Это былъ мѣсяцъ, съ котораго въ петербургскомъ чиновномъ мірѣ началось какое то странное движеніе, сущность котораго никто даже не могъ объяснить.
Какъ то вдругъ на общемъ фонѣ казенной будничной канцелярской жизни выступилъ и яркими красками вырисовался департаментъ, во главѣ котораго стоялъ Левъ Александровичъ Балтовъ, а ближайшимъ его помощникомъ былъ Алексѣй Алексѣевичъ Корещенскій.
До сихъ поръ въ департаментѣ шла какъ бы только внутренняя подготовка. По немногу, съ легкой руки Стронскаго, онъ обновлялся. Мало пригодные элементы, отставшіе, привыкшіе къ сонной работѣ кое-какъ, лишь бы было начало и конецъ, подъ разными предлогами удалялись, то переводились на другія мѣста, то выходили въ отставку съ разными льготными условіями, и съ каждымъ мѣсяцемъ все больше и больше подбирались способные и рьяные работники.
Мало-по-малу всѣ какъ-то сговорились, спѣлись и дошли до такого совершенства, что всѣ были соединены одними взглядами на вещи, исходившими, конечно, отъ самого главы.
Не было уже надобности каждому и по каждому случаю давать руководящія указанія. Всѣ понимали другъ друга съ двухъ словъ.
И работали здѣсь какъ то необыкновенно ревностно. Съ десяти съ половиной часовъ утра всѣ были на мѣстахъ, не исключая самого директора. Сидѣли въ канцеляріи столько, сколько было нужно. Случалось, что, вслѣдствіе накопленія дѣлъ и просителей, въ нѣкоторыхъ отдѣлахъ департамента засиживались до семи и восьми часовъ.
И никто не жаловался. Напротивъ; въ этомъ была какая-то особая гордость департамента. А нерѣдко дѣла заставляли нѣкоторыхъ чиновниковъ собираться и по вечерамъ.
И, такъ какъ въ чиновномъ мірѣ все, совершающееся въ немъ, быстро распространяется и служитъ предметомъ разговоровъ и разсужденій, то о новыхъ порядкахъ въ департаментѣ всюду говорили.
Само собою разумѣется, что большинство отзывалось неодобрительно. Называли это «усердіемъ не по разуму», объясняли желаніемъ выставить себя въ оригинальномъ освѣщеніи, выслужиться.
Это были люди, уже безповоротно закоснѣвшіе въ старыхъ порядкахъ лѣни и равнодушія ко всему, кромѣ жалованья, наградъ и чиновъ. Петербургскія канцеляріи до верху наполнены такими элементами.
Но въ сферахъ, имѣвшихъ вліяніе, смотрѣли на это иначе. Тамъ одобрительно кивали въ сторону департамента Льва Александровича и начинали убѣждаться, что освѣженіе канцелярскихъ корридоровъ, при посредствѣ призыва людей «отъ жизни», не пустая мечта.
Въ особенности отличался Корещенскій. Этотъ человѣкъ всѣхъ поражалъ своей необыкновенной, ни съ чѣмъ несравнимой, выносливостью.
Дѣятельный департаментъ возбудилъ множество вопросовъ и создалъ тысячи дѣлъ, о которыхъ прежде никто не думалъ, но которыя сами собой требовали очереди и обсужденія.
Чуть не каждую недѣлю въ министерство направлялись изъ департамента предложенія и проекты и всякій разъ приходилось убѣждаться, что это и нужно, и важно, и своевременно.
Учреждались коммиссіи и въ нихъ руководителями обязательно были все тѣ же, Балтовъ и Корещенскій.
Участники коммиссій, привыкшіе смотрѣть на нихъ, какъ на простую формальность, существующую для того, чтобы затягивать дѣла, и никогда ни къ чему не приводящую, были чрезвычайно изумлены, когда отъ нихъ потребовали настоящей работы. И имъ оставалось только разводить руками, останавливаясь передъ вопросомъ: какимъ образомъ эти люди успѣвали руководить десятками коммиссій почти въ одно время?
Все это незамѣтно образовало вокругъ имени Балтова, а по его стопамъ и Корещенскаго, ту особую атмосферу, которая отличаетъ выдающихся людей отъ толпы заурядныхъ и выдвигаетъ ихъ на первое мѣсто.
Левъ Александровичъ Балтовъ и Алексѣй Алексѣевичъ Корещенскій были замѣшаны рѣшительно во всѣхъ, выдвинутыхъ на первый планъ, вопросахъ.
