого вызывать. Вторая - новый материал. Третья опять опрос, закрепляющий новое. Она начала составлять таблицы орфографических и стилистических ошибок, разработала обширную программу чтения… Не впала ли в крайность, заботясь только об учебном процессе? Жизнь школьников проходит мимо нее. Со всеми своими недоразумениями они бегут к Сабуровой или к Петру Петровичу. А она еще думала, что ребята его не любят!
Новикова молча слушала десятиклассников, хотя видела, что Тоня и Илларион посматривают на нее выжидательно.
Наконец Рогальский встал со словами:
- Ну, для собрания материала хоть отбавляй. Попрошу каждого подготовиться по затронутому им вопросу.
- И мне следует над всем этим подумать, - сказала Татьяна Борисовна, но так тихо, что никто не слыхал.
- Строже, строже к себе надо относиться, ребята! - сказал на прощанье Слобожанин.
Простившись со школьниками, он вышел из барака. Новикова молчаливо последовала за ним.
- Пошли и мы. Поздно, - сказал Петр Таштыпаев.
- Подождите! Занавески-то нужно повесить! - напомнила несколько приободрившаяся Моргунова.
- Это мы мигом! Давай сюда.
- А энергичный парень Слобожанин, - задумчиво сказала Тоня. - Отец про него рассказывал… Он ведь недавно только приехал. В городе тоже был на комсомольской работе.
- Этот порядочек наведет, будьте спокойны, - решила Лиза.
- А вы знаете, девушки, - тихо начала Нина, оглядываясь на ребят, - я ему понравилась. Вот честное слово! Он на меня так посмотрел!..
- Ой, а мне показалось, что на меня! - простодушно удивилась Женя.
- Тихоня-то наша какова! Не обольщайся, Женечка: смотрел он только на меня, Лизавету Моргунову, самую рыжую из вас да еще получившую при нем выговор.
- Знаете, подруги, - сдерживая улыбку, но стараясь говорить важно, сказала Тоня, - вы все совсем еще глупые девчонки.
- А ты умная? - сейчас же обиделась Лиза.
- Не особенно, - призналась Тоня, - потому что мне почудилось, что он с меня глаз не сводил.
Тоня, не удержавшись, фыркнула, и сейчас же раздался громкий хохот. Девушки испуганно обернулись и увидели ребят, неслышно подкравшихся к ним.
- Слыхал, Илка? - кричал Мохов. - Не дает им покоя его взгляд! Ах, если бы он знал… Вот умора!
Серьезный Илларион повалился на чью-то постель в припадке смеха.
- Дорогие вы мои, - сказал он, отдышавшись и протирая очки, - он же на всех так смотрит! У него глаза такие. Будто увидел что-то замечательное или великая идея пришла ему в голову… А вы…
Он махнул рукой и снова засмеялся. Веселились и другие ребята. Лишь Соколов упорно молчал.
Тоня раза два взглянула на него. На лице Анатолия оставалось замкнутое и упрямое выражение, как ей показалось - принятое специально для нее.
«Что с ним, не понимаю!.. - подумала она. - Поговорили тогда, в новогоднюю ночь, откровенно, по-дружески, а он через несколько дней дерзостей наговорил… Теперь сам же дуется… Ну, пусть потешится! Я тоже не стану ни с чем к нему обращаться. Пожалуйста! Не навязываюсь в друзья!»