Ихъ имена повторялись каждый день и во всѣхъ вѣдомствахъ, потому что возбужденные ими вопросы тѣсно соприкасались съ вопросами всѣхъ вѣдомствъ. Эти два имени постоянно были у всѣхъ на языкѣ.
И, такъ какъ имъ принадлежала иниціатива въ очередныхъ важныхъ дѣлахъ и они были компетентны въ нихъ, то всѣмъ приходилось пользоваться ихъ услугами.
И въ концѣ концовъ получилось странное явленіе. Ножанскій все еще оставался во главѣ вѣдомства, но о немъ какъ будто бы всѣ забыли. Видѣли только фигуру Балтова и, какъ необходимаго его спутника, Корещенскаго.
Разрѣшеніе тысячи вопросовъ зависѣло отъ нихъ. Въ ихъ департаментѣ чеканились проекты и рѣшенія, ихъ департаментъ, казалось, управлялъ Россіей.
Самъ Ножанскій долженъ былъ согласиться съ тѣмъ, что живыя дѣятельныя силы, имъ же самимъ вызванныя изъ нѣдръ провинціи, оправдывали себя какъ нельзя лучше. И, казалось бы, ему только слѣдовало бы радоваться тому, что его затѣя удалась и тѣ, кто противодѣйствовалъ ему, должны были замолкнуть.
Но тутъ была и другая сторона дѣла, а именно та, что онъ былъ совершенно затертъ этимъ стихійнымъ теченіемъ.
Въ жизненныхъ вопросахъ, поднятыхъ и поставленныхъ на очередь департаментомъ, онъ былъ совершенно не компетентенъ и слабъ. Онъ отсталъ отъ жизни и только теперь узналъ объ этомъ.
Но не такъ-то легко было ему примириться съ жалкой ролью конченнаго государственнаго дѣятеля. И не смотря на то, что онъ признавалъ всѣ положительныя стороны Балтова, въ душѣ его, помимо его воли, назрѣвало раздраженіе противъ Льва Александровича.
Проявлялось это прежде всего въ томъ, что онъ всячески избѣгалъ встрѣчи съ нимъ при частной обстановкѣ. Затѣмъ въ департаментѣ стали замѣчать, что въ послѣднее время многія бумаги, изложенныя совершенно ясно и подробно мотивированныя, изъ министерства возвращались обратно съ требованіемъ дополненій, разъясненій, и что отъ всего этого до очевидности пахло придиркой.
Изъ самого министерства доброжелательные служащіе, — а ихъ теперь явилось у Балтова множество, такъ какъ явная сила всегда создаетъ вокругъ себя партію сочувствующихъ, — приносили извѣстія, что Ножанскій въ послѣднее время приходитъ въ раздраженіе всякій разъ, когда ему докладываютъ новую бумагу изъ департамента.
— Опять они! восклицалъ онъ и хватался обѣими руками за голову, — опять проектъ… Ужъ это похоже на какую-то графоманію…
И говорилъ онъ все это неискренно. Онъ зналъ, что въ бумагѣ изъ департамента всегда заключается дѣло.
Наконецъ, онъ началъ чинить явные тормазы департаменту. И нѣкоторыя бумаги возвращались отъ него съ отказомъ, который вызывалъ только изумленіе.
Левъ Александровичъ, однако, до поры до времени все это сносилъ терпѣливо. Онъ прекрасно понималъ психологію Ножанскаго и видѣлъ совершенно ясно, что своими безосновательными придирками онъ каждый разъ даетъ ему въ руки новые козыри.
Но онъ находилъ, что для рѣшительнаго шага не наступило еще время. Онъ былъ совершенно увѣренъ, что Ножанскій рано или поздно, ослѣпленный своимъ раздраженіемъ, сдѣлаетъ крупную ошибку, которая будетъ его приговоромъ. И, наконецъ, это случилось.
Въ департаментѣ уже мѣсяца два подготовляли проектъ одной чрезвычайно важной экономической мѣры. Тщательно собирали матеріалъ, изучали предметъ. Корещенскій умѣлъ все это дѣлать основательно.
Затѣмъ въ нѣдрахъ департамента устраивались совѣщанія. Весь департаментъ принималъ участіе въ созданіи проекта, который, по общему мнѣнію, долженъ былъ сразу выдвинуть его на недосягаемую высоту.
И вотъ проектъ созрѣлъ и въ видѣ надлежащей бумаги пошелъ въ министерство. Ожидали всего, чего угодно, но только не того, что произошло.
Ножавскій точно ослѣпъ. Съ одной стороны какое-то чиновничье чутье подсказывало ему, что это будетъ окончательная побѣда департамента, которая выдвинетъ Балтова настолько, что это сдѣлается опаснымъ. А съ другой стороны, прозорливость государственнаго человѣка и бывшаго профессора какъ бы измѣнила ему.
Онъ не понялъ, что вопросъ, поднятый департаментомъ. давно уже виситъ въ воздухѣ, требуетъ разрѣшенія, а главное — разрѣшенъ блистательно.
Настоящій тонкій дипломатъ поступилъ бы какъ разъ наоборотъ. Онъ принялъ бы близко къ сердцу проектъ, впился бы въ него когтями и, пользуясь положеніемъ министра, провелъ бы его съ такимъ видомъ, какъ будто бы онъ-то и былъ его главнымъ вдохновителемъ.
Но Ѳедоръ Власьевичъ ничего этого не сдѣлалъ. Его на это не хватило. Раздраженіе, зависть, даже злоба — овладѣли имъ въ такой мѣрѣ, что онъ потерялъ тактъ. И вотъ въ департаментѣ были несказанно изумлены, когда проектъ былъ полученъ обратно съ замѣчаніемъ, что его находятъ «несвоевременнымъ».
Вотъ въ эту-то минуту Левъ Александровичъ и сказалъ себѣ — и только себѣ, не сказавъ даже Корещевскому — что Ножанскій самъ рѣшилъ свою судьбу и подписалъ себѣ приговоръ.
О проектѣ ничего не знали въ обществѣ до того момента, когда онъ былъ посланъ въ министерство. Но съ этого момента онъ сдѣлался общимъ достояніемъ. Газеты оповѣстили о немъ и заговорили.
И именно тогда, когда онъ совершалъ путешествіе, возвращаясь въ департаментъ, чтобы остаться безъ движенія, появились широковѣщательныя статьи о его необыкновенныхъ блестящихъ достоинствахъ. Всѣми признавалось его широкое значеніе для всей страны, восхвалялась по этому поводу дѣятельность департамента и его главы, словомъ сказать, подготовлялся тріумфъ для Балтова.
И когда проектъ поступилъ обратно въ департаментъ, приговоренный къ безсрочному лежанію въ столѣ, о немъ уже говорилъ весь дѣловой Петербургъ.
Особенно же имъ заинтересовались въ высшихъ сферахъ. Люди очень вліятельные заѣзжали въ министерство и выражали желаніе ознакомиться съ нимъ подробно, но тутъ имъ отвѣчали, что никакого такого проекта въ министерствѣ не имѣется. Было, дескать, нѣчто подобное, но за несвоевременностью возвращено въ департаментъ.
«Несвоевременность», — это слово рѣшительно всѣхъ повергало въ изумленіе. Можно было говорить о несовершенствѣ, о недостаточной разработкѣ, о чемъ угодно, но не о несвоевременности вопроса, явно назрѣвшаго и требовавшаго рѣшенія.
Люди пожимали плечами и отправлялись въ департаментъ. Здѣсь имъ любезно объясняли все — и самый проектъ и его судьбу. Да, дѣйствительно, въ министерствѣ поднятый вопросъ нашли несвоевременнымъ.
Тогда въ газетахъ появились громовыя статьи по адресу министерства. Говорили о мертвецахъ, которыхъ давно надо похоронить.
Въ кругахъ же вліятельныхъ вдругъ вспомнили старую обиду, заключавшуюся уже въ самомъ фактѣ долголѣтняго вліянія Ножанскаго, пришедшаго съ улицы, и тамъ стали громко высказывать негодованіе. При этомъ совершенно забывали, что Балтовъ тоже, вѣдь, пришелъ «съ улицы». Но онъ еще не на столько выдвинулся, чтобы его положеніе могло кому-нибудь казаться обиднымъ.
Въ обществѣ возвращеніе проекта произвело скандалъ. Объ этомъ стали говорить не только въ частныхъ кругахъ, но и въ высшихъ учрежденіяхъ, и прямо требовали, чтобы проекту Балтова данъ былъ ходъ.
Такимъ образомъ Ножанскій самъ себѣ устроилъ безвыходное положеніе. Помимо министерства проектъ не могъ получитъ движеніе, а министерство отвергло его цѣликомъ и не оставило при этомъ никакой лазейки для отступленія.
Тутъ Ножанскій, наконецъ, понялъ свою крупную ошибку и захотѣлъ поправитъ ее. Въ департаментѣ была получена бумага, въ которой предписывалось проектъ переработать и въ новомъ видѣ представить въ министерство.
Но департаментъ, поддержанный обществомъ, стоялъ уже твердо въ этомъ вопросѣ и сухо отвѣтилъ, что считаетъ проектъ вполнѣ разработаннымъ и ничего не находитъ нужнымъ прибавлять къ нему.
Результатомъ этого было нѣчто неожиданное: Ножанскій пріѣхалъ къ Льву Александровичу. Это было свиданіе, ничѣмъ не напоминавшее прежнее.
Ножанскій вначалѣ еще пустилъ было въ ходъ старый пріятельскій тонъ и говорилъ:
— Голубчикъ мой, Левъ Александровичъ, мы съ вами старые пріятели и слишкомъ хорошо знаемъ и цѣнимъ другъ друга…
Но, поднявъ глаза, онъ увидѣлъ, что тонъ этотъ Львомъ Александровичемъ совершенно не принимается. Лицо Льва Александровича было сухо и холодно. Онъ сказалъ:
— Ѳедоръ Власьевичъ, департаментъ отвѣтилъ то, что долженъ былъ отвѣтитъ по совѣсти. Онъ не считаетъ возможнымъ переработать проектъ, у него уже нѣтъ для этого никакихъ данныхъ. Вѣдь, мы работали надъ нимъ больше двухъ мѣсяцевъ.
— Да, но это можно было бы сдѣлать формально… Вы же понимаете, вы не можете не понимать, что тутъ произошло недоразумѣніе…
— Нѣтъ, Ѳедоръ Власьевичъ, я не считаю это недоразумѣніемъ и думаю, что вы также не можете этого не понимать…
Тутъ Ножанскій понялъ, что для частнаго соглашенія все отрѣзано и больше не продолжалъ въ этомъ тонѣ.
Онъ рѣшилъ дѣйствовать твердой властью. Сухо разставшись съ Балтовымъ, онъ отправился къ себѣ. Онъ потребовалъ къ себѣ на домъ чиновниковъ и распорядился, чтобы завтра же въ департаментъ было послано простое не мотивированное требованіе прислать проектъ въ министерство.
Но онъ забывалъ, что, за время его раздражительнаго ворчанія на дѣятельность Балтова, вокругъ Льва Александровича образовалась уже сильная и многочисленная партія, и что пропаганда его имени шла уже помимо его самого.
Пока въ министерствѣ составляли бумагу, въ департаментѣ было получено предложеніе изъ высшаго учрежденія немедленно представить проектъ помимо министерства.
Можетъ быть, здѣсь было допущено отступленіе отъ законовъ, но произошло это въ силу необходимости. Для всѣхъ было ясно, а для кого не было, тому разъяснили, что въ министерствѣ умышленно чинятъ препятствія и потому было совершенно необходимо прибѣгнуть къ этому экстренному способу.
И проектъ былъ отосланъ изъ департамента съ такой быстротой, какая обыкновенно несвойственна казеннымъ бумагамъ. Такимъ образомъ, когда министерство прислало свое строгое требованіе, департаментъ имѣлъ полное право просто отвѣтить ему, что, согласно требованію такого-то высшаго учрежденія, проектъ уже отосланъ туда.
Это былъ для Ножанскаго настоящій ударъ. Онъ понялъ, что попалъ въ ловушку, но не имѣлъ права никого обвинятъ. Онъ самъ разставилъ себѣ эту ловушку.
Тѣмъ не менѣе, онъ не отказался еще отъ активныхъ дѣйствій и принялъ нѣкоторыя мѣры: онъ поѣхалъ къ нѣкоторымъ лицамъ, которыхъ считалъ друзьями, но здѣсь онъ нашелъ холодъ.
Это были люди, которые, не имѣя опоры въ собственныхъ способностяхъ и заслугахъ, дѣлались сторонниками и друзьями всякаго успѣха.
Въ свое время успѣхъ Ножанскаго привлекъ ихъ на его сторону, но теперь успѣхъ уже перевалилъ на сторону новаго свѣтила — Балтова, и они были всѣ къ его услугамъ.
И Ножанскому оставалось сложить оружіе: даже теперь еще было не совсѣмъ поздно, Но онъ уже не сладилъ съ собой и у него не хватило на это силы.
У него былъ еще одинъ шансъ — правда, совершенно отчаянный и почти безнадежный — но ему казалось, что не было уже такой вещи, которая могла бы ухудшить его положеніе, поэтому онъ шелъ уже на проломъ.
Въ учрежденіи, куда поступилъ проектъ помимо министерства, экстренно было назначено обсужденіе его и защищать его выступилъ самъ Балтовъ.
Это былъ исключительный случай, когда проектъ вѣдомства защищалъ не министръ, а его подчиненный, при томъ въ смыслѣ, несогласномъ съ мнѣніемъ министра.
И вотъ тутъ-то Ножанскій самъ, своими руками, набросилъ севѣ на шею петлю.
Послѣ того, какъ Левъ Александровичъ, съ доводами и цифрами въ рукихъ, какъ человѣкъ въ высшей степени подготовленный и убѣжденный, рѣшительно всѣхъ сдѣлалъ сторонниками своего проекта, поднялся Ножанскій и въ рѣзкихъ выраженія, несдержанно, крикливо началъ громитъ его.
При той обстановкѣ, въ какой все это происходило, это не могло бытъ ничѣмъ инымъ, какъ шумнымъ потокомъ фразъ на фонѣ ложнаго пафоса и среди враждебно настроенныхъ слушателей фразы эти производили впечатлѣніе какой-то глупой мальчишеской попытки, въ которой не было ни такта, ни смысла.
И когда Ножанскій кончилъ свою рѣчь, то, по тому угрюмому молчанію, какимъ она сопровождалась, по тому полному одиночеству, которое онъ сейчасъ же почувствовалъ, въ то время, какъ Балтовъ быль окруженъ, онъ понялъ, что его дѣло окончательно проиграно.
Единственнымъ возможнымъ результатомъ этого была отставка. И, такъ какъ Ѳедоръ Власьевичъ, хотя и слишкомъ поздно, но все-таки прозрѣлъ, то у него на этотъ разъ хватило ума и такта самому подать въ отставку. Если бы онъ этого не сдѣлалъ, то все равно получилъ бы ее.
И вотъ, черезъ нѣсколько дней послѣ его ужасной рѣчи, общество узнало о томъ, что Ножанскій вышелъ въ отставку по разстроенному здоровью.
Отставка его была обставлена вполнѣ почетно. Съ наградой, съ повышеніемъ, словомъ со всѣмъ тѣмъ, что обыкновенно служитъ плохимъ утѣшеніемъ для развѣнчанныхъ государственныхъ свѣтилъ.
И чрезвычайно быстро осуществились результаты этого событія. Ничего другого и не могло бытъ. Послѣ того, какъ Левъ Александровичъ за министра вышелъ защищать проектъ въ высшемъ учрежденіи и сдѣлалъ это блестяще, оставалось только перетасовать роли, что и было сдѣлано.
Левъ Александровичъ Балтовъ, съ соотвѣтствующимъ повышеніемъ, былъ назначенъ министромъ, а Корещенскій, — это ужъ само собою разумѣется, — сдѣлался директоромъ департамента.
Это было время, когда общество вѣрило еще въ героевъ. Придетъ какой то человѣкъ съ сильнымъ умомъ, твердой волей, съ необыкновенно широкими идеями, и однимъ движеніемъ сильной руки повернетъ на новый путь ходъ государственной машины.
Было уже нѣсколько такихъ счастливцевъ, на которыхъ возлагались надежды и скоро наступало разочарованіе. Но жажда и необходимость новаго быстро залѣчивала эту рану и общество не переставало надѣяться. И самымъ яркимъ изъ нихъ, такъ сказочно-быстро выползшихъ на поверхность, былъ новый министръ.
Его возвышеніе сопровождалось эффектной борьбой съ Ножанскимъ и окончилось блестящей побѣдой. Его первоначальная карьера и вся прошлая дѣятельность привлекли къ себѣ симпатіи и ему рукоплескали всѣ, какъ въ верхнихъ слояхъ, такъ и въ обществѣ.
Удивительнѣе всего то, что Балтовъ въ сущности ничего не обѣщалъ. Вся его административная дѣятельность была чисто дѣловая. Онъ ни разу не вышелъ изъ круга финансовыхъ интересовъ.
Но обществу нужно было на кого нибудь надѣяться, и естественно, оно избирало личность, которая была окружена такимъ ореоломъ и цѣлой головой стояла выше своей среды.
Тотчасъ послѣ назначенія, Левъ Александровичъ облачился въ новый мундиръ и поѣхалъ съ визитомъ къ Ножанскому. Онъ не имѣлъ въ виду никакихъ іезуитскихъ цѣлей, ему даже былъ тяжелъ этотъ визитъ, но онъ считалъ его своимъ оффиціальнымъ долгомъ.
И Ножанскій отомстилъ ему такъ, какъ только могъ отомстить человѣкъ, окончательно растерявшій свои шансы. Онъ не принялъ его, но при этомъ не придумалъ какого-нибудь благовиднаго предлога, а просто велѣлъ сказать новому министру: «его высокопревосходительство принятъ не могутъ».
Левъ Александровичъ посмотрѣлъ на это, какъ на крикъ отчаянія, и не придалъ этому никакого значенія.
Ножанскій же получилъ отпускъ и уѣхалъ за границу.